Античность: эротика и свобода, Геракл и Авга

Геракл и Авга для современного человека эпизод совершенно ничтожный, для греков же очень важный. Авга считалась прародительницей царей Пергама, знаменитый пергамский алтарь был украшен изображениями сына Авги. Но все греческие цари возводили себя к тем или иным героям мифов! Это как если бы сегодня мэры основывали свою власть не на результатах выборов и не на воле диктатора, а на божественной генетике. Подлинная сила эпизода с Авгой — классическая патриархальная фантазия об изнасиловании девственницы. Всё остальное — подводка к фантазии: а вот оракул предсказал отцу Авги, что её сын убьёт его сыновей (своих дядей), и вот он делает Авгу жрицей Афины, обречённой на девственность, а вот Геракл её насилует — художник, изобрази!

А что изображать? Изнасилование? Может, и изображали, но как отличить изображение одного изнасилования от другого! Изображали точку бифуркации, момент неустойчивости. Ведь суть фантазии не в жажде насилия, а в старании внушить себе, что жертва хочет быть изнасилованной, что она стремится к нему. А как иначе жить со спокойной совестью в мире, где любовь и брак были часто антонимы, и чем выше по социальной лестнице, чем больше власти и денег, тем обыкновеннее брак был только социально одобренной формой изнасилования.

Есть четыре изумительных тондо с этой сценой, одно лучше другого, три в греческих музеях, одно в болгарском. Девственность Авги тут подчёркнута обычно астеничностью телосложения. Почти юноша. В википедии даже один из медальонов иллюстрирует статью о гомосексуальности — мол, это Геракл и мальчик. При этом именно на этом изображении Геракл уже протянул руку к полосе ткани, которая охватывает груди Авги, и вот-вот сорвёт эту повязку.

480 г. до р.Х. Осёл с поклажей. Мастер Антифон. Килик. Бостонский музей изящных искусств.

Все четыре круглых изображения формально изображают изнасилование — Геракл срывает одежду с Авги. Но при этом все четыре изображают Авгу одновременно отшатывающейся от Геракла и в то же время тянущейся к нему. Желание отдаться передаётся то через жест руки, обращённой к Гераклу или даже нежно касающейся его, то через поворот головы. Любит она его, любит! Насилуй её смелее, это как бы и не насилие вовсе! Особенно мастерски это передано на серебряной вазе из одного болгарского клада. Тут ещё и Авга в одной только сандалии — прямо Золушка... На мраморном тондо композиция вообще отзеркалена, так что всё движение — в Авге, хотя тут она как раз наиболее статуарна. Тело статуарно, зато жест — это она увлекает за собой Геракла, привязав к себе.

Две фрески из двух разных домов Помпей с изображением той же сцены несравненно ниже по художественным достоинствам, но крайне любопытны как противоположные по духу.

480 г. до р.Х. Осёл с поклажей. Мастер Антифон. Килик. Бостонский музей изящных искусств.

Одна перегружена деталями, добавлены аллегорические фигуры — за Гераклом олицетворение страсти, за Авгой олицетворение чистоты, и за всем этим Эрос с широко распростёртыми крыльями. А вторая вообще кажется портретом супругом — никто ни на кого не посягает, Авга одета. Что это именно тот самый сюжет, понятно лишь из того, что рядом с Гераклом его неизменная фаллическая дубина (и ещё коромысло — из эпизода с Омфалой, когда Геракл переоделся женщиной, трансвестит, и исполнял женскую работу, ещё одна эротическая фантазия). Авга здесь — классическая Лолита. На грани между ребёнком и взрослостью. Нежно-бирюзовая тряпочка, которая больше заманивает, чем прикрывает, неотразимый взгляд, причём на зрителя, взгляд-приглашение, взгляд-разрешение. Проститутка-богородица. Плечико такое худенькое, личико такое нежненькое, ути-пуси, иди ко мне, не бойся, поиграем, я тебя не обижу!
У Софокла была трагедия, посвящённая Авге, из которой уцелело немного, зато уж точно не случайно — цитировали самое популярное. Ничего о сексуальном насилии, даже о любви, в этих отрывках нет. В том-то и трагедия, что секс был экраном, на который проецировали не любовь, а власть, и поскольку женщины от власти были отлучены, то это были отношения между мужчинами, у которых были деньги и оружие. Отсюда роскошный монолог о богатства:

«Богатство людям сватает друзей;
От них же — почести; а с ними место
Вблизи властителя богач займет.
Затем: врага у денег не бывает;
А кто и враг — не сознается в том.
Богач повсюду находить дорогу
Способен, и в дозволенное место,
И в недоступное. А что бедняк?
И встретит счастье, да схватить не сможет;
Богач же, будь безроден, безобразен,
Лишь были б деньги — прослывет красавцем
И умным он. Среди болезней даже
К нему нисходит радость одному,
Страданий острых притупляя жало.»<

Богатство, кстати, это уже шаг вперёд, всё-таки не простой бицепс-трицепс. Это уже мир, где деньги есть, хотя власть пока — результат не покупки, а завоевания, богач лишь «вблизи властителя». Мышца всё ещё на самом верху. Подумаешь, сын Авги — незаконнорожденный: «Законно всякий доблестный рожден». А доблесть — это меч.

Неудивительно, что другие цитаты из этой трагедии — самые пошлые советы держать язык за зубами. Молчи — останешься в живых. Говорить, вещать — удел сильных. Молчи и копи силы! Нет, Софокл прекрасно понимает, что насилие не решает проблем. Если «врага у денег не бывает» это зеркальное отражение «блаженны нищие духом», то «В том постоянная ошибка смертных, что злом хотят исправить зло они» — это просто «побеждай зло добром». Понимает, но... Нет, Софокл воспевает не власть, иначе он был бы не Софоклом, а обычным порнографом. Он воспевает свободу:

«Но не лучше ль будет
Врагов сразить, хотя б и преступленьем,
Чем в рабской службе ближнему служить?»

Поскреби эротическую фантазию — найдёшь фантазию о свободе. Беда, что о свободе нужно не мечтать, свободу нужно творить, и не для себя одного — свобода для одного не бывает. Тогда и эротика здоровее будет. А то смотришь на фантастически красивую бронзовую голову очередного балканского царька IV века до рождества Христова, очень похожую на голову Геракла с серебряного тондо (одного века и места), и думаешь: а о чём эта голова думала?

А эта голова вообще не очень думала, она в основном фантазировала, вожделела, бредила, болела... В общем, дурью маялась, по современным меркам. Когда её только откопали в грязи, форма больше соответствовала содержанию.