Живая вечность
Существование сатаны Студит называет "жизнь безжизненная" (Cтудит Феодор. Беседа 95 // Добротолюбие. 2-е изд.: М., 1901. Т. 4. С. 203) - почему он и живёт лишь тем, что нападает на людей, пытаясь их развратить.
*
"Псевдо" всегда опаснее "анти". Не случайно антихриста обычно представляют в России в виде фигуры, похожей на Христа, тогда как на Западе - в виде фигуры, похожей на сатану. "Псевдо" - всего лишь тень, но тень кажется безобидной, в отличие от чудища с рогами, тогда как в тени может скрываться ловушка.
*
Бог ревнует, восстающие же против Бога готовы заключать союз с любыми силами и на любое время. Они ищут примирения со злом и даже с добром не ради мира, а ради победы. Зло готово терпеть добро (оно и само было когда-то добром). Зло готово отпустить своего союзника в церковь. Сатана расчётливее заигрывающих со злом "сатанистов", которые сочиняют сложные заповеди, знаки и ритуалы. Зло противопоставляет Богу не чёрную мессу, а обычную мессу с небольшим довесочком греха опосля.
*
Чрезвычайно по-христиански выразился Евгений Лесин: "
Я не вижу особой разницы между сатанистами и христианами: и те и другие верят в Бога и Сатану. Просто каждый сделал личный выбор. Но какая мне разница - брюнетов любить или блондинов, если я вообще предпочитаю женщин?" (Лесин Е. Карманный сатанист. // Независимая газета. - 22 апр. 2004 г.).
Только христианин отождествляет веру с предпочтением, с любовью, с интимной связью. А ведь "верить в Бога" вообще-то означает "верить в существование Бога", не более того. Можно ведь верить в существование порядочных политиков, но не пытаться их разыскать и возлагать все надежды на непорядочность. Многие люди не согласились бы с противопоставлением веры в Бога и веру в сатану - мол, если веруешь в Бога, то сатане не доверяешь. С философской точки зрения дело ещё сложнее: если "веруешь в существование Бога", Бога Библии, то "веруешь в несуществование сатаны". Тут "существование" - именно философская категория, тесно связанная с особенностями человеческого языка. "Существовать" может и языковая фикция. Таков и "сатана". Таким рискует оказаться каждый человек, который отрезает себя от источника существования. Человек, чья душа омертвела, чьи поступки обусловлены только привычками и расчётливостью, - он может достигнуть высоких постов, но "существует" ли он? Многие моралисты - и, главное, многие из подобных "успешных" людей - говорили о том, что тут "существуют" некоторые признаки - богатство, чин, влияние - а сам человек исчез. Ангел, извративший своё ангельское назначение, уже не существует - точнее, он постоянно теряет своё существование, скатываясь всё ниже и ниже, бесконечно глубоко.
Между тем, один христианин остроумно заметил, что главное достижение сатаны в том, что он убедил людей в своём несуществовании. Раз сатана не существует, значит, не существует зла, значит, можно не остерегаться греха и пр. Так якобы и начался современный развратный мир...
Современный мир не более греховен, чем средневековый. Современный мир менее лицемерен. Когда в сатану веровали, творили кошмарные злодеяния, только потом каялись. Жертвам злодеяний от этого не было лучше.
Не следует путать сатану и зло. Зло есть нечто, возможное и без сатаны. Сильно задумываться над этим не стоит, если только мы не хотим стать понерологами - т.е., богословами, специализирующимися на проблеме зла. Однако, любой современный человек - и именно из тех, кто не верует в существование сатаны - прекрасно знает, что существует зло. Более того, современный человек лучше разбирается в оттенках зла, чем средневековый, и разбирается для борьбы со злом. Социальное зло, к примеру, нимало не беспокоило ни христиан-рабовладельцев, ни христиан, владевших крепостными. А современный неверующий мир этим злом озабочен и во многом его преодолел.
