Человек, который прослушаeт всю лекцию философа-томиста Андрія Баумейстера, едва ли будет способен понять, что ему только что пытались объяснить или внушить. Тем более, что лектор легко раздаёт обещания, но не спешит их исполнить. Он начинает свою беседу с фразы «Последние три недели мы с вами свидетели очень важных событий. «Анти-репрессивный дискурс», наконец, сбросил свои обманчивые маски и обнаружил своё подлинное лицо».
Очерчен круг конкретных вопросов. Какое именно «безумие масс» лектор имеет в виду? Что такое анти-репрессивный дискурс? Каковы его «обманчивые маски»? Каково его подлинное лицо и в чём необходимость это лицо скрывать? Всегда ли ли у анти-репрессивного дискурса было такое лицо? По какой именно причине анти-репрессивный дискурс, «наконец», сбросил свои маски?
Под «безумием масс» Баумейстер подразумевает нынешные протесты в США, поскольку начинает с упоминания «последних трёх недель». Но обещания разьяснить все остальные вопросы остались Баумейстером невыполнены. Вместо них после избирательного экскурса в историю Баумейстер восклицает: «Начну с высказываний философов, которые меня глубоко возмутили». И не приводит ни одного высказывания и называет по имени лишь одного философа.
Баумейстер не разъясняет, что именно он подразумевает под «анти-репрессивным дискурсом». Однако смысл термина отражён в самом его названии, взятого из других языков. Название термина подразумевает противостояние репрессии (repression), т.е. подавлению (suppression) или угнетению (oppression) человека. Иначе говоря, речь идёт о защите прав человека. В таком переводе фраза Баумейстера начинает звучать несколько зловеще: «Защита прав человек, наконец, сбросила свои обманчивые маски и обнаружила своё подлинное лицо». Слово «зловещий» использовано не напрасно. Мы живём в 21 веке, после того, как ушли в прошлое ожесточённые революции 17-20 веков, которые смели с лица земли феодально-монархические системы. В 21 веке, когда почти все тоталитарные государства исчезли с лица земли, казалось бы, борьба за человеческие права и достоинство может считаться чем-то отрицательным разве что в Северной Корее.
Отстаивать благость защиты прав человека в современном мире давно уже потеряло всякий смысл — настолько она очевидно всем.
Термин «анти-репрессивный дискурс» нуждается в некотором пояснении. Обратимся к англоязычной Википедии: «Анти-репрессивная практика (anti-oppressive practice) требует... создания равноправной среды, свободной от угнетения, расизма и других форм дискриминации в обществе в целом, подключая к действию юридический и политический уровни. В общей для любого человеческого сообщества практике речь идет о реагировании на угнетение со стороны доминирующих групп и отдельных лиц. Анти-репрессивная практика направлена на понижение невключённости определенных социальных групп в структуру социального равенства, прав и социальной справедливости. Сознательное и преднамеренное причинение дискриминации другому является репрессивной практикой, причём таковым считается не только поведение репрессора, но и его намерение».
Таким образом, анти-репрессивная практика и связанный с ней «анти-репрессивный дисурс» — в высшей степени положительное явление. Эта практика призвана обеспечить включённость всех социальных групп в структуру социального равенства и равный доступ к благам для всех обделённых до этого групп, объединённых по любому признаку, независимо от цвета кожи и разреза глаз. Такая практика неотъемлема от любой системы либерально-конституционной демократии. Здесь нет никаких масок, скрывающих «подлинные лица». И вдруг мы видим зловещий взгляд на права человека: сразу после своего вступления о сброшенных масках и подлинном лице Баумейстер объявляет, что борьба с расизмом, тоталитаризмом и различными формами репрессий и угнетения есть не более, чем борьба за власть. Что будто бы и есть «подлинное лицо» защиты прав человека.
