Яков Кротов

ПАЛОМНИЧЕСТВО НА ЗАПАД

К оглавлению дневника 1994 г.

Заметки о поездке в США в 1994 году.

Предисловие

"Современная техника" - американцы любят повторять эти слова, сталкиваясь с удобствами, которые доставляет современная техника. Иметь при себе электронную записную книжку, которую в любой момент - в частности, в столь бездарный момент жизни как полет на самолете - можно вытащить, - это чудо. Я пользовался этим чудом во время своей первой в тридцатисемилетней жизни поездки на Запад, чтобы писать дневник. Он был адресован жене, и жене пересылался в электронном же виде; однако, не скрою, я прекрасно понимал, что текст станет достоянием друзей, поэтому о некоторых вещах, которые жене были бы чрезвычайно интересны, не писал - например, о своих заработках. Люблю и уважаю своих многочисленных знакомых, которым в качества рапорта предлагаю теперь эти заметки, однако не хочу обременять их финансовыми подробностями.

Объясню только, что я был на Западе в качестве, как у нас когда-то говаривали, стипендиата. Есть в городе Гранд-Рэпидз, штата Мичиган, институт имени лорда Эктона. Этот лорд, Царство ему Небесное, очень был похож на меня: бородой, лбом, с почти столь же умными и добрыми глазами, тоже христианин (католик), церковный историк и рьяный церковный публицист (прекратил издавать свою газету, когда его о том попросили католические архиереи - послушание выше правдоискательства). В историю вошел одной фразой, сказанной в связи с историей папства: "Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно". Умер, кажется, в 1902 году.

Четыре года назад некто отец Роберт Сирико, выходец из бруклинских итальянцев, основал этот институт для изучения проблем веры и хозяйствования. Что означает: фонд для поощрения идей свободного рынка и обличения централизованного планирования. Они ищут жертвователей под конкретные программы. Самая интересная: помощь детям из бедных семей в изучении принципов и технологии предпринимательства, натаскивают на "быть капиталистом". С каким успехом - видно будет лет через двадцать. И вот "моя" программа: пригласить трех человек из Центральной Европы рассказать о пороках социалистической экономики. Двое - католические пасторы из Чехии и Польши, один - я. Появление мое в Штатах, конечно, чудо, потому что обычно кандидатов ищут через какие-то структуры - университеты, приходы и пр., а я ни в одной из подобных структур не состою в невидимом списке людей, которым очень нужно помочь, которые “свои” и заслуживают таких “радостей жизни” как поездка на Запад.

Один американец в какой-то момент вспомнил, что вот, есть в Москве такой Тяпкин-Ляпкин. Так я и очутился на Западе. А перед Штатами - что уже чудо в квадрате - попал на конференцию христианских издателей и писателей в Англии, благо тут надо было лишь получить льготу на еду и житье, а дорога ничего не стоила - конференция были впритык к поездке в Штаты, я просто пересек пропасть в два прыжка.

Свои первоначальные я заметки я пригладил и немножко систематизировал. Все равно остался поток сознания. О главном - какие лекции я читал в Штатах - тут ни слова, потому что чего тут, собственно, говорить? Аудитории были разные, выступления тоже - я импровизировал. В основном либо вообще объяснял, что такое православие в России, либо говорил о современных проблемах нашей церковной жизни. Прочел лекцию о Бердяеве - в одном колледже и этим интересуются. О централизованном планировании и социализме не говорил ни разу - разве что в ответах на вопросы, объясняя, что за явление психология совка и чем она рождена. Напирал я, кстати, на то, что неприятнейший наш коллективизм, подавляющий личность, родился как единственно возможный ответ системе подавления всего человеческого.

Замечу кстати, что аудитория редко составляла больше полусотни человек. Чаше всего было не больше полудюжины, а наиболее важные встречи были совсем немногочисленные - человека два, три, четыре. Более того: встречи в основном проходили за ланчами - в случае, если перекус сопровождается выступлениями, ланч переименовывается в ланчеон. Иногда встречи были за вечерными обедами - если же пища без друзей и поменьше, то она именуется ужином. И за этими встречами часто встречались люди, которые работают в одном колледже, однако друг с другом не общаются по причине загруженности работой. То есть, работают очень много.

В некотором роде, американцы работают хуже нас, потому что если бы русские работали столько же количественно с нашими способностями, то сделали бы мы еще больше. Только в Америке сознаешь, насколько же мы впустую тратим силы, пытаемся взобраться вверх по идущему вниз эскалатору, сколько всего бы могло быть, если не присосавшаяся к России пиявка жадности, взаимной завистливости, воинствующей озлобленности. Кстати, Америка приучает добрее относиться к немногочисленности наших православных инициатив - я-то все сравнивал их посещаемость с сотнями людей, собиравшихся на лекции о.А. (здесь и далее это - отец Александр Мень), а надо сравнивать с нулем или, по крайней мере, с евангельским "двое или трое соберутся".

Я провел на Западе тридцать семь дней - почти точка в точку великий пост. Перечитывая свои заметки, я обнаруживаю, что это и было нечто вроде великого поста, может быть даже - самый результативный из всех постов, которые со мною приключались, - и в смысле еды тоже все было совершенно необычно, как выпадение из обычного порядка. Другое дело, что в результате я обнаружил, что главная-то пустыня - моя собственная родина, но как такой результат получился - об этом, собственно, и дневник. Я практически никогда не пишу о себе, стараюсь писать о Боге. Поэтому, наверное, мои статьи многим нравятся. Эта книга, должен предупредить сразу, есть дневник, рассказывающая не столько о Западе, сколько о моей собственной персоне. Сделано это намерено и последовательно.

К собственной дневниковой (отредактированной, конечно) части присоединена и часть, на первый взгляд, посторонняя, рассказывающая о переменах в моей личной (религиозной) жизни, происшедших после поездки на Запад. Перемены эти, как кажется, во-первых, с поездкой связаны, во-вторых, рассказ о них столь же, в сущности, интимен, как и рассказ и поездок. Пусть так и будет называться эта книга: “Паломничество на Запад или Как я стал упанишадом”.

25 СЕНТЯБРЯ 1994 ГОДА. ВОСКРЕСЕНЬЕ. ЛОНДОН.

Христианство - интересное. - Заграница это не вещи, а люди. - Нехорошо человеку быть одному и заграницей. - Для кого Москва самый дорогой город. - Английская упорядоченность и английская расшварканность. -

Заграница началась с того, что при входе в самолет в Шереметьево со мной заговорил высокий бородатый мужчина лет сорока и сказал, что ему очень понравилось мое выступление по телевизору. Оказалось, что на днях повторяли трехлетней давности передачу о Бердяеве и что-то его там зацепило. Он ехал в Лондон, так что мы держались вместе и при пересадке по Франкфурте. Оказался он программистом-математиком-бизнесменом из Зеленограда, участником преуспевающей компании, которая пыталась продавать что-то большевистски "наукоемкое", но затем открыла в Англии спрос на идеи относительно чего-то совсем малопонятного, и спрос этот активно удовлетворяет с изрядной пользой для себя. Во всяком случае, он может себе позволить отдых с семьей на Мальте и поездки в Кембридж "просто так", для удовольствия. Мы с ним проговорили почти два часа из трех, отпущенных до Франкфурта, - я миссионерствовал и просвещал, он удивлялся, как это он никогда не подозревал, что христианство такое интересное и непохожее на индуизм. Засим мы выговорились и остаток пути - час - больше молчали и говорили о ни о чем.

Я, дурак, решил, что заграница - это уже аэропорт, и расстроился: шока-де у меня нет, все уже видано. Украл Горбачев эффект, потому что аэропорт со всем его изобилием напоминает всего лишь московские магазины для нуворишей. В общем, видели мы все эти банки-склянки, нализались витрин, не падаем в обморок от изобилия. Ну, вот движущийся горизонтальный эскалатор - то есть, чтобы быстрее идти по коридору, часть его сделана эскалатором - производит странное впечатление. С непривычки кажется, будто под "нормальным" эскалатором обвалились какие-то подпорки и он впечатался в пол. Естественно, относишься к такому явлению природы с определенной опаской.

Все это чепуха: заграница - не вещи, а люди. Когда я сел в поезд метро от аэропорта в центр Лондона и понял, что все, сидящие в этом поезде, англичане - вот тогда я испытал такой же шок, как герой одного фантастического романа, который перенесся в прошлое и был поражен прежде всего тем, что люди прошлого - живые. Вот в это мгновение у меня и началось. Я понял, что я действительно заграницей, что какая-никакая мечта каждого советского человека - сбылась, что мне действительно хорошо, что мне повезло, что произошло маленькое чудо - и я начал плакать. То есть, испытанное чувство было таким сильным, мелодраматичным, что слезы потекли из глаз и пришлось на глазах у публики их периодически вытирать платочком. А чувство было очень простое: мне хорошо, а рядом нет никого, с кем можно было бы поделиться. Собственно, не было отдельно чувства радости и наслаждения от того, что я заграницей, и отдельно чувства огорчения от того, что жены (не детей, именно жены) рядом нет и не видит она этого.

В эту мгновение я понял еще глубже то, что понял, когда пришлось, прямо говоря, "работать" с попутчиком: это не поездка, это паломничество, то есть дорога вместе с Богом, приключение с Богом, путешествие вглубь Бога. И это паломничество более важное, чем то, которое я когда-то совершил в Троице-Сергиеву Лавру, чем путешествие к любым святыням, потому что тут не я к святыне, а святыня ко мне, внутри меня. И первый урок вот такой: запомни, сукин сын, то чувство невыразимого, чувство, которое, может быть, хоть чуть-чуть напоминает состояние святого, который живет в Царстве Христовом и сокрушается о том, что он - один в этом царстве. Да, вот что такое сокрушение - не сожаление, а боль, но не боль как страдание, хотя и страдание чуть-чуть есть, а именно вот так вот текущие слезы, щекочущий нос, и хочется поморщиться, как когда белые убивают Чапаева или, наоборот, на экране двое стариков, любящие друг друга всю жизнь, встречаются после благополучного возвращения старушки с операции.

Потом приступ этого чувства овладел мною в Хэмли - крупнейшем, знаменитейшем и к тому же очень хорошем магазине игрушек, который наряду с еще несколькими титанами бизнеса позволяет себе работать в воскресенье, нарушая законодательство и традиции. Господи, если бы рядом со мной были в этот момент ребята, не один десяток долларов вылетел бы в трубу, потому что я бы все им купил. И эти англичане среди игрушек - почему я не могу толкнуть жену и показать ей глазами на колупающихся с головоломками и машинками малышей. Господи, как же нехорошо человеку быть одному и на земле, и на небе, и как же не создан он для этого, и как он этого не понимает. И в этот момент я поклялся - хотя Евангелие не советует клясться - что заработаю и вывезу семью в Лондон, и они увидят все это, и мы пройдем по городу по-настоящему. Ну, не поклялся, а просто будем очень молиться об этом и вкалывать ради этого. Хотя, пройдя по Хэмли второй раз, чуть успокоившись и к тому же приглядываясь, не купить ли чего - а в действие сразу вступила жидящаяся часть души - я понял, что купить, в общем-то, особенно и нечего: дети у меня великоваты. К тому же главное им удовольствие было бы выбрать самим.

Ощущение себя за границей возникает даже не тогда, когда обнаруживаешь себя в другой архитектурной, бытовой, поведенческой среде, а когда обнаруживаешь себя в иной языковой среде. В аэропорту бюро, помогающее снять комнату - или даже таможенник, проверяющий паспорт - первый экзамен на английский в ситуации, когда рядом нет никого, кто бы в случае чего помог. Ты впервые оставлен наедине со своими языковыми способностями. Не то чтобы страшно, но все-таки...

Когда на подлете к Лондону я стал изучать дальнейший маршрут, я вдруг понял, что не заметил существеннейшей детали: я прилетел за сутки до начала конференции, а устроители очень четко указали, что жилье предоставят лишь на время ее работы. Более того, и после ее окончания у меня будет целый день. И я решил снять комнату в Лондоне, погулять по городу, переночевать, а потом с утра ехать на конференцию. Что и выполнил, разумеется, немного переплатив за гостиницу - но немного. Вообще, понадобилось несколько часов, чтобы преодолеть психологический барьер и понять, что в Москве, в сущности, тратишь немногим меньше.

Впрочем, здесь есть некоторый оттенок. В московских газетах утвердилось единодушно, что Москва - самый дорогой город мира, или один из самых дорогих. О Москве это утверждение ничего не говорит, зато говорит очень много о тех, кто такое наблюдение сделал. Москва самый дорогой город для богатых людей. То есть, дорогая одежда в Москве дороже, чем в Лондоне, но дешевая одежда в Лондоне не дороже, чем дешевая одежда в Москве. Проезд на метро и вообще в Лондоне настолько больше, чем в Москве, что, во-первых, начинаешь понимать, почему иностранцы считают каждый фунт, а во-вторых, начинаешь понимать, какого сорта русские оккупировали поездки за границу и составление о загранице мнения: богатые, не считающие денег, не ездящие на метро ни в Москве, ни заграницей.

Это злобная реплика в сторону, а вот благой урок из происшедшего: притча и есть обучение человека как единого существа. То есть, если ребенок обожжет руку о пламя конфорки, он соображает, что плоха не конфорка, а пламя, и не будет совать руку - если, конечно, не хочет обжечься - ни в какой другой открытый огонь. Принцип подобия. Я и попал в притчу: если тебе так хочется, чтобы дети были с тобой здесь, то кольми паче - так в синодальном переводе Евангелия обозначено "насколько же более" - Царство Небесное и его сокровища предназначены для всех и насколько же нестерпимее святым и Самому Спасителю, если сокровища эти не востребованы. Проповедуй, наставь, корячься, работай, постись, молись, но все должны быть там, все, все!

Прогулка по Лондону была не то чтобы совсем испорчена одиночеством, чай без всякого удовольствия был пит. Я шел очень медленно - по улице Портленд, идущей паралелльно той, Болсовер, где я снял комнатку, вниз к реке. Портленд пустынная улица, и вообще оживленее улицы, идущие параллельно Темзе - собственно, самые оживленные две, Тоттенхэм и ниже ее - Оксфорд. Там же пешеходные зоны с изобилием закусок, китайский квартальчик. Цены кусачие, но за фунт можно съесть изрядный кусок пиццы. В общем, жить можно. Затем спуск к реке - Виндзорский дворец (смотреть его с фасада я не пошел), Вестминстерское аббатство - было закрыто, правительственные корпуса, Трафальгарская колонна. Не знаю, где собор святого Павла, но в этой части достопримечательностей возвышается - рядом с оной колонной - церковь св. Мартина-в-Садах, а сбоку от нее раскинулись совершенно по-измайловски тайцы со всякими тряпками.

Разглядывая Лондон, прекрасно понимаешь, что во время оно все это действительно должно было рождать мысли о величии империи. Теперь не рождает, и памятники фельдмаршалам - их четыре - производят ужасно комическое впечатление, ибо по художественным достоинствам они совершенно как памятник Воровскому на Лубянке: очень натуралистичны, скульптор восхищается тем, что его герои тупы, надменны, агрессивны, верны отечеству, королеве, долгу. Ноги им не удлиняет, печать кретинизма с их лиц не убирает. Наверное, поэтому трест Британской империи и лопнул - не хотели и не умели врать о себе и своих героях. Самое же комическое: на постаментах перед именем набор из дюжины букв - аббревиатуры, сокращение каких-то их титулов, но кто ж теперь помнит, что они означают? Так мирская слава проходит - оставляя после себя загадочные каракули.

Лондонские улицы непохожи на Тверскую, во-первых, размером - ибо таких широких улиц в нем нет, во всяком случае, в исторической этой части, во-вторых, магазинов неизмеримо больше, в третьих - и это главное - неизмеримо все разнообразнее. В этом смысле Лондон более Москва чем сама Москва и вовсе не похож на Ригу, Вильнюс, Ленинград, где все однородно. Лондон - салат, коктейль, в нем все намешано, хотя все и организовано какими-то, видимо, жесткими предписаниями. Но пестрота вывесок, иллюминации, и пр. велика и очаровательна. Блестящего вкуса во всем этом нет, а есть именно не утомительная пестрота. Разумеется, через пару часов ходьбы замечаешь, что начинка всех этих пиццерий и магазинов однообразна, но все же - фасады-то разные.

Книжные магазины на Оксфорд стрит. Раздел религия. Ну, надо сказать, Москва сейчас может и посоревноваться с Лондоном - в ценах на книги и в разнообразии религиозной литературы. Но, конечно, Лондон все-таки соревнование выиграет. Меня, разумеется, привлек Льюис - свеженькие публикации дневников и писем. По церковной истории есть пара книжек, очаровательные альбомы, но в Иностранке они есть. Миниатюрных книжек, слава Богу, не обнаружилось. Вудхауз есть - полный Дживс, но, слава Богу еще раз, только второй том. А как говорил Швейк, неужели господа офицера будут читать со второго тома?

Снимал я себя, на потеху окружающим, как онанизмом занимался - не где хотел, а лишь там, где можно было устойчиво поставить аппарат и произвести самосъемку. Каких-то японцев я этим очень впечатлил, с уважением на меня посмотрели.

Съел кусок пиццы, выпил спрайту, съел сосиску. Уже под вечер зашел в кафе выпить чаю и съесть пирог с клубничным вареньем. Милая подавальщица - белобрысая - я принял ее за шведку, как вдруг заходят две дамы и, слово за слово, начинают говорить с ней на польском. И тут я замечаю, что перед моим носом - то есть, у входа в кафе - висит огромнейший польский флаг. Еще раз вспомнил жену. Зашел в туалет - фуй, сразу видно славян: грязно и нет туалетной бумаги и горячей воды.

Англия - прелесть, но прелесть живая. То есть, Букингемский дворец отличается от резиденции российского правительства не пышностью - "Белый дом" - пышнее, а тем, что российская резиденция вылизана и представляет собой язву блистания среди раскуроченья, а английская резиденция совершенно такая же по чистоте, как и окружение ее - не зализанная. Вестминстерское аббатство засыпано желтыми кленовыми листьями и никто их не убирает, и, как следствие, не жгут осенние сугробы. Газон перед этим аббатством менее английский газон, нежели в Александровском саду. И стоят два памятника на этом газоне, которые я менее всего ожидал тут увидеть - "Граждане Кале" Родена и памятник какой-то суфражистке. А рядом с последним еще скамейка и на ней табличка: такое-то семейство в память о таком-то ее установило в 1979 году. Не мраморная скамейка, совершенно дачного вида, из брусьев. Некрашеная. Сидеть удобно. А Честертона не помнят, в книжном магазине огромнейшем на Трафальгар-сквер девушка вообще не знала такого писателя, и изданий его не было! И на красный свет, между прочим, в отличие от прибалтийских снобов, англичане прут вовсю.

Впрочем, сочетанием глобальной упорядоченности с периферийной расшварканностью Англия отличается не только от подъевропных большевиков, но и от прибалтийских стран. Там тоже все чересчур гладенько, только чересчур - не в пределах отдельного взятого дома правительства, а в пределах всей страны. Что, по-своему, неплохо. Но английский вариант вселяет определенные надежды. То есть, по загрязненности мы англичан уже догнали и перегнали, осталось совсем немного.

26 СЕНТЯБРЯ 1994 ГОДА. ПОНЕДЕЛЬНИК. ОКСФОРД.

Страна богатых и безбородых. - Чем хуже - тем оправданнее.

Утром в гостинице - завтрак, как указано в объяснении, "континентальный" - чай, булочка, тост - я по оплошности взял один, надо брать два, намазывать повидлом один и складывать. И, самое что удивительное, мне этого завтрака хватило надолго. Может, в Москве мы много едим “от нервов”?

В поезде метро, как и на вокзале поразило: действительно, обилие клерков. В вагоне все мужчины, кроме меня и еще пары человек, в темных костюмах, белая рубашка, галстук. У женщин больше свободы в одежде, счастливицы. Бородатых почти нет. То есть, клерк не бородат ни один, а вот в книжном вчера я обнаружил нескольких сразу людей вполне московского вида. То есть, здесь большинство составляют именно те, кто в Москве относится к меньшинству - презираемому, богатому, но второсортному с их собственной точки зрения.

Поезд, в котором я ехал, отправился не по расписанию. Сперва я разозлился: тоже мне, Англия! и опаздывают. Но поезд не просто задержался, а нас из него попросили и пришлось перебегать на другой путь. Так что случилось не банальное опоздание, а нечто более глобальное. Что обычно считается извинением, хотя непонятно почему. Люди действительно считают, что "чем хуже, тем лучше": если ученик не пришел на уроки, потому что ему лень - это плохо, а если ученик не пришел в школу, потому что попал под грузовик - это хорошо. Хорошо в том смысле, что оправдание веское. Так что Адам вел себя глупо именно с человеческой точки зрения, когда оправдывался перед Богом тем, что вот, мол, жена тут угостила... Надо было врать по-крупному, что-нибудь про стремление к свободе, про глубокие философские и религиозные переживания...

Приехал я на поезде куда надо, доехал до точного места на такси (проверил наблюдения - действительно, Литва, но подмусоренная, и люди больше похожи на русских, есть и совсем понурые). Приехал, поздоровался и сразу предложили поехать в Оксфорд в издательство Lion. И поехали мы в Оскфорд. Было пасмурно. Погода в отечестве была намного лучше: бабье лето. А тут, того и гляди дождь пойдет. Но вообще мило. Пейзажи описывать не буду, еще раз скажу: большая Эстония. Лесов много, так что скорее Литва. Холмы.

27 СЕНТЯБРЯ. ВТОРНИК. ХОДДЕСДОН.

Электричество для бородатых и христианство для всех.

Проблемы с компьютером: вилка не подходит к английской сети. В связи с чем вчера вышел в город. Даже неинтересно, когда все так совпадает с описаниями, когда типичный английский городок оказывается точь в точь таким, как в романах, как в кинофильмах. В универмажке, куда я сперва сходу зашел, молодой человек-продавец, глядя на мою этикеточку (на груди - с фамилией), стал расспрашивать меня о России. Он с трудом припомнил фамилию Ельцина, произнеся ее совершенно невероятным образом, я ему произвел политинформацию: что дело не в том, хорошо мы живем или плохо, а в том, честно ли мы заработали и вообще, заработали или схитрили. Но переходника он не нашел, зато - после короткого, но явного колебания - послал в магазинчик некоего Норриса.

Этот оказался типичным англичанином, абсолютно сдержанным - но мой английский он похвалил, как хвалят многие, что, видимо, свидетельствует не столько о качестве английского, сколько о разительном диссонансе между мордой моей и звуками, которые они слышат. То есть, хороший русский в устах иностранцев удивителен, но в устах пингвина он более чем удивителен, тут нельзя сдержать восхищенного крика. И этот выдал мне переходник, на котором написано "Только для электробритв", объяснив, что смысл надписи в том, чтобы подключенный механизм потреблял не более ампера, а компьютер именно таков. Принес, включил - работает. Отлегло.

Правда, потом машина опять встала и я пошел снова разбираться в магазин. Оказалось, что надо было взять с сопротивлением чуть побольше. Но вот евангельский урок: два продавца, один знает, что переходник - только для бритв, а другой - что переходник только для бритв потому, что бритва потребляет всего ампер. Поэтому второй понимает, что переходник еще и для компьютеров. Так обрядовер и ханжа знает, что христианство - только для тех, кто читает акафисты, и не подозревает - вполне искренне, не злонамеренно - что оно для всех. Впрочем, хотя злонамеренности в обрядоверщине нет, она скорее грех, нежели болезнь, и ответственность за нее нести придется, потому что обряд есть именно то, что дает возможность пройти к истине, поэтому обрядовер имеет возможность понять, для кого христианство, он не может не делать некоторого усилия, чтобы извратить смысл обряда.

Сдержанным этот англичанин действительно был, тут я впервые почувствовал отличие от американцев. Но это не сухость, не замкнутость - опять же, совсем не прибалтийская настороженная и довольно агрессивная недоброжелательность. Прибалтам нечего сдерживать - а здесь очень даже есть что.

28 ОКТЯБРЯ. СРЕДА. ХОДДЕСДОН.

Без о. Александра нас бы тут не стояло. - Протестантская конференция заменяет реколлекции. - Зачем учить Ватсона быть Холмсом? - Еда. - Комната. -

На конференции я, к своему изумлению, встретил сразу двоих друзей из Москвы, некогда бывших членами прихода отца Александра Меня. Один из них стал лютеранином и был здесь в качестве представителя издательства “Протестант”, другой - точнее, другая - представляла, я бы сказал, интеллигентский экуменизм, который в Москве существует не только как умонастроение, но и как вполне осязаемая организация, эдакий “посол мира”. При виде бывшего собрата разу на душе стало теплее: как будто бы рядом оказался сам о.А. Подумал - и тот собрат сказал это несколько по-другому - что без о.А. нас бы здесь не было. Пришла в голову жестокая и, видимо, поэтому неправильная мысль о том, что вот, во Христе Александр-то все время ближе к нам, чем для лютеран - хотя почему так думать мне нехорошо, объяснить, пожалуй, не смогу.

Был еще и редактор “Братского слова” баптистского и некая дама из издательства “Протестант”. Ох, ну с женщины взятки гладки, а вот мужика было крепко жалко, потому что английского он, видимо, совсем не знает - говорит он еле-еле и я, когда так говорил, понимать разговорную речь, естественно, не мог. И сидел он с видом египетского фараона, периодически засыпая...

Конференция кажется очень пестрой, но на самом деле ее состав достаточно однообразен. Попросту сказать, я тут один не протестант - ни одного даже католика нет! Кажется мне, что для протестантов подобные собрания заменяют наши всенощные, являются частью не просто бизнеса, но именно религиозной жизни, поддерживают какие-то очень важные и базисные религиозные ощущения. Прежде всего, видимо, речь идет об ощущениях в сфере общения: установливается баланс между замкнутостью и открытостью, уединением и жизнью на площади. Уставность этих встреч - а я могу сравнивать оную с теми, свидетелем которых бывал в Москве - такая же жесткая, как у старообрядцев богослужебная. Набор элементов: представление каждого и всех, чередование молитвы общей и частной, громкой и молчаливой, встреч совместных и по группам - по темам, но это уже не важно.

Что до стиля речи, но и его различия напоминают различия проповеднических школ. Вот выступает Тони из издательств Лайон, у которого мы были позавчера. Стоит столбом. Редкие движения рукой - очень умеренные, чуть оживленнее движения кистью и то, что актеры называют "шевеление лицом": намеки на мимику. А вчера выступал американский дизайнер, живущий в Каире, и говорил так, что я вспомнил отца Станислава Добровольского: тоже, в общем-то, сдержанный человек превратился в ожившую барокальную статую: ртуть, штопор, пламя, мечущееся из стороны в сторону.

Такая конференция развлечением или туризмом названа быть не может. Расписание такое: в 7.45 встреча в конференц-зале для проповеди и молитвы. Называется "фокус" - не потому что показываются фокусы, а потому что фокусируются чаяния. В 8.30 завтрак - сорок пять минут. Затем опять конференц зал и какая-нибудь глобальная речь. В 11 опять чай. Затем семинарчик - хотя вот сегодня вернулись в конференц зал и докладчик продолжал. Ну, как я понимаю, такой докладчик особо ценен - потому что является представителем преуспевающего на светском рынке христианского издательства, более того, он именно директор по сбыту этого издательства.

По содержанию, конечно, все, что говорилось на конференции, это не какие-то откровения и все это можно получить из книг и на курсах. Основное, конечно, сводится к муравьиному трению усиками, к влаганию перстов, к прочувствованию как раз разницы между текстом и личностью - здесь-то о текстах и их производствах рассуждают личности. Доклад дизайнера из Каира был, конечно, шедевром педагогики. Он весь был построен на диалоге с аудиторией, потому что он с самого начала поставил задачу: в полу труба, в трубе теннисный мячик, между стенками трубы и мячиком крохотный зазор. Дано: лампочка, кукурузные хлопья, отвертка, молоток, веревка. Как достать мячик, не ломая трубы и мячика? Народ кидал идеи, а он их по-разному обставлял. К примеру, идея первая: пописать в трубу. Ага! многие это подумали, но сказал только один, потому что, во-первых, дамы, во-вторых, христиане. Итак, творчеству мешают предрассудки. Или: разжевать хлопья, прилепить к веревке и опустить на мячик, подождать, пока присохнет. Мораль та же, примерно. Можно разбить лампочку, использовать не хлопья, а бумаги от их коробки и т. д. - и все это так или иначе объясняет его основные мысли о том, что препятствует творчеству. Конечно, не Бердяев, но это следующий уровень и очень милый. Хотя все равно мартышку вальсировать не научишь. Хотя что-то в этом Западе, который только этим и занимается, есть...

