Жан Бодрияр

Его: Символический обмен и смерть. Соблазн. Прозрачность зла. Америка.

Очерк о Бодрияре: Зенкин, 2000.

СИМВОЛИЧЕСКИЙ ОБМЕН И СМЕРТЬ

JEAN BAUDRILLARD

L'ECHANGE SYMBOLIQUE ET LA MORT

nrf

GALLIMARD

Москва

Добросвет

2000

ББК87.6 Б75

Издание осуществлено в рамках программы "Пушкин" при поддержке Министерства Иностранных Дел Франции

и посольства Франции в России

Ouvrage realise dans le cadre du programme d'aide a la publication Pouchkine avec le soutien du Ministere des Affaires Etrangeres francais et de l'Ambassade de France en

Russie

Перевод и вступительная статья С. H. Зенкина

Обложка С. Федотова

Жан Бодрийяр

Символический обмен и смерть. - М.: "Добросвет" 2000 - 387 стр.

ISBN 5-7913-0047-6

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр (род. в 1929 г.) сегодня является одним из известнейших мировых мыслителей, исследующих феномен так называемого "постмодерна" - новейшего состояния западной цивилизации, которое характеризуется разрастанием искусственных, неподлинных образований и механизмов, симулякров настоящего социального бытия.

В ряду других книг Бодрнйяра - "Система вещей" (1968), "О соблазне" (1979), "Фатальные стратегии" (1983), "Прозрачность зла" (1990) - книга "Символический обмен и смерть" (1976) выделяется как попытка не только дать критическое описание неокапиталистического общества потребления, но и предложить ему культурную альтернативу, которую автор связывает с восходящими к архаическим традициям механизмами "символического обмена": обменом дарами, жертвоприношением, ритуалом, игрой, поэзией.

Номер страницы предшествует тексту на ней

СОДЕРЖАНИЕ

С.Зенкин. Жан Бодрийяр: время симулякров ............................. 5

I. Конец производства ...................................................49

Структурная революция ценности........................................ 51

Конец производства........................................................... 5 б

Труд ..................................................................................... 60

Заработная плата .................................................................... 7 1

Деньги................................................................................... 7 3

Забастовка ............................................................................. 7 9

Политическая экономия как симулятивная модель .................. 88

Труд и смерть................................................................. 102

II. Порядок симулякров ................................................ 111

Три порядка симулякров .................................................. 113

Лепной ангел.................................................................. 115

Автомат и робот ............................................................. 119

Промышленный симулякр................................................. 122

Метафизика кода............................................................ 126

Тактильность и бинарность ............................................... 133

Гиперреализм симуляции .................................................. 147

Kool Killer, или Восстание посредством знаков..................... 155

III. Мода, или Феерия кода ........................................... 167

Легковесность уже-виденного ........................................... 169

Модная "структура"........................................................ 173

Плавающее состояние знаков ............................................ 177

" Влечение" к моде .......................................................... 179

Модификация пола ......................................................... 183

Субверсии неподвластна................................................... 189

IV. Тело, или Кладбище знаков ...................................... 191

Тело с меткой................................................................. 193

Вторичная нагота............................................................ 199

"Стриптиз" .................................................................... 204

389

Управляемый нарциссизм ................................................. 210

Иицестуозная манипуляция ...............................................213

Модели тела ..................................................................216

"Phallus exchange standard" ..............................................218

Демагогия тела ...............................................................221

Притча ........................................... 224

Рассказ Чжуан-Цзы о мяснике .......................................... 226

V. Политическая экономия и смерть ................................ 229

Выдворение мертвых....................................................... 231

Послежитие, или Эквивалентная смерть ...................................235

Замогильное гетто .................................................................235

Death power .........................................................................238

Обмен смерти при первобытном строе ................................ 241

Символическое/реальное/воображаемое ................................. 243

Непреложность обмена ..........................................................245

Бессознательное и первобытный строй .....................................247

Двойник и раздвоение ....................................................... 2 5 4

Политическая экономия и смерть .......................................260

Влечение к смерти........................................................... 266

Смерть у Батая ...............................................................276

Смерть моя повсюду, смерть моя в мечтах .................................284

Смерть точечная - смерть биологическая ................................284

Несчастный случай и катастрофа ............................................286

"Естественная" смерть........................................................... 288

Старость и "третий возраст" ................................................... 290

Естественная и жертвенная смерть ...........................................291

Смертная казнь .................................................................... 295

Шантаж безопасностью.......................................................... 310

Funeral homes и катакомбы .................................................... 315

Упразднение смерти ..............................................................317

Обмен болезни...................................................................... 319

Сексуализированная смерть, смертоносность пола ..................... 320

Смерть моя повсюду, смерть моя в мечтах .................................321

VI. Истребление имени Бога .......................................... 325

Aнаграмма ...................................... 327

Поэзия как истребление ценности ...........................................331

Конец анатемы ......................................... 341

Девять миллиардов имен Бога ................................................347

Воображаемое лингвистики ...............................................352

Witz, или Фантазм экономики у Фрейда ............................. 365

Антиматериалистическая теория языка ....................................380

По ту сторону бессознательного .............................................. 384

Жан Бодрийяр: время симулякров

Как у своих поклонников, так и у своих критиков Жан Бодрийяр пользуется репутацией уклончивого и двусмысленного мыслителя. Сторонники (особенно американские) "постмодернизма" сопровождают его имя религиозными эпитетами1, странно контрастирующими с его атеистическими убеждениями и фактически подразумевающими не столько веру, сколько право пророчески противоречить себе, высказываться неопределенно и безответственно. Поборники (особенно европейские) строгой научности ставят те же самые "вольности" в упрек Бодрийяру, объявляя его врагом здравого рационального мышления.

Даже если французский ученый и мыслитель действительно дает повод к подобной сакрализации (либо положительной, либо отрицательной - сакральное вообще характеризуется амбивалентностью), в его творчестве можно выделить текст, отличающийся вполне однозначной тенденцией; в нем автор ясно занимает позицию, формулирует то, против чего и за что он выступает в современной культуре. Это "Символический обмен и смерть", пятая книга Жана Бодрийяра (он родился в 1929 г.), вышедшая в 1976 году и занимающая пограничное положение в его творчестве: ею ознаменованы окончание

1 "Жан Бодрийяр выдвинулся как один из самых непримиримых теоретиков постмодерна. Он пользуется положением настоящего гуру во всем англоязычном мире [...]. Адепты Бодрийяра восхваляют его как истинный талисман нового постмодернистского мира, как импульс, питающий энергией всю сцену постмодернистской теории, как супертеоретика новейшей пост-современности". - Процитированные слова, в которых сами за себя говорят и термины "гуру", "адепты", "талисман", и молитвенное повторение на все лады волшебного слова "постмодерн", и магический образ "импульса, питающего энергией...", взяты практически наугад из Интернета (http://ccwf.cc.utcxas.cdu/~kellner/pm/ ch4.html), из рекламной аннотации к одной из современных американских работ о Бодрийяре. Реклама просто доводит до предельной концентрации атмосферу, реально окружающую французского мыслителя в мировых масс-медиа.

стеме вещей", но лишь в книге "Символический обмен и смерть" он получил если не строгую дефиницию, то во всяком случае внутреннюю структуру и систематическое место в ряду других понятий.

Понятие симулякра ("видимости", "подобия") - древнее, в европейской философии оно существовало начиная с античности3, причем обыкновенно включалось в теологическую схему репрезентации, сформулированную Платоном: имеется идеальная модель-оригинал (эйдос), по отношению к которой возможны верные или неверные подражания. Верные подражания-копии характеризуются своим сходством (с моделью), а неверные подражания-симулякры - своим отличием (от модели и друг от друга), но общим для тех и других является соотнесенность, позитивная или негативная, с трансцендентальным образцом. Эта платоновская теория симулякра была воссоздана Жилем Делёзом в статье "Ниспровергнуть платонизм", опубликованной в журнале "Ревю де метафизик э де мораль" в 1967 году, как раз за год до выхода первой книги Бодрийяра (а в 1969 году включенной под названием "Платон и симулякр" в книгу Делёза "Логика смысла"), причем воссоздана критически - Делёз выдвинул задачу "ниспровержения платонизма", то есть освобождения симулякров от привязанности к модели и их включения в чисто дифференциальную игру:

Проблема касается теперь уже не разграничения Сущности-Видимости или же Модели-копии [...]. Симулякр не просто вырожденная копия, в нем кроется позитивная сила, которая отрицает и оригинал и копию, и модель и репродукцию4.

Эта антиплатоновская программа у Делёза применялась к эстетике, художественному творчеству. Бодрийяр - в этом была новизна его подхода - спустил ее с небес на землю, перенес из сферы чистой онтологии и эстетики в описание современной социальной реальности: то, чего не мог помыслить Платон и к чему еще только стремятся современные художники в попытках подорвать платоновскую схему репрезентации, - это, оказывается, уже реализовано в действительности, которая в массовом количестве вырабатывает самодостаточные,

3 В нескольких книгах Бодрийяра приводится фраза о симулякре, приписанная Екклезиасту: "Симулякр - это вовсе не то, что скрывает собой истину, - это истина, скрывающая, что ее нет. Симулякр есть истина" (см., например: Jean Baudrillard, Simulacres et simulation, Galilee, 1981, p. 9); нетрудно убедиться, что у Экклезиаста ничего похожего не сказано, гак что эта фраза, равно как и слова "из книги пророка Даниила" в "Символическом обмене..." (наст. изд., с. 235), сама является своего рода симулякром библейской цитаты.

4 Gilles Deleuze, Logique du sens. Minuit, 1969, p. 302.

независимые от трансцендентных образцов симулякры и все больше формирует из них жизненную среду современного человека.

В "Символическом обмене..." Бодрийяр предлагает историческую схему "трех порядков" симулякров, сменяющих друг друга в новоевропейской цивилизации от Возрождения до наших дней: "подделка - производство - симуляция".

Симулякр первого порядка действует на основе естественного закона ценности, симулякр второго порядка - на основе рыночного закона стоимости, симулякр третьего порядка - на основе структурного закона ценности (нyаст. изд., с. 111).

