Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

 

Л. П. Лаптева

Людмила Павловна Лаптева

В 1943 г. поступила на исторический факультет Тамбовского педагогического института, в 1944 г. перевелась в Московский областной педагогический институт, который закончила в 1947 г., специализируясь по кафедре истории средних веков. В 1948-51 гг. там же обучалась в аспирантуре под науч. рук. А.С. Самойло. В 1952 г. защитила канд. дисс. «Борьба чешского народа против реакционной политики Габсбургов во второй половине XVI – начале XVII вв.». В 1973 г. – докт. дисс. «Русская литература о гуситском движении (40-е гг. XIX в. – 1917 г.)».

С 1959 г. по настоящее время преподает в МГУ на Кафедре истории южных и западных славян. Читает курсы лекций по истории средневековых Чехии и Словакии, источниковедению истории Чехии и Словакии и ранних славян, спецкурсы, в том числе по истории славяноведения в дореволюционной России, ведет занятия по славяноязычной латинской палеографии. Осуществляет науч. руководство дипломниками и аспирантами, специализирующимися по истории средневековых Чехии и Словакии.

Краледворская и Зеленогорская рукописи и их оценка в России XIX и начала XX вв.

Studia slavica, Budapest, 21, 1975, 67-94.

Переиздано: Рукописи, которых не было. М., 2001.

Краледворская и Зеленогорская рукописи (РКЗ) вызвали в научной и политической жизни Чехии XIX - начала XX вв. острейшую полемику, значение которой настолько велико, что она заслуживает специального рассмотрения. Спор об РКЗ вышел далеко за рамки науки и за пределы Чехии. Националистическая публицистика многие десятки лет травила всякого объективного исследователя, пытавшегося раскрыть истинный характер обоих манускриптов. Ученые славянофильского толка и за пределами Чехии, особенно в России, также пытались всеми средствами оградить РКЗ от критики.

История возникновения РКЗ теснейшим образом связана с той умственной атмосферой, которая господствовала в Европе конца XVIII и начала XIX вв. Главным культурно-идеологическим течением стал романтизм, порожденный требованиями эпохи разложения феодального общественного порядка, признания высокой ценности народного творчества, явно выраженной тенденцией к возвеличиванию старины и непосредственно связанным с нею стремлением разыскать памятники славного прошлого, как свидетелства народного гения. Как известно, уже в 1760 г. Дж. Макферсон выпустил в Эдинбурге свой «перевод» на английский язык древнегалльских песен, собранных им якобы в горах Шотландии. Организованные вслед за этим изданием «новые поиски в горах» привели к «обнаружению» и других эпических произведений, например, песен о подвигах Фингала, об Оссиане, который якобы сложил эти песни во II в. нашей эры. В 1768 г. Т. Чаттертон опубликовал «средневековые сказки и повести», которые однако оказались подделками, как и песни Оссиана. Хорошо известны также подделки XVIII - начала XIX в. в России, например, «Гимн Баяна» некоего Сулакадзева.[1]

С другой стороны, в эту же эпоху было разыскано и опубликовано немало подлинных древних памятников, например, «Разговор угодни народа словинского» югославянского просветителя Андрея Качича Миошича (1756, последующие изд. 1759, 1780, 1801), русское «Собрание разных песен» М. Д. Чулкова (1770), «Песнарица» В. Ст. Караджича (две части, 1814-1815) и др.

Понятно, что чешские романтики-патриоты усердно разыскивали образцы также и древнечешской письменности. По свидетельству Ф. Палацкого, отсутствие в чешской литературе произведений, подобных найденным в России и Сербии, воспринималось его поколением как настоящее несчастье.[2] Неудивительно, что в этих условиях нашлись и такие «патриоты», которые не постеснялись заполнить «пробел» любыми средствами.

К середине второго десятилетия XIX в. в чешском национальном возрождении стали выдвигаться на передний план ученики патриарха славяноведения Й. Добровского. Они сочетали первоклассную для той эпохи филологическую подготовку с романтическим энтузиазмом и русофильством. Победа России над Наполеоном весьма способствовала формированию славянского самосознания. Духовные вожди угнетенных славянских народов смотрели на Россию как на единственную и в то же время великую славянскую страну, свободную от иноземного ига. От России ожидали они и своего освобождения. Романтизм, перенесенный на чешскую почву в значительной мере из Германии, приобрел русофильское и одновременно германофобское направление. Именно ученики Й. Добровского в Чехии оказались создателями и главными защитниками знаменитых фальсификатов. Первостепенная роль принадлежала в этом смысле Вацлаву Ганке (1791-1861). В. Ганка был хорошо подготовлен к роли фальсификатора. Еще в детстве он научился сербскохорватскому и русскому языкам, прошел в юности школу Й. Добровского и Б. Копитара, общался с Вуком Караджичем, штудировал произведения старочешской письменности, переводил на чешский язык югославянские песни из собрания Вука.[3]

Ближайший друг и соученик В. Ганки Йозеф Линда (1793-1834) хорошо владел древними языками, а также английским и русским, и обладал поэтическим талантом, плодом которого явилось популярное в свое время произведение «Свет над язычеством».[4]

Именно В. Ганка и И. Линда считаются главными (а может быть, единственными) создателями РКЗ. Первое их «открытие» относится к 1816 г.: И. Линда при таинственных обстоятельствах обнаружил «Песнь под Вышеградом», относящуюся якобы к XIII в. Это был «пробный шар», своеобразная разведка мнения специалистов и общественности, их реакции на возможность подобного открытия. Проделка вполне удалась. И ученые и все прочие патриоты бурно выражали свои восторги по поводу «открытия». Вдохновленный этим результатом, В. Ганка уже в сентябре 1817 г. «обнаружил» в городке Кралеви Двор (северо-восточная Чехия) обрывки старинной рукописи, которая, как оказалось, представляла собой древнечешский манускрипт. Еще через год, в октябре 1818, чешские патриоты радовались новой важной находке. Основанный в этом году Чешский национальный музей выпустил обращение, призывавшее граждан передавать на хранение имеющиеся у них памятники старины. В ответ на этот призыв и был получен текст, содержавший рукопись и сопроводительную записку, в которой отправитель объяснял свое желание остаться неизвестным: он боялся лишиться службы у своего немецкого господина, презиравшего все чешское. Позднее явилась на свет следующая версия: в замке Зелена Гора (Западная Чехия), принадлежавшем графу И. Колоредо-Мансфельду, в 1818 г. служил казначеем и архивариусом некто Иозеф Коварж, который и «обнаружил» старую рукопись и послал ее в Чешский музей.

За этими первыми последовали новые «открытия» (1819, 1827, 1828, 1849), вполне отвечавшие самым горячим чаяниям патриотов. Однако все они были сравнительно быстро разоблачены. Полемика же по поводу РКЗ продолжалась более столетия. Именно эти фальсификаты наиболее важны в языковом, историческом, эстетическом и идеологическом отношении.

Рукопись Краледворская (РК) представляет собой старую пергаментную тетрадь, исписанную блеклыми, но вполне читаемыми мелкими буквами без разделения на слова. Песни отделяются только увеличенными инициалами новых отрывков. Характер письма - книжный, готический. Чернила зеленоватого цвета. Текст должен был по замыслу авторов представлять собой две полных и две неполных главы «книги третьей» некоего обширного кодекса. Всего «сохранилось» 14 песен, из них - 6 эпических, 3 лирико-эпических и 5 чисто-лирических. В эпических песнях описано изгнание поляков из Праги в 1004 г., победа над саксами, датировать которую не представляется возможным, победа христиан над татарами, которую можно, кажется, отнести к 1241 г., междоусобная война чешских князей, рыцарские игры и пиры. Лирические поэмы описывают такие сюжеты как смерть прекрасного юноши от руки коварного врага, борьба другого юноши за возвращение похищенной любимой, тоска девушки о милом, боязнь одиночества и другие подобные мотивы. В лирической части РКЗ особенно много сходства с русскими народными песнями.

В Рукописи Зеленогорской (РЗ) всего четыре пергаментных листа, содержащих два текстовых отрывка. Первый из них - всего 9 строк - описывает окончание какого-то сейма, второй же - 120 стихов - рисует суд княжны Либуши в споре двух братьев - Хрудоша и Стяглава - по поводу отцовского наследства. Стержнем этого отрывка является восклицание одного из присутствующих (Ратибора) «Не хвально нам в немцах правду искати, которое относится всего лишь о правилах наследования, но могло пониматься и в гораздо более широком смысле. Вся поэма о Суде Либуши отражает демократические идеалы чешских патриотов начала XIX в. Об этом говорит и обстановка суда с его тайным голосованием (!), и сам факт созыва представителей от всех чешских земель. Кроме того, т. н. «доски правдодатные» должны были свидетельствовать о существовании у чехов писанных законов, т. е. о высоком развитии культуры.

Таково содержание РКЗ. Перейдем теперь к истории их публикаций и полемики о них.

Первые сообщения об «открытии» РК появились в 1818 г. Й. Добровский в своем сочинении «Geschichte der Boemischen Sprache und der aeltern Literatur» (переработанное издание 1818 г.) отнес возникновение РК к периоду 1290-1310 гг. Первое полное издание РК вышло в 1818 г. в Праге.

РЗ была впервые издана за пределами Чехии, а именно в Польше в 1820 г.[5] Первое чешское издание появилось в 1822 г. в журнале «Крок». Это запоздание объясняется противодействием Й. Добровского, считавшего РЗ подделкой. В дальнейшем обе рукописи издавались десятки раз.[6] Уже в 60-е годы XIX в. РКЗ были переведены на языки русский, польский, сербский, хорватский, верхнелужицкий, нижнелужицкий, украинский, болгарский, немецкий, английский, итальянский, французский, венгерский, шведский. Среди чешских изданий имеются фототипические, факсимильные. Все это свидетельствует о большом интересе общественности к РКЗ, который не в последнюю очередь был вызван разгоревшейся вокруг них полемикой.