В сущности же, попытка научить быть богатым, быть удачливым христианским издателем, быть талантливым художником - а конференция именно посвящена выискиванию и поощрению талантов - это все равно что пытаться научить Ватсона быть Холмсом. Ватсон все равно останется хорошим доктором и очень приличным писателем, но детектив из него не выйдет. Из тренировок такого рода - а ведь это идеальное обучение, бок о бок - выходит самое главное: обогащение личности. Ватсон не научается дедукции, Холмс не научается писать, но каждый становится интереснее в своей сфере. Так что необходима заранее душевная щедрость и смирение перед тем, что плод окажется не тот, который провозглашен в названии, но иной - было б сочно.

Еще несколько лет назад я бы полил всю эту затею грязью и тех, кто на халяву едет на нее из России, не имея к объявленной идее никакого отношения, не зная языка и т.п. Саркастически разобрал бы я по косточкам и выступающих, которые ведь крайне редко, действительно, сообщают нечто оригинальное, чего нельзя прочесть, и которые хороши лишь тем, что промыслили и пропустили через себя нечто очень архаичное. Однако теперь появилось во мне не то чтобы смирение, но во всяком случае привычка глядеть на не провозглашаемое, а на происходящее, не то чтобы терпимость к пошлости и банальности, но понимание того, что оригинальное и не должно быть провозглашаемо на конференциях и семинарах, что подобные дела закономерно и обязательно вторичны и популяризаторны, что они столь же обязаны быть неоригинальными, как и проповеди в церквах.

Ну, а теперь о самом интересном - о людях, которых атмосфера этого места - пожалуй, имея в виду весь Запад - соединяет, не размывая. Я их потихонечку увековечивал фотоаппаратом. Но вот, к примеру, американцы - как их увековечишь, когда они все время улыбаются. "Все время" - то есть, именно когда их снимаешь. Вот очаровательная вдовица Walker, в 21 год перешедшая из Христианской науки в баптизм и в восемьдесят или девяносто (она выглядит старой, а сколько ж должно быть американке, чтобы она выглядела старой). Когда я ее прошу сделать серьезное лицо, она возмущается богословски: как же быть неулыбчивой, когда Иисус искупил мои грехи. Но когда я закрываю фотоаппарат и мы начинаем с ней разговаривать на ее любимую тему - зачем же вам покаяние, если Господь уже за все расплатился - лицо ее становится куда как неулыбчивым. Дама из организаторов конференции, которая, собственно, оформляла мою поездку, тоже изобразила дежурную американскую улыбку, хотя за версту даже мне, человеку неопытному в американской мимике и прочем, видно, что у нее с мужем - муж тоже в штате организаторов конференции - проблемы, мягко говоря, что и она натура мягкая, как гранит, и ласковая, как напившийся коньяку еж, что муж у нее человек с глубоко запрятанной злостью и глупостью, а может и еще каким пороком похуже. Еще снял Бура - голландец да еще с такой фамилией! А живет вовсе не в Голландии, а в Африке, и не в Южной, просвещает негров, а внешне - точь в точь один из героев Рембрандта. Вот, пока, и все.

Очень пряным оказалось сочетание радушия с тем, что русский человек считает бессердечием. Позвонил я англичанке, которая у меня была весной. Увы, встретиться не придется, а, впрочем, чего встречаться? Она мне и по телефону сказала, что времени у нее нет Ну, я и сразу огорчился-разозлился: и Кестон-колледж, столь тысяч выкинувший на бездарное и нетворческое околодиссидентское мутотание, мне пожалел помочь. Нет, нехорошо брюзжать - но иногда очень приятно, все равно как чесаться.

Дружелюбен я, но все-таки второй раз на такую конференцию не поеду. И одному своему другу, который на год как раз поехал в Англию едет учиться, не завидую. И одному своему врагу, который год провел в Оксфорде, не завидую - ну, последнему все-таки больше завидую, потому что у него, верно, было время посидеть в библиотеке и самопоучиться. То есть, я хочу сказать, что приятно один раз побыть в такой обстановке - и один день - а больше уже, пожалуй, и нечего делать. Малопродуктивно. То есть, на мой вкус, это именно с западной точки зрения имеет низкий к.п.д. Или я недооцениваю их потребность в общении? Она настолько велика, что и трех дней тусовки маловато? Впрочем, гляжу сейчас в затылок организатору всего этого дела Ричарду как-то там, и кожей чую, как он нервничает: а не проваливается ли тусовка, а интересно ли тем, кто платил за участие и кто представляет жертвователей. Ну, после пребывания здесь - не знаю, изменит ли Америка мою позицию - я уж с иностранцами буду разговаривать пожестче.

Завтрак практически такой же, как описанный в гостинице - тостики. Но тут пьют чай только с молоком - налить, впрочем, можно любой. Заваривают в металлический высокий неэмалированный чайник, бросая туда просто груду пакетиков неароматизированного чая, на котором так и написано: Традиционный для завтрака. По-моему, тот же грузинский. Но тут еще дают cereals - отдельно коробка с кукурузными хлопьями и еще смесь изюма, хлопьев и чего-то еще совершенно маловыразительного, заливают в плошке молоком, получается довольно вкусно.

На первом завтраке тут, в отличие от лондонской гостиницы, был еще и бэкон - тонко поджаренный кусочек - и еще какой-то кусочек мяса. В общем, сытно. Поскольку я каждый раз из смиренного желания послужить ближним садился в начале стола и раздавал пищу дальше, то мне доставались остатки, большие и вкусные.

Второй завтрак был в 11. Это просто чай. Затем в час ланч: например, рыба с картофельными котлетками, причем к ней дали хрену, очень порядочного, в маленьких пакетиках. Кетчуп в этих же пакетиках и по две горчицы, французская и английская, на столе постоянно. Подавали и свежие фрукты - бананчики, яблочки, апельсинчики. В тот день я как раз имел под боком двух негритянок из Кении, очень симпатичных, одна с поразительным совершенно басом и очень интересующаяся компьютерами, фанатичка Интернета, - о, как они обрадовались фруктам. Последняя-то живет пока в Шотландии и объяснила, что свежие фрукты, во-первых, дороги ужасно, во-вторых все-таки чего-то и в этих свежих не хватает, что есть в только что сорванных с ветки, к которым она привыкла.

После второго завтрака опять заседаньице, обычно общее, затем чай, как ни смешно, действительно файв-о-клок. Затем семинарчик и обед. Ну, супчик - обычно совсем пюреобразный, но вкусный, что-нибудь на второе капитальное мясное, но шницелей в прямом смысле пока не попадалось, десерты преизумительнейшее - вазочка, а в ней над яблоками запеченными взбитые с чем-то сливки. После обеда еще час в конференц-зале (семинарчики проходят в больших комнатах) - опять-таки ближе к молитвенным, всенощным бдениям, подведение итогов. В общем, если через все проходить, то довольно тяжело.

Комната маленькая, в ней узкое пространство и кровать, умывальник с зеркалом, комод с зерцалом, гардероб и на полу палас. Все. Окно выходит на скопление крыш от домовых переходов. Кто платил деньги, живет, я так понимаю, более просторно в комнатах, выходящих в итальянский сад, который тут налицо. У них есть ключи от комнат, наши не запираются, поэтому ценности рекомендуется либо носить с собой, либо сдавать на хранение в сейф. Я живу на втором этаже. Коридорчик узкий. Внизу висят фотографии, показывающие, как все это было в прошлом веке - викториански очень мило. В сущности, дом принадлежал не аристократу, а именно банковской знати, чему-то форсайтовскому - точнее, Баркли, это и сейчас влиятельнешее банковское семейство, и банки Баркли всюду, в том числе и в Броксборне (городок, на окраине которого расположено поместье Ходдесдон). В двадцатые годы построивший особняк хозяин помер, и дом купил синдикат, ставящий своей целью предоставлять его именно под христианские конференции, то есть дешевле, как я понимаю, чем обычно.

Туалет, ванна - это все, конечно, на уровне и чисто. Беда в том, что ванна отдельно, а душ в отдельной комнате. Ванну и умывальник опять-таки надо заполнять и мыться не в проточной воде. Туда же мне, гигиена... Что показывает, что все очень условно. Но матрас на кровати совершенно шикарный, ни одной пружины.

Городок: церковь англиканская, старинная, центральная улица, до отказа забитая магазинчиками. В ту среду на этой улице, по всей мостовой, раскинулась открытая торговля с лотков. Куда нашему Арбату в разгар его величия! Тут и галантерея, и антиквариат - немного, и вообще все. Эх! Такого изобилия мы, конечно, не видали. Но все дороже, чем в Москве. Кроме, пожалуй, старинных бирюлек - вещицы, которые в Москве загнали бы за сотню доллларов, здесь стоят не больше 10-15.

Материально все-таки все не очень отличается от нас. Ну, изобильнее, конечно, раза в три-пять мы поскуднее, даже валютные магазины. Но все-таки уже можно сопоставлять, раньше же - понимаю, почему падали в обморок. Тем более что раньше, с тем курсом рубля, все это еще и купить можно было, и человек разрывался. А я вот все, что увидел и понравилось, все не купил.

ИНТЕРМЕДИЯ: БИЛЛИАРД ГОСПОДЕНЬ

30 СЕНТЯБРЯ. ПЯТНИЦА. ЛОНДОНСКИЙ БИБЛЕЙСКИЙ КОЛЛЕДЖ

Ортодоксия в шкуре ереси.

Когда я второй раз пользовался лондонским метро, мне это опять бросилось в глаза - что на свободное место англичанин не сядет, если ему будет тесно. Вагоны тут сделаны компактнее, сиденья стоят поперек, места, в сущности, намного меньше. Но толкотни нет - хотя на конференцию я ехал в час пик.

Настенные надписи на английских домах изобилуют, но выполнены с большим художественным вкусом и не имеют, кажется, отношения ни к политике, ни к половой активности.

Вечером в Библейском колледже был концерт - я не пошел, сидел в библиотеке. Впрочем, примечательно название группы, которую создали будущие пасторы - "Ересь". Это чтобы привлечь публику. И буквы разбиты какими-то значками придыханий и апострофами, для непонятности. Интересно, а допустимо ли для привлечения публики зазывать на проповедь о Христе, указывая на афише, что речь пойдет об антихристе? Впрочем, кажется, многие православные именно потому в Церкви, что им интересны ереси и антихристы, а не православие и Христос, интересны борьбы и отстаивание, а не пост и молитва.

ИНТЕРМЕДИЯ: КОНФЕРЕНЦИЯ, ПОХОЖАЯ НА БОГОСЛУЖЕНИЕ

Православные часто упрекают протестантов в том, что их богослужение не слишком богослужебно, напоминает конференции: разговоров уж слишком много. Впрочем, что означает "слишком", если на православном богослужении вообще всякие разговоры неуместны? Но, оказывается, сами протестанты прекрасно понимают, чего им не хватает, и умеют это уравновешивать. Есть в протестантизме - понимая под ним весь веер неправославных и некатолических деноминаций, от лютеран до пятидесятников - свои способы восполнить недостаток некоторых, если можно так выразиться, "молитвенных витаминов". Как ни странно - или, напротив, это закономерно? - это именно так называемые "конференции".

Примечательным образцом конференции-богослужения может служить проходившее в Англии с 26 по 29 сентября 1994 года собрание христианских издателей и писателей, устроенное организацией "Масс медиа интернэшнл". Возглавляет эту организацию Ричард Рики, ставит она своей целью помощь христианам, связанным с распространением Евангелия через средства массовой информации и книги. Помощь не деньгами - учат ловить рыбу, искать таланты и поощрять их. Рики ищет спонсоров - среди них христианские издательства, просто богатые люди - и раз в два года организует возможность общения для более чем сотни человек. Впрочем, многие из этой сотни сами платят деньги - и немалые - за возможность встретиться с подобными себе издателями и торговцами христианской литературой; за счет же спонсоров приезжают люди из стран бедных, африканских и азиатских.

Россия, однако, не побиралась: за счет своих организаций приехали представители издательства "Протестант" (крупный библеист Сергей Тищенко), издатели газеты "Христианское слово" и журнала "Братский вестник". Вообще славян - поляков, румын, венгров - было на конференции очень много. Среди них блистал огромным чувством юмора венгр из Румынии, писатель - автор христианских эссе, пьес, радиопередач - Андрас Виски. Но в том и прелесть подобных конференций, что на них никто не блистает исключительно, просто потому, что и для того, чтобы заработать денег достаточно, чтобы не жалко было толику потратить на конференцию, и для того, чтобы проявить себя талантливым издателем и писателем, уже нужно выйти из ряда вон.

Конференция - слово, после большевизации приобретшее отчетливый вкус халявщины и халтурщины. Иное дело было здесь. Свободного времени за весь день было полтора часа, и то уже после закрытия магазинов, а так конференция продолжалась с семи сорока пяти утра до половины десятого вечера - считайте, четырнадцать часов. Это несколько "панельных", как говорят американцы, выступлений - то есть, монолог на тему или интервью у сразу нескольких человек на какую-то тему, а в промежутках - семинары по интересам. Разговоры шли без дураков, без стеснительности - люди общались по-настоящему, и такое общение оказывается трудом тяжелым и требующей доброй совести, известной наивности - наивности как доверчивости, и готовности считать другого не глупее себя. При таком подходе даже глупый человек оказывается способным на умные мысли.

Резолюций конференция не принимала, но плоды она принесет. Кто-то научится формулировать цель, ради которой он связывается с таким неблагодарным делом как издание христианских книг, кто-то научится организовывать сбыт, кто-то, наконец, поймет, что такое "маркетинг". Правда, опыт западных христиан не всем подходит Востоку. Например, "там" можно постановить: издаем книгу для чиновников - или для коммерсантов - или для физиков. А у нас общество без граней: потенциальный читатель может быть физиком по внутреннему строю и образованию, чиновником по штатному расписанию и одновременно коммерсантом.

Но главное, что потрясло в конференции новичка, да еще православного человека - это то, что конференция была одновременно тем, что у католиков называется "реколлекция", а у православных "говение". День начинался сорокапятиминутным собранием с чтением Библии, проповедью, молитвой и завершался тем же. Само общение было, прежде всего, приглашением соприкоснуться с личностью верующего. Были гимны. Не было, правда, причастия, но ведь и проходила конференция в будние дни, и была все-таки протестантской. Но благодать восполняет многое, и несомненно чувствовалось к концу третьего дня, что участники ее чувствовали себя духовно повзрослевшими, взбодрившимися, сосредоточившимися для дальнейшего служения благовестию о Христе Иисусе, Господе нашем.

1 ОКТЯБРЯ. СУББОТА. ПОЛЕТ В ШТАТЫ.

Гамлет в армии.

Просто поразительно, с какой скоростью человек ко всему привыкает. Третий - нет, четвертый - полет, и я уделял самолету не больше внимания, нежели подмосковной задрипанной электричке. Сидел в громадном аэробусе, три ряда по три кресла - я в крайнем справа ряду, среди двух дам; справа довольно милая особа лет, по-нашему, тридцати (по их может оказаться и пятидесяти), а слева совсем-таки очевидно пожилая. Обе немки, по-английски, кажется, не говорит ни одна. Перед нашим рядом и перед центральным - два экрана на стене, перед нашим поменьше и почетче, перед центральным побольше и поблеклее. На экране чередовались новости и схема полета. Скорость 860 километров, высота девять, за бортом - 45 и поэтому, видимо, нам выдали тоненькие пледики. Зачем эти цифры? Разнесли сейчас напитки. Я выбрал горько-лимонный швеппес, в который они еще и дольку лимона бросили, а потом несколько об этом пожалел, потому что соседка слева выбрала пиво, которого 0,33.

И вот, словно бы для того, чтобы я не слишом расслаблялся и умилялся, показали нам кино- "Ренессансная личность". Половину я не понимал, поскольку кина американская, но содержание было не такое, чтобы я от этого многое потерял. Безработный интеллигент получает работу учителем в школе при военном училище. Он разучивает с учениками Шекспира и одновременно понимает, что армия вовсе не такой уж заповедник дебилов, как он думал, а, напротив, рассадник героизма, величия и прочих добрых чувств. К концу фильма монологи Гамлета уже были положены на ритм строевой - правда, на английском это довольно красиво. Выпускная церемония. Скупая мужская слеза на щеке негритянки-сержантки.

То есть, я понимаю, что злопыхатель интеллигент - он и в Штатах злопыхатель, что Воннегут, в конце концов, нетипичен и может быть даже слегка марксист. Ну, конечно, англичане таких фильмов не делают. Однако и американцы такие фильмы снимают не на правительственные деньги, а на свои - значит, смотрят. Короче, есть какая-то совершенно определенная, хотя для меня сейчас совершенно неуловимая грань, когда чистота и открытость превращаются в довольно пакостную штуку - ненавязчиво агрессивную (хотя фильмец куда как промывателен-мозговит), и спасение от цинизма и озлобленности, столь характерных для нас, приходит просто через превращение в кастратов. В общем, фильмец показывает нечто вроде "Возвращения со звезд" Лема: нация/человечество совершенно опупелое, как истертый бархат. И оказывается, что не так уж важно, достигнуто это химикалиями или кинофильмами, лишен ли человек возможности убивать или, напротив, обучен убивать с легкостью чиха.

А обедом - правда, я надеюсь, что это был все-таки завтрак - нас покормили, дали-таки кусок мяса с кетчупом, особо перчик. И пиво я себе-таки взял. Халява, сэр! А немочка рядом со мной выпила литр этого пива выпила и - ничего, ни в одном глазу. Это пожилая немочка, а помоложе попросила у стюардессы буклетик по программе Люфтганзы, где суммируются налетанные километры и пассажиру даются всякие премии, и заполнила карточку участницы - собирается, видимо, летать много и часто.

2 ОКТЯБРЯ. ВОСКРЕСЕНЬЕ. ГРЭНД-РЭПИДЗ.

Что труднее: потреблять или производить? - Московское православие в Америке.

Первые дни в Англии, да и в Штатах было очень трудно. Надо было приспособиться к кранам, клозетам, тарелкам, манерам. Но это небольшие трудности - трудно приспособиться к новому типу потребления. А есть и вечная трудность: трудность производства и творчества.

Немножко помогло то, что я, прилетев в субботу, в воскресенье с утра пошел прямо в православный храм. Да, оказалось, что в этом глухом провинциальном городке есть православный храм, подчиняющийся прямо Московскому Патриарху, отказавшийся войти в подчинение к той Американской Автокефальной Церкви, которой Патриархия даровала в начале 1970-х самостоятельность. Почему отказались? Потому что “автокефалы” уж очень отклонились от православия: мелодии используют совершенно не православные, служат на английском. И “вообще”.

В храме приняли меня вежливо и сразу же пригласили почитать часы - на английском, что я и сделал. После службы меня взяла в машину единственная в приходе русская женщина, увезла к себе, повезла в супермаркет похвастать, и заодно все про всех и вся рассказала. Рассказал и о себе. Она с Украины, злобная до ужаса, помешанная на жидомасонском заговоре. Так эта русская с Украины страшно переживает, что никто не ценит, что православие спасло мир - Гитлера-то, оказывается, победила танковая колонна Патриархии! Сунула мне книжку про жидо-масонский заговор на английском - хо-хо! - конспиративно причем сунула, в коробке от шоколада, делая именно то, что соответствует штампу: “заговорщически поглядывая”.

Старушке, видимо, 70, чуть похожа на еврейку, но страшная антисемитка. Работала рентгенотехником, но держится молодцом - сын у нее безработный уже несколько лет. Она периодически возит по городу приезжих из России, причем последний был врач-латыш. Сейчас к ней пытается прибиться какая-то девица, преподававшая в России психологию, но рванувшая в Америку по брачному объявлению за свой счет. Жениху не понравилась, уехать якобы не на что - во что я лично не верю - а работать тяжело, мыть посуду, не хочет - ну, этого старушка понять не желает - мало ли что тяжело! - и давать ей работу в своей квартире не хочет. Впрочем, у старушки не квартира, а дом, и дом чисто американский - бедный, но эдак с две правительственные дачи - старые, сейчас, небось, наши не хуже американцев устраиваются. Огроменные холлы, всюду паласы, довольно чисто. До дома она еще завезла меня в супермаркет Майерс - посмотреть и купить чего поланчевать.

Супермаркет действительно супер и, действительно, не чета ирландским домам. Там все есть, даже черный хлеб - сто грамм доллар двадцать центов, не считая налога (налог прибавляют при покупке). Салатов, колбас - тьфу, маразм. По промтоварам мы уже просто пробежали.

К этой старушке домой (насколько я понял, посмотреть на меня) заехала еще одна, очаровательная старушка, и стала мне рассказывать историю их церкви, подарила альбом про все грэн-р... А! пусть город будет просто Большая Репа - про все репские церкви, где она описала ее. Слова лились неудержимо - английские. Но она отлично понимает русский, ее учил православный священник в тридцатые годы. Подарила мне сделанный в 1915 году знак братства из храма - ого! с позументами! православный крест под американским орлом!! Из потока слов интересно было то, что четыре года назад в их приход завалился новообращенный американец - я его видел и с ним пел, он теперь руководит хором. Зовут Тим - Тимофей. Загребает бешеные деньги на компьютерах. Его дочка вручала святейшему патриарху Алексию II цветы в Чикаге - кстати, я узнал, что патриарху в Штатах не разрешили служить, не разрешили служить свои же, чтобы подчеркнуть его статус как гостя. Этот неофит возжелал стать священником: пожертвую свою землю, построю на ней церковь, эту продадим... Старушки утверждают, что так он уйдет от налогообложения. Но больше всего их обижает, что неофиты проголосовали за снятие слова "русский" в названии прихода - действительно, безобразие, могли дать бедняжкам и помереть - хотя со здешней продолжительностью жизни ждать можно довольно долго... И начали вводить протестантские новшества в богослужение - вот главное, из-за этого и этот приход к автокефальной не присоединяется: много у автокефалов англиканоподобного. И здесь теперь поют совершенно на протестантскую мелодию, сочиненную епископом Иовом - Джобом - песенку про новую заповедь.

3 ОКТЯБРЯ, ПОНЕДЕЛЬНИК.

Зачем религия, если есть гамбургер? - Институт Эктона.

Утром я проснулся и подумал: “Америка мне уже надоела: она совершенно ясна, как стеклышко. Беда в том, что голова совершенно пуста. Да, да, - вот если завтра выступать, так я совершенно не понимаю, о чем говорить, что говорить, какие тут могут быть идеи”. Такие состояния у меня периодически бывают. Мозг просто останавливается. Мозгу хорошо, а мне-то придется говорить. Но когда такое состояние наступает, кажется, что всякое говорение бессмысленно: жратвы достаточно, все пристроены, а кто не пристроен или голодает, так так им и надо, надо было работать. И вообще, на фига всякая религия, если есть гамбургер?

В результате, именно об этом я и написал статью на английском. О том, что Америка есть пример осуществленной утопии, и, оказывается, осуществленная утопия еще трагичнее - в каком-то смысле - чем утопия неосуществленная, большевистская. Потому что когда утопия неосуществима, к разочарованию примешивается хотя бы крошечная надежда: а вдруг, когда-нибудь, каким-нибудь иным манером... И человек опять борется, строит какую-нибудь новую цель. А тут все сыты, жратвы, как говорил один лесковский герой - Шерамур - полно, фигли еще надо? В общем, см. лемовское "возвращение со звезд" или стругацких "хищные вещи века". В общем, коммунизм, победа, жених и невеста счастливые, мед по усам течет, и Штаты - совершенно Россия, только Россия во сне, в сне счастливом: все держат себя в руках, никто не ругается, все не размякшие, не злые, не циничные, не злобные, не напряженные. Ну, и что? А вот и то, что они сами не знают...

Институт имени Эктона оказался забавной конторой. Возглавляет ее патер, похожий на всякого католического патера - а он и есть католик - с манерами, видимо, общими для всего западного католического духовенства: сдержанно-величаво-юмористично-элегично-печальные. Целибат - страшная штука, прости, Господи, мою циничность. Под ним семь-восемь видимых человек. Самое трагичное, что офис они снимают в огромном здании в самом центре, так что нет ни одного окна! Весь день в глухом пространстве - что ж у них за психика такая железная! И какой смысл жрать салаты и бегать по утрам, если потом запихиваешься в такую дыру, где и Геракл превратится в задохлика. Но эти - ничего, не подыхают. Директор по полиграфии у них очаровательный еврей, большой книголюб, родственная душа. Мной занимался новичок, только что из колледжа принятый на работу - Грегори Дан - Грэг. Помимо института, у Рико еще огромный приход в центре города - человек двести слушают его катехизические лекции, и никого это число не потрясает - кстати, в Грэнд-Рэпидз 400 000 населения. Церквей ужасно много, лет двадцать назад были только реформаторские - то есть, основанные голландцами - а теперь расплодились евангелисты, католиков очень много. Ну и православных четыре, и все друг с другом на ножах. Бодливым коровам Бог дает каждой особую национальность - пусть будет за что бодаться.

5 ОКТЯБРЯ. СРЕДА. ГРЭНД-РЭПИДЗ.

ОКТЯБРЬ 7, ПЯТНИЦА, ВЕЧЕР.

Причем я тут допустил некоторую психологическую ошибку, потому что несколько дней все ходил за американцами, куда они меня водили, и потом сразу в гостиницу. А фигли мне сидеть в коробке? И вчера я пошиковал - взял в Макдональдсе клубничный коктейль - однако доллар и двадцать восемь центов, паразиты - и сел с ним потягивать в таком местечке, на другом берегу против гостиницы - там спланирован скверик, а в нем искусственные водопады, комбинация, очень изящная, хотя сравнительно небольшая, лестниц, стенок - все из кирпича. Шум воды очень приятен.

А сейчас я, выйдя из офиса, сел в парке напротив своей гостиницы и одновременно, натурально, на берегу большерепской реки. Парк умилителен: как и все американское, очень просторен, деревья расставлены редко. Искусственно созданы холмы - и все так живописно - а в парке музей Форда, который, оказывается, большерепский уроженец. И что же? в музее выставка "Дары из России". Два доллара. Разумеется, я туда не пошел. Я посмотрел на главный дар - скафандр Леонова или что-то вроде - а может, это американский скафандр, я не приглядывался - выставлен у входа в позе пьяного, пытающегося войти в нирвану. Сижу на скамеечке со столом - не хухры-мухры! - и пишу. И опять-таки приятный шум водопадика - это у входа в музей устроен маленький такой фонтан-каскадик.

Описать визуально город, конечно, я не смогу - не Тургенев - да и кто сейчас пейзажи читает. Но, впрочем, вот панорама: слева фордовский музей: вытянутый прямоугольник, невысокий, зеркальная стена, рядок деревьев, уходящий вдаль, газон. Прямо меня - голубой небоскреб, кирпичный короб, оживленный полукруглой выдающейся горбушкой из того же голубовато-зеркального стекла, пристроенной к подножию. Главное, все стекла чистые - вот что создает ощущение грандиозной аккуратности, хотя намусорено много. От небоскреба, который от меня в полукилометре - и между ним и мной только газон и несколько деревьев - ко мне наискосок идет река, пожалуй, шириной с Москву, но значительно более быстрая и абсолютно прямая. Через нее два невысоких моста. Берега, натурально, одинаковой высоты - на том берегу в камне, на этом полого спускаются к воде и камня, видимо, там всего метр. На противоположном берегу деловой центр, где все магазины дорогие и закрываются в полшестого - отовариваются все у себя близ дома, там до 9 работают. В общем, еще десяток небоскребиков, отелей. Большая Репа город, выросший до 400 тысяч сравнительно недавно, привычки тут провинциальные - как мне сказали.

