СУГЕРИЙ

ЖИЗНЕОПИСАНИЕ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА ТОЛСТОГО

VITA LUDOVICI

Текст переведен по сетевому изданию: Abbot Suger: Life of King Louis the Fat http://www.fordham.edu/halsall/basis/suger-louisthefat.html
© сетевая версия - Тhietmar. 2003 http://www.vostlit.info
© перевод - Раков. Д. Н. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Jean Dunbabin, St. Anne's College, Oxford OX2 6HS, England

См. библиографию.

ПРОЛОГ

Наипреподобнейшему господину епископу Суассона Гослену-Сугерий, терпением Божьим аббат Святого Дионисия Ареопагита, старающийся служить Богу так хорошо, как только может надеющийся на воссоединение с епископом епископов.

Мы должны представить нас самих и дела наши на обсуждение и суд тех, кто в день Суда, в соответствии с заслугами каждого произнесет приговор любви или ненависти, когда “муж сядет в воротах вместе со старейшинами земли” (Притчи, 31,23) (русский перевод: “муж ее известен у ворот, когда сидит со старейшинами земли”-прим. пер.) . Поэтому, поскольку Вы были лучшим из людей, даже когда не занимали епископский престол, которому я всецело предан ради Того, Кому Вы посвящены полностью,-я не могу говорить о Вас дальше, и раз Вы просили меня, то я посылаю на Ваше мудрое суждение деяния наисветлейшего короля франков Людовика. Поскольку он был самым щедрым сеньором возвысившим нас и столь же щедрым и после нашего возвышения, то таким образом, мы оба, я-в письменном труде, а-Вы в его правке, сможем вознаградить человека, которого мы одинаково любили, и кончину которого мы равно оплакивали. Эта дружба, даже если она родилась благодаря полученным бенефициям, не противоречит милосердию, поскольку, раз Он приказывал любить врагов своих, то никто не может запретить любить своих друзей. Поэтому, уплачивая двойной долг благодарности и милосердия, хотя эти вещи не равны и не совместимы, давайте воздвигнем ему “памятник, более долговечный, чем бронзовый” (Гораций, Оды III, 30, 1), когда я своим пером опишу его преданность Божественному делу церкви и его изумительное рвение о благосостоянии своего королевства, память о чем, в признательность за многие полученные от него благодеяния, и по прошествии времени не изгладится ни из памяти людей, ни из ревностных молитв церкви, которые не прекратятся во многих поколениях,. Пусть Ваше высочество счастливо занимает своей епископский трон среди небесных старейшин.

Глава 1.

О том, каким отважным он был в юности и с какой силой он отразил английского короля Вильгельма Рыжего, когда тот напал на наследственное королевство Людовика.

Славный и замечательный французский король Людовик, сын великолепного короля Филиппа, в первом цветении своей юности, будучи в 12 или 13 лет, был изящным и красивым, и подавал надежды, что при таком достойном развитии, как своего характера, так и своего прекрасного тела, он сможет быстро и с честью расширить свое будущее королевство, а также будет защищать церковь и бедняков. Этот высокорожденный юноша, согласно с древним обычаем Карла Великого и прочих великих королей, подтвержденным имперскими хартиями, и сам, по своей природной склонности, привязался к святым мученикам и их слугам в Сен-Дени. Дружбу с этой церковью, зародившуюся в детстве, он пронес через всю свою жизнь, выказывая большую щедрость и почтение, столь большое, что в конце своей жизни его упование на нее уступало только его чувству к Богу, и он вверил ей себя самого, свое тело и свою душу, с такой преданностью и щедростью, что если бы это было возможно, то он остался бы там монахом.

Во время его юности, растущее мужество и юношеский пыл развили его дух, и ему наскучили охота и мальчишеские игры, в которых прочие его сверстники находили удовольствие, забывая заниматься оружием. И когда его беспокоили нападения многих могущественных людей королевства и выдающегося и могущественного английского короля Вильгельма, сына еще более могущественного короля Вильгельма, завоевателя англов, то его стойкость только возрастала, когда имела возможность проявить себя, а его мужество смеялось над испытаниями, он отбрасывал леность и открывал ворота благоразумию, и вместо досуга занимался важными делами. Английский король Вильгельм был искусен в военном деле, алчным на добычу и страстно желающим славы. После того, как его старший брат Роберт был лишен наследства, ему посчастливилось наследовать своему отцу Вильгельму, а затем, после того как Роберт отправился в Иерусалим, он заполучил и герцогство Нормандию. Оттуда он столь сильно беспокоил нормандскую границу французского королевства, что все время вынуждал воевать упомянутого юного принца.

Пока они сражались, проявились и их схожесть и их различия. Они были похожи в том, что не хотели уступать друг другу. Они отличались тем, что один был зрелым мужем, а другой-юношей; один богатый, имеющий возможность расточать сокровища Англии, могущий набрать блестящих рекрутов и заплатить сполна своим воинам, а другой-нуждающийся в деньгах, экономный в расходовании казны своего наследственного королевства, могущий сплотить войско только своим тяжким и энергичным трудом, и все же, при этом-смело оказывающим сопротивление. Вы могли видеть стремительно пересекавшего границы молодого человека, то в Берри, то в Оверни, то в Бургундии, сопровождаемого горсткой людей, и в случае необходимости достаточно быстро возвращающегося к Вексену, чтобы противостоять со своими 3 или 5 сотнями людей королю Вильгельму с его тысячами. И поскольку превратности войны никогда не известны заранее, то иногда уступал он, а иногда заставлял бежать врага.

В этих столкновениях с обоих сторон было взято много пленных. Знаменитый юноша и его люди захватили, среди многих других, графа Симона, знатного барона Вильгельма де л`Эль (de l`Aigle), человека равно прославленного и в Англии и в Нормандии, Пагана (Pagan) Жизорского, благодаря стараниям которого был впервые укреплен замок Жизор. С другой стороны, король Англии пленил смелого и знатного графа Матье Бомонского (Matthew of Beaumont), блестящего и прославленного барона Симона де Монфора и господина Пагана Монтейского (Pagan of Montjay). Но в то время как, благодаря скорому прибытию выкупов из Англии, большого беспокойства о наемниках не было, тяжесть слишком долгого плена изнуряла французов. Они никакими другими средствами не могли избежать цепей как только принести оммаж английскому королю, поступить к нему на службу и клятвенно пообещать нападать на своего короля и разорять его королевство.

Обычно говорили, что этот гордый и пылкий король домогался французского трона, поскольку знатный принц был у отца единственным сыном от его наизнатнейшей жены, сестры графа Фландрии Роберта. От своей второй жены, Бертрады, графини Анжуйской, король имел еще двух сыновей, Филиппа и Флора. Но они не рассматривались в качестве наследников, поэтому смерть единственного наследника могла бы стать бедой. Но, поскольку ни по праву, ни по естеству, французы не могут быть подданными англичан, а скорее англичане должны быть подданными французов, то все обернулось против этой отвратительной надежды. Эта безумная мысль владела королем Вильгельмом и его людьми в течении более чем трех лет, пока он, наконец, не пал духом, осознав, что не может взять верх ни с помощью англичан, ни с помощью тех французов, которые связали себя с ним принесением оммажа. От отплыл обратно в Англию, где дал волю своим похотям и страстям. Однажды, во время охоты в Новом лесу, он был нечаянно поражен случайной стрелой и умер.

Это было воспринято как божественное воздаяние, для которого были причины, так как он был невыносимым угнетателем бедных, жестоким грабителем церквей, после смерти епископов и прелатов, нечестиво присваивал их имущество. Некоторые обвиняли наизнатнейшего мужа Уолтера Тирелла (Walter Tyrell) в том, что это он выпустил стрелу. Но я часто слышал от этого Тирелла, не связанного ни надеждой, ни страхом, клявшегося и подтверждавшего клятву, что в этот день он не был в той части леса, где находился король, и вообще, в тот день не видел его в лесу. Поэтому, ясно, что когда столь великий безумец и столь великий человек внезапно обращается в пепел, то это может случиться только по божественной воле, которая и осуществилась над тем, кто был столь тяжким бременем для других, а испытал еще более тяжкую участь, и тот, кто домогался всего был и всего лишен. Бог, который “лишает перевязей царей” (Иова, 12, 18) подчиняет себе и королевства и их законы.

С большой поспешностью, пока старший брат Роберт находился в великом походе в Святую землю, Вильгельму наследовал его младший брат. Генрих был наиблагоразумнейшим человеком, чьи замечательные и достойные похвалы качества ума и тела дают писателю самый благодатный материал. Но не он является моей целью, и я только вкратце касаюсь его, также кратко как я буду касаться и предметов о королевстве Лотарингии, поскольку я намереваюсь описать деяния франков, а не англов.

Глава 2.

О том как он оградил Сен-Дени от нападения благородного мужа Бушара де Монморанси (Bouchard de Montmorency).

Славный молодой человек Людовик вырос веселым, приятным и любезным, хотя некоторые люди и находили его несколько простоватым. Как превосходный и храбрый защитник королевства своего отца, он заботился о нуждах церквей и, что противоречило недавним обычаям,- заботился о мире для монахов, тружеников и бедняков.

Так, тогда возник спор о некоторый таможенных сборах между Адамом, почтенным аббатом Сен-Дени, и Бушаром, знатным сеньором Монморанси. Спор достиг такого накала, что оба, еще недавно-союзники, разорвали оммаж и стали воевать друг с другом мечом и огнем. Когда об этом дошло до сеньора Людовика, то он, охваченный яростным негодованием, быстро вынудил Бушара предстать перед судом своего отца. Проиграв дело, Бушар не подчинился решению суда. Он не был схвачен на месте-это не во французском обычаи, но вскоре после своего отъезда он узнал, к каким неприятностям и несчастиям приводит неповиновение подданных королевскому величеству. Славный юноша поднял армию-против него и против его союзников, поскольку к Бушару примкнули отважный и воинственный Матье (Mathew), граф Бомона (Beaumont), и Дрого де Муши (Drogo de Mouchy). Людовик разорил земли Бушара, он срыл укрепленные места и разрушил внешние укрепления замка, хотя и не взял сам замок. И он все предал огню, голоду и мечу. Внутри замка они пытались сопротивляться. Поэтому, вместе с французскими и, приведенными его дядей Робертом, фламандскими воинами, Людовик предпринял осаду. Этим и другими ударами он привел Бушара к подчинению своей воле и желанию и, получив удовлетворение, он положил конец вражде, ставшей причиной несчастий.

Затем он напал на Дрого де Муши, чтобы отомстить ему за это и за прочие его ничем не спровоцированные нападения, от которых особенно страдала церковь Бове (Beauvais). Людовик, окруженный большими силами лучников и арбалетчиков, встретил его столь близко от замка, так что тому, в случае поражения, было легко спастись бегством. Людовик стремительно бросился на него и силой оружия предотвратил его бегство в замок, а затем устремился в гущу врагов и к воротам. Он был выдающимся воином и отлично владел мечом, в замке он получал частые удары и часто наносил удары другим, но он не отступал и не позволял себе передышки, пока полностью не захватил и не обратил в пепел весь замок, вплоть до башни. У принца был такой пыл, что он не чувствовал боли и не уходил от огня, хотя это уже стало опасным для него и его войска, а сам он очень охрип. И таким образом, приведя врага к смирению Богу, во имя которого он сражался, он покорил его, словно тот был немощным, и подчинил его своей воле.

Глава 3.

О том как Матье Бомонский был вынужден вернуть замок Лузарш (Luzarches) Гуго Клермонскому, когда сеньор Людовик с могущественной армией осадил этот замок

Между тем, граф Матье Бомонский, движимый старыми обидами, восстал на своего тестя Гуго Клермонского, человека знатного, но мягкого или, скорее, даже простоватого. Он занял целиком замок Лузарш (Luzarches), половина которого до этого уже была его, согласно брачному контракту, и готовился защищать башню силой оружия при помощи вооруженных людей. Что оставалось делать Гуго? Поспешив к защитнику королевства, он в слезах припал к его ногам и умолял его, помочь старому человеку, оказать поддержку ему, столкнувшемуся со столь серьезной угрозой. “Я предпочел бы, мой щедрый господин,-говорил он, чтобы все мои земли достались тебе, тем более я все равно держу их от тебя, чем моему недостойному зятю. Если он отберет их у меня, то я мне лучше умереть”. Глубоко тронутый его печальными обстоятельствами, Людовик пожал ему руку в знак дружбы, обещал свою помощь и обнадежив, отослал его домой. И надежда эта не была напрасной.

Сразу же к графу отправились гонцы и приказали ему, именем короля, вернуть естественному владельцу землю, которую он незаконно присвоил, и что этот случай будет рассмотрен в определенный день в королевском суде. Когда Матье отказался повиноваться, защитник королевства поспешил отомстить. Он собрал большую армию, двинулся вперед и подошел к замку. Он сражался и оружием, и огнем, и после жаркой схватки взял замок, заключил гарнизон в башню и вернул его Гуго, как тот и просил.

Глава 4.

О том, как пока он осаждал другой замок, принадлежавший тому же Матье-Шамбли (Chambly), внезапная буря заставила его армию бежать. О том, как если бы не храброе сопротивление Людовика, его армия была бы полностью уничтожена. И о том как Матье смиренно дал ему удовлетворение.

Таким же образом он повел свою армию на другой замок графа, называемый Шамбли, разбил палатки и приказал воздвигнуть осадные орудия. Но его надежды были полностью разрушены. Погода, которая перед этим была хорошей, переменилась на влажную и ветреную, а затем разразилась сильная буря сопровождаемая пронизывающим дождем, и в ночи вся земля была разбужена непрерывными ударами грома. Это рассеяло армию и напугало лошадей так, что некоторые уже решили, что им вряд ли удастся остаться в живых.

Перед лицом этого ужасного кошмара, часть воинов приготовилась на рассвете обратиться в бегство. Пока Людовик все еще спал в своем шатре, они хитростью подожгли палатки. Поскольку это было сигналом к отступлению, то армия опрометчиво и в беспорядке поспешила выступить, напуганная столь внезапным знаком к отступлению, но не пытаясь обсуждать его. Господин Людовик, изумленный стремительным движением и большим шумом, попытался узнать, что происходит. Он вскочил на коня и поспешил вслед за армией, но поскольку она уже успела рассеяться вдаль и вширь, то ему не удалось повернуть ее назад. Что мог сделать молодой герой, кроме того как, вместе с немногими людьми, которых ему удалось собрать, устремиться к оружию и стать стеной прикрывая тех, кто уже убежал вперед, и тем самым, выигрывая время? Те, кто иначе бы погибли, смогли бежать спокойно и в безопасности. Но поскольку многие бежали мелкими группами и вдали от него, то они были схвачены врагом. Из этих наиболее заметными были сам Гуго Клермонский, Гуи Санлисский (Guy de Senlis) и Эрлуин (Herluin) Парижский, а также много менее знатных рыцарей и пеших.

Глубоко пораженный этим ударом, поскольку до сих пор он еще не сталкивался с неудачей, по возвращении в Париж, он почувствовал, как в его душе зародился особенно острый гнев. И, как это обычно бывает у молодых людей, по крайней мере у тех, кто стремиться к доблести, этот гнев он в себе еще больше раздул. Горя желанием немедленно отмстить за свое поражение, он с дальновидностью и благоразумием собрал армию в три раза большую, чем первая, и, часто вздыхая, еще раз объявил, что предпочтет скорее встретить смерть, чем выносить позор. Когда друзья рассказали об этом графу Матье, то поскольку тот был человеком любезным и с хорошими манерами, то он стал сожалеть о том позоре, который он случайно навлек на своего господина, и неоднократными предложениями о переговорах открывал дорогу к скорейшему миру.

С большой любезностью и лестью он старался успокоить молодого человека, довольно разумно оправдывая себя, что он нанес это поражение не по злому умыслу, но случайно, и выказывал со своей стороны желание дать должное удовлетворение. Благодаря многим таким обращениям, благодаря советам своих приближенных, и довольно запоздалому ходатайству его отца, гнев молодого человека остыл. Он простил раскаявшегося благородного мужа, забыл про нанесенное ему оскорбление, возместил, с помощью графа, насколько это было возможно, свои убытки, освободил пленных и заключил мир с Гуго Клермонским, и по этому прочному миру он смог обеспечить за последним владение принадлежавшей ему части замка.

Глава 5.

Об Эбле (Ebles), графе Руси (Roucy).

Благородная церковь Реймса и церкви, зависимые от нее обнаружили, что стали добычей грабивших их добро тиранов-смелого и буйного барона Эбля Руси и его сына Гвискара (Guischard). Эбль был человеком большого военного искусства. В самом деле, он был столь смелым, что однажды отправился в Испанию с армией, сила которой была достойна только короля. Его военные подвиги делали его еще более неистовым и жадным в грабежах, насилиях и прочих дурных делах.

Против этого могущественного и злого человека было подано много трогательных жалоб- по крайней мере, сотня-королю Филиппу и две или три-его сыну. Поэтому, обеспокоенный этими обвинениями Людовик, собрал сравнительно небольшую, примерно в 700 рыцарей, армию из самых знатных и отважных французских сеньоров и поспешил в Реймс. Там он отважно воевал в течении почти двух месяцев, искореняя зло, причиненное церкви в прошлом, и грабя, сжигая и разоряя земли тирана и его приспешников. Это было хорошо сделано-когда грабители сами были ограблены, а мучители претерпели такие же или еще более суровые муки, каким они подвергали других. У принца и его армии был такой пыл, что все то время, пока они оставались там, они едва отдыхали в дни, кроме субботы и воскресенья. Они непрерывно сражались копьем и мечом, мстя разорением за все обиды, причиненные графом. Он сражался не только против Эбля, но также против всех баронов той области, которые, благодаря своим родственным отношениям с лучшими людьми Лотарингии, представляли из себя огромную армию.

Между тем, велось много переговоров о мире, и поскольку, присутствие принца требовалось повсюду из-за прочих забот и опасностей, он, посовещавшись со своими людьми, одновременно и попросил и потребовал от тирана мира для церкви. Затем, взяв заложников, он заставил Эбля подтвердить мир клятвами. Когда он встретился с ним и отпустил его смирившимся, он оставил переговоры о Невшателе (Neufchatel) для другого раза.

Глава 6.

О замке Менг (Meung).

Не менее известной стала та вооруженная поддержка, которую он оказал церкви Орлеана, когда Леон, знатный человек из замка Менг, вассал вассала епископа Орлеана, попытался отнять у церкви большую часть этого замка и получить верховенство над другим. Людовик стеснил его силой, осадил его и большую банду его приспешников в упомянутом замке, и когда тот пал, заставил Леона искать убежища в церкви, находившуюся недалеко от его дома и которую он окружил валами. Чтобы смирить силу силой, Людовик обрушился на него с непреодолимой мощь и оружия и огня. Леон был не единственным, кто тяжело поплатился за отлучение, под которым он находился долгое время. Когда он и еще около 60 его людей стали прыгать с башни горящей церкви, то были изрублены на куски остриями копий и пронзены стрелами. Так, испустив последний дух, они унесли свои нечестивые души прямо в ад.

Глава 7

О Замке Монтажу (Montaigu).

Случилось так, что сильно укрепленный замок Монтажу, что в округе Лаона, достался по брачному союзу Томасу де Марлю (Thomas de Marle), самому подлому из людей, бича как для Бога, так и для людей. Его, подобное жестокому волку, невыносимое бешенство еще более усиливалось из-за самоуверенности, основанной на владении неприступным замком. Все соседи боялись и ненавидели его. Человек, которого считали его отцом, почтенный и благородный Энгерран де Бова (Engerrand de Bova) больше, чем кто-либо другой пытался выгнать его из замка по причине его свирепой тирании. Энгерран и Эбль де Руси договорились собрать как можно больше людей, осадить Томаса в замке, окружить его частоколом и принудить к сдаче угрозой голода. Затем они намеревались, если это будет возможно, срыть замок, а его самого навечно заточить. Когда Томас увидел что, хотя частокол уже и был построен, но в нем еще имелись щели, то он однажды ночью спокойно пролез через них и поспешил к принцу Людовику. Он подкупил его окружение подарками и обещаниями и смог быстро получить желанную военную поддержку.

Принц и по возрасту, и по характеру легко поддавался чужому влиянию. Поэтому, собрав около семи сотен людей он поспешил в ту часть страны. Когда он приблизился к замку Монтажу, то осаждающие выслали к нему гонцов, прося его, как своего признанного сюзерена, не позорить их, заставляя снять осаду, и не потерять верности людей, подобных им, ради столь дурного человека, и справедливо утверждали, что если Томас останется на свободе, то он принесет зла Людовику еще больше, чем им. Но когда ни лесть, ни угрозы не повлияли на него, то они отступили, поскольку боялись нападать на своего будущего сюзерена. Но они намеревались, как только Людовик удалится, продолжить войну и возобновить осаду. Так что, они с неохотой покорились его воле. А Людовик, со своей стороны, разломал и разрушил частокол, освободил Монтажу и расстроил их последующие планы снабдив замок оружием и людьми. Тогда бароны, отступившие из верности или из страха, разгневались, что он не сделал ради них вообще ничего и клятвенно договорились, что они больше не будут оказывать ему уважения. И когда они увидели, что он уходит, то снялись с лагеря и в боевом порядке последовали вслед за ним, намереваясь дать сражение.

Для их встречи имелось препятствие- между двумя армиями протекал ручей, для переправы через который требовалось много времени. Поэтому, в течении двух дней с обоих сторон ревели трубы и “копья грозили копьям” (Лукиан, Фарсалия 1,7) пока вдруг к французам, с противной стороны, не явился некий менестрель, галантный рыцарь, который объявил, что те, как только найдут средство переправиться, то несомненно вступят в битву и отомстят своими копьями и мечами за ущерб нанесенный их свободе. Но сам он оставил их, чтобы сражаться рядом и за своего природного господина. Слух об этом разнесся по всему лагерю, и воины плясали от радости. Они надели великолепные шлемы и доспехи, они раздували свой пыл и, если удавалось найти подходящее место, спешили попытаться переправиться, считая, что атака более подходит им, чем оборона.

Когда наиблагороднейшие мужи, Энгерран де Бове, Эбль де Руси, граф Андре Рамерупский (Ramerupt), Гуго ле Бланк Ла-Фертский (Hugh le Blanc de La Ferte), Роберт де Каппи (Cappy) и прочие мудрые и осторожные люди увидели это, то восхитившись смелостью их признанного сюзерена, после совещания, решили положиться на него и устремиться к миру. Они приблизились к юноше и, готовые служить ему, протянули руки дружбы. Спустя короткое время Томас де Марль потерял и замок и жену, поскольку брак был аннулирован по причине близкого родства, и такое крушение этого нечестивца должно быть приписано божественной воле.

Глава 8.

О том, как Мило (Milo) вступил в замок Монлери (Montlhery).

В этих и других предприятиях росли добродетели молодого принца. Он стремился, чтобы в королевском правительстве и в государстве царила мудрость и, по-возможности, старался подавить непокорных и занять или разрушить угрожавшие ему замки.

Гуи Труссо (Guy Trusseau) был сыном Мило де Монлери, буйного барона часто нарушавшего покой королевства. Когда Гуи вернулся домой из крестового похода, то был совсем больным человеком, истощенным длительным путешествием, болью от многих несчастий и памятью о своем необычайном поступке в Антиохии, когда он, спасаясь от Кербоги, бежал спустясь со стены, оставив армию Господа внутри осажденного города. Словом он полностью потерял свое здоровье. Опасаясь лишиться наследства, из-за воли и желания короля Филиппа и его сына Людовика, которые очень хотели занять его замок, он выдал свою единственную дочь за сына короля Филиппа от его второй жены, графини Анжуйской. И чтобы еще более упрочить любовь брата, старший брат, сеньор Людовик, по просьбе отца, пожаловал Филиппу в качестве свадебного подарка замок Мант (Mantes).

Когда он получил по этому случаю замок Монлери, то его обитатели обрадовались этому так, как будто вынули соринку из их глаз, или будто сломали двери темниц, в которых были заточены. В этом мог убедиться король Филипп, и тогда я услышал насколько его пугал и беспокоил этот замок. Он сказал: “Сын мой Людовик, остерегайся этой башни, которая меня преждевременно состарила. Измена и несоблюдение клятвы хозяевами этого замка лишили меня и мира и покоя”. Их измена делала верных неверными, она привлекала изменников и вблизи и издалека, и во всем королевстве ни одно злое дело не обходилось без их участия или ведома. На дороге между Корбэем (Corbeil) на Сене и Шатфором (Chateaufort) на правой стороне, Монлери стоит посредине, преграждая путь к Парижу. Между Парижем и Орлеаном именно он был причиной такого хаоса и беспорядка, что люди не могли проехать из одного места в другое, иначе как с достаточно внушительной охраной, или же только с позволения тех дурных людей. Но этот брак, о котором мы говорим, разрушил преграды и открыл людям безопасный путь во все стороны.

