Мф 9:1 Тогда Он, войдя в лодку, переправился [обратно] и прибыл в Свой город.

Мк. 2, 1-2: Через [несколько] дней опять пришел Он в Капернаум; и слышно стало, что Он в доме. 2 Тотчас собрались многие, так что уже и у дверей не было места; и Он говорил им слово.

Лк. 5, 17: В один день, когда Он учил, и сидели тут фарисеи и законоучители, пришедшие из всех мест Галилеи и Иудеи и из Иерусалима, и сила Господня являлась в исцелении [больных],

№ 43 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая. Предыдущая фраза у Лк.

Рассказ об исцелении расслабленного защищает не просто свободу, но свободу Слова. Свобода Слова есть обязательность Слова, не просто "возможность". Христос свободен - и Он говорит, Он говорит через Пророков до Воплощения, Он говорит в синагоге, читая сказанное Пророками. К Богу приходят, потому что Его стало "слышно" (Мк. 2, 1 - у Мф. и Лк. эта деталь пропущена). В рассказе о расслабленном особенно у Луки видна эта связь: конфликт завязывается, когда Иисус "учит" (у Мф. и Мк. эта деталь пропущена). Его враги отказываются произносить слова, они говорят "мысленно" - и Бог проявляет Себя, слыша невысказанное. Фарисеи сами молчат и хотят, чтобы Бог молчал, точнее - чтобы замолчал. Им нужно только одно Слово Божие - прошлое. Это Слово они будут толковать и нести людям, этим Словом будут наказывать и убивать. Бог же не хочет молчать. Он говорит даже, когда это не нужно. Он вслух говорит: "Прощаются грехи", хотя грехи были прощены без слова. Он настаивает на том, что имеет и право, и обязанность говорит, и даже идёт на риск чуда (чудо - всегда риск, Бог рискует превратиться в идола, от которого ждут только чудес, но не ждут речи).

*

Иисус возвращается к Себе домой - Он не "в доме", а "дома". И вскоре это становится известно. Именно "вскоре", а не "сразу", "тотчас", как у Марка - это позднейшее добавление, противоречащее сказанному в начале. Народу так много, что трудно подойти даже к двери, дом и снаружи окружен толпой. Марк упоминает, что Иисус проповедовал, но при этом не употребляет возвышенного "проповедовал", а более простое слово: "говорил" - "элалеи". Зато Марк с этим более простым словом соединяет Слово с большой буквы: "говорил Слово". Либо "проповедовал известие", либо "говорил Евангелие", а вот "проповедовал Евангелие" - это не евангельский стиль. Язык уж так устроен, что нужно постоянно искать равновесие между слащавотью и едкостью. Это нетрудно: человек воспринимает не отдельное слово, а фразу, как человек ощущает вкус не ингредиентов коктейля, а вкус коктейля. К сожалению, эта же способность оборачивается подчас нравственными катастрофами, когда человек проглатывает смесь не стилей, а добра и зла, либо составляет смесь из разных стилей, которые, однако, не могут соединиться в органическое целое. Рецепт есть - гарантии нет. Потому и называется: "жжжжжизнь".

У Марка подробнее: "1 Через [несколько] дней опять пришел Он в Капернаум; и слышно стало, что Он в доме. 2 Тотчас собрались многие, так что уже и у дверей не было места; и Он говорил им слово".

Это рассказ, прежде всего, не о чуде как таковом, а о фарисействе. Ведь за ним следует спор с фарисеями во время пира у мытаря, притча о старом и новом вине. У Мф опущено упоминание о том, что принесшие больного "раскопали" кровлю дома, чтобы войти - ибо не могли пробиться через толпу.

Ушла красочная деталь, но слова о том, что Иисус "увидел веру их" не потеряли смысла. Во-первых, взять на себя труд притащить подстилку с больным - тоже признак веры, и веры немалой. А главное - это толпа ахнула при виде благочестия, проламывающего крыши, Иисус видел веру в сердце человека. И бывшие рядом с Ним оказывались в мире особом; вслед за Спасителем они начинали слышать неслышимое. Когда мы вспоминаем виденный нами иностранный фильм с титрами, нам кажется, что герои говорили на нашем родном языке; так и евангелисты иногда описывают невидимый мир, куда проникали они за спиной Иисуса, словно это мир наших привычек. И здесь о книжниках сказано: "сказали сами в себе", об Иисусе: "видя помышления их".