Сотрудники Эктона ко мне относятся хорошо - особенно Джон, ответственный за публикации, прелестный еврей без малейших российских комплексов, нескрываемый библиофил. Любопытно, однако, что к себе домой никто не приглашает. Это эффект кондитера, который не ест сам пирожных: раз уж они профессионально привечают иноземцев, то внутри сразу, заранее, воздвигается психологический блок: нельзя же всех привеченных к себе пускать; это все равно что брать работу на дом - и в этом смысле незнакомые американцы относятся ко мне с большим энтузиазмом и хлопотливостью - ведь для посторонних я хобби, игрушка. Зато эктонцы мне милее профессиональностью.

Итак, вчера день прошел в лекциях - в колледже Аквината, где я пытался популяризировать Трауберг - там доминиканский монастырь ведь, 400 монахинь - и потом в госуниверситете Гранд Вэлли - т.е. большой долины - где русская группа, изучают 15 век, профессор явно стеснительно и ни хрена не понимающий в русской истории, при нем польского происхождения и католичка из России, подруга Вигилянского из Новостей, в общем, по-русски она уже говорит плохо, по-польски еще хуже - мне они были очень рады. Жаловались, что на свой счет ездят в Россию со студентами - в основном, в Петербург - тогда как профессора по другим странам пользуются дотациями деканата. В общем, русистика в загоне. Я так думаю, что это знаменитая американская недальновидность, потому что кажется мне, что мы все-таки оправимся и еще покажем миру, что рубль штука увесистая. А может, во мне бес противоречия тут играет, патриотизм взыграл? "История нас рассудит" - меня со мной, имею в виду.

ОКТЯБРЬ 8, СУББОТА, ВЕЧЕР. На редкость бездарный день - ну, будем считать, субботний отдых. С утра пошел в библиотеку на распродажу - и купил на, смешно сказать даже по московским меркам, четыре доллара полпуда литературы по психологии - не узконаучных, а как раз по мне, базисных, но лучше чем то, что я видел в Москве. Принцип распродажи такой: в твердом переплете - 50 центов, в мягком - десять. А вот из религиозной литературы ни хрена хорошего не было. После чего с Евгенией Ильинишной Дудкиной - той самой, из прихода - поехал в книжный магазин. Ох! завал хорошей церковно-исторической литературы. Я купил две книжки - которые потолще. Пока оставил без внимания трехтомную церковную историю - сокращенный вариант капитальной десятитомной; у них есть, успею, в крайнем случае, купить в конце визита. И пока я там вздыхал, разбираясь, Евгения продавцу заявила, что они морально обязаны помочь России - и помог-таки, дал ей комментарий и словарь по Библии, отпечатанные издательством, которое содержит магазин. К сожалению, церковно-исторических книг это издательство не выпускает. Но в общем, сотни полторы долларов я бы там спокойно спустил, если не больше. Ну, посмотрим - дорогая, не бранись. Просто я в дороге надеюсь кое-что еще получить на халяву.

После чего Ильинична повезла меня на гаражную распродажу - в гараже семейство выставляет всякое старое барахло. Но очень старое! Впрочем, если заранее знать, что нужно, и приехать пораньше, может, и можно чего укупить. Во всяком случае, за доллар пару кроссовок вполне приличных - пожалуйста. Детских.

По дороге она постоянно говорила: я узнал всю ее биографию, довольно печальную - начиная с раскулачивания и кончая сыном, которому не удалась адвокатская карьера и который уже несколько лет безработный. Завезла меня в еще одну православную - сирийскую, то есть антиохийскую - церковь: ну, эта не в пример богаче: витражи, огромный зал, сиденья обиты бархатом. Иконы и рисунок витражей, впрочем, плохие.

Затем Ильинична повезла меня в еще один супермаркет - только вещей. Под одной крышей нечто вроде ярмарки в Лужниках, только остепенившейся и упорядочившейся. Боже мой! Я купил себе черные джинсы Ли - на этикетке они 35 долларов, в Москве я их видел за 60 в фирменном на Кузнецком, а здесь по случаю распродажи взял за 25. Что вполне сносно. Как удобно сидят! Наконец, здесь я мерял - а в Москве ведь нигде не дадут померять. По-американски, у меня брюхо 42 дюйма - караул! а ноги 32 дюйма. Как я еще передвигаюсь. Но сколько всего! После чего она завезла меня в гостиницу и я ее угостил ланчем. Кстати, вчера я на ужин взял шамп-кебаб. Думал, кебаб - значит с мясом. Боже мой! Оказалось, он не случайно "шамп", но не потому, что все насажено на шампур - тонкую деревянную палочку, а потому что главное в блюде шампиньоны. А к ним полупожаренные перец, капуста, морковь и прочая отрава. Хорошо еще, все это лежало на рисе, который я и употребил в пищу. Зато набрался духу и попросил чай не приносить сразу, а в конце ужина - так что он был горячий - и выбрал на десерт приятнейший шоколадный торт. С утра же взял яйца Бенедикт - о, это оказалось нечто! половинка круглой булочки, на ней сваренное полувмешочек яйцо без скорлупы, раздавленное - но нимало не поврежденное - до плоского вида - майонез. К сему, как и ко всему, долька апельсина. Нежно, но не слишком, а как раз в меру райского наслаждения. Однако ресторанная пища начинает меня утомлять: я ведь всегда говорил, что еда - это разновидность информации, и ограничения в еде - информационные ограничения. Разнообразие американской еды - все равно что разнообразие американского телевидение: навязчивое и однообразное пестротой своей. Грущу же я оттого, что, расставшись с Ильиничной, пришел в номер и просто завалился на кровать перед упомянутым телевидением. Ничего смотреть был не в состоянии: процесс переключения среди двадцати каналов увлек. Один канал - только новости. 27 канал - только объявления о том, что идет по другим каналам. Один канал - чернобелые фильмы. Каналы мыльных опер. По одному шел комический сериал про английскую гостиницу-ресторанчик - у нас он тоже шел, но тут я почти не врубался в шутки. Три канала мультфильмов. Впрочем, в будние дни число каналов вдвое меньше. Самое же интересное идет по тем трем каналам, которые у меня не подключены. У Ильиничны подключены пять каналов, за остальные надо платить - кабельные. Кобельные каналы тоже есть, там надо платить за показ каждого фильма. Платят, как я понимаю, всюду и все кредитными карточками. В общем, рассердился я на себя, провалявшись два часа и окончательно затуманив голову, выключил ящик и надеюсь больше не включать его, а читать и писать, писать и читать. Думать уже некогда: слишком много надо закрепить на бумаге. Кстати, после обеда пошел дождь - погода спортилась. Посмотрим, убегу ли я от нее на Западном побережье.

ОКТЯБРЬ 9, ВОСКРЕСЕНЬЕ - итак, опять пишу на борту самолета. Лечу из Цинцинатти в Лос-Анжелес. Время определить затруднительно, ибо мы летим навстречу закату, и экономим на том 3 часа - вылетая в семь, прилетаем в восемь, хотя летим четыре часа. Конечно, это не то что Люфтганза - за наушники, к примеру, требуют платить четыре доллара - ха! сейчас! И Фильм-то, озвучивание которого идет через наушники (впрочем, там еще и музыка) - предурацкий: дети играют в бейсбол. Представляю себе, сколько там умиления! Золотая шайба. Путевка в интимную жизнь. Впрочем, маленький стаканчик апельсинового сока налить соизволили. Во всяком случае, очень красиво лететь навстречу заката. Цинцинатти сверху - а было еще достаточно светло - и ни единого облачка. Прелесть!

Вчера, кстати, был у местной польской колонии праздник - день генерала Полаского. Генерал-то американский, но польского происхождения, помер, видимо, давно. Так или иначе, но мимо меня проехал грузовик - я как раз шел из библиотеки с покупками - длинная открытая платформа, задрапированная красно-белой материей, густые грозди красно-белых шаров, сзади почему-то сидит дед мороз со снегурочками. Они мне помахали, я же только улыбнулся - руки были заняты. При этом очень интересно смотрелся этот грузовик на фоне американского флага у музея Форда - возникла мысль, не польского ли происхождения красно-белые полосы на нем.

Надеюсь, что вторую часть дневника ты получишь. Передал я ее очень экстравагантно: в храме попался хорошо говорящий по-русски психиатр-американец, который любит Россию, два года назад был в ней, а теперь вот вернулся к частной практике - у нас-то он был благотворительно, с Красным крестом - чтобы, как сам говорит, заработать денег для еще одной поездки. У него на визитке гляжу - электронная почта, а дискету я с собой взял. Я-то думал ее сунуть Тимофею-Тиму, но предпочел этого - посимпатичнее. А тем Тимом я еще, может, воспользуюсь. Печатать в самолете, надо сказать, не очсень удобно - локти соседа мешают, а я человек деликатный. Сосед попался, по-нашему говоря, видимо, коммивояжер - сэйлес мэн по-ихнему.

Сегодня я часов не читал и не подпевал, а по предложению о Михаила остался в алтаре. Со свечкой выходил, это было - с тем самым пуэрториканцем. После службы отче с матушкой повез меня и Евгению И. ланчевать в очаровательное кафе - в пригороде, они там часто ланчуют по воскресеньям. Кафе шикарно отделано дубом и бронзой, дизайн должен напоминать яхту, и всюду картинки яхт, и даже книжки про яхты. Впрочем, не только: перед моими глазами была "Гибель Титаника". Приятного аппетита! Я взял себе честный нью-йоркский бифштекс - хорошо прожаренный, а тут любят сыроватые, и потребил его с хренком, довольно острым - видимо, чистым. На просьбу дать спрайту безо льда здесь официантка не удержалась и высказала удивление: вот новости!

Мы ждали минут десять, пока освободится столик - отче не позаботился заказать заранее - и при этом знакомились с огромным американским семейством - огромным, значит четверо детей: два мальчика, две дочки - старшему мальчику исполнилось 13, он стал "тином" (thirteen). Мальчики в костюмах, девочки в пейзанских платьицах. Мать работает на телевидении, выглядит, надо сказать, не как мать четырех девиц, а как валютная проститутка с Тверской - не в смысле развратности, а в смысле шикарности. Хотя скромно. При этом - прихожане храма св. Николая, где я вчера был.

За едой и после нее разговаривали с отче. Он уже лет семидесяти: трое детей, двое разъехались, хоть недалеко, в Мичигане, семеро внуков. Матушка - он все время ее так называет, по-русски - растолстела и двигается с трудом, у него год назад была операция на сердце. Но выглядит он ужасно симпатично - бородка небольшая, руки чуть дрожат, но есть в нем какая-то решительная закваска, напомнившая мне отц Георгия Кржижановского - это который Александра в Новую Деревню перетащил, что-то такое дореволюционное. Я так понял, что и он в своей среде не на лучшем счете у епископа - наперсного креста золотого с брульянтами так и не дали. Он довольно быстро раскусил, что и я не самый почитаемый в Патриархии человек - плохой мальчик, не хороший мальчик - на английском это звучит, разумеется, абсолютно саркастически, "хороший мальчик" - "маменькин сыночек". Так что поговорили по душам. Почувствовалось мне, что и он от этого Тима не в восторге - хотя мы имени этого конверта не поминали, но говорили о семинариях, о недостатках в подготовке духовенства, что психологии и пастырству не учат, невежественных любят - думают, они послушнее, а они потом как раз оказываются строптивей - и что семинария гордыню вышибает - и видно было, что это он говорит не как посторонний. После Евангелия, кстати, я сказал по его просьбе спич - как там в России; ну, в этой аудитории я не стал подлаживаться под американский лад, а просто им по-православному все и сказал, насчет того, что блаженнее давать, неели принмать - а была как раз притча о талантах - и что русские слишком потребительски относятся к Церкви - и к американцам - так что не надо слишком утруждать себя мыслями о том, что нам надо.

ПРОДОЛЖЕНИЕ. Того же дня, десять часов двадцать минут - вечер.

Ну, как тут уснешь? Сажусь и взахлеб делюсь с тобой. Подлые американцы какую штуку удрали: на полтора дня поселили меня в миллионерский отель. Вот я сюда сейчас и прибыл с Крисом - директор Эктон института, который по каким-то делам тоже здесь. Боже ж ты мой! В общем, так: вроде нашего Космоса, что у ВДНХ, только в два раза выше - я на семнадцатом этаже, где-то посередине здания - и раза в полтора шире, а так полукругом. К тому же, это только пристройка к основному зданию - башне. Мой номер 1709. Здание все переливается огнями - в отличие от космоса. Напротив - еще пяток огромнейших гостиниц. Подъезд длиной в километр - я не преувеличиваю, здесь расстояния совершенно громадные, у них тут просто гигантомания, а поскольку все на машинах, то какая разница? У подъезда явные чекисты в ливреях и цилиндрах с позументом, но мы им не дались - в смысле багажа, машину-то они отогнали /машину Крис взял на прокат - как хорошо, что ребята всего этого не видят; я имею в виду, что здесь труднее встретить две одинаковые машины, чем в Москве - два одинаковых платья. Самая шикарная машина - у Мэри Джо - которая, кстати, полька, так что, видимо, она родственница нашему Шанскому - помнишь книжку по русскому языку? - так у нее машина внутри вся обита пурпурным бархатом; про всякие прибамбахи и приблуды я не говорю - их полон рот, я только сейчас развлекался кнопочками для подъема и опускания оконного стекла - причем гадины светятся в темноте, чтобы не щупать - да здесь все выключатели с лампочкой внутри/.

Комната в принципе лишь чуть больше, чем в Дэйз-инн. Но! Во-первых, балкон - на балконе два стула и столик, окно во всю стену, французское - сверху до низу - и просто отодвигаешь створку и поехал. Но на улице страшно душно: видимо, сегодня было под сорок. И не слишком чисто - я коснулся перил - пыльно, как на Потылихе. Впрочем, на стеночке висит градусничек, а у градусничка кнопочка: регулятор температуры. Включил кнопочку, повернул табло градусника, чтобы было ясно, сколько тебе градусов потребно - против стрелки пусть цифра окажется - и совершенно бесшумно и мгновенно это дело устанавливается. В Дэйз-инне кондиционер стоит на полу как огромный комод и тарахтит страшно. Беда только, что градусы даны по Фаренгейту, и я сейчас задал слишком прохладно - пойду подкручу.

Кроватей в комнате не две, а одна - но по площади как две. При ей две тумбочки с двумя большими лампами. Кто их сюда поставил и зачем - непонятно, для группового секса они совершенно не нужны, а зачем еще такая кровать? Против кровати - шкаф - точнее, верхняя часть шкафа при открывании обнаруживает огромный телевизор, а нижняя - обычный комод. Ну, это мы и в Дэйз-инне видали. Зато чего там нет - так это письменного стола с мраморной крышкой, на котором я и пишу. И ванна - о! я привезу с нее всякие шампуньки и мыльца. Душ - хорош! со стеклянными дверями.

Привезли ужин - стол на колесиках. Привез китаец. Все тарелки и бокалы запечатаны целофанном. Ох! Перерыв на потребление.

Итак, фрукты заказанные оказались блюдом с четырьмя громадными химическими клубничинами, ломтиками: арбуза, дыни, ананаса, кисть черного винограда и - о! - тыквы. Ну, тыкву я не ел, кроме одного ломтика - а то я сперва подумал, что это особый вид дыни. Отель называется Вестин. Чай, как и заказано, Эрл - но какой пакетик! дали два, один я привезу. И к чаю огромный эклер - я его не доел... Как в старые добрые времена: шоколадная глазурь сверху, крем натуральный.

Все это слишком невероятно шикарно и роскошно; когда меня Крис вывел на балкон, у меня начался нервический смех, продолжавшийся минуты две, что очень много. Я зажмуривался от смеха и останавливался, но едва открою глаза и гляну - нет, небоскребов гостиничных не пять, а восемь, как будто бы сгребли весь Калининский проспект в горсть и так и оставили; по правую руку переливается бриллиантами пригород из вилл, а за спиной - невидим, но осязаем - Голливуд и Беверли-Хиллз. Вот когда меня посадят, а за строптивость еще и определят в карцер, тогда я это вспомню... А с самолета как это была красиво. Вопрос только в том, что сей сон значит и куда мне эти впечатления определить? Правда, скажу откровенно, что при твоем присутствии аккурат на противоположной стороне земного шара - часовая разница в одиннадцать часов ровно - все это не в масть, и вот я зарегистрировал это, словно синхрофазотрон элементарную частицу, и мне уже неинтересно - чего с синхрофазотроном не бывает.

ПОНЕДЕЛЬНИК, 10 ОКТЯБРЯ. УТРО.

Хо! Душ здесь превосходный, лосьон я употребил на тело, зубной элексир на зубы. Но главное, о чем я вчера забыл написать: тут: во-первых, пальмы на улицах вообще и под моими окнами в частности, выглядят совершенно как муляжи, во-вторых, в ванной фен. Которым я и воспользовался - и совершенно напрасно, потому что теперь волосы совершенно развеиваются. Вышел на балкон - о! вчерашние в темноте одинаковые башни оказались разными: прямо передо мной два близнеца, белые, а купа небоскребчиков налево - совершенно черные. Расовая интеграция в архитектурных символах? Однако на правой руке - предместье города, а за ним-то - горы! а за горами-то начинается закат!!! И хотя я верю, что в казахских степях закаты лучше, но что-то мне подсказывает, что там их с таким комфортом наблюдать нельзя. И горы! Правда, на мой вкус, они могли бы быть повыше, но, с другой стороны, я расстояния до них не знаю - кажется, довольно далеко. Может, это Тибет.

Позвонил заказать прачечную - нажал кнопку: занято. Но через секунду они сами перезвонили, чтобы выяснить, какого рожна мне надо. Вот теперь сижу, жду, вместо того, чтобы идти в ресторан завтракать. Впрочем, может и не завтракать, а то тут завтраки плотные, а время золотое для писания?

Я сделал самое разумное: просто вышел пописать на балкон, благо уже светло. Солнце довольно быстро выкатывается из-за гор. Облаков вообще нет. Крыши предместья оказались красные, и дома похожи на густо вспенившееся молоко, которое зачем-то посыпали толченым кирпичом.

ВТОРНИК, 11 ОКТЯБРЯ, УТРО.

Встал как порядочный - в полседьмого по местному времени. Вчера остался без завтрака: так же встал, сел дописывать статью и увлекся, не осталось времени сходить в ресторан. А вообще здесь на дверной ручке висит меню завтрака, можно отметить, что ты хочешь - и вывесить до часу ночи снаружи, тогда его привезут в номер к указанному времени. Впрочем, сейчас позвоню и закажу - тоже прикатят как миленькие.

Вчера весь день пропал: в World Vision. Зачем? Эктон меня туда отправил, потому что Серж Дусс просил и потому что все равно надо куда-то меня отправлять. А почему Серж просил - это я у него спрошу в Вашингтоне. Так или иначе, весь день с людьми, которые меня не звали, которым от меня ничего не нужно и от которых, самое что пикантное, мне ничего не нужно. Они сделали мудро: расписали так, чтобы каждый час меня кто-то перехватывал. А за ланчем я им устроил что-то вроде политинформации. Надо отдать должное, слушали с вниманием и задавали вопросы деловые. В основном же меня пас некоторый симпатичный индус - пожилой, невысокий, и, главное, не улыбающийся постоянно как американцы. Встретился даже с вице-президентом - подумаешь! я и с ним держался на равных. В общем, овладевал нелегким искусством общаться ради общения, но не для того, чтобы в общении раствориться - это был бы совок - а просто чтобы установить некоторое отношение, не претендуя ни подчинить другого, ни подчиниться ему, с готовностью, если появится нужда, и ему помочь, и у него попросить помощи без того, чтобы рассчитывать - обязательно он должен помочь, раз вместе ели, или обязательно я должен помочь. Все остались при своих, посмотрели часть карт друг друга. Все равно что овладевать новым языком - весьма, надо сказать, своеобразным. И, во всяком случае, так общаться при наличии комплекса неполноценности или превосходства практически невозможно - или, во всяком случае, надо их так капитально спрятать, что с точки зрения внешнего и внутреннего наблюдателя их комплексов все равно что нет. После чего пришел и позвонил тебе - это было утро твоего вторника - а потом принялся за ужин. Авокадо оказалось порядочной гадостью: безвкусно, консистенция вялая, словно замазка. Зато бифштекс хорошо прожаренный - хо-хо! Твоей обсыпки ему не хватало абсолютно, но был хрен и очень приличный соус. Десерт - лимонный мусс в бокале, сверху сливки - оказался таким забойным, что я даже чаю не смог пить, а просто завалился и, чуть почитав, заснул. Химпочистил подрясник, что встало в 11 долларов - ровно на два доллара дороже, чем стоило его сшить.

Когда я первый раз включил телевизор, в нем, кроме телевидения, оказалось видео: то есть, меню и можешь выбрать фильм. Ме ню разбито на четыре части - действие, мультфильмы - просмотр 10 долларов - и фильмы для взрослых, и - строчкой ниже - какое-то незнакомое слово и опять повторено "фильмы для взрослых". И против каждой строчки индекс - набери на пульте и поехал. Ну, я, естественно, набрал последнюю - с незнакомым словом плюс "фильмы для взрослых". Порок - любопытства, не разврата - оказался наказан: эта команда запрещает телевизору показывать эротику. От детей. И отменить ее уже нельзя, пока ты занимаешь этот номер.

Cамое смешное в здешней экзотике: некоторый вид пальм, которых много и они высокие, а крона совсем куцая. Торчат как спички с расхлюстанным концом, причем они самые высокие. Или антенны с мочалкой на верху.

А! вот еще один прибамбах Плазы супротив большерепской гостиницы: тут звонишь по телефону заказать завтрак или что другое, и тебя сразу называют по фамилии - видать, автоматически высвечивает, кто звонит. Интересно мне только, а если бы меня было двое или трое, как бы они отвечали?

ВТОРНИК 11 ОКТЯБРЯ, ТРИ С ПОЛОВИНОЙ ПОПОЛУДНИ

Что поразительнее всего в этом отеле - это пепельницы: в них песочек, а на песочке выдавлена эмблема отеля. И всего-то делов: шлепнуть формочкой, а вот ведь додумались.

На дороге сегодня утром оживленное было движение, и мы перебрались в крайний левый ряд, который предназначен для carpool - то есть, только для автомобилей, в которых двое или более человек. Так поощряют кооперацию - чтобы поменьше было автомобилей. Крис ехал так быстро - по московским меркам - что меня чуть подташнивать даже стало. Миль восемьдесят - значит, под двести километров. Для него это привычно, и он был даже удивлен, что в Калифорнии ездят на хайвэе так медленно - лишь на десять миль скорее положенного предела в 65 миль. "Видимо, полиция свирепствует, - заметил он. Главный принцип, как он объяснил: не высовываться. Когда все машины по трассе движутся с одинаковой скоростью - пусть и выше дозволенной - полиция молчит. Выпендриваться не надо.

Эти смешные пальмы ужасно похожи на телеграфные столбы, увенчанные каждый огромным ананасом.

Ощущение западной чистоты и блеска пропало, когда мы поехали за пределами городского центра - вообще же эти остряки считают Лос-Анжелос третьим по величине городом в мире, потому что постановили, что все пригороды и область тоже входят в ЛА. Не надо лапшу на уши вешать - это сборище городков, между ними достаточно пространств, чтобы не считать их монолитом. Ощущение же чистоты, видимо, происходит от обилия в городе огромных чистых вертикальных поверхностей - стеклянных и не только, но прежде всего чистые стекла. За городом этого нет, и сразу общероссийская атмосфера захламленности, чего нет в Англии, где и блеска такого нет, и все-таки почище, и ощущение чистоты достигается не столько обилием чисто вымытого стекла, сколько чистотой камня.

В общем, прочел я дважды лекцию о православии в университете Азуза Пасифик перед классами, специализирующимися на церковной истории. И после второй лекции подходит ко мне барышня - можно с вами поговорить, Яков Гаврилович? А я им в шутку в начале по-английски говорю: если хотите, зовите меня по-русски Яков Гаврилович, а не сможете, так кличьте Джеймсом. И оказывается девушка с Одессы, здесь всего три месяца, но уже говорит с заметным акцентом - языковой-то среды нет. Дал я координаты барышни, о которой вчера узнал в Ворд Вижн - учится в семинарии неподалеку. Эта девушка учила английский долго и упорно, последние два года работала переводчицей у американских миссионеров, и через них схлопотала пособие для учебы здесь - пока на год, но твердо намерена учиться четыре года; видимо, так и будет. Живет в кампусе, то есть в общежитии. Жрать здесь студентам хорошо - я поел в студенческой столовке. Конечно, не ресторан - в смысле изысканности и утонченности - но зато свобода выбора и можно накладывать сколько хочешь. Правда, платить за это все равно столько, что не нажрешься так, чтобы жалко не было /впрочем, я-то ел за чужой счет/. Среди газировок оказалась вишневая кола - ничего, наша застойная крюшонная газировка была сильно вкуснее. Ну, апельсины, яблоки - навалом. Вообще же в этом университете две тысячи студентов - для сравнения, в университете большерепском пятнадцать тысяч. Разумеется, богословами и священниками будет меньшинство - слава Богу. Барышень три четверти, так что, как выразился Крис, для дэйтинга - флирта - возможности широкие. При этом все это напоминает идеальное Телемское аббатство, придуманное Рабле: невысокие, сдержанной архитектуры корпуса, все окружено тропической растительностью, начиная с пальм и кончая незнамо чем, но жирно-маслянисто-глянцевитым. И среди всего этого изобилия бродят студентки и студенты. Если не глядеть на лица студенток, то весьма соблазнительно, но лица у большинства сильно отстают от тела: много вялых, скучных, застывших. Почему-то у старшего поколения лица какие-то более живые. А может, мне так показалось? Может, просто потому, что здесь все в шортах, поэтому лицо оцениваешь не само по себе, а по сравнению с ногами. Ноги у всех не супердлинные, но на редкость розовокожие и приятные. Видимо, те, у кого они не такие розовокожие, их просто не обнажают. В общем, козел я, козел, и пускать меня в огород не следует. Это я о рукоположении. Впрочем, какой церковь огород? Какие там у нас девушки?

ОКТЯБРЬ 13, ВИДИМО, ЧЕТВЕРГ. УТРО, ПОЛОВИНА ДЕСЯТОГО.

Итак, возвращаюсь с Западного побережья. Лечу очень интересно: на небольшом пассажирском самолете СААБ, рассчитннром всего на 33 пассажира (и число-то какое квартирно-сказочно-богатырское). Интересно потому, что он маленький, три кресла всего уставлены в салоне поперек, и поэтому при взлете видишь одновременно и справа и слева пространство, видишь даже лобовое стекло - кабина пилота не постоянно закрыта, так что ощущение полета действительно налицо.

Лететь пришлось ночью, четыре часа я потерял, и спал, выходит, всего часа три и то неважно во время перелета. А перелетал заабавно: из Сан-Диего в Атланту, из Атланты в Цинцинатти, и уже отсюда в Репу. Сейчас погода расчистилась и под крылом самолета опять видны прелестные лесные пейзажи.

Кстати, ряд вещей о Штатах, которые мы знали из классиков - я имею в виду две книги об Америке, единственно доступные - если только можно о двух книгах сказать единственно доступные - советскому человеку: Стейнбека и Стрельникова и Песковым - так вот, ряд вещей о штатах, которые там тверждаются, блистательно отсутствуют. Умерла жизнь в фургонах, так любовно описанная Стейнбеком. Не берут платы за езду по хайвэям - точнее, ее берут, но только на новых, а где они - новые? - в глуши. То есть, как рассказала Шэрон, была она маленькой, был у них мост, ходили через него за плату, бросали гривенники и четвертаки, а потом набралось достаточно денег, затраты на строительство окупились - и плату брать перестали. Вот елы-палы! Когда бы у нас умели так останавливаться... И нет такого уж безумного помешательства на чистоте, даже в гостинице унитаз вовсе не заклеен никаким целофанном, не перечеркнут лентой. Только вот еду, если помнишь, действительно привозили в номер запечатанную. Правда, у них тут всякие каверзы бывали - натура-то рыпается...