Наконец, стоит различать существование и жизнь. Удаляясь от Бога, падший ангел теряет существование, но живым он остаётся. Человека мало интересует существование как философская категория. Человека интересует жизнь. Отсюда бесконечные шутки о том, что в аду "веселее" - в смысле, "живее". Сатана не убеждает нас, что зло не существует. Сатана убеждает нас, что зло - живее и интереснее Бога. Разумеется, поддаться на это может лишь тот, кто отождествляет Бога с религиозными формами. Это не только и не столько ханжи, сколько те, кто возмущаются ханжеством и мертвенностью религии. В любом публичном доме, действительно, больше жизни и веселья, искренности и человечности, чем на заседании любого синода или конклава. Ну и что? Что сатана не существует - это его проблема, что сатанинское зло безжизненно - это проблема человека. Как в известном анекдоте: звонок в магазине тканей. "Алло, у вас есть какой-нибудь ситчик весёленьких таких расцветочек?" - "Приезжайте, обхохочетесь". Сорняк "живее" пшеницы - усиленнее цепляется за жизнь, распространяется агрессивнее, да и красивее часто. Тем не менее, сорняками питаются лишь тогда, когда нет пшеницы - во время голода из лебеды хлеб пекли. Только вот за лебедиными танцами следует смерть, а за жизнью в вере, такой часто серой, будничной, иногда умерщвляющей собственную плоть, а то и жертвующей жизнью (собственной, только собственной!), следует совсем другое.
*
На технический вопрос: "Как зло проникло в мир?" мы никогда не получим ответа, ибо зло проникло в мир до появления человека. Но мы можем получить ответ на вопрос: "Каково зло?" - ответ в пределах, необходимых для противостояния злу. Зло - не бог. Зло не сотворено и зло не умеет творить. Зло может лишь прикидываться: богом, тварью, творцом. Зло не пpотивоположно добpy, как дыpка в бyблике не пpотивоположна бyбликy. Зло прямо связано с любовью и свободой.
Только если мы привыкли насвистывать арию Кармен: "Любовь - дитя, дитя свободы", но истина заключается в обратном: свобода - дитя любви. Бог не творил зла, Бог творил ангелов, слуг Своих, но творил с любовью и потому в них, кроме способности служить, изначально существовала и свобода отказаться от служения. Свою свободу мы воспринимаем естественно. Свободу ангела - а предание Церкви говорит, что зло появилось с восстанием против Бога ангела Света - нам представить трудно.
Ведь ангелы качественно отличны от людей: они сотворены только и исключительно для служения. В этом смысле между ангелами и людьми такая же разница, как между светофорами и водителями. Мы легко можем представить шофера, нарушающего правила движения, но не можем представить светофор, который восстает против них. Сатану называют ангелом света, носителем света - на смеси латыни с греческим - Люцифером; на смеси русского с греческим это и будет светофор.
Сатана, носитель зла - возгордившийся и возжаждавший полной самостоятельности светофор. Светофор настоящий делается людьми, без любви и, соответственно, свободы ни малейшей не имеет; Люцифер, сотворенный Богом с любовью, неизбежно имел в себе свободы мало, намного меньше, чем человек, но всё же достаточно, чтобы сойти с ума и уйти от Бога. Любовь настолько свободна по своей природе, что даже при творении ангелов Бог не лишил их свободы. Он творил слуг Своих - и все-таки не сотворил роботов.
Собственное, единственное, что мы знаем о природе ангелов - это, что они не только непрестанно служат Богу, но что они способны и не служить ему. Это, видимо, даже нельзя назвать "свободой воли" - у ангелов нет воли. Но это свобода. И в самом чистом - ангельском - виде зло оказывается свободой не любить Бога. Это именно свобода - то есть, никакой причины у падения сатаны нет, кроме его собственного желания пасть.
Человек всегда может хотя бы формально приписать свой грех обстоятельствам или тому же сатане - сатане не на кого свалить свое грехопадение. В том весь и ужас, абсурдность, глупость зла, что оно совершенно беспричинно. В том вся и радость, и мудрость веры, что она знает: Бог не есть причина зла. Обычно отношения Бога и сатаны представляют по книге Иова, где "вопрошающего", искусителя, сомневающегося в доброкачественности веры счастливого человека, отождествляют с Люцифером.
Но в книге Иова эти отношения кажутся почти идиллическими, отношениями сотрудничества. Уважение к ангельскому миру мешает нам почувствовать напряжение, которое стоит за разговором. Чуть обнаженнее эти отношения в рассказе об искушениях Христа в пустыне - и все равно нам легче воспринимать беседу Христа с диаволом как изысканный богословский спор. Но Богу незачем богословствовать. Когда Иисус говорит сатане: "Господу Богу твоему покланяйся и Ему одному служи" (Мф. 4,10), когда Он говорит:
"Не искушай Господа Бога твоего" (Мф. 4,7) - Он совсем не щеголяет Своим знанием Священного Писания, не хвастает тем, что Сам покланяется лишь Богу и не желает искушать Отца. А что хвастать? Cатану с древних времен и до фильма Бергмана "Седьмая печать" изображали игроком в шахматы. Одна беда: Сатана играет на доске, которая вся сплошь закрашена черным цветом, и перед каждым ходом он заново определяет правила игры и расположение фигур.
