Анатолий Спасский

ИСТОРИЯ ДОГМАТИЧЕСКИХ ДВИЖЕНИЙ

Cм. библиографию. Христология.

К оглавлению

Глава V. Догматические движения в царствование Юлиана и Иовиана

Характеристика второго периода тринитарных споров. —Значение царствования Юлиана.—Опыт унии между омиямн и аномэями,—Историческия свидетельства ο постепенном сближении омиусиан с никейцами: памятная записка Василия и Георгия; сочинения ο соборах Илария и Афанасия,—Александрийский собор 362 года; его история и значение.— Антиохийская схизма.—События царствования Иовиана.

1. Царствование императора Юлиана, последняго представителя династии Константина Великаго, запятнавшаго ея память своим отступничеством от христианства, в развитии богословских движений IV века открывает последнюю, завершительную их стадию, оканчивающуюся полным торжеством никейскаго учения на втором вселенском соборе. С одной стороны, начиная с Юлиана вплоть до Феодосия Великаго, во главе империи встают государи, которые отказываются от проведения какой-либо определенной догматической программы, заботясь лишь о сохранении внешняго мира, и если иогрда прибегают к принудительным мерам, то не проводят их систематически и вообще стремятся избегать резких, вызывающих протест, приемов борьбы. С другой стороны, и во взаимных отношениях спорящих партий наблюдаются новыя течения: старое поколение борцов сходит со сцены, и его место занимают новые руководители, не принимавшие участия в прежних распрях и потому склонные обсуждать спорные пункты в более спокойном и примирительном тоне. Изменяются и самые предметы спора: кардинальный вопрос о Божестве Сына Божия, поглощавший собой богословскую энергию предыдущей эпохи, мало-по-малу теряет монополию над умами и подле себя уступает место обсуждению других не менее важных и сложных пунктов веры. Ha сцену истории сначала протесняется вопрос о Божестве Духа Св., а затем в 70-х годах. IV-го века вопрос о Лице Богочеловека и способ соединения в Нем двух природ,—вопрос, которому суждено было принести церкви более тяжкия испытания, чем все пред-шествующие споры, вместе взятые. Возникновение новых трудных задач невольно заставляет всех подвести итоги старым счетам, покончить давнишния разсуждения о Сыне Божием, чтобы с срединенными силами приступить к решению новых проблем. Замечательно, что за весь двадцатилетний период, протекший от смерти Констанция до воцарения Феодосия, мы не видим ни одного такого собора, который многочисленностью своих членов и страстностью заседаний напоминал бы собой эпоху Констанция. Соборная деятельность, конечно, не прекращается и теперь, но соборы уже носят иной, примирительный характер и не претендуют на то, чтобы сделать свои постановления обязательным законом в церкви и государстве. Ожесточенная горячность, характеризовавшая собой прежнюю эпоху, видимо начинает остывать, и развитие догматических партий, не стесняемое внешним давлением государственной политики, движется соответственно своим особенностям, направляясь к тому результату, который и должен был явиться неизбежным концом всей сложной богословской работы IV века по выяснениио догмата о Троице.

Уже правление императора Юлиана, несмотря на его противохристианский характер, оставило по себе благия последствия во внутренней жизни церкви. Меры, принятыя Юлианом к возстановлению язычества и уничтожению христианства, заставили спорящия стороны на время отложить свою старую вражду и сблизиться, чтобы дружными усилиями дать отпор надвигающейся опасности. В криках негодования и проклятий на отступника от веры соединились прежние враги в одну сплоченную семью и живо почувствовали общность интересов : ревностный никеец, Аполлинарий лаодикийский, взялся за перо, чтобы в блестящем сочинении против греческой философии раскрыть религиозную несостоятельность язычества; антиохийская чернь ответила бунтом на попытку его возстановить забытыя торжества в честь Аполлона, и слепой старик арианин Марий халкидонский проклял царя в его личном присутствии. Посягавшия на историческую будущность христианства реформы Юлиана многих лучших людей того времени заставили глубже взглянуть в пропасть, отделяющую церковь от язычества и, возбудивши в христианском обществе реакцию против внесения языческих начал в христианство, порвали ту основу, на, которой развивалась борьба против чистаго церковнаго учения. С этой точки зрения можно сказать, что старания Юлиана оживить язычество только способствовали успеху никейскаго дела.

Во внешнюю группировку догматических партий, как она сложилась к концу правления Констанция, реформы Юлиана не внесли никаких существенных перемен. В отношении к наличному положению церкви Юлиан ограничился тем, что приказал возвратиться в свои города всем сосланным в предшествовавшее царство-вание епископам отчасти в доказательство своей философской терпимости, отчасти в тайной надежде, что возвратившиеся противники новыми спорами еще более уронят христианство в общественном мнении. Но он не имел ни малейших побуждений заботиться о внутренних затруднениях ненавистных ему галилеян : его личное знакомство с Аэцием аномеем и Георгием александрийским с одной стороны, с Василием кесарийским и Григорием Назианзеном с другой не оказало никакого влияния на его церковную политику: он не хотел покровительствовать ни одной партии и каждой из них предоставил свободу устраивать свои дела по своему усмотрению и силам. Поэтому, когда оставшиеся в живых никейские изгнанники возвратились в свои кафедральные города, они увидели свои места уже занятыми друтими лицами. Омии, успевшие в последние годы царствования Констанция рукоположить на все освободившияся кафедры своих представителей, попрежнему удерживали за собой господствующее положение в церкви; эдики Юлиана вовсе не обязывал их отдавать храмы и церковныя имущества возвращавшимся изгнанникам и таким образом с внешней стороны все осталось в прежнем виде. Исключение составила собой одна только Александрия. Здесь, как скоро было получено извеетие о смерти Констанция, языческая чернь, возмущенная тиранией Георгия, заместителя Афанасия, схватила его, заключила сначала в темницу и затем в новом бунте подвергла ужасной смерти. Прибывший в Александрию после шестилетняго изгнания Афанасий нашел свое место очищенным и; был с восторгом принят своей паствой.

Но если, как мы видим, во внешней группировке догматических партий правление Юлиана не сопровождалоеь никакими заметными последствиями, то, наоборот, на вну-тренния взаимоотношения их оно оказало глубокое влияние. Открытое пренебрежение императора к интересам христианства, публично заявленное им нежелание вмеши-ваться в ссоры галилеян, отняло у споривших сторон один из главных мотивов, вносивший даиболее страстную струю в движения предшествовавшаго царствования. О поддержке двора, о победе над противниками при помощи государственной силы при Юлиане не могло быть и речи. В первый раз со времени никейскаго собора соперники встретились лицом к лицу на нейтральной в политическом отношении почве вне споров за преобладание в государстве и, поневоле заглушивши в себе личные расчеты, получили возможность более трезвыми глазами взглянуть на свои взаимныя отношения, оценить достоинство противников и понять свои собственные недостатки. Предоставленное своей участи, внутреннее развитие догматических партий в правление Юлиана пошло своим естественным путем сообразно отличительным особенностям каждой. Часть омиев, отказавшаяся при Констанции от строгаго арианства ради сохранения кафедр, при Юлиане не нашла нужным скрывать долее своих тайных симпатий к нему и перешла на сторону аномэев. Евномий находился въКонстантинополе. Юлиан собственноручным письмом вызвал сюда же Аэция «в память прежних личных отношений» и подарил ему имение в Лесбосе . И это не было несправедливостыо. Подлинное арианство пострадало так же много, как и все другия партии. Евдоксий увидел, что пора возстановить свою прежнюю связь с Аэцием. От Евзоя, бывшаго александрийскаго диакона, отлученнаго Александром и потом рукоположеннаго при Констанции в епископы в Антиохию, он потребовал, чтобы тот собрал собор и отменил прежний обвинительный приговор об Аэции, но пока Евзой колебался, в Константинополь съехалось несколько аномэйских епископов, которые и рукоположили Аэция в епископы и с согласия Евдоксия поставили аномэев епископами в некоторые другие города. Между тем Евзой составил собор в Антиохии из десяти епископов и объявил уничтоженным все, что постановлено против аномэев. Между омийством и аномэйством готова была, таким образом, заключиться молчаливая уния, и если бы царствование Юлиана оказалось более продолжительным, эта уния могла бы принести новыя испытания церкви. Но со смертию Юлиана омии снова отказались от союза с аномэйством, и аномэи, лишенные всяких опор в церкви и в государстве, остались строго замкнутой в себе сектой, не имевшей никакого влияния на общий ход церковной жизни.

