Это письмо написала моя бабушка Ольга Семеновна Гиндина, урожденная Голда Шломовна Гольдберг, ушедшая из богатой вильнюсской семьи, как мой дед ушёл из нищей машевской, ставшая эсеркой, матерью троих детей, учительницей. Они познакомились в институте Бехтерева, который оба закончили в 1917 году. В 1945-м ей было без малого 53 года. Жила она в Москве, в коммуналке на Клинической (прямо у клуба «Каучук», около дома, где жил и умер Грушевский). Дедушка в это время был в Тамбове, возглавлял огромную систему госпиталей, где работал под его началом и св. Лука Войно-Ясенецкий.
Письмо не говорит о «победе», оно говорит о том, что «война закончилась». Различие огромное. Никто ведь не говорит о начале войны «мы проиграли». Войны начинаются, войны заканчиваются, а «победа» это всегда фикция.
Что значит «фикция»? Когда бабушка писала это письмо, её сын Борис как раз и погиб. Напоролись на немцев, которые пробивались на запад. Кстати, она в письме упоминает, что может погибнуть. Известие о гибели сына её очень изменило. Кажется, до смерти она надеялась, что он не погиб, а где-то за железным занавесом и не хочет «подставлять» родных (могилу дедушка разыскал через знакомых эсперантистов лишь в конце 60-х).
Когда бабушка говорит о «недостатках» Бори, всё просто: единственный и любимый сын был донельзя избалован. Только и всего.
В письме упоминается моя мать — Муся, её муж — Ганя (Гавриил).
Фотография 1927 года, моей маме 7 лет, её старшей сестре Дее 10 лет (она была первым ребёнком, зарегистрированным в Петрограде после путча 25 октября), Борису годик, естественно. Назван был в честь деда — Бера Гиндина. Вот его год рождения — 1927 — последний, кто мог быть призван и повоевать хоть несколько месяцев. Стоит сестра деда, тётя Фаня, чей сын Эммануил погиб 22 июня 1941 года на заставе в Молдавии.
Про амурные дела дедушки я вычёркивать не стал, всё это уже плюсквамперфектум. И — да, вот это — настоящее, подлинное, а все бессмертные полки — фейки и самообман.
8 мая 1945 года. Москва. 8 ч. вечера.
Дорогой мой! Нет терпения ждать окончания войны, вернее, извещения об окончании войны. Уже два дня, как носятся упорные слухи из самых достоверных источников, что Германия капитулировала на всех фронтах, а нас держат в неведении. У кого есть радиоприемники, уже слушали выступления Черчилля, даже английского короля и др. Бурденко сегодня уже написал статью «Победа», о чем мне сообщил Александр Иванович, а радио молчит. Ганя сейчас звонил в редакцию «Учительской газеты», ему ответили, что не имеют права ничего говорить, но рекомендуют не отходить от радио. Вот какие дела, Лазинька! Надеюсь, что пока получишь это письмо, мы уже все узнаем об окончании войны, но терпенья нет! В воскресенье 7.V. я получила от Бори письмо от 23.IV., а сегодня — от 28.IV. И от 27.IV!!! Он уже получил первое письмо от меня, от Муси и от девушки, Лели. Он очень счастлив, так как тяжело было полтора месяца жить так далеко от своих и не иметь писем. Он пишет из Брно, что едет дальше. Он говорит, что ошеломлен всем виденным, вернее, всем происходившим. Находится он на машине, покрытой брезентом. По всему видно, что он начальник связи, но не радио, а почтовой линии. В каждом письме посылает открыточки с прелестными видами. В общем, письма бодрые, веселые, с обычными шутками. Теперь, когда Бори нет со мной, я только почувствовала, как я его люблю со всеми его недостатками. Фронт на него окажет хорошее влияние, и если останется цел, то будет хороший парень. Как ты говоришь — какой-нибудь девочке будет хорошо с ним, если ей удастся крепко взять его в руки.
Я тебе вовремя не взяла крепко в руки, и ты несколько распустился... В этот свой приезд ты сильно постарел, обрюзг — видно — женщины плохо на тебя влияют, и измотали тебя здорово. Бог с тобой, Лазинька, если тебе с ними хорошо, то на здоровье. Но знай, что ничего, никакие твои посылки меня не радуют, если тебя нет со мной. Ты никого мне заменить не можешь и я сугубо одинока.
Правда, возле меня дети, но эта не то. У них свои интересы, и мне уделить много внимания они не могут. А ты, я вижу, обзаводишься хозяйством и не собираешься ко мне... А я к тебе тоже не собираюсь: не хочу тебе «мешать», как это было в прошлое лето — и я страдала, и тебе трудно было. Как на зло, я буду свободна больше двух месяцев, так как за прошлый год у меня не использовано больше десяти дней, а деваться будет некуда. Ну, ладно! Что я загорюнилась. Еще до каникул целый месяц — еще многое может измениться.
