Восточная политика Рима в 90-х гг. II в. до н.э.

Курсовая работа, март 1977 г.

I

К 90-м годам II века до н.э. Римская республика не впервые выходила на международную арену. Активную внешнюю политику она вела практически с первого дня своего исторически обозримого существования. К первой стадии этой внешней политики необходимо отнести объединение Италии вокруг Рима, ко второй — борьбу Рима за преобладание в Западном Средиземноморье с Крафагеном. На протяжении этих двух этапов вырабатывались методы, теоретические основы и юридические обоснования римской внешней политики.

В 90-х годах Рим практически впервые обращает свое внимание на Восточное Средиземноморье как на потенциальную сферу расширения Республики. Это уже третья стадия его внешнеполитической истории, начиная с которой Рим выступает именно как государство, претендующее на объединение всей ойкумены, а не какой-либо одной ее части.

Целью данной работы является, во-первых, установить характер внешней политики Рима на востоке, ее тактические и стратегически цели, определить ее практические результаты, а также и влияние событий десятилетия на всю последующую историю Рима. Во-вторых, важный вопрос представляют собой методы, которые использовал Рим в своей политике. Исследуя их, мы должны попытаться охарактеризовать хотя бы в общих чертах отличительные черты римской дипломатии от традиционной дипломатии древнего мира, что поможет лучше уяснить конкретно-историческое своеобразие Римской республики.

II

Основными источниками по истории Рима 90-х годов являются сочинения Полибия, Ливия и Аппиана. Русские переводы первых двух авторов вышли еще до революции; перевод «Сирийских дел» Аппиана вышел в 1947 г. в переводе С. И. Кондратьева.

В истории Полибия, наиболее близкого повремени к исследуемому периоду (ок. 200 — ок 120 гг. до н.э.) наиболее полно сохранились описания балканских событий, а известия о войне с Антиохом — лишь в отрывках. В отличие от Ливия, у Полибия много фактических подробностей из внутренней истории Греции этого периода, помогающие понять восприятие римской политики греками более объективно, чем то возможно при чтении Ливия. Полибий, видный деятель Ахейского союза, несмотря на общую проримскую ориентацию, сохранил те взгляды на место Греции во внешней политике Рима, которые в значительной степени являются родственными греческой политической мысли 990-х годов.

Ливий (59-17 гг. до н.э.), труд которого выгодно отличается обилием материалов по римской политике, имел, очевидно, возможность пользоваться многими подлинными документами римской истории, устной и недошедшей до нас письменной исторической традиции. После полной утраты его источников, труд Ливия остается практически уникальным. Ливий апологитизирует римскую политику и стоит в общем на тех же принципиальных позициях, что и римские политики за полтора века до него, что определяет отбор и подачу фактического материала. При этом Ливий зачастую приводит материал, уже искаженный проримской исторической традицией: документы, которыми он пользовался, отражали именно точку зрения римской дипломатии. Все это повлекло столь органическое и углубленное переосмысление и усвоение исторического материала, что концепция, выразителем которой являлся Ливий, оказала гипнотизирующее воздействие на последующие исследования по данному вопросу своей видимой фактической обоснованностью. В виде этого, оценки, содержащиеся в труде Ливия, и ни в коем случае не должны быть использованы без учета их тенденциозности.

Труд Аппиана, может быть в отличие от сочинения Плутарха отнесен к источникам нашей работы, так как при общем компилятивном характере сочинений Аппиана, он пользовался и не дошедшими до нас источниками. В частности, уникальны его сведения о политике, проводившей Антиохом перед высадкой в Греции, позволяющие раскрыть смысл его военного столкновения с Римом.

Для того чтобы использовать указанные нами источники, необходимо не только помнить об искажающем влиянии проримской ориентации, но и о специфике изложения древних авторов. По принципу подбора они еще очень близкие Геродоту, первое место, уделяя колоритным подробностям, и зачастую сообщая многие важнейшие события лишь кратко, а то и вообще их опуская. Если они не укладывались в их концепцию истории: так, например, сохранилось лишь краткое упоминание об угрозе Афин и Ахейского союза объявить войну Риму из-за Беотии, хотя оно позволяет переоценить расстановку военных и дипломатических сил на Балканах после конца Македонской войны[1].

III

Историография вопроса, сводится, в основном, к спорам о характере римской восточной политики. В течение длительного времени проримская ориентация источников оказывала решающее влияние на историографию. Теория превентивного характера римской политики, отсутствие у нее агрессивных целей, была развита Момзеном[2], К. В. Ничем[3], Б. Низе[4]. Она получила утверждение в дореволюционной русской историографии[5] и в ранней советской: в трудах Сергеева, Машкина, Ковалева[6], что было «следствием механического переноса общего восприятия хода развития военно-политической истории немецкой романистики 2-й половины XIX века на русскую почву[7]. В XX веке за границей представителями данного направления явились Олло, Волбанк, Мак Дональд, Скаллард[8]. Четко выражена суть превентивной теории В. Ничем: «Совершенно основательно считает Моммзен ошибкой навязывать римлянам этого времени завоевательные стремления; только обеспечение их государства в Италии втягивало их постепенно в мировую политику...»[9].

Попытку Л. Д. Саникидзе[10] опровергнуть эту теорию и доказать агрессивный характер римской политики мы должны признать неудачной: единственным критерием агрессивности автор выбрал количество захваченной Римом добычи; на побочность этого фактора указывает хотя бы возможность демонстративной пощады Римом многих городов и местностей в дипломатических целях, общая умеренность его претензий в это время (см. ниже, с. __). Постепенно, однако, и в среде сторонников превентивной теории намечаются новые тенденции в оценке римской политики. Они были связаны прежде всего, с новым, аналитическим походом к источникам. Прежде всего, определенно утверждается римская агрессия в Иллирии и ее столкновение с македонской (Бальден, Бадиан, Дориан, Хаммонд)[11]. Из советских историков А. Г. Бокщанин сделал первый шаг для новой оценки войны с Антиохом, указав на факты, свидетельствующие об агрессивных тенденциях в римской политике и в данном случае[12]. Важно стремление западных историков раскрыть агрессивность теории римской дипломатии о государстве — патроне и клиенте[13]. Однако в целом западные историки не смогли подойти по-новому к источникам, и в частных вопросах римской политики иногда следуют проримским, тенденциозным оценкам источников[14].

В последние годы важный и даже решающий шаг по пути нового, критического анализа римской политики был сделан в статье Н. Н. Трухиной «Внешняя политика римского сенат накануне и в годы сирийской войны». Сжато, но убедительно, прослежена несоответствие оценок Ливия действительному соотношению сил, объяснены причины таких расхождений. Вместе с тем в статье, в нашей точки зрения, неверно оценен косвенно затронутый вопрос о значении лозунга свободы Греции, принципиально отличавшийся от лозунга свободы малоазийских эллинов (см. ниже, с.).