Гораздо важнее было другое течение, наблюдавшееся среди консервативнаго Востока еще ранее царствования Юлиана и только теперь получившее возможность фактически проявить себя, благодаря свободным отношениям, наставшим в церкви при этом императоре. Это течение состояло в постепенном сближении и действительном переходе в ряды защитников никейскаго символа значительной части омиусиан и наиболее лучших представителей восточнаго консерватизма. Оно было главнейшим событием богословской жизни церкви за периоды правления Юлиана,определившим собой всю дальнейшую историю догматических движений на Востоке и обезпе-чившим здесь полное торжество никейской веры, а потому и на изучении его следует остановиться подробнее.

Чтобы понять историческую неизбежность сближения омиусиан и никейцев и оценить догматическое значение этого факта, нам нужно возвратиться несколько назад, припомнить события, совершившияся в последние годы царствования Констанция и всмотреться в их внутренний смысл.

Как мы знаем, первый толчок, побудивший консервативное большинство епископов Востока покинуть ряды антиникейской оппозиции и выделиться в особую партию омиусиан, дан был возрождением в церкви строгаго арианства, последовавшим тотчас за окончательной победой над никейцами и формальным осуждением единосущия. Воскресившее первоначальное учение Ария аномэйство впервые открыло глаза восточным консерваторам на непрочность их собственной догматической позиции, ясно доказав им, что тех общих формул, какия они отстаивали доселе в борьбе с никейцами, недостаточно для охранения веры, что защищаемая ими вопреки никейцам идея раздельности ипостасей только пролагает путь к распространению крайних воззрений в церкви. Вместе с тем, сводя все христианское учение в отвлеченную схему метафизических положений и настаивая на неподобии Сына по существу, аномэйство в сущности возвращало восточных отцов к тем затруднениям, какия некоторые из них испытали уже на почти забытом теперь никейском соборе. Как там все попытки противопоставить арианству, основывавшемуся на философских предпосылках, изречения, взятыя из Библии, остались неудачными и побудили образованных защитников православия избрать для символа веры термин, незнакомый богодухновенному языку, так теперь аномэйство,—т.-е. то же арианство, только в более грубой форме,—делало безполезными все доселешния старания обойти в своих символах небиблейския выражения и раждало необходимость возобновить уже изгнанныя было с общаго согласия разсуждения о сущности. Известно, что восточные отцы не отступили перед этими заданными самою жизнью трудностями; на анкирском соборе 358 года они разом изменили свой догматический фронт и из защитников раздельности ипостасей стали проповедниками родственнаго единения Сына с Отцом, определив его,   как подобие Сына no существу.   Постановление анкирскаго собора и явилось первым и очень крупным шагом лучшей частри восточнаго епископата по направлению к никейскому учению. Одним уже фактом своего появления оно уничтожало целый ряд недоразумений, мешавших доселе Востоку безпристрастно вглядеться в это учение. Начертав на своем догматическом знамени слово, не встречающееся в писании, анкир-ские отцы этим самым в корне разрушили наиболее популярныя возражения против никейскаго символа; теперь уже нельзя было упрекать никейцев зато, что они вводят слово, незнакомое богодухновенному языку и недоступное для народа; это сделали сами бывшие их противники, внеся в свои формулы метафизическое понятие сущности. Поворот в сторону никейцев, начавшийся в лучших церковных кружках Востока, не мог остановиться на точке зрения анкирскаго собора. С одной стороны борьба с аномэйством, с другой—крупныя события, последовавшия за анкирским собором, заставляли омиусиан все глубже и точнее выяснять занятую ими противоаномэйскую позицию и этим самым толкали их далее по пути к сближению с никейским учением. Мы уже видели, что омиусианство, впервые сформировавшееся в Анкире, очень быстро достигло победы над аномэйством, но на высоте своего торжества оно скоро встретилось с новой, сильной партией противников, составлявшейся из вождей прежней антиникейской реакции и умереиных аномэев. Незнакомые с придворной изворотливостью вожди омиусиан, как мы знаем, не сумели отстоять своей позиции пред натиском этой новой партии и на придворном заседании 359 года отказались от наиболее ценнаго пункта своей догматики, согласившись заменить свой точный термин : όμοιος κατ οίσίαν более общим выражением : όμοιος   κατά παντα. Несомненно, уступка эта была вызвана интересами церковнаго мира и оказалась возможной только потому, что на первый взгляд не заключала в себе никакой опасности; ведь термин : κατα πάντα, повидимому, только расширял то, что содержалось в κατ ούσίαν. Ho события скоро разачаровали омиусиан. Противники открыто заявили, что новый термин они принимают в ограниченном смысле, относя подобие только к воле, и, таким образом, умеренное аномэйство, скрывшееся за спиною омийства, получило оффициальный доступ в церковь. Страх за веру и стыд за безполезную жертву охватил вождей омиусиан,—и вот, чтобы защитить себя от обвинений в уступчивости, они издали новый обширный трактат, в котором с возможною подробностью формулируют свои воззрения на спорный вопрос и как бы предлагают их на суд всей церкви.