История изучения РКЗ распадается на несколько этапов. Известный чешский историк Й. Кочи считает первым из них 1816-1829, а вторым - 1829-1859. Межа этих этапов - год смерти Й. Добровского - действительно весьма важна для чешских условий.[7] Но для характеристики оценок РКЗ в русской литературе оба эти периода вполне можно объединить, так что мы будем считать первым этапом промежуток времени от «открытия» РКЗ до второй половины 50-х годов XIX в. Следующий этап охватывает время от конца 50-х до середины 80-х годов XIX в., а третий начинается 1886 годом и заканчивается периодом первой мировой войны. Полемика, правда, продолжалась и дальше, но, во-первых, она утеряла научный смысл, а во-вторых, в русской литературе после Великой Октябрьской Социалистической революции имеется, в сущности, лишь одна работа, оценивающая РКЗ.[8]

Если первые отзывы об РК датируются 1818 годом, то собственно-полемика началась с 1819 г. Она касалась РЗ. Й. Добровский в одном из своих писем (9. 2. 1819) решительно объявил РЗ подлогом.[9] В противоположность ему польский ученый И. Б. Раковецкии в уже упомянутом издании «Правда Руска» усматривал в обеих рукописях «красоту мысли, живость образов, легкость слога и силу выражения», что, по его мнению, свидетельствовало о

«высокой степени просвещения древних славян, ... совершенстве их языка, существовании у них с незапамятных времен искусства письма», а также о наличии у всех славян «единого кодекса религиозно-гражданских прав».[10]

Й. Добровский вплоть до своей смерти еще несколько раз публично
отвергал подлинность РЗ, отмечал в «Суде Либуши» ряд исторических несообразностей, терминологических ошибок, анахронизмов и т. п. По поводу знаменитого восклицания «Не хвально нам в немцах правду искати Й. Добровский замечает:

«Не влагает ли наш истинный патриот ... в уста старому Ратибору своего собственного искреннего мнения?»[11]

Однако возражения Й. Добровского против подлинности РЗ были поддержаны лишь Б. Копитаром, который считал подложными обе рукописи, но своего мнения подробно не обосновывал. Чешские же ученые и общественные деятели не желали и слышать ни о каких сомнениях. Ф. Палацкий, П. Й. Шафарик и другие чешские будители не допускали даже мысли о подделке. В 1840 г. П. Й. Шафарик и Ф. Палацкий издали книгу «Die aeltesten Denkmaeler der boemischen Sprache», где отвергали сомнения Й. Добровского, настаивали на существовании особой средневековой чешской школы письма и высказывали уверенность в высокой культуре чешского общества X-XIII вв. По остроумному замечанию позднейшего исследователя, с момента смерти Й. Добровского и вплоть до конца 50-х годов XIX в. «в Чехии не было, по-видимому, никого кроме В. Ганки, кто сомневался бы в подлинности РКЗ».[12]

Почти так же оценивались в это время РКЗ и в России. Уже в 1820 г. известный славянолюб и государственный деятель А. Шишков издал первый русский перевод РК, выполненный им с первого чешского издания, доставленного в Россию известным просветителем графом Н. П. Румянцевым. Рассказав в предисловии об истории находки РК и положительном отзыве Й. Добровского, А. Шишков выражал затем мнение, что РК полезна

«столько же и для нашей словесности ... по той причине, что язык сей старинной рукописи есть почти чистый наш язык».

А. Шишков полагал далее, что, если воспроизвести текст кириллицей, то он стал бы еще ближе к русскому «в произношении слов и даже в самых грамматических правилах».[13] Шишков издал параллельно чешский текст и текст своего перевода. К каждой песне РК он предложил собственное толкование отдельных слов и выражений подлинника, причем в некоторых случаях приводил «для лучшего понимания» и текст немецкого перевода, выполненный В. А. Свободой. В русском тексте А. Шишкова масса неточностей, буквализмов и других дефектов, на что указывалось и в литературе.

В 1821 г. А. Шишков издал и РЗ. Разумеется, он не допускал и мысли о фальсификации.

В последующие годы в русской литературе появлялись лишь отдельные упоминания об РКЗ. Все же об известном интересе к обеим рукописям свидетельствует публикация в 1833 г. перевода французской статьи Э. Кине «О богемской эпопее».[14] Редакция журнала «Телескоп» сопровождала перевод лишь краткими примечаниями, явно разделяя с Э. Кине веру в подлинность рукописей.

В научном плане РКЗ были использованы в России впервые молодым в то время ученым, а впоследствии знаменитым славистом И. И. Срезневским. Он обратил внимание прежде всего на РЗ, которую считал безусловно подлинной и издал в русском переводе, сделав попытку прокомментировать отдельные слова и упомянутые в РЗ факты. Пафос работы И. Срезневского выражен в заключении:

«Любите, храните, чехи, свои народные драгоценности и защищайте их от нападок всеразрушающей критики».[15]

Через два года И. Срезневский обратился также к РК, которую тоже признавал без сомнений подлинной, «общей драгоценностью всех славян».[16]

В 1845-46 гг. в Казани А. Соколов, впоследствии в славистике никак себя не проявивший, издал обе рукописи в русском переводе с собственным кратким введением. Впервые в русской литературе он подробно остановился на составе РК, привел мнения ученых о возможной датировке упоминаемых в ней событий и о времени возникновения самой рукописи, ее возможном авторе, а также дал сведения о первых публикациях и переводах. Касаясь каждой из песен РК, А. Соколов снова цитировал высказывания ученых о каждой из этих песен, особенно останавливаясь на тех из них, в которых отмечалось сходство отдельных отрывков с хрониками Далимила, Козьмы, Гайка, а также со «Словом о полку Игореве». Аналогичным образом разобрал А. Соколов и РЗ. Он целиком согласился с доводами Ф. Палацкого, доказывавшими подлинность рукописи. Подобно А. Шишкову, А. Соколов отметил, что «язык РКЗ очень много сходен с русским и особливо с церковно-словенским».[17]

В 1846 г. вышел первый русский стихотворный перевод РК. Переводчик Н. Берг, не сомневавшийся в подлинности рукописи, перечислил в своем предисловии основные издания и переводы РК, а также важнейшие выступления ученых в печати по поводу ее содержания.[18] На издание Н. Берга откликнулся известный в свое время русский ученый и публицист О. Сенковский. Его отзыв - первое в русской литературе отрицание подлинности РК. Рассказав коротко о литературных подлогах с древних времен до XIX в., О. Сенковский заметил, что в начале этого века «открытия» посыпались как из рога изобилия.

«Господин Ганка - пишет О. Сенковский, - богемский литератор, антикварист и мечтатель ... отправился ... в городок Кралеви Двор нарочно для отыскивания древних памятников чешской литературы; и как отправился туда нарочно и в мекферсонову эпоху, то, разумеется, и не мог не найти там... отличного отечественного Оссиана... Как обыкновенно водится в подобных «открытиях», рукопись эта единственная, codex unicus, а по старинным и непреложным законам критики рукописных литератур, одно уже это обстоятельство . . . достаточно для причисления открытия к разряду opera spuria... Господин Берг вспомнил о ней (РК - Л. Л.) и перевел вторично - для чего, про то знает он».

Далее О. Сенковский выразил мнение, что во всей поэме «заметно подражание оссиановским формам», подчеркнул свое недоверие не только к РК, но и к РЗ, заметив, что «Суд Либуши открыт неизвестным лицом и подарен Пражскому музею неизвестно кем».[19]

О. Сенковский не вдавался в научный анализ РКЗ, отвергая их по общим соображениям. Тем не менее, следует воздать должное научному чутью одного из язвительнейших русских ученых и публицистов, посмевшего в обстановке всеобщего восхищения фальсификатами высказаться столь решительно о незаконности происхождения РКЗ.

1850 годом можно датировать возникновение интереса к РКЗ у крупного русского историка литературы, слависта А. Н. Пыпина. В зрелые годы он вспоминал о беседах со своим кузеном, великим русским революционным демократом Н. Г. Чернышевским в тот период, когда Чернышевский уже учился в Петербургском университете у И. И. Срезневского. Оба молодых человека уже в это время читали отрывки из РКЗ.[20] Кроме того известно, что в конце 1850 г. А. Пыпин предлагал своему другу, будущему писателю Д. Л. Мордовцеву перевести РК на украинский («хохлацкий») язык, полагая, что можно будет через И. И. Срезневского передать перевод В. Ганке, готовившему в это время издание РК на многих языках. А. Пыпин рисовал своему товаришу даже лингвистические особенности оригинала и возможные пути их отражения в переводе. Известно далее, что Д. Л. Мордовцев действительно выполнил перевод РК, что А. Пыпин его отредактировал, предложив внести некоторые исправления и уточнения.[21] Перевод Мордовцева в печати не появился, однако отношение Пыпина к этому предприятию, как и ряд последующих его работ, с несомненностью свидетельствуют о долгой вере ученого в подлинность РК.