Тот принципиальный путь, по которому пошла в своей работе Н. Н. Трухина представляется наиболее плодотворным для решения вопроса о подлинном ходе римской политики как в 90-х гг., так и на протяжении всей римской истории.

IV

Хронология событий 90-х годов будет дана читателю в положении, с тем, чтобы не нарушать связности исследования. Однако. Прежде чем перейти к рассмотрению римской политики, необходимо дать хотя бы краткий очерк основным государственным образованием, втянутым в события того времени и показать приблизительную расстановку сил на политической арене.

На Западе средиземноморья выросла новая огромная сила — Римская республика, победившая Карфаген и уже начинавшая пожинать плоды этой победы как в торговле, так и в своем продвижении на западе. Вместе с тем, Рим, оставаясь центром нового государства, значительное внимание уделяет проблеме сохранения главенства в Италии; в дипломатическом отношении италийские союзники фигурируют как неразрывная часть римского государства и угроза их интересам равнозначна угрозе Рима — это было основанием для Иллирийских войн. К 90-м годам Рим приобрел солидных и важных союзников на Востоке — Пергам и Родос, которые при том не могли не представлять для него значительной угрозы в случае разрыва. Рим накопил значительный военный опыт и силы, дававшие ему несомненные преимущества период устаревшей фалангой и другими типами восточных армий, римский флот в Пунических войнах показал свою способность к конкуренции с сильнейшими флотами древнего мира.

На Балканском полуострове, основными противниками выступали Македонская монархия и федеративная Греция (Афины, Фессалия, Этолия, Ахайя), причем ни у Македонии не было сил самостоятельно подчинить себе Грецию, из-за чего она опиралась на греческих же союзников (Ахейский Союз), ни раздробленные греческие силы не могли дать решающий отпор Македонии. В стороне от этой борьбы стояла Иллирия, стоявшая на более архаической ступени развития, чем остальная Греция, о чем свидетельствует необъединенность отдельных племен в государство как одна из отраслей экономики.

В Малой Азии решающую роль играла империя Селевкидов, огромная по размерам, но слабая в военном отношении, о чем свидетельствует неуклонное сокращение ее владений, особенно — отпадение Пергама. Правление Антиоха III ознаменовалось попытками восстановить хотя бы отчасти прежнюю силу империи.

V

Для определения характера римской восточной политики представляется наиболее рациональным сначала рассмотреть его политику по отношению к отдельным странам.

Вопрос о причинах 2-й Македонской войны является решающим для определения Римской политики на Балканах.

До 2-й Македонской войны Рим был связан с Грецией лишь через Иллирийский вопрос. Причем, проследив развитие этих связей с 1-й Иллирийской войной в 230 г., мы можем констатировать несколько этапов, основным содержанием которых является продвижение дипломатических связей и интересов римлян дальше на восток. Так, 1 Илирийская война, предпринималась Римом еще не как главной нераздельной Италии, как защитника государств-клиентов на ее восточном побережье[15], не с целью каких-либо земельных захватов, ни даже для установления дипломатического влияния, но лишь для предотвращения угрозы италийской торговле[16]. При этом, 1 Иллирийская война была связана с усилением вообще разбойничьей деятельности иллирийцев, главным образом, направленной против Греции, и против Этолии в частности. Последнее, учитывая большую культурную и политическую близость обеих стран[17], дает основание говорить о военном конфликте соседей, и об атаке Рима на Иллирию как на косвенное вмешательство в сферу до того автономную от сферы римской политики. Линия, которой договор с Теутой ограничивал сферу действий иллирийского флота — до города Лисса была фактически ограничением вообще военных набегов не только против союзных городов Италии, но и против Греции. Такое условие было заведомо нереальным, как и показали дальнейшие события. Римские политики воспользовались этим косвенным вмешательством, отправив после одержанной победы посольства в греческие города, к Ахейскому и Этолийскому союзу, воевавшим с Иллирией, в Коринф и Афины. Таким образом римляне расценивали свои действия как касающиеся всей Греции и заслужившие благодарности от нее[18].

Причины 2 Иллирийской войны в 219 году, после десятилетнего перерыва, позволяют говорить о том, что Рим считал себя вправе требовать от Иллирии еще больше, чем прежде, подчинения. Полибий, перечисляя поводы войны[19] ставит действия Димитрия. Нарушившего предыдущий договор, не в число важнейших. Действительно, хотя Дмитрий с флотом из 50 лембой и перешел за Лисс, он атаковал не римские владения, и даже не римских союзников, а отдельные Киклады, более того, его сопровождал с 40 судами Скердилайд, друг Рима, которому война не была объявлена. Более весомы слова Полибия о том, что Рим боялся усиления Македонии в Иллирии[20], что означает претензию Рима на контроль внутренней политики Дмитрия. И на столкновение с македонской агрессией. Наконец, третья причина говорит о существовании дотоле нам неизвестных союзных римских городов в Иллирии, причем, как явствует из объяснений Полибия[21], Дмитрий лишь изгнал из этих городов своих политических противников. Все это доказывает агрессивность римской политики.

Для нас важно и то, что война повлекла косвенное соприкосновение интересов Рима и Македонии в Иллирии, выразившиеся конкретно в предоставлении Филиппом V политического убежища Дмитрию. Другим важным результатом войны было усиление римского влияния среди защищенных союзников и освобожденных Дималлума и Фароса, — которые были поставлены в положение римских должников. Скердилайд, хотя и не был втянут в войну, без сомнения. Почувствовал силу западного соседа, с которым вскоре и заключил союз.

Течение 1 Македонской войны показывает нам начальный период контакта Рима и Македонии. Агрессия Филиппа была направлена не против двух или трех римских союзных городов, а против его бывшего союзника Скердилайда, совершившего походы на области Македонии. Рим выступил как защитник и покровитель Скердилайда. Дальнейшие военные действия римлян, хотя и велись на обширной территории — практически по всей Греции, —преследовали по видимости ничтожную цель защиты нескольких союзных городов. В условиях разгара Пунической войны фронт в Греции имел для римлян второстепенное значение. Цель войны была достигнута довольно малыми силами. Главное, что римляне в ходе войны впервые атаковали Филиппа в Греции, тем самым став реальной военной и политической силой в собственно греко-балканских делах. Здесь сыграл свою роль их союз с Атталом, зимовка римского флота на Лемносе, союз с этолийцами. Последний союз не был прямо связан с целью войны, и в договоре Феникса ничего не говорится об Этолии и итоговых действий Рима в Греции. То, что большая часть войны велась на территории Греции, далекой от оспариваемых городов, и лишь в последний год военная экспедиция Рима перенесла военные действия в Эпир, граничащий с Иллирией и Македонией, говорит о непропорционально широком вмешательстве Рима в греческие дела. Кроме Этолии, Коринфа, Сикиона, Невпакты, Деметриады, Лемноса, непосредственно с римлянами столкнулся Эпир. Ливий говорит, что именно Эпир был инициатором мирных переговоров. Это, учитывая их союз с Филиппом, свидетельствует об успехах римской армии в войне с Македонией.