Трактат этот сохранился целиком в сочинениях Епифания под названием «Памятная записка (υπομνυ ματισμός) Василия и Георгия и их приверженцев». Судя по тому месту, какое он занимает в разсказе Епифания, а также по некоторым особенностям его содержания, должно думать, что он составлен был вскоре после придворных сирмийских совещаний, когда раздоры, поднявшиеся при подписи датированной веры окончательно убедили омиусиан в сделанной ими оплошности. Новый документ не только стремится оправдать прежнюю позицию, но и развивает ее дальше, и хотя в надписн его значатся только имена Василия и Георгия, он говорит и выступает от лица всех восточных. В значительной своей части он посвящен полемическим целям —борьбе с аномэйством и омийством. Автор его энергично возстает против исключения понятия: ουσία из догматики и хотя сознается, что в св. писании его нет, но смысл его находится там повсюду. Рядом исторических примеров (собор против Павла самосатскаго) он доказывает, что древние отцы всегда пользовались этим словом, когда в нем чувствовалась нужда. Но центральный интерес документа состоит не в этом, но в его положительной части, где в первый раз в истории догматических споров делается попытка провести различие между понятиями: ούαία и и ιποστασις. Прошло уже более тридцати лет со времени никейскаго собора, а все еще основные догматические термины, необходимые для правильнаго истолкования учения его, оставались невыясненными, понимались и употреблялись различно и приводили к безконечным взаимным недоумениям. Омиусиане первые сознали потребность внести устойчивость в спутанную терминологию и в своей памятной записке выполнили ее с достаточным успехом. Правда, они еще не проводят того резкаго разграничения между понятиями сущности и ипостаси, какое установилось в христианском богословии позднее, и вполне присоединяются к решению отцов, назвавнных в обличение Павла самосатскаго ипостась Сына сущностью, «чтобы,—говорится в записке, —наименованием сущности показать, что Сын действительно существует (ίπάρχων κаи ων εστιν) и не речение». Но зато с особенной тщательностью они останавливаются на разъяснении термина «ипостась», пользовавшагося широкой популярностью на Востоке. Составители записки хорошо знали, что этот термин у многих вызывал недоумение и, потому, изложив свое учение, они обращаются к запад-ным, следовательно, никейцам, с предупреждениемъне смущаться наименованием ипостасай. «Восточные,— пишут они,—для того употребляют наименования ипостаеей, чтобы выразить существенныя и   действительно существующия свойства лиц (τάς ιδιότητος των προςώπων ίφεστώσας καϊ ίπάρχονσας). Ηο хотя «Отец есть дух, Сын —дух и Дух св.—дух, однако же ни Отец нe мыслится Сыном, ни Сын Отцом или Духом, но существует самостоятельно. И вот, чтобы обозначить эти самостоятельно и действительно существующия свойства» Отца, Сына и св. Духа, восточные и называют их «самостояиельно существующими ипостасями лиц (προςώ πςν ύφεστώτων ίποστάσεις όνομάζονσι)». Следовательно, Термин «ипостась» на языке восточных дает лишь опре-деленное значение слову: πρόςωπον, которое само по себе «еще не заключает в себе мысли о самостоятельном и действительном существовании и, как у Савеллия, может обозначать только форму проявления. Отсюда видно, что принимая три ипостаси, восточные не учат ни о трех началах, ни о трех богах. Напротив, они анафематствуют требожие и исповедуют одно Божество, объемлющее все чрез Сына в св. Духе, одно царство и одно начало (μίαν θεοτητην, μίαν αρχήν, μίαν βασιλείαν).

Вместе с тем они благочестиво различают лица в свойствах ипостасей (πρόςωπα εν ταΐς ιδώτησι ίποστάσεων), представляя Отца самостоятелыю сущим с отеческой властью (εν τη πατρική αίθεντία υφεστώτα). Сына родившимся от Отца, совершенным от совершеннаго и существующаго самостоятельно, и Духа Утешителя, имеющаго само-стоятельное бытие (ί φεατώτα) от Отца чрез Сына. Но эта самостоятельность их личнаго бытия не нарушает их единства. Если Отец есть дух, Сын —дух и св. Дух —дух, то, будучи тремя ипостасями, все они одно и то же (ταυτόν). Последнюю мысль они подробно объясняют и доказывают текстами св. Писания. Итак, Троица есть одно божество, одно начало, один дух и три ипостаси.

Трудно сказать, какими иными словами можно было бы еще выразить ту же самую мысль, какая заключаласьи во втором члене никейскаго символа. «Одно божество и три ипостаси»—эта формула могла с надеждой на успех поспорить с самим термином : όμνυίοω пока точный смысл его не был установлен и суждения о нем колебались; и действительно, позднее вместе с термином : όμοοσίος она была принята церковною догматикой. Очевидно, на пути к сближению с никейцами в областй: собственно богословской, теоретической мысли омусианам идти дальше памятной записки было некуда. Сам Афанасий со стороны внутренняго догматическаго достоинства высказанных здесь воззрений на Сына Божия едва-ли мог потребовать чего-либо большаго. Так силою логики и обстоятельств лучшие из противников никейскаго собора были приведены; постепенно к признанию смысла формулированнаго на нем учения. Свой основной термин ομοιος κατ ούσιαν, первоначально на анкирском соборе выставленный отчасти и в противовес никейцам, чтобы показать, что Сын имеет свою сущность не в тожестве, а в подобии с Отцом, они в памятной записке истолковали как ταυτόν   κατα πνεύμα—тоже самое пo духу, а так как на языке записки общее понятие духа в приложении к ипостасям заменяет собой понятие существа, то ταυτόν κατά πνεύμα значит собой не что иное, как и ταυτον κατ   ούσίαν — одно и то же по сущности.

Чтобы окончательно перейти на позицию никейцев и слиться с ними в одно целое, омиусианам оставалось только уничтожить формальное различие и принять никейский символ. Но от этого последняго шага омиусиан удерживали серьезныя препятствия, которыя все еще оставались неустраненными. При недостаточном разграничении между терминами: ούσία и ύπόστασις за словом : όμουσίος продолжала доселе стоять тень Савеллия, и сами никейцы, сливавшие понятия сущности и ипостаси и не порывавшие общения с осужденным всем Востоком Маркеллом, не принимали решительных мер, чтобы опровергнуть это подозрение. Кроме того, над термином : ομοούσιος «тяготели еще неизвестность его преданию и приговор антиохийскаго собора против Павла самосатскаго. Омиусиане сделали свое дело: они отвергли арианство, доказали чистоту своего учения и точной установки термина „ ομοούσιος " сняли с себя неосновательный упрек в требожии, открыто осудив последнее. Теперь очередь оставалась за никейцами: ходом событий они обязывались пойти на встречу возвращающемуся к ним Востоку и разъяснением своих воззрений отнять у него последния препятствия к полному признанию учения, провозглашеннаго на никейском соборе. И они выдолнили эту задачу блестяще, тоже еще за время царствования Констанция.

To не было случайностью, что первым из никейцев, кто взял на себя обязанность, дать оценку действительному положению вещей на Востоке, оказался Иларий пуатьесский, западный епископ. Стоявшие вдали от споров и не связанные вековыми предразсудками, западные епископы были более способны к тому, чтобы безпристрастно вглядеться в богословския настроения Востока и понять их внутренний смысл. Являясь на Восток в качестве изгнанников за веру, они как бы самой судьбой предназначались для того, чтобы стать посредниками между борющимися здесь партиями. — В этом посредствующем положении, занятом ссыльными епископами на Востоке, Иларию принадлежит передовое место. Отправленный в изгнание императором Констанцием в 356 го-ду за отказ согласиться на осуждение Афанасия, Иларий пять лет провел в малоазийских провинциях, переходя из города в город, и был свидетелем его смятения умов и партий, какое вызвано было здесь проповедью аномэйства. Восточные епископы сначала поразили его внешним блеском своей жизни и переменчивостью воззрений; но его тонкий богословский ум и острая наблюдательность помогли ему исправить это первое впечатление, и он понял, что среди открыто арианствующих в восточном епископате есть не мало почтенных людей, не имеющих ничего общаго с арианством и уклоняющихся от никейскаго учения скорее по недоразумению или   непониманию, чем по злой воле. Догматическия распри Востока представились теперь ему в ином свете,—и вот чтобы ознакомить своих галльских друзей с истинным положением восточных дел, он в конце 358 года, т.-е., тотчас после победы омиусиан над аномэями, шлет им большое сочинение «о соборах», в котором подвергает обзору все догматическия партии Востока и дает их учению критическую оценку с точки зрения западнаго никейца.