Между тем, в Чехии наметились новые веяния в отношении РКЗ. В 1857 г. австрийский ученый Ю. Фейфалик разоблачил подделку В. Ганки «Любовная песнь короля Вацлава». Правда, особого резонанса это разоблачение не получило ввиду второстепенности самого памятника. Однако в начале 1858 г. А. Зейдлер (его авторство было установлено много позже) анонимно выступил в газете «Tagesbote aus Boehmen» (№№ 276, 285, 289, 292, 299) со статьей Handschrifliche Luegen und paleographische Wahrheiten, в которой объявлял подделками целый ряд памятников, включая и РКЗ. Фальсификатором был прямо назван В. Ганка. На этот раз выступление против подделок вызвало бурную реакцию националистического характера. Протестовали и самые видные ученые. Защиту РКЗ с научных позиций взял на себя Ф. Палацкий, который убеждал читателей, что В. Ганка не был достаточно талантлив, чтобы совершить подобный подлог.[22]

В 1859 г. В. Ганка подвергся новым обвинениям в подлоге со стороны австрийского ученого М. Бюдингера,[23] который пришел к выводу: с точек зрения поэтической, грамматической, лексической, палеографической и исторической РКЗ не выдерживают критики и должны быть признаны подлогом. Защитники рукописей отвечали Бюдингеру целым рядом статей, не содержавших новых аргументов, но отличавшихся крайней раздражительностью тона. В 1860 г. снова выступил с разоблачениями Ю. Фейфалик, который на основе нового подробного анализа РК пришел к выводу, что песни этой рукописи «по форме и по содержанию немыслимы ни в каком периоде чешской литературы». Фейфалик не верил в то, что поэт XIII века мог вложить в уста своих героев компиляции из псалмов. Приводил он и многие другие аргументы о несообразностях в содержании РК. Он отвергал также и РЗ.[24]

Одним из наиболее ревностных защитников РКЗ стал профессор Пражского университета М. Гаттала, утверждавший, что язык рукописей обладает всеми древними признаками. Свои доказательства М. Гаттала основывал на чешских глоссах в латинском словаре Mater Verborum, вписанных туда В. Ганкой. Сам Ганка решился даже подать в суд за клевету на редактора газеты Таgesbote aus Boehmen и при всеобщем ликовании патриотических кругов выиграл процесс. С 60-х годов в защиту РКЗ стали выступать два известных чешских ученых - братья И. и Г. Иречки.[23] К ним присоединились В. В. Томек, Я. Э. Воцель, В. Брандл и др. Критика на какое-то время разделилась, как будто, по национальному признаку. Впрочем среди защитников РКЗ были и немецкие исследователи, например, Л. Круммель.

В 70-х годах поднялась новая волна критики. Здесь выделяется работа Й. Ягича «Труды по истории славянской народной поэзии» (хорватск. изд. 1876, русск. перевод 1878). В 1877 г. был окончательно разоблачен подлог большей части чешских глосс в Маter Verborum, что имело непосредственное отношение к критике РКЗ. В лагерь обвинителей перешел бывший защитник рукописей А. В. Шембера, вместе с ним выступил А. Вашек, а во Львове- А. С. Петрушевич, указавший на возможность подделки глосс в Mater Verborum с целью оправдать РКЗ.[26] Критика продолжалась и в первой половине 80-х годов.

В России с конца 50-х годов судьбой РКЗ заинтересовался известный в то время русский славист П. А. Лавровский. Сообщая о полемике по поводу РКЗ в Европе, П. А. Лавровский выступил как типичный славянофил и германофоб. Полагая, что русскому читателю мало известна история РКЗ, П. А. Лавровский привел сведения о них, а затем осудил Й. Добровского за неверие в подлинность РЗ, приветствовал многочисленные издания фальсификатов, восторженно отозвался о книге П. Й. Шафарика и Ф. Палацкого Die aeltesten Denkmaeler der boemischen Sprache и выразил уверенность, что после издания этой книги «Либушин Суд ... занял место в науке о славянстве» как ценнейший и древнейший памятник «истории, права, языка и поэзии». П. А. Лавровский даже полагал, что всякое выступление против подлинности РЗ может быть продиктовано лишь недоброжелательством или невежеством. Выступление газеты Тagesbote aus Boehmen П. А. Лавровский расценил как прямую попытку немцев дискредитировать славянскую науку.[27]

В 1861 г. П. А. Лавровский опубликовал некролог В. Ганки. Явно искажая факты, он приписывал инициативу открытия судебного дела редактору газеты Таgesbote aus Bohmen, добавляя, что этот «продажный» редактор «явился только орудием немецко-австрийской централизации». По мнению Лавровского, волнения, связанные с процессом, преждевременно свели Ганку в могилу.[28]

П. А. Лавровский писал свои статьи под впечатлением посещения Чехии. Почти одновременно с ним побывал в Чехии и А. Н. Пыпин. В своем отчете об этой поездке он защищал подлинность РК, описывал историю ее открытия, упоминал о переводе одного из отрывков великим немецким поэтом Й. В. Гете и т. д. Не сомневался он и в подлинности РЗ, отвергая критику Й. Добровского и Б. Копитара, поддерживая мнения П. Й. Шафарика и Ф. Палацкого и квалифицируя нападки немецких ученых как «наглость». Пыпин упомянул также о судебном процессе между В. Ганкой и газетой «Тагесботе». Он назвал инициатором процесса В. Ганку, как это и было на самом деле. Пыпин изложил также содержание статей Ф. Палацкого в газете «Воhemia» и работ М. Гатталы в защиту РКЗ, квалифицируя аргументы обоих чешских ученых как убедительные. Пыпин остановился не только на чисто-научных моментах спора, но и на его резонансе в обществе.[29]

Здесь следует отметить, что А. Н. Пыпин вообще вовсе не был ни славянофилом, ни германофобом. Он, например, решительно отвергал славянофильский взгляд на славянство в целом, проявляя большую критичность по отношению к таким авторам, как, например, В. И. Ламанский, В. К. Надлер и другие. Понятно, что, заблуждаясь долгие годы в оценке РКЗ, Пыпин к концу жизни все же пришел, как будет показано ниже, к правильной их характеристике.

В 1861 г. А. Н. Пыпин отозвался на смерть В. Ганки. При этом он снова коснулся проблемы РКЗ. Он продолжал считать открытие РК случайным, подчеркивал ее большое значение для национального движения, ее всенародную популярность в Чехии. В отношении же РЗ А. Н. Пыпин заявлял, что «сомнения Добровского и Копитара не уничтожают авторитета памятников». С явным осуждением Пыпин отнесся к статье в «Тагесботе» и обвинил австрийское правительство в недостаточно строгом выполнении приговора суда. Впрочем А. Н. Пыпин все же признал, что некоторые критические замечания в адрес РКЗ содержат и серьезные аргументы.[30] Таким образом, он в 1861 г. впервые прислушался к критике РКЗ.

В это же время дважды выступил по проблеме РКЗ И. И. Срезневский. В одной из своих статей он разбирал поэтический размер песен РКЗ, пытаясь доказать, что этот размер характерен не только для сербской, но и для других славянских поэзий.[31] В другой статье И. Срезневский упоминает о критике РКЗ как подделок. В полном противоречии с фактами он отказывает этой критике в научности, обвиняет скептиков в недостойном тоне, а также применении таких аргументов, которые «на людей неученых и доверчивых могли произвести впечатление». Как и А. Пыпин, И. Срезневский выражает свое возмущение по поводу неисполнения приговора суда по процессу между В. Ганкой и газетой «Тагесботе».[32]Как видно из содержания этих двух статей, И. Срезневский относится к В. Ганке и РКЗ с явным пристрастием. Сущность полемики он переворачивает с ног на голову. На «людей неученых и доверчивых» производили впечатление скорее уже аргументы защитников РКЗ, а чтобы понять возражения критиков, нужно было как раз обладать немалыми знаниями. Правда, И. И. Срезневский первым в русской литературе пытался защитить РКЗ научными доводами, а не только общими фразами. Но эти доводы, весьма шаткие даже для своего времени, ослаблены к тому же множеством оговорок. Отношение И. Срезневского к РКЗ обусловливалось всей системой его мировоззрения, построенного на принципах начального, романтического периода русского славяноведения.

Совершенно по-иному, чем Лавровский, Пыпин, Срезневский, отнесся к критике РКЗ еще один известный русский славист - А. А. Котляревский, писавший:

«В. 1860 г. в Вене появилось замечательное сочинение Фейфалика «Краледворская рукопись». Не только в ней, но и в «Суде Либуши» он видит умышленный подлог».

Считая подобное заключение «крайним», А. Котляревский полагает однако, что «из-за этого никто не откажет австрийскому ученому в таланте, а книге его в ученом значении».[33]

К сожалению, это мнение было единичным в русской литературе. Другие отзывы тех же лет выдержаны в духе статей Лавровского, Пыпина, Срезневского. В анонимном обзоре литературы по РКЗ за 1860-62 гг. автор, основываясь опять же на общих соображениях, занимает позицию воинственного защитника рукописей. Труд Фейфалика он называет напрасным, а в отношении других критиков выражает мнение об их беспомощности, явно радуясь тому, что за четыре с половиной десятка лет они так и не смогли найти решительных доказательств фальсификации памятников. Правда, автор обзора не оставляет без критики и книгу братьев Иречков, но их научные выводы он объявляет правомерными.[34]

Подобная же позиция выражена в одной из статей академика А. Куника, который считал несомненной подлинность не только РЗ и РК, но и некоторых других явно подложных памятников. Копитара он обвинял в пристрастности и бездоказательности, пытался также устранить сомнения известного слависта Ф. Миклошича, высказанные им еще в 1851 г. в книге Entgegnung auf Herrn Hanka’s Albernheiten und Luegen (Wien, 1861). В брошюре Ю. Фейфалика (1860) А. Куник нашел некоторые действительно существенные ошибки и попытался на этом основании отвергнуть его работу. Впрочем, русский академик признал, что и защитникам РКЗ еще не удалось решительно опровергнуть доводы критиков.[35]

В 1865 г. вышло первое издание «Истории славянских литератур» А. Н. Пьшина и В. Д. Спасовича (последнему принадлежат лишь главы о польской литературе). А. Н. Пыпин в этой книге еще оставался на своих прежних позициях. Он ратовал за подлинность РК и РЗ, отвергал сомнения Копитара, рекомендовал читателям книгу Иречков в качестве базы для правильной оценки РКЗ.[36]

В 1871 г. Н. В. Гербель издал сборник «Поэзия славян», в котором приняли участие известные ученые О. Миллер и А. Гильфердинг. О. Миллер проводил параллели между РКЗ и произведениями русского и сербского фольклора. Он обратил некоторое внимание на сомнения критиков, особенно касающиеся того места РЗ, где речь идет о майорате. Однако, основываясь на славянофильских представлениях о единстве этнографических черт и юридического быта всего славянства, О. Миллер счел возможным использовать факты русской истории для аргументации в пользу «органической неприязни» славян к праву первородства. Его не смутило то, что такого права еще не было и у немцев в XIII в. Таким образом, попытки О. Миллера привлечь факты русской истории для оправдания РЗ оказались лишенными всякой логики.