Кроме того, когда Гуи, граф Рошфора, муж с большим опытом и выдающийся воин, и который приходился дядей Гуи Труссо, вернулся со славой и удачей из похода в Иерусалим, то он добровольно поддержал короля Филиппа, своего старого друга, сенешалем которого он уже однажды был. И король, и его сын Людовик, ради блага государства, пожаловали Гуи сенешальство, чтобы благодаря этому установить и поддерживать спокойствие в замке Монлери, а от его графства, которое примыкало к их землям-оно охватывало Рошфор, Шатфор вместе с прочими близлежащими замками,- получить мир и службу, к чему они до этого не привыкли. Временная дружба дошла до того, что с позволения отца, его сын Людовик договорился жениться на дочери Гуи, хотя та еще не достигла брачного возраста. Но его суженная не стала его женой, поскольку спустя несколько лет их союз был расторгнут по причине близкого родства. Всего дружба длилась три года. И отец, и сын полностью доверяли Гуи, а Гуи и его сын, Гуго де Креси (Hugh de Crecy) отдавали все свои силы на защиту чести королевства.

“Но какой сосуд в течении многих лет сохраняет запах того, что в нем ранее находилось?” (Гораций, Послания, I, 2, 69-70). Так и люди Монлери остались верны своему изменническому обычаю при подстрекательстве братьев Гарланд (Garlande), которые таили вражду к королю и его сыну. Они договорились, чтобы к замку приехал Мило, виконт Труа (Troyes) и младший брат Гуи Труссо, вместе со своей матерью, виконтессой, и большими отрядом солдат, и вопреки клятвам, он был принят в замке. Со слезами он напомнил им о благодеяниях его отца, который часто советовался с ними, он хвалил великодушие и природное усердие, восхищался их верностью, благодарил за то, что они призвали его, и когда они преклонили колени, смиренно просил их закончить дело, которое они так хорошо начали. Поколебленные зрелищем его печали, они поспешили к оружию, бросились к башне и напали на ее гарнизон с мечами, копьями, огнем, кольями и камнями. В нескольких местах они проникли через внешнюю стену башни и смертельно ранили многих ее защитников. Внутри башни находились жена Гуи и ее дочь, суженная сеньора Людовика. Когда об этом услышал сенешаль Гуи, то будучи великодушным человеком, он поспешил на выручку вместе с теми рыцарями, которых смог собрать. Он смело приблизился к замку и разослал впереди себя самых быстрых гонцов, собирая со всех сторон своих людей. Осаждавшие замок увидели его с холма. Поскольку они все еще не взяли его и опасались внезапного подхода сеньора Людовика и подавления мятежа, то отступили и стали совещаться, что им следует делать-быстро занять позицию или же бежать. Но Гуи, который был и отважным воином и дипломатом, убедил братьев Гарланд уйти и поклялся, что они получат мир и милость от короля и от сеньора Людовика. Так, он заставил их и их сообщников отказаться от их предприятия. С их бегством Мило также бросил все и бежал сломя голову, стеная и обливаясь слезами и потерпев полное крушение своих планов.

Когда сеньор Людовик услышал об этом, то поспешил в замок, и достоверно узнав, чем все кончилось, возрадовался, что ничего не потеряно, но огорчился, что не застал мятежников и не захватил их Что до остального, то поскольку Гуи поклялся им в мире, то и сеньор Людовик также оставил их. Но для того, чтобы предотвратить подобное в будущем, он разрушил все укрепления, кроме башни.

Глава 9.

Боэмунд, принц Антиохийский.

Около того же времени случилось так, что во Францию приехал прославленный принц Антиохийский Боэмунд. Благодаря его доблести, ему были вверены укрепления Антиохии, взятой после долгой и трудной осады. Этому славному человеку, выдающемуся среди людей Востока, сопутствовала такая удача, какая не могла быть иначе, как с божьей помощью, и это признавалась даже сарацинами.

Со своим отцом, Робертом Гвискаром, он пересекал море, чтобы захватить Дураццо, богатства Фессалоники, сокровища Константинополя, и даже силы всей Греции было недостаточно, чтобы заставить их отступить. Внезапно к ним прибыли легаты папы Александра, которые пересекли море, чтобы призвать их, из любви к Богу и по долгу вассалов, помочь спасти Римскую церковь и папу, который в это время был осажден императором в башне Кресченция. Они отчаянно умоляли их и клятвенно уверяли, что если они не прибудут вовремя, то церковь и самого папу постигнет полное крушение.

Принцы колебались перед выбором- довести до благоприятного конца такой большой и дорогостоящий поход или нести ответственность за порабощение, а то и полное крушение папства, города и церкви. Посовещавшись об этом, они нашли превосходное решение-помочь папе не прекращая похода. Оставив Боэмунда продолжать осаду, его отец отплыл в Апулию, собрал людей и оружие откуда только смог - из Сицилии, Апулии, Калабрии, Кампании, и смело поспешил к Риму. И по воле Господа случилось так, что император Константинополя, узнав о его отсутствии, бросил греческую армию и с суши и с моря, на стоявшего у Дураццо Боэмунда. В тот же самый день, когда его отец Гвискар прибыл в Рим, чтобы сразиться с императором, сам он храбро сражался с греческим императором, и просто чудесно, что каждый принц одержал победу над своим императором.

Боэмунд приехал во Францию, чтобы любой ценой добиться руки Констанции, сестры сеньора Людовика, юной дамы исключительно высокого происхождения, прекрасную телом и красивую лицом. Слава французского королевства и сеньора Людовика были столь велики, что даже сарацины были напуганы перспективой такого брака. Она была свободна с тех пор, как расторгла соглашение с Гуго, графом Труа, и желала избежать другой неподходящей партии. Принц Антиохийский был искушенным человеком и не скупился ни на дары, ни на обещания, и, конечно, он заслужил этой брак, который и был заключен с большой пышностью епископом Шартрским, в присутствии короля, сеньора Людовика и многих архиепископов, епископов и знатных людей королевства.

Среди присутствующих был и папский легат, господин Бруно, епископ Сеньи (Segni), который, по поручению папы Пасхалия, сопровождал Боэмунда для проповеди похода в Святую Землю. Так, в Пуатье он созвал представительный и торжественный собор, на котором присутствовал и я, только что завершивший свое обучение, и на нем он рассматривал многие соборные дела, в особенности, связанные с походом в Иерусалим, чтобы не дать угаснуть порыву в этом делу. И он, и Боэмунд побудили многих людей отправиться туда. Усилившись с помощью большого войска рыцарей, Боэмунд, госпожа Констанция и легат счастливо и со славой вернулись к себе домой. Госпожа Констанция подарила Боэмунду двоих сыновей- Иоанна и Боэмунда. Иоанна умер прежде чем достиг возраста, необходимого для посвящения в рыцари. Но Боэмунд, изящный молодой человек, словно созданный для рыцарства, стал принцем Антиохийским. Однажды, когда он атаковал отряд сарацин, то стал опрометчиво преследовать их и, не учитывая их пыла и стремительности, попал в устроенную ими ловушку и, проявив много смелости, был обезглавлен вместе с еще сотней рыцарей. Так он потерял Антиохию, Апулию и свою жизнь.

Глава 10.

Визит папы Пасхалия II.

Спустя год после возвращения домой Боэмунда на запад прибыл вселенский владыка, преподобной памяти, папа Пасхалий, в сопровождении многих мудрецов, епископов, кардиналов и знатных людей Римской области, для того, чтобы посоветоваться с королем Франции, сеньором Людовиком и французской церковью относительно некоторых трудностей и новых проблем связанных с инвеститурой, по поводу чего ему досаждал император Генрих, угрожавший впредь досаждать еще больше. Этот человек, лишенный чувства к родителю и какой-либо человечности, самым жестоким образом обошелся со своим отцом Генрихом. Он лишил его наследства и держал его, как говорили, в преступном заточении, позволяя врагам бить и оскорблять его. Он отнял у него королевские регалии, корону, скипетр и копье Святого Маврикия, не оставив ему ничего от его королевства.

В Риме было решено, что из-за измены подкупленных римлян, будет более безопасно обсуждать эти и другие предметы не в самом Риме, но во Франции, в присутствии короля, его сына и французской церкви. Поэтому, Пасхалий отправился в Клюни, из Клюни-в Ла Шарите (La Charite), где в присутствии множества архиепископов, епископов и монахов он освятил тамошний знаменитый монастырь. Там также присутствовали великие магнаты и в том числе, слуга короля, благородный граф Рошфора посланный встретить как духовного отца владыку папу и исполнять все его желания в пределах королевства. Я присутствовал на этом освящении и перед владыкой папой я яростно выступил против парижского епископа Галона (Galon), чинившего различные обиды Сен-Дени. И там я получил удовлетворение, согласно как разуму, так и каноническому закону.

После празднования Лаетара (Laetare) Иерусалимского в церкви Св. Мартина в Туре, он, по римскому обычаю, с митрой на голове приехал в почтенный дом Сен-Дени, и его прибытие сопровождалось благотворительностью и религиозными обрядами, подобающими истинному наместнику Св. Петра. Он был принят с великолепием, подобно тому как принимают епископов. Там он вершил правосудие над католиками, для которых это было небывалым событием, и подал им и потомству воистину незабываемый пример-вопреки всеобщим опасениям, он не стремился заполучить монастырское золото, серебро или драгоценные камни. В самом деле-он даже не соизволил взглянуть на них. Но зато самым смиренным образом он пал ниц перед святыми реликвиями. Он смиренно просил, чтобы ему позволили взять на сохранение лоскуток от епископского одеяния Св. Дионисия, в который впиталась кровь святого. Он просил: “не сердитесь вернуть нам малую часть его одеяния, поскольку мы сами безропотно послали этого великого мужа на дело обращения Галлии”.

Там его с любезностями и обетами встретили король Филипп и сеньор Людовик, и его королевское величество, ради любви к Богу, преклонило перед ним колени, поскольку в обычае королей склонять свои коронованные головы перед гробницей Петра рыбника. Господин папа простер свою руку и поднял их и позволил им, как самым преданным сыновьям апостолов, сидеть в своем присутствии. Как мудрый человек, он частным образом советовался с ними о состоянии церкви и, деликатно льстя им, он умолял их оказать помощь Св. Петру и ему, его наместнику, и поддержать церковь и, в соответствии с традицией, основанной их предшественником Карлом Великим и прочими королями франков, оказать сопротивление тиранам и врагам церкви и, прежде всего, императору Генриху. Они вручили ему свои руки как залог своей дружбы, помощи и совета и предоставили свое королевство в его распоряжение, и послали вместе с ним в Шалон на встречу с имперскими легатами нескольких архиепископов и епископов и, в том числе и аббата Сен-Дени Адама, которого сопровождал я.

Владыка папа прождал там некоторое время, пока, как это было условлено, не прибыли легаты императора Генриха. Они были не скромными, но гордыми и непокаявшимися. Им оказали гостеприимство в Сен-Менге (St.Menge), где остановился канцлер Альбарт, преданный императору душой и телом. Остальные, с большой помпой и демонстрируя свои украшения, явились к папскому двору. Там были архиепископ Треве, епископ Гальберштадта, епископ Мюнстера, несколько графов и герцог Вельф, весьма тучный человек поразительной ширины и высоты и удивительно громкого голоса, перед которым повсюду носили его меч. Они совершили такой въезд, будто их послали устрашить нас, а не вести переговоры.

За них говорил один архиепископ Тревский. Он был воспитанным и приятным человеком, красноречивым и мудрым, и хорошо говорил по-французски. Он произнес пристойную речь, обещая господину папе и его двору благоволение и поддержку императора за сохранение за ним прав на его королевство. Затем, согласно полученным инструкциям, он сказал: “Есть причина, по которой я был послан моим господином императором. Во времена наших предков и согласно священному и апостольскому имперскому закону все выборы должны были проходить так: перед публичными выборами имя кандидата должно было быть сообщено императору, и если его персона была приемлема, то император давал свое согласие на выборы. Затем, в соответствии с каноническим законом, созывалась ассамблея и, по требованию народа, выбору духовенства и с согласия сюзерена, объявлялся кандидат. После свободного посвящения, без симонии, он должен был придти к императору за регалиями, чтобы получить инвеституру кольцом и посохом и принести клятву верности и оммаж. В этом нет ничего странного. Это точно такой путь, по которому присуждаются и города, и замки, и территориальные марки, и места сбора пошлин, и любые другие части имперского достояния. Если папа примет этот порядок, то королевство и церковь и впредь останутся едины в благополучии и мире во славу Господа”.

На это господин папа ответил устами епископа Плезанса (Plaisance): “Церковь, искупленная и освобожденная благодаря драгоценной крови Христа, никоим образом не должна быть пленена вновь. Если церковь не может избрать епископа без совета с императором, то это означает, что она рабски подчинена ему, и Христос умер напрасно. Инвеститура посохом и кольцом, поскольку вещи эти принадлежат алтарю, есть узурпация прав Бога. Если руки, посвященные телу и крови Христа, для того чтобы принести обязательство, будут вложены в руки мирянина, обагренные кровью из-за употребления меча, то это умалит рукоположение и священной помазание.

Когда упрямые легаты услышали эти и подобные этому вещи, то они, с немецкой вспыльчивостью показали свои зубы. Они сильно возбудились и, если бы осмелились сделать это безнаказанно, то извергли бы свои оскорбления, чтобы уязвить присутствующих. Они кричали: “Этот спор будет решен не здесь, а в Риме и с помощью меча.”. Но папа послал нескольких специально отобранных и искушенных людей и канцлеру, чтобы обсудить с ним эти вещи правильно, спокойно и мирно, чтобы каждый мог слушать другого и быть услышанным, и настоятельно просил их потрудиться ради мира в королевстве. После их ухода папа отправился в Труа, где с пышностью председательствовал на всеобщем соборе, созванном задолго до этого. Затем, питая самые сердечные чувства к французом, которые помогли ему так много, и боясь и ненавидя немцев, он благополучно возвратился к престолу Святого Петра.

Но на втором году по его возвращении, император собрал огромную армию в 30 тысяч человек. “Избирая только те дороги, где можно купаться в крови” (Лукиан, Фарсалия, II, 439), он подошел к Риму. Здесь он очень убедительно прикидывался, что имеет мирные намерения, отложил в сторону спор об инвеституре, раздавал всевозможные прекрасные обещания и на этот счет, и по поводу других вещей и, для того чтобы ему позволили войти в город, в который его иначе не впускали, он использовал лесть и не побоялся обмануть верховного понтифика, всю церковь и самого Царя Царей. Услышав, что этот пагубный вопрос, столь серьезный и столь опасный для церкви Господа, разрешен, римские нобили справедливо или ошибочно заплясали от радости, а духовенство весьма возрадовалось. И в своем восторге все соперничали друг с другом относительно того, чтобы принять его с возможно большим почетом и великолепием. Тогда владыка папа, окруженный толпой епископов и кардиналов, облаченных в белые мантии и верхом на белых лошадях, и сопровождаемый римским народом, поспешил ему навстречу. Вперед они отправили посланников, чтобы принять от императора присягу на Библии в том, что он имеет мирные намерения и об его отказе от инвеституры. Это и было совершено в Монте-Марио (Monte Mario), где паломники впервые видят церковь апостолов. Затем клятва была повторена собственной рукой императора и его приближенных в самых воротах Рима, что вызвало радостное изумление всех римлян.

Оттуда он проследовал дальше, с пышностью еще большей, чем та, что изображена на триумфальной арке в честь победа над Африкой. С гимнами и многими славословиями, он, в соответствии с традициями Августов, получил диадему из рук владыки папы . Затем он был проведен в наисвященнейший алтарь апостолов во главе процессии распевавших гимны клириков, и под ужасные крики немцев, чьи вопли, казалось, раскололи небеса. Затем господин папа отслужил благодарственную мессу, принеся в жертву плоть и кровь Иисуса Христа, раздал причастие, и император получил и принял его. Он принес чудесную жертву церкви, в доказательство союза, основанного на нерушимой любви и прочном мире.

Едва владыка папа снял после мессы свои епископские регалии, как злобная тевтонская ярость, найдя предлоги для измены, перешла в неистовство. Выхватив свои мечи и, словно безумные, бросившись вперед, они напали на римлян, которые, находясь в таком месте, естественно, не были вооружены. Они кричали и клялись, что захватят с плен или перебьют все римское духовенство, включая епископов и кардиналов, и наконец, находясь в последней стадии безумия, они не побоялись угрожать наложить руки и на самого владыку папу. Римские нобили и народ, пораженные невероятным горем и, с болью в сердце, слишком поздно поняли, что их предали. Некоторые поспешили к оружию, другие, ошеломленные, просто бежали; единственное, что они могли противопоставить неожиданному нападению врагов-это разобрать прутья ограды и вооружиться ими для своей защиты. Император, мучимый своей дурной совестью за свои злые дела, оставил город с наивозможной поспешностью, взяв с собой в качестве добычи-христиане еще никогда не слышали о таком деянии со стороны христианина, -владыку папу и стольких кардиналов и епископов, сколько он смог захватить. Он отошел в Чивитате Кастеллано (Civitate Castellana)-место хорошо защищенное и природой и человеком. Он без всякого почтения обращался с кардиналами и бесчестно ограбил их. И, страшно подумать, не побоявшись поднять руку на помазанника Господа, он с гордостью отнял у самого владыки папы ризу и митру и прочие папские инсигнии и причинил ему много вреда. Затем, награждая их оскорблениями, он не позволял им уйти до тех пор, пока не заставил их аннулировать договор и вернуть ему его привилегии. Вымогательством он даже добился из рук папы другой, тайной, привилегии, в том, что отныне он имеет право инвеституры. Позже эту привилегию, в моем присутствии, на великом соборе трехсот или более епископов, владыка папа аннулировал и запретил под угрозой вечного проклятия.

Но если кто-нибудь спросит, почему владыка папа вел себя так слабо, то ему следует понять, что без папы и его кардиналов церковь увяла, и тиран почти полностью привел ее к рабству и обращался с ней так, как будто бы она была его собственностью, и никто ему не оказывал сопротивления. И папа дал определенное доказательство этому-когда он добился освобождение своих братьев, столпов церкви, и сделав все возможное для защиты и восстановления церкви, и установив в ней некоторый мир, он бежал в уединенное убежище, где и намеревался остаться на постоянное жительство, и лишь давление со стороны вселенской церкви и римлян вынудили его вернуться.

Но Господь Иисус Христос, избавитель и защитник церкви, не допустил, чтобы ее долго попирали ногами, и чтобы император оставался безнаказанным. Те, кто не были связаны или обязаны ему оммажем, поднялись на защиту переживающей шторм церкви. С помощью и по совету Людовика, избранного Господом, французская церковь на знаменитом соборе провозгласила анафему тираническому императору и поразила его мечом Св. Петра. Затем, вторгшись в королевство Германия, они подняли против него нобилей и значительную часть королевства, низложили его последователей таких как Бушард (Bouchard) Красный, епископ Мюнстера, и не прекращали бороться с ним и захватывать его владения вплоть до его заслуженной смерти и конца его тирании. Благодаря божественной мести, его злые дела стали причиной передачи империи другим-после его смерти ее наследовал Лотарь, герцог Саксонии, воинственный человек и непобедимый защитник государства. Сопровождаемый владыкой папой Иннокентием, Лотарь смирил непокорную Италию и на глазах графа Рожера Сицилийского, самовольно провозгласившего себя королем, разорил до самой Адриатики Кампанию и Апулию. По возвращении домой с величайшим триумфом, в момент победы, его настигла смерть.

Но оставим другим писателям описывать эти и подобные вещи. Я же возвращаюсь к деяниям франков, поскольку это и есть мой предмет.

Глава 11.

О захвате замка Журнэй (Gournay).

Граф Гуи Рошфорский, брак дочери которого с сеньором Людовиком, из-за происков его соперников, был сначала отложен под предлогом кровного родства, а затем и окончательно расторгнут в присутствии папы, чувствовал себя глубоко обиженным “и раздул эту маленькую искру в большой пожар” (Лукиан, Фарсалия V, 525). Доброжелательное отношение к нему сеньора Людовика нисколько не уменьшилось до тех пор, пока внезапно не вмешались Гарланды, чтобы уничтожить эту дружбу, разрушить союз и наполнить горечью все вокруг. Тогда возник повод для войны-Гуго Помпоннский (Pomponne), отважный рыцарь и кастелян Журнэя, замка на берегах Марны, незаконно захватил на большой королевской дороге лошадей неких купцов и отвел их в Журнэй. Возмутившись этой беззаконной самонадеянностью, сеньор Людовик собрал войско, начал нежданную осаду замка и вскоре, окружив его, лишил его обитателей значительных запасов продовольствия.

Около замка расположен привлекательный остров, богатый прекрасными пастбищами для лошадей и стадами скота, достаточно большой в ширину, но еще более-в длину, и весьма пригодный для размещения гарнизона, поскольку перед тем, кто туда придет открывается прекрасное зрелище чистой проточной воды, и этому виду придают еще большее очарование зеленая трава и цветы. Кроме того, окружающая река обеспечивает его безопасность. Поэтому, сеньор Людовик подготовил флот, чтобы напасть на остров. Он приказал нескольким рыцарям и большому числу пехотинцев раздеться так, чтобы они могли быстро войти в реку и, если дела пойдут плохо-быстро отступить назад. Затем когда некоторый вплавь, а другие вброд-что было довольно опасно,-пересекли стремнину, он, войдя в реку приказал им занять остров. Но гарнизон упорно сопротивлялся, бросая с высокого берега камни на тех, кто на лодках и вброд пересекал реку, и пытался отбросить их назад пиками и копьями. Но атакующие призвали свою храбрость и решили отразить тех, кто пытался отразить их; они заставили пращников и лучников прекратить стрелять и, где могли, старались сойтись в рукопашную, а в это время, с величайшей храбростью, подобные пиратам, вступили в бой облаченные в доспехи и в шлемы люди с кораблей. Они отбросили сопротивлявшихся и, так как храбрость отказывается подчиняться позору, они заняли остров силой и заставили его защитников бежать в замок.

В течении некоторого времени велась напряженная осада, но к сдаче это не привело. Раздражаясь из-за задержки, сеньор Людовик однажды предпринял решительные действия-он собрал войско и подошел к замку, который был исключительно хорошо защищен глубоким и крутым рвом, наверху заканчивавшемся стеной, а внизу защищенным быстрым протоком, глубина которого делала его практически непреодолимым. Сеньор Людовик пересек проток, преодолел по лестнице земляное укрепление с его преградой, подошел к стене и, сражаясь сам, распорядился о боевом построении, а затем устремился на врага со всей своей силой со всей своей яростью. С другой стороны, защитники, предпочитая жизни храбрость, быстро ударили по нападавшим, не щадя и своего сеньора. Вооружились, они напали на врагов, отбили верхнюю часть цитадели, и даже нижнюю, сбрасывая противников в проток. Так что, хотя армия Людовика и завоевала славу, но несмотря все свои усилия, все же потерпела поражение.

Для разрушения замка были подготовлены осадные орудия. Была воздвигнута невероятно высокая трехэтажная башня, господствовавшая над замком и мешавшая передовым пращникам и лучникам передвигаться по замку или показываться наружу. Находясь под постоянным давлением, оказываемым осадными машинами и днем и ночью и видя невозможным себя защитить, они благоразумно вырыли окопы и стали стрелять из луков из-за укрытий и, так сделались смертельно опасными для тех, кто угрожал им сверху. К высокой осадной башне был приделан деревянный мост, которым мог быть выдвинут еще выше, а затем постепенно опущен прямо на стену и тем самым открыть нападающим легкий путь в крепость. Но обороняющиеся, разгадав этот замысел, поставили, через определенные интервалы, вертикальные деревянные колья, так что, и мост и те кто на нем находился должны были упасть в глубокие ямы, дно которых было усеяно заостренными кольями, и которые были скрыты от глаз соломой, и тем самым враги должны были бы встретить свою смерть.

Тем временем, граф Гуи, муж ловкий и отважный, использовав свои связи и своих друзей упросил сеньоров о помощи и поспешил на выручку к осажденным. Он договорился с Тибо (Thibauld), графом Палатината, наивыдающимся молодым человеком, искусным во всех областях рыцарства, о том, что в определенный день он придет на помощь к осажденным, которые к тому времени уже испытывали нужду в продовольствии, и атакует осаждавших силой оружия. А Гуи, в это время, чтобы заставить осаждавших уйти, по возможности, разграбит и сожжет их имущество.

В день, назначенный графом Тибо для подвода подкреплений и для того, чтобы положить конец осаде, сеньор Людовик собрал находившихся поблизости от него людей и, помня о королевском достоинстве и полный доблести, и оставив свои палатки под прикрытием, сам радостно выступил вперед. Он послал вперед мальчика, чтобы разведать, где находится враг и собирается ли он дать сражение. Затем, он лично возглавил своих баронов, построил линии рыцарей и пехотинцев и расставил лучников и копейщиков. Как только они противник был замечен, загудели трубы, драчливые рыцари и лошади встряхнулись, и началось дело. Французы, получившие большой опыт в военном деле, одолели людей Брие (Brie), размягших после долгого мира, разбили из наголову, несмотря на их пики и мечи, и завоевали победу. И рыцари, и пехотинцы яростно нападали на них, пока те не показали спины и побежали. Что до графа, то тот, предпочитая бегство плену, был скорее первым, чем последним в этом бегстве. Он оставил свою армию позади, а сам помчался домой.