В этой трехчленной схеме можно заметить асимметрию, связанную с неоднородностью объектов, которые становятся "моделями" для симулякров: если подделка (например, имитация дорогих материалов в платье или архитектурном убранстве) и производство (изготовление серийных, идентичных друг другу промышленных изделий) касаются материальных вещей, то симуляция, как о том говорит языковое употребление данного слова, применяется скорее к процессам (симуляция поступков, деятельности) или символическим сущностям (симуляция болезни и т.п.). Такая историческая эволюция симулякров любопытно напоминает личную эволюцию Жана Бодрийяра, который от социологической критики вещей постепенно перешел к критике абстрактных сущностей, циркулирующих в обществе. В его "Системе вещей" уже упоминался "симулякр природы", обозначающий Идею Природы и искусственно создаваемый в своем быту отпускником; или "фантазм сублимированной подлинности", симулякр Истории, столь же искусственно поддерживаемый в современном доме благодаря вкраплению в него кое-каких фрагментов старинного здания, разрушенного при его постройке5 ; в обоих случаях предметом симуляции являются абстрактные ценности (Природа, История), но опирается она все-таки на конкретно-вещественные, "поддельные" (то есть стадиально более ранние) элементы - яркую окраску предметов отпускного быта, старинные камни, сохраненные в стене новостройки. В "Символическом обмене..." акцент делается уже на чисто действенных аспектах симуляции, где нет ни вещи как таковой, ни даже вещества. Таков, например, симулятивный ответ при социологическом опросе:

[...] тест и референдум представляют собой идеальные формы симуляции: ответ подсказывается вопросом, заранее моделируется/обозначается им (наст. изд., с. 132).

5 См.: Жан Бодрийяр, Система вещей, М., Рудомино, 1995, с. 28, 66.

Чистое, неограниченное становление представляет собой материал для симулякров, поскольку оно уклоняется от действия Идеи, оспаривает одновременно и модель, и копию7.

В более близкую нам эпоху попытку преодолеть время как фактор становления, нарушающий устойчивость качеств и атрибутов, предпринял структурализм: его лозунгом была спациальность, перевод временных категорий в пространственные - будь то пространственность исследовательских конструктов (структур, таблиц и т.д.) или же лишенное временной необратимости, фактически пространственное толкование процессов повествования, понимания, литературной эволюции8. Именно к структурализму отсылает понятие "кода", которым регулируется, по Бодрийяру, новейшая форма симуляции (предыдущие фазы развития симулякров не имели такого обобщающего и вместе с тем специфического для них закона: в самом деле, "природный" и "рыночный" законы ценности, которыми они управлялись, вообще говоря, равно касались и симулякров, и реальных объектов). Код - главная категория структурной лингвистики и семиотики, позволяющая упорядочить и редуцировать, свести к квазипространственным формам "безумное становление". Первые работы Бодрийяра, особенно "Система вещей", создавались в момент высшего подъема французского структурализма и своим системным подходом отчасти вписывались в его методологию; выше уже сказано о перекличке "Системы вещей" с вышедшей годом раньше образцово-методологической монографией Барта о моде. Однако уже в той ранней книге Бодрийяра содержался любопытный эпизод, который можно рассматривать как имплицитную полемику со структуральным методом.

Как известно, в качестве одной из важнейших потребительских стратегий по отношению к вещам Бодрийяр рассматривает коллекционирование. Деятельность коллекционера - это не просто собирательство, но систематическая манипуляция вещами, их подчинение определенному комбинаторному коду; и вот в подобном психическом проекте автор книги раскрывает бессознательную попытку упразднить время:

Действительно, глубинная сила предметов коллекции возникает не от историчности каждого из них по отдельности, и время

7 Gilles Deleuze, op. cit.. p. 10.

8 См.: С.Зенкин, "Преодоленное головокружение: Жерар Женетт и судьба структурализма", в кн.: Жерар Женетт, Фигуры: Работы по поэтике, т. 1, М., изд-во имени Сабашниковых, 1998, с. 22-41.

коллекции не этим отличается от реального времени, но тем, что сама организация коллекции подменяет собой время. Вероятно, в этом и заключается главная функция коллекции - переключить реальное время в план некоей систематики [...]. Она попросту отменяет время. Или, вернее, систематизируя время в форме фиксированных, допускающих возвратное движение элементов, коллекция являет собой вечное возобновление одного и того же управляемого цикла, где человеку гарантируется возможность в любой момент, начиная с любого элемента и в точной уверенности, что к нему можно будет вернуться назад, поиграть в свое рождение и смерть9.

Ни здесь, ни вообще в тексте "Системы вещей" Бодрийяр ни словом не упоминает о структуралистской методологии; скорее всего, он и не думал о пей, когда анализировал психологию коллекционера. Однако ныне, ретроспективно рассматривая этот фрагмент в контексте методологических дискуссий 60-70-х годов, в нем можно увидеть своеобразную "пародию" на структурализм - на его попытку отменить, "заклясть" время, подменить его чисто пространственной (обратимой, "допускающей возвратное движение") комбинаторикой, которая лишь опосредованно обозначает опасно-необратимое биографическое время человека, подобно тому как "старинные" предметы в коллекции, будучи взяты сами по себе, обозначают или симулируют время историческое. В научном предприятии структурализма вскрывается регрессивное стремление человека современной цивилизации забыть о собственной смертности - как бы приручить, нейтрализовать ее, "поиграть в свое рождение и смерть". Эта методология оказывается сама вписана в порядок современного общества, из абстрактно-аналитического метаязыка превращается в прямое порождение объекта, который она сама же пытается описывать. Принимая сторону "кода", структурализм невольно вступает в сообщничество с симулякрами, создаваемыми этим кодом.

Но, расходясь со структуралистской методологией, Бодрийяр продолжает опираться на фундаментальные интуиции, из которых исходил структурализм. Его идея "послежития", призрачного существования как основы симуляции, по-видимому, восходит к "Мифологиям" Ролана Барта, к последней главе этой книги, где теоретически характеризуется феномен коннотации как производства "мифических" значений10. В каждом знаке имеется две инстанции - означаю-

9 Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 81.

10 Сюда же относятся и мысли Бодрийяра о семиотизации человеческого тела - от погребальных церемоний, помещающих тело умершего в плотную оболочку знаков, до семиотики стриптиза, прямо перекликающейся с соответствующей главой бартовских "Мифологий". Впрочем, и здесь Бодрийяр идет по пути "радикализации гипотез": если Барт анализировал стриптиз как знаковое "заговаривание", социальную интеграцию опасной стихии либидо, то, по Бодрийяру, сама эротическая привлекательность тела возникает именно как результат его социализации и семиотизации, нанесения на тело некоторой "метки".

щее и означаемое, но означаемое первичного, денотативного знака находится в двойственном положении: с одной стороны, оно представляет собой "смысл" этого первичного знака, а с другой стороны, образует "форму", означающее вторично-коннотативного знака ("мифа"). И вот как Барт анализирует эту двойственность:

[...] форма не уничтожает смысл, а лишь обедняет, дистанцирует, держит в своей власти. Смысл вот-вот умрет, но его смерть отсрочена: обесцениваясь, смысл сохраняет жизнь, которой отныне и будет питаться форма мифа. Для формы смысл - это как бы подручный запас истории, он богат и покорен, его можно то приближать, то удалять, стремительно чередуя одно и другое; форма постоянно нуждается в том, чтобы вновь пустить корни в смысл и напитаться его природностью; а главное, она нуждается в нем как в укрытии" .

"Отсроченная смерть" первичного смысла уподобляется вампирическому паразитированию "мифа" на теле первичного языка:

[...] миф - язык, не желающий умирать; питаясь чужими смыслами, он благодаря им незаметно продлевает свою ущербную жизнь, искусственно отсрочивает их смерть и сам удобно вселяется в эту отсрочку; он превращает их в говорящие трупы12.

Эта отсроченность позволяет вторичному знаку - и господствующему классу, который такие знаки производит, - порабощать первичный знак, а вместе с ним и общество, наивно пользующееся его "прямым" значением: словно в гегелевской диалектике Господина и Раба, первичный знак сохраняет продленную жизнь, но зато утрачивает собственную сущность, начинает значить не то, что является его собственным смыслом, а то, чего требует от него Господин. И Бодрийяр, прямо упоминающий этот знаменитый фрагмент из "Феноменологии духа" в своем "Символическом обмене..." (см. наст. изд., с. 102), в другом месте отчетливо связывает темпоральность "отсрочки" с возникновением и существованием любой власти - духовной и светской, господствующей и "оппозиционной":

11 Ролан Барт, Мифологии, М., изд-во имени Сабашниковых, 1996, с. 243.

12 Там же, с. 259. Комментарий к этим формулировкам см. в нашей вступительной статье к указанному изданию "Мифологий" Барта, с. 11-12, 27.

Все инстанции подавления и контроля утверждаются в пространстве разрыва, в момент зависания между жизнью и ее концом, то есть в момент выработки совершенно фантастической, искусственной темпоральности [...] (наст. изд., с. 273).

Церковь живет отсроченной вечностью (так же как государство - отсроченным общественным состоянием, а революционные партии - отсроченной революцией: все они живут смертью) [...] (наст. изд., с. 259).

