Столичная жизнь
Тбилиси: у ног Римского Папы
Если провести горизонтальную линию через Рим, а вертикальную через Вавилон, на скрещении окажется Тбилиси.
Правда, Рим это Рим, а Ватикан это Ватикан. Рим прочно стоит на ногах, щебечет и хлопочет, что Ватикану абсолютно несвойственно. Ватикан похож на небесный Иерусалим тем, что он так же не имеет на земле места. Нельзя же считать «местом» крошечный пятачок земли. К тому же, здесь Ватикан всего лишь с середины XIX века, а до этого был Латеран. Итальянское правительство согнало Папу Римского с Латеранского холма. Ватиканский холм в сравнение не идёт. Ватикан даже не входит в число семи римских холмов. Папство очень обижалось в течение шестидесяти лет. Потом примирилось. Наконец, папа Иоанн-Павел II Войтыла нашёл творческий выход: стал летать по свету. Ватикан ведь там, где Папа, не наоборот. Так что в течение многих лет Ватикан был, в сущности, летающим городом. Вроде свифтовской Лапуты. Правда, сила Лапуты заключалась в возможности буквально подавить сопротивление подданных: летающая столица собою и давила, приземляясь. Сила Ватикана в том, что он всегда парит, даже когда Папа лежит на койке в госпитале и умирает. Если Ватикан чем и подавляет, чем и наказывает, чем и разрушает, так это умением чиновников не снисходить до ответов на письма.
В столице папского государства мы были весною. Папы не было. Он куда-то летал. Собор святого Петра был. Весь в лесах. Было воскресенье. Главная месса. Орган заиграл, процессия вошла, стало весело: это было точь в точь как появление Фантомаса в одноименном фильме.
Собор святого Петра исполинской высоты, но при этом самая его верхняя точка всё равно на сотни метров ниже самой нижней точки Тбилиси.
Тбилиси моложе Рима, а тот моложе Вавилона. Намного моложе. С возрастом всегда такая незадача, что никогда не бываешь крайним. Самая верхняя точка Тбилиси — статуя на горе — всё равно ниже самой нижней точки Мехико, которая тоже — столица. Намного ниже. Впрочем, Тбилиси настолько старше Москвы, что всё равно старый город. У Москва даже проседи нет (впрочем, она ещё и красится, а в последнее время повыдергала все волосы и вместо них носит парик, очень радуясь). Тбилиси и Ватикан –города старцы, седые города. Седина — это облако, до которого дорастает голова человеческая. Купол собора святого Петра красив, но всё-таки это красота старческой головы.
Христианство же молодо, если только оно настоящее христианство, а не лояльное-гламурное-канцелярское. Отсюда вечное противоречие между Церковью и её земными главами. Церковь — юная невеста, а глава Церкви какой-то дед. Глядя на Папу Римского (любого!) трудно назвать его невестой. Когда Иоанн-Павел летал в Тбилиси, главой Грузии был седовласый-седовласый бывший коммунист.
Трудно зваться папой Римским в Грузии, где «папа» будет «мама», «мама» будет «деда», а «дед» — это «папа». К тому же в грузинском все слова кончаются на гласную. Грузин автоматически добавляет гласную к «президент» («президенти») и парламенту («парламенти»). Столь же автоматически грузин эту гласную отбрасывает, переходя на русский. Получается «римский пап». По такой же логике русские изобрели слово «зонт», приняв (и отбросив) «ик» за суффикс. А «зонтик» он и на голландском зонтик. Неудивительна, что одна юная грузинка (новое поколение русский знает плохо), в конце концов, запутавшись, стала говорить «папский ром». Так все вернулось к норме, потому что «Рома» — по-итальянски «Рим», и получается, что просто-напросто от Ромы отняли все ту же несчастную гласную.