11 ч. 15 м. Сделала перерыв, помыла пол, услыхала целых 3 приказа, «мы» взяли Дрезден, а война все еще не кончилась. Придется еще несколько потерпеть. Теперь о девочках. Дея живет на Красносельской, частенько ночует, с Петей часто ссорится. Он настаивает, чтобы она бросила вуз и поступила бы на работу с тем, чтоб он мог учиться, а она решила учиться и кончить медвуз. На этой почве у них частые ссоры. А Муся бесконечно счастлива. К Гане я стала привыкать. Он как будто довольно неглупый, культурный человек. Держит себя очень хорошо. Дома он во всем помогает. Это тебе не Петя и не Моисей. Во время ремонта он помыл стены и окна в обеих комнатах, даже пол сам помыл. Теперь он сидит и переписывает мне и Мусе билеты к экзаменам. А как только появится свет, то он очень быстро и вкусно готовит обед. В свободное время много читает. Ко всей семье он относится исключительно хорошо. Очень хочет с тобой познакомиться и поручил мне узнать у тебя, не приедешь ли, пока он будет здесь, то есть до 17.V. Он с собой привез много продуктов, мыло и проч. Здесь он получил на месяц продуктовую карточку. Это я пишу между прочим, я знаю, что тебя мало это интересует. В еде мы не нуждаемся, живем роскошно. Покупаем лишь хлеб и картошку. Остальное все у нас есть. Масла сливочного мы давно не имеем, так как оно оказалось смешанное с творогом и быстро прогоркло, и я его перетопила. Если ты теперь пошлешь масло, то не посылай так много. Мы, правда, едим хлеб с топленым маслом, но все же сливочное вкуснее. Рыба уже вся кончилась, так как много съели ребята во время ремонта. Вообще, та неделя была очень трудная, так как приходилось много готовить, по 3 раза в день кормить, а тут свету не было. Я целые дни была занята кормежкой и посудой. Но, кажется, они на меня не обиделись. А я немного обижена, хотя, возможно, они невиноваты. В одном месте во время дождя потолок стал влажный. Это над моей кроватью, в самом изгибе над окном. Но пока дождь не очень большой, и трудно выяснить, какова течь. Один лист железа остался, возможно, придется через домоуправление починить и это. Консервы, которые ты прислал, очень вкусные. Это, оказывается, мясо буйвола. Ганя тоже привез так же банку и мы ее уже кончили, а твою мы лишь сегодня начали. Когда нет света, мы едим его на завтрак, на ужен и пр. Мед вкусный, но имей в виду, что он не чистый мед, а там примесь муки, а это чувствуется на вкус. Вообще, посылочка со сладостями была так кстати, прямо к празднику. Из сгущенного молока мы сделали к празднику тесто для торта, спекли плюшки. Но мне на душе было грустно... Ты обещаешь прислать яички — это хорошо, так как наши очень надоели. Если будешь посылать посылочку, то хорошо бы прислать немного луку, так как у нас лук уже кончается. Завтра уезжает Афанасьева. Я с ней посылаю несколько наволочек и посылку от Вебер. Пожалуйста, пошли Полякова, и он ее отправит. Надо им помочь. В декабре уже он вернется совсем. Если ей придется нанять кого-нибудь, чтоб донести до госпиталя, то ты с ней рассчитайся, а я здесь получу у них. На днях у меня ночевала Дея Немир. Я ей сказала насчет «лейки». Она обещала купить обязательно. У нее резко изменились отношения с Левой, так как он стал плохо относиться к Дее, часто не ночует дома, и говорит, что дежурит на заводе. Но Дея не я. Она живо все выяснила и поступает с ним по заслугам.
Толя еще в госпитале, ждет комиссии. Ну, вот и накатала тебе длинное письмо. Ты же очень занят и перечисляешь в записке все присланное и даже посылаешь или без конверта, или в открытом конверте. Словом, на меня производит такое впечатление, что ты выполняешь долг перед семьей, поговорить со мной, хотя бы в письме, нет особого желания. Ну, ладно! Все переживу. Боюсь лишь, что когда будет на моей улице праздник и я начну жить с тобой по-прежнему, то придется умереть, будет уже поздно. Так вот, Лазинька, я свой долг выполнила: написала тебе подробно обо всем и о всех. К сожалению, посылать тебе ничего не могу, так как сам знаешь, как все здесь дорого, и я не имею таких денег. Хотела послать пару лимонов, но нигде не достала. Прости, что надоела своим длинным письмом. Привет от всех наших.
Целую тебя. Твоя Оля.