Мир в Фениксе интересен для нас не сколько восстановлением прежнего положения, хотя именно тогда было впервые заявлено о патронате Рима над союзными городами на Западном побережье Греции, а то, что римляне получили широкую дипломатическую поддержку в Греции в лице тех, кто заверил договор как союзники Рима: Набис, элейцы, мессенцы, афиняне[22].

Результатом трех балканских войн были не территориальные приобретения в обособленной от Греции Иллирии, а выступление Рима против Македонии и установление дипломатических связей Рима в Греции.

* * *

Что же послужило причиной 2 Македонской войны? Н. А. Трухина, и упоминаемые ею западные историки, ограничивается констатацией агрессивности римской политики, в частности, столкновения интересов Рима и Македонии в Иллирии. Мы уже убедились, что Рим, действительно стремился все более и более расширить свое влияние в Иллирии в виде опеки над несколькими городами-клиентами. Последние, в итоге, к началу 2 Македонской войны, фигурировали как полностью признавшие над собой власть Рима, так что в 203 году было послано к Филиппу посольство с протестом против опустошения полей этих городов царскими гарнизонами[23] — даже не против посягательства на независимость этих городов.

Были ли иллирийские клиенты Рима причиной или поводом 2 Македонской войны? Краткое упоминание об этих городах мы находим у Ливия в рассказе о Всеэтолийском собрании, где римские послы объясняли причины войны[24]. Полибий упоминает иллирийские местности в рассказе о переговорах в Никее[25]. Во всех этих случаях они упоминаются на одном из последних мест, не как основная причина войны. Своеобразное объяснение этого факта мы находим в речи Фурия Пуапуриона: «...Я пришел жаловаться на обиды, причиненные Филиппом стольким союзным нам города... но афиняне, доложив о страшных... преступлениях царя против небесных и подземных богов, исчерпал все...»[26].

Таким образом, если Фурий в данном случае и имел в виду иллирийских союзников, то он сразу переходил к другим, более тяжким, по его мнению, обвинениям против царя, но речь Фульвия была произнесена уже после решения сената об объявлении войны: а это решение сенат принял, как указывает Ливий, из-за нападения на афинян и помощи Филиппа Ганнибалу[27]. Ни в переговорах в устье Аои[28], ни в ультиматуме Никанору[29] иллирийские местности даже не упоминаются. Ливий и Полибий, излагая условия мира после Киноскефал, обходят молчанием иллирийские местности.

Таким образом, мы видим, что единственное юридически законное и логически вытекающее из предыдущих контактов Рима и Македонии объяснение 2 Македонской войны должно быть отвергнуто, как не считавшееся таковым участниками войны.

Заметим, что, по всей видимости, действия Филиппа против иллирийских клиентов не могли быть совсем причиной войны, ввиду своей никчемности. Посольство 203 года могло хотя бы указать на ущерб, причиненный македонскими гарнизонами (т.е. не армией, ведущей регулярные военные действия). В тех же редких случаях, когда затрагивается иллирийский вопрос в 90-х годах, римляне говорят не о двух-трех союзных городах, а абстрактно об иллирийских местностях, захваченных Филиппом[30], что, возможно, связано с отсутствием военной угрозы союзникам.

Защитники теории превентивной войны основываются на настойчиво повторяемой древними авторами версии угрозы вторжения Филиппа V в Италию. Для помощи карфагенянам. Здесь своевременно будет рассмотреть эту версию как возможную причину 2 Македонской войны.

Необходимо отметить, что эта версия возникла не в 90-х годах. Она выдвигалась римскими политиками и при объяснении 2 Иллирийской войны: союз Дмитрия с Македонией грозил вторжением последней в Италию[31], и при объяснении 1 Македонской войны. В первом случае исследовавший этот вопрос Эрингтон указывал на очевидную слабость Македонии в 219 году (19-летний Филипп только вступил на трон и был втянут в войну с Этолией; слабость его арии даже для действий в Италии показал разгром его римлянами), считая версию об угрозе изобретением Полибия[32]. Во втором случае, речь идет о договоре Филиппа с Ганнибалом, который перехватили римляне. В договоре речь шла о союзе и помощи Филиппа в войне против Рима, а карфагенян — в 1 Македонской войне. Действия сената показали, что македонская угроза считалась вполне реальной (был выслан флот, чтобы предотвратить вторжение)[33]. Однако прямо о переправе Филиппа в Италию в подлиннике договора не говорилось, ни о каких действиях Филиппа, направленных на помощь Ганнибалу нам неизвестно. Текст договора относится к 215 году, когда Ганнибал после Канн вполне рассчитывал на победу своими силами. Анализируя прибавления к договору, которые имеются в тексте Ливия[34], Эррингтон приходит к выводу, что версия о возможной высадке Филиппа, является тенденциозной интерпретацией позднейших историком[35], совершенно не соответствующей реальным возможностям как Филиппа, так и Карфагена[36].

Договор дал возможность римлянам изображать свои действия во время 2 Македонской войны как наказание Филиппа за союз с Ганнибалом[37]. То, что это объяснение никогда не встречается в изложении официальных документов, а только в речах, и всегда стоит на втором плане по сравнению с лозунгом свободы эллинов, указывает на факт либо позднейшей интерпретации, либо на отражение реальных, но исключительно риторических заявлений внутриримской пропаганды, далеких от официальной политики, и, тем более, от истинных причин войны.