Атеисты тутошние совсем охренели. Вообще мои лекции, конечно - что проповедь о вреде алкоголизма трезвенникам. Эктон имеет связи с подобными себе, и я говорю там, где и без меня консервативно, а в либеральное большинство ходу нет. Извечный парадокс - и как только все меняется? Охренели же они в том смысле, что последовательно ведут борьбу с изгнанием христианских символов из сферы, которая существует на деньги налогоплательщиков - из школы, мэрий и пр. ТО есть, к примеру, носить крест в школе нельзя и читать Библию на переменках нельзя, а книжку о черной магии - можно. Ну, христиане тоже не лыком шиты - сопротивляются как могут, но общественное мнение не на их стороне. В Сан-Диего скандал: двое атеистов подали в суд на городскую администрацию, требуя убрать крест - мемориальный крест, стоит себе на горке, никому не мешает. Нет - религиозный символ, а церковь от государства отделена. Мэрия, не будь дура, быстренько продала три фута земли, на которой стоит крест, местной - общественной, частной - Ассоциации любителей исторических достопримечательной: накуси-выкоси, это теперь не государственное, а частное. Но атеисты, видимо, будут апеллировать в Верховны й Суд.

Теоретически все это должно кончиться тем, что Сан-Франциско переименуют в Не-СанФранциско, или просто в Атеист-на-Заливе, Лос-Анжелос - ведь ангелы символ религиозный - переименуют в Лос-Табуретовск. А поскольку, как сказал псалмопевец "небеса поведают славу Божию, творение рук Его возвещает твердь", то и небо, и землю, и солнце как религиозные символы придется куда-нибудь запретить.

Итак, вчера Шэрон повезла меня в колледж в Пойнт-Лома, где, кстати, учится ее сын - ну совершенно дикий как Марко - и там перед классом в 50 человек я рассказывал про православие с этнической точки зрения; православие и терпимость, православие и отзывчивость. Дело в том, что класс - этническими и миграционными проблемами занимается, это такая специализация. Ну, хорошо поговорили. После чего профессор и его приятель - профессор-китаец - повезли меня и Шэрон ланчевать в приокеанское кафе, все в морской символике, называется "Red sail", что не совсем понятно, как переводить, но ясно, что нечто красное. Специальным блюдом у них было в тот день жаркое из черной акулы - то есть, из акулы обыкновенной, в противовес белой акуле, которая редкая и людоедная. Мясо это я и заказал - остальные удовлетворились тривиальными сэндвичами. Ничего, приятное рыбье белое мясо, в обжарочке. Дикое количество перцу. А что на блюдечке еще плошечка с майонезом, я углядел не сразу, и потому половину акулы съел в довольно обжигающем виде. А Шэрон все это время сидела и пила холодный чай - айс тии, ледяной чай. В нем действительно лед. Я это даже в рот брать не хочу.

После чего я завалился дрыхнуть, а Шэрон прочла три мои английские статьи, написанные здесь, оснастила их своими примечаниями - вот за что я ее люблю, так это за лютость в редактуре - и стала готовить барбикью.

Кстати, вчера вечером мы с Крисом - директором института - после лекции в Азузе Пацифик поехали в еще один Вестон отель, поближе к Сан Диего, там я чуть пописал, а он поплескался в бассейне. А в шесть часов он со мной прогулялся в местный хозтоварный магазин - и, доложу я тебе, по части игрушек, куда я в основном заходил, он и Хэмли лондонского обставит. То есть, тут они разбросаны: четыре или пять магазинчиков с разной специализацией. В одном - настольные игры. Таки их тут, Боже ж ты мой - десятки. В другом - солдатики, машинки. В третьем - ох, самое прелестное был калейдоскоп: прозрачная палочка, в ней нитроглицерин, в нитроглицерине звездочки из фольги, всякий разноцветный мусор - и само по себе красиво. А это еще вставляется в тубус и рассматривается под лупой и в калейдоскопных зеркалах - вот это калейдоскоп! Движется все медленно из-за нитроглицерина. Стоит, однако, 29 долларов. Еще не купил песочные часы - а они тут и дешевенькие, по доллару, и шикарные - бронза с мрамором - за шесть. Идут, видимо, то ли к рулетке, то ли к картам, на минуту или на три.

Еще не купил сегодня в аэропорту замечательные точилки - в виде старинных /дело было в штате Кентукки/ кассы "Контитненталь", паровоза, парохода и пр. Сделано уж очень хорошо, под бронзу. Четыре доллара.

Еще не купил - была распродажа - компакт-дисков по три доллара. Смешно покупать, когда еще не решил, куплю ли плейер. А сколько тут миниатюрных телевизоров!

Итак, Шэрон и барбикью. Пришел мой двойник - муж ее сестры Веры пастор Тим, человек моей комплекции и весьма конфликтный из-за попыток всерьез быть христианином. То есть, работал он с известным Шулером - тот его выгнал, когда Тим промолился как-то, чтобы Господь дал Шулеру больше мудрости. Работал в церкви для среднего класса, но закрутил устраивать приют для бедняков - и его попросили. С трудом создал свою церковь - внеконфессиональную, но, разумеется, христианскую - где каждый вечер убираются складные стулья (не скамьи, как всюду) и дается ночлег бездомным и нуждающимся. Разумеется, запрещено курить - и висит об этом надпись; правит всем этим ветеран войны, калека - правит железной рукой, чтобы нуждающиеся бардака не устраивали. Если народу много, приоритет женщинам, детям, старикам. Очень симпатичный мужик. Шестнадцатилетняя дочка, трехлетняя дочка и десятимесячный сын - Эрик. Барбикью оказалось действительно шашлыком - на вкус - жарится как продолговатые куски на решетке и на углях. Но к барбикью-то еще и картофельный салат, почти оливьешный, да еще и гамбургер, да еще и хот дог, да десерт - торт шоколадный с мороженым, торт лимонный со сливками. На последнем я сломался: съел две ложки и остановился. Понятно, почему они так борются с калориями - мороженое, к примеру, бескалорийное.

Место, конечно, изумительное: дом стоит в первом ряду у океана. Волны шумят, пахнет соленой водой. Стоят эти дома безумных денег... Архитектуры самой разнообразной: Шэрон - простой двухэтажный, рядом сосед архитектор - вообще одноэтажная коробочка спичечная, а чуть подальше - поместья с башней а ля Толстая Маргарита, чуть-чуть пониже.

Что до самого дома, то он просто такой, как на картинках в американских журналах - чисто, просторно, полы - только паласы. Мебели немного, безделушек немного. Впрочем, Шэрон тут и жила немного, так - с Востока всякие ларцы-ковры, ну Соня огромная, ну, музыкальный центр грандиозный. Но здесь все это естественно, и музыка звучит беспрерывно и ненавязчиво. Очаровательный щенок китайский шастает по квартире. У сына в комнате, правда, бардак грандиозный - видел краем глаза. Но это, видимо, бардак ритуальный. Туалета как минимум два. Садик за домом. Грядок и цветов нет. Ну, растет какая-то пальма и еще какие-кусты, но вообще не увлекаются садоводством. Так, дизайн. И народу - то есть мне - это нравится.

Позвонил сейчас в Москву - ты как раз поехала за второй частью дневника.

Посплю, позвоню тебе, и пойду ланчевать. Большая Репа после Лос-Анжелоса смотрится как деревня, а Дэйз-Инн - как дом родной.

ОКТЯБРЬ 14, ПЯТНИЦА, ВЕЧЕР. Без двадцати семь, и я по дороге из конторы уселся опять на ту же скамеечку у музея Форда. В пальто - мне сказали, что в Скалистых горах будет холоднее - и, пожалуй, не парюсь. Хотя американцы упорно ходят в шортах. При этом многие сопливые. Деревья все успели пожелтеть, часть кустов покраснела. Фонтан отключен - но днем работал, более того, из него била довольно высокая струя; а я, когда сидел тут прошлый раз, решил, что он так и задуман наподобие петергофской шахматной доски - чтобы только стекала струя, журча. Скафандр против музея оказался американским и не скафандром к тому же, а статуей. А рядом - кусок берлинской стены. То есть, бетонная плита вертикально стоящая метр на пять вся в невразумительных надписях.

Я понял, что мне напоминает американская манера всюду держать тихую ненавязчивую музыку. В сочетании с американской чистотой и интерьерностью это в точности московский крематорий. Ну как после таких ассоциаций покупать плейер?...

Вчера, вернувшись со встречи, написал о ней две статьи - одну послал тебе в Москву, другую на английском для местной газеты, почти то же, но, как всегда, выворочено применительно к их психологии. Сегодня весь день просидел в конторе, поучаствовал в их утреннем совещании - ну совсем как в России, только шутят здесь резко больше. Дайана Койл увольняется, сегодня она была последний день: переходит в госпиталь, где она работала до института. Вчера на вечере с Хрущевым в роскошной плазе - правда, роскошь под Европу с забавными изъянами: фонтан мил в вестибюле, но фонтан типично классический, а на месте обязательной Венеры или другой какой идолищи - ананас. И из ананаса бьет струя. Так вот, вчера на вечере потусовался среди элиты - правда, она тут не такая элитная как в Лос Анжелесе или Нью-Йорке, как я понимаю. Ну, все как в Санта-Барбаре. Мужики все в костюмах - и я; дамы все в туалетах, и кричащих не так много. Потом всех усадили за круглые столы - по десять человек. Ужин был а ля рюсс. Бокал шампанского - наше лучше. Чашечка со свекольником - гм! супротив нашей дряни примерно та же дрянь. Куриное филе - опять ни одной ноги - запеченное в тесте. Весьма одобряем. Кофе с милым тортом. В компании они не так прожорливы, как на барбикью! Хрущев разливался соловьем на скверном, очень скверном английском. Думаю, что в целом вечер не удался - пришлось им напрягаться, чтобы его понять. Однако за столом со мной был типичный буржуй, который, узнав что мы (я был с Грегом) из Эктона, весьма саркастично отозвался о конторе как об архиконсервативном католическом заведении. Ну, погоди, посадят тебя на Соловки на пару лет, подумаешь - стоило ли выкладывать пятьдесят баксов за знакомство с Хрущом.

А вот статья о Хрущеве, которую я посылал в "Московские новости", но там, разумеется, печатать не стали - шестидесятники, у них и сын этого Хрущева работает - обаятельный парень, не журналист, в отделе справок - и, разумеется, в душе все наши либералы по-прежнему глубочайшие социалисты. Написал я аналогичную статью и для большерепской газеты, но, видимо, она там не пошла - я не спросил, мне не сказали.

КАПИТАЛИЗМ И ДОСТОИНСТВО ЛИЧНОСТИ

13 октября в небольшом (так, 400 тысяч населения, 15 тысяч студентов в университете, сотня церквей полусотни конфессий) американском городе Грэн-Рэпидз произошло торжественное событие. Организация с гордым названием "Консультативный комитет по мировым проблемам", объединяющая деловую элиту города, устроила ежегодный обед в шикарном ресторане. Главным оратором, "изюминкой" был Сергей Хрущев, ныне американский гражданин. Речь его не блистала новизной. Все, что он говорил, тысячу раз говорено - только что не перед грэнд-рэпидовцами - теми членами большевистского истеблишмента, которые пытаются безболезненно врасти в истеблишмент капиталистический. Оказывается, идеологические различия и ярлыки значения не имеют: коммунизм там, социализм. Просто у нас была централизованная экономика, а в Штатах - децентрализованная, вот и вся история. А почему у нас была централизованная экономика? Эпоха была такая: Ньютон открыл закон тяготения, создал классическую физику с ее детерминизмом и верой в то, что все можно предусмотреть. Так от бинома Ньютона и проистек архипелаг ГУЛаг, двадцатый съезд партии и прочие явления недавней российской истории. А Никита Хрущев очень любил своих детей, собирать грибы, купаться в речке. А теперь мы поняли, что централизованная экономика неэффективна и взялись строить эффективную капиталистическую.

Все это так мило, только упоминание о грибах сразу заставило вспомнить известный анекдот про Вовочку: у нас сажают не только кукурузу. Американцы - ладно; хочется им слушать Хрущева - пусть слушают, им умилительно видеть, что человек с фамилией Хрущев может говорить на ломаном английском, не стуча ботинком по трибуне. Хрущев - тоже ладно; ну не понимает человек, что позорит если не всю Россию, то свой род самим фактом перемены гражданства в такое время. Но именно сейчас, когда в России экономика совершенно непонятно какая, но абсолютно неэффективная, когда так тянет в эпоху социалистическую, когда рубль никуда не падал, потому что нигде не висел, когда у каждого было что-то гарантировано (у кого батон хлеба, у кого еще что - спрашивайте у Хрущевых), - именно сейчас полезно вспомнить: назад хода нет.

Беда плановой экономики не в том, что она неэффективна. Беда в том, что она - не экономика. Назвать плановую экономику неэффективной - все равно, что назвать гомосексуализм "неэффективным способом зачинать детей". Плановая экономика - это планирование в первую очередь не производственных отношений, не потребления, не экономики, это планирование насилия над человеческой свободой, это планирование растоптанных судеб, это планирование рабства.

Централизованное планирование не потому проклято, что неэффективно. Оно может быть эффективным, и доказательство тому египетские пирамиды и московский метрополитен. История меняется разнообразно; может когда-нибудь повернуться и так, что свободный рынок станет экономически неэффективным. Соединенные Штаты уже сейчас приглядываются к социализму с симпатией: прагматические американцы видят, что можно заставить эту систему работать о-о-очень эффективно. Просто им чутье и исторический опыт подсказывают, что к этой эффективности будет кое-какой довесок. Но ведь опыт этот - наш.

Капитализм, не переставая быть капитализмом, может заболеть той болезнью, которая зовется социализмом: готовностью принести личность человека - себя и окружающих - в жертву благополучию. Капиталистические американцы каждый день настороже: не посягает ли кто на мою независимость, на мое достоинство. Эта настороженность принимает формы комические - но это лучше, чем пережитый нами трагизм. Наши "капиталисты" не потому социалисты, что с точки зрения закона и экономики все маневры с приватизацией - лишь фикция. Они остались коммунистами, потому что умеют делать бизнес лишь безнравственно. Мы все бесконечно далеки от капитализма, потому что готовы строить его, замуровывая в стену постройки ценности неэкономические, нравственные, общие для христианства и для гуманизма.

Сын Хрущева, сын человека, забрызганного кровью, имеет основания забыть, что такое на самом деле социализм: палач с человеческим лицом. Но лучше это помнить - и детям палачей, и детям жертв, помнить всегда, и особенно тогда, когда кажется, что "лучше уж как раньше". Как раньше - это не лучше. Лучше - когда экономика создается не только мозгами и руками, но и расположенным между этими придатками органом - сердцем.

На чем статья о Хрущеве кончается, и продолжаются впечатления.

Чем еще Б.Репа отличается от Лос-Анжелеса: много церквей, в ЛА только впечатляет собор мормонов - узкая игла высоченно врезается в небо. Там только много маленьких католических церквей - после испанцев, и до сих пор половина населения говорит по-испански. И совсем нет того, что умиляет в Репе: мемориальных табличек и таблиц, объясняющих, кто пожертвовал в парк скамейки, когда было наводнение, когда выстроен мост или дом.

ОКТЯБРЬ 15, СУББОТА. ВРЕМЯ БОГ ЗНАЕТ КАКОЕ, то есть по репски четверть четвертого дня, но я уже подлетаю к Денверу, штат Колорадо, так что пару часов надо скостить. Сижу себе, пишу статью - история русского православия: тысяча лет и три тысячи слов - очень изящно получается, это моя речь перед студентами; пожалуй, можно было бы ее и на русском сбацать, если б было где напечатать. Но оторвался от статьи, чтобы сообщить, во-первых, что ничего нового в этом полете нет, во-вторых, что нового - как подали ланч: в корзиночке, а не на подносе, очень по-деревенски, и в ланче сандвич - булочка, ветчина, слой очень постной и слой очень жирной, но к сему пакетик горчицы, так что я это дело съел, а к тому же яблоко и треугольничек весьма вкусного сыра. И спрайту я взял - безо льда. Но это фигня, а вот под крылом самолета - я у окна, самолет полупустой, и стюардесса посадила меня не на место по билету, которое страшно неудобное, в самом хвостовом отсеке, там страшно гудят моторы, а на место вполне приличное - так вот, под крылом самолета заместо тайги прямоугольнички полей, и вдруг - вот что меня удивило - желтые круги, совершенно геометрически правильные. Но видно, что это не пришельцы, а причуды сельскохозяйственной техники. Вообще же к зрелище земли сверху - сегодня полуоблачно, видно много, и сейчас внизу, надо сказать, прямо степь - серая земля, зелени нет - очень быстро становится привычным. Рай, видимо, это место, к которому не привыкают.

И сразу - о, литераторская порода! - изобразил это в афоризм:

Рай - место, к которому невозможно привыкнуть. Ад - место, к которому мы привыкли, еще не попав в него.

ОКТЯБРЬ 16, ВОСКРЕСЕНЬЕ. Семь часов по большерепскому времени. Пишу в самолете на пути назад в Цинцинатти. Положительно, эти круглые поля ужасно смешны: они напоминают такие подставочки под пивные бокалы на полировку, а тут их еще и много, и они чередуются с квадратненькими полями. Все желтенькие.

Американцы плохо знают свою страну. Мне посоветовали взять пальто - мол, в Колорадо будет холодно. Ха! Там куда жарче, чем в Б.Репе. Денвер город большой, но тоже попахивает провинциальщиной: придавленный, небоскребы точь-в-точь как в Лос-Анжелосе. Янси меня любезно встретил - правда, я перепутал место выдачи багажа и потому минут десять стоял в недоумении: где же он. Однако, имея при себе три сотни, чувствовал себя королем, которому все нипочем: сейчас пойду и сниму номер. Щас!

Янси оказался совершенно такой, как на картинке, сопровождающей его статьи: курчавые сильно седоватые волосы, бородка доцентская. Худощавый. Жена Джанет. Ехали мы до его дома минут тридцать - немного - и попали прямо в скалистые горы, которые действительно скалисты. То есть, наискосок идут какие-то открытые пласты, мне показавшиеся сланцевыми, а впрочем - кто их знает? В результате местные сувениры в основном либо геологические, очень милые поделочки из чего-то черно-блестящего до ослепительности, есть у этого какое-то название; наборчики из поделочных камней - хорошо, Марко-Марко их больше не собирает, а то бы мне тащить. А второй набор - индейский: индейцы тут есть, в отличие от Массачусетса, где есть один - у музея Форда, бронза бронзой. Живут себе в резервациях, правительство дает им всякие привилегии - совесть заела - и в итоге они у себя в резервациях организуют казино и подобные притоны, причем, в отличие от Лас Вегаса, еще и налогов не плотють. Местные власти, как я понял из объяснений Янси, почему-то меньше страдают угрызениями совести - или просто расчетливее? - и потому очень на это косятся, а кое в каких штатах это прямо-таки и запретили. Полно всяких индейских безделушек: насколько я понимаю, делают их не индейцы, хотя и не в Одессе на Малой Арнаутской. Я чуть не купил тебе тапки за сорок долларов - ужасно мяконькие, симпатичные, из овечьей шкурки мехом внутрь. Но пока мы с Янси обедали в кафе рядом с сувенирным магазином, я сообразил, что за эти деньги, пожалуй, могу в Москве живую овцу купить и иметь с нее не только тапки, но и шашлык. Поэтому купил тебе просто маленькие безделушку. Замечательные ножи индейские - великолепные из австрийского стекла поделки: мои любимые от хрустальных люстр детальки всех размеров с подписью: "Сегодня подарок, завтра сокровище". Чучела гремучих змей. Ладан - да-да, магазин весь пропах ладаном, какие-то тут, видимо, особые смолы. и, надо сказать, лучше софринского, хотя есть в их аромате что-то совсем неправославное.

Денвер на милю выше моря, дом Янси в горах еще на милю выше, так что они говорили, что я могу начать задыхаться, многие очень скверно себя чувствуют от недостатка кислорода и высоты, многие начинают взахлеб пить воду. Ничего! Смешно, правда, то, что на пути назад в аэропорт у меня заложило уши - видимо, как раз от смены высоты. Так у меня заложило уши, когда мы приземлялись в Лондоне и самолет чересчур уж резко шел на посадку.

Горы тут горнее, чем в Лос-Анжелесе. Есть и покрытые снегом - их тут ласково называют четырнадцатитысячники (фортинзы), то есть футов в них 14000, что на наши деньги будет, видимо, 4 километра с подпрыгом. Редко поросли елками. Есть березки. Видел стадо бизонов - ну, просто коричневые коровы. Дорога идет винтом. Дом на склоне. Первое впечатление - звуковое: абсолютная тишина. Куда там Бовыкину! Может, горы еще и излучают тишину?

Янси разбогател не на статьях, хотя, как я понимаю, за них тоже платят не плохо, а на издании Библии со своими указаниями, как ее читать - "Student Bible". Тираж три миллиона, и если с каждой он имеет свой доллар... Ну, дай Бог ему здоровья. В общем, жил он в Чикаго, работал в Христианстве сегодня, но, разбогатев, решил слегка уединиться для плодотворного творчествоплодства и -- ого, впервые попали в воздушную яму, и довольно ухабистую, упали как на посадку пошли!

Что в Янси необычного, я понял только с ним расставшись. Он британистый-англичанистый. Замкнутый. Но ведь согласился меня принять, угробил на меня весь вечер - говорил в основном я. Понравилась ли ему так моя статья об отце - ему Эктон послал ее копию? Он назвал ее трогательной. Гм! Спасибо на добром слове, вам того же с прибавочкой!

Cамолет резко пошел на посадку, пришлось отключаться. Сижу в Цинцинатти, в аэропорту. Прошелся по сувенирным лавочкам - в общем-то, ничего, и даже дорожные колготки стоят 3 доллара. Кстати, Шэрон грозилась послать тебе ненужные (?) ей тридцатидолларовые колготки - самые дорогие, кто-то ей дарил (?!). Одно мило, любят американцы досочки со всякими изречениями, так тут одна такая: "Корабль - это дыра в воде, окруженная деревом, в которую вкладывают деньги". Эта доска роскошно оформлена, а вот попроще - магнитные карточки: "На самом деле я принцесса, просто меня заколдовали в детстве". "Господи, сделай меня похожим на того человека, каким считает меня мой пес". "Рыбалка - не дело жизни и смерти, она намного важнее". "Господи, я справлюсь с соблазном, если Ты поможешь мне выиграть миллион в лотерею". "Я не старик, а подросток с полувековым стажем". Кстати, не помню, писал ли я тебе, что видел в Б.Репе среди реки стоящего по пояс в воде - и, надеюсь, резиновых сапогах - удильщика. Так что речка и поуже М-реки, и помельче.

Почему Янси - фамилия, кстати, уэльского происхождения - не по-американски сдержан? Надменен, живой классик? Вроде бы нет. Думает много? Возможно. А может, просто богатый американец может позволить себе больше не улыбаться? Впрочем, жена у негоо совершенно американски общительная и улыбчивая.

Дом, хотя и стоит, видимо, дорого, по бытовым удобствам не многим отличается от прочего. То есть, тут крепкая середина, стандарт - клозет, тыры-пыры, моечная машина - и народ не шибко выпендривается, или выпендреж идет в направлении отделки. Но чтобы унитаз из золота - нет, хотя где-то, может, и есть. Кстати, бородатых здесь все-таки резкое меньшинство. Дом трехэтажный, но стоит на склоне - нижний этаж суть рабочий кабинет с библиотекой, средний - комнаты хозяев, гостиная, кухня, столовая. Верхний этаж прорублен насквозь гостиной среднего этажа - где, кстати, натуральный камин, хотя с газовым поджогом и растопкой - и на нем две комнаты для гостей. Комната для гостя означает, конечно, при ней особую ванную и туалет, и умывальник. Дом и окружающий ландшафт - все дизайн, вот что восхищает в Штатах: не жалеют денег на эстетику, делают профессионально. Наверное, за любовь к красоте им и воздается сторицей; больше, кажется, не за что. Картинки, статуэтки, расположение камней под окнами - все выверено и гармонизировано. Янси один раз, кстати, нарушил свою сдержанность - сегодня утром, когда я вышел в свитере Крастошевской: он прямо зашелся, совсем как мальчик, которому понравились солдатики. Дело в том, что свитер - помимо его трансцендентных достоинств - по колеру и стилю идеально подходит к янсиному дому: там даже стол перед камином /в гостиной-то нормальный/ сделан из прямоугольных коричневых брусков, положенных под углом в сорок пять градусов и как бы перерезенных стеклом. И колер такой осенний.

В общем, целый вечер говорили - больше я, он рассказал, как был в Москве в ноябре 91-го, встречался с Горбачевым. Проспал я десять часов кряду и утром мы рванули в школу неподалеку, где встречается их внеконфессиональная конфессия - то есть, евангелики, отродье (в лучшем смысле слова) протестантское. Не любят иерархию, изумительно поют гимны. Очень длинная проповедь. В целом же - обычное заседание "Осанны" с гитарой и взаимными молитвами. Библия через каждое третье слово. В общем, очень мило и вполне церковно.

После церкви - шло все, кстати, очень длинно, два часа - отправились пообедать в кафе, сделанное под ковбойское с индейским привкусом. На стенах рога оленей и пр. Ел сэндвич с мясом бизона - обычное мясо, как в бигмаке. Навострившись в общении с официантками - деловом! - поимел хрен и кетчуп, отчего сэндвич стал несравненно приятнее. Кстати, Янси во время ужина не только кормил меня стейком - полупрожаренным, фу - и красным вином, которое, открыв, обмотал горлышко салфеткой - мм! - но к стейку была спаржа. Правда, они эту спаржу упорно называют простым русским словом "аспарагус". Ну, зелень - толстый зеленый лук, вот и все. Гадость отваренная. Но сколько-то я из вежливости съел, залив бифштейсным соусом, который здесь очень вкусен и навевает ностальгические воспоминания о наших шашлычных соусах - "Южный", помнишь?

За ланчем жена Янси, кстати, задала мне один простой вопрос: нет ли у меня фотографий с семьей. Тут ведь обычай - иметь "вэлет", раскладушку полиэтиленовую, в коей куча фотографий - обклеивать холодильник фотографиями друзей - посылать рождественские открытки с собственными фотографиями (Боже ж ты мой, тут целые магазины и отсеки с открытками - индустрия! особо поздравления племянникам, особо племянницам, особо на каждый год рождения, с юмором и без). Отвечая ей, я быстро сконструировал изящную теорию: отвергнув иконы, протестанты впустили природу - религиозную, которая требует образа - через окно, в виде увлечения фотографиями. Может, и Голливуд, и американское кино потому достигли в своем роде совершенства, что создали кинематограф совершенно иконный - жесткий канон, вариации в пределах канона только. "Нормальный", "художественный" кинематограф Европы по сравнению с американским кино - то же, что живопись по сравнению с иконописью.

В общем, Янси с женой похож на Александра Лазаревича Станиславского - Царство ему Небесное, без него не будет там рая - и его жену. Детей явно нет - даже намека - а спрашивать я не стал, вдруг это у них больное место. А лет, пожалуй, под пятьдесят, а может и за пятьдесят.

Сижу, кстати, жую жвачку. А американцы жвачку жуют не так часто, как кажется - и не так уж много бумаги, кстати, тратят на обертку, как утверждали Песков-Стрельников; впррочем, может они вняли усовещениями советских журналистов. Зато едят и пьют непрерывно. Откуда у них только нормально фигуристые люди берутся?

Янси очень одобрительно хмыкнул, когда я сказал, что не буду покупать тебе мокасины - "мудро". Сразу видно богатого человека: не тратит лишнего цента. Должен заметить, однако, что лепта вдовицы - лепта вдовицы, с Евангелием спорить нельзя. Однако когда у человека мало денег, очень мало - ценность денег парадоксальным образом не возрастает, а уменьшается, и последний грош часто тратят совершенно бездарно. То есть, я еще могу просадить деньги тебе на мокасины, но Янси своей жене - никогда, он к деньгам внимательнее. Но евангельская вдовица, уверен, знавала лучшие дни - вдовица ведь - почему деньги ценила как бывшая богачка, а не как отребье вроде меня.