Неосновательными были рассуждения О. Миллера о картине сейма, представленной в РЗ. Он говорил об этом сейме как о «блистательном проявлении ... одной из сторон славянского равенства между обоими полами», что, разумеется, звучит крайне наивно. Касаясь РК, О. Миллер отнесся к ней как к бесспорно подлинному памятнику.[37]

А. Ф. Гильфердинг в своей статье, опубликованной в том же сборнике, основываясь на РКЗ, сделал вывод, что у чехов раньше всех других народов Европы проявилось «живое сознание борьбы за народность». Песни РКЗ он относит к XI-XIII вв., а попытки оспаривать их подлинность толкует как происки немецких врагов чешской национальности. На научных аргументах критиков РКЗ он даже не останавливается, отсылая читателя к работам П. Й. Шафарика, Ф. Палацкого, В. В. Томека и других знаменитых защитников РКЗ.

А. Ф. Гильфердинг сравнивает РКЗ с песнями Гомера, рапсодов, бардов, сербских гусляров, малороссийских бандуристов и т. д. Он полагает, что в основе песен лежит народная поэзия, которая однако художественно обработана неизвестным автором. Достойно внимания, что А. Ф. Гильфердинг, будучи весьма образованным ученым, заметил в содержании песен РК некоторые несообразности. Но убеждение его в подлинности памятников было столь незыблемо, что он истолковал эти несообразности лишь как свидетельства ранее необнаруженных фактов и явлений. Так, Гильфердинг заметил, что сочинитель эпических песен рассматривает христианство как единое целое, хотя в XIII в. поэт из католического мира

«едва ли бы решился назвать русских - наравне со своими единоверцами - просто-напросто христианами, ибо для западного человека того времени последователями восточной церкви были неверные, немногим лучше язычников».[38]

Но вместо того, чтобы на этом основании заподозрить подлинность памятника, Гильфердинг предпочел объяснить обнаруженную несообразность плохой осведомленностью древнего автора в церковных вопросах. Таким образом, вся эрудиция Гильфердинга оказалась недостаточной, чтобы побороть овладевшую им априорную идею.

В 1872 г. появилось в России новое издание РК, предпринятое Н. Некрасовым. Во введении издатель целиком следовал за защитниками подлинности памятников. Текст РК издан Н. Некрасовым в транскрипции подлинника и новочешской транскрипции, снабжен словарем, грамматическим пояснением, а также отрывками из хроник, близкими по содержанию к РК.[39]

Издание Н. Некрасова не внесло особых дополнений в сведения об РК, но имело все же некоторое значение для распространения сведений о рукописях в России. На это издание отозвался А. С. Будилович, в то время лишь начинавший свой путь в науке, а впоследствии известный ученый реакционно-славянофильского направления и общественный деятель охранительного толка. Открытие РК А. С. Будилович характеризовал как переворот в науке, а саму РК - как памятник, заслуживающий самого пристального внимания и обладающий непреходящей ценностью. Касаясь критики РК, Будилович утверждал лишь, что «одни немцы по национальным своим предрассудкам» отвергали подлинность рукописи. В полном противоречии с фактами А. Будилович подчеркивал, что всякие сомнения в подлинности РК уже устранены.[40]

Интересно, что учитель А. С. Будиловича, профессор Петербургского университета В. И. Ламанский придерживался противоположного мнения и о книге Н. Некрасова и о самих РКЗ. Через семь лет после выхода в свет некрасовского издания он писал:

«Эта - работа ненаучная. Автор не чает и не гадает, что есть на свете критика, без которой нет и науки. Он с полным доверием и величайшей важностью приводит иногда самые вздорные мнения ... и не хочет знать ни о каких сомнениях и несообразностях ... О критике ... Краледворской рукописи г. Некрасов знал едва ли не из сочинения Иречков, которое отличается ... желанием унять всякую критику».

В. Ламанский выразил также полное недоверие к историко-филологической образованности Некрасова и к составленным им примечаниям.[41] Эти высказывания полностью отражают то глубокое недоверие, которое Ламанский питал к РКЗ, и которое в особой мере проявилось в его обширной статье 1879-80 гг., разбираемой нами ниже.

И. Срезневский к концу 70-х гг. отстаивал свои прежние тезисы. Правда, в 1878 г. он вынужден был признать фальсификацию нескольких сотен глосс в Mater Verborum. При этом он, как бы оправдываясь в своих и чужих прежних ошибках, перечислял массу крупных, полностью доверявших подделке. И. Срезневский выразил даже сожаление, что подделки не были разоблачены на полвека ранее, ведь это позволило бы избежать ошибок не только в науке, но и в учебниках и прочей литературе. Ученому пришлось признать и то, что фальсификатор отлично понимал значение подделки глосс. Но И. Срезневский все же берет под защиту В. Ганку и даже ставит вопрос о возможности существования глосс в древнее время и лишь переписки их в XIX в. с древнего источника.[42]

Вера в фальсифицированные глоссы необходима была И. Срезневскому, чтобы не поддаться сомнениям в подлинности РКЗ. Эти памятники он по-прежнему защищал. Он лишь делал некоторую уступку критике, допуская, что РЗ составлена позже, чем это обычно предполагалось. Анализируя лексику этой рукописи, И. Срезневский пришел к выводу, что текст может относиться к XI-XII вв., но никак не к новейшему времени.[43]

В конце 70-х гг. выступил со статьями об РКЗ еще один известный русский славист - В. В. Макушев. Он изложил историю обнаружения РЗ и обратил особое внимание на ту таинственность, которой окружил себя анонимный корреспондент Музея и странную мотивировку его желания сохранить свое инкогнито. Дальнейшую историю расследования этого эпизода В. Макушев называет мистерией и подтверждает свою точку зрения теми критическими замечаниями, которые уже были высказаны различными учеными. Не ограничиваясь этим, В. В. Макушев приводит и собственные возражения по поводу толкования ряда слов РЗ. Он считает, что сомнительной лексики в РЗ слишком много, чтобы не заподозрить этот памятник. Макушева особенно поражает смесь доисторических предполагаемых форм с формами, засвидетельствованными документально. Он полагает, что подобное смешение может объясняться только намеренной фальсификацией. Макушев выражает недоверие также к ряду имен собственных, к некоторым параллелям между текстом подлинных хроник и текстом РЗ и, наконец, к историко-правовой канве заподозренной рукописи. Вполне основательно ученый отмечает, что

«чешское право наследства до самой Белой Горы допускало или совместное владение наследством, или раздел поровну..., а тем самым устраняло всякую возможность тяжб из-за дедин».

В. Макушев находит несообразности и в исторических фактах. Так, Вышеград, где якобы происходил сейм, был основан уже после возможного правления Либуши. Подобно чешским, немецким и некоторым другим критикам, В. В. Макушев опровергает также возможность тайного голосования, институт судных дев и наличие досок правдодатных. В. Макушев - единственный русский ученый, рассказавший о позиции П. Й. Шафарика на заседании 19 декабря 1859 г., где обсуждался вопрос о подлинности ряда заподозренных документов. Из изложения Макушева явствует, что П. Й. Шафарик уже готов был признать несостоятельность РЗ, если будет неопровержимо доказан факт позднего происхождения майората в Германии. Взвесив этот факт и все другие данные, В. Макушев приходит к выводу, что РЗ могла возникнуть лишь после 1620 г. Но, поскольку в XVII и XVIII вв. чешская литература находилась в упадке, рукопись могла появиться на свет лишь в начале XIX в.,

«во время сильной агитации для пробуждения чешского народа из двухвековой спячки», т. е. «в самое удобное время... для подражания подвигам Чаттертона и Макферсона».

Отвергая подлинность РЗ, В. Макушев оправдывал в известной мере и чешских и русских ученых, отстаивавших древность рукописи. Однако, продолжал он, пришла пора восстановить истину. В. Макушев с нескрываемой иронией отнесся к утверждению ряда филологов, в том числе и русского академика А. Куника о «правильности» языка РЗ и даже «убедительнейше» просил «почтеннейшего академика представить доказательства» этой правильности. Свою статью Макушев заключал заявлением о несомненной подложности РЗ.[44] Следует отметить, что ко времени написания этой статьи Макушев еще признавал подлинность РК.[45]

Различие научных позиций В. В. Макушева и И. И. Срезневского особенно заметно по их отношению к Mater Verborum. Макушев прямо признал, что автор поддельных глосс был не только знатоком своего предмета, но и ставил перед собой конкретную цель доказать подлинность Любушина суда.[46] Далее Макушев указал на прямые ошибки И. И. Срезневского в толковании и чтении определенных отрывков РЗ и снова подтвердил свое мнение о подложности рукописи.[47]

Первоначальное убеждение Макушева в подлинности РК не помешало ему тщательно следить за критикой этого памятника, а также сообщать русской публике о ходе полемики. Макушев присоединился, например, к мнению знаменитого чешского филолога Яна Гебауэра, что нельзя признать автором эпических песен РК Завишу из Розенберга и относить рукопись к концу XIII в., как это делал Ф. Палацкий.[48]

В целом заметно, что отношение Макушева к РК быстро менялось. Вскоре он уже сообщал о своей беседе с чешским историком А. Вашеком, в ходе которой убедился, что доводы последнего против подлинности РК весьма основательны. Далее Макушев с сочувствием писал о намерении Вашека продолжать разоблачение, несмотря на то, что «страстные невежды в Праге подымут новую тревогу, как это было по поводу Либушина суда».[49] Макушев положительно отозвался об уже упоминавшейся книге А. В. Шемберы (1879). Он процитировал в частности те места из нее, где чешский ученый отвергает недостойные методы полемики со стороны защитников РКЗ. Правда, Макушев упрекнул Шемберу в недостаточном внимании к работам русских авторов, осудивших РЗ, но в целом оценил труд Шемберы как окончательно опровергший версию о подлинности РЗ.[50] В то же время, отзываясь об одной из статей И. Иречка, Макушев констатировал, что она, «конечно, ни кого не сможет убедить в подлинности Либушина суда».[51]

Из изложенного видно, что В. В. Макушев был среди русских ученых наиболее квалифицированным для своего времени критиком РКЗ (особенно РЗ). Он внес свой собственный - пусть скромный - вклад в разоблачение фальсификатов и значительно распространил мнение об их истинном подложном характере среди русской читающей публики.