Это далеко идущее утверждение, предполагающее, что любая дискриминированная группа в человеческой истории всегда борется не за равноправие, а за власть. Иными словами, Баумейстер оправдывает своим тезисом подавление любых протестов, даже если часть населения страны требует всеобщего доступа к медицинскому обслуживанию или электроэнерии. Ибо эти их требования — только маски, а на деле, как утверждает Баумейстер, они хотят не медицинского обслуживания, а власти. Сам вопрос о праве всего населения любой страны на медобслуживание или доступ к воде и электроэнерии Баумейстер снимает, как несущественный.
При такой постановке вопроса всякая политическая борьба угнетённых демонизируется, а само состояние их угнетения объявляется нормой. В том числе, по логике вещей, нормой объявляются рабство, крепостничество, ограничение в правах гомосексуалов, отношение к чернокожим, евреям или арабам, как к низшей категории людей, лишение права голоса любых категорий населения.
Баумейстер на этом не останавливается и «нагнетает напряжение». По его мнению, сами методы борьбы за права человека — «жестокие и беспощадные», а сторонники этих методов «не щадят ни профессоров университетов, которые подвергаются жесточайшей обструкции и магинализации, ни исторические памятники, ни историческую память». «Исторические памятники» на поверку оказываются памятниками, символизирующими расизм, которые не имеют ни особой художественной, ни тем более «сакральной» ценности. Все они вполне могут в любой стране «подвергнуться маргинализации» при широкомасштабной переоценке демократическим обществом ценностей, связанных с угнетением или диктатурой (например, снос памятников Ленину, Сталину, Франко и Дзержинскому). Истерика по поводу сноса таких памятников есть буря в стакане воды.
Каковы же пресловутые «жестокие и беспощадные» методы? Пожизненное заключение в крепость или темницу, каторга и ссылка, реакционный или революционный террор, расстрелы? Разумеется, нет. Каковы же они? Ответа не даётся. Объясняя, когда всё это началось и кто является творцами этих дискурсов, которым Баумейстер на сей раз безо вякого пояснения почему-то даёт название «лже-антирепрессивных» (а что тогда «подлинно-антирепрессивные»?), он погружается в краткий экскурс в историю. Оказывается всё зло коренится в Эпохе Просвещения. Т. обр., по Баумейстеру, творцами дискурсов столь зловредной борьбы за права человека являются ни больше ни меньше, как Гроций и Лейбниц, Гоббс и Локк, Монтескье и Руссо, Кант, Юм и Адам Смит, Б. Франклин и Джефферсон, заложившие основы классического, то есть правого либерализма.
Это старая песня. Но сегодня она поётся на несколько новый лад.
После крушения коммунизма постсоветское пространство, не оправившись от мрака репрессий и невежества, в каковом её держал пост-сталинский тоталитаризм, под крик о «конце левой идеи» дружно бросилось с левой стороны на правую, приняв этот банальный ход исторического маятника и поворот идеологического флюгера за великое прозрение. Политики и философы везде заговорили о «банкротстве»или «конце левой идеи», не озаботившись ни дать скрупулёзный анализ коммунистическим диктатурам, ни объяснить почему и как сталинизм молниеносно переродил левую систему в крайне-правую под обманно-левыми лозунгами, которую затем воссоздали у себя Китай и красные кхмеры. Отбросив здравый смысл и научное познание, большинство — и право-консервативные философы в духе Баумейстера в том числе — загнали себя в ещё большее невежество и, перегоняя друг друга, принялись, объявлять себя консерваторами, контрреволюционерами и клерикалами, так и не дав ни одного серьёзного и трезвого анализа исторического периода 1900-1990 гг. Прошло 30 лет — а воз и ныне там.
