Когда в начале ХХ столетия русские впервые без злобы познакомились с католической духовностью, её символом для нас стал (и остаётся до сих пор) святой Франциск Ассизский. Издали (и до сих пор переиздают) «Цветочки» — сборник полулегендарных рассказов о святом, нашли сходство между Франциском и преп. Сергием Радонежским: любовь к бедности, природе и животным. Однако не то что приязнь, но хотя бы понимание друг друга у русского православия и католичества выросло от такого сравнения немного.
Это неудивительно: ведь для католиков, как ни странно на взгляд с Востока, Франциск Ассизский затенён образом своего ученика Антония Падуанского, несравненно более почитаемого и прославляемого. Скромный гроб Франциска удосужились выкопать и открыть для поклонения лишь в 1818 году. Останки же Антония веками почивают в колоссальной раке, окружённой неимоверным созвездием свечей, барочных украшений и драгоценных приношений. Со стороны это так же странно, как если бы больше Сергия Радонежского почитали Епифания Премудрого, одного из учеников преподобного.
Антоний Падуанский сперва был Фердинандом Лиссабонским: он родился в Лиссабоне в 1195 году и был назван в крещении Фернанду. Был он, кстати, не португальцем, а каталонцем. Отец его был, видимо, знатным дворянином, но имя и фамилия его неизвестны. Позднее биографы фамилию сочинили («Булом»), утверждали, что семья была такая знатная, что состояла в родстве со знаменитым крестоносцем, королём Иерусалимским Годфридом Бульонским. Но все это домыслы, ничего не прибавляющие к образу Антония, а только обнаруживающие суеверное уважение к голубой крови.
В пятнадцать лет Фернанду вступил послушником в монастырь августинцев Сан Викенте да Фора (то есть «Святого Викентия за стенами» — за стенами Лиссабона). Двумя годами позднее он перешёл в монастырь Санта Круш в Коимбру; здесь он и принял монашество. В уединении он провёл десять лет. Они были насыщены не только молитвой, но и учёбой, изучением богословия (впоследствии в Коимбре возник знаменитый университет).
Как из русских мало кто знает, как насыщена была жизнь Сергия Радонежского участием во внутрицерковных и политических спорах его времени, так из итальянцев и португальцев мало кто представляет, как далека была монастырская жизнь в Коимбре от покоя. Мало того, что в ту эпоху португальские короли находились в постоянной борьбе с Римом, отстаивая свои права на руководство церковной жизнью; все духовенство делилось на сторонников короля и сторонников пап.
Приор Санта Круш был приверженцем короля, и папа Иннокентий III его отлучил от Церкви. Настоятель преспокойно продолжал исполнять свои обязанности, служил мессу, и Фернанду у него причащался и ему повиновался. И все же братья монастыря разделились на две партии: одна стояла за аббата, другая, в том числе Фернанду, — за повиновение Риму.
Борьба партий велась достаточно мирно, всё больше комиссиями да судами, но от этого тянулась особенно долго и закончилась, когда уже Фернанду покинул монастырь. Это, конечно, был опыт, в своём роде не менее ценный, чем опыт мистический.
Отталкивание от церковности, которая сплелась с политикой, вместе с тяготением ко Христу в конце концов выпихнули Фернанду на совершенно новый путь. Летом 1220 года он попросил приора (всё еще отлучённого от Церкви) отпустить его к францисканцам. Тогда это было новорождённое братство, не имевшее ещё утверждённого устава, на которое старые ордена косились: нищета и бесприютность францисканцев воспринимались как укор в адрес их благополучного быта.
Приор отпустил Фернанду с миром. Правда, один из сторонников настоятеля не выдержал и саркастически метнул: «Давай, иди! Уж теперь-то точно попадёшь в святые!». У францисканцев он сразу приносит монашеские обеты (лишь в сентябре того же года Папа сделал послушничество обязательным и для этого ордена), принимает имя Антония, садится на корабль и отплывает в Марокко, чтобы там проповедовать Евангелие арабам.