Одновременно с В. В. Макушевым выступил с критикой РКЗ В. И. Ламанский. Его обширная статья «Новейшие памятники древнечешского языка» (1879-1880) осталась, правда, незаконченной, но совершенно недвусмысленно выражала уверенность автора в позднем происхождении рукописей. Характеризуя книгу П. И. Шафарика и Ф. Палацкого «Древнейшие памятники чешского языка» (1840), Ламанский осуждает ее за серьезнейшие ошибки и натяжки, имевшие следствием колоссальный вред для науки о славянах. Влиянием этой книги В. Ламанский объясняет и фанатичную веру ряда русских славистов в подлинность РКЗ.[52] Далее он резко критикует отзывы Срезневского и Лавровского о Ганке и его противниках. Оба названных русских ученых

«одинаково забыли, - пишет он, - что первые подозрения шли не от австрийских полицейских агентов ... и не от врагов славянства, а от Добровского и Копитара».

Ламанский осуждает также реакцию Лавровского и Срезневского на исход судебного процесса между Ганкой и «Тагесботе». Особенно же его возмущает упорство защитников РКЗ после разоблачения поддельных глосс в Mater Verborum и ряда других «памятников». Он утверждает, что защита РКЗ уже стала анахронизмом, а сами рукописи сохраняют свое значение лишь как реликвии XIX в.,

«как предметы веры и обожания нескольких поколений, как памятники ученой доверчивости и слабости критики, неизбежных в жизни каждой науки в период ее развития».[53]

Независимо от В. В. Макушева, но в полном согласии с ним, Ламанский высоко оценил работы А. Патеры и его соавтора А. Баума, а попытку И. Срезневского принизить значение этих работ характеризовал как

«блестящую адвокатскую речь... в защиту и оправдание ученых, впадавших в некоторые ошибки только потому, что фальсификатор был так велик».[54]

В. И. Ламанский привел ряд доказательств подложности многих глосс в Mater Verborum, указал на ряд источников, которыми пользовался фальсификатор, и объявил своим нравственным долгом возложить вину за подделки на В. Ганку.[55] Разоблачение поддельных глосс, как подчеркивает Ламанский, имело огромное значение для выработки правильных суждений также и об РКЗ. Он полагает, что такие ученые как П. И. Шафарик и Ф. Палацкий не могли искренне верить ни в подлинность глосс, ни в древность РКЗ. Ламанский ставит далее не столько научный, сколько этический вопрос о том, с какого времени оба чешских корифея, зная о подлогах, все же пытались их выгораживать. Аргументация Ламанского в этом вопросе далеко небезупречна, но довольно любопытна. Ученый предполагает, что уже в 30-е годы оба упомянутых чешских будителя уже не верили в подлинность ряда памятников, но защищали их по патриотическим соображениям. Ламанского возмущает, что

«из патриотизма люди сознательно терпят ложь и попускают ей держаться и развиваться в науке».

Подобные компромиссы он объявлял

«самыми грозными и губительными врагами прежде всего просвещения, а затем политической свободы».

Ламанский допускал, что обман совершался «с болью в сердце и с содроганием», но все же решительно осуждал Ф. Палацкого, П. Й. Шафарика и других чешских будителей.[56] Понятно, что Ламанский очень высоко оценивает работы Ю. Фейфалика, а, касаясь признаний П. Й. Шафарика в конце 50-х годов по поводу фальсификации ряда памятников, снова утверждает, что и Палацкий и Шафарик «могли легко увидеть» эту подложность «сорок и тридцать лет тому назад».[57] Разумеется, это последнее выражение следует понимать, принимая за точку отсчета 1879 г., когда написана статья Ламанского, т. е. как утверждение, касающееся 30-х годов. Однако мнение Ламанского, что, например, Шафарик уже в 30-е годы был убежден в подложности памятников, вряд ли доказуемо. Так, на наш взгляд, письмо П. И. Шафарика к К. П. Погодину от 31. 10. 1840 свидетельствует скорее об убежденности П. И. Шафарика в подлинности РКЗ. Шафарик посылает Погодину копию письма Якоба Гримма, который сообщал чешскому будителю, что верит в подлинность Либушина суда. Шафарик хотел таким путем убедить и Погодина в древности РЗ. Если бы он в душе не верил в эту подлинность, то вполне мог бы в частном письме признаться Погодину в своих сомнениях, как действительно и поступил 17 лет спустя, или хотя бы не поднимать вопроса вообще. Что касается РК, то Шафарик в том же письме делает специальное примечание к высказыванию Я. Гримма о «приключенческих» обстоятельствах находки РК. Он пишет:

«Это выражение относится к известию об обнаружении Краледворской рукописи; оно неправомерно и исходит от злобных немцев и клеветников и распространено среди немецких ученых. Нет, Краледворская рукопись была обнаружена самым простым, самым естественным путем».[58]

Совершенно очевидно, что и в отношении РК, как в отношении РЗ, Шафарик мог бы не скрывать от М. П. Погодина своего истинного мнения и уж, во всяком случае не маскировать его столь артистически. Ведь 22 февраля 1857 г. в письме к тому же М. П. Погодину Шафарик совершенно откровенно и доверительно писал о разоблачении ряда псевдо-древних памятников, выражая однако просьбу не разглашать эти сведения преждевременно. В этом письме сказано буквально следующее:

«Теперь кое-что только для Вас. Музей был вынужден назначить беспристрастную комиссию для проверки подлинности некоторых старочешских фрагментов. На первых двух заседаниях, где я присутствовал, два старых фрагмента самым жалким образом провалились. Это постыдные подделки, и имя фальсификатора не является неразрешимой загадкой. Комиссия продолжит свою работу, и, несомненно, провалятся еще многие памятники, выдаваемые за древние ... Итак, в добавление к прочим неудачам еще и этот позор».[59]

Сопоставляя письма 1840 и 1857 гг., следует сделать вывод, что в 30-е годы Шафарик, в противоположность утверждениям Ламанского, был еще уверен в подлинности РКЗ.

В последней части своей обширной статьи Ламанский использовал текст письма Шафарика от 22 февраля 1857 г. Значительное место в этой части он отвел критике своих собственных заблуждений в отношении РК, подчеркнув, что и сам начал сомневаться в их подлинности лишь с 1875 г.[60] Однако своего утверждения об уверенности Шафарика и Палацкого в подложности РКЗ еще в 30-е годы Ламанский не пересмотрел.

Рассматриваемый нами труд В. И. Ламанского еще и в XX в. квалифицировался в русской литературе как сочинение, положившее конец преклонению перед кумирами и серьезно подорвавшее веру в фальсификаты.[61] Следует впрочем отметить, что никак не меньшую роль в разоблачении РКЗ перед русской научной общественностью сыграли работы В. В. Макушева.

В конце 70-х годов XIX в. на РКЗ обратил внимание еще один русский славист - доцент, а впоследствии профессор Новороссийского университета (Одесса) А. А. Кочубинский. Он еще в 1875 г. выражал сомнения в подлинности РК, подтверждая свое мнение некоторыми филологическими аргументами, и требуя издания РК с подробнейшими комментариями и строгим филологическим разбором каждого звука, каждой формы и оборота.[62] Через пять лет А. Кочубинский уже прямо называл РКЗ подделками. Он отмечал, что почерк РЗ весьма напоминает по своим палеографическим особенностям разоблаченный фальсификат «Любовная песнь короля Вацлава». Доводы И. Иречка в пользу подлинности РКЗ А. Кочубинский толкует в прямо противоположном смысле. Формы слов, упоминаемые Иречком, оказываются, как устанавливает А. Кочубинский, в равной мере свойственными лирическим песням РК к некоторым поэмам И. Линды, например, его поэме-балладе «Юрий Подебрад», вышедшей всего через пять месяцев после «открытия» РК. Наконец, А. Кочубинский полагает, что большая доля вины за создание культа РКЗ лежит на русских ученых и литераторах А. Соколове, И. Срезневском, Н. Берге и некоторых других.[63]

Позиция В. Макушева, В. Ламанского, А. Кочубинского не означала однако, что в русской литературе наступил решительный перелом в отношении к РКЗ. В 1880 г. вышла книга А. Стороженко, который попытался подвести итоги проделанных исследований. Этот автор, правда, колебался в оценке РКЗ, но с явным уклоном к позиции защитника. Он полагал, что РКЗ - это позднейшие списки утраченных средневековых произведений.[64]

А. Н. Пыпин к началу 1880 г. лишь начал сомневаться в подлинности РКЗ. Его оценка 1881 года, выдержанная в нейтральных тонах, наводит однако читателя на мысль о подложности РКЗ. Часть материала, предлагаемого А. Пыпиным, повторяет его же характеристики 1865 г. Однако к ним добавлены страницы с обзором полемики за прошедшие полтора десятилетия. Пыпин подробно останавливается на доводах критиков, признает их доказательность, подчеркивает участие в критике славянских ученых, но все же отказывается от окончательного приговора, указывая на трудности, еще не преодоленные ни защитниками, ни критиками. Признавая свою лишь относительную компетентность в данной проблеме, Пыпин полагает однако, что общие соображения дают основание примкнуть скорее к критикам, чем к защитникам.[65]