Наиболее ярко сформулирована версия о защите Рима от угрозы македонского вторжения в речи консула Сульпиция на комициях, — когда решался вопрос о войне в Филиппом[38]. Сульпиций угрожал вторжением Филиппа в Италию, на этот раз обуславливая его возможным захватом Афин. В сенате при обсуждении войны об угрозе вторжения не было сказано ни слова, и первая формулировка Сульпиция на комициях гласила: за обиды и насилия, причиненные афинянам[39]. Угроза вторжения была употреблена Сульпицием после отказа комициий одобрить войну и должна быть признана удачным ораторским приемом, хотя и демагогичным: напуганные римляне голосовали за войну. Заметим, что Македонская монархия хотя и была в то время в апогее своего развития. Не имела сил для вторжения в Италию также, как и в конце III века. Даже в войне за подчинение Греции Филипп опирался на греческих же союзников и все же не мог добиться победы даже над Афинами. Хотя Сульпиций заявлял, что города великой Греции поддержат Филиппа, это представляется весьма проблематичным, учитывая рознь интересов греков и македонян. Наконец. Ливий вынужден в речи Сульпиция упомянуть о договоре 215 года, который он исказил, не замечая внутреннего противоречия в своих утверждениях: если римский флот якобы предотвратил высадку Филиппа в момент наибольших удач Ганнибала, то тем менее эта высадка была опасна после его разгрома.

Полибий ничего не сообщает нам о голосованиях в комициях и не упоминает об угрозе вторжения. Это лишний раз свидетельствует о побочности этой версии, ее вторичности.

Следовательно, мы должны принять версию об угрозе вторжения Филиппа в Италию самое большее — демагогическим приемом консула перед нардом, отражением позиции Ливия, защищавшего превентивный характер римской политики.

Признав лишь побочными поводами к войне иллирийский вопрос и угрозу вторжения Филиппа V, мы имеем последнее объяснение источников — защиту греческих городов.

Требование свободы Греции современными историками считается «пропагандистским манифестом, не отражавшего реальных целей римской политики»[40]. В обоснование этого Н. Н. Трухина замечает, что «в 198 году сенат готов удовольствоваться отказом Филиппа от Иллирии и ряда пунктов в Греции»[41]. Анализируя указываемые ею тексты Ливия (переговоры при Аое и Никее) мы находим: при Аое Фламинин потребовал освобождения общин и городов, захваченных Филиппом. По мнению Трухиной, «речь идет о выводе македонских гарнизонов из областей, завоеванных, видимо, недавно»[42]. Ответ Филиппа свидетельствует о подобном же понимании ультиматума, хотя, не зная лозунга «свобода всем эллинам», царь оговаривает, что не откажется от «тех общин, которые переданы ему предками». Разъяснение Фламинина разочаровывает царя и дает нам понять, что речь идет по-прежнему о свободе всей Греции. Первой из местностей, подлежащих освобождению, консул назвал Фессалию, присоединенную к Македонии более 150 лет назад. Эррингтон замечает: «Это очень похоже на то, как в Мюнхене в 1938 году Адольф Гитлер потребовал освобождения Шотландии»[43]. Таким образом, при Аое Фламинин выразительно подчеркнул верность римлян старому лозунгу элевтерии. При Никее, выдвинув сначала те же условия, Тит согласился передать на рассмотрение сената условия Филиппа, оставлявшего за собой Дематриаду, Халкиду, Коринф, причем Филипп, желая отсрочки, очевидно, обманул Фламинина, так как в Никее он заявил о том, что отдает Коринф, а в Сенате его послы отказались это сделать. Требование сената освободить Коринф, Деметриаду, Халкиду было в каком-то смысле подобно требованию освободить Фессалию, так эти города не были просто «радом населенных пунктов», а, по образному выражению того времени, «оковами Греции», утверждавшими присутствие агрессора в Греции — недаром так боялись впоследствии греки, что эти города Рим оставит за собой. Фламинин, согласившийся на переговоры, ввиду зимы, сразу же получив известие из сената, решил вопрос в пользу войны, не дожидаясь последнего ответа Филиппа (послы в сенате сославшись на отсутствие полномочий по вопросу об «оковах Греции»). Это также была демонстрация непоколебимости политики Рима.

Лозунг свободы Греции был провозглашен еще до консульства Фламинина, хотя именно последний был известен как ярый эллинофил. Впервые мы встречаем упоминание об элевтерии в рассказе Полибия об ультиматуме Никандру, полководцу Филиппа, после переговоров Рима и Аттала с афинянами[44]. Какое же значение имел этот лозунг?

Война Филиппа против Аттила и Родоса, давних и старых союзников римлян, его действия в Иллирии, не вызвали объявления войны со стороны римлян и даже не стали ее главным объяснением. Свою готовность к войне послы римлян, еще до комиций, высказали лишь после заключенного необычайно торжественно союза Аттила и Родоса с Афинами[45]. Это заставляет нас предположить, что война была начата, лишь только Рим заручился союзом с греческими государствами. Дальнейшая политика Рима в ходе войны убеждает нас, что в борьбе с Филиппом он опирался не на силы Аттала и Родоса, а на греческие государства, постепенно объединяя их вокруг себя. В 199 году к Риму присоединяются этолийцы, — один из двух сильнейших союзов в Греции, Эпир, в 198 году — ахейцы. Подобная опора на греков имела две весомые причины: Пергам и Родос находились под постоянной угрозой войны с Антиохом III, и, во-вторых, римляне получали самые широкие возможности для войны в Греции, поддержку против Македонии, Союз с греками в той или иной форме был обязателен для Рима, потому что иначе он натолкнулся бы на вооруженную оппозицию среди греческих государств, что исключило бы возможность реального участия в балканской политике с опорой только на Пергам и Родос. Лозунг освобождения всей Греции, провозглашенный римскими послами в Афинах еще до союза с остальными греческими государствами, был не только условием последовавшего обращения Афин в Рим, но и удачным выражением условий союза Рима с другими греческими государствами. Ни на каких других условиях Рим не мог активно вмешаться в греко-македонские отношения. Именно поэтому Полибий сообщает о том, что послы с этим лозунгом — ультиматумом Филиппу — объехали всю Грецию: Эпир, Этолию, Ахейский союз[46].

История провозглашения лозунга приводится только у Полибия и, по всей видимости, отражает решающий этап подготовки римлян ко 2 Македонской войне. Ливий опускает рассказ о провозглашении лозунга. Это объясняется, видимо, не только его неосведомленностью о греческой политике, но нежеланием сообщать то, что свидетельствует о значительно большей роли союза с греками для ведения войны, чем демагогическая угроза вторжения.