Все эти абстрактно-онтологические суждения подкрепляются конкретным анализом общественного быта. Так, "отсроченность" как темпоральность симуляции13 уже являлась предметом анализа в "Системе вещей" в нескольких своих непосредственно социальных проявлениях. Во-первых, это уже упомянутое выше коллекционирование: коллекция всегда должна оставаться незавершенной, в ней обязательно должно недоставать какого-то предмета, и этот завершающий предмет (знаменующий собой смерть коллекции и, в некотором смысле, самого коллекционера), все время является отсроченным14. Во-вторых, это известный феномен запаздывания серийных вещей по сравнению с модным образцом:

[...] чистая серия [...] располагается совсем не в актуальной современности (которая, наряду с будущим, составляет достояние авангарда и моделей), но и не в давнем прошлом, составляющем исключительную принадлежность богатства и образованности, - , ее временем является "ближайшее" прошлое, то неопределенное прошлое, которое, по сути, определяется лишь своим временным отставанием от настоящего; это та межеумочная темпоральность, куда попадают модели вчерашнего дня [...] таким образом, большинство людей [...] живут не в своем времени, но во времени обобщенно-незначимом; это время еще не современности и уже не старины, и ему, вероятно, никогда и не стать стариной [...] серия по отношению к модели [...] представляет собой утрату времени в его реальном измерении; она принадлежит некоему пустому сектору повседневно-

13 Понятие "отсрочки" разрабатывалось и у других послевоенных французских мыслителей: в художественной форме - у Жан-Поля Сартра ("Отсрочка", 1945) и Мориса Бланшо ("При смерти", 1948), в спекулятивной форме - у Жака Деррида, чей термин difference, то есть "отсрочка-отличие", прямо упомянут в "Символическом обмене..." Бодрийяра. Представляется, однако, что именно интуиция, выраженная в "Мифологиях" Барта, имела определяющее значение для бодрийяровского понятия симуляции.

14 "[...] появление конечного члена серии означало бы, по сути, смерть субъекта, отсутствие же его позволяет субъекту лишь играть в свою смерть, изображая ее как вещь, а тем самым заклиная". - Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 78.

сти, к негативной темпоральности, которая механически питается отбросами моделей15.

Двусмысленное "послежитие" серийных вещей, уже оторвавшихся от "подлинности", сущностной полноты старинных вещей и лишь безнадежно догоняющих остроактуальное существование модных образцов, сопоставимо с тем отсроченно-посмертным псевдобытием, которым в "Символическом обмене..." характеризуются симулякры производства, общественного мнения, Революции, человеческой жизни и смерти как таковой или, скажем (в сфере художественного творчества), автоматического письма сюрреалистов, которое внешне решительно отменяет смысл, а на самом деле "только и живет ностальгией по означаемому" (наст. изд., с. 343). Серийная вещь застряла на полпути между реальностью и идеалом: реальность в ней уже отчуждена от себя самой, уже захвачена чуждым ей смыслом (ориентацией на опережающую ее модель), но никогда не сможет достичь идеальности самой этой модели. У "невещественного" же симулякра по определению нет материального тела, и для него позади остается уже его идеальная сущность, от которой он оторвался и которую он безнадежно стремится догнать. Линейная темпоральность материальных симулякров свертывается в петлю на уровне этих бестелесных подобий, захваченных бесплодным "коловращением репрезентации" (наст. изд., с. 149), головокружительной сменой сущности/видимости16, сравнимой с навязчивым повторением при неврозе. Ситуация безнадежной погони здесь усугубляется, так как это погоня за собой, за собственной тенью-моделью, фактически же - за "настоящей", символической смертью, которой "доживающего" лишает паразитирующая на нем социальная инстанция. В результате получается парадоксальная ситуация, которую Бодрийяр в одной из следующих работ обозначил как "прецессию симулякров" - предшествование подобий собственным образцам:

Территория больше не предшествует карте и не переживает се. Отныне сама карта предшествует территории - прецессия симулякров, - именно она порождает территорию [...]17.

15 Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 126-127.

16 Ср. бартовскую "вертушку" коннотативного знака, где "означающее постоянно оборачивается то смыслом, то формой, то языком-объектом, то метаязыком, то чисто знаковым, то образным сознанием" (Ролан Барт, Мифологии, с. 248).

17 Jean Baudrillard, Simulacres et simulation, p. 10. В этой формуле существенно употребление столь важного для бодрийяровской темпоральности глагола survivre: "Территория [...] не переживает [...]". При "нормальной" (платоновской) репрезентации модель "переживает" свое подобие, она в принципе долговечнее его; при тотальной симуляции реальность "переживает" лишь сама себя, переходит в состояние "послежития", которым и питается подобие.

В самом деле, если на "подделочной" и "производственной" стадии вещественные симулякры получались путем копирования некоторых реально существующих образцов, то на стадии "симуляции" образцов фактически нет - они отброшены в абсолютное прошлое "утерянных и никогда не бывших объектов", как характеризуется "реальное" в топике бессознательного у Лакана, или, что то же самое, маячат где-то в недосягаемом будущем "воображаемого"18. Прецессия симулякров равнозначна прецессии следствий, когда следствия возникают прежде причин; в современной экономике примером тому является коммерческий кредит, позволяющий приобретать и потреблять вещи, еще не заработав их, так что "их потребление как бы опережает их производство"19. И такое опережающее потребление, разрушающее причинность, связано, разумеется, со специфическим искривлением времени, как и в логике "послежития":

Невыкупленная вещь убегает от вас во времени, она никогда и не была вашей. И такое убегание вещи соответствует, на другом уровне, вечному убеганию серийной вещи, стремящейся настичь модель [...] Мы вечно отстаем от своих вещей20.

Во французском языке есть специальное выражение для головокружительно-безответственного наступления, безоглядного повышения ставок, симулирующего прогресс, - la fuite en avant, "убегание вперед". Наиболее очевидная в поведении азартных игроков, политиков, предпринимателей ("не сумел построить трансформаторную будку - начинай строить вокруг нее завод-гигант"), подобная "фатальная стратегия", как назвал это Бодрийяр в одноименной книге 1983 года, фактически работает и в масштабе всего современного общества, от материально-вещественных до абстрактно-институциональных его аспектов.

Однако "убегание вперед" может мыслиться не только в своей "слабой", асимптотической форме - в образе Ахиллеса, пытающегося нагнать черепаху; наряду с этим бесконечно медленным у него есть и бесконечно быстрый, "сильный" вариант - катастрофичес-

18 "Политическая экономия для нас - это теперь реальное, то же самое, что референт для знака: горизонт уже мертвого порядка явлений, симуляция которого позволяет, однако, поддержать "диалектическое" равновесие системы. Реальное - следовательно, воображаемое" (наст. изд., с. 86).

19 Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 132.

20 Там же, с. 131.

кое время экспоненциального роста или ступенчатой потенциализации. Бодрийяр еще в книге "Общество потребления" (1970) подверг критике оптимистическую идеологию "валового экономического роста"; а в "Символическом обмене..." он отмечает, что неконтролируемый и иррациональный рост происходит не только в собственно хозяйственной области:

Такую модель продуктивности - быстрый и неуклонный рост экономики, галопирующая демография, ничем не ограниченная дискурсивность - следует анализировать одновременно во всех ее планах (наст. изд., с. 334).

Параллелизмы в описании экономических, социальных и культурных процессов - вообще типичный исследовательский прием Бодрийяра, который еще начиная с книги "К критике политической экономии знака" (1972) стремился свести структуру и эволюцию современного общества к единой порождающей схеме. Например, безреференциальным знакам кибернетических систем соответствуют не обеспеченные устойчивым золотым стандартом, "плавающие" денежные знаки современных валют; лингвистический субъект - такая же небескорыстная историческая фикция, как и субъект экономический; лозунги освобождения производства от капитала и "раскрепощения" бессознательного - также однородные симулякры "революции". Нередко подобные аналогии подкрепляются лексической структурой французского языка: так, во французской традиции психоанализа отмечавшееся еще Фрейдом сходство материальной и "либидинальной экономики" (механизмов бессознательного) давно уже зафиксировано в полисемии слова investissement, обозначающего "вложение" как денег в предприятие, так и психической энергии в некоторый реальный или воображаемый объект21.

Поскольку разнородные по "материалу" симулякры обнаруживают глубокие структурно-стадиальные сходства, их развитие происходит не как постепенный и неравномерный взаимопереход, а как общая структурная революция - разные сферы общества меняются все вдруг, используя прежнюю форму как материал для симуляции:

21 По-русски второе значение термина еще с 20-х годов принято передавать словом "нагрузка", или "загрузка". В данной книге для сохранения семантической структуры понятия мы рискнули воспользоваться и в этом значении словом "инвестиция", тем более что Бодрийяр еще и обыгрывает этимологическую внутреннюю форму французского глагола: "[...] капитал облекает [investit] трудящегося зарплатой как некоторой должностью или ответственностью. Или же он действует как захватчик, который осаждает [investit] город; - глубоко охватывает его и контролирует все входы и выходы" (наст. изд., с. 70).

Каждая конфигурация ценности переосмысливается следующей за ней и попадает в более высокий разряд симулякров. В строй каждой такой новой стадии ценности оказывается интегрирован строй предыдущей фазы - как призрачная, марионеточная, симулятивная референция (наст. изд., с. 43).

Каждый новый порядок симулякров подчиняет себе предыдущий (наст. изд., с. 122).

Это и есть феномен, лишь бегло намеченный в "Символическом обмене..." и несколько глубже объясненный в книге "Фатальные стратегии":

Единственное возможное сегодня революционное изменение вещей - это не диалектическое снятие (Aufhebung), a их потенциализация, возведение во вторую, в энную степень [...]. В ходу сегодня уже не диалектика, а экстаз22.

Это очень важное разграничение, позволяющее понять не только логику симулятивной системы, но и двойственную позицию самого Бодрийяра по отношению к ней. Потенциализация принципиально отличается от диалектики: процесс развития современного общества при всей его конфликтности идет "уже не диалектически, а катастрофически" (наст. изд., с. 71), и "в итоге этого процесса не приходится ждать никакой диалектической революции, это просто разгонка по спирали" (наст. изд., с. 262). "Катастрофический" ход событий - чисто временное, а не логическое их развитие: в нем пет логической непрерывности, не происходит диалектического "снятия", так как отсутствует идентичность того, что развивается. Симулякр именно в силу своего нереального, "ненастоящего" статуса не обладает собственным содержательным ядром, которое могло бы конфликтно превозмогать само себя в ходе диалектических революций, - он представляет собой пустую форму, которая безразлично "натягивается" на любые новые конфигурации, так что "интеграция" предыдущей фазы симулякров, о которой упоминает Бодрийяр, ни в коем случае не должна пониматься по аналогии с гегелевским Aufhebung. "Снятие" возможно при развитии и взаимодействии самостоятельных сущностей - но какая же может быть диалектика в отношениях между цифрами или знаками дорожного движения, то есть между объектами сугубо условными, обретающими свое бытие только в соотнесении с кодом?

