Я, оказывается, «миснагед»! Не потому, что прадедушка Шломо Гольдберг виленский еврей, а потому «миснагед» означает «несогласный» (узнал из мемуара Теодора Шанина). То есть, диссентер, диссидент. Баба Яга против. Помню, как отец Стефано Каприо хохотнул, когда я зарегистрировал свой сайт — впервые — как кротов.нет (инфо тогда не было) — ну да, Кротов не может сказать «да». А что такое, по вашему, критическое мышление? Зато уж если я говорю «да», таки это «да». Виленские купцы, пишет Шанин, никогда не подписывали контрактов и векселей, считая это унизительным — я сказал «да», выше и сильнее ничего быть не может.
Вкусное из Шанина: он учился в ивритской школе, хорошо говорил на польском и русском, единственное — идиш почти не знал.
Шанин урождённый Зейдшнур, «Шёлковый шнур», но эту фамилию решительно не могли выговорить британцы, и он поменял на «Шани» («пурпурная нить» на иврите), добавив «н», потому что в Хайфе были Шанисы и Шани с другими буковками на конце, а он не хотел новых родственников.
Трагедия: когда семью арестовывали и высылали, младшую сестру решили оставить с дедом. Офицер, который арестовывал, посоветовал — погибнет в дороге, слишком маленькая, 4 года (Теодору — названному в честь Герцля — было 10 лет). Оставили. Погибла с дедом, как и все виленские евреи. Спустя 40 лет Шанин выступал в Вильнюсском университете, его спросили, откуда он так хорошо знает русский. Он ответил: «Я в этом зале единственный уроженец Вильнюса, а не приезжий». Наступила гробовая тишина, но через полминуты зал разрядился в истерическом смехе, включая Прунскене. Литовцев ведь не было в Вильно вообще, только поляки и евреи.
Семью Шанина везут в ссылку. У него, подростка, осталось в памяти:
«Поезд очень медленно проходил мимо совершенно пустой станции. Висела единственная лампа, которая качалась на ветру, и стояла женщина. В тяжелом таком кожухе, который у нас крестьяне носили. Вагоны словно дефилировали перед ней. И она крестила вагон за вагоном. Ясно, что она знала, куда нас везут. И ясно: она делала то единственное, что можно было для нас сделать. Спасибо ей».
Вот — настоящий еврей, а не всякие нынешние израильские, которые считают своим долгом плеваться при виде креста.
В Лодзи хоронили евреев-коммунистов, убитых польскими крайне правыми. Официальный представитель общины говорил, что требует защиты у польского правительства. Один из евреев вышел и сказал:
«От нас сказали, что мы просим защиты у польского правительства. Это ложь. Мы не просим ничего у польского правительства. Мы не хотим иметь ничего общего с польским правительством или с кем-либо из поляков. Все, что мы хотим, — это уйти поскорей из этой проклятой страны, и мы желаем ее народу, чтобы они горели и гибли, как горели и гибли наши семьи. Это все, что у нас есть сказать этой стране и этому народу».
Сразу после похорон смельчака отправили в Чехию, иначе ему бы не жить.
А вот из XIX века со слов матери:
«[М]ама часто вспоминала, что один из виленских профессоров, поляк, дворянин, протестовал против системы, согласно которой еврейские студенты должны были стоять в то время, как поляки садились. Профессор тоже перестал садиться и изо дня в день читал свои лекции стоя. Позже он спрятал у себя в имении несколько семейств еврейских и спас их этим. ... Но большинство, по-видимому, действительно не любили евреев, не зная их».
Когда евреи Лодзи узнали о создании Израиля, был праздничный митинг, отец Шанина сказал: «Израиль будет необыкновенной страной, царством мира и справедливости, потому что нас так мучили, потому что мы столько людей потеряли и теперь проявим миролюбие ко всем. И к меньшинствам тоже, подчеркнул мой отец».
А Шанин отправился в Палестину воевать — он понимал, что не будет никакого миролюбия, а будет человекоубийство, и хотел в нём участвовать. Он хотел мстить. Воевал. Потом прошло, после войны Судного дня Шанин понял, что Израиль встал на путь, на котором он и сейчас — мелкая восточная страна со всеми удовольствиями национализма и коррупции. И Шанин уехал.
Крайне интересное замечание о раннем Израиле:
«Выходцы из Германии были крохотным меньшинством в Израиле, но сыграли необыкновенную роль в его развитии. Мы их называли екес, потому что когда они говорили между собой (всегда по-немецки), то мы это слышали как «ек, ек, ек, ек, ек». Но очень уважали. Они были необыкновенно вежливы, по понятиям израильтян. Их иврит был другим, потому что он был полон учтивых слов. Они пришли к нам из другого мира, в котором Канта каждый знал и слегка цитировал…»
В 1968 года антисемиты критиковали студентов Парижа за то, что Кон-Бендит — немецкий еврей, а руководит французами. Студенты устроили демонстрацию, скандирую: «Мы все — немецкие евреи!» Но кто-то выкрикнул: «Кроме Шанина, он — польский еврей!» Шанину нравилась в 1968 году атмосфера юмора. В Шеффилдском университете студенты бастовали, Шанин был на их стороне, зашёл к бастующим и увидел, как они танцуют твист под «Интернационал». Хороший символ!
Итог 1968 года Шанин формулирует так:
«Общество в целом стало менее формальным, что было особенно заметно в Англии. Я галстука не надевал и раньше, но этим выделялся. Помню, я услышал, как моя секретарша объясняет кому-то, как меня узнать: он будет единственным человеком без галстука. Сегодня вид профессора без галстука лишь подтверждает, что он и впрямь профессор».
Читать его записки о России 1990-х немного грустно. Вложился в чёрную дыру.