Лозунг свободы всей Греции вплоть до Киноскекальского сражения был не просто демагогической уловкой, а условием помощи греков Риму. Под этим лозунгом в 200-198 годах совершилось объединение сил Греции и Рима на равных правах и союз Рима с греками — его крупнейший дипломатический успех. На данном этапе римской политике провозглашение подобного лозунга было единственным способом продолжать экспансию римского влияния на восток, и Рим не только не терял что-либо, но приобретал надежную опору для последующего маневрирования в Греции, что и было полностью осуществлено после разгрома Филиппа. Сама причина войны кроется. Таким образом, в том, что в нужный момнет, после окончания Пунической войны, Рим воспользовался первой возможностью надежного союза для начала новой войны, пускай первоначально без явных корыстных целей, зато с многообещающими перспективами. Недооценка роли греков ведет к неясности в вопросе о причинах 2 Македонской войны. То, что в течение всех переговоров на первом месте ставились претензии к Филиппу не Рима, Родоса или Пергама или иллирийских союзников Рима, а именно Греции, Указывает на решающую роль греческих сил во время войны.

Вместе с уточнением причин 2 Македонской войны мы должны уточнить и степень участия в ней Рима. Война, как мы уже видели выше, с самого начала мыслилась не как единоборство Филиппа и Рима, а как военная помощь Рима своим новообретенным греческим союзникам, уже в разгаре их войны с Филиппом[47], хотя римские историки, разумеется, не могли правильно оценить расстановки сил, смотря на все с римской точки зрения.

Ливий сообщает, что Фламинин прибыл в Грецию с 8 тысяч пехотинцев и 800 всадников[48]. Причем. Собственно римлян в этом войске было менее половины (3 тысячи и 300)[49]. Этот набор, по формулировке сената, был им произведен для пополнения легионов, то есть армии, уже находившейся в Греции с начала войны. Зимой 197 года Тит получил подкрепления: от царя Масиниссы 200 всадников, из Рима — 6 тысяч пехотинцев и 300 всадников. Силы, которые ко времени консульства Тита были в Греции, Ливий определяет в 2 тысячи[50]. Всего численность войск, переправленных в Грецию Римом, составляла около 16 тысяч пехотинцев и 1300 всадников (последняя цифра без учета небольших сил консула Сульпиция). Численность войск Филиппа при Киноскефалах, по сообщению Ливия, составляла 24500 пехотинцев и 2 тысяч конницы. Мы видим, что Рим с консульства Фаминина из союзника греков превратился в главного участника войны. Руководство военными действиями находилось поэтому в руках консула. В отличие от первого периода войны, когда Сульпиций действовал лишь по согласованию с Родосом и Атталом[51].

Однако греческая помощь имела огромную роль, создавая необходимый перевес над Филиппом. В коннице этот перевес обеспечили, в основном, этолийцы, давшие 400 всадников (этолийская конница считалась лучшей в Греции). Что до пехоты. То нам известно только о подкреплениях, полученных накануне Киноскефал — от Этолии, Крита, Аполлонии, — всего 2600 человек. Однако была помощь греческих союзников, размеры которой Ливий не указывает: от эпиротов, ахеян, критян — последние 600 человек. Более значительной, а подчас даже решающей, была роль действий греческих войск в отдельных местах Греции. Так, было одержано несколько важнейших для общего успеха побед: ахеяне под Коринфом разбили Андросфена войском в 5 тысяч человек, причем, по-видимому, это войско и впоследствии принимало участие в войне[52]. Родосцы освободили Порею армией в 3 тысячи пехоты и 100 всадников. На основании подобных известий, мы можем думать, что численность греческих войск, действовавших против Филиппа, была не меньше численности римской армии, которая, правда; численно преобладала при Киноскефалах. Этолиец Скопас, в разгар войны увел с собою в Египет около 6 тысяч пехотинцев, тем не менее, этолийцы остались активными участниками войны, что говорит о значительности их военных сил.

Союз с этолийцами, ахеянами и беотийцами был достигнут в ходе войны. Инициатива этого, по всей видимости, принадлежала Фламинину, так как в консульство Сульпиция двукратные переговоры с этолийцами окончились ничем[53], и военные действия этолийцы вели независимо от римлян и Аттала. Оформление союза произошло после победы Фламинина при Аое: на переговорах весной 198 года при Аое представителей Этолии не было, но они активно выступили на переговорах в Никее — зимой 1998-197 года. Известия об одобрении всеэтолийским собранием этого союза нет, и, по всей видимости, был просто восстановлен союз, заключенный во время 1 Македонской войны — на то, что этолийцы считали этот союз сохраняющим силу, указывает их позиция после Киноскефал[54]. Выступление этолийцев в Никее позволяет говорить о том, что они присоединились к Риму под общим лозунгом свободы Греции. При этом лично этолийцы получали обратно некоторые города, захваченные Филиппом[55].

Тит добился также союза с ахеянами, давно уже недовольных пассивностью Филиппа в деле борьбы с Набидом и впечатленных римскими успехами[56]. Это лишало Филиппа важнейшего союзника. Как видно из никейских переговоров, ахеяне также присоединились к Риму под лозунгом элевтерии. От которого они получали Аргос и Коринф[57]. Военные успехи Фламинина привели к добровольному переходу на его сторону Эпира, хотя это был в целом вынужденный союз[58].

Таким образом, активная политика сената и Фламинина, специально-выдвинутого сенатом как наилучшего проводника союза в греками, привела к тому, что Рим оказался во главе союза всех основных греческих государств: Афин, Родоса, Этолии, Ахайи, Эпира. Союз этот был возможен благодаря мощной военной силе, превосходившие все вместе взятые греческие, и нарушавшей историческое военное равновесие, установившееся на Балканах. Политически этот союз объединялся лозунгом элевтерии, выражавшим стремления одних государств обрести независимость от Филиппа, а других — восстановить прежние границы и расправиться с политическими противниками, С другой стороны, лозунг элевтерии оправдывал сколь угодно широкое вмешательство римлян в греческие дела, — например, они могли требовать освобождения Фессалии, не имея с ней союза[59].

Своим выгоднейшим положением Фламинин воспользовался, силой присоединив к союзу против Филиппа не только акарнанов[60], но и Беотию[61], чисто греческую область. Насилие по отношению к грекам, выгодное для коалиции, не повлекло каких либо протестов. Вопрос о Фессалии не стоял, так как она была местом военных действий, оставаясь союзницей Филиппа.

Каковы были результаты Киноскефальской битвы, одержанной Римом в основном своими силами? С одной стороны, большинство греческих государств получили то, на что они рассчитывали. В частности, Фламинин даже в виду перспективы войны с Антиохом настоял на передаче Коринфа Ахейскому союзу, понимая реальность военного конфликта с ахейцами[62]. Римляне, в конце концов, очистили всю Грецию, в том числе Деметриаду и Халкиду. Фламинин не даром этого добивался, так как в итоге Рим по-прежнему оставался союзником, даже покровителем прежнего антимакедонского союза, не потеряв доверия греков. Восторг греков на Истмийчких играх, думается, вполне реален, так как в случае попытки Рима к агрессии против греков, последним грозила затяжная война с Римом, при том что единства действий ожидать было трудно. Почти полным осуществлением элевтерии Рим ликвидировал эту опасность для греков и отказался от попыток втягиваться в сомнительную агрессию на Балканах, сомнительную, ввиду более блестящих перспектив расширения политики, о которых мы скажем ниже. Фламинин Истмийской декларацией обеспечил Риму прочный дипломатический плацдарм на Балканах через поддержку большей части федеративной Греции. Это предоставляло Риму возможность развития двух направлений в политике, которые он незамедлительно использовал.