В этом деле многие были убиты, многие ранены и еще больше было взято в плен, а вести об этой замечательной победе распространились по всей земле. Одержав такую великую и своевременную победу, сеньор Людовик вернулся к своим палаткам и отбросил тех, кто обольщаясь ложными надеждами сделал вылазку из замка. И, оставляя замок за собой, он дал его под охрану Гарландам.

Глава 12.

О взятии замка Сен-Север (Sainte-Severe).

В то время как безделье и отсутствие занятий угнетает людей, делая благородного неблагородным, и славного-бесславным, то доблесть, подкрепленная упражнениями для тела, вдохновляет людей, делая благородного-еще более благородным, а славного-еще более славным. И мужи, которые имеют ее, вознаграждаются героическими деяниями во всех частях света, где их доблесть находит себе приятную пищу.

К сеньору Людовику приехали некие люди и по-всячески умоляли его и обещали великую и полезную службу за то, чтобы он отправился в Берри, к границам Лимузена, к замку Сен-Север, месту наиблагороднейшему, славному своими традициями рыцарства и при этом, богато снабженный пешими воинами. Они утверждали, что его сеньор, наизнатнейший муж Гумбод (Humbaud), должен покориться закону и понести справедливое наказание за его нарушение, а замок, согласно салическому закону, следует конфисковать,.

По их просьбе, Людовик отправился туда в сопровождении не армии, но лишь отряда своих домашних рыцарей. Он приближался к замку, когда был встречен его кастеляном с большим отрядом рыцарей-Гумбод был по природе очень щедрым и дальновидным. Расположившись позади быстрого ручья, а другой дороги там не было, и загородившись бревнами и кольями, Гумбод приготовился дать отпор французскому отряду. Когда обе стороны оказали лицом к лицу, разделенные лишь ручьем, сеньор Людовик, увидев, что один из врагов, более смелый, чем другие, оставил ряды обороняющихся также вознамерился действовать. Он взнуздал свою лошадь и, превзойдя в смелости своих людей, устремился на него, ударил своим копьем и одним ударом поверг не только его, но и человека позади него, а затем, что необычно для короля, он заставил их прямо в шлемах искупаться в реке. Не останавливаясь он развил свой успех, ворвавшись в то узкое место строя, которое оставил его соперник и не преминул вызвать замешательство противника столь храбрым поведением. Французы, поощряемые этим чудесным зрелищем, сломали защитный рубеж, пересекли ручей и обрушились на врага. Они убили многих из них, а оставшихся заставили бежать в замок.

Распространившиеся известия, о том, что сеньор Людовик и его люди, как и подобает столь могучим рыцарям, сочтут позором отступить прежде чем они разрушат замок и или отрубят руки или ослепят самых главных из его защитников, устрашили гарнизон и всю округу,. Поэтому, было мудро решено, что сеньор замка должен покориться королевскому величеству и отдать и замок и землю на суд сеньора Людовика. И тогда, возвращаясь, сеньор Людовик взял кастеляна в качестве добычи и доставил его в Этамп, и после столь быстрого триумфа вернулся в Париж счастливый своим успехом.

Глава 13.

О смерти короля Филиппа.

Пока сила сына росла ежедневно, его отец, король Филипп, с каждым днем слабел. После того, как он похитил графиню Анжуйскую он не смог сделать ничего достойного королевского величества. Охваченный страстью к даме, которую он захватил, он всецело посвятил себя удовлетворению этой страсти. Поэтому, он потерял интерес к делам государства и слишком расслабившись не предпринимал ничего для укрепления своего тела, крепкого и красивого. Единственно, что еще поддерживало силу государства, был страх и любовь к его сыну и наследнику. Будучи почти шестидесяти лет, он перестал быть королем и испустил свой дух в замке Мелен-сюр-Сен (Melun-sur-Seine) в присутствии сеньора Людовика.

На его похоронах присутствовали почтенные люди: Галон, епископ Парижа, епископы Санлиса и Орлеана, блаженной памяти Адам, аббат Сен-Дени и много другого духовенства. Они перенесли его королевское тело в церковь Нотр-Дам и провели в бдении всю ночь. На утро сын приказал покрыть катафалк тканным покровом с соответствующим траурным орнаментом и распорядился, чтобы он был перенесен на плечах его ближайших слуг. Затем, с сыновьей любовью, в слезах, он сопровождал катафалк, то пешком, то верхом, вместе с теми баронами, которые были при нем. Он проявил большое великодушие в том, что при жизни отца проявлял большое тщание, чтобы не оскорбить его ни по поводу развода с его матерью, ни по поводу его брака с графиней Анжуйской. В отличии от других молодых людей, находившихся в подобных обстоятельствах, он не пытался каким-либо обманом оттеснить отца от управления королевством.

В большой процессии они принесли тело в благородный монастырь Сен-Бенуа-Сюр-Луар (St.-Benoit-sur-Loire), в котором король Филипп хотел быть похороненным. Были такие, кто утверждал, что слышал из его собственных уст о том, что он преднамеренно хотел быть похороненным не в Сен-Дени, как его королевские предшественники (стало уже почти законом, что Сен-Дени являлся королевской усыпальницей) поскольку он не очень хорошо к ней относился, и еще потому, что его собственная могила могла бы затеряться среди гробниц стольких благородных королей. Поэтому, он был надлежащим образом положен перед алтарем этого монастыря и посвящая его душу Богу, с гимнами и молитвами, гробницу заложили великолепными камнями.

Глава 14.

О его торжественном восшествии на престол.

Сеньор Людовик, который еще в юношеском возрасте заручился дружбой церкви благодаря неизменной защите ее прав, помощи бедным и сиротам, смирению тиранов своей мощью, был, с Божьей помощью, возведен на престол королевства благодаря клятвам добрых людей и, насколько это было возможно, ему удалось избежать козней дьявола и людских нечестивцев.

После раздумья, главным образом, по совету почтенного и весьма мудрого епископа Шартрского Ива, было решено, что следует немедленно собрать ассамблею в Орлеане, чтобы помешать заговору этих нечестивцев и ускорить его восшествие на престол. Поэтому, приглашенный туда архиепископ Санса Даимбер (Daimbert), приехал вместе со своими провинциалами-Галоном, епископом Парижским, Манассией Моским (Meaux), Иоанном Орлеанским, Ивом Шартрским, Гуго Неверским и Гумбаудом Оксеррским. В день празднования святого мученика Стефана архиепископ помазал Людовика наисвященнейшим елеем. После благодарственной мессы архиепископ снял свой меч светского рыцаря и заменил его на изгоняющий грешников церковный, и с великим удовлетворением короновал его королевской диадемой и с великой преданностью вручил ему скипетр и жезл в знак того, что он должен защищать церковь и бедных, и прочие королевские инсигнии, к всеобщему восторгу клириков и мирян.

Едва после церемонии Людовик снял праздничные одежды, как внезапно посланцы из церкви Реймса принесли ему письма с дурными вестями-содержащие протест и запрещение папским авторитетом совершать помазание, если эти письма будут доставлены до того, как оно свершиться. В письмах утверждалось, что первое право королевской коронации принадлежит по праву церкви Реймса, и что Св. Ремигий получил эту прерогативу полностью и неоспоримо от первого короля франков, Хлодвига, во время его крещения. И всякий, кто посмеет нарушить это, будет предан вечному проклятию. Тамошний архиепископ, почтенный пожилой человек, Рауль Зеленый, вызвал резкое и опасное недовольство короля, поскольку был избран и взошел на кафедру без королевского согласия. Поэтому, он надеялся, таким образом, или заключить мир с королем или же отложить коронацию. Но поскольку посланцы прибыли слишком поздно, то их содержали с миром в Орлеане, и хотя они много чего сказали, прежде чем воротиться домой, все их слова не достигли ничего.

Глава 15.

О захвате Ла-Ферт-Бодуэн (La Ferte-Baudoin) и об освобождении графа Корбэя (Corbeil) и Ансельма Гарланда.

Людовик, теперь милостью Божьей король Франции, не мог забыть уроков, усвоенных им в юности, о том, что надо защищать церковь, покровительствовать бедным и нуждающимся и трудиться на благо мира и защиты королевства.

Вышеупомянутый Гуи Красный и его сын Гуго де Креси (Crecy), образованный молодой человек, доблестный, но созданный для насилий и пожаров, и которой обещал стать баламутом всего королевства, оба они продолжали упорствовать в непризнании королевского достоинства из-за той горечи, которую испытали при позорной сдаче замка Журнэй. Поэтому, Гуго не пожалел даже своего брата Одо, графа Корбэя, поскольку тот не дал ему помощи против короля и, воспользовавшись его простотой, заманил в засаду. Однажды граф Одо решил мирно поохотиться в своих собственных владениях, и тогда этот дурной человек показал, что для него, испорченного завистью, значит кровное родство. Он пленил своего брата Гуго, заковал его и посадил на цепь в замке Ла-Ферте-Бодуан (La Ferte-Baudoin), и не соглашался освободить его иначе как при условии, что он пойдет войной на короля.

Столкнувшись со столь необычным безумием, большое число обитателей Корбэя-а этот замок был богат рыцарями древних фамилий,- стало искало той защиты, которое всем обещала корона. Упав на колени перед королем, со слезами и рыданиями, они рассказали ему о пленении графа и об обстоятельствах при которых это случилось, и просили и умоляли Людовика освободить его силой. Когда обещание Людовиком помощи дало им надежду на освобождение, их гнев поостыл, и их горе немного утихло, и они обратились к вопросам о средствах и силах, которыми они хотели бы освободить и вернуть сеньора. Ла-Ферте-Бодуан принадлежал Гуго не по праву наследства, а благодаря его женитьбе на графине Аделаиде, с которой он впоследствии развелся, оставив замок за собой. Поэтому, некоторые люди из Ла-Ферте вступили в связь с людьми из Корбэя и поклялись провести их в замок, несмотря на все предосторожности стражи.

Став предводителем людей из Корбэя, король, избегая огласки, поспешил туда с горстью домашних рыцарей. Было уже поздно, и люди в замке уже болтали около своих костров, когда передовой отряд во главе с сенешалем Ансельмом Гарландом, очень храбрым рыцарем, и примерно сорока воинами, появился у ворот, по поводу которых было условлено, и сделал отчаянную попытку овладеть ими. Но гарнизон, удивленный ржанием лошадей и излишним шумом, производимым рыцарями, поспешил дать ему отпор. Поскольку вход был заперт воротами, находящимися во вражеских руках, то те, кто проникли вовнутрь, не могли ни продвинуться вперед, ни вернуться назад, и защитники, ободренные силой своей позиции, могли очень легко перебить тех, кто оказался перед воротами. Нападающие, подавленные и темнотой и своим неудачным положением, не могли долго выдерживать удары и вернулись к внешним воротам. Но отважнейший Ансельм, пожертвовав собой, прикрывая отступление, не смог одолеть врага в воротах, был взят в плен и оказался в замковой башне не как победитель, а как пленник-вместе с графом Корбэя. Их положение было одинаково, но их страхи-разными,-один страшился смерти, а другой только лишения наследства, и будто о них было сказано: “Карфаген и Марий утешали друг друга по поводу своих судеб” (Лукиан, Фарсалия, II, 91-92).

Когда крики беглецов достигли ушей спешащего короля, то он, сердясь, на то, что его задержали и остановили трудности темной ночи, вскочил на весьма быстрого коня и поспешил на помощь к своим людям, храбро атакующим ворота. Но он нашел ворота запертыми и, встреченный градом стрел, камней и копий, отступил. Пораженные несчастьем братья и родственники сенешаля припали к его ногам крича: “Имей жалость, славный и храбрый король! Этот дурной отлученный человек Гуго де Креси, пресыщенный человеческой кровью, может наложить руки на нашего брата. Если он приедет сюда или доставит его к себе, то вцепиться в его горло не думая о каре, которая будет ждать его за эту смерть, поскольку нет более свирепого человека, чем этот свирепейший из людей.”.

Побуждаемый их страхами, король сразу окружил замок, перегородив идущие к воротам дороги, поставил вокруг 4 или 5 застав и применил как ресурсы королевства, так и свои собственные для захвата и замка и пленников. Гуго, который вначале был обрадован захватом Ансельма, теперь был напуган возможностью потери и его и замка. Тревожась, он пытался любыми средствами пробраться в замок, то верхом, то пешим, то под видом жонглера, то под видам проститутки.

Поскольку он уделяя все свое внимание только этому, то однажды был узнан около замка. Он вскочил в седло, но будучи не в силах отбить смертельное опасное нападение, стал искать спасение в бегстве. Внезапно, находившийся среди прочих преследователей брат плененного сенешаля, Вильгельм, рыцарь великой доблести, благодаря быстроте своего коня и своему собственному рвению, вырвался вперед, и пытаясь отрезать ему дорогу, помчался на перехват. Гуго, узнал его по быстроте и по тому как часто он потрясал копьем в его сторону, но не желая останавливаться из-за других преследователей, продолжал бегство. Он имел весьма большой навык, поскольку, когда только мог, искал возможностей сразиться в единоборстве. Он проявлял большую смелость и при завоевании призов в поединках, и в смертельных схватках. Поскольку ему не удавалось обогнуть все деревни на своем пути и убежать от приближающейся погони, он прибег к уловке-он сам прикинулся Вильгельмом Гарландом. Он крикнул остальным, что сам будет преследовать Гуго и предложил им, именем короля, прекратить преследование. Этими и прочими уловками, благодаря своему бойкому языку и храброму сердцу, он преуспел в бегстве, и так один человек надсмеялся над многими.

Ни эта, ни другие случайности, не заставили короля отказаться от начатой осады. Он сжимал кольцо блокады, беспокоил гарнизон, и продолжал свои атаки до тех пор, пока не заставил осажденных сдаться, что случилось после одного тайного нападения, предпринятого его рыцарями, при содействии некоторых изменников из гарнизона. В суматохе, рыцари бежавшие в укрытие думали только о том, как бы спасти свои жизни, а не о том, чтобы избежать пленения-запертые там, они не могли ни защитить себя, ни выйти оттуда. Наконец, после того как несколько человек было убито, а остальные ранены, они сдались сами и сдали замок на волю короля и признали его своим сеньором. И так, “И исполняя долг и будучи свирепым в одно и тоже время” (Овидий, Метаморфозы, III, 5) он вернул себе сенешаля, братьям-брата, а людям Корбэя-их графа, выказав себя и благоразумным и милосердным. Из рыцарей, находившихся в замке, часть он разжаловал, лишив всего имущества, часть осудил на длительное заточение, намереваясь этой мерой предостеречь от подобного других. И так, этой великой победой, одержанной благодаря Божьей помощи вопреки ожиданиям его соперников, он увеличил достоинство короны.

Глава 16.

О встрече короля Людовика с королем англичан Генрихом в Нофле (Neaufles).

В это время Генрих, король англичан, счастливо прибыл в Нормандию. Он был весьма храбрым человеком, превосходным на войне и в мирной жизни, и его высокая репутация была известна почти во всем мире. Чудесный, хотя и несколько грубоватый, пророк, провидец и возвеститель вечных судеб Англии, Мерлин, во всеуслышанье, с изяществом и правдивостью превозносил достоинства Генриха. Но свои похвалы он внезапно прервал, как это свойственно пророкам, словами: “Затем явится лев правосудия, и когда он зарычит, то задрожат галльские башни и островные драконы. В эти дни золото будут добывать из лилий и из крапивы, а серебро потечет из под копыт мычащих животных. Люди с постриженными волосами будут рядится в разные одежды, и их внешний вид будет знаком их внутренней сущности. Ноги лающих будут обрублены, дикие звери обретут мир, а человечество-подвергнуто мукам. Ценность монеты изменится, и половина станет целым. Исчезнет хищность коршунов, и затупятся зубы волков. Детеныши льва превратятся в морских рыб, а орел совьет свое гнездо на горе Аравии (Snowdon)” (Гальфрид Монмутский, История бриттов, 113).

Все сказанное этим великим и древним пророком столь точно приложимо к храброму королю, и как к нему самому, так и к правительству его королевства, что ни одна йота или слово не кажется неуместным. То, что сказано в конце о детенышах льва, очевидно относится к его сыну и его дочери, которые потерпели кораблекрушение и стали добычей морских рыб, и их физическое превращение доказывает правдивость пророчества.

Так, король Генрих, благодаря счастливой судьбе, ставший наследником своего брата Вильгельма, по совету опытных и надежных людей, обустроил королевство Англию по законам ее древних королей, а также, для завоевания популярности, клятвенно подтвердил старые обычаи королевства. Затем он отплыл в герцогство Нормандию и, опираясь на помощь французского короля, привел страну в порядок, пересмотрел законы и силой водворил мир, угрожая ворам вырыванием глаз или повешением. Эти и подобные угрозы, быстро приводимые в исполнение, произвели глубокое впечатление (ведь “на обещания может быть щедрым каждый” (Овидий, Искусство любви, I, 444)), и “при нем на земле воцарилась тишина” (Маккавеев, I, 1,3). Нормандцы-это свирепые потомки данов, они лишены желания жить в мире и неохотно его придерживаются. И это только подтверждает грубую правоту слов пророка: “Исчезнет хищность коршунов, и затупятся зубы волков”. Ни знатные, ни простые люди не отваживались мародерствовать или воровать. Именно это имел в виду Мерлин сказав: “При рыке льва правосудия задрожат галльские башни и островные драконы”. Именно так и случилось, поскольку Генрих приказал либо срыть почти все башни и укрепленные места Нормандии (которая есть часть Галлии), либо разместил в них своих людей, которых он сам и оплачивал, или же, если они уже были разрушены, приводил к покорности своей воле. “Дрожащие островные драконы”-это английские бароны, которые не отваживались даже ворчать в продолжении всего его царствования.

“В эти дни золото будут извлекать из лилий”-это значит, что его стали извлекать у доброго духовенства; “и из крапивы”-то есть и у скупых мирян. И он извлекал его столько, что все должны были служить ему, а он мог оплатить эту службу. Поскольку лучше, когда один человек получает что-то от всех людей, но зато и защищает их всех, чем когда, все гибнут из-за того, что один человек не имеет ничего. “Серебро потечет из под копыт мычащих животных”-это значит, что раз он обеспечил безопасность для крестьян, то у них наполнились житницы, а полные житницы означают изобилие серебра и полную казну.

При случае, он вывел их замка Жизор Пагана Жизорского, причем скорее лестью, чем угрозами. Этот чрезвычайно хорошо укрепленный замок очень удачно расположен на границе Франции и Нормандии и стоит на богатой рыбой реке, называемой Эпта (Epte). По старому договору и в соответствии с измерениями, выполненными с помощью мерной веревки, он отделяет земли французов от земель данов. Замок предоставляет нормандцам удобный опорный пункт для их набегов на Францию, и в то же время, сдерживает французов. Если бы представился бы какой-либо шанс заполучить его, то король Франции, естественно, использовал бы его с не меньшей готовностью, чем король Англии, и из-за его такого удачного местоположения и из-за предоставляемого им укрытия. Поэтому, захват Генрихом этого замка вдруг разжег ненависть между двумя королями. Король Франции попросил Генриха либо отдать замок, либо снести его, но эти требования были отклонены. И тогда, обвинив его в нарушении договора, он назначил день и место для переговоров по этому вопросу.

Тем временем, как это часто бывает в подобных делах, злобные слова их приближенных, вместо того, чтобы погасить вражду, когда это было еще возможно, только разожгли ее еще больше. Для того, чтобы выглядеть на переговорах гордыми и грозными они увеличили свою военную мощь. Людовик собрал еще большее число французских баронов-графа Роберта Фландрского с примерно тысячью воинов, палатина графа Тибо, графа Неверского, герцога Бургундского и многих других, вместе с их архиепископами и епископами. Затем он прошел через земли графа Мелена (Melun), разграбил и сжег их из-за того, что этот граф поддерживал короля Англии. Таким образом, он подготавливал более благоприятную почву для переговоров.

Когда каждая из сторон собрала огромную армию, то обе они пришли в местечко под названием Ле-Планш-де-Нофле (Les-Planches-de-Neaufles), где расположен зловещий замок, о котором, местные жители говорят, что проводившиеся там переговоры никогда, или почти никогда, не были успешными. Затем оба войска расположились на разных берегах реки, так, где ее нельзя было перейти. Но после некоторого раздумья, избранная группа самых знатных и мудрых французов перешла ее по хрупкому мосту, столь старому, что казалось, они в любой момент могут оказаться в воде, и приблизилась к английскому королю.

Затем, один из них, назначенный благодаря своему красноречию для ведения переговоров (которые король не приветствовал), сказал от имени своих товарищей: “Когда, благодаря великодушию короля Франции, ты получил из его щедрых рук герцогство Нормандское в качестве фьефа, то среди прочих, а даже прежде прочих, условий ты дал клятву насчет Жизора и Брэя (Bray), в том, что если тебе удастся каким-либо образом приобрести эти два места, то ты не станешь их удерживать, но, в соответствии с договором, в течении сорока дней после приобретения сроешь их до основания. Поскольку ты этого не сделал, то король приказывает тебе сделать это немедленно или, если ты отказываешься,-то выдвини для этого веские основания. Королю постыдно нарушать закон, раз и король и закон имеют одну и ту же силу величества власти. Если же люди забывают свои обещания, или делают вид, что забыли о них, когда не хотят признавать это открыто, то мы готовы установить правдивость этих людей и для этого, согласно закону о поединках, выставить двух или трех баронов.

После этой речи они повернули к французскому королю, а за ними вслед отправилось несколько нормандцев, которые успели приблизиться к королю еще прежде возвращающихся французов. Бесстыдно, ничего не сделав для того, чтобы оправдать свою позицию, они стали требовать, чтобы этот вопрос рассматривался в судебном порядке. Их единственной целью было любым способом затянуть переговоры, чтобы о правде не узнали столь много великий мужей королевства. Поэтому, назад были посланы еще более знатные люди с первоначальным предложением, по которому они храбро брались испытать на чьей стороне находится правда, и в этих испытаниях бесподобный воин Роберт Иерусалимский, граф Фландрии, силой оружия был готов опровергнуть все словесные утверждения, показав на чьей стороне лежит закон.

Но нормандцы не приняли и не отвергли открыто эти предложения. Тогда король Людовик, могучий как духом, так и телом, послал быстрых гонцов к королю Генриху, требуя от него одно их двух-либо он разрушит замок, либо, раз он нарушил клятву, то должен будет встретиться в личном единоборстве с королем Франции. Он сказал: “Приди, и пусть горечь от этой схватки достанется тому, кому достанется слава правды и победы”. А о месте поединка он предложил следующее: “Наш поединок должен состояться на месте, достаточно удаленном от берега реки, так чтобы через нее можно было свободно переправиться, чтобы обеспечить обеим сторонам возможно большие гарантии. Или, если он предпочтет это, то чтобы гарантировать честность поединка, пусть каждый предоставит самых знатных людей из своей армии в качестве заложников, а я, отведя свою армию назад, позволю совершить переправу”. А некоторые шутили, крича, что король должен сражаться на постоянно ломающемся подвесном мосту, и король Людовик, имея храброе сердце, был согласен и на это.

Но английский король сказал: “ Этот предмет слишком важен, чтобы я мог потерять столь благородный и наиполезнейший замок при подобных обстоятельствах”. И отвечая на эти и подобные предложения, он сказал: “Если я увижу своего сеньора короля перед тем местом, где буду защищаться я сам, то я не стану избегать встречи с ним”, будто бы он не хотел сражаться только из-за неблагоприятного места.

Разгневавшись на этот насмешливый ответ, французы взялись за оружие-“словно этому месту суждено вызывать войны”,-и то же сделали нормандцы. Каждая армия спешила переправиться через реку, и только невозможность осуществить переправу воспрепятствовала великой и ужасной резне. Затем они провели остаток дня в переговорах, и той же ночью нормандцы вернулись в Жизор, а наша армия-в Шомон (Chaumont). Но как только первые лучи восхода загасили звезды на небе, французы, помня оскорбления предыдущего дня, и притом, что с утра их пыл только возрос, вскочили на быстрых коней и, проявляя необыкновенную ярость и изумительную храбрость, вступили в бой около Жизора. Они отбросили уставших нормандцев к воротам, старались проявить свое большое превосходство, достигнутое в непрерывных войнах, тогда как те были расслаблены длительным миром.