Люди не идиоты и видят это, но люди слишком не идиоты и думают, что всё-таки есть шанс выиграть. Иисус так не думает. Мы бы на месте Христа, коли вспомнили бы про заповеди, то лишь применительно к себе, и, сжав зубы, твердили чудесные эти слова как заклинание, отгораживающее нас от бесов. Мы правильно бы делали. Но Христос не нуждается в укреплении Себя Писанием, ибо это Писание получает от Него свою крепость, не наоборот. Христос обращается к сатане. Страшный и изумительный факт:
Бог не отчаялся в Люцифере, Бог говорит ему, что возможна обратная дорога, что необходимо вернуться к служению, что лукавый раб будет принят без единого слова упрека. Нежелание Бога упрекать даже черта видно в той деликатности, с которой Творец, обращаясь к злу, ни единым звуком не попрекает зло. Именно деликатная форма выражения причина того, что мы не сразу замечаем: Бог не к Себе обращается, а к бесу.
Насколько человек близок бесу - а близость эту не надо приуменьшать - настолько и сам человек оказывается способен все время Божью деликатность обращать себе во зло. Ведь и нас Бог не упрекает в краже, но просто возвещает, адресуясь как бы в никуда: "Не укради". Не говорит, что мы кого-то ненавидим, но: "Возлюби". А мы все вертим головой, ища - кому это Бог говорит, и в конце концов решаем, что сказано это Богом для Бога, но отнюдь не для нас.
И тогда мы уподобляемся сатане в глухоте, как уподобились ему в алчности зрения. В одном псалме зло сравнивается с дымом от потухшей свечи. Ангел, ушедший от Бога, становится не новой реальностью, не иным бытием - а ничем. Он исчезает, ибо уходит от источника жизни, он умирает - но умирание это бесконечно растянуто и не похоже на человеческую смерть уже тем, что это смерть ангела. Сатана мертв - и в этом смысле зла не существует. Но и мертвый сатана - есть, как есть дыра в бублике, как есть мрак.
Мы можем противостоять ему как реальности, более того - как личному началу. И мы должны ему противостоять, ибо сатана - дыра, которая бы хотела весь мир в себя затянуть, она бесконечно пытается заполнить себя извне, ибо бесконечна опустошена изнутри. "В том и жизнь его безжизненная", сказал Феодор Студит, имея в виду нападения сатаны на человека. Наш риторический вопрос: "Как Бог терпит зло?" имеет, таким образом, несколько ответов. Он терпит зло не как абстракцию, а как реальную и личную боль.
Он терпит не зло, а сатану. Он его терпит, как человек терпит язву желудка. Он его терпит, как Христос терпит распятие. Он его терпит, как хирург терпит скальпель - но это уже несколько другая история. И, наконец, Бог терпит сатану еще и по той же самой причине, по которой терпит человека - терпит, потому что любит. Если бы Бог убил сатану, то мы бы спрашивали Бога, почему Он не убивает нас. Сатана адски мучается уже сейчас.
Он отпал от Бога, чтобы жить по своей воле - и вот, начало и цель его существования противоположны этому желанию. Он существует благодаря Богу - это может шокировать, но ведь без Бога ничто не может существовать, и сатана ежесекундно знает и ощущает, что получает крохи со стола Того, Кого ненавидит, он мучается и хотел бы, стиснув клыки, от этих крох отказаться - но не может, иначе он вообще исчезнет.
Принудительное кормление - самая страшная из изобретенных человечеством пыток - ничто по сравнению с этим мучением, ибо от Бога сатана кормится ничуть не принудительно, но с лютой ненавистью к самому себе за неспособность оборвать ту самую зависимость от Бога, против которой он восстал, за неспособность к самоубийству.