В этом смысле и следует понимать постоянные у Бодрийяра нападки на диалектику. В своей ранней "Системе вещей" он (как и

22 Jean Baudrillard, Les strategies fatales, Grasset, 1986 [1983], p. 46.

ранний Ролан Барт) еще допускал существование некоего "пулевого" уровня вещей - уровня технологической функциональности, не зараженной вторичными, социально-психологическими факторами и функциями; в этой книге темпоральность убегающей модели еще характеризовалась как "формальная идеализация процесса превосхождения"23, то есть некоторое искажение "правильного" диалектического процесса. Напротив, в позднейших книгах он не устает повторять, что диалектика - вредная иллюзия наподобие марксистской потребительной стоимости вещей, которая на самом деле есть лишь "вырожденная форма меновой стоимости"24 ; это миф "золотого века" политической экономии и орудие властного господства: "в истории мы наблюдаем торжество церкви и диалектики (включая диалектику "материалистическую")" (наст. изд., с. 267), радикальные же идеи типа фрейдовского "влечения к смерти" существуют только вне всякой диалектики:

Каждая наука, каждая рациональность живет столько, сколько длится этот раздел [между теорией и практикой. - С.З.]. Диалектика лишь формально упорядочивает его, но никогда не может разрешить. Диалектизировать инфра- и суперструктуру, теорию и практику, или же означающее и означаемое, язык и речь - все это тщетные попытки тотализации (наст. изд., с. 360).

Влечение к смерти необходимо защищать от любых попыток редиалектизировать его в рамках каких-либо новых конструктивных построений (наст. изд., с. 268).

Диалектика была способом мышления - и способом бытия и становления вещей - на стадии симулякров первого и второго порядка, еще сохранявших связь с вещами и их идентичностью. На нынешней, третьей стадии эта логика идентичности и подобия (репрезентации) сменяется логикой отличия и означивания (коннотации). В самом деле, коннотация, как ее описал вслед за лингвистами Копенгагенской школы Ролан Барт, являет собой квазидиалектическую процедуру, в ходе которой первичный знак интегрируется вторичным, как бы "снимается" им. Но - именно "как бы". Между первичным, "естественным", и вторичным, "мифическим" значением пет

23 Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 119-120.

24 См.: Jean Baudrillard, La gauche divine, Grasset, 1985, p. 21. Тем более ошибочно, утверждает Бодрийяр, ретроспективно проецировать эту современную иллюзию на первобытное мышление: "В первобытных обществах нет способа производства и вообще производства. " первобытных обществах нет диалектики, в первобытных обществах нет бессознательного" (Jean Baudrillard, Le miroir de la production, Folio Essais, 1994 (Galilee, 1973], p. 31).

никакого родства, второе не вырастает сколь угодно конфликтным образом из первого, а лишь механически присоединяется к нему извне; если уж искать виталистские параллели, то отношение двух знаков скорее походит, как уже сказано, на паразитизм или вампиризм. Таковы две принципиально отличных модели знако- и вообще формообразования, смена которых ознаменовала собой границу XIX и XX столетий в европейской культуре.

Последние два столетия диалектику обычно рассматривают как средство социальной критики. Так и бартовская модель коннотации, при всей ограниченности своей диалектики, открывает, казалось бы, перспективу преодоления знака-мифа - как в направлении его логической критики, с помощью метаязыка, так и в направлении его творческого "переигрывания", ремифологизации, включения в новую коннотативную схему. О таком полугипотетическом решении писал сам Барт, усматривая тому некоторые примеры в современной литературе (у Флобера в "Буваре и Пекюше", у Сартра в "Некрасове"):

[...] возможно, лучшее оружие против мифа - в свою очередь мифологизировать его, создавать искусственный миф; такой реконструированный миф как раз и оказался бы истинной мифологией. Если миф - похититель языка, то почему бы не похитить сам миф? Для этого лишь нужно сделать его исходным пунктом третичной семиологической цепи, превратить его значение в первый элемент вторичного мифа25.

Учитывая важность бартовских "Мифологий" в идейной структуре бодрийяровского "Символического обмена...", есть основание видеть в предисловии к этой последней книге прямую полемику с Бартом, хотя имя его здесь и не названо. Бодрийяр оценивает идею "превзойти систему в симуляции" (наст. изд., с. 45), то есть построить из социально наличных симулякров свои собственные, творческие и субверсивные:

Симулякрам третьего порядка следует [...] противопоставлять как минимум столь же сложную игру - а возможно ли это? [...] Может быть, изобретать симулякры логически (или алогически) высшего порядка, более высокого, чем нынешний третий, выше всякой детерминированности и недетерминированности - но будут ли это еще симулякры? На более высоком уровне, чем код, пожалуй, оказывается одна лишь смерть [...] (наст. изд., с. 44-45).

25 Ролан Барт, Мифологии, с. 262.

В игре надстраивающихся друг над другом подобий ("гиперреальности", "трансполитики" и проч.) господствующий строй симулякров в конечном счете всегда опережает своих критиков, и сколько они ни пытаются переиграть и низвергнуть его, их "революция "отстает на одну войну" от способа репрессии" (наст. изд., с. 211)26, - то есть при подобных попытках борьбы с симулякрами третьего порядка фактически воспроизводится, с запозданием на одну фазу, типичная темпоральность симулякров второго порядка, время вечного запаздывания! Бодрийяр и здесь "радикализирует" Барта, в отличие от него он лучше видит способность ложных подобий, во-первых, образовывать единую связную систему, а во-вторых, стремительно развиваться в режиме потенциализации, недиалектического самопреодоления, позволяющего им интегрировать, "перехватывать" любые оппозиционные - в том числе и симуляционные - проекты и семиотические коды. Впрочем, следует признать, что "сильный" режим симулятивной темпоральности сформулирован у Бодрийяра гораздо менее четко, чем "слабый" (соответственно нам здесь пришлось сделать значительно большие усилия для его реконструкции), и мы еще увидим, что в конечном счете это отразилось на идейной стройности всей его концепции и на ее статусе в культуре.

Логика симуляции делает неприменимой еще одну темпоральную схему, связанную с диалектической логикой, - эсхатологию. Бодрийяр понимает сущностную необходимость апокалиптических мечтаний для человеческого сознания: в то время как официальная церковь "живет отложенной вечностью", в народных верованиях всегда присутствует противоположное устремление: "Первоначально толпы христиан не верили в посмертный рай или ад; по их воззрениям предполагалось разрешить смерть коллективной волей к немедленной вечности" (наст. изд., с. 259). Но преодоление времени и истории, зафиксированное в эсхатологических мифах и ожиданиях, совершается системой симулякров на их собственный лад: "симулякры берут верх над историей", "ликвидируют пас вместе с историей" (наст. изд., с. 122, 94), подменяют настоящее историческое развитие "иллюзией конца". Это последнее выражение стало названием книги Бодрийяра

26 Ср. в позднейшей книге Бодрийяра: "Капитал - большой плут, он не играет в игру критики, то есть фактически - истории, он обыгрывает диалектику, которой удастся воссоздать его лишь задним числом, с опозданием на одну революцию". - Jean Baudrillard, Amerique, Grasset, 1986, p. 158-159. По словам Бодрийяра, именно США, с их исторической "беспочвенностью", являют собой особо впечатляющую картину экспоненциального развития всевозможных форм неподлинности: "Здесь вы без всяких усилий ощущаете это восхождение симулякра во все более высокую степень" (ibidem, p. 208).

(1992), в которой, как и в ряде других текстов тех же лет, обосновывается тезис, впервые прозвучавший еще в "Символическом обмене...":

[...] Страшный Суд уже происходит, уже окончательно свершился у нас на глазах - это зрелище пашей собственной кристаллизованной смерти (наст. изд., с. 321).

Нашим апокалипсисом является само наступление виртуальности, которое и лишает нас реального события апокалипсиса27.

Вместо "подлинной" трансисторической катастрофы - конца света - западная цивилизация последних десятилетий XX века живет ее ослабленно-симулятивными формами. Здесь и "возвратный ход" истории, реутилизирующей (наподобие моды, но уже в "серьезном" государственно-идеологическом регистре) собственное прошлое - от помпезного 200-летнего юбилея Французской революции до ретроспективных, запоздавших "на одну войну" попыток расчета с прошлым вроде судов над коллаборационистами и военными преступниками. Здесь и полная отмена реального развития и реальных событий в "реальном времени" современных систем информации - феномен, который позволил Бодрийяру в 1991 году объявить "несостоявшейся" войну в Персидском заливе, от начала до конца демонстрировавшуюся в режиме виртуальной реальности телекамерами Си-Эн-Эн28. Можно критически относиться к подобным суждениям - слишком частным, слишком поспешным, слишком связанным с политической злобой дня и, разумеется, труднодоказуемым; как бы то ни было, в них с провокативностью газетной эссеистики выражена парадоксальная темпоральность, в которой асимптотический вариант времени симулякров (современная жизнь как "послежитие") подчиняет себе даже такое катастрофическое событие par excellence, как Апокалипсис, - это Апокалипсис "уже состоявшийся". Бодрийяр даже предлагает... наслаждаться подобным оборотом вещей:

Наш Апокалипсис не реальный, а виртуальный. И он не в будущем, а имеет место здесь и теперь [...]. Такое обращение знака катастрофы является исключительной привилегией пашей эпохи. Это избавляет пас от всякой будущей катастрофы и от всякой ответ-

27 Jean Baudrillard, Le paroxyste indifferent, Grasset, 1997, p. 47.

28 См.: Jean Baudrillard, La guerre du Golf n'a pas eu lieu, Galiliie, 1991. К числу подобных симулякров современной истории относится и "разморозка Востока" в 90-е годы, по мысли Бодрийяра - псевдоисторическое псевдособытие, лишь имитирующее восстановление демократического строя с многолетним запозданием. См.: Jean Baudrillard, L'illusion de la fin, Galilee, 1992, p. 49-55.

ственности на сей счет. Конец всякому превентивному психозу, довольно паники, довольно мучений совести! Утраченный объект остался позади. Мы свободны от Страшного Суда29.