Эти и подобные этому столкновения были прелюдией войны, которая продлилась почти два года, и которая нанесла больший урон королю Англии, так как ему она обошлась дороже, поскольку, для защиты страны, он поставил вдоль всех границ Нормандии, на всем протяжении герцогства, крупные гарнизоны. А король Франции полагался на старые укрепления, на естественные препятствия и на храбрость вассалов, которыми он мог свободно располагать-фландрцев, людей из Понтье, Вексена и прочих приграничных районов. Поэтому, он непрерывно нападал на Нормандию, грабил и жег ее. Когда Вильгельм, сын английского короля, принес оммаж королю Людовику, то тот, в знак своей особой милости, добавил этот замок к его фьефу, и при этом вернул ему свою прежнюю благосклонность.

Но прежде чем это случилось, эта странная война унесла много жизней и стала причиной многих жестокостей.

Глава 17.

О том как Вильгельм совершил измену по отношению к своему шурину Гуи Рош-Гуйону, о смерти Гуи и об отмщении Вильгельму.

На крутом утесе, на берегу великой реки Сены, как маяк стоит высеченный в высокой скале так, что его внутренность скрыта от глаз, страшный замок Рош-Гуйон (Roche-Guyon). Искусные руки строителей сотворили его на склоне горы, возникшем из-за разрушения скалы, и построили там помещения пригодного для жилья размера, в которые можно было попасть только через узкий вход в пещеру. Эта пещера была подобна гроту пифии, изрекающей оракулы Аполлона, или на ту, про которую говорил Лукиан: “когда фессалийская пророчица, смотря на тени Стикса, определяла судьбою смерть, то неизвестно-звала ли их она, или же сама пускалась на поиски их” (Лукиан, Фарсалия, VI, 651-653). Может быть именно там находится вход в потусторонний мир.

Владельцем этого зловещего места, ненавистного как богам, так и людям, был Гуи, молодой человек, который, вдохновленный добродетелью, решил отказаться от дьявольских обычаев своих предков и вести достойную жизнь, свободную от скверной жажды к грабежам. Но его одолела дьявольская судьба этого злосчастного места-он был самым подлым образом предан и обезглавлен своим шурином и потерял из-за безвременной смерти и свое владение и свою жизнь.

Его шурин, Вильгельм, нормандец по рождению, был беспримерным предателем. Он притворялся самым близким и самым доверенным другом Гуи, но он “родился в муках порока и зачат во зло” (Псалмы 7,14) (русский синодальный перевод (7,15): “Вот, нечестивый зачал неправду, был чреват злобою и родил себе ложь”- прим. пер.). На рассвете одного воскресенья он нашел возможность совершить свое преступление. Рано утром он, вместе с наиболее прилежными прихожанами, пришел в церковь, расположенную в расселине скалы и по дороге к дому Гуи. Но в отличии от них он был в длинном плаще, и его сопровождала горстка предателей. Пока остальные молились, он делал вид, что занят тем же, до тех пор, пока по его расчетам не должен был появиться Гуи. Затем он стремительно бросился к входу, через который Гуи быстро входил в церковь, выхватил свой меч и вместе со своими ужасными спутниками дал выход своей неистовой ненависти. Гуи был безоружным и улыбнулся ему, еще не видя меча. Вильгельм ударил, убил его и бросил умирать.

Увидев это, его благородная жена, словно отупела, словно безумная, разодрала щеки и волосы и, невзирая на опасность рухнула на своего мужа и закрыла его своим телом, крича: “Подлые убийцы, убейте и меня в этом горе, обо я заслуживаю смерти больше, чем он”. Прикрываю собой мужа, она принимала на себя удары и раны, предназначавшиеся ему. Она вопрошала: “О дорогой муж, чем ты обидел этих людей? Не были ли вы, шурины, самыми близкими друзьями? Что это за безумие? Ярость сгубила тебя”. Когда они оттащили ее за волосы, все ее тело было в синяках, ранах и крови. И они убили ее мужа самым ужасным способом, а затем, найдя его детей, со злобой достойной царя Ирода они убили и их, разможжив им головы о камни.

Пока они бесновались тут и там, распростертая на полу женщина подняла свою несчастную голову, посмотрела на обезглавленное тело своего мужа и, движимая любовью к нему, несмотря на свою слабость, , поволокла его, зигзагами, как ползет змея, по полу. Она целовала его, будто он еще был жив, а затем разразилась скорбным плачем, и ее горе было лучшей жертвой, приносимой на его смерть. “О дорогой муж, за что ты оставил меня? Разве твое благочестивое воздержание заслужило это? Неужели такая судьба досталась тебе в наследство за дурные дела твоего отца, деда и прадеда. И досталась тебе, хотя ты и не грабил ни соседей, ни бедных, даже когда их дома пустовали.” И никто не мог оторвать ее полумертвое тело от тела мужа, и оба они были залиты одной кровью.

Но наконец, после того, как их, словно свиней выставили на всеобщее обозрение, злодей Вильгельм, словно дикий зверь напившийся человеческой крови, позволил своему бешенству утихнуть. С особым тщанием он позаботился об укреплении скалы и, немного спустя, стал думать, как бы ему, по-возможности, сильнее опустошить всю округу, чем он собирался посеять страх в сердцах французов и нормандцев. Потом он высунул в окно свою безумную голову и обратился к обитателям этого владения, и забыв о всякой добродетели, угрожал им карами, если они оставят его. И ни один человек не ушел от него.

Но на утро известия о столь великом преступлении дошли и до соседей, и до более дальних мест. Люди Вексена, сильные и искусные в воинском ремесле, особенно сильно призывали всех на дело, и все они, каждый по своим возможностям, составили войско рыцарей и пехотинцев.

Опасаясь, как бы Генрих, наимогущественнейший король Англии, не оказал помощи предателю, они поспешили к скале и расставили на ее склоне большое число рыцарей и пехотинцев, чтобы останавливать любого, кто выйдет или попытается войти туда и, таким образом, воспрепятствовать подмоге. А основной частью войска они перегородили дорогу в Нормандию. Затем они послали известие о заговоре королю Людовику и просили его дальнейший распоряжений.

Проявив свою королевскую власть, Людовик приказал, чтобы заговор был наказан самой мучительной и постыдной смертью и обещал, в случае необходимости, свою помощь. Армия, окружившая Вильгельма, не уходила, а только росла каждый день, и этот злодей начал испытывать страх. Подумав, что еще можно сделать при содействии дьявола, он, по дьявольскому совету, подозвал нескольких самых знатных вексенцев, и ради мира, обещал им союз, ручался, что будет самым преданным образом служить королю Франции и надавал еще много подобных обещаний. Они отвергли эти предложения, и спеша отомстить изменнику, чья смелость постепенно таяла, они так стеснили его, что он согласился сдать им захваченную крепость, при условии, что ему оставят часть его земель и гарантируют личную безопасность. После того, как стороны поклялись выполнять это соглашение, большее или меньшее число французов вошло в замок.

Вопрос о землях задержал их уход до следующего дня. Наутро в замок вошло несколько человек из тех, кто ни в чем не клялся, а за ними-и другие. Так, без особого шума оказавшись внутри, они потребовали, чтобы предатели были им выданы, а того, кто осмелится предоставить им приют, постигнет та же судьба, что и их. Те, кто дали клятву, пытались сопротивляться но, захваченные врасплох и объятые страхом, были остановлены. Те, кто не клялся, обрушились на них с мечами и благочестиво поубивали их, калеча одних нечестивых изменников, разрезая на куски других и мучая их всеми муками, которые они и заслужили. Не может быть никакого сомнения, что именно рука Господа способствовала осуществлению столь быстрой мести. Мертвых или живых людей выбрасывали из окон, и они были, подобно ежам, усеяны бесчисленными стрелами, и они болтались в воздухе на кончиках этих пик, будто сама земля отвергала их. Из-за беспримерности злодеяния Вильгельма они проявили редкостную мстительность, и у того, кто был бессердечным при жизни, было вырезано сердце у мертвого. Когда они вырезали это сердце, полное обмана и злобы, то насадили его на кол и оно висело так много дней на одном месте, показывая какое воздаяние полагается за преступление.

Тело его и некоторых его сообщников были привязаны веревками и канатами к плетеному плоту и пущены вплавь вниз по Сене, так что, если только что-нибудь не остановило их по пути, они должны были доплыть до Руана, чтобы нормандцы видели наказание, которое навлекает на себя преступление, и что тот, кто недолгое время загрязнял своим зловонием Францию, теперь, в своей смерти, будет своей грязью пачкать и Нормандию.

Глава 18.

О том как он отнял замки Мант (Mantes) и Монлери (Montlhery) у своего брата Филиппа несмотря на противодействие последнего.

То, как редка добрая верность, показывает, что зло гораздо чаще побеждает добро, чем добро побеждает зло. Делать последнее- значит совершать богоугодное дело; делать первое -значит поступать и против Бога и против людей, но все же так происходит. Такое зло охватило и Филиппа, рожденного графиней Анжуйской сводного брата короля Людовика. По примеру своего отца, которому он никогда не возражал, и благодаря соблазнительной льстивости его благороднейшей лживой мачехи, Людовик распорядился, чтобы Филипп получил расположенные в самом сердце королевства замки Мант и Монлери. Филипп, не испытывая благодарности за столь великие пожалования, и надеясь на свое высокое происхождение, осмелился выказать свою непокорность. С одной стороны его дядей был Амори де Монфор, блестящий рыцарь и наимогущественнейший барон, а с другой-его братом был Фульк, граф Анжу, позднее ставший королем Иерусалима. Его еще более могущественнейшая мать была героической женщиной, особенно искушенной в изумительных женский искусствах, благодаря которым женщины смело могут попирать ногами своих мужей и изводить их многими капризами. Она настолько смирила графа Анжуйского, своего первого мужа, что хотя она совсем перестала пускать его в свою постель, он все же продолжал уважать ее как свою жену. Часто он сидел на табуретке у ее ног и во всем следовал ее воле, словно находясь под властью колдовских чар. Одна вещь объединяла и поддерживала мать и ее сыновей и всю их семью- надежда, что если с королем что-нибудь случиться, то один из двух братьев сможет ему наследовать, и таким образом, весь их род с радостью возвысится до трона и обретет королевский почет и первенство.

Поэтому, когда Филипп, после частых вызовов, в конце концов отказался предстать перед судом в королевской курии, Людовик, которому надоели его грабежи бедняков, его нападения на церкви и бесконечные смуты, которые он вызывал по всей округе, быстро, хотя и с неохотой, взялся за оружие. Филипп и его союзники, имея более сильную армию, часто хвастались, что Людовик будет отражен, однако сейчас они трусливо бросили внешние подступы к замку и отступили. Одетый в кольчугу король легко сокрушил их и поспешил к центру замка-к цитадели. Он обложил ее осадными орудиями, баллистами и trebuchets и, пусть и не сразу, а спустя много дней, но принудил их к сдаче, поскольку те стали опасаться за свои жизни.

Тем временем, мать Филиппа и его дядя Амори де Монфор, боясь потерять и другой замок- Монлери, отдали его в лен Гуго де Креси (Hugh de Crecy) и выдали за него дочь Амори. Тем самым они надеялись воздвигнуть перед королем непреодолимое препятствие-поскольку замки этого лена, вместе с замками брата Амори-Гуи де Рошфора (Guy de Rochefort) и владениями самого Амори, простиравшимися непрерывной полосой к Нормандии, должны были преграждать королю все дороги. И в дополнение к этому беззаконию, они могли бы в любой момент нанести удар по самому Парижу, а также отрезать королю дорогу на Дре. Сразу после свадьбы Гуго поспешил в Монлери, но еще быстрее вслед за ним поскакал и король. В тот же час, в ту же минуту, когда он узнал об этом, король смело поскакал в Шартр-главный город этого владения.

Подав надежды на свою благосклонность и гарантировав прощение, Людовику удалось привлечь на свою сторону лучших людей этой области, оградив их от ставшего уже привычным страха перед тиранами. Оба противника оставались на месте в течении нескольких дней, Гуго строил планы по захвату власти, а король-как помешать ему. А поскольку один обман влечет за собой другой, то Гуго и сам был обманут-Мило де Брэй (Milo de Bray), сын великого Мило, вовремя перейдя на другую сторону, получил этот лен по праву наследования. С плачем и жалобами, он припал к ногам короля, пока наконец, многими мольбами, не приобрел благосклонность и короля и его советников. Он смиренно просил, чтобы король в своей щедрости, вернул ему этот лен и восстановил его в отцовском наследстве, а за это он, Мило, будет королю почти что сервом и во всем будет покорным его воле. Король снизошел к этим смиренным мольбам, созвал жителей города и предложил им Мило в качестве сеньора. Он утешил их за прошлые невзгоды и вселил в них столько радости, словно достал им с неба Луну и звезды. Без промедления они показали Гуго путь назад и угрожали ему, что если он сам не уйдет, то они его убьют, поскольку против их прирожденного сеньора никакие клятвы и никакие обещания ничего не значат, а что действительно важно-так это сила или слабость.

Остолбенев от всего этого, Гуго бежал рассудив, что при этом он ничего не потерял из того, чем владел до этого. Но короткое удовольствие от его женитьбы обернулось для него долгим позором развода, в результате которого он потерял много лошадей и другого имущества. Из этого постыдного бегства он понял как поднимать оружие на короля на стороне его врагов.

Глава 19.

О том как он взял в плен Гуго и разрушил замок Ле Пуйсе (Le Puiset).

Как добрый побег плодородного дерева сохраняет свое благоухание и при пересаживании и при прививании черенка, так и впитавшееся беззаконие и нечестивство, искоренимое у многих дурных людей, одурманивает одного человека, подобно тому, как происходит, когда змея жалит людей своим горьким как полынь ядом. Подобным человеком был и Гуго де Пуйсе, дурной человек, богатый лишь тиранствами, и своими, и своих предков.

Он наследовал своему дяде Гуго владение Ле Пуйсе когда его отец, охваченный поразительной самонадеянностью, отправился в первый Иерусалимский поход. Сын своего отца, Гуго унаследовал от него все плохие качества, но “тот, кого отец наказывал плетьми, будет наказан скорпионами” (2 Паралипоменон, 10, 11. русский синодальный перевод: “... отец мой наказывал вас бичами, а я буду бить вас скорпионами”-прим. пер.).

Раздувшись от гордости за свои великие жестокости по отношению к бедным, церквям и монастырям, которые до тех пор оставались безнаказанными, он дошел до состояния, когда “пали делающие беззаконие, низринуты и не могут встать”. (Псалмы, 35, 13). Поскольку он сам не мог одолеть ни Царя царей, ни короля Франции, то он напал на герцогиню Шартрскую и ее сына Тибо, красивого и искусного в военном деле молодого человека. Все грабя и сжигая, он опустошал их земли до самого Шартра. Благородная графиня и ее сын, как могли, пытались иногда мстить, но запоздало и явно недостаточно. Но они никогда, или почти никогда, не приближались ближе чем на 8 или 10 миль к Ле Пуйсе. И такова была наглость Гуго, и такова была сила его нечестивой гордости, что многие служили ему, хотя лишь немногие любили. Но если много людей и защищало его, то еще больше людей желало его падения, поскольку его больше боялись нежели любили.

Когда граф Тибо понял, что сам он мало что может сделать против Гуго, но многое-с помощью короля, он, вместе со своей наиблагороднейшей матерью, которая всегда верно служила королю, поспешил к Людовику, чтобы попытаться убедить его своими мольбами и обещаниями, что его помощь они отплатят многими делами, и вновь и вновь рассказывали они о преступлениях и Гуго, и его отца, и его деда и его великого прадеда. “О король, вспомни своим королевским величеством о постыднейшем оскорблении, которое Гуго нанес твоему отцу Филиппу-нарушив свой оммаж, он злодейски нанес ему поражение у Ле Пуйсе, когда Филипп пытался наказать его за многие преступления. Гордый своей дурной родней, он, по преступному сговору, отбил королевское войско от Орлеана и взял в плен графов Невера, Ланселена де Божанси (Lancelin de Beaugency) и около сотни рыцарей и еще навлек небывалый позор на нескольких епископов, которых держал в цепях”.

Тибо прибавил к этому длинный рассказ о том, как и почему почтенной королевой Констанцией в центре этой местности был построен посвященный святым, для их защиты, прекрасный замок, и том как некоторое время спустя семья Гуго захватила его целиком, не оставив королю ничего, кроме беззакония. Но теперь, если войска достаточной силы из Шартра, Блуа и Шатодена, на которые он обычно полагался, станут не помогать, а напротив,-воевать против него, то королю будет легко, если он того пожелает, разрушить замок, лишить Гуго наследства и отомстить за беззакония его отца. Если же он не желает покарать Гуго ни за его собственные беззакония, ни за действия его верных слуг, то ему следует либо принять дар за притеснения церквей и грабежи бедняков, вдов и сирот, которых обидел Гуго-жителей посвященной святым земли, либо все же оградить их от подобного. Король был столь тронут этими и другими жалобами, что назначил день для совета по этому вопросу. И я тоже приехал в Мелен (Melun), вместе со многими архиепископами, епископами, клерками и монахами, чьи земли были разграблены Гуго, который даже волка превзошел в своей хищности. Они вопили и простирались ниц перед еще колеблющимся Людовиком, моля его положить конец разбойной ненасытной жадности Гуго, спасти и оградить от пасти дракона их пребенды и бенефиции, дарованные им королевской щедростью, для содержания Божьих слуг, на плодородных землях [провинции] Бос (Beauce) и попытаться освободить земли священнослужителей, которые пользовались свободой даже во времена жестокого фараона. Они молили его, что в качестве наместника Господа, несущего в своем лице образ дающего жизнь Бога, он, король должен восстановить церковные достояния.

Он милостиво принял их прошение и отнюдь не отмахнулся от него. Затем прелаты: архиепископ Сенса, епископ Орлеана и почтенный Ив, епископ Шартра, который был силой уведен в плен и провел в том замке много дней в заключении, разошлись по домам. А король, по совету моего предшественника, блаженной памяти аббата Адама, послал меня в Тури (Toury), принадлежащую Сен-Дени (слугой которого я был) богатую и хорошо обеспеченную, хотя и неукрепленную виллу в Босе. Он приказал, чтобы в то время когда он призовет Гуго ответить на обвинения, я должен буду обеспечить город провизией, а затем попытаться собрать насколько возможно большое войско из горожан и из своих людей, чтобы помешать Гуго сжечь его, а уже позже король укрепит его и, также как и его отец, нападет на замок с той стороны.

С Божьей помощью я смог быстро занять его отрядом рыцарей и пехотинцев. После того, как Гуго, отсутствовавший на разбирательстве своего дела, был осужден заочно, король приехал ко мне в Тури, вместе с большой армией, намереваясь отнять замок у Гуго. После того, как Гуго отказался покинуть его, король без промедления поспешил пойти на штурм и рыцарями, и пехотинцами. Вы могли видеть множество катапульт, самострелов, щитов, мечей-это война. И вы могли любоваться дождем стрел, летящих с одной стороны на другую. Под непрерывными ударами из шлемов высекались искры, вдруг внезапно раскалывались или дырявились щиты. Когда враг был оттеснен к воротам замка, с внутренней стороны вала, с высоты, на наших людей обрушился настоящий ливень стрел, ужасный и совершенно невыносимый даже для храбрейших людей. Кидая бревна и бросая колья, войска Гуго начали контратаку, но так и не смогли завершить ее. Со своей стороны, королевские воины, сильные духом и телом, сражались с величайшей храбростью. Даже когда их щиты раскалывались, они продолжали прикрываться досками, дверьми и любыми деревяшками, которые подворачивались под руку, и продолжали стоять против ворот. Я нашел двухколесную тележку, нагруженную сухим деревом вперемешку с салом-весьма огнеопасная смесь- как раз для врагов отлученных от церкви и предназначенных для дьявола. Наши люди притащили телегу к воротам и разожгли огонь, который невозможно потушить, одновременно прикрываясь грудой дерева.

Пока одни с риском для жизни пытались еще больше разжечь огонь, а другие-потушить его, граф Тибо во главе большого отряда рыцарей и пехотинцев напал на замок с другой стороны-со стороны Шартра. Помня о бесчинствах врага, он спешил проникнуть во внутрь замка и ободрял людей, чтобы они вскарабкались вверх по крутому склону, но затем он мог с горечью наблюдать их отступление или, скорее, как они были сброшены вниз, и тех, кого он заставил осторожно ползти вверх на животе, он теперь видел опрокинутыми на спину и в беспорядке скинутыми вниз, мог видеть их убитыми обрушенными на них камнями. Рыцари, которые могли скакать на своих быстрейших конях, не могли противостоять тем, кто держась руками за палисад, поражал их, отрубал им головы и сбрасывал их вниз с края рва.

С занятыми руками и оказавшись на коленях, они почти прекратили штурм, когда вмешалась сильная, вернее сказать-всемогущая длань Господа и именно благодаря ей смогла свершиться столь великая и скорая месть. Здесь, среди ополчения, присутствовало и духовенство, и Бог вдохнул смелость в некого плешивого священника и сделал так, что именно ему удалось, вопреки всему, сделать то, что граф с его воинами считали невозможным. Прикрыв себя какими-то досками и с обнаженной головой, он быстро взобрался наверх, вплотную к палисаду, и спрятался там под навесом, который пришелся очень кстати, и постепенно стал его расшатывать и разбирать. Пользуясь тем, что ему никто не мешал, он подал знак тем, кто уже пришел в замешательстве и праздно стоял на поле, с тем чтобы ему помогли. Увидев безоружного священника храбро ломающего палисад, вооруженные воины устремились вперед и, использую свои топоры и те железные инструменты, которые смогли найти, полностью расшатали и затем сломали частокол. Затем, являясь чудесным знаменем божественного правосудия, они так быстро устранили все заграждения, словно обрушили стены второго Иерихона, и войска и короля и графа ворвались в крепость. Так удачно получилось, что множество врагов, оказавшись неспособными отразить атаки с обоих сторон, стали метаться туда и сюда и были серьезно ранены.

Остальные, включая и самого Гуго, видя, что внешние укрепления замка и окружавший его вал не смогли обеспечить оборону, отошли в деревянную башню (motte). Почти сразу же, устрашившись грозных копий преследовавшего его войска, Гуго сдался и был, вместе со своими людьми, помещен под стражу в своем собственном доме и, несчастный, был закован в цепи, признав, что столь великая гордыня приводит к падению. Когда победоносный король отобрал, в качестве подобающих для королевского величества трофеев, знатных пленников, он распорядился, чтобы вся обстановка и богатства замка были проданы с публичных торгов, а сам замок предан огню. Сожжение было отсрочено на несколько дней, поскольку граф Тибо, позабыв о великой удаче, которой ему никогда не удалось бы добиться самому, стал строить козни о том, как бы ему расширить свои границы возведя замок в местечке Аллэнс (Allaines), в округе Ле Пуйсе, который король удержал в качестве своего фьефа. Когда король официально отказался разрешить это, граф предложил суд, выставив для этого своего надежного человека для таких дел, Андре де Бодемена. Но король сказав, что никогда не согласиться на что-либо подобное, но все же согласился на судебный поединок, выставив в качестве бойца своего слугу Ансельма, полагаясь на надежность этого своего поединщика. Поскольку оба они были отважными воинами, то часто просили, чтобы, ради их поединка, суд был бы созван, но они так и не получили такой возможности.

Когда замок был разрушен, а Гуго был заточен в Шато-Ландон (Chateau-Landon), граф Тибо, усилившись благодаря помощи английского короля Генриха, начал войну против короля Людовика и его союзников. Он возмутил страну, соблазнял королевских баронов обещаниями и подарками и отвратительным образом старался причинить стране то зло, какое только мог. Но король, будучи великолепным рыцарем, незамедлительно мстил ему и беспокоил его владения при помощи многих других баронов, а особенно при помощи своего дяди, графа Фландрии Роберта, замечательного человека, знаменитого со времен первого похода на Иерусалим, как среди христиан, так и среди сарацин.

Однажды, возглавляя поход против графа, король нашел его в городе Мо (Meaux). В ярости Людовик напал на него и на его людей. Преследуя бегущих, он бесстрашно пересек мост и вместе с графом Робертом и другими великими мужами королевства мечами сбросил их в волны. И когда они все попадали, вы могли видеть этого невиданного героя, размахивающего своим оружием подобно Гектору, который прямо с шатающегося моста начал титанический штурм и устремился вперед, стараясь взять город, несмотря на рискованность такого дела и на его многочисленных защитников. И даже великая река Марна не помешала бы этому, если бы ворота через реку не оказались бы запертыми.