Папа передвигался медленнее Брежнева в его худшие годы и казался марионеткой в руках секретаря и свиты — пока не заговорил. Тогда вспоминался анекдот про компьютерный перевод евангельских слов: «Дух бодр, плоть же немощна» (Мф. 26, 41) — «спирт отличный, а мясо протухло». Папский ром крепок, как и его голос. В Мцхетском соборе Светицховели («Живый столп») вечером 8 ноября 1999 года была торжественная встреча Папы с грузинским патриархом Илиёй. Патриарх был свеж, бодр и обаятелен, папа казался просто Тортиллой. Патриарх усадил Папу одесную себя на троне перед солеей собора и зачитал речь, полную одряхлевших слов и искусственных зубов. Там было и про суверенитет Грузии, и про разработку «такого механизма безопасности, который обеспечит охрану территориальной целостности...». В общем, все хотят быть Вавилоном. На что Папа ответил элегантно: «Господь может делать неизмеримо больше, нежели мы просим или думаем». Ватикан знает, о чём говорит: христиане сразу заклеймили Рим Вавилоном. Сейчас у растафариан Вавилон — вся западная цивилизация, но это лишь попсовый перепев Лютера.
Физическое сходство с Брежневым и прочими геронтократами лишь подчеркивает, что энтузиазм вокруг Папы есть энтузиазм не вокруг власти, а вокруг именно Христа. Если бы папа говорил о сексе, насилии, деньгах, его бы слушали меньше, а шпыняли больше — примерно как Билла Гейтса. В Грузии, однако, Папа смотрится очень на месте уже по тому, что это классическая страна геронтократии. Уже в московском аэропорту бросается в глаза, что молодые грузины похожи на проколотые шины, старики — на дирижабли. Юность надо проводить в Париже, зрелость в Нью-Йорке, но старость — в Грузии. Правда, и старость тут начинается раньше, ведь к ней стремятся, и длится она дольше.
Видимо, из-за геронтократии в Тбилиси преобладает эстетика позднего Хрущева и раннего Брежнева. Даже фрески в главном городском соборе Сиони — в стиле шестидесятых годов, хотя созданы чуть позже. Жизнь — как заевшая пластинка. Город невероятно — для не совсем восточного места — захламлен (в оба дня папского визита к тому же установилась по московски дождливая и серая погода). Московскому глазу не кажется, что Тбилиси лежит в горной котловине: складка, внутри которой Кура и город, лишена пиков и потому сразу кажется теми же Воробьевыми горами. Соответственно, уменьшается весь масштаб восприятия, столица Грузии начинает напоминать игрушечный городок.
Может быть, серость тому причина, может быть, запущенность, а только сразу вспоминается, что полтора тысячелетия назад город этот называли просто «крепость» — «Кали». Если еще учесть, что гласную на конце при передаче на русский надо откинуть, что Кура движется с юга на север, а город, как изящно выразился историк Тенгиз Квирквелия, «неудержимо растет» в том же направлении. Первоначальная столица Грузии, Мцхета, находится, естественно, выше по течению. В общем, легче всего ориентироваться в Тбилиси, приняв (и полюбив) этот город как довольно прямую кишку. Между прочим, из всех внутренностей только эту Господь в Евангелии выделил, чтобы подчеркнуть, что нечистота не в ней, а в сердце. Вот Москва, действительно, похожа на сердце, а гордиться нечем.
К приезду Папы тбилисскому мэру поручили «обеспечить бесперебойную подачу воды и электроэнергии в места пребывания представителей Ватикана». Папа поселился в небольшом доме, который выстроен на ватиканские же деньги для ордена матери Тереза, — в сущности, это полу-госпиталь, полу-приют. Исчез Папа, исчезли и вода, и свет. Грузинская разруха, видимо, связана с патриархатом. Только в стране, где правят мужчины, столица может спокойно жить без горячей воды, да и без холодной: баба наносит, вскипятит и выстирает. Тут Папу не донимали вопросами о женском священстве.