Попробовал бы мулла проповедовать ислам в Португалии, да и в России! Но тогда не задумывались над такими тонкостями. В январе того же 1220 года пятеро францисканцев, из которых только один знал арабский, отправились в Марокко и без всякой подготовки стали проповедовать прямо на базаре. Их арестовали и тихо-мирно отдали единоверцам; францисканцы вернулись, их опять арестовали и отпустили, и так повторилось несколько раз, пока, наконец, поразительному терпению арабов не пришёл конец. Убитых францисканцев похоронили в Коимбре.
Антоний был, по меркам тогдашнего времени, уже далеко не юноша, но он загорелся идеей пойти по их стопам. Однако как только он приплыл в Марокко, его свалила болезнь. Он выздоровел к весне 1221 года и сел на корабль, чтобы отплыть на родину: за проведённое среди мусульман время он, видимо, кое-что понял о проповеди Евангелия. По дороге корабль попал в шторм и пристал к Сицилии; Антоний ещё раз изменил свой план, повинуясь обстоятельствам, и отправился в Италию, где на 30 мая 1221 года Франциск созвал общее собрание ордена.
Конечно, с самим Франциском Антонию поговорить не довелось, тот был слишком поглощён улаживанием распрей между руководителями общин. Антоний просто попросился в общину францисканцев к брату Грациану, и из Ассизи ушёл вместе с новым руководителем на север Италии в Монтепаоло.
Позднейшие предания утверждали, что о талантах Антония никто не подозревал, считали его невеждой, пока он не одержал победу на состязании францисканских проповедников с доминиканскими. Соперничество двух орденов — факт несомненный, хотя для православного несколько неожиданный; из России все католики кажутся одинаковыми как от незнания, так и от страха. Однако к жизни Антония это соперничество отношения не имеет, и чудесное в его жизни было не таким бесстыдно-откровенным, как представляли его биографы. Что Антония ценили за его знания и не считали невеждой, видно из того, что в 1222 году он был рукоположен в священники.
Соревнования проповедников не было, а было угощение францисканцев после торжественной церемонии рукоположения в доминиканском монастыре в Форли, и вполне естественно, что Антонию приказали прочесть проповедь. Его речь всех поразила. Это восхищение приписывали эффекту неожиданности: думали, что Антоний не умеет говорить, а вышло наоборот. Позднее Антоний вдохновлял и вполне подготовленных людей.
Антоний любил проповедовать, человеческая способность говорить напоминала ему способность розы пахнуть: «Отшельники цветут в уединённых местах, избегая сообщества людей. Монахи процветают в укромных садах. Кольми паче похвально христианам цвести в открытом поле, в мире».
Впрочем, разрешили ему быть прежде всего проповедником для собратий. Франциск Ассизский написал: «Брату Антонию, моему епископу, я, брат Франциск, посылаю приветствия. Мне кажется приличным, чтобы ты обучал братьев священной теологии, при условии, что эти занятия не разрушат дух святой молитвы и благочестия, как он преподан в уставе. Прощай».
В этом кратком разрешении на проповедь половину текста занимает не разрешение, а условие, без которого изучение теологии превращается в опасную трату времени. Главное, впрочем, в записке сказано не было. Богословская наука рассматривалась прежде всего как орудие борьбы с еретиками. Поэтому уже в том же 1222 году Антоний выступает с публичной проповедью в Римини и Милане против катаров, которых там более всего боялись.
В 1224-1226 годах его посылают в Южную Францию, где крестоносцы уже истребили альбигойцев мечом, а доминиканцы постепенно напирали на подозреваемых в ереси инквизицией. Францисканец своими словами должен был заполнить пустоту в сердцах людей.