С равным блеском он укрепил свою доблестную репутацию, когда ведя войско из Ланьи (Lagny) он встретился с войсками Тибо в красивом местечке, на равнинных лугах около Помпонны (Pomponne). Он напал на них и обратил в бегство тех, кто уже однажды испытал силу его ударов. Некоторые из них, опасаясь узости около близлежащего моста, думали только о том, как бы спасти свои жизни, и не побоялись, рискуя погибнуть, броситься в воду, другие же-топча друг друга ногами, пытались добраться до моста и они были друг для друга большими врагами, чем настоящие враги, когда, побросав свое оружие, все сразу пытались взобраться на мост, хотя по нему одновременно мог пройти только один человек. И поскольку их шумная толчея повергла их в замешательство, то чем больше они спешили, то тем больше задерживались, и словно о них сказано “первые были последними, а последние стали первыми”. Но из-за того, что подступ к мосту был окружен канавой, то это дало им некоторую защиту, поскольку королевские рыцари могли преследовать их только следуя поодиночке, но даже при этом они не могли избежать больших потерь, поскольку, хотя многие пытались, но только немногие сумели достичь моста. Каким бы путем они не пытались подойти к нему, они столь же часто опрокидывались в перемешанной толпе обеих армий, падали на колени и вновь торопливо вставали, затаптывая при этом других. Король вместе со своими ближними людьми, в горячке преследования устроил большую бойню. Те, кому он наносил удары либо мечом, либо толчком своего могучего коня, брошенные в воды Марны, погибали. Те, кто не имел оружия, будучи налегке, могли плыть, но те, кто был в кольчуге, немедленно тонули под собственным весом. Перед третьим погружением они били спасены своими товарищами, но подверглись при этом, если так можно сказать, позору повторного крещения.

Этими и подобными предприятиями король истощил графа, он опустошил все его земли, и в Бри (Brie) и в Шартре, не делая различия, был ли там граф, или он отсутствовал. Поскольку граф осознал немногочисленность своих людей и отсутствие у них пыла, то он попытался отвратить от короля его людей, делая им подарки и обещания и надеясь перед тем, как заключить мир с Людовиком, благодаря их заступничеству, получить удовлетворения за различные обиды.

Среди прочих, кого он привлек к себе были Ланселен Булльский (Bulles), сеньор Даммартен (Dammartin) и Паган (Pagan) Монтейский (Montjay), чьи земли расположены на пересечении дорог и обеспечивают безопасный путь на Париж. По той же причине он совратил Рауля Божанси (Beaugency), чья жена, дочь Гуго Великого, была первой кузиной короля. Предпочитая выгоду чести и измученный великой страстью, как говорит пословица-нужда заставит и старую жену бежать,-Тибо заключил кровосмесительный брак своей благородной сестры с Мило де Монлери, которому король, как мы рассказывали выше, возвратил замок.

Сделав это, он прервал пути сообщения и вновь вверг самое сердце Франции в прежнюю бесконечную череду бурь и войн. Через Мило он вступил в сношения с Гуго де Креси, сеньором Шатофора (Chauteaufort), и Гуи Рошфорским, подвергая тем самым округи Парижа и Этампа бедствиям войны, и не было рыцарей, чтобы предотвратить это. В то время как путь через Сену к Парижу и Санлису был открыт для графа Тибо, благодаря людям Бри и его дяде Гуго и его людям Труа, Мило имел доступ с этой стороны реки. Таким образом, местные обитатели потеряли возможность помогать друг другу. И то же самое было справедливо и для людей Орлеана, которых, с помощью Рауля Божанси и не встречая отпора, удерживали на расстоянии люди Шартра, Шатодена и Бри. Тем не менее, король часто обращал их в бегство, хотя против него щедро изливались богатства Англии и Нормандии. И славный король Генрих напал на земли Людовика со всей своей мощью и не жалея сил. Но он был все же отбит и словно “все реки забрали из моря свои воды” (Лукиан, Фарсалия V, 366-367).

Глава 20.

О том как Гуго оказался на свободе.

Тем временем случилась смерть Одо, графа Корбэя (Corbeil), человека, неразумного, но жестокого до утраты человеческого облика. Он был сыном Бушара (Bouchard), самого надменного из графов, буйного вождя разбойников, у которого были столь безумные притязания, что он претендовал даже на трон. Подняв однажды оружие против короля, он отказался взять меч у слуги, подававшего его ему, но нагло сказал своей жене, стоявшей позади него: “Благородная графиня!. Подайте с радостью этот великолепный меч Вашему благородному графу, поскольку он, получив его от Вас в качестве графа, вернет его Вам в качестве короля”. По Божьей воле, все случилось почти что наоборот-в конце того дня он не был ни тем кем был и не тем, кем хотел быть. Пораженный в этот день копьем графа Стефана, сражавшегося на стороне короля, он своей смертью упрочил мир к королевстве, унеся себя и свою войну на самое дно ада, где пусть и воюет теперь веки вечные.

После смерти его сына, графа Одо, граф Тибо, его мать, Мило, Гуго и их союзники, раздавая подарки и обещания, делали все возможное, чтобы заполучить его замок и затруднить положение короля. С другой стороны, король и его люди отражали их притязания и с большим рвением старались забрать замок себе. Но это едва-ли было возможно без согласия Гуго, поскольку тот приходился Одо племянником.

Для рассмотрения дела был назначен день и место, как всем ведомо-зловещее,-Муасси (Moissy), домен епископа Парижского. Когда мы собрались, то решение Гуго было частью против нас, но частью и в нашу пользу-мы не смогли иметь то, чего хотели, а хотели мы то, что могли бы иметь. Он отказался от своих притязаний на замок Корбель, про который ранее хвастал, что будет его наследником. Он также поклялся воздерживаться от любых враждебных действий, от сбора налогов и от тяжб с любыми церквями и монастырями. Затем, после выдачи заложников для гарантии этих соглашений, и после того, как он поклялся никогда не возводить укреплений в Ле Пуйсе без согласия короля, обманутые его предательством, но не его хитростью, мы разошлись по домам.

Глава 21.

О нападении на Тури (Toury) и восстановлении Ле Пуйсе.

Очень скоро Гуго стал относиться к клятве, как к пустяку, расплывчатой вещи без формы. Ожесточившись за свое длительное заточение, подобно псу, которого, если однажды спускают с цепи, на которой он долго сидел и скрывал свое бешенство, будет все кусать и рвать в клочья, так и Гуго растопил свою замороженную злобу, разжег ее, пустил в дело и направил по пути лжи. Когда он услышал, что король Людовик собирается отправиться по государственным делам во Фландрию, то он, в союзе с врагами королевства- Тибо, графом палатином и Генрихом, великим английским королем, собрал сколько смог рыцарей и пехотинцев, намереваясь вернуть себе замок Ле Пуйсе и спеша либо опустошить, либо подчинить себе его округу.

Однажды с субботу, проезжая мимо развалин замка, которые, с позволения короля, распродавались с торгов, дал клятву-необычайно лживую,-и самым громогласным образом пообещал всем присутствующим безопасность. Вместе с тем, он внезапно бросил в тюрьму тех людей, про которых он узнал, что у них есть деньги. Затем, заскрежетав зубами, подобно дикому зверю, кусая и раня всех на своем пути, он, вместе с графом Тибо, поспешил полностью разрушить виллу Тури, принадлежавшую церкви Сен-Дени. За день до этого он повстречал меня и со своим искусством хитрости и притворства упросил дать ему обещание, что я в тот же день поеду к королю и заступлюсь перед ним за него. Он рассчитывал, что в мое отсутствие он легко сможет проникнуть в виллу, а если ему окажут сопротивление-то и полностью ее разрушить.

Но арендаторы Господа и Святого Дионисия заняли укрепления, и при божественном покровительстве, с силой и храбростью защищали их. Тем временем, я приехал в Корбель, где встретил короля, который уже узнал правду от нормандцев. Он сразу спросил меня, зачем я пришел, а затем посмеялся над моей простотой и с великим гневом объяснив мне лживость Гуго, сразу же отослал меня назад на помощь вилле.

Пока он собирал войско вдоль дороги на Этамп, я вернулся по самому прямому и короткому пути к Тури и, расположив свои глаза на некотором удалении, с первого же взгляда увидел, что это место еще не сдано, и трехэтажная башня еще возвышается на местностью. Если бы вилла была захвачена врагом, то он сразу же предал бы ее огню. Но поскольку все подступы были заняты врагами, которые занимались грабежом и разрушением всего и вся, то я не смог, ни за вознаграждение, ни никакими обещаниями заставить никого, из тех кого я там встретил, пойти вместе со мной дальше.

Но меньше числом-значит безопаснее. С заходом солнца враги, измотанные длившимися весь день безуспешными атаками на наших людей, немного устали. Увидев представившуюся возможность, мы прикинулись одними из них и, подвергаясь великой опасности, устремились к центру виллы. Мы подали сигнал нашим людям на валу, они открыли ворота, и мы, с Божьей помощью, с наивозможной быстротой бросились вперед. Обрадовавшись моему приходу они издевались над оставшимися врагами, обливали их презрением и оскорблениями и, несмотря на мое неодобрение- вернее запрещение,-приглашали их вернуться и повторить штурм. Но божественная десница покровительствовала оборонявшимся, и защита крепости в моем присутствии была столь же хорошей, как и без меня. Из нашего маленького войска только немногие умерли от ран, тогда как у них такая судьба досталась многим. И многие из них были унесены на носилках, но другие были похоронены под очень тонким слоем земли и на завтра, и на следующий день стали добычей волков.

Враги после своего поражения еще не вернулись домой, в Ле Пуйсе, когда Гийом Гарланд вместе с несколькими самыми решительными и хорошо вооруженными личными рыцарями короля поспешили на помощь вилле, надеясь застать врага поблизости от нее и проявить храбрость королевских воинов. На рассвете к ним присоединился сеньор король. Когда он узнал, что им уже оказали гостеприимство в бурге, то с удовольствием и с радостью стал готовиться отомстить врагам. Ему представлялось вполне возможным покарать их за развязанную бойню и в корне пресечь столь внезапно возникшее беззаконие. Но враги, услышав о его приближении, были поражены, что он так быстро раскрыл глубоко скрытый заговор и, отменив поездку во Фландрию, так быстро примчался, словно прилетел, на помощь. И не желая уже больше ничего, они спешили только восстановить замок. Но король уже собрал войско из тех, кого смог найти в этой местности, при этом, он был занят войной еще во многих местах. Затем, во вторник утром, он выдвинул свои войска, расположил боевые порядки, назначил командиров, расставил по местам лучников и пращников и шаг за шагом приблизился к недостроенному замку. Поскольку он слышал, что граф Тибо хвастался, что сразиться с королем в поле, то со своей обычной храбростью он спешился, приказал всадникам удалиться и встал среди простых воинов, воодушевляя тех, среди кого оказался и призывая их не отступать, но, напротив, сражаясь проявить все мужество. Увидев его, поступающего столь смело, враги так и не решились выйти из замковых укреплений. Они предпочли робко и осторожно выстроить свои войска позади старого рва разрушенного замка и ждали там, рассчитывая, что когда королевская армия попытается подойти ко рву, то встретит сопротивление хорошо устроенных боевых линий, а сама-нарушит боевые порядки, которые из-за замешательства станут неровными и волнистыми. Примерно так все и случилось. На первой стадии битвы королевские рыцари с большим кровопролитием оттеснили врагов от рва, но затем их боевые порядки сломались, и они занимались преследованием уже в беспорядке. Между тем, Рауль Божанси, человек большой мудрости и доблести, заранее опасавшийся того, что может случиться, скрытно разместил свой отряд под кровлей высокой церкви, оставив рядом несколько лошадей. Когда случилось так, что его союзники бежали в ворота, то он вывел свои свежие войска против утомленных королевских рыцарей и нанес им большой ущерб. Они бежали пешей толпой, отягощенные кольчугами и оружием и были едва способны сопротивляться хорошо организованной линии конных воинов. После бесчисленных ударов и великой борьбы они отступили пешими, вместе с королем, за ров, который уже было заняли, и теперь, слишком поздно, узнали в чем преимущество мудрости над опрометчивостью. Поскольку, если бы они дождались врагов в правильном порядке и на ровном месте, то полностью подчинили бы их своей воле.

Но смущенные расстройством своих рядов, они не могли ни найти своих коней, ни решить, что им делать. Король взгромоздился на чужую лошадь и, упорно сопротивляясь, громко призывал своих людей вернуться к нему, обращаясь к этим храбрецам по именам и прося их не бежать. Запертый со всех сторон вражескими крыльями, он орудовал своим мечом, прикрывая насколько мог преследуемых беглецов, и как великий рыцарь, он сражался блестяще в качестве рыцаря, но не короля, что не совсем подобает королевскому величеству. Но в одиночку, на уставшем коне, он не мог предотвратить разгром своей армии. Наконец, оруженосец привел к нему его собственного боевого коня. Стремительно оседлав его и воздрузив перед ним штандарт, он с несколькими людьми напал на врага и своей изумительной храбростью спас от плена многих своих людей, во время своей яростной атаки убил нескольких врагов и предотвратил дальнейший разгром своей армии. Он отбил врага так, как Геркулесовы столбы у Кадиса отражают море, чтобы держать его на расстоянии от великого океана.

Не успев вернуться к Ле Пуйсе они встретили армию из пятисот или более нормандских рыцарей, которые, пока наша армия была в расстройстве намеревались нанести нам еще больший урон. Королевская армия рассеялась, кто ушел в Орлеан, кто-в Этамп, кто-в Питивьер (Pithiviers), а изможденный король остановился в Тури. “Бык, отставший от стада после первого боя, точит свои рога об стволы деревьев” ((Лукиан, Фарсалия, II, 601-603), и собрав своею силу в могучей груди, “не взирая на большую рану, он идет вперед” (Там же, I. 212) на врага через железный барьер. Так и король, сколотил заново свою армию, придал ей мужества, восстановил ее смелость, говоря, что поражение произошло из-за глупости, а не из-за неспособности, указывая, что любая армия неизбежно встречается с такими случайными препятствиями, старался как лестью, так и угрозами заставить сражаться их более стойко и смело, чтобы, когда представиться случай, отомстить за понесенный урон. Тем временем, и нормандцы и французы занялись восстановлением замка. Там были граф Тибо и нормандцы Мило де Монлери, Гуго де Креси и его брат Гуи, граф Рошфора, всего тринадцать тысяч человек, которые угрожали Тури осадой. Но король бесстрашно беспокоил их ночью и днем, не давая им далеко удаляться для поисков продовольствия.

После недели непрерывных работ замок был восстановлен, и некоторые из нормандцев затем ушли, но граф Тибо с большой армией остался там. Король собрал свои силы, приказал привезти осадные машины, и со всей мощью вернулся к Ле Пуйсе. Когда он встретил врага, то стер его в порошок. Свершив свою месть и отбросив их после боя к воротам, он запер их в замке и расставил вокруг воинов, чтобы не дать им бежать. На расстоянии броска камня там находилось оставшееся от предшественников заброшенное укрепление (motte). Он занял это место и, с большим трудом и мучениями, воздвиг другой замок. Хотя заготовленный каркас из бревен давал некоторую защиту, наши люди должны были сносить опасные удары пращников, катапульт и лучников. Хуже всего было то, что те, кто причинял доставлял такие мучения, сами были в безопасности за стенами замка, и стреляли из своего оружия без страха возмездия за причиняемый ущерб. В их жажде победы назревало грозное столкновение между теми, кто был внутри и теми, кто оставался снаружи. Те из королевских рыцарей, которые были ранены помнили об их беззакониях и хотели нанести им такой же удар, и не отступились от этого желания, пока, почти что волшебством, не воздвигли замок с большим гарнизоном и запасом оружия, и те осознали то, что когда король уйдет, то они должны будут с исключительной храбростью защищаться сами и отражать атаки своих соседей или же будут иметь несчастье погибнуть от жестоких мечей своих врагов.

Поэтому, король смог вернулся в Тури и восстановить свои силы. Затем, не взирая на большой риск, он, сквозь вражеские линии смело доставлял продовольствие армии укреплении (motte), иногда тайно, всего с несколькими людьми, иногда открыто, с большими силами. Затем люди Ле Пуйсе, которые находились столь близко, что могли очень сильно стеснить гарнизон, стали угрожать осадой. Поэтому, король разбил лагерь, занял Жанвилль (Janville), что в примерно миле от ЛеПуйсе, и окружил его центральную площадь изгородью из кольев и лозы. Пока его воины устраивали снаружи свои палатки, на них внезапно обрушился граф-палатин Тибо, во главе армии, составленной из лучших людей, каких он только смог найти среди своих и нормандских войск. Он надеялся поразить их, пока они были без доспехов и без оружия, а затем- прогнать и нанести большой урон.

Чтобы встретить их, король вышел навстречу в своей броне. Каждая из сторон, пренебрегая копьями и мечами, сражалась с одинаковым ожесточением, больше стараясь одержать победу, нежели остаться в живых, больше думая о триумфе, чем о смерти. Там вы могли наблюдать восхитительный подвиг доблести: армия графа, примерно в три раза большая по численности, заставила королевских воинов отойти к вилле. Но король, вместе с несколькими людьми-Раулем, наиблагороднейшем графом Вермандуа, его кузеном, Дре де Муши (Dreu de Mouchy) и еще одним или двумя воинами, сочли презренным для себя робко удалиться, оскорбив, таким образом, и свою собственную храбрость и королевское величие. И помня о своей всегдашней доблести они предпочли выдерживать тяжелейший натиск и бесчисленные удары вооруженного врага, прежде чем все же были вынуждены отступить в виллу.

Граф Тибо, уже мня себя победителем, попытался быстро опрокинуть палатки графа Вермандуа. И тогда на него бросился этот граф. Провозгласив, что до сих пор никогда люди Брие (Brie) не действовали с такой самонадеянностью против людей Вермандуа, он атаковал его и, с большим трудом, но отразил натиск, отплатил за все перенесенные несправедливости. Королевские рыцари, подбадриваемые его доблестью и его криками, также обрушились на них. Жаждя крови они бросились в атаку, разбили их и, навлекая на них позор и запятнав их честь, прогнали до самых ворот Ле Пуйсе. Много было взято в плен, и еще больше-убито. Исход битвы всегда неверен. И те, кто вначале считает себя победителем, теперь, после разгрома, испытывали стыд, горевали о попавших в плен и скорбели о том, что содеяли.

В свою очередь, когда король одержал верх, то колесо фортуны перевернулось и граф, потерявший свою силу, оказался внизу. Тогда как он и его люди, испытавшие многие унижения и удары, были охвачены унынием, в это же самое время сила короля и его союзников все росла, поскольку бароны королевства, негодуя на графа, собирались и спешили к королю на подмогу. И тогда Тибо использовал свое старое средство, чтобы бежать подальше от драки-он послал послов и посредников к королю, униженно прося, чтобы ему позволили беспрепятственно уехать в Шартр. По своей доброте и по своему, более чем человеколюбивому милосердию, король согласился на эту просьбу, хотя многие и советовали ему, что не следует врага, оказавшегося по причине нехватки продовольствия в западне, отпускать на волю и подвергаться в будущем опасности повторения его бесчинств. И Гуго, и Ле Пуйсе сдались на милость короля. А граф, лишившись своих напрасных надежд, удалился в Шартр, столь несчастливо завершив предприятие, начинавшееся так удачно. Король не только лишил всего Гуго Ле Пуйсе, но и приказал, чтобы стены этого замка были разрушены, рвы закопаны, а само это место сровняно с землей.

Глава 22.

О повторной измене Гуго.

Спустя много времени и по прошествии многих событий, предоставив многих заложников и дав много клятв, Гуго опять вошел в милость короля и опять встал на путь обмана. “Ученик Сциллы, он в своих преступлениях превзошел своего хозяина” (Лукиан, Фарсалия, I, 326). Вновь он был осажден королем и вновь разжалован. Хотя он своим собственным копьем пронзил королевского камергера, доблестного барона Ансельса де Гарланда, но и этого ему было мало, чтобы забыть свою природу изменника, но в конце концов, он отправился дорогой в Иерусалим. С ним случилось то же, что и со многими дурными людьми-излечить от сжигающей его злости и от гложущего его яда, можно было только забрав его жизнь.

Глава 23.

О мире, заключенным с английским королем.

Великие мужи королевства и церкви взяли в свои руки дело заключения мира между королем Англии, королем Франции и графом Тибо. Те, кто подстрекал короля Англии и графа Тибо и, тем самым, стоили заговор против королевства, теперь могли по справедливости подсчитать свои беды- они были истощены войной и, при этом, ничего не приобретали от мира. Теперь они получили возможность поразмышлять над тем, что наделали и над тем, что досталось им по заслугам. Ланселен (Lancelin), граф Даммартен (Dammartin) потерял, без надежды на возврат, право сбора пошлин в Бовэ (Beauvais). Пагану де Монтэй (Pagan de Montjay) не удалось дело с замком Ливри (Livry)-целый месяц он горько оплакивал разрушение его укреплений, в дальнейшем он был полностью восстановлен в еще большей силе благодаря деньгам английского короля. Мило де Монлери ныл и вздыхал, после того как его чрезвычайно выгодный брак с сестрой графа был расторгнут по причине близкого родства. Брак доставил ему меньше славы и удовольствия, чем развод-позора и несчастья. Люди получили по заслугам за то, что совершили, в полном согласии с утверждением канонического автора: “Все усилия, предпринимаемые для нарушения мира в итоге дадут ничто”.

Глава 24.

О том как король разрушил замки Томаса Марля.

Поскольку десница королей очень могуча, то вкупе с добродетелью истины, она должна подавлять наглость тиранов всякий раз, когда те вызывают войны или находят удовольствие в разбое, обижают бедных или разрушают церкви. Тем самым, обуздывается вольность, которая, если ее бесконтрольно предоставить каждому, может разжечь людей на еще большие безумства, так как злобные души, предпочитают убивать тех, кого не в состоянии удержать и без жалости ласкают тех, кого удержать надеются, подливая масло в огонь, чтобы те горели с еще большими мучениями.

Томас де Марль, будучи самым отпетым человеком, грабил земли Лаона, Реймса и Амьена, пока Людовик был занят описанными выше прошедшими войнами. Дьявол помогал его предприятиям, поскольку преуспевание негодяев обычно приводит к их погибели. Он все опустошал и пожирал как бешенный волк, всех убивал и все разрушал. Он не щадил, не боясь отлучения, ни духовенства, ни мирян и был чужд какой-либо христианской жалости. Он даже отнял у женского монастыря Св. Иоанна в Лаоне две прекрасные виллы, укрепил добрыми валами и высокими башнями два удобных для обороны замка-Креси и Нувьон (Nouvion), будто бы они были его собственностью, и превратил их в драконье логово и гнездо разбойников, намереваясь предать все прилегающие земли безжалостному грабежу и пожарам.

Устав от причиняемых им невыносимых бедствий, французская церковь собрала всеобщий синод в Бовэ, чтобы обнародовать предварительный приговор и осуждение от имени истинной христовой невесты, то есть церкви. Но Конан, епископ Палестрины, почтенный легат римской церкви, глубоко скорбя по поводу бесчисленных церковных жалоб и горестей бедняков и сирот, обратил против Томаса Марля меч Святого Петра, предал его общей анафеме, лишил его заочно пояса рыцаря, а также всего нажитого постыдными преступлениями имущества, и объявил его врагом имени христианина. Уступая мольбам и жалобам этого великого собрания, король не мешкая собрал против Томаса войско. Сопровождаемый своим духовенством, к которому он был всегда покорнейше привязан, он подошел к очень сильно укрепленному замку Креси и неожиданно взял его великой силой своего войска, а правильнее говоря -благодаря Божьей помощи. Он пошел на штурм мощного укрепления так, как будто бы перед ним была лишь крестьянская лачуга, и покончил с преступниками, благочестиво перебив безжалостных нечестивцев и обезглавив тех, кто был лишен какого-либо милосердия. Вы могли видеть замок, охваченный будто бы адским огнем и тогда могли понять смысл слов: “ Весь мир будет сражаться вместе с ним против тех, кто лишен чувств” (Притчи Соломоновы, ???). Победоносный король быстро использовал свой успех и двинулся к замку Нувьон. Там к нему явился посланник со словами: “Знайте Ваша светлость, мой сеньор король, что в этом зловещем замке обитают самые худшие из людей, им только одна дорога-в ад. Я говорю о тех, кто, когда Вы приказали подавить коммуну, сожгли не только город Лаон, но также и благородную церковь Девы Марии и еще много других церквей, кто пытал почти всех благородных горожан за то, что они верно служили и поддерживали своего сеньора епископа, и кто наижесточайшим образом умертвил и самого епископа Годри (Gaudry), почтенного защитника церкви, не побоявшись поднять руки на помазанного сеньора. Они бросили его на площади на съедение птицам и зверям, предварительно отрезав палец, на котором он носил епископское кольцо. Наконец, при подстрекательстве наихудшего из негодяев, Томаса, они пытались овладеть Вашим леном и, таким образом, лишить Вас, наследственного достояния”.

Исполнившись удвоенного гнева, король бросился на злодейский замок и разрушил это безбожное место, худшее, чем все круги ада. Прощая невинных и сурово карая виновных-так один человек отомстил за неправды многих. Жаждя осуществить правосудие, он осудил всех отвратительных убийц к повешению, а затем их тела были брошены на съедение коршунам, воронами, ястребам, показывая всем, как по заслугам получают те, кто осмеливается поднимать руки на помазанного сеньора.