Русскому глазу все грузинки сперва кажутся очень красивыми из-за четкой правильности черт, а все грузины — очень умными из-за слегка выпуклых глаз. Но какая-то неправильность беспокоит, и вскоре понимаешь, что все наоборот: грузинки намного умнее грузин (угнетение идет на пользу тому, кого угнетают), а грузины не умнее, но намного красивее русских мужчин. Возможно, с этим связана своеобразная (и совершенно незаслуженная, конечно) репутация грузин в русском фольклоре. Зависть не тётка. Русская жестокость к Грузии есть проявление не лучших свойств и заставляет предположить, что налицо комплекс отвергнутого любовника. Молодой и похотливый мстит старику, который его отверг. Извращённая ситуация, но где военщина, там и извращения.
Грузинская жестокость тоже существует, но она — ласковая, это отлично демонстрировала охрана во время папского визита. С нежнейшими улыбками (совсем у чекистов из фильма «Абуладзе») раздвигали толпу, которая отодвигалась от этой нежности подальше. Нежность сталинщины еще недооценена, а ведь не случайно мы выбрали именно ее. Впрочем, в конечном счете, во время встречи в Мцхетском соборе толпа обступила Папу и Патриарха так близко (зазор оставался метра в полтора), как никогда не бывает во время папских поездок. И ничего, обошлось — только над толпой взлетали, словно кобры, руки с черными головками фотоаппаратов.
Речи, произнесенные во время визита Папы в Грузию, в историю не войдут. Впрочем, ведь не так важно, что сказал Папа в Тбилиси, сколько то, что он там был, как не так важно, что говорил Бог на кресте, сколько то, что Бог на крест был.
Тбилиси помогает понять старость эстетически. Не очень приятно. Дело не в обшарпанности, и тут вообще эстетика не живописи, а звука. Ватикан не обшарпанный, но тоже старый. Это эстетика гордыни. В случае с Тбилиси — смешной, потому что гордиться особенно нечем. В случае с Ватиканом — конечно, есть, чем гордиться, Микеланджело и Рафаэль тут прямо на дороге валяются, ведь дорога через Сикстинскую капеллу идёт. Трагедия в том, что старость не гордится собой, она гордится молодостью, её выталкивает вперёд. А молодостью нельзя гордиться, она не для этого. Она для того, чтобы не быть стариком. Это возможно: американцы не бывают стариками.
В Америке старость это молодость, у которой осталось совсем немного времени. Старость начинается там, где начинается власть. Рафаэль юн, потому что безвластен, а заказчики его были дряхлые, и так и остаётся во власти вечно глухих старцев вечно юный Рафаэль, картины которого кричат, как кричат и мраморы, иссечённые Микеланджело. Глухота власти — не от возраста, а от нежелания слышать кого-либо, кроме себя и своих приказов. Старческой глухотой можно заболеть и в пятнадцать лет, только у стариков больше возможностей свои приказы навязать. Во всяком случае, в Ватикане. Да и в Тбилиси… «Пусть голова моя седа… Мои года — моё богатство»… Блаженны нищие хронологией, которые не считают ни своих годов, ни чужих!
Самое сильное впечатление от Тбилиси — улёт из России и улёт из Грузии. В Москве на паспортном контроле величественные мужские и женские профили опережают тебя — не как в русской очереди, из боязни не успеть, а просто потому, что они не замечают ненадменных. Царственное достоинство, которого бы с избытком хватило на десяток Тамар и дюжину Сарданапалов, оказывается на практике простой невежливостью. Конечно, это невежливость по отношению к тебе — тот же чеканный профиль почитает своим долгом пропустить вперед себя (и меня, конечно, стоявшего впереди их всех) не только свою даму, но и своего если не лакея, то подчиненного или бедного родственника. Но не чужого. Чужого обогреют, накормят и зальют вином попозже, у себя дома. Поэтому восточное гостеприимство самое негостеприимное — оно демонтрирует эгоизм. Даже библейская попытка немножко исправить дело и оказывать гостеприимство из памяти о том, как ты сам был чужаком в земле Египетской, не сказать, чтобы очень удалась. Еврейское гостеприимство в пословицу не вошло — в отличие, кстати, от грузинского. И это, может быть, к лучшему. Если бы Спаситель родился не в стойле, а в благоустроенном доме, под восторженные охи и ахи хозяев — ничего себе было бы у нас Рождество. Вроде праздника Октябрьской революции.