Путем провокационного убийства Рим, еще до Истмийских игр, добился возможности начать войну в Беотии как «справедливую и законную»[63]. Причиной ее было сопротивление беотийцев римскому патронату и поддержка македонской партии. Рим добился успеха в войне, но она же показала опасность его положения. Мир с беотийцами, не доведенными до окончательного разгрома, был заключен из-за угрозы Ахейского союза и Афин «№если не добьются мира для беотийцев, вести вместе с ними войну»[64]. В данном случае, попытка Рима использовать свое положение натолкнулась на сопротивление греческих союзников, понимавших опасность чрезмерного усиления Рима, и то, что последний вынужден был уступить, показывает, что настоящая расстановка сил была далеко не так выгодна Риму, что Рим вовсе не был полновластным распорядителем на полуострове, как то пытается представить, например, Ливий.

С большим успехом развил внутрибалканское направление своей политики Рим в отношении Спарты и Этолии.

Судьба Спарты ярко иллюстрирует успехи Римской республики, методы ее политики и ее цели. Спарта была единственным греческим государством, неприсоединившимся к союзу под эгидой Рима; в единоборстве с отдельными греческими государствами, например, с Ахейской лигой, она могла не бояться поражения. Римское руководство войной против Набида несомненно — они не выводили из Греции войска до разгрома тирана; они привлекли к участию в войне помимо непосредственных противников — ахейцев — негреческих союзников —флот Эвмена и Родоса[65], наконец. Они определили условия мира, вопреки недовольству греков. Мощь объединенных греческих сил была подчинена римской политике: и в результате римского авторитета после войны с Македонией и как следствие военного присутствия Рима. Республика выступила инициатором войны с Набидом (созыв греков в Коринф как следствие указа сената[66]), тем самым подтвердив сове объединяющее значение на Балканах. В Войне участвовали, по приглашению римлян и этолийцы, что указывает на лицемерие римской дипломатии, уже тогда готовившей войну с Этолией (см. ниже). Повод для войны — освобождение Аргоса — был выставлен Фламинином и мир был заключен по его же настоянию, вопреки желанию греков полностью осуществить лозунг элевтерии и освободить Лакедемон от тиранства Набида[67]. Подчиненность спартанской войны целям римской дипломатии показывает сохранение тирании Набида искусственной остановкой войны, несмотря даже на готовившуюся войну с Антиохом, так как Спарта оставалась на некоторое время противовесом Ахейскому союзу, и предметом споров между Этолией и Ахайей. Во время подготовки к войне с Антиохом в Греции римляне «меньше всего старались посетить ахейян, которых они считали достаточно верными вообще, так как они были раздражены против Набида»[68]. Падение Набида было неизбежно, но римляне добились искусственной отсрочки его, в нужный момент выступив в роли патрона Ахейского союза. В 192 года Лакедемон был присоединен к Ахейскому союзу; Ливий отметил римское влияние в этом деле: «тем еще легче, что к тому же времени случайно прибыл А. Атилий к Гифею с 24 пентерами»[69]. Атилий оказался у Гифея не «случайно», а по постановлению сената[70].

Политика дипломатического третирования Этолии и подготовка войны против нее была начата Римом сразу после Киноскефал, когда Тит Фламинин отказался отдать этолийцам Фивы и ряд других городов, принадлежащих до захвата их Филиппом Союзу, а когда те сослались на условия договора 1 Македонской войны, Фламинин заявил, что договор расторгнут их прежним перемирием с Филиппом[71]. С юридической точки зрения консул был не прав, поскольку он уже пользовался в войне поддержкой этолийцев как союзников, и практически римляне воспользовались правом слезного, но этолийцы не имели сил вступать с ними в единоборство, так как общественное мнение Греции было направлено против Этолии, она была в политической изоляции. Этому способствовала близость Этолии скорее варварской Иллирии, чем Греции, пережитками архаического пиратства, кроме того, ее населяли многочисленные племена, считавшиеся негреческими, варварскими. Во время спартанской войны римляне третировали мнение этолийских военачальников, хотя и пользовались их помощь. Тем не менее, проримские источники, особенно Ливий, значительно преувеличивают степень римского ущемления прав Этолии. Резкие речи консула вполне гармонируют с умалением истинных отношений римлян и этолийцев; так, мы не только не видим расторжения союзнических отношений, хотя Ливий постоянно называет этолийцев — задним числом — врагами, но из косвенных упоминаний выясняем, что этолийцы участвовали в спартанской войне. Это подразумевает сохранение прежних отношений римлян и этолийцев, хотя не исключает возможность раздоров между ними — со стороны этолийцев, например, постоянно раздавались предостережения против агрессивности намерений Рима, которые были сведены на нет Фламинином выводом войск (временным, как оказалось) из Греции. Начать войну с этолийцами Рим решился лишь тогда, когда против них была настроена вся Греция — особенно же Ахейский союз на попытку захватить Спарту, и тогда, когда это потребовалось для борьбы с основным врагом — Антиохом. Знаменательно, что разгромить этолийцев Риму удалось с большим трудом, и что Сципион вынужден был заключить с ними перемирие ввиду войны в Азии, подав им ложные надежды о целях римской дипломатии.

Вопрос о сути войны Антиоха с Римом в Греции тоже совершенно неясен в освещении проримских источников. Остается загадкой и цель высадки Антиоха, ибо воевать с Римом он не мог ввиду отсутствия римских войск на Балканах, а захватывать греческие города он не собирался. Думается, что цель высадки Антиоха более точно излагалась в источниках, которыми пользовался Аппиан: это — атака против Фракии и Македонии с целью переправы в Европу и облегчения восстановления прежней империи Селевка[72]. То, что война Рима с Антиохом на самом деле была довольно неприкрытым вмешательством Римом во внутрибалканские дела, а не агрессией Антиоха против Рима достаточно ясно прослеживается по источникам. Военные действия Антиоха были направлены против Македонии и Фракии, он поддержал антимакедонскую оппозицию акарнанов[73] и претендента на македонский престол[74], хотя. Если бы он хотел воевать с Римом, то должен был, наоборот, искать союза с Македонией. Для войны в Фессалии против ослабленного Филиппа сил Антиоха было достаточно, тем более что он имел союзников этолийцев, которым за это отвоевал Халкиду. То, что Антиох и не подозревал о намерении Рима воспользоваться его высадкой в своих агрессивных целях свидетельствует то, что после взятия Халкиды он воевал только для себя, не против греков или римлян, а против Македонии, ища союза с греками. Когда во время военных действий в Фессалии его настиг только слух о римлянах, он прервал военные действия и ввиду огромной угрозы вернулся в Халкиду. Все последующие действия Антиоха в Греции после объявления ему войны Римом сводятся к попыткам с наименьшими потерями эвакуироваться.

