Оп. в кн.: Памяти протоиерея Александра Меня. М.: Рудомино, 1991 г. Номер страницы после текста на ней. С о. Александром я познакомился летом 1984 г. и в течение последующих трех лет пять или шесть раз был у него дома, в пос. 'Семхоз , приезжая к трем и уезжая где-то около шести вечера, когда .возвращалась с работы Наталья Федоровна. Правда, я много раз был и в Новой Деревне, встречался с ним в Москве, но это были короткие встречи: здесь он, особенно в последние годы, был очень занят и окружен ожидавшими его людьми. Хотя эти часы общения оставили глубокий след в моей жизни, их, конечно, недостаточно для того, чтобы дать мне право писать воспоминания. И если я все же решаюсь на это, то по одной единственной причине: повод для нашего знакомства был не совсем обычным, и поэтому мой рассказ, быть может, добавит какие-то штрихи к портрету этого удивительного человека. В то время я переводил книгу Швейцера "Мистицизм апостола Павла", содержащую множество цитат из библейских апокрифов, и искал их русские переводы. Зоя Афанасьевна Масленникова рассказала о моих затруднениях о. Александру, он дал ей микрофильмы с нужными переводами, попросил прислать уже сделанную часть работы и некоторые другие произведения Швейцера, а когда перевод будет окончен, привезти ему один экземпляр. И вот мы с Зоей Афанасьевной стоим у калитки его дома. Не буду описывать свои первые впечатления, обаяние о. Александра, под воздействие которого я, разумеется, сразу же попал, излучаемую им доброту. Все это хорошо известно. Разговор быстро перешел на Швейцера, а тема эта, как мне представлялось, не очень подходящая для обсуждения с православным священником. Известно, что Швейцер, определяя христианство как мистицизм единения с Христом, требующий полной самоотдачи Ему и Его делу, считал исторического Иисуса человеком, убежденным, что конец этого мира (который Он представлял Себе в соответствии с позднеиудейскими эсхатологическими ожиданиями) — дело ближайших дней. Это весьма далеко от православной христологии; кроме того, я уже прочел книгу о. Александра "Сын Человеческий", где он недвусмысленно говорит, что концепция Швейцера неприемлема для христианского сознания. Однако во время этой первой встречи речь шла только об апостоле Павле. О. Александр сказал, что в посла- 173 ниях апостола Павла еще много неясного, например, до сих пор ведутся споры об истолковании многих мест Послания к римлянам. Я спросил о его отношении к швейцеровской концепции этого Послания. Он ответил, что концепция Швейцера кажется ему все-таки слишком жесткой, и я счел за лучшее не углубляться в эту тему. Но уже при второй или третьей нашей встрече, прочитав книги Додда и Еремиаса (которые он же мне и дал!), я осмелел и перешел в наступление. Я сказал, что трактовка Доддом слов Иисуса "Не успеете обойти городов Израилевых, как придет Сын Человеческий" (Матф. 10: 23) как действительно исполнившегося пророчества искусственна, что такого же мнения придерживается и Еремиас, и что книга последнего, хотя он этого явно не говорит, фактически подтверждает точку зрения Швейцера. О. Александр внимательно выслушал все это, но, против моего ожидания, не стал спорить и сказал: "Но ведь та или другая трактовка не предопределяет однозначно наши религиозные представления о Христе!" — и я, подумав, согласился. Он произнес всего несколько слов, но как это было сказано и, главное, как был воспринят мой ответ! Его тон был полуутвердительным, полувопросительным, в голосе не было ни малейшего оттенка поучительности. И когда я пробормотал что-то вроде: "Да, вы правы", — его лицо буквально просияло! Он радовался за меня, что я понял, что ему не нужно ничего доказывать, что в наших отношениях не будет этого "камня преткновения", — и это далеко не все из того, что я почувствовал в его взгляде и улыбке, но, к сожалению, не могу здесь описать, не обладая даром слова. Мне не раз приходилось слышать о терпимости и о широте взглядов о. Александра. Но ведь терпимость — это всего лишь готовность терпеливо переносить инакомыслящего. У него же было нечто совсем иное: дар почувствовать и понять душу другого человека, а поняв — полюбить его таким, каков он есть, пусть и не соглашаясь с ним. Так, он говорил мнеа что всегда относил Швейцера к типу людей, словно вырезанных из одного куска прочного материала, но сейчас, перечитав его "Автобиографию", понял, что дело не в какой-то особой цельности его натуры, а в "закрытости" этого человека: сомнения, слабость, тревоги, страдания — все это есть, но остается как бы за кадром. Он считал совершенно недостаточными религиозные установки Толстого и даже говорил мне, что его религия ближе к буддизму, чем к христианству. Но я видел, что он сочувственно относится к моим попыткам доказать, что в христианстве Толстого много ценного, что к нему были не- 174 справедливы. С интересом расспрашивал он меня о вышед-ем незадолго до того фильме о Толстом Сергея Герасимова. А когда я как-то сказал, что, начав изучать религиозные возрения Толстого и их эволюцию, понял, что этому мож-ю посвятить всю жизнь, он ответил, что это действительно к, что следуя за высоким духом, мы возвышаем и наши души. Да и вообще я заметил, что люди как таковые интересовали о. Александра больше, чем отвлеченные идеи. Он часто приводил подробности, которые мне поначалу казались несущественными, но чувствовалось, что ему они каким-то образом помогают многое объяснить в человеке. Помню, когда я восхищался книгой Еремиаса "Притчи Иисуса", он тоже сказал что-то одобрительное и неожиданно добавил: "Он был очень некрасивым человеком". Он любил рассказывать об о.