Итак, "состояние постмодерна" по Бодрийяру - это постапокалиптическое состояние, когда "приходит конец" историческим институтам, привычным человечеству по стадии "политической экономии", - производству, политическому представительству, революционному движению, диалектике...30; они не разрушаются насильственно, но незаметно заменяются подобиями, обозначающими их "в натуральную величину" и "в реальном времени". Порядок си-мулякров одерживает полную победу над реальным миром, поскольку он сумел навязать этому миру свое время симулякров, свои модели темпоральности.

Символическая альтернатива

"В "Символическом обмене и смерти" вы, если можно сказать, еще были социологом", - заметил журналист Филипп Пети в беседе с Бодрийяром. Тот живо возразил:

Нет, я никогда не был социологом в таком смысле. Я очень быстро отошел от социологии институтов, права, общественных структур, от всех тех подходов, которые зиждутся на понятии какой-то воображаемой социальности, трансцендентной настоящей социальности. Моим предметом является скорее общество, теряющее трансцендентность, где исчезает социальность и само понятие социальности...31

В этом диалоге хорошо схвачен проблематичный дисциплинарный статус Бодрийяра-ученого. Социолог по образованию, он сделал себе имя научным анализом потребления - объекта, который зачастую оставлялся в стороне серьезной, академической социологией и отдавался на откуп "прикладным", коммерческим, маркетинговым исследованиям. Но так было только у раннего Бодрийяра; его позднейшие занятия гораздо труднее охарактеризовать в рамках традиционной классификации наук, и за осторожно-извиняющейся оговор-

29 Jean Baudrillard, L'illusion de la fin. Galilee, 1992, p. 166, 169.

30 "Конец линейному характеру времени, речи, экономических обменов и накопления, власти"; "Конец труда. Конец производства. Конец политической экономии"; "Конец линейного измерения дискурса. Конец линейного измерения товара. Конец классической эры знака. Конец эры производства" (наст. изд., с. 42, 52, 000), и т.д. и т.п.

31 Jean Baudrillard, Le paroxyste indifferent, p. 76-77.

кой интервьюера ("вы, если можно сказать, еще были..."), за отмежеванием самого Бодрийяра от "социальности" как чего-то "трансцендентного" обществу скрывается, с одной стороны, изначальная двойственность социологического подхода к пониманию общества, а с другой стороны - конкретная политико-идеологическая ситуация 60-70-х годов, в которой работал автор "Символического обмена и смерти".

В социологии еще с конца XIX века, с зарождения этой науки, сосуществуют две тенденции, сравнимые с реализмом и номинализмом в средневековой философии. Согласно одной из них, представленной теориями Эмиля Дюркгейма, "индивид возникает из общества, а не общество из индивидов"32, то есть общество существует как первичная инстанция целого, через которую осуществляются, которой санкционируются любые индивидуальные представления и поступки его членов. Согласно второй тенденции, основоположником которой может считаться Макс Вебер, "ни общество в целом, ни те или иные формы коллективности не должны рассматриваться в качестве субъектов действия; таковыми могут быть только отдельные индивиды"33 . Средневековый вопрос о бытии общих понятий (универсалий) конкретизируется здесь в форме вопроса о бытии социума: является ли общество реальным субъектом исторического действия или же только условным исследовательским конструктом?

В 60-е годы эта абстрактно-научная проблема получила новое звучание в идеологии "новых левых". В "Символическом обмене..." Бодрийяр цитирует один из главных текстов этого идейного течения - "Одномерный человек" Герберта Маркузе, - где обрисован новый модус существования социальной инстанции, ее полное господство над сознанием современного человека, не допускающее никакого критического, диалектического преодоления:

[...] возникает модель одномерного мышления и поведения, в которой идеи, побуждения и цели, трансцендирующие по своему содержанию утвердившийся универсум дискурса и поступка, либо отторгаются, либо приводятся в соответствие с терминами этого универсума [... ]34.

Не пользуясь этим словом, Маркузе фактически описал здесь реальность симулякра - абстрактной модели, подчиняющей своему гос-

32 Раймон Арон, Этапы развития социологический мысли, М., Прогресс-Уннвсрс, 1993, с. 320.

33 П.П.Гайденко, "Социология Макса Вебера", в кн.: Макс Вебер, Избранные произведения. М., Прогресс, 1990, с. 13.

34 Герберт Маркузе. Одномерный человек, М., REFL-book, 1994, с. 16.

подству вполне реальные силы протеста и отрицания35. Это всеобъемлющая реально-фиктивная власть, которую англоязычные теоретики "новых левых", включая Маркузе, обозначили словом "Истеблишмент", а Жан Бодрийяр, ближе связанный с традицией структурализма, - термином "код". Код, истеблишмент, система симулякров - это и есть "трансцендентная" социальная инстанция нашего времени.

В условиях, когда "реализм", вернее псевдореализм социальных симулякров становится фактором тоталитарного господства, для критического, ангажированного социолога, каким был Бодрийяр, неизбежным оказывается воинствующий "номинализм": он должен не просто отстаивать, а вырабатывать, проектировать такие формы социального действия, которые бы не проходили через инстанцию "социального". У этого действия имеется и своя темпоральность - темпоральность обмена.

Обмен между социальными агентами всегда, еще со времен Макса Вебера, выдвигался как альтернатива привязанности индивида к системе, как возможность прямых, немистифицированных общественных отношений. В современной социологии радикализм понимания обмена прямо зависит от того, насколько учитывается в нем временное измерение. Так, Клод Леви-Стросе в своей структурной антропологии, генетически связанной с идеями обмена у племянника и ближайшего последователя Э.Дюркгейма Марселя Мосса, развертывает систему обменов (словами, дарами, женщинами), образующих первобытное общество и происходящих в структурно-логической сфере, вне непосредственно переживаемого времени; с этим связана резкая критика, которой подвергает его Бодрийяр в своем "Символическом обмене...", чувствуя, что за интеллектуалистскими и гуманистическими установками лидера французского структурализма может скрываться подчинение индивида социальной инстанции и редукция, упрощение и обуздание обменных процессов. Напротив, Пьер Бурдье в книге "Практический смысл" (она вышла несколькими годами позже бодрийяровской) оспаривает "объективистскую модель" Леви-Стросса и подчеркивает темпоральный аспект обмена даже в традиционных обществах, где никакие его институциональные схемы не действуют автоматически:

35 Новая императивная сила "магически-ритуального языка" этой системы, заключающаяся в том, "что люди не верят ему или даже не придают этому значения, но при этом поступают в соответствии с ним" (Герберт Маркузе, цит. соч., с. 135), в точности соответствует феномену "логики Деда Мороза", описанному у Бодрийяра в "Системе вещей" как механизм действенности рекламы -важнейшего социального института современной системы (см.: Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 137-138).

Ввести фактор неопределенности - значит ввести фактор времени с его ритмом, с его необратимостью, заменяя механику моделей диалектикой стратегий [...]36.

При "объективистском" подходе непреложными считаются, например, три обязанности, связанные с обменом дарами, - "давать, получать, возмещать"37, на самом же деле индивид может и уклониться от принятия дара (если считает его недостойным себя), и промедлить с его возвратом ("чтобы не стать оскорбительным, [дар] должен быть отсроченным и иным, - ведь немедленно отдариться в точности такой же вещью будет с очевидностью равнозначно отказу от дара")38, то есть в реальном обществе, пронизанном отношениями власти и чести, обмен представляет собой сложно ритмизованный процесс, и от чуткости человека к этому ритму зависит устойчивость его социального положения.

Именно такие субъективно переживаемые обмены, чреватые вызовом и риском для участников, ставящие их в конфликтно-силовые отношения между собой, и обозначаются у Бодрийяра термином "символический обмен". "Радикализируя" антропологию Марселя Мосса ("побивать Мосса самим же Моссом" - наст. изд., с. 42)39, осуществляя по отношению к ней свое "теоретическое насилие" (наст. изд., с. 42), он связывает символический обмен с процессами противоборства, ставкой в котором и возможным результатом которого является власть:

[...] символическое насилие выводится из особой логики символического [...] - из таких явлений, как обращение, непрес-

36 Pierre Bourdieu,Le sens pratique, Minuit, 1980, p. 170. В отличие от Бодрийяра Бурдье, как видим, не считает необходимым отказ от диалектики.

37 Марсель Мосс, Общества. Обмен. Личность. М., Издательская фирма "Восточная литература" РАН, 1996, с. 146 след.

38 Pierre Bourdieu,op. cit., p. 179. Ср. сходное рассуждение в поздней книге Бодрийяра, где ритуальное время обмена противопоставляется "реальному времени" современных средств коммуникации, с их установкой на мгновенную реакцию: "Правила коммуникационной сферы (интерфейс, незамедлительность, упразднение времени и дистанции) не имеют никакого смысла при обмене, где правилом является никогда не возвращать немедленно то, что подарено. Дар нужно возместить, но ни в коем случае не сразу. Это серьезное, смертельное оскорбление. Взаимодействие ни в косм случае не является мгновенным. Время - это как раз то, что разделяет два символических момента и задерживает их разрешение" (Jean Baudrillard, Le crime parfait, Galilee, 1995, p. 55).

39 И чуть ниже: "Принцип обращения (отдаривания) следует обращать против любых экономических, психологических или структуралистских толкований, которым открывает дорогу Мосс" (наст. изд., (. 42), - подразумеваются, конечно, концепции Леви-Стросса и вообще тенденция объективистской, атемпо-ральной трактовки обмена.

танная обратимость отдаривания и, наоборот, захват власти путем одностороннего одаривания [...]. Первобытный символический процесс не знает бескорыстного дара, ему известны лишь дар-вызов и обращение обменов. Когда эта обратимость нарушается (именно в силу возможности одностороннего одаривания, каковая предполагает возможность накопления и одностороннего перемещения ценностей), то собственно символическое отношение гибнет и возникает власть; в дальнейшем она лишь развертывается в экономическом механизме договора (наст. изд., с. 96).