Для этолийцев призыв Антиоха имел двоякую цель: захват Халкиды, прежде входившей в состав союза, и продолжение войны с Македонией, но никак не война с римлянами. Для Антиоха помощь этолийцам была лишь побочным результатом кампании. Исходя из предыдущей истории римской политики на Балканах, ее актива, нельзя было предполагать, что она воспримет высадку Антиоха как угрозу себе, тем более высадится в Грецию, когда благожелательность Антиох по отношению к греческим союзникам Рима была очевидна.

Освещение событий 192 года Ливием, безусловно, необъективно и безосновательно, вопреки фактам, ставит Рим в центр внимания балканских государств и Антиоха. На самом деле, римляне воспользовались вторжением Антиоха для дальнейшей экспансии. Сенат вновь поднял демагогический вопрос об угрозе Антиоха Риму и Сицилии, хотя сил у того было более чем недостаточно даже на войну в Греции[75]. В Греции не было ни одного римского солдат, они были переправлены туда лишь после высадки Антиоха, и не сразу, а после того, как сенат выждал некоторое время и объявил Антиоху войну — в ноябре 192 года, в виду зимовки, когда тот не мог эвакуироваться. Единственное возможное юридически и логически обоснование войны — вмешательство Антиоха в греческие дела и несправедливые притязания этолийцев даже не называлось, как очевидно искусственное. Высадка Антиоха была лишь предлогом для нового вмешательства Рима в восточные дела после трехлетнего перерыва, и только позднее проримские источники попытались приписать Антиоху антиримские настроения.

Момент для вторжения в Грецию и для военного столкновения с Антиохом был выбран Римом исключительно удачно. Небольшие силы Антиоха должны были иметь теперь дело не только с Македонией, которая одна была бессильна с ними справиться, но и с греческими союзниками Рима, — особенно же Ахейским союзом, недовольным возможностью возвышения Этолии при поддержке Антиоха, и со значительными римскими силами.

Реальными итогами высадки римлян были: союз с Филиппом против Антиоха, предлог и возможность начать вооруженное усмирение Этолии при молчаливом согласии остальной Греции, предлог для дальнейших действий против Антиоха, которые, без сомнения, уже планировались, и, в связи с этим, плацдарм для высадки римских войск в Малой Азии. Ливий отмечал, что уже под Фермопилами римляне планировали преследование Антиоха в Азии[76]. Как одно из доказательств римской агрессии, прекрасно осознававшей, что действия Антиоха направлялись не против Рима, а против Македонии, отметим, что Беотия и Эвбия, присоединившиеся к Антиоху, остались безнаказанными[77].

Только в свете неожиданности для Греции и Антиоха римской агрессии, мы поймем как легкий успех Рима, так и усиленное стремление римских историков представить вторжение Антиоха агрессией против Рима, тем более усиленное, что реальных фактов для этого не было.

В свете данной выше оценки войны с Антиохом в Греции, охарактеризовать продолжение войны на территории Малой Азии как продолжение агрессии римлян не представляет затруднений. С военной точки зрения римляне впервые за десять лет активной восточной политики пошли на риск, хотя и максимально напрягли свои силы: в битве при Магнезии у них было 30 тысяч армии против 72 тысяч у Антиоха[78]. Однако степень риска сильно уменьшается, если ознакомиться с составом армий: у римлян 100% отборной пехоты и конницы, у Антиоха — аналогичным подразделений только отряды фаланги, конница гетеров и агема, всего не более 25 тысяч[79]. Победа римлян была обеспечена и предварительной военной деятельностью — морскими победами над Антиохом при Коркире и др. Дипломатия, как и в Греции, сыграла определяющую роль в успешном осуществлении агрессии: в нужный момент Рим имел союзниками Родос и Эвмена, слабые в одиночку, но незаменимые в ходе войны. Сципион, соответственно с истинными целями римской политики, гарантировал вифинскому царю Пруссии сохранение всех его владений. В том числе греческих городов, и даже намекнул на возможные приращения территории[80], чем лишил Антиоха последнего союзника и обеспечил себе спокойную переправу в Малую Азию Во время было заключено перемирие с этолийцами, самое, пожалуй, лицемерное из всех действий римлян. Сыграл свою роль и лозунг свободы малоазийских эллинов, но, поскольку в Азии греческие города не играли той решающей роли, как в Греции, римляне неоднократно высказывали готовность ограничить или снять этот лозунг, не говоря уже о том, что они вытащили его через несколько лет после войны в Греции.

Трудности войны, несомненно, сильно преувеличивались римскими источниками для оттеснения победы; Н. Н. Трухина указала на факты, свидетельствующие, что Антиох выступал как слабейшая сторона: узнав об агрессивных намерениях римлян, он предложил мирные переговоры[81], «до решающей битвы при Магнезии... римляне диктуют условия предполагаемого мира, в то время как царь его униженно выпрашивает»[82] Добавим, что сами римляне, как следует из некоторых сообщений источников, декларировали в 190 году отсутствие страха перед Антиохом: они отказались от предлагавшейся Филиппом, Птолемеем, Карфагеном и Масиниссой широкой помощи, заявив, что воспользуются лишь тем, что обусловлено союзными договорами[83].

Преднамеренная агрессивность римской политики подтверждается и тем, что они считали начало войны с Антиохом от его вторжения в Грецию, — сам царь считал, что с поражением в Греции все его счеты с Римом окончены[84]. Казуистичность римской дипломатии не могла заслонить для современников, тем более для противников, истинной сути дела.

Римскую историческую традицию, представлявшую войну с Антиохом как дело почти безнадежное для римлян, необходимо признать позднейшим искажением. Н. Н. Трухина, изучавшая отражение внешней политики во внутриримских делах, указывает на один из возможных источников такой традиции: из просципионовских сочинений, прославлявших победу братьев Сципионов над возможно более грозным противником»[85]. При этом мы не должны забывать, что произошло наслоение и слияние просципионовской традиции с римским пониманием и этой войны, как превентивной.