Жития святого ничего не говорят о его деятельности во Франции. Место информации неизбежно заняли легенды. Видимо, особых успехов Антоний не добился, как и святой Доминик, бывший здесь же четвертью века ранее. Позднее даже писали, что Антоний пять лет прожил в монастыре в Верчелли, изучая богословие под руководством знаменитого теолога Фомы Галла. Антоний был другом этого аббата, считал его своим учителем, пользовался его переводами на латынь великого восточного мистика Дионисия Ареопагита (хотя предпочитал Ареопагиту блаженного Августина), мог (только лишь мог) на пути во Францию остановиться ненадолго в его монастыре.
Но богословом Антоний не был, и пять лет над книгами он бы не высидел; он был борец, весьма непохожий на сладенького монашка, которого изображают на банках с португальскими сардинами (по преданию, Антоний, когда его не захотели слушать еретики, стал проповедовать рыбам, и те повыскакивали на берег от восхищения). Его уже при жизни прозвали «кувалдой» за то, как он обрушивался на тех, кого считал еретиками.
Впрочем, собственно в «еретических» городах Монпелье и Тулузе Антоний жил всего несколько месяцев, его назначили руководить монастырём в Ле-Пюи, километров на двести к северо-востоку от Тулузы. Весной 1225 года он уже был ближе к Парижу, в Бурже.
Здесь 30 ноября 1225 года архиепископ Симон де Сюлли созвал собор для обсуждения дальнейшего хода борьбы с еретиками и вообще умиротворения бунтующих жителей французского Юга. За благовидным предлогом защиты веры крылись самая обычная вражда к тем, кто был не похож на «обычных» французов, и стремление присоединить Юг к Северу.
Антоний об этом и не подозревал. Что он думал, то высказал прямо в проповеди, в присутствии архиепископа, который официально назначил его проповедником собора: надо прежде всего покаяться тому, кто носит митру. От христианства уходят в ересь, когда христианские пастыри недостойны своего имени. Тут совершилось единственное, может быть, подлинное чудо при жизни Антония: епископ не разгневался, а заплакал и после проповеди исповедовался обличителю.
Из Буржа Антония посылают в Лимож с повышением: он назначен инспектором нескольких францисканских общин. Через год с небольшим его повышают ещё более и переводят на север Италии провинциалом. Что означало вовсе не жителя провинции, а руководителя провинции, точнее, монахов этой земли.
В 1228 году Антоний выбирает Падую в качестве центра своей проповеднической деятельности. По просьбе папы Григория IX он начал писать огромный том проповедей, посвящённых памяти всех святых; кончить этот труд он не успел. Ничто не меняется так быстро, как язык, отчего сохранившиеся проповеди Антония уже не поражают читателя; да и при жизни он славился не как писатель, а именно как оратор.
Не все помнили, о чем он говорил, но все помнили, с каким выражением он говорил перед каждой проповедью: «Господь даёт вам мир!» Вроде бы это то же самое, что обычное благословение: «Мир вам», да только голос Антония придавал словам особую убедительность, недостижимую никакой искусственной напряжённостью.
15 марта 1231 года подеста Падуи Стефано Бадоари издал статут, в котором прямо ссылался на то, что действует по совету Антония. Отменяя древний римский закон, требовавший держать должника в тюрьме до полной выплаты долга, подеста ограничивал притязания кредиторов конфискацией имущества.
Это ограничение бурно разворачивающегося тогда в Италии капитализма евангельским милосердием было грандиозным успехом, пожалуй, максимальным. В том же году Антоний отправился в Верону просить графа Эдзелино III Римского, лидера партии гиббеллинов, освободить взятого в плен графа Риккардо да Санто Бонифачио из партии гвельфов. Он выбрал самый неудачный способ ходатайства: стал осыпать Эдзелино обвинениями в тиранстве и жестокости. Тот отпустил Антония в целости, но и пленника не освободил.