Отношение Илария к восточным спорам самое терпимое. Пересматривая под ряд все символы, появившиеся из оппозиционных кружков со времени никейскаго собора,—Лукиановский символ, εκτεσις μακρόστιχος первую сирмийскую формулу, он находит, что заключающаяся в них доктрина—здравая, если только сомнительныя выражения их истолковать сообразно целям их авторов. Правда, эта множественность символов совсем незнакома Западу, но это не должно служить поводом к укору, потому что менее счастливый Восток постоянно обуревается ересями и не может избежать этой необходимости. Переходя затем к самым жгучим вопросам времени, поднятым омиусианством, Иларий предлагает своим читателямь крайне любопытный анализ вступивших в соперничество терминов : όμοιουσίος и ομοούσιος. С полною толерантностью, далекой от всякой западной притязательноети, Иларий оценивает достоинства и недостатки каждаго термина и предупреждает своих западных читателей, что и термин : ομοούσιος при неправильном употреблении может скрывать под собой ложныя мнения. Вообще он не такой талисман истины, чтобы без него совсем не могло быть правой веры. Напротив, троякаго рода заблуждения наблюдаются в применении к нему: или им обозначают безразличное единство субстанции Отца и Сына, уничтожая действительное бытие Сына, или под предлогом его, проповедуют разделение субстанции Отца, при чем Син является лишь частью Его, или понимают его, как указание на предсуществовавшую субстанцию, в отношении к которой Отец н Сын являются, как бы совладетелями. В правильном своем применении термин : ομοούσιος указывает на рождение Сына, подчинение Его Отцу и на подобие no природе (una substantia ox similitudine, non ex solitudine); т.-е., другими словами ομοοιςιος в своем надлежащем истолковании означает не что иное, как ομοιούσιος. Правда, некоторые придают последнему понятию смысл только приблизительнаго подобия, но обычное и библейское словоупотребление соединяет с ним другое значение. Подобие по природе обозначает собой не что иное, как равенство. В этом смысле оно имеет даже некоторое преимущество пред словом : ομοοισιος: «если произнесу единаго (unum), окажусь в подозрении, что учу о единичном существе (habet et unici suspucionem), если же выражусь, «подобнаго», то не окажется предмета для сравнения. Только подобие предполагает двух и означает единство, но не лиц, а рода (non personae unitatis, sed generi). Выяснив смысл соперничавших между собой терминов и установив между ними согласие, Иларий в чувстве глубокаго убеждения и братской любви обращается к восточным омиусианам. Называя их светом во тьме и лучом надежды за отпор, данный им аномэйству, он констатирует то положение, что между восточными и западными нет никакого различия в вере, и, требуя со стороны их взаимнаго признания термина: ομοούσιος старается предупредить все возможныя против него возражения. Все неправильныя толкования этого слова Иларий энергично отвергает, доказывая его полное соответствие другим выражениям,употребленным в ни кейском символе: «рожденный, не сотворенный», «из сущности Отца». Если омиусиане не признают слова: ομοούσιος потому, что оно не находится в Писании, то сами, употребляя: όμοιοίσιος не опровергаютъли отим самих себя? Савеллий и Павел самосатский, пользовавшиеся этим термином, несомненно еретики; но если все отвергать ради одного злоупотребления, то нужно отвергнуть и пользование св. Писанием, потому что кто из еретиков не злоупотреблял им ? И если слово: ομοού­σιος было бы осуждено 80-ю епископами в Антиохии, то его приняли и одобрили 318 отцов в Никее. истолкованное там благочестиво и признанное необходимым для отражения арианской ереси, почему это слово и теперь не должно иметь такого же значения? «Вы не ариане; зачем же, отвергая это слово, вы навлекаете на себя упрек в арианстве?.. Никейские отцы почили в мире; мы рукоположены ими и являемся их преемниками; смеем ли мы анафематствовать ту формулу, какую они утверждали?! Да не будет этого!»... Самое слово: όμοούσίος нe заслуживает никакого обвинения, коль скоро смысл его не нарушает истины. Ведь и ομοιούσιος может истолковано быть в превратном смысле; взятое в общем своем значении, как голое подобие, оно не говорит ни о равенстве, ни о единстве, и если оно в своем должном понимании и может быть одобрено, то не будет отвергать и ομοούσιος. Нужно собраться вместе и сообща разсудить о спорных терминах, чтобы не устранялось и то, что хорошо установлено (ομοιούσιος) не отвергалось т о, что худо понимаетея (ομοούσιος). В области примирительных стремлений далее Илария идти было некуда; можно сказать, что для Запада Иларий выполнил то, что гораздо позднее было сделано каппадокийцами для Востока.

Столь же радостно, хотя и несколько позднее, приветствовал начавшийся на востоке поворот и старый repott никейскаго дела, Афанасий. Находясь с 356-го года в изгнании, он, однако, не терял связей с текущей жизнью, зорко следил за совершающимися в ней событиями и, как мы видели, вероятно, присутствовал на селевкийском соборе. Возможно, что памятная записка Василия вполне была и неизвестна ему, но важное зна-чение и суть ея он понял и, оживленный надеждой на лучшее будущее, одинокий изгнанник решил, что теперь настала пора протянуть руку дружбы своим старым консервативным врагам. Подобно Иларию, в особом сочинении о соборах, Афанасий делает обзор всех главных фактов борьбы против никейскаго символа, начиная с Фалии Ария и кончая селевкийским собором и победой омийства. Последния события, совершившияся на соборах ариминском и селевкийском, вызывают у него осуждение и негодование. He было никакой надобности в общем вселенском соборе, задуманном Констанцием : тем мене следовало делить его на два собора. Подвергнув осмеянию датированную веру, он в хронологическом порядке перечисляет все изложения, изданныя противниками, но не с тем, чтобы, подобно Иларию, показать их относительную ценность,   но чтобы воспользоваться их множеством и разнообразием, как фактической сатирой. Здесь сказывается не спокойный наблюдатель, а непосредственный участник, который сам пережил все события и много перенес от них. Зато с облегченным чувством он останавливается на омиусианах, которые принимают все, написанное в Никее, сомневаются же только относительно термина «единосущный».«С людьми, подобными Василию, не нужно обходиться как с врагами, а следует считать их братьями, которые разнятся от нас только одним словом, но мыслят так же, как и мы». Если они учат, что Сын есть премудрость, вечное сияние Отца, жизнь и рождение сущности Его, то они признают то же, что содержится в слове «Единосущный» потому, что «рождение» и «единосущие» имеют один и тот же смысл. Их собственный термин : ομοιούσιος сам по себе не исключает мысли о твари: «подобные по причастию, не по самой истине, называются подобными, a пo подобию истины, так что оно может быть и отнято от них,а это приличествует только тварям», но с прибавкой слова «из сущности» он значит то же, что и ομοούσιος. Он обращается к ним, как к возлюбленным братьям, подвергает подробному разбору все возражения против : ομοούσιος, предъявляемыя на Востоке и путем филологическаго анализа, показав превосходство слова ομοούσιος пред ομοιούσιος, убеждает их не сражаться с тенью и выражает полную уверенность, что рано или поздно, но иеизбежно омиусиане примут это слово, составляющее опору их собственнаго учения.

Итак, оба вождя никейцев, Иларий на Западе и Афанасий на Востоке,—открыто признали православие убеждений новой омиусианской партии, возникшей на Востоке в борьбе с аномэйством, и радостно пошли навстречу ей. Прежния взаимныя подозрения разсеялис, и при первом откровенном обмене мыслей старые противники сделались друзьями, только слово „ ομοούσιος "   все еще стояло на пути к полному примирению, но и сомнения, соединенныя с ним, значительно ослаблены, отчасти признанием со стороны Илария права возставать против него, а отчасти и еще более подробным и основательным опровержением Афанасия возражений, предъявленных к нему. Слияние омиусиан с никейцами в теории совершилось таким образом к концу правления Констанция, но пока во главе империи стоял император, ненавидящий никейский символ, и вожди никейцев, находившиеся в изгнании с 356 года, лишены были всякаго участия в церковных делах, это слияние не могло состояться фактически и обнаружиться на практике в действительном присоединении омиусиан к никейцам. Правда, сильный отзвук совершившагося вь теории сближения сказался уже и при Констанции. На соборе в Селевкии исаврийской в 359 году, как мы знаем, некоторые из восточных епископов, в противовес аномэйским выходкам Акакия и Евдоксия, открыто примкиули к никейцам, став под защиту их термина: έκ ουσίας,   при чем Иларий пуатьеский, вождь западных никейцев, оффициально был принят в церковное общение.- Но этот внезапный порыв в сторону никейскаго символа вызван был не столько сознательным пониманием его ценности, сколько желанием дать отпор надвигающемуся на церковь аномэйству. События, совершившияся в Константинополе после селевкийскаго собора, еще более содействовали этому движению Востока в сторону никейцев ;   податливосгь главарей омиусианства, пожертвовавших своей отличительной формулой ради сохранения кафедр, уронила кредит их в глазах лучших консерваторов Востока, и люди, дорожившие верой, ждали только удобнаго мо-мента, чтобы формально присоединиться к никейцам. Такой момент и наступил в царствование Юлиана, когда правительство отняло свою нагнетающую руку, и возвратившиеся никейцы получили возможность заявить свое слово по поводу церковных затруднений. Теперь настало время положить прочное начало к фактическому объединению лучших церковных сил Востока с ниикейцами, и это великое дело выполнено было на соборе в Александрии, устроенном Афанасием в 362 году тотчас после своего возвращения.

