Лк. 2, 21 По прошествии восьми дней, когда надлежало обрезать [Младенца], дали Ему имя Иисус, нареченное Ангелом прежде зачатия Его во чреве. №13 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая. Ср. Флп. 3,2. См. юмореску: "Всё, что вы хотели бы знать об Обрезании, но не решались спросить". Обрезание Христово - одно из тех евангельских событий, которого христиане стыдятся. Иисус омывался ("крестился") - мы крестимся. Иисус распялся - мы "распинаемся". Аллегорически или, проще говоря, понарошки, но все-таки распинаемся. А как иначе - по-настоящему это уже был бы не я, а труп, так что тут какое-никакое оправдание есть. Но с обрезанием никакого оправдания нет, потому что обряд этот совершенно не смертельный, а если в нем и есть какая-то затруднительность, но ведь он для мужчин, которым не грех и потерпеть. Одно из двух: либо просто и честно поблагодарить Дух Божий за то, что обрезание отменено, либо начать выворачиваться. Поскольку благодарить непривычно, начинают выворотки. Апостол Павел (сам обрезанный!) говорит об обрезании духовном как о невидимом символе союза с Богом. Потом аллегорию углубляют: обрезывается-де грех (хотя грех нужно не обрезывать, а отрезать напрочь). Один православный проповедник утверждал, что, дав себя обрезать, исполнив Закон, Иисус тем самым кладет конец обрезанию и Закону вообще. Непонятно, правда, почему Иисус не удосужился Сам об этом сказать, а еще и двадцать с лишним лет спустя говорил, что из Закона ни одна иота не пройдет (Мф. 5, 18). Но вполне разоблачает подобных дерзновенных толкователей то, что они на смену отвергнутому обрезанию ставят тысячи больших и малых обрядов, куда более замороченных, кастрирующих под корень всякую жизнь. Тот православный ритор, отвергая обрезание как принадлежность упраздненного закона, неустанно возвещал, что тот не спасется, кто не исповедуется каждый раз перед причащением, кто служит на пяти, а не на семи просфорах, кто в храм ходит во время месячных, кто ест в сочельник и пьет шампанское в Новый Год... в общем, легче уж было бы обрезаться. * До Христа обрезание символизировало вступление человека в число верных Богу. Иисус, приняв обрезание, дал ему новое значение - оно стало символом того, что Он - действительно Человек, а не призрак. Именно поэтому большинство христианских конфессий постепенно отказались от обрезания - сомнений в том, что христиане люди, а не ангелы, ни у кого не возникает. А хотелось бы. * В начале было Слово. Потом было грехопадение - и оскотинивание человека, так что не слово и речь, а член и изнасилование стали доминантой культуры. Напишешь "язык" - и, после Фреда-то, прежде всего заподозрят, что это это обозначение пениса. Самое ужасное, что почти всегда будут правы! Когда анализируют "язык Путина", "язык Ленина" - это ведь не филология, это фаллосология. "Мочить в сортире" - это урология. Так вот, апостол Павел потому, наверное, так бурно протестовал против навязывания обрезания как обязательного условия спасения, что чувствовал: обрезание остро необходимо, только нож надо держать на четыре пяди выше и обрезать надо язык. Нож, разумеется, духовный - мы же люди, а не тигры. Потому что в начале было Слово - но именно Слово, а не безобразно разросшаяся, уродливая опухоль вранья, лжи речью и лжи молчанием, обмана и самообмана, которая не одну тысячу лет наполняет и губит мир, и обрезать которую - святое дело. * Двенадцать дней января отмечены тремя подряд праздниками, бередящими душу. Многим не христианам кажется странным Рождество, празднуемое 7-го. Зачем Бог Творец, Высшее Существо, Абсолют, Вседержитель может родиться, оказаться сперва в женской утробе, а потом в кормушке для скота? Многим христианам кажется странным Крещение Господне, празднуемое 19-го. Зачем не причастный греху Богочеловек принимает очищение от грехов, да еще от человеческих рук? Обрезание же Господне странно со всех сторон. Обрезание делает человека участником Завета с Богом. Обрезание делает еврея - иудеем, и может сделать иудеем любого человека, который примет веру Завета. Но кем обрезание делает Бога?!
