ЦАРЬ ИЛИ ГОЛОВАК оглавлению См. власть. ВЛАСТОЛЮБИЕ* Американский психологический журнал опубликовал в 2007 г. результаты исследования психологов Стэнфордского и других университетов: "Люди, обладающие властью и влиянием, не способны понимать эмоции, точки зрения и причины поведения простых смертных. Обладание властью само по себе ограничивает способность человека воспринимать иные взгляды и суждения ... Человек, обладающий властью (даже фиктивной) втрое чаще принимает решения, которые учитывают исключительно его личные интересы". Вот механизм, стоящий за фразой Эктона: "Власть развращает". Не сама власть - иначе Бог был бы верховным развратником - а разрыв связей с подвластными. В этом смысле и отсутствие власти развращает - если воспринимается как трагедия, подобная отсутствию денег. * "Всё под контролем" - вот прикрытие современной гордыни. Может показаться, что греховно здесь "всё" - тоталитаризм. Но греховна сама жажда "контроля". Иррационален страх "неконтролируемого". Это страх жизни. Жажда "контролировать" вполне может быть удовлетворена лишь убийством. "Музыку я разъял, как труп". Творчество открывает неподконтрольность человеку самого главного в нём, его способности любить и творить. Жажда контроля оправдывается "инстинктом самосохранения", жаждой жизни. В самом деле, разве мертвец может творить? А разве может творить духовный мертвец? Достаточно на полгода отдать пианиста в солдаты, чтобы он перестал быть пианистом. Другие пути занимают больше времени. Кто боится будущего, боится непредсказуемости, тот не смерти боится, а жизни. Только смерть даёт полную безопасность. В начале XIX века романтики обвиняли учёных в том, что они властолюбивы, что они убивают живое, чтобы "познать" и "овладеть". Позднее это выродилось в совершенно уже не романтическое, а бюрократическое брюзжание церковных чиновников (и не только их) в адрес науки. Между тем, наука именно подобна Церкви - настоящей Церкви, а не церковному аппарату, который только и жаждет, чтобы всё было "под контролем" - наука подобна Церкви готовностью учёного погибнуть, лишь бы узнать истину. Научные открытия спасли миллионы жизни, приведя даже к демографическому взрыву, но и придумав, как накормить миллиарды людей. А вот когда научные открытия попадали в руки тех, кто стремится всё контролировать, происходили хиросимы. Но не наука же в этом виновата, как не были виноваты деревья, которые рубили на дрова для сожжения еретиков. Различие хорошо видно на примере классификации. Учёный классифицирует, чтобы познать. Он всегда готов поменять классификацию, он признаёт её условность и спорность. Фанатик власти - неважно, религиозной власти или светской - классифицирует раз и навсегда, выносит не подлежащий обжалованию приговор. Там, где смирение учёного видит пунктир, там гордыня фанатика проводит жирную линию. Там, где учёный проводит сетку координат, фанатик сбивает крест и распинает на нём реальность, включая Высшую. * Любовь к власти бывает и неразделённой любовью. Власть - это вершина, на которой не уместятся все желающие. Поэтому самый распространённый вид властолюбия - это любовь к идее и любовь к тем людям, которые соответствуют этой идее. Человек идеи дружит с теми, кто разделяет его идеи. Беда, если идея эта - религиозная. Если идея экономическая или научная, её можно обсуждать и даже можно опровергнуть. Религиозную идею опровергнуть нельзя. На небесном фундаменте строят такой мощный замок из камней, который нельзя разрушить. К тому, что выше логики, прилагают зубодробительную логику. По логике можно дойти до разноообразных идеологем: например, что крещеный обливанием - антихристов слуга, с которым общаться - смертный грех. Конечно, тут бывают разные оттенки - в самом мягком виде, готовы общаться и с идейным врагом, даже финансировать его, чтобы продемонстрировать свою силу. Когда итальянец или англичанин "увлекается" Россией, начинает ездить в неё, помогать русским, "посвящает свою жизнь России" - это тоже, бывает, не из любви, а из идеологии: богатый человек нашёл себе бедняков, среди которых он не только богач, но и уважаемый человек. Сильный человек нашёл себе слабых. Это любовь колонизатора к несчастным дикарям, коллекционера игрушек - к матрёшкам. Можно ли себе представить русского, который в Риме устраивает вечер о себе, любимом - "Жизнь, посвящённая Италии"? Нет. Никто просто не придёт. А в России бывают вечера итальянцев: "Жизнь, посвящённая России". Приходят - на запах власти и денег почему бы не зайти, вдруг немножко перепадёт? Если же у человека нет власти и денег, а есть только жажда власти, положение из драматического становится трагикомическим. Такой человек живёт не среди реальных людей, а среди "единоверцев", "соратников", "единомышленников". Он прощает единоверцу то, за что осудит иноверца. Конечно, это прощение не бескорыстно - это средство манипуляции ближним и реальностью. Когда такое происходит в христианстве, это особенно пикантно, потому что Господь Иисус Христос всей жизнью своей показал, что высшая власть в том, чтобы освободиться от гипноза власти. Любить ближнего означает любить того, кто помог мне, кто сильнее меня. Меняется не иерархия ценностей, а иерархия личностей - моя личность всегда меньше другого. Самаритянин - не просто иноверец, это тот, кого я считаю врагом. Но считать кого-либо врагом может лишь сильный, здоровый человек. Ограбленный и умирающий делит человечество на тех, кто может помочь и на тех, кто не может, а не на единоверцев и иноверцев, друзей и врагов. Сораспятие Христу есть готовность смотреть на мир из положения лёжа - лёжа на дороге, избитым, израненным. Без власти и без любви к власти. Между тем, чем ближе человек подбирается к истине, тем большим искушениес становится для него власть. Кто верует, что достиг абсолютной Истины, тот считает себя обязанным использовать Абсолют для блага окружающих. Точка опора есть - осталось приложить к ней рычаг земной власти Но для этого нужно принять некоторые условия, без которых земная власть не дастся в руки. Например, нужно принять умение лукавить - доверять власть имеющим больше, чем власть не имеющим. Нормальный человек исповедует презумпцию невиновности слабого и презумпцию виновного сильного. Кто властвует, должен быть особенно щепетилен. Наоборот у тех, кто надеется использовать власть для своей идеи или веры.
Такой тип изображён в притче о двух католичках, которые сидят на лавочке против дома терпимости и видят: идёт раввин - и шмыгнул в дверь. Покачали укоризненно головами. Идёт православный священник - и шмыгнул в дверь. Покачали укоризненно головами. Идёт католический священник… "Ай-яй-яй, - говорит одна из женщин, - какое несчастье, наверное, одной из девушек стало плохо и она вызвала священника для предсмертной исповеди".
Такой тип встречается во всякой религии. Он всё перетолковывает в лучшую сторону - но только для своего начальника. У него в глазу он не заметит не только бревна, но даже целой чащи. Само по себе это - не грех, грех в избирательности, с которой осуществляют подобные люди снисходительность и доверчивость. Это доверчивость лишь к своему начальнику, а к чужому начальнику, да и к своему, но безвластному единомышленнику или единоверцу, прилагается совсем иное отношение.
В середине, да ещё в конце ХХ столетия основной проблемой была любовь к власти светской - к власти, воплощённой в партии. Партийным лидерам прощалось все - даже не прощалось, ибо прощают то, что замечают, а тут принципиально отрицалась сама возможность ошибки. Партийность такая, к счастью, потеряла свою власть, хотя наверное есть ещё крошечные кружки садомазохистов от нацизма или коммунизма. Однако, после смерти партийных идеологий особенно стало заметно, что партийность партий вторична, что первична партийность церковности.Конечно, не всякая церковь поддаётся этому искушению, но всякая церковь, которая хочет Царство Божие подкрепить царством кесаря, уже находится в этом искушении. Любящие власть христиане отрицают саму возможность ошибки власти. Если они православные, то видят католический фанатизм и ксенофобию, но не замечают этих пороков у "своих". Если они католики, то видят подлость и лживость у православных епископов, но не замечают те же свойства у епископов католических. Были и есть православные архиереи, которые сотрудничали и сотрудничают с Лубянкой - или, что ещё страшнее, исповедующих общий с Лубянкой догмат о первичности власти перед личностью ("лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб" - Ио. 11, 50). Были и есть католические архиереи, которые работали и работают на это же место. Возмущаться этим долго - странно, но еще страннее мириться с этим или делать вид, что нужны еще какие-то "окончательные бумаги", подтверждающие факт предательства и подлости. Властолюбие у сильного - опасно, у слабого - противно. В Церкви всегда было много холуйства и лакейства, готовности попинать слабого в