Яков Кротов

БОГ СУДЬЯ

Закон

Заповеди, закон, нравственность спасают нас от потопа греха. Нормы и предписания - словно бревна, из которых строится ковчег, словно природные законы, творящие мир, в котором можно прожить хотя бы семьдесят лет (до потому и по тысяче жили - "что имеем, не храним..."). Во всех религиях к этим нормам относятся с огромным уважением, и спасения видят в том, чтобы эти нормы выполнять. Во всех религиях - кроме христианства.

Закон хорош всем и для всех своей ясностью и недвусмысленностью. Молился, делал добро - идешь в свет, не молился и делал зло - идешь в тьму кромешную. Своей четкостью и безукоризненностью Закон напоминает программу для электронно-вычислительной машины.

И тем не менее во всех религиях высшее поклонение воздавалось не Закону, а Судье. Все религии хранили веру в Бога как Судию - потому что все религии ощущали бесчеловечность закона. Вера в Судию есть лишний элемент в религиозности. Если есть идеальный Закон, то Судья уже не нужен, достаточно какой-нибудь судебной машины. Но сама религия есть лишний элемент в мире, из-за которого его постоянно трясет, но из-за которого мир этот становится живым. Так и вера в Судью, Который будет осуществлять Закон, есть вера лишняя и неожиданная, вносящая смуту в слабый ум. Оказывается, одного Закона недостаточно? Что может Судья? Ужесточить или ослабить наказание, полагающее по Закону - то есть, изменить Закон, даже отменить его. Но значит, Закон не выше, а ниже Судии!

Вера в Закон есть преодоление антропоморфизма, есть вера в мир, где действуют нормы, повелевающие человеком как букашкой. Вера в Судию есть уподобление Бога человеку, есть вера в то, что у Абсолюта есть сердце любящее, ревнующее, способное повелевать Законом в любом направлении, способное к произволу. Так еще до Рождества Христова зародилось и хранилось в человечество ощущение Христа - Судии, Который будет не на службе Закона, Которому Закон будет служить, так зародилась надежда на Любовь и Прощение. Конечно, то было ощущение смутное, невысказанное так, как оно выражено в этом анализе - но оно было. Оно не могло не быть уже потому, что люди - созданные по образу и подобию Творца - не могли создать механизм, который бы делал Закон машиной, не нуждающейся в Судье. Когда же возможность создать такие машины появилась - именно, в нашем веке - люди уже слишком знали Христа, чтобы позволить принципу Закона победить принцип Судьи.

Законнику кажется, что болото – это река без берегов. На самом деле, болото – это вода без движения, вода без воздуха. Озеро, в котором перестают бить ключи, в которое перестают втекать ручьи или река. Закон похож на берега. Только реки без берегов бывают - они называются морями-океанами, и они основа жизни, а берега без реки бывают и они мертвы. Закон похож на русло высохшей реки. Таких высохших рек много в Палестине. Можно высохшее русло украсить гранитом, река от этого не появится.

Если бы Фазиль Искандер сказал только: «Мудрость – это ум, настоенный на совести», он был бы моралист. Однако, Искандер ещё сказал: «Человек устаёт бороться и делает вид, что помудрел» - и поэтому Искандер великий психолог. Ум и совесть ничего не стоят без готовности бороться – и без умения бороться.

Умеет бороться тот, кто не умеет насильничать. Поэтому вера - высшая форма борьбы. Вера в Божий Закон, в то, что этот Закон не нуждается в насилии, в тюрьме. Такова была вера "заволжских старцев", которые говорили Иосифу Волоцкому - если ты считаешь своих врагов проклятыми Богом, поступите как герои житий, войди с ними в костёр. Они сгорят, ты останешься.

В наши дни тоже предостаточно людей, которые взывают к Божьему Закону - что абсолютно правильно, но за нарушение этого закона предлагают вполне человеческие, земные меры - штраф, тюрьму, а то и казнь. И выходят кентавры - сверху аллилуйя, а внизу тюремщик ключами бренчит... Ах, этот призывает инвалидов убивать - в тюрьму, он Божий закон нарушает... Нет уж, если Закон - Небесного Царства, то и санкции за его нарушение - небесные. К Небу земное не подшивать!

Закон есть чудо, как всякая победа над эгоизмом. Человек словно вырывает своё сердце и на блюдечке с голубой каёмочкой подносит его постороннему - обязательно постороннему! - человеку. Пусть посторонний распоряжается нашим сердцем. Пусть посторонний решает, прав ли я. Но ведь моё сердце говорит мне, что я прав - а я решаюсь принять, что, возможно, меня осудят как лжеца. Человек больше доверяет судье, чем самому себе. Это подобно самоубийству и - если судья примет мою сторону - воскресению. А если не примет, то смерти.