А! опять сейчас мировая скорбь польется. Умолкаю, тем более, что все вроде бы зафиксировал.

ОКТЯБРЬ 17. ПОНЕДЕЛЬНИК. Девять часов утра. Прежде чем взяться за писанину - надеюсь сегодня весь день просидеть в ней - хочу дописать не столько о Янси, сколько о том, что должен чувствовать хр.пис. в гостях у другого хр.пис., когда хрпис-гость знает, что пишет не хуже хрпис-хозяина, а живет, скажем прямо, не говоря об абсолютных цифрах, в своей системе координат несколько ниже среднего уровня своих читателей, тогда как хрпис-хозяин живет несколько лучше, а пожалуй что и довольно лучше своих читателей. То есть, следовало бы чувствовать зависть и озлобление, но уж так меня Господь оттаскал за шкирку за последние четыре года, что - ничего подобного. Только очень резкое ощущение того, что вавилонское смешение языков - это, скорее, благо, что мы разведены с Янси языковым барьером для того, чтобы каждый в своем роде - народе - процветал, а то бы мы теснили и давили друг друга. В общем, шестки у нас у каждого свои, и слава Богу.

ОКТЯБРЬ 18, ВТОРНИК. ПОЧТИ ДЕСЯТЬ УТРА. Добросовестность, добросовестность и еще раз добросовестность! За каждую строчку дневника мне зачтется. Впрочем, ведение дневника, надо сказать - отличный способ психоанализа; впечатления фиксируются и покидают основное пространство памяти. Пишешь - как спишь: все утрясывается. Кстати, среди книг, которые мне подарил Янси, есть сборник эссе современных хрписов Америки о писателях-классиках, которые на них влияли. В общем-то, эссушки слабенькие, кроме последней - самого Янси - о Донне /впрочем, жизнь Донна - такая благодатная штука, что о нем трудно написать плохо; практика показывает, однако, что такого рода трудности преодолеваются необычайно легко/; самое же лучшее - первое эссе, прямо хоть переводи: оно про Андерсена и его волшебные сказки, прекрасно и с чувством показано, как сказки помогают ребенку оформить впечатления и переживания не в словах, а в образах. Не без фрейдистского влияния, но что уж тут такого - в конце конце, принципиальная правда в идее образа как отражения чего-то-там есть, и она вполне даже православна и иконописна.

Итак, вчера весь день провел в Эктоне. Писал, конспектировал - Боже мой, как сладко заниматься церковной историей! С сожалением приходиться констатировать, что много халтуры и безобразия во всех столь превосходно изданных книгах. Например, сборник по Евсевию Кесарийскому, в нем две статьи: христианство и иудаизм с христианской точки зрения и, иудейского пера: христианство и иудаизм с иудейской точки зрения. Таки ж Боже ж ты мой, первая статья куда менее христианская, чем вторая, потому что первая статья совершенно в лезовском духе: виноваты мы перед евреями, а потому Иисус не есть Христос, а вторая написана иудеем, который не хочет обижать христиан, а потому признает, что Иисус есть Христос, но только заявляет, что и еще Ханнан был Христос, и еще кто-то был Христос. Вот символ двух способов борьбы с христианством: грубый, хамский, путем свержения - и утонченный, путем растворения.

В общем, опять Цинцинатти, Вашингтон. Впервые в жизни беру такси. Кстати, с борта самолета глядишь на всю эту россыпь огней уже совершенно спокойно: приелось, скучно, а скучно потому, что знаешь: фонари этого цвета - это перед подъездами, эти огни - автомобильные, эти - хайвэеев. Смысл узнан - и неинтересно. Узнаешь, что такое гора и как она образовалась - и чао, уже и гора не совсем гора, во всяком случае карабкаться на продукт сдвигов земной коры вовсе не так заманчиво как на загадочную устремленность к облакам. Остается одно-единственное в мире, что никогда не перестает быть интересным: человеческое лицо и то, что за ним. Знаешь ведь, как это все образовалось: Господь сотворил, хромосома, детский сад, школа, тыры-пыры. И вот когда все знаешь, психологию изучил, историю выяснил - а фиг тебе, Красная шапочка, все равно остается что-то непонятное и совершенно увлекательное.

Итак, впервые в жизни беру такси в Штатах. В Англии - не помню, писал ли об этом - я ведь накололся, потому что паразит таксист брал с западных людей полтора фунта, а с подобных мне новичков спокойно - три. Об этом упомянул на закрытии в публичной речи кто-то из более опытных людей в порядке юмора. В целом цены мне объяснили, объяснили, что надо брать чек - потому что институт выдал мне на эти четыре или пять дней самостоятельной жизни 250 долларов, которые возвращать, вежливо они предупредили, не требуется, но чеки предоставить крайне желательно. Кстати, в следующем году у них такой программы не предвидится. Итак, таксист - ломаный английский - естественно, завязывает разговор. Он - Господи, помилуй - из Афганистана, с семьей смотал сюда прямо сразу после нашего вторжения. Был очень любезен: "Это ваше правительство, только правительство, ведь народ не был свободен". Ну, я был тоже любезен и при этом, что приятно, совершенно искренен: "Спаси Господи на добром слове, но виноват весь народ, потому что ненавидеть по приказу нельзя, а воевавшие в Афганистане и не только они ненавидели афганцев. Другое дело, что они возбуждали в себе ненависть, чтобы не сойти с ума, чтобы хоть как-то оправдать свое убийственное поведение. Им теперь так же трудно, как афганским ветеранам...".

Самое забавное, что таксист долго не мог найти улицу, петлял, трижды спрашивал дорогу. Насколько я понял, мало найти улицу - семнадцатую в данном случае - улица вовсе не есть тут прямая линия, потому что квартал домов четырехтысячников расположен вовсе не на одной прямой с номерами на 32. Нашли. Шестнадцать долларов. Ну, думаю, это еще ничего. Как бы повежливее дать ему доллар на чай, согласно указаниям? Даю ему двадцатку. А у него уже все продумано: роется и говорит: у вас будет доллар сдачи? А то у меня тут только пятерка и три. "А! - думаю я, - умница!" - Нет проблем, давайте мне три. Так что тут надо быть скрягой и напрягаться, чтобы не дать на чай. При этом он дает чек незаполненный - можешь вписать сто долларов и потом устроить скандал, почему обдирает. Доверие!

По сторонам я уже смотрел не так напряженно, как впервые в других городах - в сиуе указанных выше причин. Ничего принципиально нового нет. Почему-то я думал, что Вашингтон - очень регулярное скопление очень белых бараков. А оказалось, нечто среднее между Лондоном и Лос-Анжелесом. Ехали мы поздно - и все обочины улиц заставлены машинами буквально впритык. Что у них, совсем гаражей нет, что ли? А дома чередуются: то как в Лондоне - большинство - то есть, один подъезд и домик за ним, и так нанизаны как бусы впритык, миниатюрные садики. И все ужасно пестро, пестрее чем в Лондоне: больше объявлений, разноцветья, архитектура безумно разнообразная, в том смысле что чередуются английского типа домики - два этажа, балки наискосок по фасаду - и нечто более конструктивистское.

Впрочем, я прибыл к вполне православной - красный кирпичик, белая известочка, большая луковка на четверике и колоколенка с шатром, кажется - а рядом домик причта. Конечно, привкус американский тут тоже есть: модерновата, в основном, загородочка, и слишком много дизайна с кустиками и травкой. Стою у двери, таксист отъехал. Жму звонок - не слышно. О, думаю, какая звукоизоляция. Никто, однако, не выходит. Жму минут через еще. Никто. Еще. Положение ухудшается на глазах. Оглядываюсь: есть ли где соснуть. Вроде бы есть, хотя последствия могут быть катастрофическими. Главное, спрятаться, чтобы ночные разбойники тебя не углядели. На всякий случай стучу в дверь - и тут же выскакивают мне навстречу. Какой звонок! Все по-домашнему.

Домик этот - интерьеры его - я видел на фотографиях в "Америке", была там статья про отца Виктора Потапова - кстати, карловчанин. Ну, конечно, на тех фотографиях глянцу много, а в натуре дом - живет он не здесь - попроще и чуть погрязнее всего, что я видел в штатах. Разумеется, всякие русские атрибуты, портрет Гоголя на стене - разумеется, из всех русских писателей выбрали украинца. Комната для гостя - кровать не чета американским, скрипит как качели при малейшем движении, а мои движения во время засыпания трудно назвать малейшими. Создалась автоколебательная система: я шевельнусь, устраиваясь - кровать скрипит - я шевелюсь уже от того, что она скрипит - она еще больше скрипит. Но все-таки заснул. Утром обнаружилось, что население дома состоит из некоей сербки - ее я еще не видел, и всяческих убогих: мама с двумя мальчиками из Иркутска, старший на костылях, разрабатывается, здесь всего месяц живут, приехали, может навсегда, старший Сергей, младший Виктор, чуть зажаты. Впрочем, они быстро умотали в школу и по делам. Осталась некая Сара. Азохем вэй! Еврейка с Одессы и с 1920 года рождения!! Здесь нашла убежище от зятя, который недоволен тем, что она крестилась! Дочка в штатах, сын в Израиле, она сама в Израиле еще с 1950-х!!! Узнал, что, оказывается, самоназвание коренных израильтян - "сабра" - означает "кактус". Или плоды кактуса - очень вкусные, но страшно колючие. Прелестно! Ну, я ей свою еврейскую подноготную выложил. После чего спокойно пил чай и ел, а она говорила, говорила и говорила. Больше всего хочет вернуться в Россию и там остаться. Ну, Господь милостив, может, не даст ей этого.

ОКТЯБРЬ 18, ВТОРНИК, ВЕЧЕР. Без четверти восемь вечера, сейчас буду выступать перед прихожанами храма отца Виктора - правда, вряд ли их будет больше трех-четырех. Это Эктон халтурит, все в последний момент организовывали. Точнее, душка Грэг халтурит. Ну, контора она и есть контора, пускай и трижды христианская.

Сегодня с утра взял такси, за шесть долларов доехал до Херитэдж. Можно было не трепетать: ланч был интимный, двое человек из этого фонда и одна православная американка. Натурально, главный субъект оказался не Ариэлем Коэном, а Валерой Коганом из Саратова, пятьдесят девятого года рождения, абсолютно тип Мишки Гальперина, только роющий землю копытом. Какой кайф я словил! В Москве таких необузданных евреев уже не осталось, всех выдавило.

В подъезде шикарного дома фонда все очень мило, только висят портреты всяких знаменитых персон - какой кошмар! Наши уличные живописцы - Рембрандты по сравнению с ними. Невероятно безвкусная мазня. В общем, позавтракали мы на открытой терраске кафе напротив, разъяснил им дежурные недоумения о Православии в Штатах - все на английском. Очень симпатичный был католик, участвовавший в беседе - подтянутый, аристократичный Локонта. После чего я пешочком отправился в "Голос Америки" - через весь центр Вашингтона. Ну, действительно очень похоже на Москву, только всего сильно больше. Пестрая архитектура, ужасно белый дом, перед ним огромнейший сквер - с наш Калининский проспект, дальше огромнейший корпус Голоса Америки - с наш останкинский телецентр.

ОКТЯБРЬ 19, СРЕДА. Почти одиннадцать утра. Вчера прервал писанину, так как пошел читать лекцию прихожанам церкви отца Виктора - в подряснике, все путем. Прошло с большим успехом, я их весьма раскочегарил, и народу пришло на мое удивление много - человек двадцать, при том, что встреча была назначена в последний день. Конечно, все эти эмигранты ужасно смешны: я говорил на русском, хотя совершенно очевидно, что они лучше понимают английский и лучше говорят на английском. Отец Виктор, мне показалось, был доволен.

Про Сару Григорьевну, однако, я самого главного не понял: ее буквально выгнали из дому за крещение и ей негде жить. Охо-хо. Итак, вчера после Херитедж прогулялся по городу, потрепался с Потаповым в его студии и дал ему интервью - так что слушайте Голос Америки. Примечательна сторожиха церкви - точнее, церквеправительница. Она ходит с большой связкой ключей у пояса и изрядно держит тон. Сербка. Как она мне вчера объяснила, когда сербский приход в Вашингтоне раскололся в третий раз, ей сербский национализм надоел и она перешла в русскую церковь: там тоже национализм, но чужой нации, и она на это смотрит спокойно и не без юмора, как на свой родной национализм смотреть не может. Она же при Сарре Григорьевне что-то такое намекала, что недурно бы вызвать полицию, чтобы в доме не ночевали посторонние. Сарра страшно обиделась - почему она не говорят это, обращаясь ко мне? Ночевать же она тут и не ночует, а просто со своими каким-то жалкими котомочками-сумочками ночует в доме неких Лютых. Надеюсь, это все-таки не так серьезно.

ОКТЯБРЬ, 20. ВИДИМО, ЧЕТВЕРГ. ВОСЕМЬ ЧАСОВ ВЕЧЕРА. Пишу "видимо", потому что слегка запутался. Итак, опять в самолете лечу из Нью-Йорка в Бостон. Наконец-то у американцев обнаружился изъян. Нью-Йорк, Вашингтон и Бостон соединены между собой особыми маршрутами, которые и называются "челночными" - то есть, каждый час движутся. Шаттлы, говоря простым английским языком. Вот уж не знаю, не пробуждает ли у них этот термин теперь, после аварии космического шаттла нежелательные ассоциации. Взрываться эти шаттлы не взрываются, однако стойка, за которой они регистрируется, особая, расположена впритык к самолету и весьма далеко от основной стойки Дельты, где все оформляют свои билеты (кстати, все билеты заказные - я-то думал, что тут можно придти в аэропорт и просто купить и полететь - впрочем, просто придти в гостиницу и взять комнату тоже не так просто, теоретически надо обязательно ее заказать - архаизмы, остатки каких-то средневекровых обычаев).

Кстати, на Манхэттене живет прародитель Кротовых - Krotov Adam - именно с "в" на конце, не обамериканился. Звонить ему, однако, не стал.

Ну вот, на посадку идем. Приходится отключаться, не выбрюзжав все.

Продолжаю в доме профессора - Билла Харпера - который меня подобрал в аэропорту, чтобы завтра не забивать голову этими дрязгами. Итак, такси, натурально, подвозит меня к стойке, где регистрируются основные рейсы на Дельту - а тут всегда очереди, Вашингтон и Нью-Йорк ой как летают - я добросовестно отстаиваю очередь и выясняется, что мне нужно сесть на автобус - бесплатно, правда - и он меня довезет до нужного прилавка, сиречь терминала. Ну, вот из Вашингтона в Нью-Йорк я так бежал и чуть не опоздал, а из Нью-Йорка в Бостон еще хлеще: прибыл за десять минут до отправки рейса и тут выяснилось, что уже все места заняты. "Мы пустим дополнительный рейс, в семь часов будет дополнительный рейс" - ушел-то самолет в полседьмого. Хрен вам! без четверти семь запустили на посадку и тут же включили объявления, чтобы пристегнули ремни - то есть, взлетаем, никаких компьютеров. И вот в таком манере мы просидели сорок пять минут, - потерянное время. А еще было потеряно, пока ждал этого автобуса - щас придет, щас придет. Сказали бы прямо: через пятьдесят минут, я бы почитал или пописал бы дневник, запал был, а так протоптался на тротуаре словно филер.

Впрочем, Аллах с ними. Итак, позавчера, в Вашингтоне с утра. Проспал долго, встал в девять. Пришла сербка - Косора - которая у Потапова хозяйка церкви и живет при храме. Невысокая худая женщина лет пятидесяти с..., характер нордический, у пояса - впрочем, это я кажется писал. Показала мне церковь - очень мило, иконы хорошего письма, и удивительно приятно все пропитано запахом восковых свечей. У нее свой небольшой садик, она его культивирует - вообще выйдешь из дома, так точно деревня, только что петух не кукарекает.

Храм заложен по инициативе Иоанна Сан-Франциского - Шаховского - его секретарша мне писала из Санта-Барбары. Иоанна канонизировали в июле, почитают его страшно. В общем, ничего от того Иоанна, которого я знаю по его книгам, не осталось, остался грозный, но чудотворящий архиерей.

Косара - рычаг, благодаря которому Потапов остается парить над храмом - у него есть замечательный пожилой протоиерей, есть какой-то напарник, но не пришел. Она контролирует процесс отирания около церкви убогих и странных людей, вроде Сарры Григорьевны. Ко мне она прониклась некоторой симпатией, попросила объяснить ей разницу между апофатическим и катафатическим богословием - она переводит статью какого-то сербского архиерея про то, что сербский народ, мол, потому европейцами непонят, что он народ апофатический, молчащий, а европники все позитивисты. Дурацкая, надо заметить, концепция: богословские термины сами по себе метафоры, а если их прикладывать к нациям, то метафора получается в квадрате.

ОКТЯБРЬ 21. ПЯТНИЦА. Утро. Через сорок минут Харпер приедет забрать меня в колледж, а пока я, свежевымытый и слегка выспавшийся, сажусь пописать. Вот ведь поистине шутки Божии: не только беда не приходит одна, но и счастье всегда приваливает с какой-нибудь бедой. Поехал в Штаты, наслаждайся - но вот тебе, словно долька лимона, эта странная аллергия. То есть, наслаждайся, но тело тебе будет напоминать, что в жизни есть не только удовольствия.

Итак, эта самая Косара сказала мне, что ей, несмотря на весь мой юмор и веселость, видится во мне нечто - тут она перешла на характерный для христиан некоторого типа шепоток - нечто, как я понял, глубоко трагическое, чем я делиться то ли не могу, то ли аудитория недостойна. Это было, конечно, весьма лестно: знать, что в тебе провидят эдакие глубины. Я вчера над этим думал на Университетской улице, около кафе Никбосера, совсем, как потом выяснилось, недалеко от дома, где пять лет жил в Нью-Йорке Маритэн (это французский неотомист, младший друг Бердяева). Понятно, что никакого такого трагизма во мне нет - тоже мне, мировая скорбь! А есть просто некоторая пошлая скука, тоска, унылость, - сопротивление, в сущности, Христу. Вот и все. Не хватает элементарной баптистской способности радоваться тому, что "Христос меня любит". Наверное, потому не хватает, что радоваться этому так - не для меня. Это было бы и неискренне, и натужно, и картонно, сказать: вот, рядом со мной Христос, чего ж я буду грустить. Присутствие благодати, присутствие Его всегда рядом, только это присутствие особого рода, это присутствие не скрипача рядом со скрипкой, когда действительно было бы странно со стороны скрипки унывать: чаво это я не играю духом? Это присутствие мелодии в скрипке.

Кстати, вот вчера я подумал: музыка-то тут звучит тихо как в крематории, это верно. Однако не является ли это постоянное музыкальное сопровождение частью того, что обеспечивает американцам ровный и, с русской точки зрения, весьма благожелательный модус поведенди? У нью-йоркских таксистов и то музыка звучит постоянно, правда, перемежаясь некоторыми рекламами и прочими сатанинскими нашептываниями. Писали же лет двадцать назад, что коровы больше и жирнее дают молока, если в коровнике транслируют записи Чайковского (или Баха, не помню). Может, и в нашем свинарнике музыки не достает?

Купил в Б.Репе десяток дискет за пятнадцать долларов, а сегодня с утра обнаружил в бостонской газете, что тут крупный компьютерный магазин продает сотню за тридцатку. Чтоб мне пропасть, разумеется куплю!

Позавчера отец Патрик промахнулся: он должен был приехать за мной, чтобы отвезти в Институт религии и демократии, а он решил, что я живу в самом доме отца Виктора, а не при храме, поехал туда. Так что отвезла меня - весьма любезно с ее стороны - Косара. По дороге я помянул, что был в Херитедж фаундейшн - так она прямо взвилась, и мне пришлось уронить также, что это о. Виктор мне там встречу организовывал - тут она чуть подостыла. Но объяснить свою позицию сочла нужным: она не любит, когда ее заставляют выбирать между капитализмом и социализмом. Мол, если ты не за миллионеров (как Херитедж фаундейшн), так обязательно коммунистка. "А я антикоммунистка, но я и против фашизма". Бежал-то ее отец еще от короля Александра... Херитедж видится ей чем-то весьма фашистским. Я все эти дни тут спрашивал - и Дила, и Билла - что они на этот счет думают. Первый сказал, что это все чепуха, Херитедж просто консервативен, второй сказал примерно то же, однако сформулировал еще, что во время холодной войны многие продались капиталистам с потрохами, без разбора воспевая всякий капитализм. Гм! Ясно, что меня-то эти капиталисты не покупают, а так, чуть прикармливают, и совершенно не будут возражать, если я встану в позу и впендрюлю им пару филиппик насчет "раздай богатство". Только хотел бы я знать, что мне все-таки делать с неизбывно пребывающим в моем сердце утопическим социализмом? Не тратить же его на филиппики.

Итак, имел я встречу в Институте религии и демократии. Заведение возглавляет Диана Ниппер, влачит заведение жизнь жалкую и вялую, но на встрече было человек десять постороннего народу и вышла она интересной. Кстати, на ней присутствовал некоторый русский из МГУ - думаю, моих лет, но выглядит куда старше, потому что кожа у него какая-то нездорово ало красная, напоминающая скверный портвейн. Вот человек здесь не случайно, как я, а закономерно: по обмену приехал, направлен на год /!мне бы тут неделю спокойно посидеть!../ Университетом - значит, заслуженный, видимо, человек. Марксист, чего и не скрывает, с кафедры философии и истории мысли - атеист, чего тоже не скрывает. Ну, пить он, возможно, способен и меньше. Однако было бы странно этого с него требовать, потому что образовавшаяся пустота неприлично бы зияла как не знаю что, ведь мыслить он органически неспособен - поразительно, как система отбирает только клинических идиотов, прости Господи. Американцы, сжалившись, спросили в какой-то момент его, что он думает по поводу моих словес - сжалившись над ним, но и мне было хорошо, имел возможность сожрать свой сэндвич, что и сделал - так что он понес! Английский преотвратный, но значительно лучше мыслей, которые сводились к тому, что в России все очень плохо. Что Ельцин жидо-масон, он американцам не сказал, но мне потом - поехал со мной к Библиотеке конгресса - что-то такое многозначительное брякнул, показывая на какой-то крупный еврейский банк. Он еще и английского не понимает, ведь я же американцам поминал, что я наполовину еврей - но я говорил быстрее, чем он способен понять. Ну, может встретимся еще в Царствии Небесном, если он за меня там похлопочет.

После чего отправился в Библиотеку конгресса, где с Сержем Дассом пошел к Биллингтону. С Биллингтоном разговор шел в присутствии двух секретарей - мужского пола специалист по России (Биллингтон по славянской Европе) и женского пола незнамо почему. Специалист по России имел роскошную, окладистскую бороду, начисто выбритый череп, так что отчасти напоминал моджахеда, а отчасти Сергей Сергеича Бычкова - последнего, правда, более хладнокровным взглядом. Ну, поговорил с тезкой - Биллингтон тоже Джеймс - и рванул в Нью-Йорк. А сколько было мороки и пота со сдаванием портфеля и чемодана в камеру хранения при этой библиотеке! Всучил я Биллингтону свой листочек по статьям о.А. - может, хоть этот поможет, журналы у них точно есть.

Провидение: в Нью-Йорке не было дождя только вечером того дня, когда я приехал - ну, в самом начале чуть моросило, но нормально - и утром на следующий день. Когда же я в полпервого стартовал из гостиницы на свиданку, начался крепкий дождь. Но когда я вышел из Уолл-стрит джорнал, он опять прекратился. Весьма, весьма любезно.

В гостинице сперва произошло некоторое недоразумение: Эктон оказался там незарегистрированным, хотя я подозреваю, что просто кто-то вместо моей фамилии записал фамилию Грэга - она им показалась знакомой. А это как клуб - ночуют либо члены, либо гости членов. Цена, впрочем, почти одинаковая для обоих типов. Позвала она какого-то старшого, толстого и высокого молодого человека с кастрачьим голоском, который, однако, был весьма добр и послал меня на восьмой этаж - последний. Оттуда я созвонился с Репой, они сконтактировали с дамой и все уладили. Пообедать, однако, было нельзя - то есть, поужинать: в ресторане гуляли женщины-республиканки, и, судя по доносившимся оттуда звукам, ни на одной из них не было ни клочка одежды, а развлекались они исключительно садизмом и мазохизмом. Шумно было, одним словом.

Ну, я пошел посмотреть дешево поесть. Боже мой! отель-то в центре Манхэттена, в самом престижном месте. На углу - Банк Ирландии - угол 51 улицы с 5 авеню. 5 авеню - не просто самая роскошная. Это позвоночник Манхэттена, а все пересекающие ее перпендикулярно улицы - ребра. Это значит, что нумерация домов особая: к западу от 5 авеню - так и числится: 1, 3, 5 Запад, к востоку от 5 авеню - 1, 3, 5 и т.д. Восток.

Из окна моей комнатки я углядел небоскребище и решил, что это и есть Эмпайр Стейт Билдинг. Хрен, у этого небоскребишки даже имени не было, так - торчит себе и торчит. А доценту из МГУ было бы интересно узнать (он-то год сидит только в Вашингтоне. Только! Библиотека Конгресса!!), что за углом я обнаружил еще небоскребишко с огромными тремя шестерками, сияют на верхнем правом углу.

ОКТЯБРЬ 21. Опять пятница и опять вечер. Жду званого ужина, который устраивает Харпер - собственно, званы только двое из их знакомых.

Кстати, вот где проверяется качество среды: в несолнечной обстановке. Когда солнце сияет, так и дерьмо кажется золотом, а вот когда пасмурно - как сегодня весь день, как вчера в Нью-Йорке - тогда и выясняется, хрущоба перед тобой или все-таки произведение архитектуры. Здесь, в Новой Англии - это даже не Бостон, а Хамильтон, городишко назван в честь погибшего на дуэли одного из отцов-основателей Штатов Шуры Гамильтона - дом одноэтажный, отчаянно пахнет соснами, потому что кругом сосны. И все очень красиво. Чередуются желтые и зеленый цвета, а к этому прибавляется очень красивый багровый и красный. Все чисто по-английски - одно слово, новая Англия. А хозяин этого дома еще и англоман - по матери шотландец, правда, но отец чистопородный англичанин и переехал сюда, то есть сравнительно недавно американец. Но, пожалуй, британской сдержанности в нем меньше, чем в Филиппе Янси, а есть игра в сдержанность и некоторая административная замкнутость - я так понял с его слов, что он более сейчас администрирует, нежели читает. Средняя же нагрузка у профессора девять часов в неделю. Что не так мало.

Итак, вернусь к порядку. Разместившись в гостинице в Нью-Йорке пошел искать чего дешевого. Набрел на Макдональдс, где и спустил семь долларов наличными. А потом как-то вывернул на Бродвей. Потом я еще не сразу нашел дорогу назад, потому что высчитывал просто, что иду по прямоугольнику, а оказалось, что Бродвей - единственная из улиц на Манхэттене - пересекает его по кривой, так что обратно надо было отсчитать больше кварталов, чем по дороге туда. Трапеция, одно слово.

Я, самое что смешное, не сразу понял, что иду по Бродвею. Ну мало ли в Нью-Йорке больших улиц! Но их мало, просто эта прославлена. Да, очень много иллюминации. Да, очень много небоскребов. Публика выходит из театров - было поздно - о, какая богемная, но в то же время без выпендрежа. Выпендрежная, очевидно, даже до тротуара дойти не успевает, кадиллак в ложу подают.

С небоскребами, замечу, такая смешная штука. Когда ты на Бродвее и смотришь вперед и назад и вбок, срабатывает какой-то любопытный оптический эффект и не видно, насколько один выше другого. Просто все очень высокие, и Эмпайр стейт билдинг в ракурсе с самого подножья точно такой высоты, как небоскреб в три раза меньше. Так, я думаю, и седьмое небо с земли точно такой же высоты, как третье или первое. Только потом, увидев Манхэттен сбоку - а меня таксист из-за часа пик вез обратно в аэропорт через Бруклин - я оценил действительно неимоверную высоту этого небоскреба.