Обрезание делает Бога полноценным Человеком, обладающим не только человеческим именем - Иисус, не только человеческой родословной - от Авраама, не только национальностью генетической - от Матери Божией. Обрезание дает Спасителю национальность в ее самом глубоком и прочном смысле - религиозном. Иисус был не только евреем (как и всякий, у кого мать - еврейка), но и иудеем. Антисемитизм, однако, любит идею, что Христос не был иудеем - вообще не имел национальности (есть и антисемиты, полагающие, что Иисус был славянином). Вместо же доказательства он привел меткое наблюдение апостола Павла: для Церкви "нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос" (Кол 3:11). Но потому Иисус - и Христос, то есть Спаситель, потому Он и Господь, потому и открыт всем, что Он стал настоящим человеком. Потому и бессмысленно христианам противостоять друг другу по национальному или любому другому признаку, что они объединены Богом, принявшим на Себя и грехи человеческие, и национальность, и самое плоть нашу. "Ни рыба, ни мясо", "ни холоден, ни горяч" - слишком часто мы именно так ощущаем для себя слова "ни Еллина, ни Иудея". Но христиане только потому и смеют обходиться без обрезания, что вера вводит их в Бога, принявшего обрезание, преодолевшего пропасть между Творцом и творением. Христиане обрезаны во Христе, и во Христе все христиане - иудеи. Ибо иудей - не национальность, а факт духовной жизни: человек, эмигрировавший в Бога. То есть, святой. Странные, почти мистические хитрости календаря - едва ли не исключительное достояние России, явление очень национальное. Но ведь календарные сдвиги - лишь слабое подобие тех сдвигов, которые отражены в январских церковных праздниках. Это сдвиг из царства Закона и необходимости - в царство благодати и свободы. В этом - Небесном - царстве восстановлен центр тяжести, здесь все нормально, и потому здесь не вера помогает быть национальным, а национальность помогает быть верующим. Я гляжу на родину сердцем, духовными очами - и, как бы подслеповаты они ни были, различаю в ней Святую Русь. Но это не Русь невидимого, оперного града Китежа. В этой Руси каждый святой - это город. Русская святость - вот подлинная Святая Русь. Предания старины тогда чисты и плодотворны, когда они входят в предание Церкви. Национальность тогда оправдана и подлинно национальна, когда она - прилагательное к Богу. Христос пришел к нам во плоти и национальности, и мы в единство Христово приходим с плотью и национальностью своей. Мы не имеем ни права, ни возможности уничтожить свою русскость в своем христианстве. Возрастая во Христе, в любви и вере, мы можем лишь возрастать своей русскостью. И когда каждое движение чувства и мысли, каждый взгляд, каждый поступок мой будет по любви Христовой - тогда я не по паспорту, но по истине стану русским христианином, неповторимым и необходимым для спасения России, мира и всех живущих в них. 1992:
Во вторник 14 января Православная Церковь празднует Обрезание Господне. Обрезание столь забыто, что надо напоминать: ударение - на втором слоге. Обряд установлен за полтора тысячелетия до Рождества Христова для всех новорожденных мальчиков в ознаменование Союза, Завета с Богом. Обряд касается места, которое мы неразрывно связываем с мужественностью и греховностью, но которое плохо вяжется с божественностью и чистотой Иисуса. Мы стыдимся этого места, и поэтому Христа часто представляют бесполым существом, чтобы легче было представить Его безгрешным Богом. Но устраивать такие представления - значит идти против Рождества. Подвиг Христа начался не на Голгофе, а в Вифлееме. Наше тело недаром напоминает складное распятие: стать полноценным человеком было для Бога таким же унижением, как затем стать трупом. Обрезание как религиозный обряд, есть знак: для человека серьезности союза с Богом, для Бога - серьезности вочеловечивания. * Праздник Обрезания, отмечаемый православными 19 января, далеко не всем православным понятен. Если обрезание - хороший обычай, то почему не обрезываются христиане, а если обрезание - плохой обычай, то почему христиане празднуют обрезание Христа? Никакие земные вещи или традиции не бывают "хорошими" или "плохими" сами по себе. Смысл в них вкладывается людьми, но верующий человек верует в то, что Бог интересуется нами и нашим миром, что Бог Сам может придать смысл нашей жизни и всем ее деталям. Более того: верующий человек просит Бога войти в земную жизнь хозяином - быть Господом (господином, распорядителем). И еще, о чем иногда забывают: верующие не только на словах, но и на деле предоставляют Богу возможность распоряжаться и не жалуются, когда воля Божия оказывается им непонятна или стеснительна. Сам по себе обряд обрезания существовал и до откровения Бога Аврааму. Он существовал у множества народов, а у аборигенов Австралии существует и по сей день. Выбирая обрезание в качестве знака завете, Творец просто выбрал из тварного мира что-то, что было под рукой и что имело некоторый смысл. Так и называя радугу символом завета с Ноем, Господь не творил ее, а именно избирал - впрочем, избрание