2. Александрийский собор в 362 году принадлежит к числу наиболее замечательных соборов эпохи арианских движений. Значение его можно определить так : он подвел итоги всей предшествующей работе богословской мысли по раскрытию учения о Троице, решил главнейшие и трудные вопросы, выдвинутые его временем, и глубоко повлиял на последующий ход событий догматической истории, преднаметив тот путь, по какому они направились. Но его главная заслуга состояла в том, что он воскресил для восточной половины церкви почти уже забытый здесь никейский символ и дал сильный толчек тому течению в рядах церковных деятелей Востока, которое в конце-концов привело их всех под знамя этого символа. — До сих пор, как мы знаем, все соборы, во множестве собиравшиеся на Востоке, преследовали одну цель—изгнать никейцев и устранить никейский символ, заменив его другими, более отвечающими восточному консервативному настроению. Благодаря поддержке двора и особенно насильственным мерам Констанция, эта цель, поставленная реакцией с самаго начала ея возникновения, близка была к своему осуществлению. За тридцать слиш-ком лет, протекших со времени никейскаго, собора, сошли один за другим в могилу все его современники—епископы, принимавшие в нем личное участие. Из очевидцев собора и непосредственных участников его на Востоке оетавался к 50-м годам IV века едва ли не один Афанасий, да и тот, управляя отдаленным от Востока диоцезом, а с 356 года скитаясь в изгнании по пустыням египетским, лишен был всякой возмож-ности сделать что-нибудь для возстановления авторитета защищаемаго им собора. С 350 года, т.-е. в течение последних десяти лет царствования Констанция,   на Востоке не было ни одного никейца. В церковную практику, в богослужебное употребление символ никейский также проникнуть не успел. Возможно, что и сами отцы перваго вселенскаго собора, составляя символ в опровержение арианства, не имели в виду вводить его в общеобязательную литургическую практику, смотрели на него не как на εκτεσις πιστεως в собственном смысле, а как на μάθημα т.-е. образец учения, а не веры, каковое название действительно и прилагается к нему в некоторых древних источниках. Можно допустить далее, что для употребления, напр., при крещении он был и неудобен, потому что не содержал в себе необходимых членов веры, встречающихся во всех кре-щальных символах, как -то исповедания единой церкви и единаго крещения, воскресения мертвых и будущей жизни. Тем не менее, при более благоприятных условиях для своего утверждения в церкви, он необходимо должен был если не целиком, то в главнейших своих терминах, по крайней мере в учении о Сыне Божием, воздействовать на крещальные символы и оставить в них следы. На самом деле, до 60-х годов IV-го века мы не находим в памятниках символьной литературы древности ни малейших признаков такого воздействия. За все это время на Востоке при крещении, оглашении и богослужении продолжают применяться местные символы и если они дополняются в своей догматической части, то источником дополнений является не никейский символ, а символы, вышедшие из -под пера противников его. Наглядным, даже поразительным доказательством этого пренебрежения никейским символом на Востоке служат уже известныя нам огласительныя поучения Кирилла иерусалимскаго, изданныя приблизительно около 348-го года. В основу своего катихизиса веры Кирилл полагает не символ, составлевкый в Никее, а крещальный символ своей иерусалимской церкви и—что особенно важно—даже в тех местах, где местный символ оказывался недостаточным для полнаго выражения веры, как, напр., в учении о Божестве Сына Божия, он обращается не к никейскому изложению, а к   εκτεσις   μακρόστιχος—многострочному символу и так называемой датированной веры. Таким образом, память о никейских отцах постепенно тускнела на Востоке и освященный их общим согласием символ недалек был от полнаго забвения.

В виду этого печальнаго положения никейскаго дела на Востоке эдикт Юлиана, возвращавший в свои города изгнанных защитников его, пришелся как нельзя более кстати. В первый раз после непрерывных преследований в течение долгаго царствования Констанция, никейцы получили возможность громко сказать свое слово в церкви, вслух всех заявить, что дело никейское не умерло, что единственно только вера, написанная в Никее, может служить надежной опорой мира и веры церкви. Отсюда понятно, почему Афанасий поспешил как можно скорее воспользоваться предоставленной ему свободой; в Александрию он прибыл 12-го февр. 362 года, а к августу месяцу здесь уже открылся собор, составившийся из съехавшихся сюда епископов —никейцев. Разгром, понесенный никейцами в правление Констанция, резко отразился на численном составе собора; явилось только 22 епископа, но все это были ветераны никейскаго дела, долгим изгнанием, потерей кафедр и страданиями засвидетельствовавшие искренность своего убеждения, pauci numero, tide integri, meritis multi, по выражению Руфина, «числом немногие, верой не поврежденные, заслугами обильные». Духовная мощь и сила веры, неоднократно проявленная ими, придавала их собранию особый моральный авторитет и должна была привлекательно действовать на людей, хромавших на обе ноги. Все другие поддалиеь искушениям и соблазну: ухажи-вали за двором, вмешивались в интриги, подделывались под общее настроение, вступали в компромиссы и изменяли веру. Одни только никейцы, несмотря на все невзгоды, твердо держали свое знамя, не склоняясь ни направо, ни налево, отвергая всякия сделки и с политикой и с совестыо. По сравнению с вождями реакции, не говоря уже об Акакии или Евдоксии, продававших свою веру за влияние при дворе, но и с более твердыми характерами в роде Василия анкирскаго или Евстафия севастийскаго, такия лица, как Афанасий или Евсевий верчельский, стоявшие во главе никейцев, о которых сама зависть не могла сказать ничего дурного, казались недосягаемыми нравственными величинами, — а они-то теперь и руководили занятиями александрийскаго собора.

Точных записей о заседаниях собора до нашего времени ни сохранилось; но мы имеем возможность с надлежащей полнотой воспроизвести вее главные моменты его деятельнсти, благодаря, во-первых, указаниям церковных историков и преимущественно Руфина,—затем, посланию к антиохийцам и к так называемому τόμος’ у александрийскаго собора, написанному самим Афанасием, в котором содержатся все важнейшия постановления собора и даются намеки на внутреннюю его историю,—и наконец, письму Аполлинария лаодикийскаго, послы котораго присутствовали на соборе, к Василию Великому.