Святой был так разочарован, что, вернувшись в Падую, решил прекратить свою публичную деятельность и уединиться в молитве. Если великий пост 1231 года был настоящим триумфом проповеди, то великий пост следующего года Антоний провёл в совершенно фантастической келье, устроенной его почитателем из местных дворян на вершине орехового дерева. Он спускался только поесть вместе с собратьями по ордену, и во время одной из таких трапез его и настигла предсмертная болезнь.
Он попросил, чтобы его не отвозили в Падую, едва согласился на перевозку в маленький городок Арчелли. Когда к нему пришли, чтобы совершить предсмертное соборование, Антоний сказал священнику: «Вообще-то никакого миропомазания не нужно, внутри есть уже иное миро». Однако таинство он принял с радостью и через полчаса скончался.
Сразу после смерти Антония началось его почитание, которое далеко не всегда было созвучно святому. Из-за его останков едва не началось сражение между жителями Падуи и Арчелли; падуанский епископ доставил тело в Падую благодаря обману, пока шли переговоры делегаций двух городов. Скромную церковь, в которой положили останки, через год снесли и начали сооружать огромный собор, который достроили лишь через сто лет.
Менее чем через год, 30 мая 1232 года, Антоний был причислен к лику святых, что до сих пор является своеобразным рекордом. Его почитали и почитают покровителем горняков, супругов, влюблённых, путешественников, а также скота и францисканцев. Когда землетрясение уничтожило Лиссабон, были заботливо восстановлены дом, где он родился, церковь, где был крещён.
Но чаще всего Антонию молятся, чтобы нашлась пропавшая вещь. Может быть, потому что он забрался на дерево? Повыше забираются, чтобы найти нечто. Людей, которые считают, что они уже всё нашли, что нужно, много; Антоний с возрастом всё больше искал.
В 1946 году Пий XII провозгласил Антония учителем Церкви. Впрочем, историки богословия Антонием не интересуются, да и величие святому обеспечивают не историки с богословами, а народ. Если к останкам св. Франциска течёт постоянный ручеёк, то к останкам Антония — могучая река.
Проповедей Антония не читают, да они, по словам одного историка, «перегружены аллегориями», лишены простоты и ясности слов св. Франциска. Зато почитатели Антония помнят множество чудес: по его молитве разбитый стакан превращался в целый, осел еретика становился на колени перед Святыми Дарами, и даже жестокий Эдзелино якобы растрогался и отпустил графа Риккардо.
Есть ирония в том, что в основном за чудеса почитают человека, который писал (вслед за св. Григорием Великим) о ненужности и даже вредности чудес в современном мире: «Во времена апостолов чудеса были необходимы для обращения неверных, но в наши дни подобные чудеса прекратились, ведь и мы поливаем дерево лишь до тех пор, пока оно само не научится извлекать воды из почвы».
В сегодняшнем мире, как и во времена апостолов, слишком много людей, не желающих извлечь из жизни святого главного урока. Многие историки (и просто неверующие) считают, что вообще при жизни Антоний не совершил ни одного чуда.
Точно не было сплошного триумфа. Было ощущение бесплодности и тупика, и было престранное решение: поселиться на дереве.
Может быть, лучше всех слащавых слагателей житий понял святого Антония итальянский писатель Итало Кальвино, написавший повесть о бароне, который всю жизнь прожил на дереве — не для того, чтобы быть ближе к небу (для вознесения не нужны деревья), а чтобы лучше видеть землю.
С XVII века Антония стали изображать молящимся Иисусу в виде младенца (появился рассказ о том, что таким его однажды увидел через окно случайный прохожий). Не совсем ясно, почему возник обычай молиться Антонию о потерянных вещах; возможно, из-за рассказа о том, как послушник убежал и унёс псалтырь Антония, но тот помолился, и беспокойство охватило вора до такой степени, что он вернул книгу.
Хунерманн В. Св. Антоний Падуанский. М.: Издательство францисканцев братьев меньших конвентуальных, 1995. 157 с. Brady Ignatius. St. Anthony. Chicago, Illinois: Franciscan Herald Press, 1973. Pp.116.