Со второй половины 80-х годов полемика об РКЗ в Чехии вступила в новую фазу. Организатором критики стал чешский научный журнал «Athenaeum». Редактор этого издания проф. Т. Г. Масарик, философ и буржуазно-либеральный политический деятель, поставил перед журналом задачу детального анализа всех сторон РКЗ.[66] Он привлек в журнал таких крупных ученых как Я. Голл, Я. Гебауэр, И. Поливка, Я. Влчек и др. Большое значение для разоблачения РКЗ имели лингвистические анализы Я. Гебауэра. Его суждения о чешском языке были особенно авторитетны, поскольку он являлся лучшим знатоком предмета. Он обнаружил в РКЗ ошибки в флексиях, в употреблении временных форм, указал на совпадение отдельных элементов РКЗ с элементами уже разоблаченных подделок и т. д.[67]

Работы Я. Гебауэра нанесли сильнейший удар РКЗ в лингвистическом плане. Но разоблачение шло и по другим направлениям. Было доказано, что автор РКЗ плохо представлял себе особенности задружного строя чехов, что он совершил уже известную ошибку, пытаясь противопоставлять право майората у чехов и немцев в XI в., так как исследованиями по истории права было доказано, что право наследования по первородству установилось у немцев не ранее XIV в. Было показано также, что пределы Чехии раннего средневековья были значительно ограниченнее, чем это представлено в Суде Либуши.[68]

Подвергнув РКЗ палеографическому анализу, критики обнаружили также ряд моментов, не свойственных средневековым правилам письма.[69] Далее Я. Голл подверг РКЗ исторической критике. Выяснилось, например, что Прага представлена как укрепленный город на правом берегу Влтавы уже к началу XI в., между тем как превые укрепления на этом берегу строились лишь в XIII в. Выяснилось, что в 1241 г. не было никакой победы над татарами под Оломоуцем, о чем повествует РК, и т. д.[70] Была отмечена также масса неточностей в деталях.

Эстетическая критика РКЗ показала, что художественные достоинства их сильно переоценены. По своему эстетическому характеру обе рукописи отвечали вовсе не народным представлениям о прекрасном, а тем понятиям, которые характерны для романтизма начала XIX в.[71]

К концу 80-х гг. разоблачение РКЗ в научном плане было по существу завершено. Отдельные еще остававшиеся неясности уже не могли изменить картину в целом. Но с тем большей яростью и неразборчивостью в средствах обрушилась на критиков националистическая пресса. Основная масса читателей этой прессы, находившаяся в плену националистических предрассудков, полагала, что критика национальных святынь есть измена народу.

Однако научное исследование все же продолжалось. В результате сопоставления многих текстов стали ясны источники, которыми пользовались фальсификаторы.

В конце XIX и начале XX вв. была предпринята попытка химического анализа РКЗ. Решительного опровержения памятников она не принесла. Ныне ясно, что это обследование и не могло дать иных результатов, поскольку фальсификатор пользовался чернилами, изготовленными по древнему рецепту. Но в научной оценке РКЗ химический анализ ничего не менял. В конце 1911 г. группа университетских профессоров и сотрудников Чешского музея опубликовала во всех ведущих пражских газетах манифест, объявлявший РКЗ несомненными подлогами. В 1914 г. известный чешский палеограф Г. Фридрих подверг РКЗ новому палеографическому анализу. Это было необходимо в частности и потому, что другой известный палеограф И. Эмлер в 80-х годов XIX в. заявил, что со стороны палеографической РК сомнений не вызывает.

Не подозревал Эмлер и РЗ, считая возможным отнести ее ко второй половине XIII в. Проанализировав обе рукописи в 1914 г., Г. Фридрих пришел к совершенно иным выводам. Он показал, что маленькие листы пергамена РЗ вырезаны из листов крупного формата, что было бы вряд ли возможно в средние века, если учитывать претензии писца на создание книги высокой художественной ценности: для подобных целей пользовались не обрезками, а пергаменом высокого качества. Г. Фридрих показал еще, что инициалы в РК страдают отсутствием стиля и вкуса. Кроме того, в составе краски этих инициалов обнаружилась берлинская лазурь, начало изготовления которой относится к XVIII в. Г. Фридрих оценил также орнаменты РК как грубые и тяжелые, не встречающие аналогий в действительно древних памятниках. Почерк РК, как выяснил Г. Фридрих, является лишь подражанием древнему письму. В рукописи есть дефекты написания букв, совершенно невозможные для средних веков. Линии букв неестественны, сокращения произвольны, а количество разур далеко выходит за обычные пределы. Палеограф заключал свое исследование выводом о явной подложности памятника. К аналогичному заключению он пришел и в отношении РЗ.[72]

Можно считать, ?то статьей Г. Фридриха закончилась научная полемика об РКЗ. Все дальнейшие споры диктовались политическими и националистическими соображениями, не имея непосредственного отношения к науке. В 1968/69 гг. в связи со 150-летием появления на свет РКЗ Национальный музей в Праге опубликовал сводный труд об РКЗ, подводящий итоги их изучения. Из этого труда можно почерпнуть и сведения о характере и содержании полемики за последние десятилетия.[73]

В России во второй половине 80-х годов XIX в. приверженцев подлинности РКЗ было еще немало. Так, киевский славист А. И. Степович в своем «Очерке чешской литературы» поместил РКЗ в раздел «Древняя пора», хотя и отметил, что обе рукописи находятся под сильным подозрением. Полагая, что вопрос еще не решен, А. Степович продолжал говорить об РКЗ как о подлинных памятниках древности. Как и его предшественники, А. Степович подробно излагает содержание РКЗ. РК он признает важным памятником истории и литературы. В РК он видит много сходства с русскими былинами. Степовича радует, что «поэтическая ценность древнечешских произведений признана знатоками почти всех европейских народов». Сходство РКЗ с произведениями других славян Степович толкует как аргумент в пользу теории общего происхождения этих памятников «из одного славянского народного источника». Более всего сходства Степович обнаруживает между лирическими песнями РК и некоторыми народными русскими и украинскими песнями. Правда, при этом Степович признает:

«Характер поэтических обращений, тон лирики до того сходны, что действительно могут возбудить даже некоторые подозрения».

Однако в дальнейшем Степович снова впадает в прежний тон:

«Это сходство может иметь свое основание в общности выражения одного славянского духа у разных племен».

Помимо этой общей характеристики РКЗ Степович дает им оценку как произведениям, положившим основание чешскому романтизму в литературе и искусстве и сообщившим чешской поэзии глубоко народный характер. В приложении к книге имеется фотографический снимок РК и краткое описание обеих рукописей.[74]

Для второй половины 80-х гг. оценки А. Степовича следует признать весьма консервативными. Его убеждение в подлинности РКЗ объяснялось лишь славянофильским мировоззрением, ставшим в 80-е годы уже крайним анахронизмом.

Русские отклики на статьи в чешском «Атенеуме» были разнохарактерными. Если «Русский филологический вестник» выразил полную уверенность в подложности РКЗ,[75] то некто В. Петр, о котором мы не располагаем никакими сведениями, выпустил небольшую статью (но отдельным изданием), в которой осуждал Гебауэра и Масарика за выступления против подлинности РКЗ, объясняя подобную позицию корыстью и антипатриотичностью. В. Петр утверждал, что Я. Гебауэр, желая занять кафедру славяноведения в Венском университете, стремился обратить на себя внимание венского правительства «глумлением над чешскою святынею», а Масарик - англофил, проповедующий «национальное самоубийство» в форме отказа от чешской самобытности. Зато в совершенно ином тоне В. Петр пишет о результатах химической экспертизы 1886-87 гг. По его мнению, эти результаты «блестяще подтвердили» подлинность «драгоценных памятников древнечешской культуры», несмотря на то, что лингвистические доказательства старинного происхождения РКЗ оказались недостаточными.[76]

Очередное мнение об РКЗ в русской литературе было высказано известным историком литературы П. О. Морозовым. Как видно из его выступления, в русской литературе все же нарастало недоверие к РКЗ. П. О. Морозов описал обстановку «открытия» обеих рукописей, отметил их огромное значение для становления и развития чешского романтизма, привел сведения об изданиях и переводах, в том числе и за пределами Чехии, остановился и на критике, придавая особое значение труду А. Патеры о глоссах в «Матер верборум». Имея в виду разоблачение А. Патерой подложных глосс, П. О. Морозов писал:

«Это открытие, прямо обличавшее Ганку, нанесло удар авторитету Краледворской и Зеленогорской рукописей, так что теперь серьезные ученые уже не считают возможным ссылаться на эти произведения, хотя спор еще не решен окончательно».

Морозов не сомневается в том, что Ганка был великим фальсификатором, и указывает, что многие - в том числе и чешские - ученые

«ставят уже вопрос не о том, подлинны ли эти памятники, а прямо о том, кто сфабриковал их во втором десятилетии нашего века, из какого материала и какими средствами».

Любопытно следующее наблюдение Морозова:

«Пока все или почти все верили в подлинность «Либушина суда» и Краледворской рукописи, .. . все восторгались высокими поэтическими достоинствами этих произведений; с упадком же веры эстетическая критика начала открывать в них различные недостатки и несообразности. Так сильно влияние предрассудков!»

В заключение Морозов говорит о побуждениях, которыми должны были в первую очередь руководствоваться защитники РКЗ:

«Если бы действительно было доказано, что памятники подложны, то науке славянской филологии, истории и древностей был бы нанесен весьма чувствительный удар. Пришлось бы признать, что очень многое из того, на чем в продолжение полувека строились научные теории, ... есть не более как вздорная фантазия досужего патриота ... пришлось бы вычеркнуть из науки... труды целых поколений уважаемых и даровитых деятелей, пришлось бы заявить, что славянская наука ... построена ... не только на песке, но и прямо на воздухе».

Признавая все это, Морозов однако решительно присоединяется к критикам РКЗ.[77]

В общем, можно отметить, что Морозов стоял на уровне современной ему науки, а дальнейшие исследования пошли по тому пути, который казался желательным и Морозову, то есть по пути выяснения источников, материалов и средств фальсификаций.