Первым делом александрийских отцов было возстановление догматическаго авторитета никейскаго собора и ревизия его символа. Никейский символ был признан непоколебимым и неизменным образцом веры, «достаточным и самодовлеющим (ίκανά...   και αίτόρκη) для опровержения всякой нечестивой ереси и к охранению безопасностй и пользы церковнаго учительства». Такое воззрение на вначение никейскаго символа необходимо влекло за собой отрицательное отношение ко всяким другим вереизложениям, и александрийские отцы далее повторяют забытое и никогда не применявшееся постановление сардикийскаго собора: «во всем довольствоваться верой, исповеданной никейскими отцами, потому что она не имеет никакого недостатка и полна благочестия, и не должно составлять иного изложения, дабы написанное в Никее не сочли несовершенным». Вместе с тем был возстановлен и текст никейскаго символа, притом настолько твердо, что Афанасиева редакция его, сохранившаяся в письме к имп. Иовиану, написанном год спустя после собора, и доселе считается в науке наиболее надежной и достоверной. Вероятно, на это же время падает, без сомнения и составление списка епископов, присутствовавших на заседаниях в Никее, предпринятое Афанасием,одним из экземпляров коораго пользовался историк Сократ и который должен был сохранить имена никейских отцов на вечныя времена.

Но деятельность никейских отцов не ограничилась одним только этим : возстановив догматическое значение никейскаго символа, они вместе с тем выработали ряд мер, которыя должны облегчить переход. под знамя его бывших противников. В этом отношении был поставлен на очередь прежде всего тот вопрос : чего нужно требовать от возвращающихся от ереси и как их принимать: оставлять-ли их в преж-нем иерархическом сане или подвергать церковному покаянию, которое, по смыслу церковных канонов, навсегда лишало возвращающагося иерархической степени. Первый пункт решался сам собой. Раз никейский символ признан был достаточным и самодовлеющим исповеданием правой веры, то ясно, что от возвращающихся ничего большаго не должно было требовать, кроме согласия на этот символ и приложенныя к нему анафематизмы. В таком смысле и было сделано постановление. — Второй пункт вызвал разногласия: строгая партия никейцев под гнетом живых воспоминаний о причиненных противниками страданиях, требовала, что-бы все, запятнавшие себя каким -либо общением с еретиками, несмотря на покаяние, лишались иерархичеекаго сана. Но здесь еще раз сказалось величие вождей никейцев, умевших свои личные счеты подчинять интересам общаго дела: благодаря их моральному влиянию на соборе, достигнуто было, соглашение и решено приходящих из ереси принимать в том же сане. Это гуманное постановление, оправданное всей историей, устраняло одно из важных практических препятствий, мешавших успеху никейскаго дела на Востоке.

Главнейшим предметом, каким занялся александрийский собор, был старый вопрос о значении терминов. „оυσιа и „ύπόστασις". Тон Афанасия к антиохийцам дает понять, что и самая цель собора заключалась не в чем ином, как в примирении этих давнишних недоразумений. Несмотря на мрак, окружающий внутреннюю деятельность собора, источники еще дают возможность понять, что решение этого вопроса не прошло без горячих споров. Большинство членов собора состояло из представителей старшаго поколения никейцев, желавших упорно отстаивать старое воззрение на Троицу, как одну ипостась. Было, повидимому, предложено еще раз заменить никейский символ известной сардикийской формулой, провозглашавшей одну ипостась в Отце и Сыне. Молодая группа омиусиан энергично возстала против этой попытки. Она потребовала исключения самого слова: ομοούσιος из символа на том основании, что он не приносит никакой пользы выяснению дела вследствие неизвестности его эллинскому языку и замены его термином : όμοιος κατ ούσίαν для того, чтобы яснее выразить учение о трех ипостасях. На соборе поднялся шум ; омиусиан обвинили в том, что они учат о трех разобщенных, отчужденных и иносущных ипостасях и признают три начала и трех богов. С чувством собственнаго достоинства омиусиане отвергли это обвинение. Упрекнув старое поколение никейцев в том, что они допускают в Троице лишь одну ипостась и, уничтожая подлинное бытие Сына, сливают лица св. Троицы, они ответили известными положениями, взятыми из памятной записки Василия: «мы знаем Троицу не no имени только, но истинно сущую и пребывающую (άληθώς оυσαν   και υφεσtωσαν): Отца, истинно сущаго и пребывающаго, Сына, пребывающаго самосущным (άληθώς ενουσιο όντα) и СВ. Духа, пребывающаго и сущаго (νφεστώς και   ιπάρχων); не именуем трех богов или трех начал и отвергаем утверждающих это, исповедуя одно Божество и одно начало». Старшее поколение никейцев должно было оправдываться: оно заявило, что употребляя выражение «одна ипостась», оно отнюдь не хочет подражать Савеллию и отрицать истинное бытие Сына и св. Духа, предполагая, что Сын не самосущ (ανούσιος) и Дух св. безыпостасен (ανυπόστατος). Ипостась они понимают, как одну сущность, и пользуются этим термином для того, чтобы обезпечить тожество природы (την ταυτότητα της φισεως). Объяснения сторон собор нашел удовлетворительными; слово: ομοοίσιος в смысле: μία ύπόστασις и три ипостаси были признаны одинаково православными. Термин : ομοούσιος победил, но каждая партия осталась со своим пониманием его.

Последний вопрос, каким занялся александрийский собор, было выяснение учения о Св. Духе. Этот пункт обозначал собой новый поворот в догматических движениях времени. Никейский собор ограничился простым упоминанием о Св.   Духе (και εις το   αγιον πνεύμα), как необходимом члене веры, не входя ни в какия дальнейшия объяснения. За горячими спорами о Божестве Сына, занявшими первую половину IV века, учение о третьей ипостаси оставалось в тени. Правда, в многочисленных символах, вышедших из -под пера противников никейскаго собора, встречаются и более распро-страненныя формулы, чем никейская, но все оне не выходят за пределы стереотипных выражений, заимствованных из предания и чуждых всякой богословской спекуляции. Однако уже и за это время появляются, хотя и слабыя, попытки применить результаты, достигнутые в учении о Сыне, к Духу Св. Так постановления сирмийскаго консервативнаго собора 351 года знакомят нас уже с очень разнообразным рядом воззрений на Духа св.; здесь подвергаются анафеме те, кто а) Отца, Сына и Св. Духа считают одним лицом, б) кто Духа Св. Утешителя именует нерожденным, в) кто называет Его частью Отца и г) кто Отца, Сына и Духа исповедует тремя богами. Что же касается до богословской науки предшествовавшей эпохи, то общее правило, царившее в ней, можно выразить в таком тезисе: что сказано о Сыне, то нужно думать и о Духе. Оба великие учителя Ш-го века, Тертуллиан и Ориген, прямо переносят на ипостась Духа все те выводы, какие установлены и о существе Сына—Логоса. To же самое наблюдаем и в IV веке: арианство, учившее о тварной природе Сына Божия иДуха Св. могло понимать Его только, как творение и притом низшаго второстопоннаго разряда. Co стороны никейской на вопрос о Духе обратил внимание уже только в конце 50-х годов IV века св. Афанасий и в своих трех письмах к Серапиону тмуитскому дал исчерпывающее изследование оНем, ставшее образцом для последующих писателей. Предлежавшая ему задача облегчалась уже тем, что он направлял свое сочинение не против арианства в его чистом виде, a против тех, которые отступили от арианскаго учения о Сыне Божием, но только держались неправильных мнений о Духе, впадая, таким образом, в логическое противоречие. Аргументация Афанасия проста: если по свидетельству Писаний Дух представляеи Собой нечто самостоятельное в Св. Троице, если Он не может быть причислеигь к тварям, если Он обладает божественными свойствами и является источником освящения, делая других тварей причастными Божескому естеству, то Он «не отделим от Св. Троицы (I, 33)», «собственен ιδιον Сыну и Отчей сущности (I, 23. 25)», «составляет одно с Отцом и Сыном (I, 25)». Учащие о тварности Духа «разделяют и разлагают Троицу», подвергают опасности самое учение о Сыне (I, 3). В едином Бюжестве ничего не может быть чуждаго и инороднаго, и потому существует «одна святая и совершенная Троица, познаваемая в Отце, Сыне и Св. Духе (I, 2)».