Если с бытовой точки зрения восточность можно измерять как нарастание величественного хамства, то с научной — как убывание информационных потоков. Защитник неодушевленной природы приходит, наверное, в ярость от килограммовых глянцевых буклетом авиакомпаний, которые преподносит Запад. Можно придти в изумление от настойчивости, с которой западные стюардессы объясняют не слушающим пассажирам правила поведения в случае аварии. Всё можно — до путешествия на восточном самолете. Стюардессы не объясняли ничего, журналов и газет не было вообще никаких, информация сводится к трем кратким объявлениям по радиосети — наверное, запись. Личный контакт с пассажирами, видимо, считают унижающим личность — не пассажира, конечно. Кто глух, тот и нем.
Человек глохнет в самолёте, особенно при посадке. Человек глохнет в кабинете, особенно, если он принимает посетителя, а не выступает посетителем. В старости глохнет, и глохнет в аду (не случайно же «пробки» именно «серные»).
Информационный спад ещё ощутимее в тбилисском аэропорту, который тогда был светлее, чище, современнее московского, кажется, и новее. Но эта новизна не переходила в западную модерность, потому что информация отсутствовала начисто. В Москве тоже тщательно скрывают, где останавливаются рейсовые автобусы, но все остальное нехотя демонстрируют. Здесь скрыто все. На вопрос, где меняют доллары, каждый встречный отвечает «Здесь!» и называет свой курс. Наконец я обнаружил окно с надписью «Информация». На вопрос о том, где меняют доллары, я получил стандартный ответ, на вопрос о телефоне — «Заходите, звоните». Информацию как таковую — просто сведения о том, где что происходит — я так и не получил. Зато я получил местные деньги и возможность бесплатно позвонить. Точнее, оказавшись внутри, я оказался уже гостем, и был облит нежностью и заботливостью, так что и номер мне набирали сами. Курс, правда, все равно оказался именно такой, какого следует ждать чужаку поздно ночью в незнакомой стране. Шоферы наотрез отказывались сообщать, сколько стоит поездка, пока мы не приедем.
Прилёт Папы был немногим лучше. В Тбилиси два католических прихода (и новооткрытый госпиталь сестер матери Терезы, где Папа и останавливался), ещё в стране есть шесть приходов — но нищета такая, что доехать до столицы многим непосильно. Так что в аэропорту Папу встречало несколько десятков человек, — большая и очень шумная группа католических детей, которых сперва все принимали за кришнаитов (очень уж похоже звучали бубенчики). Бурный интерес окружающих вызвал плакат «Московские католики приветствуют Папу Римского!» — огромное трехцветное полотнище, вокруг которого было совсем мало московских католиков, увы. По просьбе собратьев по вере я лично изрезал государственный триколор ножом. Никакой политики, просто прорези уменьшили парусность.
Улёт из Тбилиси стоит прилёта. Берут взятки за право вылета. Пассажира доставляют в отдельный кабинет, где почтенный таможенник указывает на проблему в документах. Все платят. Никому не хочется задержаться в стране величественной старости. Так и в жизни: в старость пускают бесплатно, некоторые рвутся туда вне очереди, чтобы насладиться старческим вздором, каковым являются всякая власть, всякий авторитет. Вот чтобы вырваться, надо заплатить. Правда, за освобождение от старости и прилагающейся к ней мертвенности и смерти сам человек заплатить не в силах, это делает Другой.