Когда нечестивый замок был разрушен, а виллы возвращены монахиням Св.Иоанна, он вернулся в Амьен и осадил находившееся в этом городе укрепление некого тирана Адама, который разрушал церкви и опустошал всю округу. После плотной осады, продлившейся около двух лет, он принудил осажденных сдаться, взял это укрепление штурмом и полностью разрушил. И с его уничтожением он восстановил самый долгожданный мир в стране, полностью выполнив свой долг короля, “ибо он не напрасно носит меч” (Римлянам, 13,4). Затем он навечно лишил бесславного Томаса и его потомков права на сюзеренитет над этим городом.

Глава 25.

Об Эмоне Вэрваше (Aimon Vairevach).

Королевская власть не должна ограничиваться узкими рамками своих земель, “поскольку мы знаем, что у царей длинные руки” (Овидий, Heroics, 17, 166). Алар Жуйебо (Alard Guillebo), умный человек с серебряным языком пришел к нему от границ Берри, чтобы с наивозможным красноречием защищать дело своего зятя. Он скромно просил короля применить его власть сюзерена и вызвать на суд курии графа Эмона Вэрваша, сеньора Бурбонэ, который сам отказывался от какого-либо суда, и наказать его самонадеянную дерзость с которой он лишил наследства своего племянника, сына его старшего брата Аршамбо. Он просил, чтобы Людовик, в суде франков, определил что должно достаться каждому из них.

Король, движимый как любовью к правосудию, так и жалостью к церквям и беднякам,- поскольку из-за этого дела возникали усобицы, в ходе которых именно беднякам приходилось платить за чужую гордость, то он вызвал Эмона в суд для рассмотрения дела. Но тщетно-не доверяя суду, тот отказался явиться. Поэтому, отложив удовольствия и леность, Людовик с большой армией отправился в Берри. Он подошел к Жерминьи (Germigny), где у Эмона был очень крепкий замок и начал энергично его штурмовать.

Когда Эмон увидел, что он никак не может его удержать, то понял, что потерял надежду сохранить и свою свободу и свой замок. Видя только один выход, он припал к королевским стопам и все время, что многих изумило, извивался вокруг него как червяк, умоляя короля Людовика обойтись с ним милосердно. Он сдал замок, отдав себя на волю короля, и покорился суду с еще большим смирением, с чем той гордостью, с которой он ранее его отвергал. Король удержал замок, а Эмона забрал с собой во Францию, для суда. Он проявил наивысшую справедливость и большое благочестие при рассмотрении в суде франков этой ссоры между дядей и племянником, стараясь найти компромисс, и с большим трудом и с затратами для себя он положил коней смуте, от которой страдали многие.

Он часто использовал дела, подобные этому, чтобы принести церквям и беднякам в Берри мир, но я решил не останавливаться на остальных, чтобы не наскучить читателю.

Глава 26.

О возобновлении войны с Генрихом Английским.

Беспричинное высокомерие-хуже чем гордость. Поскольку, если гордость не оскорбляет более высокого, то высокомерие невыносимо и для равного. Как сказал поэт: “Цезарь не мог снести, чтобы быть вторым, Помпей не мог быть равным первому” (Лукиан, Фарсалия, I, 125-126). И поскольку “всякая власть нетерпима к разделению” (там же, I, 93-94), то Людовик, король франков, который находил удовольствие в том, чтобы быть выше Генриха, не мог снести положения с Нормандией. Он всегда обращался с английским королем так как будто бы тот был его вассалом. Но благородство его королевства и его огромное богатство делали такое приниженное положение нестерпимым для короля Англии. Поэтому он положился на графа Тибо и на многих других врагов Людовика, чтобы возмутить и королевство и королевский дом и после этого вывести себя из-под его сюзеренитета.

Так взаимная злоба привела к возобновлению всех бедствий войн прошлых времен. Поскольку Нормандия граничит с Шартром, то король Англии и граф Тибо объединились для нападения на ближайшую к ним границу королевства и направили Стефана, графа Мортена, который приходился братом Тибо и племянником Генриху, с войском на Брие (Brie), чтобы, при отсутствии графа, помещать королю внезапно занять эту землю. Людовик не охранял границу ни от нормандцев, ни от шартрцев, ни от людей Брие. Окруженный врагами и, из-за большой протяженности своих владений, вынужденный обращать свое внимание то на одно, то -на другое, он, тем не менее, в часто проходивших боях показал всю силу королевского величества

Но, благодаря благородной предусмотрительности английских королей и нормандских герцогов, нормандская граница представляла собой исключительно хорошую линию обороны, состоящую из недавно построенных замков и непроходимых вброд рек. Людовик это хорошо знал, и когда он решил проникнуть в Нормандию, то он подошел к границе с горстью людей, намереваясь двигаться очень скрытно. С осторожностью, он послал вперед переодетых под простых странников лазутчиков, у которых кольчуги были спрятаны под одеждой, а мечи висели по бокам. Они отправились по общей дороге к старому городу под названием Гасни (Gasny), который мог бы предоставить французам свободный и легкий доступ внутрь Нормандии. Там легко пройти через протекающую вокруг него реку Эпту (Epte), но на большом расстоянии, как вверх и вниз по течению, переправа уже невозможна. Внезапно лазутчики откинули свои одежды и выхватили мечи. Увидев это, жители города бросились к оружию и дрались с неистовством, но лазутчики выстояли и с величайшей храбростью отбросили их. Затем, когда они стали уставать, с горной стороны, подвергая себя опасности, на них обрушился король, оказав своим людям весьма своевременную помощь, и занял, не без потерь для себя, центральную площадь города и церковь вместе с ее укрепленной башней.

Когда он узнал, что английский король находится поблизости с большой армией, то Людовик, как он и привык, кликнул своих баронов и призвал следовать за собой. К нему поспешили молодой и изящный Балдуин, граф Фландрии, истинный рыцарь Фульк, граф Анжу и многие другие знатные люди королевства. Они сломили линию обороны Нормандии, а затем, пока одни укрепляли город, другие предавали грабежу и огню землю, разбогатевшую в течении долгого мира, опустошали и приводили в смятение все вокруг-дело почти невероятное, поскольку там же находился и английский король.

Тем временем, Генрих весьма поспешно занялся новым строительством. Он воодушевил рабочих и воздвиг замок на холме, ближайшем к тому, на котором французский король, перед своим уходом, оставил гарнизон. Генрих планировал, что из своего нового замка, с помощью большого войска рыцарей, и используя арбалетчиков и лучников, он отрежет доставку продовольствия неприятелю, заставит его испытывать нужду и тем отгородит его то своей земли. Но король Франции ответил по пословице “зуб за зуб” и, как в игре в кости, нанес ответный удар. Он собрал войско, внезапно вернулся и яростно атаковал новый замок, который его люди назвали Маласис (Malassis). С большим трудом и после многих нанесенный и полученных тяжелых ударов, которыми обменивались словно на своеобразном рынке, где они (удары) были чем-то вроде платы, он заставил замок сдаться, разломал на куски и полностью разрушил. И к славе королевства и к позору его врагов, он доблестно положил конец всем проискам против себя.

Но колесо фортуны никогда никого не щадит. Как говориться: “Если фортуна хочет, то ты из риторов станешь консулом, если она захочет-то из консулов станешь ритором” (Ювенал, Сатиры, VII, 197-8). Английский король, владея долгое и великолепное время самым приятным унаследованным достоянием, стал удаляться от наивысшего положения колеса фортуны и его мучила непрерывная цепь неприятностей. С одной стороны- король Франции, из Понтье (Ponthieu), что на фландрской границе-граф Фландрии, а из Мэна- граф Фульк Анжуйский-все они использовали всю свою мощь, чтобы доставить ему как можно больше хлопот и нападали на него всеми силами. И он испытывал все бесчинства войны не только из-за внешних границ, но и от своих собственных людей- от Гуго де Журнэй (Hugh de Gournay), от графа О (Eu) и от графа Омальского (Aumale), и еще от многих других.

Как коронованный злодей, он страдал от внутренней злобы. Страшась тайных заговоров среди своих камергеров и слуг, он часто менял кровать и увеличил число вооруженных телохранителей, которые, из-за его ночных страхов, дежурили около него. Он приказал, чтобы его щит и меч всегда бы лежали около него во время сна. Жил некий близкий друг короля по имени “H.”, который обогатился благодаря королевским милостям и был хорошо известен благодаря своему влиянию, но стал известен еще лучше благодаря своему предательству. Когда его заговор был раскрыт, то он был осужден на потерю своих глаз и гениталий-милостивое наказание, поскольку он заслуживал и повешения. Из-за этого и других заговоров король не мог наслаждаться чувством безопасности и примечательно, что будучи великодушным и храбрым, он стал осторожным в мелочах. Даже в своем доме он носил меч и запрещал своим самым верным слугам покидать свои дома без мечей, в этом случае, словно в игре на фанты, на них налагался штраф.

В это время человек по имени Энгерран де Шомон (Engerrand de Chaumont), по натуре сильный и благоразумный, смело пошел в наступление с маленьким отрядом и захватил замок Анделис (Andelys), предварительно скрытно разместив на стенах среди воинов гарнизона своих собственных. Заручившись поддержкой короля, он с великой храбростью укрепил его и полностью подчинил себе все земли вплоть до реки Андель (Andelle), и от реки Андель и реки Эпты (Epte) до Пон-Сен-Пьер (Pont-Saint-Pierre). Получил поддержку многих рыцарей выше его рангом он встретил короля Генриха на открытой местности, и, поскольку тот отступил, без всякого почтения преследовал его. И в упомянутых пределах, он распоряжался землей короля, как своей собственной. Что же до Мэна, то когда, после долгих проволочек, король Генрих решил объединиться с графом Тибо и освободить людей, осажденных в замке Алансон, то он получил отпор от графа Фулька. В этот бесславном деле он потерял много людей, замок и цитадель.

Сильно раздосадованный по поводу этой и других непрекращающихся долгое время неприятностей, он уже дошел по полного корыта несчастий, когда божественное провидение, бывшее до сих пор жестоким гончим псом, насланным на него в наказание (поскольку, хотя он и был щедрым жертвователем церкви и раздавал богатую милостыню, но при этом отличался распущенностью), проявило жалость, решило пощадить его и вызволить из глубокого уныния. Неожиданно, из несчастий и неудач колесо фортуны опять подняло его наверх, когда, скорее благодаря божественной помощи, чем из-за его собственных действий, те, кто досаждал ему и казались стоящими выше его, оказались брошенными на самое дно или же вообще перестали существовать. Так, Бог обычно милостиво простирает свою сострадающую десницу над теми, кто уже близок к отчаянию и отчаялся в помощи людей.

Граф Балдуин Фландрский, чьи частые бешенные набеги на Нормандию так сильно досаждали королю, во время бесшабашной и бурной атаки на замок О (Eu) и прилегающий участок побережья, получил неожиданный, хотя и достаточно легкий удар копьем в лицо, Он с презрением отнесся к столь легкой ране, но именно она и вызвала смерть. Смерть Балдуина позволила охранить английского короля и всех его союзников.

Энгеррана де Шамона, самого смелого из людей и неутомимого обидчика Генриха, охватил весьма опасный гнев, из-за чего он не преминул опустошить некоторые земли в архиепископстве Реймском, принадлежащие Деве Марии. После заслуженных им долгих мучений и сильной немощи в теле, он слишком поздно узнал, как следует относится к царице небесной, и умер. Граф Фульк Анжуйский, хотя и был связан с Людовиком узами оммажа, клятвами и многими заложниками, но все же прежде верности ставил стяжательство. Без совета с королем он, предательским образом, что говорило о его бессовестности, позволил своей дочери выйти замуж за сына короля Генриха, Вильгельма, и благодаря этим дружеским узам, он вступил с ним в союз и отрекся от всего того, что раньше обещал под клятвой.

Однажды, король Людовик уже заставил Нормандию молчать с своем присутствии. Он безжалостно грабил ее и малыми силами, и большими. Ими он дразнил английского короля и его людей так долго, что стал презирать их как людей из сделанных соломы. Затем, однажды король Генрих вдруг обнаружил, что французский король стал смел до опрометчивости, собрал большую армию и в боевом порядке скрытно приблизился к нему. Чтобы ошеломить Людовика, он зажег огни и спешил своих вооруженных рыцарей, поскольку они умели более храбро сражаться в качестве пехотинцев, и постарался насколько можно тщательно применить для войны все свое здравомыслие.

Людовик и его люди не удостоили себя приготовлениями к битве. Они просто бросились на врага с большой храбростью, но с малым умом. Люди Вексена, под командованием Бушара де Монморанси (Bouchrd de Montmorency) и Гуи де Клермона, были в авангарде и они очень сильно разбили наголову первую линию нормандцев, заставив их бежать с поля битвы, и храбро отбили первую линию всадников, развернув их против пехотинцев. Но французы которые намеревались следовать за ними, оказались в замешательстве, и наступая против очень хорошо устроенных и управляемых линий, они, как часто случается в подобных обстоятельствах, не могли, в полной мере, использовать свое оружие и отступили. Видя неудачи своих войск, изумившийся этому король, вел себя как обычно при неудачах- используя всю свою твердость, чтобы защитить себя и своих людей и, по-возможности, с честью, он отступил в Анделис, хотя и понес при этом большие потери в своей рассеянной армии. Эта неудача, вызванная его же собственной опрометчивостью, на некоторое время его подкосила. Но затем, чтобы не дать своим врагам возможности оскорбительно утверждать, что он больше не желает идти в Нормандию, и проявляя в несчастье еще больше смелости, чем обычно и, что характерно для людей, подобных ему, еще больше стойкости, он вновь созвал свою армию, призвал отсутствовавших, пригласил баронов со всего королевства и сообщил королю Генриху, что в определенный день он вторгнется в его землю и сразится с ним в славной битве. Он так спешил выполнить свое обещание, будто дал его под клятвой. Поэтому, во главе дивной армии, он бросился в Нормандию, разграбил ее, взял штурмом, после жаркого боя, хорошо укрепленный замок Иври (Ivry), который сжег дотла, а затем двинулся в Бретой (Breteuil). Хотя он еще некоторое время оставался в этой стране, он не видел английского короля и не встретил никого, кому бы мог отомстить за перенесенное унижение. Поэтому, он обратился в сторону Шартра, чтобы разбить графа Тибо, и начал ожесточенный штурм города, намереваясь сжечь его дотла. Но ему воспрепятствовала в этом депутация духовенства и горожан, которые несли перед собой лик преподобной Девы и которые молили его со всей преданностью, как главного защитника их церкви, пощадить их ради ее любви и не мстить своему собственному народу за то зло, которое было причинено другими. Перед их мольбами король преклонил свое королевское величие и, чтобы предотвратить сожжение и разрушение города и благородной церкви Богоматери, он приказал Карлу, графу Фландрии, отозвать свое войско и поберечь город ради любви и страха перед церковью. Когда они вернулись на свою землю, то еще долго и непрерывно продолжали отплачивать жестокой местью за свое временное поражение.

Глава 27.

Об антипапе Бурдене (Bourdin).

Около этого времени, преподобной памяти, суверенный понтифик Пасхалий покинул этот мир ради вечности. Его приемником стал канцлер Иоанн Гаэтский, канонически избранный и принявший имя Геласия. Но императором Генрихом, при поддержке римского народа, на апостолический престол был насильственно навязан Бурден. Низложенный архиепископ Браги. Он [император] сильно испытывал терпение Геласия и тираническом образом заставил его покинуть Святой Престол. Как это уже часто случалось с папами в прошлом, он бежал под защиту и покровительство его безмятежного величества короля Людовика и обратился к состраданию французской церкви. Поскольку, по свой бедности он сильно нуждался, то он сел на корабль и высадился на Магуэлонне (Maguelonne), маленьком острове, которым распоряжался один епископ с несколькими своими клерками и домашними слугами, и на котором располагался один уединенный городок с чрезвычайно хорошо укрепленными, по причине нападений сарацинских пиратов, стенами. Сеньор король, который был уже наслышан о прибытии папы, послал туда меня. Я передал письма, и поскольку, я был первым, кто предложил ему все блага королевства, то я был с радостью отправлен назад, с его благословением и с назначенной датой для встречи обоих мужей в Везелее (Vezelay).

Пока король готовился к встрече, было объявлено, что Геласий, давно страдавший от подагры, умер, предотвратив тем самым дальнейшие как французские, так и римские смуты. Среди многочисленных клириков и прелатов, спешивших на его похороны, находился, такой же почтенный как и все они, архиепископ Вьеннский Гуи. Он был благородного происхождения и приходился родственником как императорской, так и королевской фамилии, но еще более благородным он был в нравственном отношении. За ночь до этого ему был сон, бывший на самом деле предсказанием, хотя тогда он этого не понял. Ему приснилась какая-то важная персона, дающая ему из-под своей мантии корону. Он более ясно понял истинное значение своего сна, когда был избран папой присутствовавшими там прелатами Римской церкви, которые боялись, что из-за междуцарствия церковь может оказаться в опасности.

Достигнув столь высокого положения, он славно и скромно, но активно восстановил права церкви и еще более искусно занимался церковными делами благодаря содействию и доброжелательству сеньора короля Людовика и королевы Адели, которая приходилась ему племянницей. Во время знаменитого собора, который он проводил в Реймсе, он отсрочил сессию, чтобы встретиться на границе, в Музоне (Mouzon), и провести переговоры о мире с легатами императора Генриха. Но когда ему не удалось ничего добиться, он, как это уже сделал его предшественник, при полном соборе, перед французами и лотарингцами, отлучил императора. Затем, получив деньги, предоставленные ему церквями по обетам, он совершил славный поход на Рим, где и был торжественно встречен клиром и народом, и счастливо правил церковью, с умением большим, чем многие из его предшественников.

И он еще недолго пребывал на Святом Престоле, когда римляне, счастливо вдохновленные своим благородством и щедростью, схватили и заключили в тюрьму императорского антипапу Бурдена, который утвердился было в Сутри и заставлял всех клириков, направлявшихся по дороге к апостольскому престолу, сгибать перед собой колени. Они одели его в необработанную и еще сохранившую кровь козлиную шкуру, затем посадили этого горбатого антипапу, или скорее даже-антихриста, на горбатого верблюда и провели его по королевской дороге через центр города, чтобы все видели его позор и так отомстили ему за бесчестие церкви. Затем, по приказу владыки папы Каликста, они осудили его на вечное заточение в горах Кампании, около Монте Кассино. Чтобы сохранить в памяти столь поразительный акт возмездия, они нарисовали в дворцовой часовне картину о том, как он простирается ниц перед ногами папы.

Пока Каликст со славой стоял во главе церкви и смирял италийские и апулийские банды, свет Святого Престола воссиял вдаль, и не так как сияет из под земли, а как-с горной вершины. Сверкала церковь Святого Петра, а другие церкви, внутри города и вне его, находясь под покровительством столь великого сеньора, возвращали свои владения и с благодарностью наслаждались ими. Когда я был послан к нему королем Людовиком обсудить некоторые государственные дела, то встретился с ним в Битонто, в Апулии. Папа принял меня с почетом, из почтения и к королю, и к моему монастырю, а также благодаря представлению моих различных спутников, среди которых был аббат Сен-Жермен, мой собрат, а прежде-мой школяр. Таким образом, после успешного завершения дел короля, я уже спешил вернуться домой. Как и всякому другому пилигриму, мне оказывали гостеприимство на одной вилле. После заутрени я, в ожидании рассвета, прилег на своей кровати и в полудреме увидел сон- себя посреди моря, плывущим по волнам в одиночку на маленькой лодке без весел, опасно качающейся на волнах вверх и вниз. Испугавшись страшной перспективы крушения, я немилосердно обратился к Богу, и вдруг, благодаря божественному снисхождению, при безоблачном небе появился тихий приятный бриз, качка прекратилась, а мое утлое суденышко развернулось в нужном направлении и, с невероятной быстротой, я достиг тихой гавани.

Проснувшись от дневного света, я отправился в свой путь. Встав, я приложил большое усилие, чтобы восстановить в памяти сон и истолковать его. Я боялся, что раскачивание на волнах означает для меня серьезное несчастье. Вдруг я встретил одного из своих мальчиков-послушников, который узнал меня и моих спутников. И с радостью и с печалью, он отвел меня в сторону и сообщил, что мой предшественник, блаженной памяти аббат Адам умер, и что я был всем капитулом единодушно избран на его место. Но он добавил, что поскольку выборы прошли без совета с королем, то когда самые мудрые и благочестивые из братьев и самые благородные из рыцарей довели до короля, для его одобрения, сведения о выборах, то заслужили от него одни упреки и были брошены в тюрьму в Орлеанском замке. Из-за человеколюбия и благочестия я пролил слезы о страданиях моего духовного отца и учителя. Его земная кончина меня весьма огорчили, и я самым искренним образом молил Божественное милосердие охранить его от смерти вечной.

Я вернулся к себе, утешаемый многочисленными спутниками и своим собственным рассудком и мучимый тройной проблемой: если я приму избрание против воли сеньора короля, хотя и в согласи с правилами Римской церкви и волей папы Каликста, который любил меня, то что я принесу моей матери церкви, которая столь нежно взлелеяла меня у своей груди и напоила меня молоком человеческих добродетелей, которая будет теперь из-за меня подвергнута поношению и обману двух грабителей. Могу ли я допустить, чтобы мои братья и друзья испытали бесчестие и тяготы королевской тюрьмы только за то, что они любят меня? Не следует ли мне, по этим и другим причинам, отказаться от выбора, но подвергнуться из-за этого отказа всеобщему осуждению? Я уже решил послать одного из моих людей к папе просить его совета, когда вдруг ко мне пришел один мой знакомый знатный римский клирик, который поклялся , что сам сделает все, что я хотел бы сделать через моих людей, и через это я должен был бы быть вовлечен в большие расходы. Вперед служки, пришедшего ко мне, я послал одного из моих слуг к королю, чтобы разузнать и сообщить мне, чем кончилось это неприятное дело, поскольку сам я не хотел подвергаться гневу Людовика.

Двигаясь вслед за ними я чувствовал себя словно болтался без весел в открытом море, и из-за неизвестности очень беспокоился и тревожился чем все это закончится. Но благодаря щедрой милости всемогущего Бога, тихий бриз подхватил мое опрокинутое суденышко-неожиданно вернулись мои посланцы и сообщили, что король даровал мне свой мир, освободил заключенных и подтвердил итоги выборов. Приняв это как доказательство воли Господа, поскольку именно благодаря Его воле все случилось так, как я хотел, я, с Божьей помощью, вернулся к своей матери церкви, которая приняла своего блудного сына со сладостью, материнской любовью и великодушием. Там я испытал радость встречи со ждущим меня сеньором королем, чье лицо менялось от хмурого к веселому, с архиепископом Буржским, с епископом Санлиса и с многими другими благородными мужами церкви. К восторгу собравшихся братьев, они приняли меня торжественно и с большим уважением, а на следующий день, в субботу, перед страстной неделей, я, недостойный, был рукоположен в священники и на следующее воскресенье, перед наисвятейшими мощами Святого Дионисия, я был незаслуженно посвящен в аббаты.

Как привык делать Бог в своем всемогуществе, Он вознес меня из глубин к самым вершинам, “возвысив бедного человека из грязи и посадив его среди князей” (русский синодальный перевод: “Из праха поднимает бедного, ... Чтобы посадить его с князьями, ...” Псалмы, 112, 7-8-прим. пер.), меня, скромнейшего и благочестивого Его кроткая, но могучая длань, вознесла так, как только это могло быть допустимым по моей человеческой слабости. Зная мое несоответствие и по рождению, и по знаниям, Он милостиво облагодетельствовал меня, ничтожнейшего во всех смыслах. И также до меня снизошла Его милость в делах восстановления прежних церковных владений, приобретении новых, расширении храма во все стороны, в постройке и перестройке зданий, чтобы дать мне возможность завершить святое дело реформирования и устроения Его святой церкви, к чести святых, и особенно, в чести Его самого, а также в деле мирного установления, без скандалов и обычных склок между братьями, святого устава, по которому люди приходят возрадоваться Богу.

За этим могучим проявлением божественной воли последовало такой поток щедрот, доброй славы и богатств земли, что даже сейчас, поощряя мое бесстрашие, можно оценить насколько я уже получил свою земную награду. Папы, короли и принцы испытывали удовольствие, желая благ церкви, так что изумительный поток драгоценных камней, золота, серебра, мантий и других церковных облачений давал мне право сказать: “с ней (с мудростью) все остальные блага придут ко мне” (Екклезиаст, 7, 11. Русский синодальный перевод: “Хороша мудрость с наследством, ... Потому что под сенью ее тоже, что под сенью серебра, но превосходство знания в том, что мудрость дает жизнь владеющему ею”-прим. пер.). Испытывая будущую славу Господа, я умоляю и заклинаю братьев, которые благодаря Божьей милости и Его грозному суду наследуют мне, не допускать, чтобы росло равнодушие к тому святому закону, по которому соединился Бог и человек, подправить его, если он будет нарушен, восстановить его, если он будет утерян, обогатить его, если он оскудеет, поскольку те, кто боятся Бога, ничего не теряют, а кто не боится, будь-то даже король-потеряет все, даже власть над самим собой.