Сергии Желудкове, о Надежде Яковлевне Мандельштам, о Тарковском в его школьные годы (они учились в одной школе). А с какой радостью говорил он о том, что, работая над Библейской энциклопедией (которую называл "словарем"), нашел сведения о некоторых русских богословах прошлого столетия и об их трудах, которые, в противном случае, могли оказаться навсегда забытыми. И сколько сил и времени он потратил на разыскание фотографий многих и многих людей, о которых писал в Словаре! Но и слово "широта" кажется слабым и недостаточным, когда я думаю об о. Александре. Я не видел ничего удивительного в том, что он хорошо относится к другим религиям и очень высоко ставит их выдающихся представителей, как, например, Ганди — ведь он считал эти религии этапами на пути к христианству. Была у него, разумеется, и иная широта — та, которая выражена в словах Христа: "Кто не против вас, тот за вас" (ЛК. 9:50). Мне же хочется сказать о другом. Во время одной из наших первых встреч речь зашла о Гоголе, и он сказал, что у него есть две любимые эпохи в истории России: первая половина XIX века и начало XX ("серебряный век" русской культуры), что он всегда с удовольствием читает все, относящееся к этим временам. " добавил: "Мне это совершенно не нужно для работы или каких-то других дел — просто для души!" Эта "незадан-:ость", "нефункциональность" казалась мне едва ли не са-юй удивительной чертой о. Александра — человека, глубо-;о сознававшего свою миссию и дорожившего каждой минуой и секундой отпущенного ему времени. Очень скоро я наружил, что наши встречи, собственно говоря, не носят делового характера. Собирая материал для Словаря, он попросил меня сделать несколько рефератов из книги Швей- 175 цера "История исследований жизни Иисуса". Разумеется, он вполне мог обойтись без них, особенно когда у него появилось английское издание этой книги. Мне кажется, он "заказал" мне эту небольшую работу просто для того, чтобы я чувствовал себя свободнее, находясь как бы "при деле". Он видел, какими жадными глазами смотрел я на книги в его кабинете, в том числе и на те, которые, быть может, не так интересовали других его гостей, и испытывал несомненное удовольствие, показывая их мне и давая читать. Перед тем, как написать эти строки, я попытался вспомнить, какие же книги я брал у него. Получился список почти из 30 наименований: от "Четвертого Евангелия" (не помню автора, кажется, Браун) до "Петербурга" А.Белого (в красивом издании, с золотым тиснением на корешке) и от Л. Шестова до переписки о. Сергия Желудкова. (Однажды я довольно бестактно рассказал ему, в какой ужас пришел один мой знакомый книголюб, узнав, что я даю читать тома из брюссельского собрания сочинений Вл. Соловьева. Ori засмеялся и сказал, что книгами, которые у него взяли и не вернули, можно былы бы заполнить большой шкаф от пола до потолка.) Последние два года, зная о его занятости, я уже не решался без крайней необходимости отнимать у него время. Но странное дело: даже не видя его, я ощущал как будто бы исходящую от него духовную поддержку. Когда в своих статьях и выступлениях он цитировал Швейцера или упоминал о нем, я был почти уверен, что при этом он вспоминал обо мне. От одного только сознания того, что в моей жизни есть этот замечательный человек, что я всегда могу увидеть его, обратиться к нему и, если понадобится, что-то сделать для него, жизнь приобретала новый смысл, становилась ярче и богаче. В конце 1989 г. я попросил его написать послесловие к швейцеровскому сборнику. Он охотно согласился. Но я видел, как с каждым месяцем уплотняется его время, он просил меня подождать сначала до Пасхи, потом до лета. Наконец в издательстве назначили последний срок, и я решил, что ничего не получится: у него оставались считанные дни до отъезда в отпуск, и каждый час был расписан. Но через несколько дней после его отъезда мне передали желанное послесловие. Не знаю, как и когда он смог написать его — наверное, ночью, за счет и без того коротких часов сна. Видимо, это была одна из последних его работ. Наверное, все, кто его знал, получали от него неизмеримо больше, чем он от них, и сейчас я испытываю запоздалое раскаяние, что не сделал для него даже того малого, что было в моих силах. 176 Однажды, года три-четыре тому назад, мне захотелось его видеть и я поехал, без всякого повода, в Новую Деревню. Увидев меня, он, как всегда, приветливо поздоровался и сказал: "А я как раз сегодня думал о вас!" — невидимо, прочитав на моем лице некоторую растерянность (я не был в Новой Деревне месяца два), с милой улыбкой "объяснил": "Это со мной бывает". С тех пор я видел и слышал его много раз: на лекциях, которые он читал с таким блеском, в храме, в деловой обстановке. Но когда я сейчас вспоминаю его, я прежде всего вижу эту улыбку и слышу обращенные ко мне — ко мне одному! — слова: "Это со мной бывает!" |