Главное заблуждение и главная ложь мифа о «банкротстве левой идеи» двояки. Во-первых, ни левaя, ни правая идея заведомо и в принципе не могут обанкротиться, так как являют собой две стороны одной и той же политической системы современного мира, возникшей именно в 17-18 веках, т.е. в период Эпохи Просвещения. Эта система нуждается и в левых и в правых. Каждое конституционно-демократическое государство и каждое общество для своего нормального функционирования должно строиться на равновесии левой и правой идей. Во-вторых, правда состоит в том, что если какая идея и обанкротилась, то именно крайне-левая идея, а никак не левая. Но правые философы стиля г-на Баумейстера предпочитают это неудобство не замечать. Иначе им пришлось бы признать, что оппозиция «правое — левое» в политике есть оппозиция «консерваторы — либералы», а отнюдь не «консерваторы — лево-радикалы». И в этом главное заблуждение правых философов, если не их безумие.
Баумейстер полагает, что в 1917 году Эпоха Просвещения «обернулась большевизмом». Он ошибается. Эпоха Просвещения в 1917 году обернулась прогрессистами, окябристами, кадетами, эсерами и меньшевиками, а не большевизмом. Большевизмом обернулась слабость Временного правительства. Которое, свято помня о единственной ошибке последователей Эпохи Просвещения — гильотине — не пожелало прибегать к крайним методам против большевиков. А большевики, наоборот, как лево-радикалы, именно к гильотине и прибегли.
При этом Баумейстер, критикуя не только левый радикализм, но и либерализм, со всей очевидностью забывает о том, что либерализм бывает и левый и правый. И что правый либерализм близок левому консерватизму, и, в зависимости от ситуации, действует сообща как с ним, так и с левым либерализмом, представленным сегодя западной социал-демократией. Всё это — не бином Ньютона и при ясном уме и трезвом анализе выводится, как дважды два четыре. Но только если глаза не зашорены правыми предрассудками, вот уже 30 лет заменяющими на пост-советском пространстве левые предрассудки. Это классический пример того, что именуется в политической философии коллективным заблуждением.
Баумейстер всерьёз пытается уверить нас, что весь анти-репрессивный дискурс, т.е. борьба за права человека, «от начала и до конца является изобретением интеллектуалов, которые преподавали на университетских кафедрах». Он всерьёз верит в давно устаревший миф о том, что «после 1945 всё больше интеллектуалов принимали сторону левого уклона» и что «сегодня большинство гуманитарных интеллектуалов — это левые».
Во-первых, повторим — это миф и очередное коллективное заблуждение. В США множество консервативных колледжей и университетов, что общеизвестно. Во-вторых, для того, чтобы утверждать, что «сегодня большинство гуманитарных интеллектуалов — это левые», следует быть вооружённым до зубов легко проверяемыми ссылками, подтверждающими эту ерунду. А играть на нынешней моде «на всё правое» и запугивать слушателей и читателей сказками о злых левых интеллектуалах, засевших в американских университетах — это дешёвый приём. В-третих, Баумейстер оказывается неспособным объяснить, что плохого, если большинство академического сообщества составляют учёные и профессора левых, а не правых убеждений. Иначе говоря, левые и правые либералы, то есть последователи принципов и идей Эпохи Просвещения, а не консерваторы и реакционеры.
Логика в анализе Баумейстера хромает на каждом шагу. Он утверждаает, что, с одной стороны, неведомые левые интеллектуалы «во имя плюрализма и многообразия проводят собственную идею, запрещая, уничтожая, маргинализируя идеи других», пишут доносы и требуют запретов и цензуры. И всё это, якобы, во имя анти-репрессивного дискурса. В каждом этом утверждении Баумейстера одно противоречит другому. Каким образом возможно во имя многообразия «проводить собственную идею», запрещая или уничтожая идеи других? Какие доносы, запреты и цензура? Где он их обнаружил?
Видимо, понимая, что он запутался, Баумейстер пытается всю эту неразбериху выдать за «самый странный парадокс». Начиналось всё как борьба за плюрализм и разнообразие, за диалог, а вылилось всё это в «жесточайший цензурированный унифицированный мир, где можно высказывать только одну точку зрения». В реальности ничего подобного нигде не происходит.