Об отношении к РКЗ известного русского слависта К. Я. Грота можно судить по тому, как он отзывался об этих «памятниках» в связи с воспоминаниями об И. И. Первольфе. Он называет рукописи «пресловутыми подложными» и одобряет позицию Первольфа, который не колебался в признании РКЗ фальсификатами, как только убедился в этом сам.[78]

К концу XIX в. и А. Пыпин решительно перешел на сторону критиков РКЗ. Само название его работы - «Подделки рукописей и народных песен» - свидетельствует об отношении к РКЗ. Он прямо называет их «грандиозной фальсификацией». Разумеется, Пыпину, как и другим ученым, была вполне понятна цель фальсификатов:

«стремление послужить возникавшему тогда возрождению чешского народа, поднять народные чувства воспоминаниями о славном прошедшем».

Впрочем, Пыпин считает, что

«только в самое последнее время чешским и другим ученым удалось вычеркнуть эти фальсификаты из истории древней чешской литературы», так что, «наконец, научная очевидность взяла верх».

Ученый называет РКЗ

«очень любопытным произведением чешской поэзии второго десятилетия нашего века,... отражением тех понятий о поэтической старине, какие тогда господствовали».[79]

К сожалению приходится констатировать, что мнение Пыпина разделяла не вся русская литература. Один из рецензентов его работы заметил:

«Не далее как в 1896 году .. . д-р Фляйшганс, бывший ранее рьяным противником подлинности заподозренных памятников, перешел в лагерь ее сторонников и... доказывает, что с филологической стороны нет препятствий к признанию Краледворской рукописи подлинною, ... проф. Гаттала печатает обширную апологию упомянутых памятников ... Таким образом, о том, что РКЗ уже вычеркнуты из истории древнечешской литературы, говорить еще рано».[80]

В это же время на некоторых вопросах, связанных с поэмой «Ярослав» из РК, остановился профессор Новороссийского университета И. И. Луньяк. Его заинтересовало «Гостынское чудо» - легенда о чудесном спасении христианского войска от гибели в 1241 г. Луньяк связывает эту легенду с античными мифами, канву сказания считает древней, но на вопросе подлинности самой РК не останавливается, считая его еще не окончательно решенным.[81]

Как известно, в 1899 г. в литературе появилась ошибочная версия критиков РКЗ о якобы оставленной фальсификатором в РЗ кодированной надписи Hanka fecit. Русский славист Г. А. Ильинский обратил внимание на статью Л. Доленского в журнале «Листы филологицке», содержавшую упомянутое утверждение. Ильинский назвал его весьма важным и даже сделал вывод, что вся проблема подлинности РКЗ может быть окончательно сдана в архив.[82]

Заметка Г. А. Ильинского вызвала резкое возражение. Автор реплики, подписавшийся «Почитатель Суда Любуши и Краледворской рукописи», возмущался «преследованиями» В. Ганки,

«этого выдающегося неутомимого деятеля,... за которым непредубежденная мысль оставит навсегда высокий титул даровитого продолжателя своих предшественников и современников на почве всеславянского самосознания».

Автор заметки особенно сетует на то, что обвинения в адрес РКЗ уже проникли и на страницы журналов, издающихся в славянских странах.

«Пусть бы себе, - пишет он, - досужие австрийские ученые изощрялись в такой работе! Дело в том, что и в русском ученом журнале... с каким-то нескрываемым удовольствием заявляется,... что теперь вопрос... окончательно может быть сдан в архив. Конечно, так и поступят все, доверяющие на слово гг. Доланскому и Ильинскому. Но ... санкция не может считаться безапелляционной».[83]

В первые годы XX в. о РК снова высказался А. Степович. Непосредственным поводом послужило появление в 1901 г. книги В. Флайшганса «Pisemnictvi Ceske slovem a obrazom». Позицию Флайшганса по вопросу об РКЗ Степович характеризует как беспристрастную, сам же присоединяется в начале своего выступления к тем ученым, которые считают вопрос о подлинности РКЗ еще не окончательно решенным. Однако, приступая изложению полемики последних лет об РКЗ, А. Степович все же явно склоняется на сторону защитников рукописей. Аргументы их в споре с Я. Гебауэром он считает убедительными, а -ответы критиков впечатляют его значительно меньше. О полемике М. Гатталы с И. Ягичем Степович говорит с явной симпатией к Гаттале. Очень удачной признает А. Степович книгу Ю. Грегра в защиту РКЗ (1886). И, конечно же, Степович упоминает о результатах химического исследования РКЗ, полагая, что оно должно, убедить и ученых, и публику в подлинности рукописей.

Касаясь трудов А. Патеры об РКЗ, А. Степович лишь вскользь говорит о непризнании Патерой РЗ и гораздо подробное - о защите им РК. Особенно же детально характеризуются работы В. Флайшганса, причем Степович утверждает, что Флайшганс «побивает Гебауэра» трудами самого Гебауэра. Все творчество Флайшганса представляется Степовичу «целокупной защитой РК», а усилия Гебауэра опровергнуть эту защиту кажутся Степовичу тщетными. В заключение киевский славист делает вывод, что вопрос об РКЗ находится еще «в неопределенном положении», и солидаризируется с высказыванием А. Н. Пыпина, относящимся к 1881 г. и приведенным нами выше, хотя с тех пор Пыпин уже решительным образом переменил свое мнение.[84]

Таким образом, в начале XX в. РКЗ имели своих защитников еще и в России.

В 1914 г. о знаменитых рукописях вспомнил также русский историк и литературовед Н. М. Петровский. Естественно, что, будучи буржуазным ученым, он никак не увязывал процессы чешского возрождения с изменениями в базисе чешского общества и назреванием исторической необходимости выхода новых общественных сил на арену борьбы за управление страной. Но он вполне отчетливо понимал, что чешские будители боролись за право своего народа на самостоятельное существование, а к древностям обращались для того, «чтобы доказать враждебному Западу, что и за славянами в прошлом есть немалые заслуги» и, следовательно, право называться исторической нацией. Н. Петровский прямо заявляет, что идея славянской взаимности

«была изобретена,... чтобы придать разрозненным племенам бодрость и веру в лучшее будущее».

Уже эта формулировка недвусмысленно раскрывает позицию автора. Впрочем, констатируя, что

«критика большинством голосов склонилась к признанию рукописей подложными»,

Петровский отказывается сам произнести свой окончательный приговор, не считая себя для этого достаточно компетентным. Основное внимание в своей статье он уделяет не проблеме подлинности РКЗ, а их влиянию на художественное творчество в Чехии и за ее пределами, на распространение сюжетов РКЗ в Европе. Петровский приводит целый ряд восторженных отзывов об РКЗ и приходит к выводу, что обе рукописи

«принесли славянскому возрождению гораздо более пользы, нежели какие бы то ни было подлинные памятники древности, обнаруженные в новейшее время».

Это не мешает Петровскому утверждать, что

«славянские будители, как правило, сами были воспитаны на немецкой культуре и нередко заимствовали из немецкого арсенала оружие для борьбы с германизацией».[85]

В этих словах есть несомненная доля истины.

Работа Н. Петровского - последняя в русской дореволюционной литературе об РКЗ. Нельзя сказать, что это - вершина русских отзывов о знаменитых фальсификатах. Но она отражает тот уровень, на котором велась полемика во втором десятилетии XX в., когда решительные удары по РКЗ были уже нанесены.

История отношения русских ученых к РК представляет, на наш взгляд, определенный интерес по ряду причин. Она отражает этапы развития русской общественно-исторической и литературоведческой мысли, переход от романтической восторженности к критическому осмыслению исторических явлений, преодоление славянофильских схем и построений. В то же время, история русской литературы об РК свидетельствует о живучести предубеждений, подкрепленных тенденцией принимать желаемое за действительное. В этом смысле история полемики об РКЗ представляет известный интерес и для психолога.

Конечно, полемика в России несоизмерима по своему накалу и масштабам со спорами о знаменитых фальсификатах в Чехии и Австрии. В Чехии эти споры задевали самые основы национальной жизни. Но РКЗ ведь касались и славянства в целом. Можно, кажется, без натяжки утверждать, что споры в России уступали по интенсивности спорам в Чехии в такой же мере, в какой РКЗ касаются, с одной стороны, чешского народа, а, с другой, славянства в целом и России в частности.

Русская литература об РКЗ внесла лишь скромный вклад в изучение этих произведений. Но нам представляется, что и этот вклад, и сама история полемики об РКЗ в России являются достаточно интересным предметом для исследования.