Итогами римской агрессии в Греции и Малой Азии против Антиоха было упрочение римского влияния на Балканах: Этолия потеряла единственного союзника и скоро была разгромлена[86] и установление римского влияния в Малой Азии. Малоазийские греческие горда, получив победу из рук римлян, очутились в положении, аналогичном афинскому; но раздробленность и слабость этих городов позволяли Риму значительно более свободно распоряжаться некоторыми из них, вознаграждая союзников. По отношению к Пергаму и Родосу Рим выступает уже не как равнозначный союзник, как то было в Пунических и Македонских войнах, эти союзники уже сильно зависят от его помощи против Антиоха, а как освободители более того, патрон, арбитр в вопросе об установлении новых границ, о стремлении Рима упрочить свое положение в Малой Азии, расширить сферу влияния. Продемонстрировать военную мощь, свидетельствует поход против варварских племен[87].

* * *

Исследуя развитие стратегии римской политики, мы видели практическое употребление некоторых ее тактических приемов. На них мы и остановимся подробнее, чтобы уяснить себе оригинальность римской политики.

Захват каких-либо территорий не был целью римлян в 90-е годы, и практически почти никаких земельных приращений они не получили.

Захват денежной добычи, грабеж тех местностей, по которым проходили римляне, отнюдь не были самоцелью римской политики[88]. В ходе 2 Македонской войны и войны с Антиохом римляне захватили огромную добычу, частью покрывавшую военные издержки, частью восполнявшую потери от пунических войн. Однако взята была эта добыча преимущественно у побежденных царей: римляне не грабили беспорядочно все города, используя эту меру как одно из средств политического контроля, награды или наказания. Ливий отмечает, что после разгрома Антиоха в Греции римское войско в Беотии «подвигалось вперед, совершенно как по дружественной стране, не причиняя никакого вреда... Беотийцам же только было выражено порицание за их неблагодарность»[89]. Захватив Эвбею римляне так же воздержались от грабежа «заслуживши гораздо большую похвалу своей умеренностью после победы, чем самой победой»[90]. Сделано это было в виду начинавшейся войны с Антиохом, для упрочения римского положения в тылу, на Балканах.

Мы видели, что римская политика была намеренно агрессивной, но стоит отметить, что сами римляне исключительно последовательно придерживались превентивной теории, происходило это не в силу какого-то их лицемерия, а, скорее, в силу принципов, положенных в основу римского политического сознания: постоянное расширение понятия римского государства влекло за собой постоянное расширение возможных его соперников.

Наиболее характерные черты римской дипломатии.

Во-первых, объединение нескольких слабых государств в сильный союз под эгидой Рима или, по меньшей мер, на равных с ним правах. Так было сделано в Греции и в Малой Азии. Изменяя таким образом сложившуюся систему равновесия в свою пользу, римляне с наименьшими собственными усилиями добивались ниспровержения сильного врага и нейтрализации его союзников.

На нейтрализацию союзников врага и его дипломатическую изоляцию обращалось особое пристальное внимание: в войне с Антиохом римляне пошли на конфликт с Этолией, территориальные уступки Пруссии, лишь бы оставить его в одиночестве.

Несколько иначе могла проявиться политика дипломатической изоляции, когда Рим имел дело с более устойчивой федерацией: война против Этолии была начата лишь после высадки и разгрома Антиоха, когда большая часть Греции оказалась на стороне Рима. Рим использовал как национальные, так и культурные, так и политические разногласия между Этолией и Грецией.

Во-вторых, это создание или сохранение военных и политических противовесов своим врагам и союзникам. Рим, тем самым, предотвращал усиление союзников в результате победы: в Греции Филипп и Набид противостояли Этолии и Ахайе, в Малой Азии — натравливались дуг на друга Родос и Пергам.

Римская дипломатия искусно пользовалась юридическими обоснованиями своих действий, широко используя понятия союзничества. На самом деле, однако, в своих действиях Рим руководствовался выгодностью момента, а не союзническими обязательствами. Свои важнейшие действия (война с Антиохом в Греции), сенат всегда совершал при максимальном соотношении сил в пользу римлян. Сенат усиленно добивался этого соотношения, — как, например, вербовка союзников в Греции в 199-198 гг., поиск союза с Пруссией.

При своем движении римская дипломатия искусно использовала те противоречия, которые существовали между отдельными государствами, ослабляя (объединение Родоса, Пергама, Греции) или усиливая их (Греция — Этолия, Македония — Антиох и т.п.) в зависимости от соображений момента.

Римляне никогда не действовали только своими войсками, но всегда максимально использовали помощь союзников, зачастую пожиная плоды чужих побед: так, победа ахеян над Набидом повела к усилению римского влияния в союзе.

Все эти методов придавали агрессивности римской политики специфический характер.

* * *

В 90-е годы II века до н.э. Рим, используя те дипломатические связи, которые он установил на Балканах и в Малой Азии в предыдущий период, широко распространил свое влияние. В Греции, заключив союз на равных началах с федерацией греческих государств, он вместе с новыми союзниками добился разгрома Филиппа V, а в результате последующей политики добился установления покровительственных отношений над некоторыми из греческих союзников, пользуясь их раздробленностью. Вмешавшись в конфликт Антиоха великого и Македонии, Рим начал агрессию против Антиоха и, добившись максимального перевеса, разбил его в Греции, продолжал преследование в Азии и разбил его и там. Затем Рим получает возможность установить опеку над некоторыми прежними полноправными союзниками: Родосом и Пергамом, а также распространить свое влияние на города Малой Азии.

Анализ методов римской политики показывает специфический характер ее агрессивности, заложенной глубоко в ее сути, широкий диапазон приемов, необычный для дипломатии других стран, готовность в ущерб территориальному расширению как можно более широко подготовить почву для последующей экспансии.

Результатом римской восточной политики в 90-х годах был внезапный выход Рима на широкую международную арену, и моментальные изменения сложившейся системы равновесия в его пользу, с учетом его влияния как центра, объединяющего целый ряд государств, до того слабых и раздробленных.

Краткая библиография

Аппиан. Сирийские дела. Пер. С. Л. Кондратьева. Вестник Древней Истории. 1946, № 7, с. 289.

Бокщанин А. Г. Парфия и Рим. Ч. 1, М., 1960.

Полибий.

Ливий

Саникидзе Л. Восточный вопрос в истории Римской республики (200-60 гг. до н.э.). Тбилиси-1965. Авт.

Трухина Н. Н. Внешняя полтика римского сената накануне и в годы сирийской войны. В кн.: Проблемы всеобщей истории. М., 1972, с. 324.