«Почему такой взрыв праведного гнева, такие разрушительные тенденции?» — восклицает г-н Баумейстер касательно протестов в США, каковые описывает, как «иррациональные негуманные деяния протестантов». Ни разрушительных тенденций, ни иррациональных, негуманных деянии в действиях участников протестов в США нет. Участие в уличных протестах мародёров и провокаторов, бьющих витрины, всегда сопутствует протестному движению, но таковым не является.
Отождествляют их только заведомые расисты.
Говоря о современном протестном движении в США, философ в духе крайне-правого дискурса задаёт вопросы: «Какое преимущаство даёт мне то, что я классифицирую себя, как потомок каких-то угнетённых? Что значит вообще сегодня в мире 21 века слово «угнетение»?
Слово «угнетение» в наши дни, как и раньше, имеет непреходящее значение. В уже упомянутой выше статье в англоязычной Википедии об анти-репрессивной практике угнетение исчерпывающе определяется как «отношения, которые делят людей на главенствующие или высшие группы и подчинённые или низшие. Эти отношения доминирования состоят из систематического обесценивания характерных свойств и достижений тех, кого считают низшими, и их исключение из ресурсов социальных сфер (жильё, медобслуживание, денежные займы в помощь бизнесу и т.д.) , доступных тем, кто находится в главенствующей группе».
Ответ на вопрос Баумейстера о причинах предного гнева протестующих ещё в 1950-е гг. дал известный французский правый либерал Рэймон Арон: «Предрассудки, связанные с цветом кожи, задерживают включение чернокожих в нацию, обещанное им американской конституцией» (Р. Арон. Опиум для интеллигенции. Мюнхен: ЦОПЭ, 1960, с. 223). Увы, но этот диагноз верен до наших дней.
Белый расизм в отношении чернокожих в США всегда был и по сей день остаётся кровоточащей язвой американского общества. Ни Гражданская война, ни Реконструкция Юга, ни предоставление чёрному населению права голосовать в 1870 году, ни отмена дискриминации и сегрегации в 1960-е гг. , ни введение affirmative action, т.е. политики равных возможностей (которая ни в коем случае не является так называемой «позитивной дискриминацией») эту язву не искоренили. Избрание президента афро-американского происхождения показало, что Америка прошла значительный путь в исцелении себя от этой постыдной проблемы. Но оно же привело в действие напряжённо ждущую своего часа пружину расизма, засевшую в американском подсознании. С концом срока Барака Обамы расизм выскочил из глубин американского подсознания, как чёрт из табакерки. Если один из векторов президентства Обамы состоял в обнажении язвы расизма в США, то это цель была отменно выполнена с помощью всех, кто голосовал за Дональда Трампа. В этом смысле президент Обама стал экзорцистом американской души.
В одном из своих писем Томас Джефферсон, один из столпов американского либерализма, характеризовал тогдашние условия в стране и обнадеживающе отзывался об их будущности: «Прогресс либерализма подает надежду на то, что разум человека вернется со временем к свободе, которою он наслаждался две тысячи лет тому назад. Наша страна, давшая миру пример физической свободы, в долгу перед ним в отношении морального освобождения, ибо моральная свобода у нас пока лишь номинальна. На практике, засилие общественного мнения всецело подавляет ту свободу, которая в теории утверждается законами» (цит. по: Д. Дьюи, Свобода и культура, Лондон: Overseas Publication Interchange, Ltd. 1968, с. 25-26). Американское общество до сих пор проникнуто расизмом на всех уровнях. На религиозно-идеологическом уровне расизм восходит к «Хамову проклятию», содержащемуся в Ветхом Завете (Быт 9:25). На бытовом уровне для афро-американцев до сих пор существует масса изощрённых дискриминационных ограничений, от каковых американское общество ещё не освободилось и которые невероятно надоели всем нормальным людям. Всё это вызвано тем самым засилием общественного мнения, о котором пишет Джефферсон. Например, чёрным реально отказывают в приобретении собственности в большинстве белых микрорайонах, особенно ограждённых, а также в покупке квартир в большинстве белых кондоминиумов. Иногда даже в съёме квартир. Белым легко дают усыновлять чёрных детей, но чёрные семьи практически никогда не могут усыновлять белых детей. Чёрным в основном отказывают в займах первоначального капитала для открытия своего бизнеса - нормальном явлении и традиции в США. Цвет кожи нигде не указывается, но определить его нетрудно по месту жительства или по имени и фамилии.