Здесь видна вся сложность бодрийяровского понятия "символическое". Оно является социальной характеристикой, особым типом социального действия - и этим сразу отличается от лакановского термина "символическое", обозначающего определенный регистр психической деятельности (при том что два других, коррелятивных термина - "реальное" и "воображаемое" - употребляются у Бодрийяра в достаточно точном лакановском смысле). С другой стороны, оно отличается и от того смысла, в котором Леви-Стросе пишет об "эффективности символов", имея в виду символы, санкционированные социальной инстанцией, структурами коллективного сознания ("Фактически символическое просто принижается до воображаемого", - негодует по его адресу Бодрийяр. - наст. изд., с. 244). Символическое - это особая неустойчивая, конфликтная, еще-не-обретшая формы стадия знаковой деятельности, где обращению (в обоих смыслах этого русского слова, соответствующих французским circulation и reversion, то есть "непрерывное движение" и "обратный, возвратный ход") еще не поставлены препоны типа власти, цензуры, принципа реальности:

В первобытных культурах знаки открыто циркулируют по всей протяженности "вещей", в них еще не "выпало в осадок" означаемое, а потому у них и нет никакого основания или истинного смысла (наст. изд., с. 180).

Когда свободная "циркуляция" знаков закупоривается, то образуются "тромбы", сгустки власти, возникают феномены накопления и ценности40. В этот момент "символическое отношение гибнет"; его механизмы корыстно-односторонне используются властью,

40 Valeur - один из универсальных терминов, который у Бодрийяра (как, впрочем, уже и у Соссюра) работает в разных семантических полях: это и "стоимость" в Экономикс, и "ценность" в философии, и "значимость" или "смысл" в применении к языку, и даже "эффект" в эстетических конструкциях, таких как живопись... По-русски нет термина,-который был бы "общим эквивалентом" всех этих значений; в переводе данной книги, чтобы хоть как-то отметить их непрерывный взаимопереход, иногда приходилось использовать искусственные гибридные образования - например, "смысловая ценность".

социальной инстанцией, своими дарами она блокирует возможность ответного дара, включая высший дар, дарование жизни: "[...] власть, вопреки бытующим представлениям, - это вовсе не власть предавать смерти, а как раз наоборот - власть оставлять жизнь рабу, который не имеет права ее отдать" (наст. изд., с. 101-102). Сталкиваются два темпоральных механизма обмена: время свободного, неограниченного, хотя и ритмизированного "обращения" слов, поступков, даров и т.д., и отрицательная темпоральность остановленного времени, закупоренного обмена. А при современном, третьем порядке симулякров образуется еще и третья темпоральность, связанная с новейшим вариантом инстанции власти, - безразличная циркуляция симулятивных знаков, очищенных не только от референциальной привязки, но и от личностной "инвестиции". Это "прохладная" (Бодрийяр пользуется английским словом cool) манипуляционная деятельность, не чреватая более страстями, вызовом и риском; примером ее может служить манипулирование потребительскими вещами или же механизм современной моды:

[...] мода являет собой то уже достигнутое состояние ускоренно-безграничной циркуляции, поточно-повторяющейся комбинаторики знаков, которое соответствует сиюминутно-подвижному равновесию плавающих валют. В ней все культуры, все знаковые системы обмениваются, комбинируются, контаминируются, образуют недолговечные равновесия, чья форма быстро распадается, а смысл их не заключается ни в чем. Мода - это стадия чистой спекуляции в области знаков, где нет никакого императива когерентности или референтности, так же как у плавающих валют нет никакого устойчивого паритета или конвертируемости в золото; для моды (а в скором будущем, вероятно, и для экономики) из такой недетерминированности вытекает характерная цикличность и повторяемость, в то время как из детерминированности (знаков или же производства) следует непрерывный линейный порядок (наст. изд., с. 176).

Следует подчеркнуть: "ускоренно-безграничная циркуляция" представляет собой не символическое состояние, не возврат к безвластной, до-властной исходной стадии, по противоположное ей состояние симуляции: здесь власть кроется уже не в отдельных сверхценных, сакральных знаках, изъятых из свободного символического обращения, а в самом процессе "безумного становления" симулякров, подчиненных, однако же, формальному коду. Символический обмен, противоположный как властным запретам, сдерживающим обращение знаков, так и пустой, безответственной комбинаторной свободе, образует промежуточное, неустойчивое состояние социальности,

вновь и вновь возникающее в конкретных процессах взаимодействия людей и вновь и вновь разрушаемое, поглощаемое системой.

В своей следующей книге "О соблазне" Бодрийяр прямо обозначил это неуловимо-конкретное отношение как игру:

Создаваемая сю обязанность - того же рода, что при вызове. Выход из игры уже не является игрой, и эта невозможность отрицать игру изнутри, составляющая все ее очарование и отличие от порядка реальности, вместе с тем и образует символический пакт, правило, которое следует непреложно соблюдать, и обязанность в игре, как и при вызове, идти до конца41.

Роже Кайуа предложил классифицировать все многообразие человеческих игр на четыре разряда: Agon (состязательные игры), Alea (случайностные, "азартные"), Mimicry (подражательные) и Ilinx (экстатические)42. Ясно, что символический обмен представляет собой, по Бодрийяру, "агонистическую" игру, состязание, чреватое нешуточным противоборством, сравнимое с дуэлью. В то же время эта игра способна доходить до крайних пределов, до экстаза, оборачиваясь катастрофическим "истреблением" законов и установок социальной инстанции, самозабвенным головокружением от неостановимого и разрушительного обмена, подобного исследованному Моссом потлачу (жертвенному обмену у североамериканских индейцев). С другой стороны, порядок симулякров ведет против человека другую игру - "мимикрическую", подменяя реальности условными подобиями (даже капитализм, по мысли Бодрийяра, "всегда лишь играл в производство" - наст. изд., с. 95), а в современной цивилизации - также и "алеаторную", по только из нее все более улетучивается азартность межсубъектного отношения, как в электронных cool-играх с безличным компьютером43. Таким образом, исключительно частые в тексте "Символического обмена..." и несравненно более ред-

41 Jean Baudrillard, De la seduction, Galilee, 1979, p. 181.

42 См.: Roger Caillois, Les jeux et les hommes, Gallimard, 1967. Книга Кайуа, по-видимому, является важным источником бодрийяровской концепции символического обмена; к ней, помимо прочего, отсылают два важнейших понятия, которыми пользуется Бодрийяр, - "симулякр" (подражательные игры) и "головокружение" (экстатические игры); одна из глав этой книги так и озаглавлена: "Simulacre et vertige".

43 "Coolness - это чистая игра дискурсивных смыслов, подстановок на письме, это непринужденная дистантность игры, которая по сути ведется с одними лишь цифрами, знаками и словами (...]. Достигнув определенной фазы отрыва, они перестают быть средством коммуникации, товарооборота, они и есть сам оборот, то есть форма, которую принимает сама система в своем абстрактном коловращении" (наст. изд., с. 74).

кие в других книгах Бодрийяра слова и выражения с "игровой" семантикой ("разыгрывать", "отыгрывать", "играть роль", "правила игры", "ставить на карту", порой даже "функционировать" - по-французски jouer, "играть") - это не просто навязчивый "языковой тик", а выражение одной из глубинных интуиции, которой следует автор в своих идейных построениях. В высшей своей форме игра воплощает в себе всю конфликтность отношений между человеком и властью: Истеблишмент навязывает индивиду симулятивно-безответственную игру в Деда Мороза, в которого можно верить "понарошку" , а индивид пытается навязать своим богам агрессивно-разрушительную игру, принуждающую их к жертвенной гибели:

[...] наслаждение всякий раз возникает от гибели бога и его имени и вообще от того, что там, где было нечто - имя, означающее, инстанция, божество, - не остается ничего [...]. Нужна наивность человека западной цивилизации, чтобы думать, будто "дикари" униженно поклоняются своим богам, как мы своему. Напротив, они всегда умели актуализировать в своих обрядах амбивалентное отношение к богам, возможно даже, что они молились им только с целью предать их смерти (наст. изд., с. 344-345)44.

Еще в начале 70-х годов Бодрийяр проанализировал как образец агонистического обмена художественный аукцион - состязательную азартную игру, в которой катастрофически отменяются обычные категории "потребительной стоимости" (игрокам безразлично собственно эстетическое достоинство продаваемого произведения искусства) и "меновой стоимости" (аукционная цена взвинчивается вне всякого отношения к "нормальному" рыночному обмену художественных ценностей), зато имеет место своего рода аристократическая забава наших дней - соревнование в разрушительно-щедрых "тратах", аналог первобытного потлача. Существенно, что важнейшим атрибутом этого ритуального действа Бодрийяр называет словно восходящее к правилам классической трагедии единство места и времени:

Личностный характер обмена предполагает единственность его места - в торгах нельзя участвовать по переписке - а главное, конкретную уникальность процесса: важнейшим составным элементом аукциона является время, порядок следования, ритм, темп. В

41 Ср.: "Мы не верим в Бога, не "верим" в случай - разве что в банализированном дискурсе религии или психологии. Мы бросаем им вызов, а они - нам, мы играем с ними, а потому и не нужно, не следует в них "верить"". - Jean Baudrillard, De la seduction, p. 181.

смене повышающихся ставок каждый момент зависит от предыдущего и от взаимоотношения партнеров. Отсюда специфическое развертывание процесса, отличное от абстрактного времени экономического обмена45.

А в другом месте он высказывается еще радикальнее, говоря, что удовольствие от игры связано с "отменой времени и пространства"46 . Действительно, катастрофическая трата, заложенная в основе символического обмена, изымает его из длящегося профанного времени и помещает в мгновенно-взрывное, катастрофическое время жертвенной смерти, роль которой в жизни человека и общества Бодрийяр трактует вслед за Жоржем Батаем (критикуя и "радикализи-руя" также и его концепцию)47. В этом смысле он и противопоставляет два вида смерти - "быструю" и "медленную" (то есть "отсроченную", когда живой человек при жизни превращается в симулякр-"пережиток"). Скорая, насильственная смерть, смерть "не по правилам", установленным социальной системой, заменяется смертью жертвенной, разрушающей темпоральность системы и всю эту систему заодно:

Перед лицом простого символического "шантажа" (баррикады 1968 года, захват заложников) власть распадается: раз она живет моей медленной смертью, то я ей отвечу моей насильственной смертью. Потому-то мы и мечтаем о насильственной смерти, что живем смертью медленной. И даже одна эта мечта невыносима для власти (наст. изд., с. 106-107).