Апостол Павел, однако, ощущал закон как нечто, что не знает воскресения, зато неизбежно ведёт к смерти. Закон не обязательно ведёт в суд, но обязательно сводит в могилу. Нравственный закон во мне не нуждается в судье. Это неплохо. Однако, нравственный закон во мне не нуждается и во мне. Совесть может осудить меня на смерть, когда любой суд сжалился бы. Главное же: совесть говорит, но не помогает. Самое мерзопакостное явление. Впрочем, конечно, не самое - самое мерзопакостное это совесть, которая обращается не к своему носителю, а к другому. Нравственный закон во мне и для меня всё-таки законнее, чем нравственный закон во мне для другого.

Закон - земля, та почва, о которой говорится в притче о сеятеле и во многих проповедях древних пророков. Не человек, а отношение человека к закону разнится. Над собой человек, разумеется, не властен, и было бы жестоко со стороны Сеятеля упрекать камень в том, что тот камень. У камня нет выбора, а у скульптора - есть. Человек, который превращает закон в камень, делает это по своей воле и, прежде всего, ради себя. Каменное сердце не желает прощать, не желает выслушать главного защитника другого - самого себя. Бог не создаёт сердце каменным, не создаёт закон безжалостным. Это уж мы сами... утрамбовываем... Вот и проходит Господь по такой земле и не может следа оставить самого малого. Зерно Евангелия законники поливают кровью, чужой кровью - и зерно гибнет.

Есть и другая крайность, когда человек отказывается от закона и заявляет, что будет жить исключительно благодатью и прощением. Конечно, это лукавство, это невозможно. Всё равно человек прощает выборочно, прощает неглубоко, в ад к жертвам тех, кого он простил, не спускается. Это тот же эгоизм, та же агрессивность, что у законников, только свернувшиеся калачиком. На такой почве слова Евангелия о любви не вырастут, потому что эти слова политы кровью Христа, а не лимонадом. Кто не имеет силы воскрешать и преображать, тот, отказываясь от закона, впадает в обычное беззаконие. Закон - гранит, беззаконие - болото.

Закон и благодать - как две части тисков, которые сжимают сердце человека, пока он не закричит к небу от боли. Суровость и милосердие - две стены одного тупика. Законничество так же не воскрешает как доброта. Кнутом так же не воскресишь, как пряником. Воскрешает Христос: Он сеет Самого Себя в землю и подымается в людях и вместе с людьми.

ЗАКОН НОРМЫ И НЕНОРМАЛЬНОСТЬ ВЕРЫ

Противопоставление «закон и вера» - плод недоразумения. Если посмотреть, какие действия апостол Павел включает в понятие «закон» (обрезание, пост), то речь следует вести о том, что сегодня называется «религия». Не вообще «закон», а закон религиозный.

В XIX веке – веке европейского империализма – родился взгляд на Павла как на христианского империалиста, который ради завоевания новых сторонников отбросил неудобные традиции. Понизил качество ради количества (с точки зрения «религиозников»).

Это неверно. Кстати, нет ни малейших подтверждений тому, что проповедь Павла была успешнее проповеди других апостолов. Да, через полвека после кончины Павла большинство христиан – это язычники, не соблюдающие иудейских обрядов. Но ниоткуда не следует, что это благодаря Павлу, и все эти антисемиты-христиане – такие же «религиозники», такие же ценители обрядов и религиозного закона, как иудеи. Обряды другие, конечно, а обрядоверие то же.

Более того, у христиан из язычников напрочь отсутствует то главное, что вдохновляло Павла – даже до сего дня. Это неудивительно, потому что вдохновение Павла очень и очень своеобразный опыт. Вот фраза из послания галатам – можно считать, в Анкару:

«Идиоты, как вы можете восставать против Бога, если у вас перед глазами распятый Иисус? Вы поклоняетесь уголовному кодексу или жертве уголовного кодекса?»

В синодальном переводе: «О, несмысленные галаты! кто прельстил вас не покоряться истине, вас, у которых перед глазами предначертан был Иисус Христос, у вас распятый? Сие только хочу знать от вас: через дела ли закона вы получили Духа, или через наставление в вере?»

В любом античном городе суд совершался на форуме, где для всеобщего обозрения выставлялся «закон» - мраморные или даже бронзовые доски с текстами важнейших постановлений. Парадоксальным образом, в сегодняшней культуре от этой традиции есть изображение «десятословия» в виде каменной доски, «скрижалей», хотя среди иудеев противление античной культуре было выше, чем среди многих народов Римской империи.