чего-либо или кого-либо Богом равносильно творению заново. Первоначальный смысл обрезания, насколько его восстановили историки религий, очень религиозен: человек как бы довершает творение человека Богом. Мужчина делается более мужчиной, когда у него срезают этот ничтожный кончик кожи, чисто зрительно действительно могущий быть воспринят как нечто женственное в организме. Кстати, у многих народов существовал и обряд обрезания для женщин, призванный сделать их "более женщинами", резче отличающимися от мужчин. Действительно, анатомы подтверждают, что в принципе организмы человека несут на себе признаки обоих полов - дело в том, какие доминируют. Обряд обрезания анатомически решающей роли не играет, но духовно наполнен именно этим стремлением. Ничего особенно смешного или наивного в обрезании нет, и можно смело говорить о том, что этот обряд возник из подлинного религиозного опыта, из переживания себя призванным соучаствовать в творении Божием. Представьте себе, что вы попали в мастерскую Леонардо да Винчи, и видите практически оконченную Джиоконду. Мастер благосклонно смотрит на вас и, чтобы показать свое расположение, делает самое большее, что в его силах: подзывает, дает вам кисть, на которую набрал капельку краски, и показывает точку на полотне, куда разрешает вам эту краску наложить. И вы, трепеща от восторга, касаетесь шедевра - теперь вы стали соавтором картины. Так и обрезание: в нем люди становились соавторами Бога. Неудительно, что драгоценный этот обряд мог быть отменен лишь Новым Заветом, лишь тем, что Бог Сам стал человеком, Сам принял обрезание, Сам призвал нас уже не в символические соавторы, но в подлинную святость со-творчества. * На праздник Обрезания Господня в православной традиции принято читать из апостола Павла о том, что философия не спасает. Не только философия, ничто не спасает, кроме веры, но ни на что не возлагают таких надежд, как на философию. Кто не философствует (а философствуют немногие), тот понимает это так, что философия бессмысленное и плохое занятие. Нечего мудрость любить, Бога извольте-ка любить!!! А когда в псалме, который поётся в начале службы говорится "не надейтесь на князей, на сынов человеческих"? Значит, люди плохие? Князья это ещё ладно, но остальных-то за что? Не надо надеяться на мудрость, на любовь к мудрости, на людей и т.п. не потому, что это - вздор и суета, а потому, что это замечательно, великолепно, только это не средства жизни, а смысл жизни. Человек создан, чтобы мыслить и любить, поэтому мышление и любовь (включающая в себя и надежду) не должны составлять средства выживания. Между тем, всё перевёрнуто с ног на голову, и средства превращены в цель. Вечное содержание жизни становится временным подспорьем жизни. Не для того люди, чтобы они нам помогали добраться до гроба в целости и сохранности. Не для того философия, чтобы готовиться в смерти, искать смысл во временной жизни, а для того, чтобы наполнять вечную жизнь любовью к мудрости. Не потому не надо надеяться на людей, что люди сволочи, а потому, что люди созданы не для помощи нам, а для служения Богу. Богу-то, пожалуй, большинство не очень служит (как и мы), но уйти от Бога не означает автоматически придти к ближнему и служить ему. Человек замечателен, но смертен - и смертность делает человека непригодным для того, для чего он создан. Философия есть игра со смертью, и это её сильная сторона, но она же и её слабое место. Смерть остаётся пределом, теми ушами, выше которых не прыгнешь. Совсем иначе поступает религия. Религия не осмысливает смерть, она играет в смерть. Религиозное поведение берёт смерть, как берут бациллу оспы, и прививает человеку в размере, необходимом для потрясения и выздоровления, но недостаточном для реальной гибели. Таково обрезание - оно, конечно, символизирует прежде всего смерть. Как и обрезание волос. Попугаи иногда гибнут, потому что начинают выщипывать себе перья и не могут остановиться - человек обрезывает, становится на колени, ложится пластом, крестится, кланяется, идёт за тридевять земель паломником, - всё это имитация смерти. Даже молится человек, словно бредит в предсмертной агонии - каким-то ломаным языком, даже, если говорит не на латыни или церковнославянском, а самом повседневном родном. Принятие смерти пронизывает все заповеди блаженства. Блаженны плачущие не потому, что им вдруг цирк прикатят, а потому, что они обречены погибнуть - как гибнут правдоискатели, как гибнут кроткие, отказавшиеся отвечать ударом на удар. Гибнут миротворцы, ибо они выбрали смерть - свою, а не чужую. Миротворчество обязательно