Смертельно-катастрофическую атемпоральность Бодрийяр обнаруживает не только в экстремальных явлениях вроде революции или террора, но и в поэзии. "Радикализируя" на сей раз анаграмматическую гипотезу Фердинанда де Соссюра, он утверждает: суть анаграмматического письма не в том, чтобы (как, возможно, полагал сам Соссюр) под прикрытием видимого текста стихов тайно выразить дополнительное сакральное означаемое, имя божества, а в том, чтобы, напротив, без остатка разрушить это имя по строгим правилам поэтической игры звуковых соответствий и перестановок:

45 Jean Baudrillard, Pour une critique de l'economie politique du signe, Gallimard, 1979 [1972], p. 133-134.

46 Jean Baudrillard, De la seduction, p. 204.

47 Батай, помимо прочего, рассматривал жертвенный "внутренний опыт" как противоядие от времени: "[...] весь ужас времени, который давит, рвет в клочья, изводит, в том, что оно воплощает собою саму непостижимость, которая и проглядывает во всякой веренице мгновении, как проглядывает и в нашем существовании, если мы не бежим от нес, паря в мнимостях знания" (Жорж Батай, Внутренний опыт, СПб., Аксиома, Мифрил, 1997, с. 25.5-256).

Символический акт состоит вовсе не в восстановлении имени бога, прихотливо проведенного сквозь текст поэмы [...]. Символический акт заключается вовсе не в этом "возвращении", ретотализации после отчуждения, воскресении идентичности [то есть не в диалектическом цикле отрицания отрицания. - С.З.]; напротив, он всегда заключается в исчезновении имени, означающего, в экстерминации термина, в его безвозвратном рассеивании - оно-то и делает возможной интенсивную циркуляцию внутри стихотворения (как и внутри первобытной группы по случаю празднества и жертвоприношения), оно-то и возвращает язык в состояние наслаждения [...] (наст. изд., с. 331).

Поэтический акт, понятый таким образом, противоположен "прохладным" играм современной кибернетизированной культуры; вместе с именем бога в нем рассеивается и сам код, так что "восстановленным" оказывается не имя, а та свобода символической циркуляции, которой оно некогда воспрепятствовало. В "Символическом обмене..." Бодрийяр в первый и последний раз столь отчетливо сформулировал программу систематического (а отнюдь не хаотического) "истребления имени Бога", то есть подрыва властной инстанции на уровне не повседневного быта, а поэтического творчества, "восстановления символического обмена в самом сердце слов" (наст. изд., с. 338). Программа эта была созвучна радикальным устремлениям группы "Тель кель", искавшей поэтический эквивалент революционного действия. Однако и здесь Бодрийяр, в целом сочувственно оценивая работы одного из ведущих теоретиков "Тель кель" Юлии Кристевой, осторожно отмечает в них опасность принять поэтическую негативность "за еще одну диалектику" (наст. изд., с. 358). Сам он интерпретирует "сжигание" языка в поэзии или в острословии иначе, в соответствии с недиалектическим характером современной социальной инстанции. Власть на уровне дискурса живет тавтологией ("императив тавтологии, это фундаментальное правило господства" - наст. изд., с. 88)48, и он противопоставляет ей неустранимую амбивалентность, "обратимость" смыслов, а также еще одно особенное понятие, выражаемое трудпопереводимым словом "разрешение" (resolution). Два его смысла, буквальный и абстрактный, тесно связаны, так что "разрешение" кризиса или проблемы стоит в одном ряду с "растворением" какой-либо субстанции. Еще инте-

48 Еще одна идея, восходящая к "Мифологиям" Барта, где тавтология названа в числе фундаментальных фигур "мифологической" риторики власти. У Бодрийяра гигантской тавтологией предстают симулятивные институты современного общества - производство ради производства, труд ради труда, человек - биологический человек, и т.д.

реснее, что двойственна и его оценочная окраска: с одной стороны, бесследное исчезновение, "разрешение" реальности происходит под действием современного порядка симулякров ("вместе с детерминированностью знака исчезает и вся его аура, даже самое его значение; при кодовой записи и считывании все это как бы разрешается" - наст. изд., с. 125; в моде "полностью разрешается" имитируемый ею мир исторических форм культуры - наст. изд., с. 167), а с другой стороны, то же явление служит эффективным оружием в борьбе с системой, в стратегии символического обмена и жертвенного разрушения:

Символическое - это не понятие, не инстанция, не категория и не "структура", но акт обмена и социальное отношение, кладущее конец реальному, разрешающее в себе реальное, а заодно и оппозицию реального и воображаемого (наст. изд., с. 241).

Поэтический текст - это образец наконец-то реализованного бесследного, безостаточного растворения частицы означающего (имени бога), а через нее и самой инстанции языка и, в конечном счете, разрешения Закона (наст. изд., с. 345).

[...]поэзия (или первобытный языковой ритуал) стремится не к производству означаемых, а к исчерпывающему истреблению, циклическому разрешению знакового материала [...] (наст. изд., с. 337).

Эффект "разрешения" - не в диалектической трансформации, а в легком, как бы волшебном исчезновении: "там, где было нечто [...] не остается ничего". Такая поэтическая аннигиляция вызывает ликующее чувство легкости и свободы: "Конец разделенности, конец кастрации, конец вытеснения, конец бессознательного. Полное разрешение, полное наслаждение" (наст. изд., с. 372); это даже не экстатическое, а эйфорическое переживание смерти, которое расходится с батаевским пониманием жертвы. Символический обмен, как и потлач, неотделим от изничтожения предметов обмена; при этом они теряют свою ценностную весомость (неважно, "потребительную" или "меновую") и улетучиваются в виде легких, бестелесных негативностей, призраков, "пережитков", которые, собственно, и обмениваются в радостном и вольном процессе циркуляции49. Это тоже симулякры - только симулякры как бы "прирученные"; подобными мнимостями можно перебрасываться, незаметно "разрешая" их тщательной поэтической манипуляцией.

49 Ср.: "Ничто не обменивается в терминах позитивной эквивалентности - по-настоящему обмениваются только отсутствие и негативность" - Jean Baudrillard, Le crime parfait, p. 103.

Все это выглядит довольно шатко и противоречиво, несмотря на несомненный радикализм и глубину бодрийяровской эстетики уничтожения, продолжающей традицию негативной эстетики Батая и Бланшо. "Разрешение" двусмысленно является фактором как господствующей системы, так и ее субверсии; символический обмен, с сетований на нехватку которого в современном обществе начинается книга Бодрийяра, присутствует в нем в рамках такого властно-престижного института, как рынок произведений искусства; то есть власть может опираться не только на остановку и отсрочивание смысла, но и на его "безумную", экспоненциальную циркуляцию. Задаваемая при этом темпоральность - циклическое время - тоже оказывается двойственной. С одной стороны, символический обмен разрушает "цикл ценности" (наст. изд., с. 339); с другой стороны, благодаря ему реализуется "обратимость времени - в цикле" (наст. изд., с. 42), и сам он представляет собой не что иное, как "цикл обменов, дарения и отдаривания" (наст. изд., с. 247); или, в другой формулировке, "это праздник - праздник восстановления цикла, в то время как дефицит порождает линейную экономику длительности; праздник восстановления циклической революции жизни и смерти" (наст. изд., с. 276).

Известно, что циклическое время может иметь различный смысл. В мифологическом "вечном возвращении" (и в знаменитой ницшевской интерпретации этого концепта) оно выражает собой закономерность хода вещей, соединяющей цикличность природы, выражаемую в календарных праздниках, с циклической завершенностью человеческой жизни. В позитивистском толковании оно обусловлено слепой статистической вероятностью: вещи повторяются наподобие комбинаций игральных костей, просто в силу того, что их число ограничено. Наконец, в современной цивилизации оно запрограммировано в структуре информационных систем, работающих по схеме "вопрос - ответ". Праздничная цикличность, опровергающая линейность буржуазного накопительства и взыскуемая Бодрийяром, относится к первому из этих типов; однако в современном обществе ведущей моделью цикличности является цикл моды: "В современную эпоху, по-видимому, одновременно утверждается и линейное время технического прогресса, производства и истории, и циклическое время моды" (наст. изд., с. 171). Предельной формой такой цикличности является бред навязчивых идей, который, по мысли Фрейда, выражает циклическое время влечения к смерти... Противопоставление этих разных видов циклической темпоральности так и осталось непроясненным, неразработанным в "Символическом обмене...".

Темпоральный характер имеет и еще одна бросающаяся в глаза слабость конструируемой Бодрийяром "символической альтерната-

вы" - настойчивая и, в общем, наивная апелляция к "первобытным обществам". Автор книги постоянно подчеркивает вредную исключительность западной цивилизации - причудливой аномалии, где "все не как у людей": "Ни одна другая культура не знает подобной различительной оппозиции жизни и смерти [...]" (наст. изд., с. 262); "необратимость биологической смерти [...] специфична для нашей культуры. Все другие культуры утверждают [...]" (наст. изд., с. 282); "в любом другом обществе это нечто немыслимое" (наст. изд., с. 316); "это ничем не умеренное применение языка для нас настолько "естественно", что мы его больше и не сознаем, а между тем оно отличает нас от всех других культур" (наст. изд., с. 333), и т.д. Но, противопоставляя этой выморочной цивилизации "первобытные общества" (да еще и делая это в жесткой полемике с антропологом Леви-Строссом, который, в отличие от него, годами изучал реальные первобытные общества "на месте"), он словно не замечает очевидной связи своих построений с традиционной для западной же цивилизации утопией "доброго дикаря", с мифом об идеальном, изначальном, доисторическом, довременном состоянии. А между тем еще до выхода "Символического обмена..." ему на это жестко указал, опираясь на предыдущую его книжку "Зеркало производства", Жан-Франсуа Лиотар в своей "Либидинальной экономике" (1974):

Бодрийяр слышать не желает о природе и природности [...]. Но как же он не видит, что вся проблематика дара и символического обмена [...] всецело принадлежит западному империализму и расизму, что вместе с этим понятием он унаследовал у этнологов и идею доброго дикаря, только чуть-чуть либидинализированного?50

И, напомнив процитированные выше слова Бодрийяра о том, что в первобытных обществах "нет производства, нет диалектики, нет бессознательного", Лиотар саркастически добавлял: "[...] тогда мы скажем, что нет и первобытных обществ"51.