Павел выдал на-гора ярчайший образ. У одних перед глазами мраморные таблицы с буквами законов, а у нас – Распятый. Он мог бы, между прочим, написать «Воскресший», но выбрал именно «Распятый».

Куда там буддистам с их коанами! Тут не палочкой по лбу, тут мордой в сортир. Потому что распятие – это кровь, гной и г…о. Мышцы расслабляются, знаете ли, те самые мышцы…

Религия – это способ нормально жить. Есть закон, есть нарушители закона. Их наказывают, вытесняют, распинают где-нибудь в сторонке, за городской стеной. Это изнанка жизни. Чем комфортнее цивилизации, тем изнаночнее наказание. Публично не распинают, в тюрьму просто так с пасхальными баранками не придёшь, в общем, антистриптиз. Хочешь обнажёнки – весь интернет к твоим услугам, но что происходит с преступившими закон, знать ни к чему.

Утончённая цивилизация, впрочем, сильно не измывается над преступниками. Сроки заключения сокращаются. Но, конечно, наказание есть наказание. Нельзя что-то отчистить, ничего не запачкав. Это так даже в мире победившего среднего класса, и неважно, представлен средний класс белыми воротничками или хипстерами. В Римской империи самыми популярными было две схожие жизненные установки – стоицизм и эпикуреизм. Жёсткого водораздела между ними не было – стоик Сенека постоянно и с удовольствием цитировал Эпикура.

Разница была вторичная, эпикурейцы как раз примерно соответствовали хипстерам (а киники – хиппарям). Общего было больше – убеждённость, что зло и страдание надо уметь переносить. Мы бы сегодня сказали «переносить стоически», но «переносить эпикуреически» или «переносить кинически» - примерно то же.

Не надо делать ближнему бо-бо, как сформулировал Бродский. У тебя может быть рак, у твоей дочери может быть рак, через час в Землю врежется астероид, - ну, что делать, веди себя достойно, не добавляй к внешним проблемам проблем своей психики. Изнасиловали твою дочь – ну, насильника в тюрьму, и продолжать жить.

Вот ровно по той же логике и Христа распяли. Есть, есть в христианстве что-то глубоко сектантское с точки зрения стоика среднего класса. Неумеренность. Неумение вести себя прилично, соблюдать закон. Отрицание самого принципа закона как чего-то умеренного. В Евангелии это проходит красной нитью на примере субботы. Соблюдать субботу для окружающих Иисуса – как не повышать голоса для современного западного человека.

Современный христианин бесконечно ближе к иудеям – противникам Иисуса, чем к Иисусу. Не помогает даже то, что у нас перед глазами Распятый – в виде художественно сделанного предмета. Неважно, изображён на распятии Иисус или нет – протестантское законничество так же ветхозаветно, как католическое или православное. Важно, что опредмечено то, что по определению распредмечивает. Именно тут слепящая точка, в которой Павел увидел Иисуса Спасителем. Бог – нарушитель закона. Иисус – проклятие, грех, нечистота. Спасение не в том, чтобы вынести за скобки жизни преступников, лодырей, лжецов и прочих грешников, а в том, чтобы самому выйти за скобки жизни, потому что жизнь не должны иметь скобок. Бог – не в жизни, ограниченной смертью, как Обетованная Земля не в Египте, а – за Красным морем. И, поверьте, для древних египтян то, что евреи называли «обетованной землей», было чем-то вроде сортира. Они жили в лучшем из миров и не понимали, почему евреи решили уйти. Ну как если бы из современной Америки решили уйти пуэрториканцы. Или из России таджики. Все были бы только рады, хотя недоумевали бы.

Спасение не в том, чтобы жить нормально и праведно, потому гибель не в том, чтобы жить греховно. Гибель в том, что люди живут не в Боге, спасение в том, чтобы вернуться к Богу. Не в переносном смысле, а в буквальном. Спасение есть исход из этого мира в иной. «Царство Божие приблизилось» означает, что Обетованное Небо, не дождавшись нашего исхода, само вторглось в наш мир. Пуэрто-Рико – вся страна – вдвигается в США. Таджикистан – в Россию. Не жители этих стран, а вот сами страны. Грязные, нищие, вонючие. А как иначе может выглядеть вторжение Неба в землю? Небо-то голубое и с белыми пушистами облаками, но на границе с землёй неизбежно будет грязь. Сопротивление среды, изволите видеть.

Смерть можно интегрировать в жизнь – только так и можно нормально жить. Использовать смерть как наказание, инкрустировать иррациональное в оправу рационального поведения. Жизнь обрывается – так давайте украсим обрыв газонами, отмостками, будем следить, чтобы овраг не расширялся, даже потихонечку будем его оттеснять, как Голландия оттесняет океан. Конечно, обрыв останется обрывом, но уходить в обрыв будем спокойно и без воплей.