включает в себя готовность погибнуть, но не убить (и этого миротворчества нет у тех современных "миротворцев", которые готовы защищать себя, пока не убьют всех нападающих на них). Господь - миротворец, спасает нас, потому что выбирает смерть ради нас, а не жизнь с нами. Кто соблюдет заповеди блаженства, тот и будет "зерно умершее, чтобы воскреснуть". "Погубивший душу, спасёт её". Спасёт не в далёком будущем, а в общении с Иисусом Воскресшим в Духе Святом. Исполняя заповеди Христа, человек умирает для мира, иногда и физически, но всегда - как себялюбец. Поэтому вера в Христа есть ответ не на вопрос о том, как дожить до смерти - это к философам и ко князьям. Вера в Христа есть ответ на вопрос о том, как жить вечной жизнью - и до смерти, и после смерти. Мы принимаем вечную жизнь, веруя в воскресение, мы принимаем смерть как возможный, а иногда неизбежный выбор. Поэтому мы говорим миру, что умерли для него, а потому - не надо надеяться на нас, или на других людей, или на здоровье, тем более - на силу. Это всё обрезать - и не надо бояться, что, если обрежем, ничего не останется. Только, когда обрезано всё временное, обнаруживается Бог. Всё - обрезки, кроме Обрезанного. Проповедь 1329. ОТ ТЕЛА – К СЛОВУКол. 2, 11 «В Нем вы и обрезаны обрезанием нерукотворенным, совлечением греховного тела плоти, обрезанием Христовым; 12 быв погребены с Ним в крещении, в Нем вы и совоскресли верою в силу Бога, Который воскресил Его из мертвых,»(По проповеди на Обрезание Господне, 14 января 2015 г.) Обрезание – это животный способ отличить себя от животного. «Животный» - то есть, не сказать что-то, не задействовать исключительную особенность человека, а что-то сделать со своим телом. Для первоначальных стадий человеческой культуры жест характерен более, чем слово. Татуировка, пирсинг, стрижка, окраска волос и тела, всевозможные игры с одеждой. Не ради своего удобства, а ради контакта с другим человеком. Иногда – подобие брачного оперения, иногда – боевая раскраска. Человек с лихвой компенсирует своё отставание от многих животных и даже многократно превосходит любое животное, пока, наконец, не начинает использовать язык. И чем более для коммуникации используется язык, тем проще одежда, тем меньше игр со своим телом. Однако, и эта простота – ещё не предел. Более того, средство не определяет поведения. И тело, и речь могут быть использованы не для любви, а для ненависти. Даже какое там «использованы»! Человек чувствует, что не он использует тело, а тело использует его. Вот почему апостолы на призыв к супружеской верности – верности не только телом, но и мыслью – отвечают, что это невозможно. Очень мужской ответ – и очень женский ответ Бога: сам не можешь, Меня попроси. Целомудрие это не монолог, это диалог. Это не данность, это созидаемое вместе, как семья. Замкнёшься в себе – конечно, сгниёшь, кто бы сомневался, не можешь не сгнить – но можешь не замыкаться. Обрезание как символ говорит то, что трудно человеку сказать словами – оно говорит «можно». Можно всё! Можно даже убить себя – обрезание есть нано-убийство, это такая же смерть, как крещение, нано-утопление – и выжить. И нужно убить себя, если под собой я понимаю невозможность свободы, порабощённость телу. Убить символически – воскреснуть реально. Обрезание – это символ договора с Богом о том, что возможное для Него делается возможным и для нас. Царство Божие – не царство, где живёт Бог, а царство, где живут боги – мы, люди, спасённые. Наше обрезание – делать то, что не может делать человек, но что делает Бог. Немножечко верности здесь, немножечко творчества там, и очень много любви повсюду. *В начале было Слово. Потом было грехопадение - и оскотинивание человека, так что не слово и речь, а член и изнасилование стали доминантой культуры. Напишешь "язык" - и, после Фрейда-то, прежде всего заподозрят, что это это обозначение пениса. Самое ужасное, что почти всегда будут правы! Когда анализируют "язык Путина", "язык Ленина" - это ведь не филология, это фаллосология. "Мочить в сортире" - это урология. Так вот, апостол Павел потому, наверное, так бурно протестовал против навязывания обрезания как обязательного условия спасения, что чувствовал: обрезание остро необходимо, только нож надо держать на четыре пяди выше и обрезать надо язык. Нож, разумеется, духовный - мы же люди, а не тигры. Потому что в начале было Слово - но именно Слово, а не безобразно разросшаяся, уродливая опухоль вранья, лжи речью и лжи молчанием, обмана и самообмана, которая не одну тысячу лет наполняет и губит мир, и обрезать которую - святое дело. |