Год спустя после своего посвящения, чтобы избежать обвинений в неблагодарности, я отправился почтить святую Римскую церковь. Перед своим возвышением я с очень большой доброжелательностью получил, как в Риме, так и повсюду, множество различных советов, которые я учитывал, когда занимался делами своей церкви или делами других церквей. Я с готовностью к ним прислушивался и так достиг большего, чем заслуживал. Поэтому когда я вскоре оказался там, то был с большим почетом принят папой Каликстом и все его курией. Пока я оставался там, я был приглашен на великий собор в Латеране, на котором присутствовало триста или более епископов и который привел спор об инвеституре к мирному завершению. Затем я привел шесть месяцев в паломничествах к различным святым местам-к Святому Бенедикту в Монте Кассино, к Святому Варфоломею в Беневенто, к Святому Матвею в Салерно, к Святому Николаю в Бари и к Святым Ангелам в Монте Джаргано. Затем, с Божьей помощью, я благополучно возвратился назад, причем папа выказал мне свое расположение и любовь и дал мне соответствующие официальные письма.

В другой раз, несколько лет спустя, папа наилюбезнейше пригласил меня вернуться, чтобы оказать мне еще большую честь-так он обещал в своих письмах,-и еще больше возвысить меня. Но когда я приехал в Лукку, город в Тоскане, то доподлинно узнал, что папа умер. Поэтому, я отправился домой избегая старой, но всегда новой скупости римлян. Ему наследовал епископ Остии, степенный и суровый человек, принявший при посвящении имя Гонория. Он рассудил, что мое дело против женского монастыря Аргентой (Argenteuil), обесчещенного скандальным поведением его молодых монахинь, было справедливым, как это и было подтверждено свидетельством его легата Матвея, епископа Альбано, а также епископами Шартра, Парижа, Суассона и архиепископом Реймским Рено, а также и многими другими, и он, прочитал доставленные ему нашим посыльными грамоты древних королей Пиппина, Карла Великого, Людовика Благочестивого и прочих, подтверждающие права Сен-Дени. Затем, при единодушном одобрении курии, поскольку это было справедливым и поскольку поведение монахинь было ужасным, он вернул это место Сен-Дени и утвердил это решение.

Глава 28.

О том, с какой доблестью он отразил попытку Генриха вторгнуться в королевство.

Вернемся к моей цели-прославлению в моей истории короля Людовика. Император Генрих долго таил свое недовольство королем Людовиком, вызванное тем, что именно в нашем королевстве, на соборе в Реймсе, папа Каликст отлучил его от церкви. Поэтому, еще до смерти папы Каликста, он собрал войска какие только смог-из лотарингцев, германцев, бавар, швабов и даже саксонцев, хотя эти последние и были с ним в открытой вражде, и он хотел бы послать их в другое место. По совету короля Генриха Английского, чья дочь была его королевой, и который недоброжелательствовал Людовику, он спланировал устроить неожиданный набег на Реймс и постараться разрушить его за то, что папа сделал с ним на соборе проходившем именно в этом городе.

Когда, от близких друзей, об этом плане стало известно королю Людовику, то он храбро и смело созвал такое ополчение, какое и сам не ожидал собрать, затем пригласил своих нобилей с себе и рассказал им о состоянии дел. С тех пор как он уверился, и потому что ему об этом говорили, и на собственном опыте, что Святой Дионисий был для него особым покровителем и, после Господа, главным защитником королевства, он поспешил в его церковь, с молитвами и дарами, умоляя его от всей глубины своего сердца, чтобы он защитил королевство, охранил его собственную особу и, как и раньше, отразил бы врага. Затем, поскольку франки имеют привилегию-когда в их королевство кто-либо вторгается извне, то они имеют право, ради своей защиты, возложить на алтарь мощи святых заступников и мощи их сотоварищей. И это было торжественно и благоговейно сделано в присутствии короля. Затем король взял из алтаря знамя, принадлежавшее графству Вексен, которое он держал в качестве лена церкви, и в соответствии со своей вассальной присягой, получил его, будто бы от своего сеньора. В сопровождении нескольких телохранителей он полетел на врага, призываю всю Францию, со всей силой, следовать за ним. Небывалая дерзость врага вызвала негодование и пробудила у франков их природную храбрость. Там, где он проходил, он везде созывал рыцарское ополчение и полагался как в отношении людей, так и целых отрядов на их прежнюю храбрость и память об их прошлых победах.

Идя со всех сторон, мы соединились в одну армию в Реймсе. Войско рыцарей и пехотинцев было так велико, что казалось оно, подобно саранче, покрывало собой всю землю. Оно заняло собой не только берега реки, но также горы и равнины. Всю неделю Людовик ждал немецкого нашествия, а затем, после обсуждения создавшегося положения с нобилями, было предложено: “Давайте смело двинемся им на перехват, чтобы они, после своего надменного и самонадеянного деяния против нашей возлюбленной земли, не вернулись бы из Франции безнаказанными. Их своенравство должно кончится бегством не только с нашей земли, но и с их собственной, той которая принадлежит франкам. Так мы открыто вернем им то зло, которое они тайно замыслили против нас”.

Но другие, со степенностью, порожденной опытом, убеждали продолжать ждать врага и дальше. Когда они пересекут границу, то их можно будет перехватить на марше, наголову разбить, опрокинуть, одержать победу и убивать их безжалостно как сарацин, бросить их варварские тела без погребения на вечное поругание, на съедение волкам и воронам. И такая бойня и жестокость будут законными ради защиты страны.

Во дворце лучшие люди королевства, в присутствии короля, определили боевые порядки и решили какие отряды необходимо отрядить для взаимной поддержки. Один корпус из более чем шести тысяч рыцарей и пехотинцев они составили из людей Реймса и Шалона, Второй, такой же численности, составили люди Лаона и Суассона. Третий-люди из Орлеана, Этампа и Парижа, в его составе был и посвященный королю большой отрад из Сен-Дени. Надеясь на помощь своего покровителя, король присоединился именно к нему, пояснив: “Я буду сражаться в этом отряде и храбро и будучи в безопасности, поскольку помимо помощи наших святых сеньоров, там находятся мои земляки, среди которых я вырос и которых хорошо знаю. Как долго я живу, так долго они всегда помогали мне, и если я умру, то они сохранят мое тело и доставят его домой.”

Граф палатин Тибо, хотя и был связан договором против Людовика со своим дядей, английским королем, но вместе со своим благородным дядей Гуго, графом Труа, откликнулся на зов Франции и составил четвертый корпус. А авангард составил пятый корпус, состоявший из герцога Бургундского и графа Неверского. Рауль, благородный граф Вермандуа, королевский кузен, выдающийся как по рождению, так и по своей рыцарственности, был послан держать правое крыло вместе с одетым в шлемы и кольчуги большим отрядом из Сен-Квентена (St. Quentin) и всех его окрестностей. Король одобрил решение, чтобы люди Понтье, Амьена и Бовэ (Beauvais) держали левое крыло. Наиблагороднейший граф Фландрии, вместе с десятью тысячами человек нетерпеливо рвущихся в бой-он утроил свою армию по сравнению с обычным временем-был направлен в арьегард. Все эти бароны пришли с земель, граничащих с королевскими. Но Вильгельм, герцог Аквитании, благородный граф Бретани воинственный граф Фульк Анжуйский также состязались с ними в стремлении дать твердый отпор тому оскорблению, которому подверглась Франция, хотя дальность их пути и недостаток времени помешали им собрать большие отряды. Было также решено, что где-бы войско не оказалось вовлеченным в битву, необходимо будет обеспечить сохранность обоза, фургоны и телеги с водой и вином для уставших и раненных следует ставить в круг, образуя подобие крепости, чтобы те, чьи раны вынудят их покинуть сражение, смогли бы восстановить свои силы напившись и сделав перевязку, с тем чтобы смочь вернуться в бой с восстановленными силами.

Император услышал вести о приготовлениях к этому великому и ужасающему походу и о такой большой армии из сильных мужей. Воспользовавшись ложной атакой для того, чтобы скрыть свои истинные намерения, он тайком бежал и улизнул в другом направлении, предпочитая покрыть себя позором отступления, нежели подвергнуть свою империю и себя самого, уже находящегося на пороге гибели, жесточайшей мести французов. Когда французы узнали об этом, то только мольбы архиепископов и духовенства, с большим трудом, отвратили опустошение его королевства и разорения его несчастных обитателей.

Одержав такую великую и славную победу, еще более великую, чем если бы она была одержана на поле брани, французы расходились по домам. Радостный и величественный король наисмиреннейше пришел к своим покровителям, святым мученикам, и после благодарения Господа, воздал благодарность и им. Он вернул им освященную корону своего отца, которую до этого незаконно хранил, поскольку, по праву, все короны умерших королей принадлежат им. С великой охотой он убрал внешнюю ярмарку, проходившую на площади, еще одна-внутри бурга,-уже принадлежала святым, и торжественно пожаловал им, подтвердив это королевским указом, все пространство викариата внутри границ, обозначенных скрещенными мраморными колоннами, поставленными, подобно Геркулесовым столбам, для отражения врагов. В течении всего времени, когда войско находилось на войне, священные и почтенные серебряные шкатулки с реликвиями святых оставались лежать на главном алтаре. День и ночь в их честь братья вели непрерывные службы, и толпы народа и благочестивых женщин приходили сюда молиться о помощи армии. Король лично нес на своих плечах своих господ и покровителей и будучи весь в слезах благоговения, перенес их на их обычное место. Затем он наградил их за службу, которую они несли в этом и в других случаях, пожаловав им земли и прочие блага.

А германский император в этом деле был унижен и день ото дня терял силы, и он умер еще до конца года, подтвердив тем самым справедливость древнего наблюдения: если кто-бы то ни было, знатный человек или простой, нарушит мир королевства или мир церкви, и против его притязаний на алтарь будут положены реликвии, то этот человек не проживет и года, но умрет либо сразу, либо еще до истечения текущего года.

Английский король был сообщником немецкого, ведя войну против Людовика и графа Тибо, и он задумал занять, в отсутствие короля, некоторые пограничные земли. Но он был отражен одним единственным бароном-Амори де Монфором, человеком с ненасытной жаждой войны, и при поддержке войска из Вексена. Так, добившись лишь малого или же вообще ничего, Генрих отступил, и его надежды оказались тщетными.

Ни в настоящее время, ни в древности Франция не совершала более выдающегося подвига, более славного показа своего могущества, чем тогда когда, соединив вместе все силы своих сынов, она в одно и тоже время одержала триумфальную победу и над германским императором и, в отсутствии Людовика, над английским королем. После этого погасла гордость его врагов, и “земля была тиха под его присмотром” (Маккавеев, I,1,3), и те из его противников, которым он мог милостиво позволить вернуться к их домам, отдали ему свои руки в знак дружбы. “Кто отказывался от справедливых требований, в итоге уступил тому, у кого оружие наготове” (Лукиан, Фарсалия, I, 3418-19).

Глава 29

О том как он удержал графа Овернского от нападения на епископа Клермонского.

Около того же времени епископ Клермона, что в Оверни, человек с прямым характером и видный поборник своей церкви, подвергся нападению и был избит из-за гордости овернцев-явление как современное, так и старое, ибо сказано о них: “ Люди Оверни осмеливаются претендовать на то, что они-братья латинянам” (Лукиан, Фарсалия, I, 427). Он прибежал к королю и рассказал о плачевном состоянии своей церкви, о том что граф Овернский занял город и, при соучастии настоятеля, тираническим образом превратил в крепость кафедральный собор Богоматери. Он упал к королевским стопам, хотя король и пытался помешать ему в этом, и просил и молил его освободить порабощенную церковь и устранить эту жестокую тиранию мечом его королевского величества.

По своему обыкновению, он весьма быстро взялся за дело помощи церкви. Людовик охотно принимался за дело Господа, несмотря на то, что это и вовлекало его в огромные расходы. Поскольку он не смог изменить тирана словами или письмами с королевской печатью, то он поспешил исправить его делом-он собрал свои военные силы и повел большую французскую армию против непокорной Оверни. По прибытии в Бурж он встретил великих мужей королевства, все они были обязаны служить королю и все они были склонны отомстить овернцам за их беззаконные действия против церкви и против короля-Фульк, воинственный граф Анжу, Конан, очень могущественный граф Бретани, благородный граф Неверский и многие другие, и все вместе они составили значительное войско. Они разграбили вражескую территорию, и как только они подошли к Клермону, овернцы бросили свои замки, громоздящиеся высоко на горных вершинах, и пришли в город для его защиты, поскольку он был очень хорошо укреплен.

Французы посмеялись над их наивностью и, поразмышляв, решили отложить поход на город и тем принудить их либо оставить Клермон из страха потерять свои замки или же оставаться там и проедать свои припасы. Французы обратились на великолепный замок Ле Пон (Le Pont), что на реке Альер (Allier). Они разбили свои палатки вокруг него, разграбили и равнинную и горную стороны и заняв исключительно труднодоступные горные вершины, что выглядело в их собственных глазах как дерзость достающих до неба гигантов, они с избытком захватили всякого добра, взяв не только стада, но и пастухов. Они придвинули к цитадели замка осадные машины, и с помощью камней и дождя стрел, после большого кровопролития, вынудили ее сдаться. Когда вести об этом дошли до тех, кто удерживал город, то их охватил страх, и в ожидании того, что такая же или худшая участь уготована и им, они приготовились обратиться в бегство, покинули город и бросили его на милость короля. Король, во всем победоносный, вернул церковь Богу, башни-клирикам, а город-епископу, а затем заключил между ними и графом мир, гарантированный клятвенным договором и выдачей многих заложников.

Но менее чем пять лет спустя, из-за легкомысленной измены графов Овернских, возобновивших бедственные гонения на епископа и его церковь, мир был нарушен. Епископ снова принес свою жалобу королю. Презрев возможность отговориться усталостью от предыдущего бесплодного походя, Людовик собрал армию, еще большую, чем в прошлый раз, и вернулся в Овернь. Его тело было уже тяжелым-отягощенным массами плоти. Любой другой человек на его месте, при такой тучности, был бы несчастным и не мог бы ездить верхом. Но несмотря на многие сомнения друзей, он был полон поразительной отваги и бодро переносил летний зной июня и августа, который не терпели даже молодые люди, и он смеялся над теми, кто не мог его выносить. Но когда, во время похода, он проходил через теснины, то вынужден был допускать, чтобы его несли сильные руки его воинов. В этом походе принимали участие Карл, весьма могущественный граф Фландрии, Фульк, граф Анжу, граф Бретани и, полученное по обязательствам короля Генриха, войско из Нормандии, а также бароны и знатные люди королевства в количестве, достаточном для завоевания даже Испании.

Пройдя опасные рубежи Оверни и миновав встретившиеся по дороге замки, он подошел к Клермону. Когда он обратил свою армию против слабого замка Монферран, стоявшего по другую сторону от города, то рыцари, назначенные для его обороны, были столь напуганы великолепной французской армии, столь непохожей на них самих, и так поражены великолепием их кольчуг сверканием на солнце их шлемов, что, слегка замешкавшись в праздном созерцании, бросили внешние укрепления и бежали, как оказалось очень вовремя, в цитадель и заняли ее внешний бастион. Но когда дома, оставшиеся после их отступления, были преданы огню, то пламя обратило с пепел все, кроме цитадели и ее защитников. В этот день большой жар от внезапно сгоревшего города заставил нас разбить свои палатки снаружи, но уже на следующий день, когда огонь погас, мы разбили их внутри.

Ранним утром этого дня король совершил то, что нас наполнило восхищением, а наших врагов -поразило. Поскольку наши палатки били разбиты близко от одного угла башни, и поскольку всю ночь они без конца так сильно беспокоили нас многочисленными атаками и настоящим ливнем стрел и копий, что несмотря за охранение из вооруженных воинов, поставленных между ними и нами, мы все же должны были укрыться за нашими щитами. Король приказал выдающемуся рыцарю и известному барону, Амори де Монфору, послать к этому углу бастиона людей в засаду, чтобы враги не смогли вернуться в него невредимыми. Искусные в таких вещах, Амори и его люди вооружились в своих палатках, а затем со всей прытью своих коней обрушились на врагов, находившихся у угла. Пока наши люди отвлекали их, нескольких удалось застать врасплох и взять, и они были сразу же отосланы к королю. Хотя они пытались откупиться за большие деньги, король приказал, чтобы каждый из них лишился руки, и изувеченные таким образом, они были отосланы назад к своим соратникам, и каждый был должен нести один свой кулак в другом своем кулаке.

После этого, остальные, устрашенные такой угрозой, оставили нас в покое. Пока мы, оставаясь на месте, сооружали осадные машины, вся Овернь лежала покорной и находилась в полном распоряжении нашей армии. Затем сюда прибыл, во главе большого войска аквитанцев, герцог Вильгельм Аквитанский. С гор, в которых он разбил свой лагерь, он видел сверкающие на равнине французские войска и был поражен громадной величиной их армии, и в своем бессилии он раскаялся, что вмешался в эту войну и послал гонцов просить мира у короля. Затем он явился лично, чтобы переговорить с Людовиком как со своим сеньором. Его речь начиналась так: “Мой сеньор король, твой герцог Аквитании многократно приветствует тебя и выражает тебе всяческое уважение. В своем высоком положении королевское величество не должен пренебрегать службой герцога Аквитании и не должен допускать умаления его прав. Поскольку, если справедливость требует службы от вассалов, то она также требует и справедливости от сеньора. Поскольку граф Овернский держит Овернь от меня, также как и я держу ее от тебя, то если он совершил преступление, то это моя обязанность заставить его предстать при твоем дворе и придти в твое распоряжение. Я никогда не мешал ему сделать это, и действительно, сейчас я предлагаю сделать так, чтобы он явился к тебе и смиренно прошу тебя принять это предложение. Чтобы устранить у твоего высочества какой-либо повод сомневаться во мне, я могу дать много соответствующих заложников. Если бароны королевства рассудят так, то да будет так. Если они решат по другому, то пусть будет так как они решат”. Тогда король, после совещания с баронами, ради торжества правосудия, принял присягу, клятву и достаточное число заложников и восстановил мир в стране и в церкви. Затем он назначил день для рассмотрения дела в Орлеане, в присутствии герцога Аквитанского-условие от которого они долго отказывались,-с честью собрал армию и удалился победителем в Париж.

Глава 30.

О том как он отомстил за убийство Карла, графа Фландрии.

Я намереваюсь рассказать о его прекраснейшем подвиге, о его самом благородном деянии из совершенным им от юности и до конца жизни. Хотя об этом можно рассказывать много, но чтобы не наскучить моим читателям, я расскажу лишь вкратце, в основном о том, что он сделал, а не о том как он это сделал.

Знаменитый и очень могущественный граф Карл, сын короля Дании и тетки короля Людовика был, по праву наследства, приемником храброго графа Балдуина, сына Роберта Иерусалимского и правил весьма многолюдной землей Фландрии с энергией и старанием, показав себя известным защитником церкви и благородным защитником правосудия. Выполняя долг чести, он несколько раз добивался и законным образом доставлял в суд своего двора, определенных могущественных людей низкого происхождения, возвысившихся благодаря своему богатству и которые, будучи по происхождению всего лишь сервами, заносчиво добивались выведения своих семей из под его сюзеренитета сеньора. Именно старшина Брюгге и его родственники, раздувшиеся от гордости отъявленные преступники, и заманили графа в самую жестокую ловушку.

Однажды Карл приехал в Брюгге и рано утром отправился в Божью церковь. В молитве он опустился на пол на колени и держал в руках молитвенник, когда туда же вошел некий Бурхард, племянник старшины и дикарь, вместе с другими членами этой нечестивой семьи и прочими соучастниками своего отвратительного преступления. Пока Карл молился и говорил с Богом Бурхард тихо проскользнул у него за спиной, обнажил свой меч и слегка коснулся шеи распростертого по полу графа так, что когда тот чуть-чуть приподнялся, то стал удобной мишенью для нежданного меча, и затем, одним ударом, он нечестиво убил благочестивого человека, и так серв обезглавил своего сеньора.

Те соучастники этого ужасающего убийства, что жаждя крови, стояли вокруг, словно псы пирующие на бренных телах, нашли удовольствие в том, что разрубили невинного человека на куски и особо радовались, что оказались способными довершить злодеяние, которое они зачали и которому дали рождение. Словно ослепленные своей злобой, они продолжали нагромождать бесчинства и перерезали всех людей в замке и тех благородных баронов графа, которых смогли найти либо в самой церкви, либо вне ее, то есть в замке, и как самые последние негодяи предали их мечу, пока те исповедовались и нечего не ожидали.

Убийцы похоронили графа в самой церкви, боясь, что если они затеют траурную церемонию с похоронами, то люди преданные ему как за его славную жизнь, так и за его еще более славную смерть восстанут, чтобы отомстить за него. Затем они обратили церковь в разбойное гнездо, укрепили сначала ее, а затем и дом графа, приготовили столько припасов сколько смогли и, в своем крайнем высокомерии решили защищаться там, и таким образом прибрать к рукам и всю землю.

Несогласные с этим фламандские бароны были поражены столь великим злодейским преступлением. Чтобы их не сочли изменниками они плакали, когда присутствовали на похоронах графа, и сообщили обо всем сеньору королю Людовику, да и всем остальным, поскольку вести об этом разошлись по всему миру. Любовь к правосудию и привязанность к своему кузену могли вызвать войну со стороны английского короля и графа Тибо. Поэтому он смело двинулся во Фландрию, намереваясь использовать все свои возможности, чтобы с наибольшей жестокостью покарать этих самых больших злодеев на свете. В качестве графа Фландрии он назначил Вильгельма Нормандского, сына герцога Роберта Иерусалимского, который, благодаря кровным узам, мог претендовать на этого звание. Не боясь ни варваров этой станы, ни погрязшей в измене отвратительной семьи, он подошел к Брюгге и плотно осадил изменников в церкви и башне, воспрепятствовав получению какого-либо продовольствия, кроме того, что они запасли, и которое, благодаря божьей помощи теперь стало непригодно для еды и вызывало у них лишь отвращение. Некоторое время он изнурял их голодом, болезнями и мечом, после чего они оставили церковь и держались только в башне, которая давала им защиту.

Теперь они отчаялись за свою жизнь, и их лира обратилась на похоронную музыку, а их орган заговорил голосом траура (Иова, 30, 31. Русский синодальный перевод: “ И цитра моя сделалась унылою, и свирель моя-голосом плачевным”-прим. пер.). Самый большой злодей, Бурхард, с согласия своих соучастников, бежал, надеясь покинуть страну, но обнаружил, что не может этого сделать, хотя препятствием для этого было только его собственное беззаконие. При своем возвращении в замок с помощи одного из своих друзей, он был схвачен королевским отрядом и перед смертью испытал самые изощренные пытки. Привязанное к верху высокого колеса, его голое тело было выставлено на съедение воронам и прочим стервятникам, его глаза были вырваны, все лицо разодрано после тысяч ударов стрел, копий и пик, и он погиб самой жалкой смертью, а тело его было брошено в выгребную яму.

Бертольд, душа заговора, также решил бежать, но когда обнаружил, что не может свободно передвигаться по стране, то вернулся, явно из гордости, поскольку он спросил себя: “Кто я есть, и что я сделал?” Тогда он был схвачен собственными людьми, предстал перед королевским судом и был осужден на вполне заслуженную смерть -смерть негодяя. Его повесили на виселице вместе с собакой и когда собаку стали бить, то она излила свою ярость на Бертольда и обголодала все его лицо и, страшно вспомнить, покрыла все его тело своими экскрементами. Так еще больший негодяй, чем самый большой негодяй из всех людей окончил свою ничкемную жизнь в вечной смерти.

Те, кого король осадил в башне, по причине многих тягот, были вынуждены сдаться. В присутствии их родственников, Людовик сбросил их одного за другим с вершины башни и раскроил их черепа. Один из них, по имени Исаак, чтобы избежать смерти постригся в монастырь. Людовик приказал его расстричь и повесить на виселице. Одержав таким образом победу в Брюгге, король повел свое войско на превосходный замок Ипр, чтобы отомстить Вильгельму Бастарду, который был подстрекателем измены. Он направил посланников к людям Брюгге и угрозами и лестью привлек из на свою сторону. Затем, ввиду того, что Вильгельм преградил ему дорогу с тремя сотнями рыцарей, то половина войска атаковала его, а другая половина пошла в обход и смело заняла замок, войдя в него через другие ворота. Король удержал его, а Вильгельм потерял все свои притязания во Фландрии и был изгнан. Поскольку он стремился заполучить Фландрию с помощью измены, то было справедливо, что во Фландрии он не получил вообще ничего.