В дальнейшем это вынужден был молчаливо признать и сам Бодрийяр. В его книгах 80-90-х годов ссылки на "первобытные общества" постепенно исчезают, да и вообще надежды на не-диалектическое преодоление современной цивилизации явно развеиваются. В "Символическом обмене..." прообразы такой альтернативы еще чудились ему то в прямом революционном действии ("обмен между тысячами людей, говорящих друг с другом в мятежном городе" [паст.

50 Jean-Francois Lyotard, Economie libidinale, Minuit, 1974, p. 130. 51 Ibidem.

изд., с. 339], - это, разумеется, ностальгический намек на Париж 1968 года), то в политическом терроризме, то в авангардной поэзии, то даже в бесхитростном самоутверждении чернокожих подростков, пишущих свои граффити на улицах Нью-Йорка, - полтора десятилетия спустя он вынужден обескураженно признать, что "в сущности, революция действительно произошла во всем, но совсем не так, как ожидали"52. Система симулякров сумела перемолоть, переработать попытки своей субверсии, сумела включить их в свой цикл потенциализации, и именно это "сильное" время симулякров, недостаточно продуманное в "Символическом обмене...", оказалось роковым для символической альтернативы.

* * *

Выше уже отмечалось, что в "Фатальных стратегиях" (1983) понятию диалектического становления Бодрийяр противопоставил понятие "экстаза" в том же смысле, хотя и в менее терминологически ответственном контексте, оно появляется уже и в "Символическом обмене...", в связи с гиперреалистическим искусством: "вместо объекта репрезентации - экстаз его отрицания и ритуального уничтожения: гиперреальность" (наст. изд., с. 147). Очевидна двусмысленность данного понятия, соответствующая двусмысленности "разрешения": "экстаз" выглядит как бы успешной симуляцией символического акта, "ритуального уничтожения" объекта53. Здесь уместно вспомнить еще один его смысловой аспект. Как известно, в философии Мартина Хайдеггера "экстазами" называются формы темпоральности54 , и Бодрийяр, конечно, знал и учитывал данное значение термина, так как в "Символическом обмене..." он сам (наст. изд., с. 266) цитирует ту же работу Хайдеггера и именно в связи с формами темпоральности (историчностью). Однако в его понимании "экстаза" именно что нет никакого временного смысла - речь идет о расползании, самовыпячивании объекта ("выступании сущего из себя", пользуясь словами Хайдеггера), который переходит всякие границы,

52 Jean Baudrillard, La transparence du Mal, Galilee, 1990, p. 12.

53 Ср. еще одну формулировку: "Экстаз характеризует переход бессодержательной и бесстрастной формы в чистое состояние, в чистую свою форму". - Jean Baudrillard, Amerique, p. 70.

54 "Мы именуем [...] феномены настающего, бывшести, актуальности экстазами временности. Она не есть сперва некое сущее, только выступающее из себя, но ее существо есть временение в единстве экстазов". - Мартин Хайдеггер, Бытие и время, М., Ad marginem, 1997, с. 329.

не претерпевая принципиального сущностного превращения; это "переход от роста к разрастанию, от целеустремленности к гипертелии, от органического равновесия к раковым метастазам"53.

Бодрийяр еще в "Системе вещей" отмечал сходный эффект на уровне обиходных предметов:

Вещи как бы болеют раком: безудержное размножение в них внеструктурных элементов, сообщающее вещи ее самоуверенность, - это ведь своего рода опухоль56.

Метафора раковой опухоли, слепо и бессмысленно разрастающейся субстанции настойчиво повторяется в работах Бодрийяра 80-90-х годов, характеризуя все новейшее состояние западной цивилизации, которая от реализации некоторого общего проекта (то есть от временной устремленности в будущее) перешла к бесконечному и атемпоралъному, отвлеченному от времени человеческого опыта дублированию своих "клеток". Такова "фрактальная стадия ценности"57 , которую Бодрийяр в 1990 году был вынужден добавить к трем первым стадиям, намеченным в "Символическом обмене...":

После природной стадии, рыночной стадии и структурной стадии наступила фрактальная стадия ценности [...]. На этой фрактальной стадии больше нет эквивалентности, ни природной, ни вообще никакой, есть только своего рода эпидемия ценности, повсеместные метастазы ценности, ее алеаторное распространение и рассеяние58.

На прежних стадиях развития западного общества имелись некоторые специфические субстанции, служившие всеообщим эквивалентом остальных; такой субстанцией были, разумеется, деньги - по также и лепнина в эстетике барокко, этот универсальный материал для имитации всех прочих, или же пластмасса в культуре современных вещей:

Лепнина позволяет свести невероятное смешение материалов к одной-единственной повой субстанции, своего рода всеобщему эквиваленту всех остальных [...]. Таким же чудесным человеческим изобретением стала и пластмасса - вещество, не знающее износу, прерывающее цикл взаимоперехода мировых субстанций через процессы гниения и смерти. Это внециклическое вещество, даже в

55 Jean Baudrillard, Les strategies fatales, p. 29.

56 Жан Бодрийяр, Система вещей, с. 104.

57 Фрактальность - термин, введенным математиком Бенуа Манделъбротом для характеристики алеаторных процессов и дробных объектов, состоящих из хаотически сцепленных мелких частиц.

58 Jean Baudrillard, La transparence du Mal, p. 13.

огне оставляющее неразрушимый остаток, - нечто небывалое, этот симулякр воплощает в себе в концентрированном виде всю семиотику мироздания (наст. изд., с. 114-115).

Тема пластмассы у Бодрийяра отсылает к соответствующей главе бартовских "Мифологий", и известно двойственное переживание этого "универсального" материала у Барта, уловившего в возможности столь легких универсальных подмен глубокий подрыв диалектики, блокировку процесса сущностного самопреодоления вещи59. У позднего Бодрийяра подобное ощущение еще более обострилось: теперь уже каждая субстанция, как материальная, так и символическая, "замещает" сама себя, становится "пластмассой", подозрительным симулякром себя самой. При таком фрактально-раковом развитии не остается никакого субъекта, который мог бы его помыслить и принять под свою ответственность, - все разрастается само собой, но как бы вне времени (или, что то же самое, в бесформенном "реальном времени") - ведь только субъект находится во времени, объект же как таковой, без субъекта, всегда пребывает лишь в пространстве. Симулирующему себя объекту можно поставить в соответствие лишь аморфного, тоже фрактального "коллективного субъекта"; но в философии не бывает коллективного субъекта - это понятие столь же противоречивое, как и коллективное Dasein.

Здесь коренится глубинный изъян бодрийяровского теоретического проекта - неопределенность его дисциплинарного, дискурсивного статуса. Во всех книгах Бодрийяра (неустойчивое исключение составляют разве что очерково-фрагментарные книги 80-х годов - "Америка" и "Cool memories") постоянно воссоздается точка зрения некоего коллективного "мы" - нигде не появляется взгляд единичного, экзистенциально ответственного "я"; если и упоминается "я", то обычно это типовое, категориальное "Я" психоанализа. Такой подход естествен для социологии и вообще для науки, работающей с объективированно-типическими представителями человечества и конституирующей сама себя как коллективный субъект познания. Но дело все в том, что Бодрийяр - это с особенной силой выражено на последних страницах "Символического обмена..." - резко чувствует неудовлетворительность научного познания, чьи предпосылки - произвольное препарирование действительности, разъятие теории и практики, формирование фиктивных субъектов экономики, лингвистики, психоанализа... Казалось бы, от этой критической констатации открывался путь к иному, философскому письму - но пет, поздние

59 См. об этом в нашем предисловии к "Мифологиям", с. 24.

книги Бодрийяра, с их расплывчато эссеистическим дискурсом, философичны лишь в смысле обобщенности рассматриваемых проблем. В них так и не сформировалась инстанция единичного мыслящего "я", сопоставимого с субъектом картезианского cogito, хайдеггеровским Dasein или с каким-либо другим "концептуальным персонажем", как определяют его Жиль Делёз и Феликс Гваттари60. Попытка Бодрийяра в 70-х годах сконструировать и утвердить схему "символического обмена" может рассматриваться как предприятие не только (разумеется) научное и не только социально-критическое, но и философское - как попытка стать философом, перейти от социологии на уровень философской рефлексии, "концептуальным персонажем" которой был бы субъект символического обмена, Игрок61, разыгрывающий свою жизнь и мысль в безжалостном потлаче, сжигающий и приносящий в жертву любые ценности, включая интеллектуальные ценности протеста.

С другой стороны, не является ли сам факт постановки в 90-е годы (у Делёза - Гваттари) вопроса о "концептуальных персонажах" философии симптомом того, что создание новых таких персонажей сделалось проблематичным, а то и вовсе невозможным? Недаром Жан Бодрийяр любит говорить, что "в тот самый момент, когда мы начинаем интеллектуализировать некий феномен, он как раз и исчезает фактически..."62. Философия веками размышляла о бытии, а в последние два столетия - также (и все больше) о небытии, но сегодня ей пришлось столкнуться с новым предметом, симулятивным псевдобытием. Каким может стать познающий субъект этой новой проблемы, способный осуществить себя во времени симулякров, -пока не совсем ясно.

* * *

Переводчик и автор вступительной статьи приносит благодарность Министерству иностранных дел Франции за помощь в библиографическом оснащении данной работы.

С. Зенкин

60 См.: Жиль Делёз, Феликс Гваттари, Что такое философия?, М.- СПб., Институт экспериментальной психологии - "Алетейя", 1998, с. 80-109.

61 В следующей книге Бодрийяра, "О соблазне" (1979), на роль концептуального персонажа пробовался также Соблазнитель - фигура скорее заемная, отсылающая к "Дневнику соблазнителя" Киркегора.

62 Jean Baudrillard, Le paroxyste indifferent, p. 42.