На лицах фарисеев, видимо, было достаточно красноречивое возмущение. Возмутило их не исцеление - исцеления еще не было, возмутили слова о прощении грехов, ибо "кто может прощать грехи, кроме одного Бога?" - так в Мк 2:8 совершенно точно раскрыта причина возмущения. Как и во многих других случаях, книжники и фарисеи оказываются прежде всего стократ религиознее, благочестивее и нравственнее христиан. Ведь на протяжении веков христианские проповедники постоянно и безуспешно напоминают, что всякий грех против человека есть грех против Бога, что оскорбляющий ближнего - плюет в лицо Христу, что наша ненависть к людям распинает Иисуса. Мы никак не научимся воспринимать воплощение Бога во всей полноте - то есть, не в ущерб вере в Бога Творца. Богочеловек - один мз нас, и это мешает нам понять, что Бог - Един, в нем все мы, так что, толкнув ближнего, мы толкаем Бога, и Его величие не гасит наш кощунственный поступок, а, наоборот - усиливает его. Мы говорим соседу - "дурак" (ср Мф 5:22), и в "бездонных пространствах космоса" это слово постепенно затихает, но в Боге звук его нарастает до грома, до взрыва. Так в зале с хорошей слышимостью самый слабый звук усиливается многократно. Конечно, Бог - не акустический механизм, Он - жив, и слышимость у него не механически усиливает все звуки, поэтому, заметим, в Нем крошечное доброе дело иногда заглушает огромные потуги зла.

Фарисеи лучше нас знали, что все происходящее - происходит в Боге. Оскорбившего творение по-настоящему может простить лишь Творец. Они лучше нас чувствовали, что все люди - дети Божьи. Обидевший ребенка объясняется с родителями, а не с ребенком. Ребенок простит нас легко и неглубоко, но только родительское прощение значимо и действенно. И вот - "Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи". В сущности, это исповедание Иисусом Своего Божества, но столь целомудренное и скрытое, что никто из окружающих, даже богословы, этого не понимает.

Народ делает совершенно превратный вывод и прославляет "Бога, давшего такую власть человекам". Не "человекам" - Человеку. И ни один человек ни до, ни после того не имел власти прощать грехи - только благодатью священства власть Христова осуществляется в таинствах, через человеческие руки. Но тем не менее в таинстве покаяния священник так же не прощает грехи, как в таинстве евхаристии не рождает Сына. Христос исцеляет, "чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи" - не чтобы человек исцелился. Это было не первое исцеление в этот день - но первое прощение грехов. Господь мог бы отпустить больного после слов: "Прощаются тебе грехи". Он его исцеляет как бы только для вразумления окружающих. Конечно, Иисус сразу делает два дела, каждое из которых Ему одинаково важно (на самом деле, намного больше, только мы о двух знаем).

Христос делает все, чтобы самый глупый человек не мог соблазниться о Нем - и все-таки соблазняются даже самые умные. Именно они спрашивают: что за бесчеловечность - исцелять человека, чтобы проиллюстрировать богословский тезис, когда надо бы возносить благодарственную молитву об исцелении. И именно с момента этого события благодарность за исцеление приобретает настоящий смысл для христиан. С этого момента исцеление перестает быть привилегией веры: веруешь - исцелен, не веруешь - а болей ты... Привилегия получать исцеления сменяется другой, более важной - получать прощение.

Для ветхозаветного сознания здоровье и чистота (чистота как святость) были неразрывны. Они действительно неразрывны - в вечной жизни. Новозаветное сознание не всегда чище ветхозаветного, но всегда трезвее: в мире сем здоровье и святость разведены. Протрезвление начинается именно в тот момент, когда Господь прощает расслабленного - а тот остается расслабленным. Это длится несколько минут - но эти несколько минут заключают в себе всю будущую историю христианства. Когда христиан гонят власти и терзают болезни, когда христиане умирают от пыток или от СПИДа, они не имеют возможности - хотя имеют желание и нужду - жаловаться Богу: "Если мы такие спасенные, почему мы такие больные?".

Бог прощает всех верующих, но далеко не всех исцеляет. И тут было бы нечестно абсолютизировать аллегорическое толкование этого места: будто бы расслабленность - символ нашего духовного упадка, и в крещении мы обретаем духовные силы, и даже если не выздоравливаем, но в молитве восстаем яко львы... Нет, и духовно христиане часто остаются калеками - не по своей воле, а по рождению или обстоятельству. Не только физическая, но и духовная наша расслабленность далеко не всегда зависит от нас, она не обязательно пропорциональна нашей вере, нашим усилиям, нашей молитве. Это полезно помнить в общении с другими - не требовать от всех христиан духовных подвигов. Но вдвойне это важно в общении с Богом - не поражаться тому, что Он терпит наши физические и духовные дефекты, что не торопится явить миру Свою силу и славу через исцеление нас и превращение нас в гигантов духа (заодно и в титанов плоти). Господь прощает - прежде всего, в крещении - и до какой же степени ничего не меняется внешне и внутренне! До чего же мы неисцеленные! Все это означает одно: развод двух миров, царства земного и Царства Небесного до невиданной прежде степени. С момента прощения расслабленного - и при этом краткого мига его неисцеления - Бог словно отказывается от вмешательства во внутренние дела царства кесаря. Наша параличи, инфаркты, слепота - все это наши проблемы. Его проблемы - я сам, а не моя болезнь. Он меняет меня, а не мою кардиограмму или анализ моей крови.