угоду сильному, оправдать сожжение Кальвина, Бруно, Аввакума. Эти люди не выносят смертных приговоров, они не исполняют смертных приговоров, они лишь суетятся у ступенек трона или эшафота. Они никого не предают, но и платят им не больше медяка, да и платят не всегда - слишком много соревнующихся в лояльности. А есть и такие, кто любит не сегодняшнюю власть, а власть давно прошедшую, кто осуждают современное папство за модернизм и любят папство XIX века или XV, а то и XI-го. Покойников даже легче любить - они не сопротивляются. Живой Папа иногда взбрыкивает, а умершие - лишь шахматные фигурки на доске у идеологов консерватизма и фанатизма. Награда таким властолюбцам не власть, а - сам процесс властолюбления, чувство принадлежности к власти, утверждение своей крохотной правоты на огромном камне Церкви. Но эти люди, как и инквизиторы, как и палачи - только лишайник на камне веры. Не эти люди составляют радость и славу Церкви. Они словно серые тени скрываются во мгле забвения и не заслуживают даже тех проклятий, которые достанутся палачам. * Климент Александрийский (Строматы, III, 59) призывает к истинному воздержанию - не только сексуальному, как у гностиков, но: "Полный контроль над собою предполагает также и безразличие к деньгам, удобствам, имуществу, пренебрежение к зрелищам, способность обуздать свою речь и злые мысли". А самое сладкое - пропустил: власть. Вирус власти поражает и низводит до уровня скотины кардиналов и подзаборную пьянь, интеллектуалов и базарных торговок. Сказал бы, что властолюбие обесценивает и все их добродетели, но не буду врать: приятнее и удобнее в быту властолюбие с добродетелями, чем без оных, а большинство-то властолюбцев еще и отнюдь не аскеты. Хотя с другой стороны... Писатель-порнограф, говорили древние, приносит вреда более, чем практик-развратник, ибо влияние его простирается далее. Пьяный бомж, которого сжигает жажда помыкать ближним, не очень опасен, ибо большинство людей держатся от него подальше. А утонченный, просвещенный, трезвый, чистенький, воздержанненький церковный лидер, не идущий ни на какие компромиссы со светской властью, может погубить сотни и тысячи людей, тянущихся к нему, если все-таки он ценит власть выше любви и истины. Политолог ин-та Санта-Фе (т.е. Святой веры) в Нью-Мексико Элизабет Вуд предложила использовать математику в конфликтологии (Филипп Болл, Nature, 16.12.3): если идет гражданская война, пусть на переговоры между воюющими пригласят математика, который покажет, как можно максимально удовлетворить притязания обеих сторон. Берется "теория игр" - с 1950-х разрабатывается, чтобы выявить вероятность того, что противник готов на компромисс. Без этой теории человек обычно склонен считать, что враг всегда продолжит войну, как с ним договаривайся. Правда, Вуд сама признавала, что модель имеет в основном теоретический интерес, потому что человек не компьютер. Еще бы! Ведь делятся не ресурсы, не земля, не жители - делится власть. А власть не делится, как не делится воздух. Она либо принадлежит всем (но это зовут либерализмом, либертарианством, анархизмом), либо достается одному, чтобы все из-за нее друг друга не поубивали. Я редко сталкивался с высокопоставленными людьми - хотя сталкивался. Часто я сталкивался с людьми низкого положения и, что хуже, низкой души, которые грешат кратоцентризмом, заведомо оправдывают любое действие высокопоставленных, которые вникают во все детали закона и теории, закрывая глаза на то, что на практике чем выше человек, тем легче он нарушает закон из каких-то высших (или низших) соображений. Перед людьми высокопоставленными я всегда робел, люди низкие вызывали у меня раздражение. Теперь я понимаю, что грешил, потому что низкие имеют хотя бы то оправдание, что они внизу. И даже вечный упрек, что "короля играет свита", есть лишь вариация на тему совершенно неверной концепции Руссо об "общественном договоре". История развивается не снизу вверх, а сверху вниз, поэтому основная вина все-таки на тех, кто вверху. Другое дело, что и неосновная вина достаточно велика, чтобы раздавить совестливого человека... Когда человек любит, он сохраняет способность сомневаться, спрашивать себя: "Люблю ли я" - но любовь растёт быстрее сомнения в любви. Когда человек верует, в нем сохраняется и развивается способность сомневаться, но вера растет ещё быстрей. А вот когда человек властвует, в человеке гаснет способность сомневаться, и в конце концов гаснет человеческое. |