Определение александрийскаго собора о Св. Духе, прошедшее также не без споров, составлено под непосредственным влиянием Афанасия. Оно слагается из двух половин : отрицательной и положительной: 1) прежде всего от желающих присоединиться требовалась анафема на утверждающих, что Дух Св. есть тварь и 2) затем признание, что «Дух Св. не отделен от сущности Христовой (§ 3)», «Духа—не чуждаго, но собственнаго сущности Сына и Отца и нераздельнаго с Ними (§ 5)». Послание свидетельствует, что присутствовавшие на соборе защитники «трех ипостасей» исполнили эти требования; однако то, что говорилось в Александрии, вовсе не было обязательным для всего Востока. Факты дальнейшей истории показывают, что даже основное требование о предании анафеме учения о тварноети Духа на практике не было исполняемо. Так мы увидим ниже, что послы лампсакскаго собора, пожелавшие войти в общение с папой Либерием, были приняты им лишь под условием исповедания никейскаго символа; о Духе же Св. не заходило и речи. Точно также и Василий Великий уже в 375 году формулирует постановление александрийскаго собора в таком виде: «если кто захочеть обратиться из арианской ереси, исповедуя веру, изложенную в Никее, такового принимать без всякаго ο нем сомнения, ссылаясь притом на письмо самого Афанасия. Тем менее авторитета могла иметь в восточных областях положительная часть александрийскаго постановления. Вопрос о Духе, как и вопрос о Сыне должен был еще стать предметом общецерковнаго обсуждения прежде, чем придти к окончательному решению.

Разсматриваемый в общем александрийский собор 362 г. должен быть отнесен к числу крупнейших фактов догматической истории IV -го века. Своим возстановлением авторитета никейскаго собора и провозглашением его символа неизменным образцом веры он оживил начавшую было тускнеть память о никейском деле и заставил многих глубже вдуматься в него. Α своим истинно христианским отношением к приходящим из ереси и особенно оффициальным признанием трех ипостасей он устранил важнейшее теоретическое препятствие к примирению, открыв свободную дверь для всех желающих возвратиться под знамя 318-ти отцов. Догматический вопрос он упростил до последней степени: он свел его к двум пунктам —к признанию никейскаго символа (т.-е. Божества Сына) и к отрицанию тварности Духа, облегчивши и отчасти преднаметив дальнейший ход богословской мысли. К несчастию, первая же попытка собора применить эти прекрасныя правила к делу окончилась полной неудачей и повлекла за собой неисчислимыя последствия, сказавшияся на всем протяжении второй половины IV века. To был «антиохийский вопрос», волновавший собой весь Восток.

3. Мы должны возвратиться несколько назад. 27 января 360 г., известный нам Евдоксий, епископ антиохийский, с кружком омиев во главе с Акакием, рас-поряжавшимся тогда судьбами восточных церквей, был приглашен в Константинополь и торжественно интронизирован на столичной каеедре, освободившейся после низложения Македония. Оказалась, таким образом, вакантной одна из важнейших епископий Востока, пользовавшаяся особыми преимуществами, оффициально подтвержденными первым вселенским собором. Эти привилегии, соединенныя с антиохийской кафедрой, влияние, какое оказывали совершавшияся в ней события на весь восточный округ, естественно, должны были вызвать у всех существовавших тогда партий страстный вопрос о том, на какое лицо падет честь занять столь видное место, а потому и выборы получили необычно торжественную обстановку. Сам император присутствовал на них ; съехалось много епископов, главным образом, из партии омиев : решено было устроить публичный диспут между соискателями на тему из Притч. 8, 22: «Господь сделал меня началом пути Своего», самую жгучую тему, на которой каждый богослов того времени мог показать силу своего таланта и свое догматическое направление. Первый говорил Георгий, представитель крайняго арианства (евномианства), вторым сам Акакий, изложивший омийское учение, третьим выступил Meлетий, бывший еп. Севастии; речь последняго встречена была продолжительными рукоплесканиями всего народа, и антиохийская кафедра осталась за ним ; но спустя месяц новый антиохийский епископ должен был удалиться с своей кафедры и его место занял Евзой, товарищ Ария.