Но сатана мучается не только потому, что Бог кормит его, но и потому, что все замыслы сатанинские, все грохочущие, многотонные и хитросплетенные беды, которые зло посылает миру, Бог одним движением мысли - Промыслом - обращает во благо, включает в Свой план спасения мира и души. Видеть, как все созданное тобою извращается и обращается против того, что ты задумал - какое наказание может быть горше!.. Библия говорит о зле как о личности.
В Ветхом завете это личность нечеловеческая, личность бесовская. В Новом Завете это еще и личность человеческая. Если видеть в Библии нечто вроде паспорта сатаны, то эти слова вводят в смущение. Большинство людей не чувствует в зле личности, а меньшинство чувствует - и начинает, увы, активно эту личность искать в Нероне, Петре, Наполеоне, во всех, кто почему-либо им несимпатичен. Образ зла как личности сатаны или антихриста есть часть откровения о Боге и о путях спасения. О зле как нечеловеческой личности говорилось людям, когда они Бога знали как сверхчеловеческое. Образ антихриста противостоит Христу - Богочеловеческой личности, являющей в себе полноту человеческого призвания к личности. Так образ антихриста закрепляет откровение о Христе, не более (но и не менее). Образ антихриста-личности говорит о том, как бороться со злом.
Если бы антихрист был провозглашен реальностью политической (Римская империя), идеологической (имперская идея), то бороться с ним было бы надо соответствующими способами: создавать контр-империю, создавать тайный союз, новую идеологию, партию. Но антихрист назван личностью, и это означает, что бороться с ним над лично, как праотец Иаков боролся с ангелом, не призывая на помощь богословов, армию, инквизицию.
*
Сатана слаб, но кажется реальнее Бога. Человек так устроен, что острее реагирует на опасность, пусть маленькую, чем на счастье (которое маленьким не бывает, кстати). Никто не ощущает колоссального давления воздуха, а если щеки коснётся пушинка - почувствуем. Чувствительность ко злу должна предостерегать от зла, помогать защититься от зла. Но греховность как свойство человека заключается именно в том, что способность распознавать грех для защиты от него превращается в способ разыскивать грех для купания в нём.
*
Сатана не может читать мыслей людей, Но он компенсирует это пристальным наблюдением за человеком. Как у слепых очень развит слух, так силы зла - прекрасные психологи. Они не могут сочувствовать, они лишены дара сопереживания, эмпатии, но они буквально "дьявольски наблюдательны". Почему аскеты сражаются за "бесстрастие" как внешнее спокойствие - чтобы бороться с тем злом, которое внутри, не отвлекаясь хотя бы на борьбу со злом, которое вьется снаружи.
Бесы
Рассказы о подвижниках древности насыщены упоминаниями о бесовских видениях - о видениях, посланных бесами, и о том, как видят самих бесов. Это не значит, что подобные рассказы встречаются на каждой странице патерика или в каждом житии - но, во всяком случае, они бросаются в глаза людям, не видевшим беса ни разу и не верящим в возможность видеть беса. Впрочем, наверное, бесы являются чаще ангелов - или, если быть точнее, о явлениях бесов учителя аскезы считали необходимым чаще рассказывать.
Увидеть беса - дело странное не только с точки зрения скептицизма, но и с точки зрения богословия. Кто совсем не верит в Бога и кто верует в Него всем сердцем и разумом, одинаково убеждены в том, что зло существования не имеет. Подлинно сущий, существующий - лишь Бог; так говорит богослов, скептик прибавляет "возможно", но оба сходятся на том, что зло имеет лишь призрачное, вторичное, воровское существование.
Это не значит, что оно совсем нереально - воры реальны, и паразиты вроде вшей тоже реальны; но лишь благодаря другим и до тех пор, пока другие терпят. Из рассказов о бесах ясно, что и в явлениях своих они намного ущербнее ангелов - а ведь бесы и есть ангелы, только отпадшие от Сущего. Библия твердо говорит об ангелах, которые не только видны и слышны, но которые вкушают пищу, которые поражают людей, которые могут сами вмешиваться в материальный мир. Бесы же - инвалиды ангельского рода.
Чаще всего их хватает лишь на то специфическое и крохотное воздействие, которое в русском языке удачно именуется "нашептыванием". Искушения говорят тихим голосом отнюдь не потому, что так эффективнее и гипнотичнее - у них просто нет сил визжать. И все эффекты этого нашептывания, которые, поддавшись искушению, мы склонны приписывать их гипнотической силе, есть эффекты нашего собственного сознания: с готовностью согрешающих разума, воли, чувств. Бесовские нашептывания слышат все - даже скептики.
Только не у всех - и особенно у скептиков - хватает ума понять, что голос именно чужой, а не свой. Разглядеть беса не так трудно, как не разглядывать. Поскольку бесовщина есть нечто, бесконечно приближающееся к Ничто, смотреть на него означает помогать ему жить. Духовная зоркость в данном случае проверяется не по тому, насколько отчётливо видна нечистая сила, а прямо наоборот: насколько видна неотчётливость и бессильность нечистоты.
Обычное зрение проверяют по тому, насколько видны мелкие буквы, духовное - по тому, насколько видны крупные и насколько теряется петит. Не нужно отчётливо видеть беса своей гордыни, чтобы понять - вот бес гордыни. На нём это не написано, но и на корове не написано, что она корова. Беса гордыни узнают ровно настолько, насколько знают, что такое гордыня. Создание это крайне уродливое. Наверное, есть бесы обольщающие красивой внешностью - и предания говорят об изумительных красавицах.
Но гордыня - это столь сильный соблазн, что он может позволить себе быть уродом. Даже безобразный, он манит - а точнее, к этому пороку мы стремимся даже, когда он безобразный. Рассказ Библии о грехопадении есть рассказ о первом видении беса; он явился в виде змеи - создание отвратительнейшее в том культурном восприятии, к которому принадлежат и нынешние европейцы, и их предки, которым было дано библейское Откровение.
И, тем не менее, первые люди заговорили с ним - потому что отвращение к внешнему облику и искусителя уступило их внутреннему желанию согрешить гордынею. И с тех пор и даже до сего дня каждый из нас имеет дело разом с абстрактным злом в себе и конкретным злом вне себя, и грех есть усилие cпарить эти две ищущие друг друга гадины.
*
Если Бог всеведущ, есть настоящее, прошедшее и будущее, то зачем он создал Люцифера и ту треть ангелов, которая пошла за Люцифером?
Насчет "трети ангелов" и имен ангелов - помните, что это все человеческое и слишком детальное. Ваш вопрос сводится к тому, зачем Бог не предотвратил появление зла, так? Подозреваю, что предотвратил. То, что мы называем "злом" - это еще полбеды. Могло быть хуже, как говорил один знаменитый адвокат XIX века. Бог создавал не "зачем", а "почему" - потому что Он хотел поделиться лучшим, что у Него есть, даже ценой риска. А риск был неизбежен, потому что лучшее - всегда свободно. Оправдывает Бога только то, что Он страдает вместе с нами - не с нами, сравнительно здоровыми и благополучными, а с теми, кто замерзает, голодает, болеет, истекает кровью. Но это оправдывает Его вполне.
Нам в университете говорили, что, по представлениям средневековых богословов, человек обладает свободой выбора между добром и злом, а ангелы - нет. Почему же тогда часть ангелов пошла за Люцифером?
Это была та часть ангелов, которая не посещала лекции в Вашем университете. Если же серьезно, то мы просто ничего об этом не только не знаем, но и знать не можем.
*
Евангелие малюет черта не таким уж страшным. Рассказ об искушении в пустыне описывает не какую-то неимоверную борьбу с сатаной, а лёгкую до невесомости победу. "Сатана вложил" Иуде мысль о предательстве - во-первых, такой же трафарет как "Божие попущение", во-вторых, мало ли вложений пропадает бесследно! Вклады сатаны не гарантированы - их запросто можно пустить на ветер. Само воскресение - победа над смертью, не над сатаной. А чего его побеждать? Уничтожить, что ли? Не он причина существования смерти. Да и за что? Он что, виноват в наших грехах? Но разве в грехах виноваты искушения, а не искушаемые? Человек может оказаться на киноэкране, но изображение с киноэкрана в человека не впрыгнет, и образ искушения превратить в плоть - это уж каждый сам себе режиссёр.
Единственный грех сатаны - что отпал от Бога. Это не искупить, да и не нужно - достаточно припасть к Богу. Именно этого он как раз и не может. Готов сделать Богу что угодно приятное и хорошее, кроме вот этого... Он что, припадочный, что ли?
В общем, сатана очень похож на человека. В отличие от Бога, Который на человека нимало непохож, но - в отличие от Сатаны - смог стать человеком.