Точно также не воспринимаются небоскребы вообще как небоскребы, когда едешь в такси, когда поле зрения ограничено механически или внутренне - то есть, задумался и прешь себе. Думаю, что американцы обращают на небоскребы мало внимания, они вряд ли фигурируют в восприятии нью-йоркца более, нежели иконы на западной, задней стене православного храма - в восприятии глядящего на иконостас молящегося.

Ночью небоскребы казались величественнее - черные поблескивающие от дождика громады. А днем оказалось, что они куда меньше блестят, нежели небоскребы в Гранд-Рэпидзе. Те целиком из стекла, а эти в основном - они ведь старые - просто очень высокие каменные дома с маленькими стеклами. Это относится и к Эмпайр Стейт. То есть, ощущения глянца, блеска - нет. И все в целом ужасно напоминает Москву. То есть, Москва по сравнению с Нью-Йорком все равно что полусдутый - ну, на три четверти или даже да пять шестых сдутый - воздушный шарик. Нью-Йорк шарик туго надутый. Но качественной разницы нет. А уж когда едешь по Бруклину - тьфу, Москва Москвой - ну, с примесью лондонского. Во всяком случае, ничего такого.

На Бродвее, кстати, каждый второй магазин торгует именно тем, чего я до сих пор в Штатах не видел - электроникой. Торговцы в основном испаноязычные. Завалом всего завались, но сказать, чтобы сильно дешевле, чем в Москве - по-моему, нет. Так что они остались при своих. Я не купил замечательную - по-моему - черную кожаную жилетку с замечательными, на молнии, карманами. Я много чего не купил. По дороге зашел в один антикварно-ювелирный магазинчик. Там закрывали лавочку, о чем и извещали покупателя - мол, цены снижены, распродаем все. Ну, если это низкие цены... Хотя, полдюжины серебряных бокалов с позолотой да за 30 долларов - дешевле, чем в Москве. Но факт тот, что меня сразу симпатичный восточный человек стал выспрашивать, не ученый ли я - да, - откуда - из Москвы - а у меня первая жена была из Ленинграда - ну, надеюсь со второй вам повезло больше! - тут диалог запнулся, потому что юмора он явно не понял. Короче, оказались правоверные евреи - я им повинился, что по матери еврей, они страшно обрадовались и принялись меня убеждать, что даже крещеный я все равно имею право на израильское подданство. Напротив их магазинчика был зажат меж двумя небоскребами крошечный четырехэтажный домик - тут такое сплошь и рядом, частная собственность, это все врал Золя, что маленьких ломают, как раз частная собственность дозволяет пестроту - и в нем, как крупно сообщалось в объявлении, "русская чайная". И русский и американский флаги. Ну, туда я, конечно, не пошел.

Из увиденного на Бродвее запомнилось одно: реклама кроссовок Рибок. Самая неяркая. просто на черно-блестящем асфальте вдруг ты видишь светящиеся следы, довольно большие. Они появляются и исчезают - их три - как будто кто-то идет невидимый. Оглядевшись, видишь в витрине магазина небольшие проекторы, которые то открываются, то закрываются шторкой. Просто, как все гениальное, хотя и не гениально. Еще было соблазнился в одной боковых улиц огромной светящейся надписью "Сейнт-Джеймс" и свернул туда. Какой там святой Иаков! Просто еще один музыкальный театр. А напротив - как раз тот, в котором идет уже который год "Призрак оперы".

Прошел мимо Рокфеллеровского центра - большой центр, ничего не скажешь. Но что значит "большой"? Опять же, наш центр международной торговли, раза в два выше (может и больше, но этого уже не воспринимаешь) и раза в четыре шире. Разница чисто количественная. Правда, когда повторяется многократно, как в Нью-Йорке, нечто качественно новое появляется - так великая ектенья все-таки качественно, а не только количественно отлична от однократного "господипомилуй".

Но самое, пожалуй, яркое впечатление - это новая мода, в Москве, во всяком случае, я ее еще не видел: в рюкзачок, в кроссовки вделана пластиночка, подпитывается батарейками, и периодически вспыхивает красным. Человек идет в одном ритме, сбивчивом, живом, человек бежит или стоит - а нашивочка все мерцает. Впечатление как от сращивания человека с роботом.

Напротив собора святого Патрика - огромнейший монумент: черный мужик, но не негр, держит огромное колесо. Ужасно импозантно и нелепо. Долго крутился в фойе национального музея у их реплик всяких цацок - особенно красив нож для разрезания бумаг, копирующий ренессанскный папский нож. Но все-таки ничего не купил, пожидился.

Встреча в ресторане с одним католическим философом-издателем, в Уолл-стрит-джорнал в парой журналистов, - честное слово, что их подробно описывать? Хотя любая из них может оказаться важной (философ, к примеру, предложил помочь с изданием Бердяева - на английском, а там, глядишь, и русского сбацаем). Новизны в них уже не было, а гнездо мирового империализма оказалось еще одним небоскребком. Я долго стоял около него, ловя такси и отбиваясь от навязчивого предложения со стороны водителя шикарного лимузина, который, видиом, хотел подхалтурить - но мне-то нужен чек, который нью-йоркские таксисты исправнейшим образом выдают.

А сегодня в колледже прочел лекцию о Бердяеве и его социальных взглядах - для профессуры. Вроде бы, не без успеха. И опять же - двое русских. Один протестант, друг Семченко - директор издательства Протестант - который сюда перебрался на постоянное жительство и делает небольшой бизнес. Другой - другая - из Ленинграда и, что любопытно, опять же жена американца-бизнесмена, который тоже присутствовал. А потом Билл повез меня в книжный магазинище - почти ничего не купил, в игрушечный - купил ребятам пару цацок. Искали по видео фильм о Льюисе, не нашли, но зато я увидел, сколько может быть в природе видео и дисков. Ого-го! Еще раз побывал в продмаге - ох, нет, лучше не надо, к этому привыкнуть трудно, особенно без денег. Ну, вот, кажется, я и наверстал все. Наверное, были какие-то мысли и наблюдения, но я ведь блокнота не веду. А так - чего-то слегка устал. И скучаю по тебе.

23 ОКТЯБРЯ. Воскресенье, пять часов вечера.

Попался в ловушку и сижу в предвкушении пренеприятнейшей ночи. Сказался мой билет - ваучер. Если мест нет, меня сажают. И вот результат: мест в самолете на меня не хватило. Не только на меня, впрочем, но это уже другой вопрос - остальные американцы, они позвонят, переночуют и пр. А я простой советский психопат. Поэтому я не стал звонить ни Хиллу, ни Харперу, чтобы кто-нибудь из них приехал, подобрал меня, я бы у него переночевал, а наутро отправился в путь. Мне придется сейчас три часа сидеть в Бостоне, в полдевятого я полечу в Цинцинатти, там всю ночь сидеть в аэропорту с тем, чтобы в девять отправиться в родную репу. Это все очень пикантно, если учесть, что у меня завтра еще и лекция в половине четвертого. Впрочем, отоспаться успею. Итак, иерархия ценностей: лучше промаяться ночь в аэропорту - а я, надо признаться, после ночи в Вильнюсе терпеть не могу спать в таких условиях - либо отягощать собой американских друзей. Но вот вчера, после лекции в колледже Хилла, я два часа объяснял русскую специфику супружеской паре - он американец армянского происхождения, типичный армянин, по-русски ни в зуб ногой пока, жена просто чистопородная американка-блондинка пепечалька, готовится к поездке в Москву через год с тем, чтобы жить в Москве лет пять и организовывать там дочернюю общину. И вся эта русская специфика выходила такая, что - "совок", не знаем границы в общении, отягощаем собою чрезмерно, хотя готовы в ответ принять отягощение же на себя. Кент при сем был, кивал и приводил весьма красочные примеры. Ревность русских: как они содрогались, если он упоминал, что встречается еще с кем-то; постоянная вероятность того, что с тобой дружат из корыстных побуждений. И после этого я, между прочим, увожу от Хилла целую сумку книг - правда, с несколько чистой совестью, потому что все-таки это книги, во-вторых, он сам предложил, в-третьих, насколько я понимаю, они ему не понадобятся. Но как после этого звонить и отягощать?

Из событий последних дней особо отмечу в пятницу - вечером Харпер позвал знакомую супружескую пару - директор местной христианской школы с женой - и один из коледжских профессоров - на обед. Насколько мне объяснила его жена - все время, кстати, после простуды, гундосящая, но переносящая все это совершенно героически - термин ужин здесь иногда используют, но реже, как, к примеру, вчера Хилл, жена его и я поужинали - то есть просто сходили в соседнюю забегаловку-кафе, содержимую итальянской семьей, и съели там сравнительно немного. Ужин легче, обед капитальнее и торжественнее, а время одно. Точно так же есть "ланч" - полуденный перекус, а есть "ланчеон" - это когда я, к примеру, имею место быть и читать лекцию. Так в монастырях монахи ели, а кто-нибудь им читал житие святого; вот и в Гордон-колледже профессора кушали, а я им о Бердяеве. И не без успеха.

Вечер с американцами был необычным опытом, потому что я был ими принят - в порядке вежливости - как "свой", и они не на меня пришли, а просто посидеть. Как я понял, бывает это довольно-таки редко, не каждые полгода, потому что уже в самом конце ужина один из них заговорил о больной и неприятной истории - на свадьбе сына Харпера, тому назад уже не один месяц, органист был недоволен органом, Харпер был недоволен органистом, кто прав, кто виноват. По Харперу, конечно, вышло, что прав он. Проблема была в том, что, видимо, органист был нанят кем-то из общих знакомых, кто харперовские упреки воспринял как обиду лично себе.

Говорили совершенно как в России - обо всем: о политиках и о литературе, о последней, правда, немного. Мой вопрос - какой конфессии кто-то из кандидатов - повлек перебор всех американских президентов с указанием конфессиональности; любопытно было, что неизвестна конфессиональность одного - Линкольна, который, видимо, был всего лишь деистом с христианской терминологией, вроде Исаича.

Отсюда вытек вопрос о каком-то нынешнем сенаторе, который-де обладает величием, подобным величию Вашингтона, Линкольна и прочих - величественость такого рода может-де и быть лишь у представителей законодательной власти, но никак не исполнительной.

Тут уж я позволил себе вмешаться и указать, что двести лет назад вообще по-другому жили люди, ориентировались на себя и на узкий круг себе подобных, а не на широкую рыночную публику - отчего и такое выражение на лицах портретов, будто перед портретом никто не стоит; они даже художника в упор не видели, полная самодостаточность.

Мысль Харперу понравилась, и он в подтверждение ее напомнил, что и демократической в нынешнем смысле слова тогдашняя избирательная система не была, потому что голос один процент населения - богачи. Так что откуда уж тут величавость, а главное, замечу, на хрен она нам сдалась?

Много говорили об эпидемии исков к учителям по обвинения в сексуальных посягательствах - приятель Харпера теперь, если вызывает в кабинет студентку - или студента, без разницы - дверь принципиально не закрывает. Сдирают возмещение за совершенно смешные вещи. В одном колледже устроили идиотские гонки - на коньках с холодильником на хребте - и, разумеется, одному кому-то хребет слегка покарежило. Он подал в суд на изготовителей холодильников - почему не предупредили в инструкции, что нельзя с ним бегать на спине. И получил компенсацию.

Поэтому в паспорте к автомобилю теперь пишут совершенно невероятно оговорки о том, чего с и в автомобиле делать нельзя, иначе фирма не несет ответственности. Ну, к примеру, нельзя сушить волосы под автомобильным кондиционером. Засосало у кого-то, что ли?

Секрет с исками в том, чтобы не запросить чрезмерной суммы. Поэтому идиот, бегавший с холодильником, был достаточно умен, чтобы запросить пять тысяч долларов - часовая консультация с хорошим адвокатом может обойтись фирме дороже, почему она предпочитает заплатить. А вот дура, потребовавшая с Макдональдса три миллиона за обжегший ее кофий, была Маком доведена до суда, выиграла иск, но сейчас Мак апеллировал в Верховный суд и, мне кажется, дело выиграет.

Разбирали еще, какие колледжи хорошие - причем одним из главных критериев была христианская атмосфера в колледже - это потому что у гостей дети, которым сейчас самая пора поступать. Отвечал, как эксперт, Харпер. Ни один из тех колледжей, где я был, он даже не упомянул - как и колледж Хилла - все католические, о которых я робко спросил, отмел оптом. Всюду секуляризация и даже профессора-атеисты! Студенты курят! Но десяток епископальных колледжей - и не только, но, в общем, реформатских - он насчитал. Разумеется, сам он и его друзья принадлежат к епископальной церкви - англиканской, той, в храме которой в Москве засела фирма грампластинок.

Однако ни малейшего духа ханжества во всем этом обсуждении не было. Более того: было вино - а Хилл, например, не допускает и мысли о том, чтобы кто-нибудь из людей подобного направления выпивал. Пили, правда, миниатюрно. Пятьдесят грамм водки - два часа. Разумеется, хмеля ни в одном глазу. Да еще все время крематорствует тихая музыка - хоры Генделя, кажется. Как при такой музыке побуянишь? И очень умные мужики, между прочим. Колледж Хилла пользуется у них репутацией низкой. В общем, приятно посидели, а я получил представление о том, как общается американская интеллигенция. В общем, близко к нашему - только добрее. Пресноватее? А вот так я не скажу, потому что чего соленого в желчи и яде, которым мы уснащаем наши беседы? Грызня очень даже пресна.

В общем, нет в американцах того, что я назвал бы российской общей озлобленностью - подозрительным цинизмом. Они не ищут подтекста - может, им психоанализ поперек горла встал? Поиск подтекста - дело не столько мудрое, сколько перемудреное; у американцев-то жизнь получше выходит, чем у нас, значит, не так уж глупа их наивность и не так уж умна наша проницательность.

Кстати, местов не хватило в самолете, видимо, потому что вечер воскресенья - все возвращаются на место работы. Паразиты, им самолет просто заменил уже электрички.

Ой! сижу, пишу в Словарь совр пороков про Озлобленность - а тут мимо идет индус, на индусе бурнус и черные сталинские трусы. Или, может, шорты, однако выглядщие совершенно как черные сталинские трусы. Такого коктейля я тут еще не видел.

Да, скажу так к вопросу об американской атмосфере - это вроде того, как Кир Булычев в не самой удачной своей повести изобразил путешествие из Гусляра пост-горбачевского в Гусляр, где Горбачева свергли брежневисты. Америка по отношению к России - это как вторая часть Мертвых душ по отношению к первой, это будущая Россия, какой я бы лично хотел ее видеть. Что, исправившись, мы не станем ни современной Францией, ни современной Англией - не сомневаюсь. А вот на Америку мы, исправившись, походить станем, сомнений нет.

Озлобленность дописал. Я-то особенно расстроился даже не из-за ночи в аэропорту - засну как миленький, а чесотка моя мне и так отравляет ночное именно существование, ибо ночью разыгрывается - кстати, выяснил, что те, у кого в Штатах нет медицинской страховки - сорок процентов населения, однако - просто приходят в больницу, в отделение срочной помощи, и там эту помощь получают, хотя, конечно, пересадки сердца им тут не делают - я особенно расстроился, потому что вечером вчера у Кента работал, конспектируя книгу о Шестове - точнее, то, что там о Бердяеве - а у Кента в доме розетки все старые, нет дырки для заземления, и я работал на батарейках, и они подсели, времени и места подзарядиться не было. Что ж, думаю, нешто и пописать не удастся - а у меня как раз чесалось пописать. Но американцы-таки уснастили аэропорт розетками, так что я пишу и одновременно подзаряжаюсь. Однако ночка мне предстоит... Впрочем, я так нервно и плохо спал в предыдущую ночь - может, это поможет заснуть в кресле.

Итак, Кент. Его церковь - Первая назорейская - для Шэрон всего-навсего секта, то есть культ в лучшем смысле слова. Пойнт-Лома рядом с Шэрон, где я выступал, это как раз та же деноминация. Сам Кент пытался мне слегка втереть очки, уверяя, что они - уэслианцы. Но Уэсли помер в середине семнадцатого века, а они организационно оформились в конце прошлого. Колледж в Кинзи - городок под Бостоном - существует четыре года, из них два он его президент. Студентов 600 человек, что в два раза меньше, чем в Гордоне. Показал мне весь колледж - по американским меркам небольшой, мужское и женское общежитие, дом культуры, спорткомплекс, библиотека четырехэтажная. Все хорошо, скромно, со вкусом, под старину. Дом у Хилла не хилый - трехэтажный, огромнейший, с подвалищем. Не по чину дом, жена его объясняла при мне, как это он им так дешево достался, но я не понял деталей. Ужасно симпатичные у Хилла дети. В ресторанчике я с профессурой отланчевал, прочел свою лекцию.

Потом пару часов говорил с армянином. Потом пару часов походил по городу. Миленькое старинное кладбище. Город знаменит тем, что он - единственный в Америке, давший двух президентов. И об обоих никто не помнит, кажется мне. Оба - Адамсы, один был сразу после Вашингтона, второй его, кажется, внук. Самые богатые здесь землевладельцы. Адамс-первый на этом городском кладбище обустроил могилы своего прапрадеда - первого Адамса в Америке, бежавшего сюда, как сказано в эпитафии, от преследований Дракона в Девоншире - в общем, пуританин. Накупили они тут землищи, устроили пуританское житье - совсем недалеко Салем, где был знаменитый процесс над ведьмами, и Уиствич, аналогично. Правда, недалеко и место, где жил Торо - Уолден. А природа точь в точь такая, как он описал. Но как понять Торо и саму его безумную идею, не побывав в Штатах! Когда затем повалили католики-ирландцы и пр., земли уже не было, Адамсы доминировали. Эпитафия заканчивается перечислением добродетелей этих первых поселенцев - начинается дивно православными смирением, кротостью и пр., и вдруг где-то после шестой бац: "индустри". Предприимчивость, значит. И поехало...

По кладбищу, разумеются, бегают белки. Они тут везде, но на кладбище просто как лягушки. Кладбище крохотное, могил позже середины прошлого века нет. А надгробия - просто вертикально поставленные плитки с надписью. На большинстве указан лишь год смерти, но не рождения и не возраст. Похоже на воткнутые в землю шоколадки. В Репе, однако, кладбище еще непривычнее: просто холм, а в нем торчат букетики - над могилой натыкают цветов и все дела.

Перед кладбищем было огромное дерево - вообще здесь деревьев за тыщу лет очень много, и видно, что не врут - толстенные, дубы в Коломенском меньше - и оно все чирикало. То есть, как будто в ветвях огромный инкубатор с цыплятами. Потом я допер, что это перелетные птицы. Очень мило.

Вечером любовался хилловой библиотекой - огромная, куда большей Янси. И он-таки презентовал мне, во-первых, всего своего английского Бердяева - а если мне делать Б. на английском, это просто бесценно - а во-вторых, десятитомную историю церкви, которой и у букинистов нет - я искал и запрашивал - и стоит не меньше сотен четырех. Впрочем, он сказал, что оформит это как подарок благотворительный - скостить сумму налога - а письмо от меня благодарственное сам напишет, печатей тут никто не требует, а мою подпись он как-нибудь изобразит. И ведь не соврет при этом. О американская простота нравов! Единственная порода людей, которых тут не штрафуют за езду - священники; полиция предполагает, что у них всегда что-то чрезвычайное: умирает кто или заседание Синода. У дорог кстати, не обочина, а плечо. Впрочем, если вдуматься, то и обочина - от слова "бок", предполагает, что дорога существо одушевленное. Разница та, что если "плечо" - то дорога стоит, а если "бок" - то лежит.

Гуляя по городу, шел к заливу, но по пути набрел на супермаркет "Стоп энд бай" - как хорошо, что тебя там не было, ты бы сошла с ума. И там вхожу, видеоотдел, беру фильму в руки - а они дают ее только в прокат. Они меня послали в видеомагазин неподалеку - я туда. По дороге спросил дорогу - мужик шел на работу в кинотеатр. Так выяснилось, чть мать у него - родилась до революции, в России - а кинотеатр редкостный, построен в 1920-х и сохранил первоначальную наружность - приглашаю от всего сердца. Но фильмы и там не оказалось. Потом Хилл обзвонил такие салоны и выяснил, что фильма, во-первых, нет, во-вторых, он только в прокате, а если и будет, то за сто долларов - торопятся делать деньги. И кстати, фильм существует в двух вариантах: Би-би-си, где больше про Льюиса-религиозника, и Горкинса, амекриканский, где упор на его амур.

Жена Хилла Джанет очень красочно мне описала, как впервые девочкой прочла "Унесенные ветром" и восторгалась главной героиней - какая она самостоятельная - и как потом, в 30 лет прочтя, ужаснулась этой особе.

Пока я ходил за видео, стемнело, пришлось возвращаться. По дороге чуть сбился и попал в другую сторону - допер до какого-то придорожного одинокого здания с надписью "Итальянский клуб социальной помощи". Перед подъездом стоял изрядно нагрузившийся итальянец и курил. Дорогу, однако, объяснить сумел - сумел объяснить, что я не туда иду, во всяком случае.

Сегодня утром был в церкви Хилла на богослужении - ну, просто утренник и меньше сердечности и общинности, нежели у Янси. Однако все же и без той помпезности и надрывности, что в службах, показываемых по телевизору. Перед службой час - библейская группа, последняя глава Римлян. Вел не Хилл - дама преклонных лет. Вот когда я почувствовал, что изменился: раньше бы первые мысли при взгляде на собравшихся были бы бы циничные и нехорошие: глупые, корыстные, актерствующие, кто-то утверждает себя, кто-то стелется. А теперь - нет, даже не хочется начинать так думать.

После чего Хилл отвез меня - и жену, и дочь - в центр Бостона, где мы сперва поели в ресторанчике от пуза - я взял мясное ассорти, хо-хо! Почки, баранина с косточкой, свинина с косточкой, говядина отмаринованная совсем как в Вильнюсе - помнишь Локис? И прогулялись по улице вроде Арбата, только все сильно веселее и лучшее и дороже, правда. Зашли в исторический дом - вроде ратуши - где бостонцы собирались и обсуждали, как восстать против англичан. Очень милый был экскурсовод негр - с огоньком, народ сидит, он вещает, но вполне искусно. А закончил прелестно - и теперь этот зал считается колыбелью демократии и свободы /действительно, так прямо и написано на табличке у входа/, здесь выступал - вереница президентских имен - и даже я перед вами выступал, спасибо за внимание.

Купил тебе точную копию декларации независимости. Кстати, в Квинзи на одном из домов я заметил табличку: "Тут шестьдесят пять лет жил патриот имярек". Патриот - значит участник войны за независимость. Однако почему такая честь этому? А он был в числе подписавших декларацию и стал даже занменитее других. Всякие там Вашингтоны-Джефферсоны подписались мелким аристократическим бисером, а этот крупнее и выше всех засандалил свою имя-фамилию, так что с тех пор, когда хотят шутя сказать: "поставьте свою подпись", говорят: "сделайте имярекство".

Ну, вот, наверное, и все, дорогая Ирина Николаевна. Вторая попытка - вдруг опять не улечу. Впрочем, хрен разницы - буду дремать в Бостоне.

А вот статья, написанная и по английски, и - разумеется, совершенно иначе, но идея та же - по-русски [была напечатана в "Общей газете". а "Московские новости" отвергли как непонятную для атеистов - хотя зачем на них равняться?..]:

КТО НЕВИДИМ - НЕПОБЕДИМ

Современная Россия боится клерикализма, современная Америка боится секуляризма. Мыслящая публика в обеих странах имеет свои резоны. В России правительство. вопреки ясно выраженному общественному мнению, выделяет Московской Патриархии миллионы долларов - то ли в безумно льготный кредит, то ли насовсем. В Америке школьникам запрещено читать Библию даже на переменах и носить какие-либо христианские символы. В России Президент демонстративно усаживает Патриарха одесную себя, а премьер-министра - ошуюю, министры обороны и образования ездят к Патриарху на поклон, образовательный канал остается жив лишь благодаря заступничеству Патриарха перед Президентом. В Америке правительственный комитет разрабатывает законодательство, по которому государственным служащим - в Америке их немного, но есть - будет запрещено поминать Бога даже в ругательствах, если брань происходит на рабочем месте. В России мэр Москвы навязывает Патриархии свои инициативы по изготовлению Казанского собора, храма Христа Спасителя, Иверской часовни. В Америке двое атеистов подают в суд на мэра Лос-Анжелеса: как это на государственной земле стоит крест? Крест стоял сотню лет, в память о давно забытых героях - нет, раз отделяем церковь от государства, значит, на государственной земле религиозных символов быть не должно.

Американский мэр не дурее нашего, просто обстоятельства у него противоположные. Наш мэр даже не стал бы звонить судье, если бы кто подал на него в суд за трату государственных денег на имитацию храма - московские судьи, как показывает богатый опыт, без всяких звонков знают, что делать с исками в адрес мэра. Американский мэр тоже не стал звонить судье - понимал, что иск удовлетворят. Американский мэр просто взял и продал квадратный метр земли под крестом частной ассоциации любителей истории - и конфликт исчерпан. Пока исчерпан. Атеисты подали апелляцию в суд повыше.

Фантазия человеческая обычно лишь комбинирует имеющиеся элементы, доводит до предела - то есть, до абсурда - имеющиеся тенденции. Чем, последовательно рассуждая, должна закончиться секуляризация в Америке? Переименованием городов, к примеру. Сан-Франциско и Санта-Барбара - это ведь всего лишь святые Франциск и Варвара. Приставку "сан" - убрать. Лос-Анжелес пусть будет Лос-Демонос. Изъять из употребления букву "т" - в английском написании она еще более напоминает распятие, нежели в русском. Надпись на деньгах - "На Бога уповаем" - заменить надписью "Уповаем на отделение Церкви от государства".

Клерикализация же России должна, соответственно, привести к превращению Думы в канцелярию Святейшего Синода. Институт военных священников вводить не будут - это слишком по-светски. Просто передадут армию в ведение Патриархата. Поскольку Россия - исторически православная страна, российские паспорта будут выдавать лишь после сдачи экзамена по православному богословию, а прописывать в Москве будут лишь по благословению соответствующих приходских священников.

Совершенно ясно, что ничего подобного не будет - при условии, если чего-то подобного люди будут опасаться. Обе тенденции дошли до своего предела и в Америке, и в России. В Америке уже начинают ворчать: война ведется не вообще против религии, а именно против христианства, всевозможные же языческие культы и агностицизм, который есть ведь лишь одна из форм религии, поощряются. Клерикализация России тоже подошла к невидимому пределу: правительство, может быть, и отвалит миллиард долларов на символ православия, но в реальной политике и не подумает прислушиваться к мнению Патриархии - а у Патриархии и нет никакого "мнения". Она всегда, как и предписано Писанием, колеблется вместе с линией властей предержащих.

Нечто невидимое существует в мире, мешающее и повальной секуляризации, и обвальной клерикализации. Это невидимое - вера. Вера присутствует в сердцах миллионов американцев, в том числе и государственных служащих, и профессоров, и судей, - вот почему в критический момент воинствующему безбожному меньшинству дадут укорот. Вера отсутствует в сердцах миллионов русских, в том числе и государственных служащих, и профессоров, и судей, - вот почему в критический момент православным откажут (и уже отказывают) в реальной помощи, тем более - в реальных политических привилегиях.

Вера не может быть без человека - человек есть плод брака веры и дела. Но человек есть еще и немножечко скотина. Наша склонность к гордыне, насилию и лицемерию отравляет самые чистые намерения и самые благородные дела. На протяжении двух тысячелетий христиане многое дали миру, создали всю современную европейскую цивилизацию - но при этом постоянно мы самым неблагородным образом требовали от мира благодарности, благодарности не только в адрес Христа, но и в адрес христиан. Христиане делали благие дела, насаждали нравственность, закладывали основу современной науки - но вновь и вновь гордились этим, насиловали окружающих, чтобы те были добрее-лучшее, считали возможным понуждать людей к лицемерной благопристойности и вежливости. Если бы не это - о, как бы презренна была секуляризация и как бы желанна была клерикализация! Но вновь и вновь христиане, которым заповедано быть солью земли, желают быть землей и хозяевами земли, а вовсе не солью. Нам заповедано служить - а мы мгновенно срываемся в соблазн господствовать. Нет середины между светом и тьмой, и нет у христиан таланта соблюсти золотую середину: только нас перестанут гнать, как мы становимся гонителями.