В прощении грехов я оказываюсь в Царстве Божием - но насколько же оно не от мира сего, насколько невидима баррикада, разделяющая два мира. В древности на крещение одевали одежды - потом, правда, все равно возвращались к старым. Я меняю не свои привычки, не привычный мне способ мышления. Я меняю свое положение в мире. Раньше я был на стороне зла и греха - теперь на стороне Бога. Он меня простил - это не значит, что Он меня сразу и ото всего исцелил. Он дал мне новую жизнь - и я живу в ней со старыми своими привычками и дефектами. С большей частью наших греховных рефлексов, наших душевных дефектов, наших физических недостатков мы можем распроститься одним, довольно радикальным и хирургическим путем - собственной смертью. Горбатого могила исправит. И тут не жаловаться надо, а радоваться - ибо именно здесь нас и ждет главное и, в сущности, единственное подлинное и стопроцентное исцеление - воскресение.

Мы все неоцениваем его, вечно преувеличиваем степень нашего духовного воскресения здесь, в царстве сатаны. Нет, потому так и радостна Пасха, что она говорит о воскресении не аллегорическом, не духовном только, но о полном воскресении. Вся наша жизнь в мире сем - расслабленность. Кто резвее ползает, кто медленнее. "Исцеления", которые мы в мире сем выпрашиваем, выклянчиваем, получаем - все исцеления символические. Господь исцеляет нас ласково, ощутимо - но Он знает, что все эти выздоровления от слепоты или паралича не более, чем поглаживание по головке неизлечимо больного ребенка. Христос знает - и мы в вере узнаем это вместе с Ним, что одна есть болезнь: смерть. Все остальное, что называем мы болезнью - всего лишь симптомы этой, одной болезни. И через все евангельские рассказы об исцелениях идем мы к Евангелию - к Благой Вести о Воскресении. Рождение Христа было прощением человечеству. Воскресение Христово - исцеление. Христиане больны, христиане не исцелены - но мы прощены, и поэтому дерзаем просить не о том, чтобы мы ходили, а о том, чтобы Он - Спаситель - пришел и исцелил нас в Воскресении Своем.

1990-е годы, видимо, из проповедей в храме; неопубликовано.

Этот текст читают в православных церквах в воскресенье великого поста, посвящённое святому Григорию Паламе. «Когда б вы знали, из какого сора…» Довольно бесстыжее и богослужение – ведь память Паламы увековечили из политических соображений, не потому, что он был учитель безмолвной молитвы, а потому, что был против католиков. Но вырос из этого, уже в последние десятилетия, обычай одну неделю великого поста стараться побольше молчать. Подразумевается, что побольше молчать означает поменьше говорить. Но ведь это ложное противопоставление! Побольше молчать означает побольше слушать. Учение о безмолвной молитве и есть учение о том, что молитва это не столько мы просим у Бога, вымаливаем, а молитва – это мы слушаем Бога. Молиться словами, выпрашивая, может и неверующий, просто на всякий случай. Вот слушать Бога – это даже и верующему нелегко, как нелегко ребёнку слушать отца. С отцом играть надо, чего его слушать!

Хорошо быть внимательным к другим людям, к самому себе, к окружающему миру. Всё несёт в себе звучание высшего и вечного. Да у Бога не сильно вечное и не очень высокое – всё равно интересно. Мир не просто выверенная математическая конструкция, что уже и Пифагор уловил, мир это симфония. Однако, и эта симфония – всего лишь рябь на поверхности океана. Вот к океану и прислушаться. Иначе мы будем даже в Божьих заповедях слышать не Бога, а свои представления о Боге. Как люди, которые учили Иисуса правильному исполнению заповеди о субботе.

Когда мы слушаем себя, людей, природу, мы начинаем грустить. Прекрасные звуки, но слишком далёкие от того, какими они должны быть – должны быть по подсказке нашего сердца. Всё то, да не совсем то. Чуть-чуть фальши, и всё удовольствие превращается в муку.

Бог же говорит – и сердце успокаивается. Потому что Его Слово – это прощение и любовь. Он есть – и больше уже ничего не расстраивает. Божье Слово – оно как Христос, оно и есть Христос. Он больше успокаивает не тогда, когда проповедует, а когда слушает. До Голгофы Иисус проповедовал, после Воскресения Он слушает. Стояли у дверей дома, где звучало Его слово, теперь – Он стоит у дверей нашего дома, нашего сердца и слушает.

Атеист думает, что, если Бог всеведущий, то Он и равнодушный, - так ведь прямо наоборот. Бог вслушивается во всё и во всех, потому Он и всеведущий, что всё слышит. Мы бы на Его месте – да, прикрикнули бы на себя: «Молчи, дурак, Я тебя лучше тебя знаю!» Но Бог потому и Бог, что не прикрикивает,  а прислушивается. Ему интересно даже то, что у нас вызывает зевоту. Потому что Он-то вслушивается во всех и знает симфонию в целом. Так ценитель музыки слушает произведение целиком с особой силой, потому что слышит и все партии отдельных инструментов там, где обычное ухо видит какой-то снежный ком.

Чтобы не казалось, что мир лежит во зле и во тьме, шумит грехом и злобой, - прислушаемся не к миру, а к Богу. Конечно, молча – но молчанием не хищника, затаившегося в засаде, а молчанием человека, который заблудился в лесу и вдруг услышал чьи-то шаги вдалеке.

По проповеди 8 марта 2015 г. №2192.