Расизм в США везде и всюду. Он разлит в воздухе повседневной жизни. Он искусно воткан в гигантский гобелен американской жизни. Не так, как в 1920-е, 30-е, 50-е, 60-е годы. Но он вездесущ. Он сочится из всех пор. Его до сих пор вбирают с молоком матери. Он просто стал менее явен. Среди малообразованных расистов намного больше, чем среди образованных. Среди старых расистов намного больше, чем среди молодых. Но они есть и ещё долго будут. И сто и двести лет.
Для либерального сознания, как правого, так и левого, подобное положение с расизмом неприемлемо.
Расизм побеждается только разумом и сердцем, терпением и образованием, школами и университетами. А также активным анти-репрессивным дискурсом, то есть постоянными протестами. Протесты людей всех рас, непримиримых к засилию общественного мнения, основанного на традиции расовой ненависти, предрассудках и расового неравенства — насущная необходимость в любом нормальном человеческом обществе.
Ещё Аристотель писал: «Один вид частной правосудности и соответствующего права связан с распределением почестей, имущества и всего прочего, что может быть поделено между согражданами определенного государственного устройства. (Аристотель. Сочинения в 4-х томах, т. 4. M: «Мысль»; 1983, с. 150). В ходе исторического процесса «распределениее почестей, имущества и всего прочего» поэтапно, но неизбежно охватывает всех без исключения граждан либерально-демократических стран, ибо таково требование справедливости.
Правый либерализм персоналистичен. Это не только идеология и политическая система, но также доктрина, основанная на нравственности, справедливости и полном уважении автономии каждой человеческой личности. Основоположник современной критической онтологии Николай Гартман указывает в своём капитальном труде «Этика»: «Индивид остается индивидом, даже если качественно он может быть сведен к всеобщему. Индивид выступает наряду с другими индивидами, и всякая реальная множественность необходимо есть множественность индивидов» (Н. Гартман. Этика. СПб.: Владимир Даль, 2002, с. 329). При этом «реальная личность, индивидуум, вынуждена предоставлять свою личностность более высокому образованию, чтобы сделать для него возможным личностное поведение» (Н. Гартман. Этика, idem, с. 273). Либерализм видит в каждом человеке, поддерживающем анти-репрессивный дискурс ради осуществления своих прав на блага цивилизации и культуры, именно реальную личность предоставляющую свою личностность множественности протестному движению, как более высокому образованию.
Сущность любого либерализма, коренящаяся в его этике, требует неуклонного расширения как понятия справедливости, так и понятия человечности. Патриархальная культура не желала видеть в чернокожих полноценную человечность вплоть до 19 века, а в некоторых группах и по сей день, отказывая им в принципе справедливости, в том числе и в сфере справедливого распределения благ. Для либерализма такой отказ всегда был сомнительным, а в 21 веке стал неприемлемым. Поэтому сегодня либерализм, бросая вызов мертвящей патриархальщине, расширяет понятие личности до каждого представителя небелой расы. Один из самых важных мыслителей современности Поль Рикёр пишет, что «мы вступаем в область моральной проблематики справедливости лишь в том случае, если предварительно учитываем требование универсализации, благодаря которому «я» обретает автономию, и если в основу отношения к «другому» положено универсальное измерение, что заставляет меня уважать в «другом» именно его человечность» (П. Рикёр. Герменевтика. Этика. Политика. М.. «АО КАМI», 1995, с. 50-51).
С момента своего рождения на рубеже 18 и 19 веков правый консерватизм страшился универсализации и всячески демонизировал её. Между тем, либерализм подразумевает под универализацией именно универсальное уважение в каждом человеке его человечности и распространение такого подхода на все расы, этносы и группы людей, традиционно отверженных засилием общественного мнения, о котором писал Джефферсон. В этом суть проходящих сегодня в США протестов, в которых участвуют представители как белого, так и темнокожего населения страны, вообще представители всех меньшинств. Протестующие не приемлют бедности, необеспеченности занятостью и беззащитности против болезней, в которых государство и общество держит афрро-американцев, и требуют, да, универсализации, а именно распространения принципов человечности и справедливости также и на чёрную расу.
В этом и только в этом смысл формулы Black Lives Matter. Множество представителей пост-советского пространства, в том числе те, кто пребывает в оппозиции Кремлю и даже проживает в США, «ложно истолковали его как «жизни чернокожих важнее жизней всех остальных», — справедливо пишет вашингтонский корреспондент «Эха Москвы» Карина Орлова. — Предположу, что они исказили смысл намеренно, потому что в США никто из участников движения никогда не утверждал этого. В лозунге Black Lives Matter ударение ставится на последнее слово — «имеют значение». Или, другими словами, жизни чернокожих тоже имеют значение (К. Орлова. Чужой протест: почему российская оппозиция не поддержала движение Black Lives Matter. https://www.codastory.com/ru/russianliberals-blm/).
Баумейстер, пренебрегающий самим понятием угнетения, пытается внушить своей аудитории, что протесты, как и всякий антирепрессивный дискурс, суть зло. В этом философ вторит идеям книги британского ультра-консерватора и известного исламофоба Дугласа Мюррея «The Madness of Crowds» (2019), т.е. «Безумие толп» (что не совсем одно и то же, что «безумие масс»). Английский политолог Уильям Дэвис в газете «The Guardian» назвал эту книгу «странными фантазиями правого провокатора, слепого к угнетению». Предыдущую книгу Мюррея «Странная смерть Европы» индийский писатель Панкадж Мишра, названный влиятельным американским журналом «Внешняя политика» («Foreign Policy») одним из 100 крупнейших мировых мыслителей, охарактеризовал, как «свод крайне-правых клише». Книги Мюррея содержат хорошо знакомый либерально-демократическим обществам, которыми стоит и будет стоять Запад, набор реакционных стереотипов: страх перед Ближним Востоком, неприязнь к иным расам, оскверняющим святые камни Европы, привычно мрачные прогнозы по поводу «заката Европы» и «капитуляции Запада» перед Азией и Африкой. То же самое делает и Баумейстер, когда заявляет, что «к 2029-30 году количество европейцев, представителей США и Европы, будет незначительной долей процента в мировом населении», «поднимается Китай, поднимается Индия», «в такой ситуации я боюсь, что те, кто верит в лёгкое возрождение Запада каждое десятилетие, не думает о том, что скоро нечего будет возрождать» и далее в таком же духе. На деле, если к 2029-30 году количество белых станет незначительной долей процента в мировом населении (что уже крайне спорно), пугать это может лишь белых расистов. Всё остальное — мифы тех же современных расистов и ультра-реакционеров всех стран и народов.
«Такого никогда не было!» — восклицает Баумейстер. Было, всё было. Были рассуждения об упадке Европы Николая Данилевского (1871), был «Закат Европы» Шпенглера (1918) и его же жажда «белой революции», была идея «пост-Европы», высказанная в 1920-е гг. Павлом Муратовым, а в 1950-е гг. Рэймон Арон писал, что «Европа продолжает ещё побеждать, но уже гибнет от восстания своих рабов» (Р. Арон. Опиум для интеллигенции. idem, с. 228). На деле, несмотря на мантры за упокой западного мира, западный мир расширяется, переструктурируется, модифицируется, но всё никак не гибнет. Что до его сомнительных соперников, Баумейстеру стоит перечитать заключение книги Ниала Фергюссона «Цивилизация: чем Запад отличается от остального мира», где эта проблема подробно анализируется.
Мюррей, как и Баумейстер, откровенно боится протестных движений; оба пытаются обосновать своё отрицание права на протест за якобы чужеродными западному общественному пространству движениями. Исчерпываюший ответ на подобный подход даёт ещё один классик западного либерализма 20 века Клод Лефор: «В таком случае угнетённые должны отказаться от свободы слова, ассоциаций и часто даже от самой свободы движения, то есть от всего того, что дало бы им законные и действенные средства протеста и сопротивления угнетению... В самой глубине такое пренебрежение скрывает отказ, адресованный индивидам и вообще народу, от права иметь право» (К. Лефор. Политические очерки. М: РОССПЭН, 2000, с. 58).
20 век, как век «восстания масс», поставил вопрос о необходимости включения новых масс в общественное пространство, из которого они были исключены. Отказ от либеральных принципов при решении этой проблемы приводил к лево- и право-радикальным революциям и возникновению тоталитарных систем. Но конституционные и либеральные реформы вызывали демонов тоталитаризма лишь там, где они либо всемерно задерживались, либо были искажены слишком поздней централизацией национальных государств. На деле же, в либеральных демократиях «вмешательство масс в общественное пространство далеко не уничтожая его, ведёт к значительному расширению его границ и к умножению его систем» (К. Лефор. Политические очерки, idem, с. 60). Иначе говоря, либеральное общественное пространство многообразно и обладает неисчерпаемыми возможностями расширяться и переструктурироваться, не ослабляя при этом государства, но укрепляя его ещё более.
Ни одна из полиtических систем не способна на подобное расширение и модификацию с одновременным сохранением как своей сущности, так и государстенной стабильности.
Массовые протесты, как таковые, абсолютно нормальны и привычны для Америки. Они укоренены в чисто американской традиции гражданского неповиновения и борьбы за гражданские права. На данном этапе страна протестует не только против полицейского насилия относительно чернокожих, но и против продолжавшегося весь 20 век засилия расовых предрассудков общественного мнения в целом. Эти протесты вызваны исторической необходимостью очередного расширения границ общественного пространства и умножения его систем. Однако, авторитарное или право-консервативное сознание видит в них только беспорядки, угрожающие существованию государства, и утверждает. что современный западный мир являет картину моральной агрессии меньшинств против оставшегося «просто людей». Мы уже знаем, что под «просто людьми» правый консерватизм прывычно разумеет белых мужчин.
Да, в традиционно белых странах растёт число новых небелых членов общества и это постепенно становится новой нормой современного либерально-демократического мира. Консервативная мысль недовольна подобными неизбежными переменами и витийствует о смерти государства, о гибели Европы или Америки, об их «заливании» и «размывании» иными расами и об исламской угрозе «белым ценностям». Это недовольство закономерно, ибо неравноправие в сфере распределения благ цивилизации, как показала история, внутренне присуще, имманетно всякому правому консерватизму, без неё он просто не знает, как существовать.
Давно уже не секрет, что правые консерваторы действительно не понимают либерально-демократические системы.
Какова же задача разбираемой лекции и текста Баумейстера? На наш взгляд, задачей философа в данном случае оказалось не служение истине, а выработка для своей аудитории мыслительного конструкта, на поверку оказавшего не только не оригинальным и хорошо известным с самых давних пор, но и реакционным. Консерватором и реакционером быть легко. Достаточно ненавидеть Ленина и Троцкого, критиковать «левых интеллектуалов Запада», требовать не давать много воли мусульманам и африканцам, да не забывать осенять себя крестным знамением. Гораздо труднее в этом сложном и яростном мире исповедовать идеологию борьбы за человеческое достоинство всех и каждого, за свободу, равенство и братство всех людей, всех рас, всех наций, всех религий и всех группировок, кроме человеконенавистнических и нетерпимых. Есть лишь одна социально-политическая идеология, соответствующая этом требованием. Это либерализм. Всякий уход от него рано или поздно заводит, как он на наших глазах завёл Андрiя Баумейстера, в тупик, из которого нет выхода.
Кроме пути назад.
20 июля 2020
Портленд, Орегон