Вот почему из двух зол - клерикализации и секуляризации - христианину, скрепя сердце, надо выбрать то зло, которое больше для христинина и, соответственно, меньше для окружающих: секуляризацию. Надо предпочитать быть гонимыми, обойденными, ущемленными в правах по сравнению с сатанистами, коммунистами и эксгибиционистами. Цивилизация, культура, страна существуют на капитал, накопленный христианством, и не желают признавать себя нашими должниками? Простим им, не будем судиться из-за авторских прав на добро и честность, будем тратить время лишь на приумножение духовного капитала. В свое время из "Мастера и Маргариты" коммунистическая цензура вычеркнула восторженное: "Невидима - и свободна". Кто невидим - свободен от соблазна покрасоваться, от искушения довлеть над окружающими. Самое идеальное оружие - если вы не хотите убивать, но лишь защищаете истину - вовсе не громадный меч и неподъемный щит, а невидимость. Царство Божие уподоблено Христом почти невидимому горчичному зернышку, совсем невидимой в хлебе закваске - и граждане этого Царства должны смириться с тем, что им суждено быть невидимыми. Все те, кто лишь потому бунтует против Церкви, что стремится к ней поверх всех человеческих барьеров, тем легче и спокойнее придут ко Спасителю, чем невидимее будем мы, христиане, со всеми нашими благими и злыми намерениями, чем видимее, беззащитнее и требовательнее к совести будет Сам Христос.

ОКТЯБРЬ 25, ВТОРНИК. Половина десятого утра. Ну и ну! Из Бостона улететь оказалось более чем сложно. Утром я не улетел два раза, днем я не улетел один раз, - короче, только почти через сутки после того, как я пришел в аэропорт, я отбыл, и был в Репе вечером не воскресенья, а понедельника. Сорвалась лекция в Кальвин-колледж - не возражаю; но голова была совершенно опупелая, словно с похмелья - от невыспанности. Разница в том, что с похмелья голова болит не всегда, а от бессоннной, практически, ночи - абсолютно всегда не болит даже, а буздумдункает. А сейчас опять, кажется, в состоянии ожидания - на этот раз отлета в Чикагу. Непруха? Да нет, вряд ли.

Две вещи совершенно по-разному делаются публично и приватно. Точнее, я бы сказал так. Ест человек на публике меньше, чем в одиночестве - это я заметил в процессе многочисленных ланчеонов. Смеется человек на публике больше, чем в одиночестве. То есть, должен быть совсем уж убойный комизм, чтобы засмеялся тот, кто смотрит комедию по телевизору и один - и то он засмеется не так, как вместе с толпой в кинотеатре. Любопытна порнография, равно как многочисленные оттенки вуайеризма и эксгибиционизма; любопытно стремление поставить секс в разряд публичного, обычно в надежде на то, что секс на публике будет больше, чем приватно, что взгляды окружающих будут чем-то вроде афродизиака, возбуждающего средства. И при этом человек одновременно мечтает о сексе напоказ и сознает, что эффект будет прямо противоположен воображаемому: не суперпотенция, а импотенция.

А все оттого, что на званых, парадных обедах здесь действительно и подают меньше, и аппетит меньше - внимание рассеивается. А сколько я ем, когда заказываю в номер - вчера вон сожрал целую груду. А вот смеяться не смеялся, даже когда неделю назад смотрел довольно смешную французскую пародию на детектив. А когда один раз все-таки засмеялся, то как бы стесняясь самого себя. Как стыден и странен секс на публике, так стыден и странен смех в одиночестве.

ОКТЯБРЬ 27. ЧЕТВЕРГ. ВЕЧЕР, ПОЛОВИНА ОДИННАДЦАТОГО. Собираюсь посидеть часик, чтобы прозвониться в Москву, поздравить Матвея. Собственно лекционное турне закончилось, осталось два дня благодарностей, доконспектировать прочитанные книжки - на это не было времени - промахнуться по магазинам. На все не было времени, не было времени даже написать статью для Эктона - только начал. Ну и темп! И ведь в каждом колледже считают своим долгом не оставлять в покое, не давать прогуляться. Ну, Кент был достаточно любезен и я прогулялся по Кинзи.

Симметрии нет в путешествиях. Кто попадает из страны рабской в свободную испытывает шок, кто попадает из страны свободной в рабскую - нет. Потому что рабское знакомо каждому, оно внутри, а свобода - это надо приобретать. Зло не удивляет, удивительно добро. Кто путешествует из ада в рай, поражается, путешествие в ад занудно и только.

В Штатах прелестная осень. Через месяц уже начинаешь различать различия внутри разных мест, архитектурные и пр. Читал я лекции в Уитоне - колледж, знаменитый для меня тем, что там Скип Эллиот, который, собственно, и рекомендовал меня для стипендии, здесь центр, с которым связано крупнейшее объединение евангеликов, проповедующих в России. Здесь, наконец, музей и архив Льюиса. Остановились с Грэгом в доме у Эллиота. Ужинали в кафе, где наконец-то было нечто вроде шведского стола - тут это называлось домашним баром. Ну, я и разгулялся, набрал себе остренького - лучку, огурчику, перчику - и тертое яйцо с майонезом, и мяска жареного. Неплохо! Взяли в прокате и посмотрели фильм о Льюиса, последний - отвратительно. Во-первых, купить его стоит сто долларов - это чтобы люди не покупали - да таких и нет почти - а лучше бы прокатывались. Во-вторых, Энтони Хопкинс вовсе на Льюиса непохож. В-третьих, Льюис вышел каким-то абсолютно неверующим агностиком! Кино!...

В музее Льюиса я был, видел его подлинные письма, видел стол Толкина, видел "тот самый" гардероб, с которого начинается Нарния. Но душевного трепета не испытал, какой испытал бы при виде шпаги Д'Артаньяна. Видимо, на эмоциональном уровне, глубоко такие связи образуются в детстве, а я Льюиса и Толкина все-таки прочел взрослым.

После Уитона поехали в Чикаго, там осматривали православную церковь, построенную знаменитым - в Штатах - архитектором Салливаном. Рядом, в доме причта хранится Тихвинская икона - ее смотреть не стали. Водил нас некоторый профессор Томас Колачек. Завел в алтарь - ну, Грэг с Эллиотом и стали ходить взад-вперед по священническому месту. Как-то теперь сбудется народное магическое поверье, что, кто встанет на место священника перед алтарем, обязательно будет священником! Колачек человек странный, я его было принял за эмигранта, и даже Эллиот его спросил про его происхождение - на что тот очень обиженно сказал, что он имеет в виду - коренной американец, то есть у него и дед уже в Америке жил. Странен некоторой дезорганизованностью мыслей. Однако прелестно пошутил - в связи со старостильниками - что к тем, кто живет по старому календарю, Господь придет на тринадцать дней позже, они просто оттягивают момент суда.

Поужинали в украинском ресторанчике. Тут целая "украинская деревня" - раньше она была больше, теперь съежилась. "Чернота" наступает, негры - я так понимаю, в целом тут к ним относятся как к клопам, причем невыводимым. Происходит "белый флайт" - когда в какой-то район просачиваются негры - из тех, что не работают, но едят - оттуда улетучиваются белые. Негры же доводят район до полного безобразия и так в нем и живут. Хорошо, страна большая, есть куда улепетывать. Интерполяция - дело глупое, но все же интересно, как эта ситуация разрешится в будущем? Не могут же негры всю обгадить и помереть опосля?

После ужина Гроссман повез меня смотреть Чикагу - ночную. Делает он это с дружелюбием и удовольствием. Сходили на самый высокий небоскреб - выше Эмпайр-стейт. Однако, глупо. В самолете видишь свыше. Впрочем, мы были ночью. Днем, может, такая смотровая площадка - неподвижная - и имеет смысл. Интересно только, что на верхушке комнатушка, сидит там мужик и каждый десять минут - 8, 18, 28 и т.п. - сообщает по радио, какая обстановка на дорогах. Предполагается - "высоко сижу, далеко гляжу". Однако, натурально, хоть он и высоко сидит, но на окне жалюзи, и комната в двадцати метрах от края башни, так что ни хрена он не видит, а работает по компьютеру. Но все-таки посажен наверху!

Наконец-то получил удовлетворительный и ясный ответ на вопрос, почему у американцев по несколько кредитных карточек сразу. - "Потому что дураки" - четко ответил Гроссман и объяснил, что сам, поумнев, пользуется только дебетной карточкой - то есть, в сущности, чековой книжкой, расходует то, что есть. Кредит, однако, есть явление не экономическое, а социокультурное - игра своего рода. Переждать полгода, чтобы из состояния кредита перейти в состояние дебета - неужто трудно? Американцам - да. Поэтому, кстати, здесь не умирают кинотеатры; в Репе их несколько, а в каждом по нескольку десятков залов - в одном аж двадцать восемь! - и в этих залах идут разные фильмы, и публика есть. Что объясняется только одним: желанием посмотреть новый фильм поскорее, не терпится подождать, когда выйдет на видео. Я пытался купить тут видеокассету с фильмом Энтони Гопкинса "Шэдоулэндз" - по известной пьесе о романе Льюиса с Джой Дэвидсон. Куда там! И в руках уже держал - но дают лишь в прокат, а купить - девяносто пять долларов! И ведь кто-то, чай, покупает - если очень уж невтерпеж. Культивирование нетерпения напоминает мне античный Рим, где расход воды был безумно большим лишь потому, что, почитая воду как божество, римляне не ставили кранов и вода была только проточной. Кто живет в кредит, почитает свободное течение своей воли вещью божественной - и, может быть, не так уж неправ.

Переночевали в колледже Северо-Востока, с утра там читал лекцию студентам, потом ланч - но так, по домашнему. А потом рванули в Тринити колледж. О! вот там серьезные мужики собрались поужинать со мной, и я завелся, и часа полтора их держал. Просто очень умные лица. Не миссионеры, ученые. Профессор Браун - у, душка! К сожалению, как всегда, именно тут как раз и не было ни минуты на пообщаться - поехали в Милуоки, где и сижу в отеле.

Работа, короче. Экзотичность исчезла. Однако, осталось главное: сердце согрелось. Америка - страна Кандидов, страна Простодушных, которые учат Вольтеров как жить. Гросман подтвердил, кстати, что атмосфера доброжелательности - не фальшивая с его точки зрения, а он тут уже почти двадцать лет. Можно быть и наивным, можно быть открытым. Это работает! Можно жить без изворотов. Впрочем, не могу сказать, что я горю желанием, вернувшись, начать жить "по-новому", как когда-то в подростковом возрасте в конце августа каждый раз давал зарок... И тут, в конце концов, я писал, молился, думал. Но все-таки не без промыслительно, наверное, вовремя, что-то Бог дал и еще придаст. Но что-то важное я узнал, вложил персты в здоровое тело, пощупал. Ничего, и здоровые нуждаются в Христе, не только больные. Господь не только доктор.

От расставания с тобой почувствовал, что Дух - Утешитель не потому, что утешает нас в несчастьях. Он - Утешитель, потому что утешает нас после вознесения Господня. Спасителя нет - вот не несчастье, ибо Он жив, но то, что нуждается в немедленном утешении. И как никто не знает Отца помимо Сына, так никто не знает Сына помимо Духа.

ОКТЯБРЬ 28, ПЯТНИЦА. Девять часов утра. Позвонил вчера вам. Скачка, увы, продолжается. В отеле Манчестер есть одна любопытная новизна: ключ в виде пластмассовой карточки с дырочками. Очень удобно - места не занимает. И еще здесь кресла на колесиках - ужасно удобно и весело. Такие кресла были еще в украинском кафе в Чикаго. Борщ там был... Ни капли жира! Но вкус свеклы чувствовался, хотя и слабо. Я там заказал шашлык. Гм! Зато вареники были ничего - с очень вкусной бараниной. Но чай, кофе и пиво у американцев никудышные. Что ж, достаточно того, что они столь преизобилуют газировкой.

ОКТЯБРЬ 28, ПЯТНИЦА, ВЕЧЕР, ПОЛОВИНА ОДИННАДЦАТОГО.

Повторилась бостонская история: уикенд, и самолет из Милуоки улетел без меня - хотя с Сирико и Грэгом - но тут уж мне повезло - а точнее, Милуоки не такой уж большой город - и на следующем самолете я все-таки улетел.

В Милуоки мы прибыли, чтобы отметиться у собственно Брэдли - фонд оказался в центре, на 22 этаже какого-то небоскреба. Вылилось все это в очередную лекцию - мою. По пути я понял, что, собственно, общего у отца Роберта - который, кстати, не просто итальянец, а именно итальянец из Бруклина - во время встречи кто-то пошутил, что это, мол, не важно - Бруклин большой, отец Роберт из фешенебельной части Бруклина - что вызвало большое оживление, потому что, насколько я понял, "фешенебельная часть Бруклина" - это оксюморон, холодный жар - так вот, что общего у всех католических священников, да и еще и у многих православных, скажем прямо, целибатников. Здоровый мужик, по-итальянски заросший черным волосом аж до кончиков ногтей, - а походка чуть пританцовывающая, дамская, и некоторые движения телес, и некоторые манеры и ужимки. Так, видимо, реализуется полнота человечества в девственном образе жизни - женское тоже развивается, как развивается мужское у монахинь. Если безбрачный человек не проявляет женственности - значит, он безбрачен, да не девственен.

Не видел я в Штатах двух одинаковых автомобилей, не встречал двух одинаковых моделей водопроводных кранов - все разные, есть даже точно такие, как у нас - и, наконец, когда мы с Эллиотами ели в забегаловочке со шведским столом, то мне его жена подсказала, что если я второй раз иду окормляться, то тарелку надо взять чистую. Они и со своей грязной не едят! Это еще раз доказывает, что гигиенические, рациональные соображения тут не основные, а побочные, а в первую очередь о чистоте тут понятие религиозное.

ОКТЯБРЬ 29, СУББОТА. После перевода стрелок часов на час назад - у американцев закончилось летнее время - сейчас десять вечера.

Любопытное дело: в стране, где господствовала идея планирования, совершенно бессмысленно - по крайней мере, мне и сейчас - планировать свое будущее. А вот американцы, столь чурающиеся планирования, все распланировали тщательно, хотя и не так всеохватно, как нас пытались убедить. То есть, у них не затронута планированием какая-то самая важная часть существования, сердце, душа, Бог знает что - а у нас именно эту-то часть и планировали, а на все остальое клали с пробором-Госпланом.

Сегодняшний день - продолжение гонки, но своеобразное. Меня повезли на встречу с вдовой известного консервативного писателя Рассела Кирка - Аннетой. Были мы у нее три часа, говорила почти она одна. Типичная чеховская "душечка", в мужа не перевоплотившаяся, но передушившаяся. Богатый дом, под старину - и много старинного, но все недавно установлено. При доме отдельно библиотека - домик, домик библиотекаря, три домика для студентов - муж организовывал семинары. Собственно дом - бывшая пристройка к основному дому, который был тут с конца прошлого века. А счастья, видно, нет. Несчастнее вдовиц только вдовцы, и живут последние меньше, им недостает ящеричьего дара отращивать в себе утраченную половину.

Страшно было в один момент: когда я посмотрел на ее руки и обнаружил, что это руки шестидесятилетней женщины - а лицо-то лет сорока, не больше. Так и вечером субботы я попал в последние американские гости - к Ноэлю Блэку, у которого предполагалось первоначально мне жить, но жена его приболела - и там его невестка с фигурой нимфетки, нежненькая и тоненькая, однако мать четверых детей. Совершенно очаровательный сын у Блэка - внешность то ли итальянская, то ли еврейская, но бурность характера совершенно интернациональная, равно как и чувство юмора. Работает он - и обеспечивает все это великолепие буржуйское - специалистом по маркетингу видеофильмов. Замечательно рассказывал, как он понял, что стареет: на съемках какого-то ролика его просят вытереть лоб, чтобы не блестел пот - он вытирает, а ему: выше - он вытирает выше, а ему - еще выше! еще! - Господи! - понял он наконец - да у меня лоб перестал быть горизонтальной полосой и стал вертикальной.

Только в последний свой завтрак в Репе понял, наконец-то, что, когда заказывал еду в номер, все время допускал неловкость: открывая дверь, пропускал официанта в комнату, а он что-то мялся - да ведь поднос у него надо было взять из рук самому, дурень! Тут пришла официантка, которая мялась столько времени, что и до меня, наконец, дошло. От облегчения я подарил ей две последние оставшиеся хохломские ложки. Кстати, не помню, кому подарил третью, а первые две подарил несчастным русским православным женщинам. Вообще же это здесь явно не принято - раздавать сувениры, и мне, помнится, американцы в Москве никогда ничего не дарили.

ОКТЯБРЬ, будем считать - чтобы организм легче перестроился - что уже понедельник, два часа ночи, хотя внутренне я еще в дне воскресном, час седьмой или шестой. Итак, ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ.

Кто сказал, что немцы - законопослушные? Вот при взлете запрещено откидывать кресла - откидывают еще как. Еще горела надпись о привязывании ремнями - отвязались и стали ходить. А я сижу и дивлюсь на эту надпись с ожиданием, во-первых, потому что она гаснет, когда набрана высота в десять тысяч метров и тогда можно не только отвязываться, но и включать компьютер, а во-вторых, потому что есть что-то в этом пристегивании глубоко двусмысленное. Недисциплинированность немцев, правда, объясняется, возможно, тем, что я попал в один отсек не вообще с немцами, а с группой выпускников какого-нибудь колледжа, которые, видимо, отправились в Америку как у нас отправляются на теплоходе по Москва-реке. Говорю уверенно, ибо заняты они в основном тем, что передают друг другу большие, с фотографиями альбомы, посвященные школе - я такие видел в американских колледжах, наши дембельские альбомчики им подражают - правда, дембельские альбомчики слабее количественно, зато они очень своеобразны качественно.

Перелетев из Репы в Чикаго, я забыл перевести часы на час назад - да и зачем? Почему и засел сразу ждать самолета - впрочем, и мотаться тут особенно негде, да и портфель достаточно тяжел. И вот как раз в то время, когда я думал, что пора бы уже и посадку объявлять, появляется кучка - дюжина - людей, явно никуда не собирающихся лететь, и вглядываются в подкатывающий к кишке, по которой проходят на борт, самолет со странным таким выражением лица, что я решил: на самолете кто-то прилетел типа кинозвезды, сейчас будет торжественная встреча. Более того: у стенки поставили три стола, на них какие-то корзины, бутылки шампанского, баночки газировки. Да, уж чего-чего, а уж газировушки я у этих американцев попил вволю, иной день до литра, а то и полутора. Фанты здесь вообще нет - видимо, действительно плохо себя зарекомендовала - еще в восьмидесятом году, когда меня посылали строить овощную базу в Солнцеве и мы там резались в преферанс с джентльменами из Тасса, кто-то из них утверждал, что фанта растворяет зубную эмаль - да и пить, пожалуй, после фанты еще больше хочется, словно какой-то жгущий налет остается во рту - так что я приспособился к "Спрайту", и поражал американцев тем, что прошу безо льда - из-за парадонтоза все болят корни - и вчера Ноэль, к примеру, уж на то что гостеприимная душа, а все-таки автоматически бухнул льда. - Чудеса продолжаются: как раз подошла стюардесса с первой развозкой напиткой. Ради разнообразия попросил сельтерской - боржом боржомом, вот и все. Разнообразие, однако, достигнуто. - Итак, пока вслед за столами с шампанским принесены были два металлическим столбика, украшенные бумажными пышными лентами люфтганзовских цветов - сине-желтые - но я все еще думаю, что встречают звезду. Появилась пышнотелая дама - ох, до чего же все-таки все немки - в том числе, школьницы - пышнотелые, а на лицо каждая вполне годна на роль императрицы Екатерины Великой, Матери Отечества - эта пышнотелая, однако, могла бы играть лишь императрицу, играющую пейзанку, ибо была в костюме какой-то нации, надо думать, немецкой; баварской или какой-иной, судить не берусь. "Вот, думаю, западные люди - ездят в чем хотят, никто им не указ". Дама же садится в уголку, вынимает у себя из-под мышки нечто вроде мольберта, раскладывает его и оказывается перед столом, вроде как у наших коммерсантов в переходах - к нему подключает динамик и начинает играть. Это, оказывается, вовсе не стол, а гусли, а дама натуральная гусляресса. Играет замечательно, из мелодий, однако, узнаю лишь незабвенную "Розамунду" из "Покровских ворот". Поглядел я: что-то народ тусуются у того стола и отходит от него с полными руками, причем тусуется как раз не те, кто похож на встречающих звезду, а ребятишки-выпускники. Пошел и я. Оказалось, действительно, халява по случаю открытия терминала. Тут ведь все частное, и вот Люфтганза с американской компанией и устроили себе терминальчик - подъезд, по нашему - и празднуют начало работы (а вовсе не окончание строительных работ, как у нас с Третьковкой). Разрезали ленточку, сфотографировались. Халява состояла из шипучего, банки спрайта - спрайт я взял - шоколадок - я цапнул две - значков Люфтганзы - рефлекторно цапнул один, но все-таки не два, рассудив, что из-за этого дерьма ребята все-таки ссориться не станут, а так пусть будет. Вернулся я на свое место - новое развлечение: монахини идут. Три американских монашки в черном провожали четвертую. И опять подумалось про способность доращивать недостающую в организме сексуальную часть психики, потому что нечто мужественное, мужеское, мужеподобное было во всех трех монахинях в разной степени. Ужасно симпатичные и улыбчивые! Клянусь, вернусь в Москву - буду улыбаться всем подряд, чего бы мне это ни стоило и какие бы недоразумения ни вызывало. Впрочем, не клянись и головою своею...

Злобный советский журналист, отведав халявы и посмотрев, как немцы фотографируются, наверняка бы вывел, что вот, мол, - реклама порабощает общество, фальшивые улыбки. Но, во-первых, лучше уж фальшивые улыбки - хотя как фотограф я убежден, что улыбка убивает лицо и лишает его индивидуальности - чем искренне перекошенная или унылая физиономия. Во-вторых, ну какой прок от этой рекламы? Просто люди имеют четкую границу между работой и праздником - кстати, большинство моих лекций и контактов имели место во время, говоря по-нашему, обеденных перерывов, то есть не за счет работы, совмещали по-монастырски приятное с полезным. На бумаге, наверное, это мероприятие и значилось не столько в рекламе, сколько в разделе "Психологическое поощрение сотрудников". Что-то мне подсказывает, однако, что и большинство прочей рекламы имеет вовсе не коммерческое, а психологическое - религиозное, символическое, эстетическое - значение. Марк Твен шутил, но был прав совершенно, когда его янки отмечал, что хороший рекламный плакат в доме стоит рафаэлевской мадонны. Потому заказчики рекламы и заказывают одновременно исследования, подтверждающие действенность рекламы, что они глубоко - подсознательно - сомневаются в этой самой действенности, ибо знают, что рекламирование есть простой магический акт, рационализировать который можно, но все-таки немного глупо. Реклама в Штатах разнообразная, но далеко не такая навязчивая, как нам преподносили - и вообще ее странно судить по критерию навязчивости. Реклама подобна наскальной живописи - может быть, первобытные люди рисовали ее не с религиозными целями, а именно рекламными, а если изображения испещрены следами от ударов стрел, так это потому что в периоды голода озверевшие первобытные люди досадливо метали кремни в вызывавшие упорное слюноотделение образы - но реклама на скале значительно долговечнее рекламы на телеэкране. Реклама в Америке - просто часть эстетизирования жизни, процесса наведения глянца, лакирования действительности - в лучшем смысле слова лакирования, как лакируют готовую картину. Тут труб с горячей водой поверх улиц не прокладывают, и тут знают, что не хлебом единым жив человек, и потому живут дольше, что думают чуть дальше куска хлеба и того, как завтра отчитаться перед начальством о проделанной работе. Конечно, не все и не всюду - и вообще стоит помнить, что я был в достаточно своеобразной среде, проповедуя, как я уже, кажется, говорил, воздержание трезвенникам. Однако все-таки во всей России не нашел бы я того - в том числе, и у тех богачей, которые могут себе позволить - что нашел вчера перед домом Ноэля Блэка: большое дерево, вроде липы перед нашим деревенским домом, подсвеченное двумя небольшими прожекторами. Электроэнергия, конечно, здесь дешевая, но все-таки... Ноэль объяснил, что это действительно не частое зрелище, что сделала это его жена. Достоевский сказал "Красота спасет мир" - и то побоялся сам сказать, а вложил в уста героя-идиота, да и этот выразился с оговорочкой: "может быть". Так что про красоту выразился русский, но шокирующе, открыто соединяют быт с красотой американцы - европейцы, конечно же, тоже, но в Европе - то есть, в виденной мною Англии - слишком традиционно искусство, аккуратность, быт, они как бы самодовлеюще существуют, а в Штатах - где тоже все уже достаточно традиционно и давно - само искусство украшать быт подчеркнуто ново, всегда предпочитает брать новизной как эстетическим козырем. И Бог в помощь!

Чувствую, однако, что соскользнул в обычное для русского за границей "Передайте государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят". Передайте, что можно кое-что сделать по-западному, просто перестав что-то делать. Например, здесь картошку не чистят, а едят в мундире. Просто чисто моют. И витамины сохраняются. Советский журналист сразу в таких случаях считал - да еще и без калькулятора обычно, бедолага - сколько трудодней в мачтабе страны можно было бы сэкономить, если б освободить солдат и жен от чистки картошки. Вторая ступень восхищения заграницей - хрущевская, осмеянная, однако, еще Фонвизиным, а впрочем, и до Рождества Христова осмеивали в Риме подражание грекам.

Перервался на обед или, вернее, прощальную тризну. Весьма! Пиво. Маринованые аккуратненько располовиненные шампиньончики. Кусочек мяса. Соседка - нет, положительно, глядя на ужасно пространно-обнаженные лица этих немок я вспоминаю классические иллюстрации к Свифту и чувствую себя Гулливером среди великанш; есть в них нечто монументальное - не ела свои шампиньоны. После непродолжительного - минут десять - внутреннего смятения и размышления, я их у нее попросил и получил. На пути в Штаты, пожалуй, и не попросил бы, а теперь знаю, что не только не получу по морде, не только она ни слова не скажет и бровью не поведет в насмехание, но и внутренне совершенно не обратит внимания на мою просьбу.

Почему же меня так пробрало, когда я ехал из Хитроу в Лондон? Это не встреча со свободным миром - и эпоха не та, психологическое противопоставление свободного и несвободного мира снято даже в душе у меня, глубоко убежденного в том, что никакой такой особой свободы у нас нет, потому что нет свободы самой основной - свободы собственности. В тот момент мне было всего более обидно, что я без тебя. Но, собственно, что такого высокоторжественного и значительного случилось, что тебе обязательно надо быть рядом? езжу ведь я без тебя в Раменское. Запад просто стал символом счастья. И, надо сказать, я не разочарован - хотя с моим сволочным скептицизмом этого надо было бы ожидать. Скорее, наоборот. Запад отличается от нас не как свобода от рабства, а как любовь от ненависти. И я не согласен заменять слово "любовь" на "доброжелательность", а "ненависть" на "озлобленность". Свобода есть лишь одно из измерений любви. И как же ненавидели мир все те, кто поливал Запад - а заодно своих диссидентов за озлобленность, как же были озлоблены все наши благообразные вожди, любители международных сношений преимущественно, прощу пардону, посредством рта. Вся идея их была смердяковская и озлобленная. Свобода - лишь одно из прилагательных свойств любви. - Пролетаем над Ньюфаундлендом. Помяни, Господи, рабу Божию Сафру - небось померла; нюшек, однако, не убавилось. - Штаты кипят страстями, но когда о.А. говорил, что "на Западе все то же самое", он, думаю - хотя сознаю, что рискую - щадил нас - ибо видел, что вовсе не все то же самое, да не хотел расстраивать. Там переступлена какая-то грань, которая отличает нормальную ненормальность, нормальность ветхого Адама, от нашей ненормальной ненормальности, ненормальности адамов, которым и ветхое опротивело, и на новом лежать не желаем, а желаем, чтобы все были умными, проницательными и интеллектуальными, в результате чего имеем нацию тупых, слепых и невежественных интеллигентов. Прости, Господи! Меня прости, что опять бранюсь, совершенно уподобляясь тем, кого выбраниваю, а народ прости, ибо нарушен еще до-моисеев завет: опять принялись всем миром строить вавилонскую башню, а имеем мы право лишь строить каждый свою вавилонскую башню. И, собственно, все то, что я надумал и отчасти уже написал по-английски о централизованном планировании - разоблачение коего является основной мечтой Сирико - сводится к тому, что планирование штука хорошая, и кто планирует, тот уже центр - беда в том, если центр планирования один, а не много, конкурирующих между собой - и, разумеется, отнюдь не только экономическое планирование я имею в виду.