Примечания

  1. А. Н. Пыпин, Подделки рукописных и народных песен. СПб. 1898.
  2. См. предисловие издателя к кн.: Rukopisove Zelenohorsky a Kralovedvorsky, pamatka z XIX veli. Vyd. J. Hanus. Praha (1911), 40-41.
  3. См.: Prostonarodnj Srbska Muza, do Cech prewedena od W. Hanky, castka prwnj. W. Praze 1817.
  4. Подробнее см.: J. Dolansky, Lindova Zare a RKZ: Ceska literature 1972[2] 3 : 223-242.
  5. В кн.: Prawda Ruska, … przez J. B. Rakowieckiego. W Warszawie 1820, 1 : 236-241.
  6. Составитель библиографии РКЗ M. Laiske приводит около 60 изданий, см.: Sbornik Narodniho muzea v Praze, rada C (= SNM) 13/14 (1968/69) 327-365.
  7. J. Koci, Spory o rukopisy v ceske spolecnosti: SNM 13/14 : 25-33.
  8. В. Н. Кораблев, Вячеслав Ганка и его Краледворская рукопись; Известия АН СССР, отделение общественных наук, серия VII, 1932, № 6.
  9. См. об этом хотя бы: А. Стороженко, Очерки чешской литературы, вып. 1, Киев 1880, 39.
  10. Цит. по: А. Стороженко, указ. соч. 41-49.
  11. J.Dobrovsky, Literarischer Betrug: Archiv fuer Geschichte, Statistik, Literatur und Kunst 15 (Wien 1824) 46 : 260; см. также ответ И. Добровского В. А. Свободе: там же, 435-436 и его рецензию на издание И. Б. Раковецкого «Правда Руска»: Jahrbucher der Literatur 28 (1824) 88-119; 37 (1827) 28-41.
  12. J. Hanus, указ. соч. 75-76.
  13. Рукопись Краледворская. Собрание лирико-эпических народных песен. Перевод с древнебогемского подлинника, СПб. 1820. Этот текст издан также в «Известия Российской Академии», 1820, кн. 8.
  14. Э. Кине, О богемской эпопее. Телескоп, 1833, 7 : :273-287. Перевод был выполнен будущим крупнейшим русским литературным критиком, революционным демократом В. Г. Белинским по статье: E. Quinet, De l’epopee des Bohemes: Revue de deux mondes 3 (Paris 1831) fasc. 4.
  15. И. Срезневский, Сеймы, в кн.: Очерки России, издаваемые В. Пассеком, 7. СПб. 1838, 226-239.
  16. И. И. Срезневский, Извлечения из Краледворской рукописи: Журнал Министерства Народного Просвещения (в дальнейшем: ЖМНП) 28 (1840) № 12, отд. 2, стр. 115-148.
  17. А. Соколов, Краледворская рукопись и Суд Либуши: Ученые Записки Казанского Университета, 1845, кн. 4 и 1846, кн. 7; отдельное издание - Казань 1846.
  18. Краледворская рукопись. Собрание древних чешских эпических и лирических песен. Перевел Н. Берг. В кн.: Московский литературный и ученый сборник 1846, 219-291.
  19. [О. Сенковский, Рецензия на кн.:] Краледворская рукопись..., перевел Н. Берг: Библиотека для чтения 84 (авг. 1847) 6 : 1-10.
  20. А. Н. Пыпин, Мои заметки. Москва 1910, 47-48.
  21. См.: Б. Б. Глинский, Александр Николаевич Пыпин: Исторический вестник 1905, 1:28-78.
  22. См.: Воhemia, d. 31 (1868) c. 288, 289, 292.
  23. М.Buedinger, Die Koeniginhofer Handschrift und ihre Schwestern: Historische Zeitschrift 1 (Muenchen 1859) 1 : 127-152.
  24. J. Feifalik, Ueber die Koeniginhofer Handschrift. Wien 1860.
  25. J. und H. Jirecek, Die Eschtheit der Koeniginhofer Handschrift. Prag 1862.
  26. См., напр., A. V. Sembera, Dejiny reci a literatury ceske, 4. vyd. Ve Vidni 1878; А. С. Петрушевич, О подложных старочешских письменных памятниках. Львов 1878; A. V. Sembera, Libusin Soud… jest podvren, Viden 1879; A. Vasek, Filologicky dukaz, ze Rukopis Kralovedvorsky a Zelenohorsky... jsou podvrena dila Vaclava Hanki, V Brne 1879.
  27. П. А. Лавровский, Поездка во внутреннюю Чехию весною 1860 г.: «Утро», сборник, изд. М. Погодиным. Москва 1868, 190-208.
  28. «Известия 2 отделения Имп. Академии Наук» 9 (1861) 234-238.
  29. А. Н. Пыпин, Два месяца в Праге, в кн.: А. Н. Пыпин, Мои заметки, Москва 1910, 189-252 (впервые опубликовано в 1859-60 гг.).
  30. А. Н. Пыпин, Вячеслав Ганка, в кн.: А. Н. Пыпин, Мои заметки. Москва 1910 (впервые опубликовано в 1861 г.).
  31. И. Срезневский, Несколько замечаний об эпическом размере славянских народных песен: Известия 2 отделения Имп. Академии наук 9 (1861) 345-366.
  32. И. Срезневский, Воспоминания о В. В. Ганке: там же, 228-229.
  33. А. Котляревский, Старина и народность за 1861 г., в кн.: Библиографическое обозрение. Москва 1862, 13.
  34. Известия Отделения Русского языка и словесности (ОРЯС) Российской Академии наук 10 (1862) лист 251, столбцы 412-413.
  35. А. Куник, Спор о подлинности Суда Либуши и Краледворской рукописи: Записки Имп. Академии наук, т. 2, кн. 1 (СПб. 1862) 1-18.
  36. А. Пыпин, В. Спасоеич, Обзор истории славянских литератур. СПб. 1865, 251-256.
  37. О.Миллер, О славянских народных песнях, в кн.: Поэзия славян ..., под ред. Н. В. Гербеля. СПб. 1871, 27-31.
  38. А. Ф. Гильфердинг, Чешская литература, в кн.: Поэзия славян, 327-330.
  39. Н. Некрасов, Краледворская рукопись. СПб. 1872, 1-24 (предисловие), 25-131 (текст), 135-438 (словарь, примечания и приложения).
  40. А. С. Будилович, Краледворская рукопись, труд Н. Некрасова: ЖМНП 160 (апрель 1872) 2 : 295-308.
  41. ЖМНП 203 (июль 1879) стр. 7.
  42. И. Срезневский, Дополнительные замечания к сочинению А. Патеры: Записки Имп. Академии наук 31 (СПб. 1878) Приложение 4 : 82-85, 102, 151.
  43. И. Срезневский, Былина о Суде Любуши: Русский филологический вестник (РФВ) 1 (1878) 1-34.
  44. В. Макушев, Так называемая Зеленогорская рукопись, в кн.: В. В. Макушев, Из чтений о старославянской письменности. Воронеж 1879, 34-64.
  45. Там же, 45.
  46. В. Макушев, Глоссы в Маter Verborum: Русский филологический вестник 1 (1879) 2 : 143-144.
  47. В. Макушев, Мнение И. И. Срезневского о т. н. Зеленогорской рукописи, в кн.: В. Макушев, Из чтений о старославянской письменности, стр. XVI-XVII.
  48. Русский филологический вестник 2 (1879) 3 : 132-134.
  49. Там же, 166-167.
  50. Там же, 121-129.
  51. Там же, 137.
  52. ЖМНП 201 (январь 1879) 2: 131-160.
  53. Там же, 147-154.
  54. ЖМНП 201 (февраль 1879) 2 : 313-366.
  55. ЖМНП 202 (март 1879) 2 : 118-152.
  56. ЖМНП 203 (июнь 1879) 2 : 247-276.
  57. ЖМНП 204 (июль 1879) 2 : 25-28.
  58. Цит. по изд.: V. А. Francev, Korespondence Pavla Jozefa Safarika, d. 1, c. 2, v. Praze 1928, 624 (оригинал на немецком языке).
  59. Там же, 795 (оригинал на немецком языке).
  60. ЖМНП 209 (июль 1880) 2 : 313, 316-318, 338.
  61. П. А. Лавров, Владимир Иванович Ламанский: Отчет о состоянии и деятельности Имп. Петербургского университета за 1914 г. (Пг. 1915) 16-18.
  62. А. А. Кочубинский, Отчет (второй) о занятиях славянскими наречиями с 1 февр. по 1 авг. 1875 г.: Записки Имп. Новороссийского университета 20 (Одесса 1876) 86-87.
  63. А. Кочубинский, Историки литературы славян: ЖМНП 203 (май 1880) 2 : 154-158.
  64. А. Стороженко, Очерки истории чешской литературы, I. Рукописи Зеленогорская и Краледворская. Киев 1880 (оттиск из Киевских Университетских известий 1879-1880).
  65. А Н. Пыпин, В. Д. Спасает, История славянских литератур. (СПб. 2#1881), 2: 820-821.
  66. Athenaeum, brezen 1886, 188-192.
  67. Athenaeum, unor 1886, 152-164.
  68. T. G. Masaryk, Nacrt sociologickeho rozboru Rzho a Rkho : Athenaeum cervenec 1886, 406-422.
  69. Athenaeum, brezen 1886, 200-201, 243-248.
  70. Athenaeum, cervenec 1886, 422-426.
  71. Athenaeum, duben 1886, 275 - 298
  72. G. Friedrich, Rukopisy Kralovedvorsky po strance paleograficke : Narodny listy 1914, c. 93, 120, 134.
  73. J. Koci, Spory o rukopisy v ceske spolecnosti : SNM 13/14: 25-48.
  74. А. Степович, Очерк истории чешской литературы. Киев 1886, 3-15, 21, 29, 24 - 217, 303.
  75. Русский филологический вестник 16 (1886) 190.
  76. В. Петр, К вопросу о подлинности Краледворской рукописи. Киев 1887 (брошюра в 6 страниц малого формата).
  77. П. О. Морозов, Новая литература славянских народов, в кн.: Всеобщая история литературы, под ред. А. Кирпичникова, т. 3, ч. 1. СПб. 1883, 127-128.
  78. К. Я. Грот, Осип Осипович Первольф, некролог: ЖМНП (февраль 1892) разд. «Современная летопись», стр. 141-150. Об РКЗ см. 149.
  79. А. Н. Пыпин, Подделки рукописей и народных песен. СПб. 1898, 18-19.
  80. Исторический вестник, октябрь 1898, 361-362.
  81. И. И. Луньяк, Гостынское чудо ..., Одесса 1898.
  82. Г. А. Ильинский, [обзор журнала] Listy filologicke, roc. 26(1899): Изв. ОРЯС 5 (1900) 2 : 729. Отметим кстати, что в этой статье Доленский ошибочно именуется Доланским.
  83. Ганка, Доланский и Ильинский: РФВ 1900, 3-4: 300.
  84. А. И. Степович, К литературной истории Краледворской рукописи: Труды XII Археологического съезда в Харькове 1902, Москва 1905, 2 : 410-429.
  85. Н. Петровский, Значение произведений народного творчества для славянского возрождения: Славянские известия 1914, 6 : 93-95.
 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова