Матфей 24 32 От смоковницы возьмите подобие: когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето;

Мк. 13, 28 От смоковницы возьмите подобие: когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето.

Лк. 21, 29 И сказал им притчу: посмотрите на смоковницу и на все деревья: 30 когда они уже распускаются, то, видя это, знаете сами, что уже близко лето.

№138 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.

Кузнецова подчеркнула: "глубоко символично", что Иисус говорит о смоковнице расцветающей, как прежде говорил о смоковнице засыхающей. Символична здесь разве скудость человеческого кругозора - или сравнительное разнообразие человеческих идей, которые приходится выражать немногими образами из нечеловеческой природы. Одной и той же смоковнице приходится выступать в самых разных ролях. В Лк 21, 29 словно нарочно добавлено: "на смоковницу, да и на любое дерево". Казалось бы, сравнение должно прояснять, но уж сколько веков люди то и дело заявляют, что видят признаки конца света так же ясно, как весенние листочки - и ошибаются. Просто Иисус хотел прояснить не точное время конца (которое Он сам не знал, как скажет немного погодя). Он хотел поделиться Своим переживанием конца - Он мог не знать время, но Он знал суть. Конец - не трагедия, не катастрофа, не кошмар. Наступление конца - как наступление весны, самое счастливое, радостное время года для стран, где заметна грань зимы и весны. Время воскресения, а не смертей.

*

"Каждый читает свою Библию", - циничнейшее замечание: мол, каждый вычитывает из Библии своё. Впрочем, "каждый" - значит, и Бог. Бог читает людям Библию, причём каждый раз - с новой интонацией, особой для каждого человека и для каждого мгновения в жизни этого человека.

Конечно, люди тоже стараются - вычитывают... Как в анекдоте про украинца, который удивлялся, что у белорусов названия городов длинные: "Пиииинск", "Миииинск". То ли короткие украинские - тут надо произносить скороговоркой "Днепропетровск", "Днепродзержинск". У одного Библия - скороговорочкой: "подставьщекувозлюбиближнего", а потом протяжно, басом, на час растягивая: "И, сделав биииич из веревок, выыыгнал... Не мир, но меэээч..."

Это не значит, что текст Евангелия следует понимать механически - о чём больше сказано, то важнее. У языка свои законы. Говоря о конце света, припугивая, чем заканчивает Иисус? Логично было бы сказать: "Посмотрите, вот смоковница - проклинаю и она засыхает, так будет и в конце мира". Иисус же говорит прямо как Лев Толстой, описывающий зарождение любви в сердце князя Андрея: "Старый дуб..."... Ну, до беды все учили этот отрывок в школе.

Близок Господь не тогда, когда воюют гоги с педагогами, не тогда, когда грохот и хочется уползти в горы. Господь близок, когда в нашем сердце прорывает плотину и Дух рвётся через нас к другим, словно соки по смоковнице - к кончикам ветвей... Близок Господь, когда Он - в кончиках наших пальцев, когда каждый из нас, как Лир - до кончиков ногтей король, царь, царь небесный. О чём молитва перед причастием св. Симеона - чтобы Бог прошёл до самых кончиков. Второе Пришествие не извне, а изнутри каждого - и наружу, к ближним.

1485

ЛЕТО ГОСПОДНЕ

Мф. 24, 32 «От смоковницы возьмите подобие: когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето;»

Перед этими словами за православным богослужением читаются слова апостола Петра о людях, которые не верят в суд над миром (2 Петр. 3,4). Пётр даёт логический ответ: Бог ждёт отставших. Но дело не только в отсрочке, кое-что качественно новое есть. Пётр даёт яркий образ: первый суд был водой, второй суд будет огнём. Пожар, а не потоп. Так человек описывает то, что Иисус описал намного мягче, сравнив с летом. Не уничтожение, а зарождение. Не жёсткость, а мягкость.

Вот почему люди, которые тратят жизнь на выискивание признаков конца света, совершают духовное самоубийство. Они сами себя утопили в деталях, буквах. Они превратили знамения и знаки в значки. Они не ощупывают листья, а обрывают их. И в результате они подходят к жизненному пределу с таким же ощущением, что и неверующие: ничего никогда не меняется. Nothing never happens, как поётся в одной песенке.

Всё те же всемирные заговоры, всё те же слухи о войнах, да и войны всё те же, но жизнь продолжается. Разве что выцвела – но ведь, если мы в своём уме, то понимаем, что не жизнь выцвела, а просто мы привыкли к жизни. Закрутились. Всё примелькалось. Приходит лето, но мы не радуемся, потому что знаем, что опять будет осень.

Здесь и проверяется наша веруем. Веруем ли мы в Деда Мороза, который придёт и заморозит всякое зло, как у Данте в центре ада айсберг со злодеями, или мы веруем в Лето, которое уже наступает и которое не отступит, не кончится. Ещё не стало теплее, говорит Господь, но уже стали мягче ветви, уже появились зелёные листочки. Господи, как можно было отлучить от Господа Толстого, который лучше всех откомментировал эти слова Спасителя, изобразив ханжей, циников, мизантропов и просто уставших людей – нет, не смоковницами, а дубами, всё ж мы в России.

Старый дуб «не хотел подчиниться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца. Этот дуб как будто говорил: «Весна, и любовь, и счастье! И как не надоест вам все один и тот же глупый, бессмысленный обман! Все одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинокие, и вон я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, выросшие из спины, из боков — где попало. Как выросли — так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».

И тот же дуб после любви: «Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия — ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробивались без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что это старик произвел их».

Христианин же Толстой не потому, что талдычил про воипостазирование, а потому что написал горькую правду: любовь, которая заставила дуб зазеленеть, оканчивается трагически, героя убивают, героиня полюбит другого, «утешится», говоря по-крестьянски. Никаких «они жили долго и счастливо». И в нашей жизни трагедия остаётся, даже если умираем в один день с любимыми. Грех ведь трагедия не одного дуба, а дубравы. Но внутри этой трагедии – радость, свет, лето, потому что не сучки, а сердце смягчается.

Царство Божие не в том, что мы становимся ближе к Богу, а в том, что Бог становится ближе к нам. Не мы меняемся – Он меняется, вступая в нас как в тёмный лес и освещая, и освящая нашу жизнь. Лес остаётся лесом, в нём по-прежнему что-то растёт, что-то умирает, кто-то кого-то кушает, а кто-то кого-то спасает, но человеческое сердце – уже Божие. Не мы спасаем себя и людей – Бог спасает. Как вода из весенних родников проходит сквозь землю и подымается в дерево, так Бог проходит в человечество через нас, если мы откликаемся на Его призыв. Царство Божие прямо противоположно человеческим свершениям вроде высадка на Луне, Его наступление – огромный шаг для одного человека и маленький – для человечества, и это прекрасно, потому что именно человека сотворил Бог, не человечество, и согрешил человек, и спасаем человек. Так что тому нечего Бога искать, у кого Бог за плечами. Нечего выискивать вокруг изменения, когда изменения внутри нас есть – только дать им волю, как Бог дал нам свободу, чтобы хоть в юности, хоть в зрелости, хоть на пороге смерти мы делились с людьми Летом Господним.

По проповеди в среду 19 февраля 2003 г.