Фламандцы очистились и почти что заново были крещены, после того как испытали разные виды мести и великое кровопролитие. Так, поставив графом Вильгельма Нормандского, король, победоносный благодаря помощи Господа, вернулся во Францию.

Глава 31.

О том как он положил конец Томасу де Марлю.

В другой раз он свершил такую же месть, равно угодную Богу, и равно заслуженную-над Томасом де Марлем, погибшим человеком, бывшем гонителем церкви, не уважающем ни Бога, ни людей. Словно тлеющую головешку, Людовик загасил его силой своей армии.

Движимый жалобами и плачем церквей, чтобы свершить месть он подступил к Лаону. Побуждаемый епископами, знатными людьми и, особенно, по совету Рауля, графа Вермандуа, бывшего в той местности после короля самым могущественным человеком, он решил, что ему следует повести свое войско против Томаса к Куси (Coucy). Тот поспешил отступить в замок, и посланные вперед для разведки подходящих средств для приступа сообщили, что замок совершенно неприступен и недосягаем. И хотя многие давили на него, чтобы в свете только что услышанного он изменил свой план, но король счел презренным поступить иначе, сказав в сердцах: “Эта стратегия была заложена в Лаоне. Я не изменю того, что было там решено ни в жизни, ни в смерти. Великолепие королевского величества по праву умалится, если нас будут высмеивать за бегство из страха перед злодеем”.

Он так сказал и, несмотря на свою тучность, столь разительную в сравнении с его изумительной живостью, прорубил себе и своей армии дорогу через обрывистые тропы, загроможденные завалами из деревьев, и подошел вплотную к замку. В это время графу Раулю, который вел разведку с другой стороны, сообщили, что для армии подготовлена засада, и ей грозит полная катастрофа. В один миг вооружившись, Рауль вместе с немногими спутниками, двинулся по потайной тропе. Нескольких своих людей он послал вперед, а затем увидев, что Томасу нанесен удар и он упал, он пришпорил своего коня, напал на него и дерзновенно ударил своим мечом, нанеся смертельную рану. И если бы он не остановился, то повторил бы удар. Схваченный и истекающий кровью умирающий Томас предстал перед королем Людовиком и по его приказу, при почти всеобщем одобрении как его, так и наших людей, был доставлен в Лаон. На следующий день его земли на равнине были конфискованы, а его палисад был разобран. Затем король вернулся в Лаон. Но ни раны, ни заточение, ни угрозы, ни просьбы не могли заставить этого отпетого человека вернуть купцов, которых он с применением ужасающего насилия лишил всего их достояния, когда разбойничал на большой дороге. Когда, с королевского разрешения, он вызвал к себе жену, то казался более огорченным тем, что все же был вынужден освободить купцов, чем тем, что лишился своей жизни. Когда страшная боль от ран уже привела его к порогу смерти, многие люди упрашивали его исповедаться и принять последнее причастие, но он лишь едва-едва согласился. Когда священник принес в камеру, где лежал этот злодей, тело Господне, то казалось, что даже Господь наш Иисус не смог проникнуть через дрянную оболочку этого не до конца раскаявшегося грешника, поскольку как только нечестивец приподнял свою голову, так сразу и упал назад, испустив свой отвратительных дух, так и не успев принять последнее причастие. Король счел презренным вести дальнейшие действия против мертвеца или против земель мертвеца, поэтому он добился от жены и от детей Томаса свободы купцам и выдачи большей части его казны. Затем, восстановив, благодаря убийству тирана, мир в церкви, он с победой вернулся в Париж.

Глава 32.

О том как он принял бежавшего к нему папу Иннокентия.

В это время случилось так, что Римская церковь была глубоко поражена и потрясена схизмой. Когда почтенный верховный понтифик и вселенский патриарх Гонорий отправился по дороге смертных, самые главные и мудрые лица Римской церкви, чтобы допустить в ней смятения, согласились, что эти знаменитые выборы должны состояться в церкви Святого Марка и нигде больше, и что их надо провести всем сообща, согласно римскому обычаю. Но те, кто были более сведущими и более близкими соратниками умершего папы не желали идти туда из страха перед бесчинствующими римлянами. Поэтому, перед тем как было объявлено о смерти владыки папы, они избрали новым папой диакона Григория, почтенного кардинала Сент-Анджело. Но сторонники Пьерлеоне (Pierleone) собрались в церкви Святого Марка, пригласив туда, как это и было обговорено, и других, и когда они узнали о смерти Гонория, то избрали по своей воле и с согласия многих епископов, кардиналов, клириков и римских нобилей кардинала священника Пьерлеоне. Так они положили начало упорной схизме; они отдали нерукотворный плащ Христа двоим, они разделили церковь Господа, и “пока каждый просил о поддержке ради высшей справедливости” (Лукиан, Фарсалия, I, 127), каждая партия старалась одержать верх, каждая отлучила другую и не хотела никакого другого суда, кроме своего собственного.

Но когда партия Пьерлеоне, при помощи его семьи и при поддержке римский нобилей, одержала верх, то владыка папа Иннокентий, вместе со своими сторонниками, решил оставить город, и одержать победу во всем остальном мире. Поэтому, он отплыл к берегам Галлии и избрал для защиты себя самого и своей церкви самое безопасное и удобное, после Господа, место для беглецов- наиблагороднейшее королевство франков. Он отправил послов к королю Людовику, умоляя его помочь и ему и церкви.

Так как король был самым благочестивым защитником церкви, то он сразу же откликнулся на эту просьбу. Он созвал собор своих архиепископов, епископов, аббатов и клириков в Этампе и, по их совету, стал дальше изучать, скорее характер самого Иннокентия, чем правильность выборов- поскольку часто случалось, что вызываемые римскими мятежами смуты делали неизбежными некоторые нарушения при выборах. И по совету тех мужей, которым он поручил оценить правильность выборов Иннокентия, он обещал впредь поддерживать именно его. Через меня он послал папе в Клюни первые плоды своего гостеприимства и о сообщить своей готовности служить ему, и тот, придя в восторг от такой поддержки, отослал меня назад со своей милостью и своим благословением, чтобы передать благодарность сеньору королю.

Когда папа приехал в Сен-Бенедикт на Луаре, то его встретили король, королева и их сыновья. Людовик согнул перед ним, словно перед гробницей Святого Петра, свою благородную коронованную голову, упал к ногам папы и обещал ему и его церкви свое расположение католика и преданную и действенную службу. Следуя примеру Людовика, король Англии Генрих приехал встретиться с ним в Шартре, наипреданнейшим образом упал к его стопам, обещал принять его и его свиту в своих владениях так, как будто бы они были его и обещал ему полную сыновнюю покорность.

Пока он занимался посещением французских церквей, обстоятельства потребовали, чтобы он отправился в Лотарингию. Туда, в город Льеж, его с большой торжественностью пришел встретить император Лотарь, в сопровождении большой толпы архиепископов, епископов и магнатов Германского королевства. На площади перед кафедральным собором Лотарь смиренно предложил папе быть его конюшим, пешим он бежал около него в центре священной процессии, неся в одной руке охранявший его жезл, а другой-уздцы белого коня папы и сопровождал папу так, как будто тот был его светским сеньором. И когда вся процессия спешилась, он поддерживал и сопровождал его, сделав очевидным как для тех, кто это знал, так и для тех, кто не хотел этого знать, все величие папской власти.

Так, между империей и церковью был установлен мир. Приближалась пасха, и папа намеревался отпраздновать ее вместе с нами, в Сен-Дени, как в его особой дочерней церкви. Из страха перед Богом и ради материнской церкви и ее дочери, мы с благодарением приняли его в канун Великого Четверга, в торжественной процессией, посвященной Богу и человеку гимнами ликования празднуя его прибытие.

Тайная Вечеря была отпразднована в нашей церкви по римскому образцу и с пышной щедростью известной как presbyterium. Он благочестиво отслужил мессу в честь священного распятия Господа и с подобающими почестями провел ночь священного вознесения в бдении. Рано утром на следующий день он, как бы по секрету, отправился вместе с многочисленными спутниками в церковь Сен-Дени де л`Эстрэ (St.Denis de l`Estree). Там они подготовили “Римский ход”. Его облачили в великолепный наряд и возложили на его голову подобную шлему митру с золотой короной вокруг- истинно императорское украшение. Затем вывели его наружу, посадили на оседланного белого коня, а сами спутники двинулись впереди него по двое, облаченные в богатые одежды, верхом на лошадях различных мастей, но все-с белыми седлами, и распевая праздничные гимны. Бароны, которые держали лены от нашей церкви, и благородные кастеляны сопровождали его пешими, и словно скромные конюхи держали его коня под уздцы. Впереди него шли люди разбрасывающие ливнем монеты и разгоняя преграждающую путь толпу. Королевская дорога пламенела от разукрашенных тканей, развешанных на шестах и ветвях. Толпы выстроенных рыцарей и массы народа с честью приняли его. Там были все, и даже, несмотря на свою слепоту, и представители еврейской синагоги Парижа. Когда они предложили ему обратиться к ним, то получили от него милостивую и благочестивую мольбу: “Пусть всемогущий Бог сорвет пелену с ваших сердец”.

Когда он подошел к базилике святых, то та поблескивала золотыми коронами и сияла великолепием драгоценных камней и жемчугов сто раз ярче, чем простое серебро или золото. Там папа отпраздновал божественные таинства и, с моей помощью, предложил наисвященнейшую жертву- истинно пасхального агнца. После мессы в монастыре были установлены столы, накрытые прекрасными тканями, и там они заняли свои места на кушетках и вкушали плотского агнца, а также прочие блюда, какие может обычно предложить благородный стол. На следующий день они повторили ту же процессию и прошли из церкви Святого Ремигия к главной церкви. Затем, поблагодарив меня и пообещав мне свою помощь и совет, спустя три дня после пасхи, папа въехал в Париж. После этого он посетил французские церкви и удовлетворял свои нужды из их изобилия и, после некоторых скитаний, выбрал своей резиденцией Компьен.

Тем временем необычайный и доселе неведомый удар постиг французское королевство. Сын короля Людовика, Филипп, здоровый и приятный мальчик, подававший надежду добрым людям и внушавший страх дурным, ехал однажды верхом по пригороду Парижа, и его лошадь, попутанная дьяволом, в виде оказавшейся на дороге свиньи, очень тяжело упала, сбросив при этом своего всадника-благородного мальчика-прямо на камень, и он разбился на нем под своей тяжестью. Горожане и все те, кто услышал об этом, были поражены горем-ведь в этот самый день он собирался выступить с войском в поход, и они кричали, плакали и скорбели. Они подняли нежного ребенка, находящегося почти у врат смерти, и перенесли его близлежащий дом, где он, увы, и умер.

Он был похоронен, как король, в церкви Сен-Дени, в королевской гробнице, слева от алтаря Святой Троицы, в присутствии большого собрания епископов и магнатов королевства. После горестных стенаний и оплакивания несчастья, почему он покинул живущих, его мудрый отец, по совету духовенства и мудрых людей, заставил себя утешиться,. Как его близкий и доверенный друг, я боялся, что продолжающиеся страдания его слабого тела могут привести к внезапной смерти и, поэтому, я посоветовал ему, что следует короновать его сына Людовика, весьма красивого ребенка, помазать его священным елеем и сделать его королем вместе с ним, чтобы предотвратить какие-либо смуты со стороны его соперников. Людовик согласился и отправился в Реймс вместе со своей женой и сыном и баронами королевства, и там, при полном торжественном соборе, созванным папой Иннокентием, его сын был возведен в королевское достоинство путем священного помазания и коронации. И так он обеспечил свое королевство счастливым наследником. Многие увидели превосходное предзнаменование того, что могущество молодого Людовика еще больше возрастет, в том , что он получил столь щедрое благословение от столь большого числа великих и разных архиепископов и епископов Франции, Германии, Аквитании, Англии и Испании.

Так радость Людовика от жизни победила горечь по поводу смерти. После завершения собора он вернулся в Париж, а папа избрал своим местопребыванием Оксерр. Затем ему представилась возможность вернуться домой в сопровождении императора Лотаря, который обещал силой установить его власть в Риме и низложить Пьерлеоне. Они отправились туда вместе. Но после того, как Иннокентий провозгласил Лотаря императором, сопротивление римлян не дало ему возможности заключить мир при жизни Пьерлеоне. Но когда Пьерлеоне умер, мир, с Божьей помощью, окончательно вернулся в церковь, после долгого периода нарушенного спокойствия и после продолжительной и почти гибельной слабости. Владыка папа в своем счастливом восшествии, укрепил славу наисвятейшего престола и добродетелями своей жизни, и своей преданностью долгу.

Глава 33.

О том с какой смелостью он переносил болезнь.

У сеньора короля Людовика, как это обычно бывает у мужчин, постепенно слабел не разум, а тело, изношенное из-за его тучности и постоянного напряжения стоявший перед ним задач, ибо он не мог снести безнаказанным, если кто-нибудь и где-нибудь в королевстве нападал на королевское величество. Хотя ему было шестьдесят, он был столь полон знаний и так усердно трудился, то если бы не помеха в виде опухнувшего тела, то он бы одержал верх и уничтожил бы всех своих врагов. Он часто стенал и жаловался так: “Увы! Что за дурацкое положение! Тяжко, едва выносимо или же совсем не выносимо, когда знаешь как следует что-то сделать и когда не способен это сделать. Если бы я знал как это делать, когда я был молодым, или если бы теперь, когда я старый, я мог бы делать это, то легко бы подчинил себе много королевств”.

Но ослабший из-за своей тучности, страдающий даже когда просто ровно лежал в постели, он оказывал такое сопротивление английскому король и графу Тибо, что всякий, кто видел его во главе славных дел, мог бы гордиться благородством его ума и сожалеть о его плохом здоровье. Испытывая мучения из-за раненой ноги, и будучи едва в состоянии переносить, чтобы его носили на носилках, он воевал с графом Тибо и приказал предать огню весь Боневаль (Boneval), кроме монастырских построек, взятых им под свое покровительство.

В другой раз, хотя и в его отсутствии, его люди разрушили Шато-Ренар (Chateau-Renard), бывший фьефом графа Тибо. А во время своего последнего похода, находясь во главе блестящей армии, он предал огню замок Сен-Брисон-сюр-Луар (Saint-Brisson-sur-Loire), за жадность его хозяина и грабеж купцов и заставил и хозяина и цитадель сдаться.

По возвращении из этого похода, находясь в новом замке Монраэр (Montraer), он, что иногда случалось, испытал очень серьезный приступ поноса и весьма этим обеспокоился. Предупреждая советы других, он сам позаботился о себе и о своей душе. Он старался обеспечить свое спасение и ублажить Господа повторными исповедями и молитвами. Одно он желал всей душой- чтобы любыми возможными способами его перенесли к его защитникам-к Святому мученику Дионисию и его товарищам, чтобы перед их наисвятейшими мощами отказаться от королевской короны, предпочтя ей тонзуру, а королевским инсигниям и императорскому убранству-смиренный устав Святого Бенедикта, и чтобы таким образом вступить в монашеский орден. Те, кто насмехался над монашеской бедностью, увидели теперь, что не только архиепископы, но даже короли предпочитают вечную жизнь-преходящей и прибегают к надежной крову и защите монашеского ордена. День за днем понос мучил его все больше и больше, и чтобы остановить его, врачи давали ему множество неприятных снадобий, заставляя его глотать разные чрезвычайно горькие порошки, которых не вынес бы даже здоровый и сильный человек. При этих и подобных страданиях он оставался в приятном расположении духа и благосклонно разговаривал со каждым, все мог и обращался со всеми так хорошо, как будто не испытывал боли.

Поскольку болезнь и слабость истощенного тела все усиливались, то он с презрением отнесся к мысли умереть не подобающим образом или скоропостижно. Поэтому, он созвал клириков, епископов, аббатов и многочисленных священников и, отбросив всякий ложный стыд, просил, из уважения к Богу и его апостолам, о том, чтобы он смог самым достойным образом исповедоваться в их присутствии, чтобы тем самым, укрепить себя перед лицом смерти, приняв последнее причастие телом и кровью Господа.

Пока они торопились подготовить его к этому, король неожиданно поднялся и подготовился сам. К всеобщему восторгу, он, полностью одетый, вышел из своей палаты, чтобы принять тело Христово, и с величайшим благоговением, принял его. Затем, на виду у всех, клириков и мирян, он отказался от королевской власти и исповедался, что царствовал в грехе. Он инвестировал своего сына Людовика кольцом и заставил его поклясться защищать Божью церковь, бедняков и сирот, охранять права каждого человека и никого не заключать в тюрьму при своем дворе, если его преступление не будет доказано в его присутствии.

Затем, из любви к Богу, он раздал церквям, бедным и нуждающимся свое золото и серебро, свои драгоценные сосуды, свои богатые покрывала и подушки, все движимое имущество, которым он владел и пользовался, включая свои украшения и королевские одежды, вплоть до последней рубашки.

Но свое драгоценное церковное блюдо, свою очень дорогую Библию, украшенную золотом и драгоценными камнями, свое дорогое кадило из золота и дорогих драгоценных камней, десять драгоценных мантий и очень дорогой гиацинт, полученный в наследство от своей прабабки, дочери короля России, который он собственной рукой вручил мне и приказал, чтобы он был вставлен в терновый венец Господа,-все это он послал, через меня, к святым мученикам и преданно обещал, что если будет возможно, последовать тем же путем.

Освобожденный от своего бремени и полный Господнего милосердия, он самым смиренным образом опустился на колени перед священным телом и кровью Христа, которые преданно поднесли ему те, кто только что отслужил мессу. Он разразился истинным католическим символов веры, и не как неграмотный, как самый ученый теолог: “Я, Людовик, грешник, исповедую, что есть один истинный Бог, Отец и Сын и Дух Святой. Я верую, что эта Святая Троица едина. Единственный порожденный Сын, единосущный и совечный Богу-отцу, был рожден Святой Девой Марией, страдал, умер и был похоронен; на третий день он восстал из мертвых, он вознесся на небеса и воссел по правую руку от Бога-отца. Он будет судить живых и мертвых на великом и последнем суде. Я верую, что эта евхаристия его тела есть то тело, которое он воспринял от Девы, и которое он оставил своим ученикам так, чтобы они могли присоединиться и воссоединиться с ним. И что эта наисвятейшая кровь есть та, что вытекла из его бока, пока он висел распятый на кресте. Я верую и самым твердым образом исповедую своими устами и своим сердцем, что я спасусь после смерти, благодаря этому самому надежному причастию, и я предпочитаю его в качестве самой надежной защиты от любых небесных властителей”.

Когда, ко всеобщему восхищению, он в первый раз исповедался в своих грехах, он самым преданным образом соединился с телом и кровью Христа. Внезапно он почувствовал, что выздоравливает. Он вернулся в свою палату и, отбросив всякую гордость, лег на простую льняную простыню. Когда я увидел его, превратившегося из столь великого в столь малого, из столь высокого в столь низкого, я, как и другие, заплакал. “Не плач, дорогой друг, из-за меня,-произнес он. Ты скорее должен сильно возрадоваться тому, что Господнее милосердие позволило мне, как видишь, подготовиться к встрече с Ним”.

Глава 34.

О том с каким благочестием он встретил смерть.

Однако, находясь уже при последнем издыхании, он почувствовал себя немного лучше, отправился в обратный путь и смог доехать в самой лучшей повозке до Мелена (Melun), что на Сене. На перекрестках дорог верные люди, ради которых он держал мир, выходили встретить его, выливаясь из замков и городов, бросая свои пашни, чтобы вверить его Господу. Он достал двуколку и верхом на ней очень быстро добрался до часовни мучеников, которую он, ради любви к ним, хотел посетить и принести им свою благодарность. Он был самым торжественным и преданным образом встречен братьями и жителями всей округи, как самый благочестивый отец церкви и ее благородный защитник. Он смиренно простерся перед наисвятейшими мучениками и, в слезах, он исполнил свой обет преданно отблагодарить их за полученные благодеяния и просил их продолжать заботиться о нем.

Когда он приехал в замок Бетизи (Bethizy), то к нему сразу же явились посланцы Вильгельма, герцога Аквитанского, сообщившие ему о смерти герцога и о его паломничестве в Сант-Яго, и сообщившие также о том, что перед тем как отправиться в свое паломничество, где он и умер, он решил поручить Людовику заботу о браке его наиблагороднейшей дочери Элеоноры, а все свои земли-поручить под его охрану. После совещания со своими близкими советниками, Людовик радостно и со своим обычным величием принял предложение и обещал выдать Элеонору за своего дражайшего сына Людовика. Без проволочек, он организовал для посылки туда благородный кортеж и собрал войско из пяти или более сотен лучших рыцарей королевства, самых благородных мужей, под началом графа-палатина Тибо и своего кузена, превосходного графа Рауля Вермандуа. К этим сопровождающим он добавил своих близких советников, в том числе и меня, и еще всех тех, на чью рассудительность он мог положиться. При расставании с сыном он дал ему напутствие такого типа: “Пусть всемогущий Бог, благодаря которому правят короли, защищает своей рукой тебя и твоих спутников, мой дражайший сын! Поскольку, если из-за какого-либо несчастия я потеряю тебя и твоих спутников, мне уже ничего не останется делать ни для себя, ни для моего королевства”.

Затем он передал им много добра и достаточно средств и запретил, именем своего королевского величества, что-либо красть во всем Аквитанском герцогстве, наносить ущерб стране или бедным, и превращать друзей во врагов. Он не постеснялся приказать, чтобы они получали подобающее ежедневное жалование из его собственных средств.

Мы пересекли Лимузен и подошли к местности Бордо, где разбили палатки напротив города, но на другой стороне великой реки Гаронны. Там мы дождались лодок, которые смогли перевезти нас в город. Затем, на следующее воскресенье, в присутствии знатных людей Гаскони, Сентонжа и Пуату, принц короновал Элеонорой короной королевства и женился на ней. Назад мы поехали через Сентонж, готовые встретить любого врага, который мог-бы там быть и, к великой радости всей страны, добрались до Пуатье.

В это время летняя жара была даже сильнее обычного, и на некоторое время я был изнурен, опустошен и сломлен ею. Непереносимая усталость, вызванная ею, истощила находившегося в Париже короля Людовика и вызвала очень серьезный приступ дизентирии с поносом, которая вконец изнурила его. Всегда готовый к чему-то подобному, он призвал Стефана, почтенного епископа Парижского и Гуилдена (Guildin), аббата Сен-Виктора, которому и исповедался более сокровенно, поскольку сам строил этот монастырь с самого его основания. Он повторил свое исповедание веры и с величайшей преданностью стал укреплять себя перед уходом, приняв причастие тела Господа нашего. Но когда он приказал перенести себя в церковь святых мучеников, чтобы исполнить в глубоком смирении клятву, которую он столь часто давал, то этому помешало его состояние, и поэтому он, неспособный выполнить ее реально, выполнил ее своим сердцем, душой и волей. Он приказал положить саван на землю, и на нем, пеплом, был начертан знак креста, затем его люди положили его на него, и он укрепил себя, перекрестившись, умер в августовские календы, после тридцати лет царствования и будучи около шестидесяти лет отроду.

Они сразу завернули его тело в драгоценную ткань и отнесли для погребения в церковь святых мучеников. Так как готовили место погребения несколько человек, то, что тогда случилось, не осталось без внимания: король иногда, действительно часто, в беседе со мной затрагивал тему королевской гробницы, и утверждал, что будет благословен тот человек, который будет похоронен между алтарями Святой Троицы и святых мучеников, поскольку он получит прощение своих грехов и при помощи святых и благодаря молитвам тех, кто будет приходить к ним. Так, он, в неявном виде, выражал свои собственные пожелания. Ранее, до того как я остался с его сыном, я предложил, с согласия Эрвея (Hervey), почтенного приора церкви, чтобы Людовик был похоронен перед алтарем, а не между ними. Но это место было занято Карломаном, королем франков, а поскольку ни закон, ни обычай не дозволял эксгумировать тела королей, то что я предлагал, не могло быть исполнено. Однако, на месте, которое он сам, со своего рода предчувствием, избрал себе, могильщики нашли участок земли, как раз соответствующий по длине и ширине его телу, как будто бы оно было специальное припасено для него, и это было весьма неожиданно, поскольку все думали, что это место уже занято. Поэтому, он был похоронен там, в соответствии с королевским обычаем, с великими хорами молитв и гимнов и после очень торжественной и преданной похоронной службы. Там он ждет своей участи в грядущем воскрешении, и душа его находится еще ближе к силам небесным, чем его тело - к останкам святых мучеников, хотя он и лежит с ними совсем рядом, для того чтобы воспользоваться их помощью. “Благословен он - тот, кто может знать, где будет он, когда обрушится мир” (Лукиан, Фарсалия, IV, 393).

Пусть Спаситель, при заступничестве святых мучеников, которым он был так предан, воскресит его душу, и пусть он будет достойным общества святых ради Иисуса Христа, положившего свою жизнь ради спасения мира, ради Того, кто во все века живет и царствует как король королей и господь господ. Аминь.