Причину столь неожиданнаго и быстраго изгнания Мелетия церковные историки V века единогласно указывают в его учении об единосущии, при чем Феодорит точно отмечает, что поводом к этому обвинению послужила его речь, но в таком случае становится совершенно непонятным, почему Мелетий все-таки был избран на кафедру Антиохии и по крайней мере в течение месяца оставался епископом ея? Более точныя сведения, заимствованныя из современных делу документов, позволяют разъяснить эту задачу. Человек знатнаго происхождения, обладавший родовым имением «Гитасы» около Мелитены и отличавшийся широким светским и богословским образованием, Мелетий в первый раз появляется в истории около 359 года в недостаточно определенных известиях Епифания рядом с Акакием и с тех пор всегда действует в кругу омиев. После низложения Евстафия севастийскаго на мелитенском соборе, он занял кафедру севастийскую, но вследствие необузданности своих пасомых удалился на покой и жил около Берии. Но это не помешало ему принимать живое участие в обще-церковных событиях того времени; он присутствовал на соборе в Селевкии, и подписал исповедание, предложенное Акакием ; вместе с Акакием в известную ночь 1-го января 360 года он принял знаменитую никскую формулу и был в составе февральскаго заседания при низложении омиусиан. Но самое главное, мы и теперь еще имеем возможность читать его проповедь, произнесенную на антиохийском диспуте и по ней судить о догматических воззрениях Мелетия в самый момент избрания ею на антиохийскую кафедру. Проповедь проникнута строго консервативным характером и отвечает господствующему направлению времени. Проповедник не хочет обсуждать ничего спорнаго, началом и концом своей речи он ставит мир и существующий соблазн относит на сторону тех, которые ненавидят мир. Он предлагает держаться того, что получено от предков и оставить разсуждения о предметах, стоящих выше человеческаго разума. Но этими дипломатическими разсуждениями проповедник не ограничивается: прямая задача его речи и его собственныя убеждения заставляют его точнее высказать свой взгляд на природу Сына Божия. И здесь он очень осторожен. Крайнее арианство он ясно отрицает. Он называет Сына «рождением совершенвым и пребывающим от совершеннаго и пребывающаго в тожественвюсти, не истекшее от Отца..., но безстрастно и цельно происшедшее от Heгo», ипостастным и вечным Сыном». Но он не употребляет ни слова : όμοούσιος, ни термина: όμοιούσιος,   под этими категориями он не хочет подписываться; свою догматическую позицию он выражает в двух местах, называя Сына рождением, «подобным (ομοιον) Отцу и точным образом Отца» и даже просто «подобным Отцу». He трудно видеть, что здесь нет ни одной фразы, под которой не подписались бы омии и Акакий. Но если возведение Мелетия на антиохийскую кафедру со стороны Констанция и омиев вполне понятно, то не так легко объяснить причины удаления его. Несомненно, что этой причиной никоим образом не могла служить его проповедь. Повидимому наиболее верную традицию о пово-дах к изгнанию Мелетия передаеть Златоуст, упоминающий о многих экскоммуникациях, произведенных им в Антиохии. Первоначально омий по убеждению, но с некоторою наклонностью к омиусианству, Мелетий под влиянием обстоятельств времени и благодаря воздействию своей паствы, значительная часть которой держалась никейскаго образа мыслей, скоро и сам склонился на сторону единосущия. Сократ и Созомен одинаково замечают, что сначала Мелетий воздерживался от разсуждений о догматике веры и предлагал слушателям только нравственное учение, впоследствии же стал предлагать исповедание никейское и проповедывать единосущие. Эти слова обоих историков (или точнее их источника Сабина) и нельзя истолковывать иначе, как только в том смысле, что первую беседу Мелетия они зачисляют в область нравственных поучений, проповеди же с никейским содержанием относят к несколько позднейшему времени. В свою очередь Иероним подтверждает, что поводом, послужившим к изгнанию Мелетия, была внезапная перемена веры. To же усматриваеися и из послания Афанасия александрийскаго к антиохийцам. Собор 362 г. ни в каком случае не мог бы трактовать общину Мелетия, как вполне правоверующую, если бы предстоятель ея не выразил определенно своих отношений к никейскому символу. Но рядом с догматическими мотивами стояли и каноническия причины. Златоуст, Иероним и Епифаний упоминают о разных обидах, причиненных Мелетием своему клиру, хотя сущность этих обид установить трудно. По совершенно ясному сообщению Епифания многие из ариан (т.-е. омиев ) жалобами своими возстановили против Мелетия императора и «ночью», вероятно, во избежание волнений изгнали его из Антиохии. Это случилось, как мы видели, месяц спустя после избрания его.—Нестроения антиохийской церкви не ограничивались только этим. Рядом с приверженцами удалившагося в ссылку Мелетия и назначеннаго на его место Евзоя там существовала еще одна, хотя и небольшая, партия так называемых Евстафиан. После осуждения Евстафия антиохийскаго в 330 году большая часть его паствы при-соединилась к поставленным взамен его епископам, некоторые же члены ея отделились от большинства и составили отдельную общину, во главе которой ко времени алексайдрийскаго собора стоял пресвитер Павлин. Эта маленькая группа антиохийских христиан сумела сохранить себя неприкосноввнной от всех событий и переворотов, совершившихся на ея глазах со дней никейскаго собора до царствования Юлиана. Удер-жав в своем наименовании имя Евстаеия, перваго защитника никейскаго учения на Востоке, она осталась неподвижной и в истолковании его в смысле «одной ипостаси или сущности», какое оно получило в устах старшаго поколения никейцев, на Мелетия и его приверженцев, учивших о трех ишютасях, она искренно смотрела, как на тайных ариан. Но теперь совершившееся на александрийском соборе примирение «трех ипостасей» с одной «сущностью» давало повод надеяться, что обе партии антиохийских христиан ооединятся вместе под главенством одного епископа, признавшаго никейский символ. Одушевленный этой мыслию, Афанасий сам вместе с египетскими епископами хотел прибыть в Антиохию, чтобы своим личным влиянием и убеждениями устранить спорные вопросы и осуществить соглашение, достигнутое на соборе. Но церковныя нужды удержали его в Александрии, и собор посылает теперь в Антиохию известнаго уже нам Евсевия верчельскаго и Астерия, епископа Пвтры аравийской, как своих уполномоченных : они должны были «всех желающих быть в мире с намц, особенно имеющих собрания в старом городе (т.-е. мелетиан ), а также отступивших от ариавть, формально соединить с находящимися с Павлином, предложивши той и другой партии выполнить условия, определенныя на александрийском соборе, т.-е. исповедать никейский символ и отвергнуть тварность Духа. План Афанасия, повидимому, был таков : раз мелетиане формально засвидетельствуют свою готовность принять никейский символ, община Павлина должна будет признать их епископа Мелетия и составить вместе с ними одну церковь. Но какая-то злая ирония судьбы помешала осуществлению этого прекрасно выработаннаго плана, и он разрушен был одним ударом и притом со стороны лица, от котораго Афанасий всего менее мог ожидать чего-либо подобнаго... To был Люцифер каларийский, известный противник императора Констанция на Медиоланском соборе, находившийся в ссылке в верхней Фиваиде. Возвращаясь с места изгнания на основании эдикта Юлиана, он получил от встретившагося ему Евсевия верчельскаго предложение поспешить в Александрию для обсуждения церковных нужд, но на собор не пошел и, послав туда в качестве своих легатов двух диаконов, сам отправился в Антиохию, находя свое присутствие   здесь более необходимым. Здесь встретил овть, несомненно, никейскую общину, стоявшую под управлением Павлина, общину в старом городе и омийскую общину Евзоя; недолго думая, он посвятил в епископы пресвитера Павлина. Разсматриваемый с точки зрения тогдашних отношений, этот поступок Люцифера отнюдь не предста-влял чего-либо страннаго: до Евзоя и его общины ему не было никакого дела; что касается до Мелетия и, его приверженцев, то до постановления александрийскаго собора кто мог знать, что с ними нужно вести себя иначе, чем с последователями Евзоя. Мы уже видели, что и на соборе в Александрии выступали люди, требовавшие, чтобы епископы противной партии, несмотря на исполнение всех предложенных им со стороны никейцев условий, лишались своего сана. Но, без сомнения, в этом никем неожиданном и необдуманном поступке, разрушившем все планы лучших людей того времени, проявилась и оригинальная личность Люцифера. Фанатик по характеру, с ограниченным умом, обнаруживавший непреклонную вражду против всякаго, думающаго иначе, чем он, в своих догматических убеждениях почти сближавшийся с савеллианством, Люцифер оказывался физически неспособен к какой-либо примиряющей политике; в учении о трех ипостасях он мог видеть только чистое арианство. Павлин как нельзя более подходил под его собственную догматику,—и дело было решено безповоротно. Когда Евсевий и Астерий пришли в Антиохию с посланиием александрийскаго собора, они нашли здесь взаимоотношения партий радикально изменившимися по сравнении с тем, как это предполагалось на соборе. Низложить Павлина они не могли: он рукоположен был энергичным защитником никейскаго собора и стоял в постоянных близких сношениях с Афанасием. Оста-валось примириться с совершившимся фактом ; не вступая в общение ни с той ни с другой партией, полный стыда и негодования на Люцифера, Евсевий удалился из Антиохии, обещая посодействовать созванию новаго ообора в целях упорядочения дел к пользе всех. Так печально закончилась первая попытка, предпринятая Афанасием, осуществить на практике единение между никейцами и возвращавшимися к союзу с ними бывшими их противниками, состоявшееся отчасти на александрийском соборе. Антиохийския несогласия не только не уменьшились, но еще более обострились. Поставление Павлина в епископы вырыло пропасть между старшим и младшим поколением никейцев, и потребовалось много труда и времени, чтобы сгладить эту пропасть и победить недоразумения, вызванныя этим фактом.

Едва александрийский собор успел закончить свои занятия, как Афанасий должен был отправиться в ссылку, изгнанный Юлианом за то, что осмелился обратить в христианство нескольких знатных александрийских дам. Но великое дело было совершено, и историческое значение его не зависело от личной судьбы Афанасия. Уже на самом соборе произошло присоединение некоторых бывших противников никейскаго символа, и, если умиротворение Антиохии не удалось, то успех в других церквах вознаграждал эту неудачу. Удалившись из Антиохии, Евсевий обходил восточныя церкви и путем убеждения и ознакомления с постановлениями александрийскаго собора приобрел на сторону никейцев некоторыя церкви; для Италии и Галлии то же сделал Иларий при своем возвращении из ссылки с Востока. Папа Ливерий, епископы македонские, ахайские, испанские и галльские повторили александрийское постановление на своих соборах. Еще нагляднее эти результаты деятельности александрийскаго собора сказались в следующее царствование.