Впрочем, озлобленность большевиков против Запада - это полбеды. Озлоблены ведь были и лучшие, и на определенном уровне различия между большевиками и как противостоявшими им совершенно не было. То есть, любимые Стругацкие в "Хищных вещах века" тоже ведь ухитрились так написать про цивилизацию изобилия, что хотелось сразу лечь на гвозди и духовнеть. Правда, Стругацкие же в "Трудно быть богом" замечательно высказались про социалистический тип - Вага-Колесо - которому обязательно надо, чтобы вокруг были несчастненькие, и чем несчастнее, тем они комфортнее себя чувствуют.

Запад, кстати, помог мне снять еще один слой листьев с того кочана, которым является для меня загадка о.А. Я понял за четыре года, что многое, что в нем меня - и всех - восхищало, принадлежало не собственно ему, а его рясе, столь тогда редкой; многое принадлежало его еврейскости, многое его уму, многое - его благочестию. На Западе я практически в каждом видел то, что раньше казалось мне уникальной чертой о.А.: открытость, доброжелательность к собеседнику, совмещенные с умением целомудренно не отдаваться другому, сохранять свою целостность и обретать свою целостность именно в общении, не переступащем определенной грани. Это не уникальное свойство о.А., на Западе в той или иной мере оно в каждом. Но от этого о.А. не перестал быть загадкой, напротив: снят еще один слой, понята, объяснена еще одна черта, а тайна осталась - тайна личности, а не манеры.

Так что главное, может быть, на Западе: не свобода как таковая, а сама возможность быть другим, свобода сосуществования не мирного, но любовного - хотя нам часто эта любовность кажется жестокостью, потому что о любви у нас такое же примерно представление, как у садиста о сексе. Вот и Эктонцы, безусловно, с точки зрения российской должны были бы быть помягче, поучтивее, повежливее, пообщительнее - но, Господи, сколько я видел таковых, а вот чтобы при этом реально тебе помогли - ни одного.

Содрогание при встрече с Западом было содроганием при встрече с подсознанием, причем с наименее приятной частью подсознания. Ибо многие годы именно возможность поехать на Запад была для меня критерием отношения ко мне других людей (помогут - не помогут), критерием успеха, критерием полноценности. И вот я - на коне. Я на коне во всех отношениях превосходнее того, какого я бы сам себе мог пожелать - в том смысле, что я на Западе не на халяву, честно и в поте лица и тела отработал полученные деньги - и, должен заметить, сполна, потому что по три выступления в день - это не ишака купить, это ишака продатьл. Конечно, в идеале бы еще и тебя рядом, но все равно, что скрывать - ощущение того, что Бог дал все, о чем я смердяковски, злобно-затаенно-обиженно-на-всех-кто-едет-на-Запад мечтал, Бог дал и придал, и чего тебе, пес ты смердящий, еще нужно, чтобы избавиться от комплекса неполноценности? Конечно, неполноценность таким способом все равно не излечивается, как не излечивается чесотка чесанием - однако что-то важное в душе сдвигается и происходит, и жить дальше по-прежнему, когда твоя мечта осуществилась, так же странно и глупо, как жить обыденно, по-прежнему, когда ты помилован на эшафоте. Однако, если верить Достоевскому, и после эшафота обыденно живут - что ж, посмотрим, как жить после осуществления мечты.

ОКТЯБРЬ, 31, ПОНЕДЕЛЬНИК. - Впрочем, я в Москве, здесь уже первое ноября и вторник, полдень, но телом я еще в Большой Репе, а уже духом в большом унынии. Я не мистик - в том смысле, что меня бросает в дрожь, когда я слышу слово "намоленность", рассказы об исцелениях и прозорливости, мне видится во всем этом магизм, паразитирующий на православии и бесконечно далекий от православия, допустимый лишь как полумера, предбанничек для приходящих в православие из язычества и материализма и сохраняющих чисто материалиалистическую и магическую привычку видеть духовное прежде всего в осязаемом. Однако вчера - самолет приземляется (и приземлился не сразу - погода скверная, родина как будто принципиально развернулась самым слякотным и мерзостным по погоде боком). Через ряд-другой впереди заплакал ребенок. И вдруг в голове мысль, звучит совершенно отчетливо, в словах (а между прочим, в Штатах я понял, что психология права: мышления совершается не в словах, до слов, и я думал не на русском и не на английском, а выговаривал на том языке, в котором была нужда в тот момент): "Ну кто же заткнет пасть этому ублюдку?". Я, конечно, скверный человек, однако не до такой же степени, чтобы вот так думать ежеминутно. Эта мысль именно в словах прозвучала, как готовое блюдо, и по одному тому она - искушение, и не от меня, а ко мне. Только лукавый просчитался, потому что я еще не отошел от Штатов и ужаснулся тому, что в моей голове такое может прозвучать.

В фантастическом романе Гаррисона "Неукротимая планета" местная живность, обладая телепатическими свойствами, зеркально отражает страх и ненависть первых землян-поселенцев, горожан, шарахающихся даже от вороны. И телепат, прибывающий на планету, мучается - его голова, словно приемник, забита волнами ненависти. Таков страшный эффект, возникший у меня в Шереметьево. Дело не в том, что аэропорт плохо освещен и воспринимается после ярких, уютно-просторных, вежливых помещений Чикаго и Франкфурта (худших, между прочим, аэропортов по репутации, как я понял) просто как символ социализма, дремучести, отсталости. В самолете в основном были русские - и вот перед пунктами паспортного контроля образовалась толпа - не очередь, а именно толпа. Хорошо одетые русские физиологически ведут себя противоположно западному человеку: соприкасаются с тобой, напирают, льнут к тебе. Можно это объяснить прагматически: привычка плотно стоять в очереди, ставший рефлекторным страх, что кто-то вклинится между тобой и впереди стоящим, кто-то получит пайку, а ты умрешь с голоду. Однако такие рефлексы - не врожденные, и напиравшие в этой очередь - а напирают так, что можно принять это все за заигрывания гомосексуалистов и лесбиянок - никогда все-таки с голоду не умирали. И о чем речи? "Они специально оставили один пункт, чтобы была толпа". "Они" - это ненавидимая и мною номенклатура; но ведь на самом деле, работало несколько пунктов, только этого видно не было, и работали быстрее, надо заметить, чем таможенники в Лондоне или Чикаго, давка была спровоцирована, вызвана не "ими", а самими давящимися. Что отнюдь не означает, будто "они" в Шереметево все делают как надо, но только - что "мы" и "они" едины психологически, душевно, будучи разделены социально и политически. И давились, и проклинали - в основном все те же "они", "они" из провинциальных и столичных боссиков, в основном-таки ездящих за границу и легко узнаваемых по страшно надменным лицам - ни разу не видел я такой надменности и высокомерности ни у одного американца, а ведь встречался я и с несколькими очень большими людьми, взять того же Биллингтона.

Главный - или близкий к главному - вопрос: потому американцы добры, что богаты, или они богаты, потому что добры? Нам нужно сперва подобреть - тогда разбогатеем, или сперва разбогатеть - тогда подобреем? В сущности, об этом и спорили Ленин с Плехановым: сперва научить пролетариев мочиться в унитаз, а потом строить социализм, или наоборот? Сделали наоборот, и оттого до сих пор вся страна пахнет пролитой мимо унитаза мочой. Более общо: яйцо или курица? Ответ прост: петух. Сперва то - или Кто - из чего и доброта, и богатство, а потом все остальное.

Разумеется, у американцев свои подсознательные страхи: они проявляются в доминировании фильмов о катастрофах, ужасах, вампирах. Я, впрочем, был в среде, где телевизоры практически вообще не смотрят. Видимо, чем ближе к непосредственному источнику добра, тем чище подсознание.

В скобках замечу, что в Штатах я как-то резко понял, что надо вести себя, равняясь не на себя. Я равнялся на американцев - острил, как им понятно, улыбался, как они улыбаются. Надо равняться на Бога - для меня это означает поменьше вывернутости, сарказма, ядовистости, политизированности. Однако, между прочим, кое для кого тот же самый принцип означает побольше политизированности, живости, человечности. А то залезут в рясу - видимую или невидимую - как в броню и сидят там, прея. Такое надуманное благочестивое поведение столь же глупо и неблагочестиво, как мои интеллигентские притоптывания и прихохотывания.

Короче говоря, потому мой старший сын грустил, возвратясь из Франции, потому я сейчас не в лучшем настроении, что страшен психологический контраст. Не свобода/несвобода, но любовь/нелюбовь - вот контраст нынешнего Запада и Востока пост-христианского мира. Разумеется, Запад - не страна святых, идеже несть печали ни воздыхания, там печалуются и воздыхают, но столетия христианской - христианской! - проповеди и дисциплины дали свой результат. Там нет молочных рек в кисельных берегах, но река яда и греховности течет в берегах если не кисельных, то подглазуренных. И слава Богу! Физиологически после отвыкания - а за месяц я-таки здорово отвык - Россия воспринимается как мрачность и теснота. Потом начинаешь замечать, что лица - не хуже американских, что ведут себя люди в целом героически. Но остается главное: не отдельные прибамбахи надо перетаскивать с Запада, и не с Запада надо что-то в Россию перетаскивать, чтобы стать достойными звания людей, а прямо из Евангелия. Россия - пустыня, не в экономическом смысле пустыня, не в духовном, а в том изначальном смысле, что в нашей стране как собрались демоны, так и реют. Здесь средоточие зла - не злых людей, подчеркиваю, а зла как такового, разнузданного, проникнувшего во все поры личности и общества. Вот поэтому, действительно, о.А. и не хотел покидать Россию, и я, трус эдакий, предпочитаю стараться оставаться здесь - при том, что и на Запад особенно не приглашают - потому что здесь главная опасность и нужда в посте и молитве, и, может быть, тех маленьких активностях, которые по сравнению с постом и молитвой представляют, однако, скорее пассивности. Парадокс заключается в том, что, сознав необходимость быть островком, узлом доброты, корректности, мягкости и ласки, становишься прежде всего суровым, раздраженным, недобрым, злым еще горше прежнего и окружающих. Так происходит, видимо, потому что сразу резко ощущаешь - сознательно и подсознательно - свою неспособность быть таким, каким хочешь. Америка дала мне знание, каким надо быть, но сил не дала - в том смысле, что не закидали меня валютой до такой степени, чтобы я вынужден был постоянно сохранять хорошее настроение даже в России. Но не валюту же звать, в конце концов? Где ты, живущий во мне Христос? Что сделать и как сделать, чтобы быть, в конце концов, христианином?

***

Рассказ о конференции в Англии, помещенный выше как вставочка - пошел в дело, прозвучал на "Свободе". Эссе о клерикализме и секуляризации было отвергнуто "Московскими новостями", но напечатано "Общей газетой". В "Московских новостях" будет, возможно, напечатано последнее эссе, что я написал в связи с Америкой, когда уже все отстоялось, пусть и стоит в конце .

В защиту Америки.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ: КАК Я СТАЛ УПАНИШАДОМ

Прошло уже месяца четыре после моего возвращения из Америки, когда я услышал вопрос: “А это правда, что ты стал упанишадом?”

Имелось в виду, что я стал униатом. Это правда: ровно через три недели после возвращения из Америки я стал униатом (более того, я понимаю теперь, что я связь между этими двумя событиями прямая). Я был христианином, для которого иерархия церковная заканчивалась на Патриархе Московском, стал христианином, для которого иерархия церковная заканчивается на Папе Римском. Наверное, это главное, что нужно сказать о сути моего нынешнего состояния. Внешне не изменилось почти ничего: тот же обряд, те же молитвы, те же друзья, те же книги. Только раньше я ходил в костел, но не причащался там (это запрещено членам Московской Патриархии). Теперь я причащаюсь и в храме, где служат “по-православному”, но молятся о Папе Римском, Патриархе Мирославе и уже затем - о Патриархе Алексии; причащаюсь и в костеле, когда там бываю, причастился бы и в храме Московской Патриархии, если бы там согласились причастить “паписта”.

“Становиться кем-то” можно по-разному. Обычно слово “становление” имеет приятный смысл: лежал — встал, поднялся выше, чем был прежде, дорос до чего-то. Однако, когда человек из прихожанина одной конфессии “становится” прихожанином другой конфессии, к этому относятся с большим, мягко говоря, предубеждением: “стал изменником”. Не только у всех моих друзей, у меня самого внутри было и есть такое не слишком приятное ощущение: не предаю ли я своего духовного отца, двадцать лет, проведенные под его началом? Не изменяю ли я самому себе? Уходя из одной конфессии в другую не провозглашаю ли я автоматически, вне зависимости от своего желания, что считаю прежнюю худшей, а нынешнюю лучшей?

“Автоматически”, к счастью, в духовной жизни ничего не происходит, хотя мы часто вовсе не желаем этого видеть. Более того: неподвижность нашего существа вовсе не гарантирует того, что мы не меняемся. Ведь меняется наше окружение, и иногда очень значительно.

Не только для меня, но и для многих прихожан отца Александра Меня с его уходом из жизни постепенно стало ясно, что ушел не просто один священник. Без него изменилась Церковь, членом которой он был, и изменилась не в лучшую сторону. Были ли мы слепы? Заслонял ли отец Александр собой от нас подлинную картину? Или изменения действительно произошли? И то, и другое, и третье. Мы многое увидели и пощупали, что до того знали только из предупреждений своего духовного отца: есть, мол, в Церкви и неприятные явления. Но какие-то изменения действительно произошли, и не в самую приятную сторону.

Интеллигенты всегда были тревожными существами, они по должности - впередсмотрящие. Но только впереди были совсем не те тревоги, которых мы боялись. Мы боялись, что коммунисты пришли навечно, что никогда не напечатают Солженицына. А коммунисты пришли, действительно, навечно, и именно поэтому они напечатали Солженицына и сделали то, что нам в страшном сне не могло присниться: заменили Маркса - Христом. Наша Церковь никогда не была в полном смысле “нашей”, высокие иерархи, все знали, находятся “под колпаком” КГБ. Но сегодня уже не они “под колпаком”, а у них “под колпаком” инаковерующие и инакомыслящие.

Само по себе это еще не основание для того, чтобы покидать эту конфессию, если ты убежден в том, что вера ее правильная и, более того, что только ее вера правильная. Наверное, именно это объясняет поразительные изменения, происшедшие со многими людьми, которые пожелали остаться верными не только Московской Патриархии как конфессии, но и ей как организации.

Священник Вячеслав Полосин за три года из горячего обличителя продавшихся большевикам архиереев стал горячим защитником тех же самых архиереев, побывал членом парламента и продолжает, уже в качестве сотрудника парламента, помогать этим архиереям преследовать их противников (включая представителей других православных конфессий, как “карловчан”).

Диакон Андрей Кураев три года назад критиковал идею конкордата государства и Московской Патриархии, теперь же защищает ту же самую идею и требует, чтобы государство использовали свои безграничные в России возможности для покровительства только Московской Патриархии. Эти люди не “стали”. Они - изменились. И, при этом, они изменились так, что предали самих себя, какими они некогда были, предали свои прежние идеалы, чувства, убеждения. Сохранили они одно: принадлежность к Московской Патриархии.

Другие люди не зашли так далеко, но практически все вынуждены были сделать выбор: или свобода совести для себя и других, или служба большевикам, большевистскому типу поведения, через посредство некогда большевиками гонимой Патриархии.

Повторюсь: само по себе это еще не основание для того, чтобы покидать эту конфессию, если ты убежден в том, что вера ее правильная и, более того, что только ее вера правильная. Если ты так считаешь, оставайся и страдай. Тресни, но оставайся.

Я трещал, но оставался, хотя я лично как раз не считал, что вера Московской Патриархии единственно правильная. Я оставался, потому что считал своим долгом быть на стороне слабейшего, гонимого, нуждающегося в помощи. Я оставался, хотя считал, что догматическая истина, подлинная вселенскость - в Церкви Католической.

К этому сознанию я пришел постепенно. Многие истины веры открывались мне постепенно; далеко не сразу, к примеру, я лично понял, почувствовал, что имеется в виду под верой в ангелов и их покровительство. Постепенно открывался мне смысл почитания Богоматери. При этом я изучал богословие, историю Церкви, вел катехизацию, то есть, размышлял над теми вопросами, над которыми мало кто размышляет - догматическими. Размышляя, я и пришел к убеждению, что догматическая истина в Церкви Католической, что именно она есть Единая, Святая, Вселенская, Соборная и Апостольская Церковь. Представьте себе мое состояние, когда я трещал, но оставался в Московской Патриархии с ее рьяным анти-католицизмом и с убежденностью большинства ее иерархов и членов, что все прочие конфессии сплошь богоотступники и еретики. Даже став внутренно католиком, став католиком восточного обряда и внешне, я не думаю так о русских христианах - православных и протестантах.

Многие годы я пытался стать священником. На поверхности, конечно, я пытался это сделать для служения Богу и ближним. Внутренне, конечно, мною двигало чаще тщеславие. И вот это желание стало последней каплей для перехода в католичество. Сам Патриарх Алексий II отказал мне в рукоположении и специальным письмом запретил меня рукополагать всем прочим архиереям, фактическим своим подчиненным - за то, что я не был “лоялен” к политике Патриархии. Я, действительно, не поддерживал попытки Патриархии закрепить в государственном законе свое привилегированное положение в стране. Я много выступал против этих попыток, считая их антихристианскими и в этом смысле опасными, разрушительными для самой Патриархии. Правда, когда Патриарх приказал мне (вызвал лично) прекратить эту критику, я замолчал. Но быть “лояльным” означает в Московской Патриархии не просто молчать, а активно поддерживать (коли уж ты имеешь дар писательства) ее политику.

Еще в 1978, кажется, году, один подпольный католический священник восточного обряда предложил мне рукоположиться. Тогда отец Александр Мень, у которого я спросил совета, разъяснил мне ситуацию просто: создать общину можно (что католики - вполне христиане и что рукополагаться у униатов допустимо, он не сомневался), но вскоре КГБ ее выследит и разрушит, так что смысла встревать в такую затею нет. Только причинишь зло себе и людям. Я не стал тогда рукополагаться, а один наш друг, который на такое предложение согласился, попал, вскоре, действительно в тюрьму.

В этот раз, становясь католиком восточного обряда, я, разумеется, не считал возможным сперва узнавать, насколько возможно будет рукоположение. Щепетильность! Это же не сделка, а просто следование убеждениям. Собственно, именно тут сказалось мое “паломничество на Запад”. Я увидел, что совершенно не обязательно мучаться ради спасения других, что спасение других при неспасении себя - вещь невозможная. Совершенно не обязательно “вырезать гланды через задний проход автогеном”. Можно жить нормально, нужно жить в соответствии с собственными убеждениями, а уж потом решать, на какие компромиссы идти, какую политику проводить.

Итак, я стал католиком восточного обряда, и тут-то и выяснилось, что возможности рукоположения при этом нет никакой. Ватикан боится Московской Патриархии и “ее” правительства. Патриархия ненавидит униатов и, если они появятся в Москве, позаботится, чтобы власти устроили гонение и на униатов, и на католиков “обычных”, западного обряда. Поэтому в принципе католики восточного обряда “выданы с головой” на волю судьбу, брошены. Выживут и выплывут - хорошо, нет - Царство им Небесное. Сердиться на это было бы смешно человеку, который не сердится на куда более циничную и мерзкую политику - церковную и светскую своих соотечественников.

Господь, чтобы меня еще смирить, не просто отбрал ту морковку, за которой я было сунулся. Он еще и хлестанул по щеке. Католическая Церковь, оказывается, считает, что Россия теперь - нормальная страна. А значит, священник надо рукополагать нормальным порядком. Раньше разрешалось их рукополагать без богословского образования, теперь - нет. (Примечательно, что Московская Патриархия при этом как раз сейчас только и начала рукополагать в массовом порядке священников без всякого, хотя бы и высшего светского, образования).

В результате при большевиках я не мог получить богословского образования, потому что был антисоветчик, и в духовных семинариях и академиях учились люди, самое меньшее, “не выступающие”. Что в этих семинариях и академиях было, скорее, “анти-образование”, о том все знают, и пишут об этом и сами православные. Тем не менее, священник, не имеющий богословского образования, но рукоположенный Патриархией хотя бы неделю назад, будет принят католиками как священник. Священник, который получил богословское образование, поскольку был вынужден идти на компромиссы с безбожной властью, будет принят католиками как священник. Священник, из которого духовная академия вышибла последние остатки знаний о Боге, будет принят католиками как священник. А я - не буду рукоположен. Все мое самообразование, все мои лекции, вся моя популярность ничто перед отсутствием бумажки, которую некогда выдавал едва ли не сам КГБ. Вот она - пощечина самолюбию, здравому смыслу, вере в “Запад нам поможет”.

Впрочем, эта оплеуха была не самой болезненной. Злее всего оказалась, как и следовало ожидать, злость не на дальних, а на ближних. Друзья, близкие, крестные дети, собратья и сосестры. Не враги, не ватиканские политики, а свои, с кем за двадцать лет столько про экуменизм говорено, кого я сам учил (плохой оказался учитель), - все дружно фыркнули. Одни, столь любящие католиков западных, с франками и долларами, приглашающих к себе на Запад, оказались весьма не любящими католиков, похожих на себя как две капли воды. Другие оказались такими экуменистами, что вообще не понимают, зачем католику быть “восточного обряда” - перешел так перешел, умерла так умерла. Что же для этих людей обряд, в таком случае? Ох... Самые добрые решили, что я решил переметнуться к католикам, рукоположиться у них, а затем вернуться в Патриархию. Господи! Да что же с людьми делается!!!

Практически все упрекали меня едва ли не в предательстве; я, оказывается, так нужен, так нужен... именно не в Церкви нужен, а в Московской Патриархии, и нужен чуть ли не всей России, для чего можно было бы потерпеть и оставаться в Патриархии. Правда, именно последний довод выводит меня из задумчивости и я понимаю, что нечего думать: я правильно поступил. Патриархии я свои услуги предлагал - как высокому начальству, так и “единомышленникам”, и, надо признаться, отвергнут я был с поразительным единодушием сторонами, которые в остальном друг с другом ни в чем не сходятся. А если кому я был мил, то не за то, что представлял Патриархию. И в будущем если уж кто прислушается к тому, что я говорю, то не потому, что я представляю от имени какой-то конфессии, а потому что говорю о Боге и говорю от души. Хотя я-то для себя знаю, что потому я и могу говорить о Боге от души, что принадлежу к совершенно определенной конфессии.

Когда стало окончательно ясно, что с надеждой на рукоположение надо распроститься, стало вдруг и просто ясно. Ясно и спокойно на душе. Все правильно! Живи и делай то, что делаешь, и благодари Бога, если и из этого, из намеченного, успеешь хоть четверть сделать. Куда уж тут еще и Церковь насаждать... И так хорошо и покойно стало на душе, и так спокойно и с улыбкой стало смотреть на ту самую Московскую Патриархию, о которой я раньше столько нервничал: как можно! с гебистами целоваться!! Да пусть целуются, тебе-то что? Был ты маргинал, им и помрешь. С той разницей, правда, что раньше ты был маргинал совсем, а теперь ты представитель меньшинства, но меньшинства, которое само представляет часть преогромнейшего большинства.

Наверное, именно здесь связь моего перехода в католичество с поездкой на Запад. Я увидел не рай, где никто никого не предает, но я увидел край, где люди стараются быть верны свободе, вере, самим себе. Быть таким в России означает не воевать с правительством (хотя именно такова первая мысль). Многие воевали с правительством и кончили тем, что стали его частью, потому что были верны идее борьбы, а не свободе и вере. И я решил быть верным себе.

ЧЕМ УНИЯ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ УПАНИШАД

Унию путают с упанишадами не случайно. В Москве больше людей, интересующихся индийской религиозностью, чем возможностью быть православным и католиком одновременно, а это и есть уния. Уния сегодня слово презрительное. Факты же о ней, достаточные для разумного человека, таковы.

Уния в теории есть воссоединение христиан, отделившихся от Вселенской Церкви, с Церковью.

Сложность в том, что отделившиеся христиане считают Вселенской Церковью себя и только себя, а Вселенскую Церковь считают Западной, Католической, Римской. Им очень помогает так считать то, что именно эта терминология закрепилась во внехристианской, светской журналистике, социологии, истории.

Католическая Церковь шире, чем Римо-Католическая. В Католической Церкви есть и сотни тысяч человек, которые следуют не “римскому обряду”, а другим обрядам. Всего обрядов во Вселенской (Католической) Церкви несколько десятков, из них наиболее распространен римский и есть около полудюжины обрядов, распространенных достаточно, чтобы не считать их экзотикой.

Уний, воссоединений с Вселенской Церковью, было много на протяжении истории. В России была одна уния, заключенная в 1596 году между архиереями той части Православной Церкви, которая находится на землях нынешней Западной Украины, и Папой. За четыреста лет существования “униатства” (этот термин обычно произносят с презрением, он оскорбителен, и уважительно лучше не лениться говорить полностью: “католики восточного обряда”) его пытались уничтожить по крайней мере трижды. Дважды царское правительство в XIX веке объявляло, что униаты отказались от унии, один раз так объявил Сталин. Православная Церковь России считает, что унию необходимо уничтожить, что она явление, вредящее Церкви. Поэтому, когда светская власть ссылала униатов - епископов, священников, мирян - русская православная Церковь на их место посылала свое духовенство.

С унией боролись еще и потому, что она стала ассоциироваться с борьбой Западной Украины за независимость. Как и во всякой борьбе, тем более, как и во всякой борьбе за независимость, не только униатов убивали и преследовали, но и униаты прибегали к насилию против своих врагов.

Главный принцип унии: ничего не прибавлять и не убавлять к обряду восточных христиан. На практике, конечно, униатство, существовавшее в изоляции и противостоянии восточному православию, постепенно стало отличаться от него и в обряде. Священники не обязательно носят бороды, к женатым священникам относятся к предубеждением, служат на украинском.

В начале XX века в Москве и Петербурге появилась другая уния. Западно-украинская ей помогала. Эта уния состояла из священников, которые покинули Синодальную Церковь (Московскую Патриархию). Вокруг них собралась паства, состоявшая в основном из интеллектуалов, для которых было важно и сохранить национальную обрядовую традицию, богословские, мистические и философские особенности восточного христианства, и обрести единение со сверхнациональной, подлинно Вселенской Церковью. Эти униаты свой обряд в точности строили по образцу современного обряда Московского Патриархата. Самые известные деятели этой унии: священник Леонид Федоров, возглавлявший движение до своей смерти в 1934 году, и священник Сергей Соловьев, внук историка и племянник философа, известный в начале века поэт и публицист, бывший помощником Федорова. Эти униаты подчинялись епископам Западной Украины. Эти общины были разгромлены ГПУ в 1930-е годы (всех посадили), заново возникли в 1970-е, и были разгромлены КГБ в 1980-е. Они опять возникли в начале 1990-х годов.