Победить смерть означает снести к лешему жизнь и открыть путь подымающемуся из глубины континенту Бога. Либо мы стоически живём на чуде-юде рыбе-ките, либо бросаемся с него в море (крещение) и плывём к берегу, который неизвестно где. И не верьте метафоре, которая сравнивает Церковь с кораблём среди бушующего «моря житейского».

Как раз жизнь без Церкви – это корабль, а Церковь – хождение по воде. Ну, ходим через раз, а в основном барахтаемся. И тут уже не до обрезания или кулинарии. Да, жизнь без Бога есть корабль с пробоиной, корабль тонущий, но тонуть – семьдесят лет, а по мере развития медицины и на сто десять можно рассчитывать. Но жизнь с Богом – это кувырк и все капельницы пооторвались. Зато – и вот здесь апостол Павел и начинается – зато Бог рядом, а не за бортом.

Да, между таким Богом и преступником нет разницы, оба маргиналы, оба отправлены за борт, чтобы не раскачивали лодку, ну так и пожалуйста! Зато – Бог! И этот Бог говорит одну важную правду о нашем корабле: он удобный, но это удобство минимума. Удобство обрезания.

Обрезана вечность – оставлено в лучшем случае хипстерство, контр-культура, нью-эйдж и прочие подростковые имитации вечности. Жизнь с обрезанным Богом – как плавание на корабле со скатанными парусами, с потушенными котлами. Полный штиль. Закон рулит! Зато нет морской болезни. Всяк сверчок знает свой шесток. Не в свои сани никто не садится, а кто садится, того сажают.

Можно ли совместить христианство с нормальной жизнью? Евангелие со стоицизмом и обрядоверием? Павел, в целом, считает, что – да. Он же не против любого обрезания, он против навязывания обрезания язычникам. Он не против любого поста, он против демонстративного поста. В общем, он и сам внятно не может сформулировать, почему одно обязательно (например, празднование Пасхи и воспоминание Тайной Вечери), а другое не обязательно. Наверное, и нет нужды «внятно формулировать». Важнее оторвать глаза от Христа зримого, воплощённого в искусстве, обрядах, традициях и увидеть Христа, страдающего, отвергнутого, казнимого, непонятого – и понюхать, чем это пахнет. Вот что унюхается – это и есть Дух Святой, Дух оживляющий и созидающий, объединяющий не через закон нормы, а через ненормальность веры.

Соловьёв в "Духовных основах жизни" определяет закон как обозначение "границы свободных сил": жажда поработить другого сталкивается с такой же по силе жаждой другого. Закон оказывается чем-то вроде вынужденного перемирия. Идея, восходящая в механическому мироощущению философов XVIII столетия, сравнивающая отношения людей с отношениями физических сил. Только люди, в отличие от электричества или тяготения, не могут установить границы, не вступив друг с другом в общение. Закон есть не межевой камень, а переговоры о межевом камне. Закон как норма есть результат диалога и причина диалога: о законе договариваются между собой, осуществляется же закон тоже как разговор судьи, подсудимого, обвинителя и, дай Бог, защитника.

"Если государство есть равновесие живых реальных сил, то оно не может представляться одною отвлечённою, мёртвою формулой закона. Закон должен быть воплощён. Воплощение закона есть власть", - заключает Соловьёв. Так небольшое отклонение в начале интеллектуального пути приводит к отклонению ужасающему в конце дороги. Воплощение закона есть не власть, не государство, а общежитие. Закон так же мёртв без дел, как и вера. Это особенно обнаруживается там, где закон сведён к власти - в деспотиях, неважно, насильственно установленных свер ху или выстроенных людьми снизу.

Закон есть сугубо человеческое изобретение, продолжение человеческой способности к общению. Закон есть создание причинно-следственной связи там, где её нет - между преступлением и наказанием хотя бы. "Закон природы" - такая же метафора, как "шутка природы". Нет закона там, где нет суда - а нет "суда природы". Нет закона там, где нет состязания, где нет судьи. Закон, с точки зрения верующего, есть в отношениях человека и Бога, но не в отношениях Бога и природы, природы и человека. Неудовлетворительно определение чуда как события, нарушающего "законы природы", "сверхъестественного". Чудес в природе не бывает - чудеса бывают лишь в общении Бога и человека. Они могут проявляться в необычном поведении животных, воздуха, тела, но само по себе такое поведение не есть чудо и лишено смысла для неверующего, как шевеление губ говорящего человека лишено смысла для слепоглухонемого.

ЗАКОННОЕ ОСНОВАНИЕ

В телепрограмме "Евроньюс" сюжет об ужесточении иммиграционной политики Европы. Политика такая: кто незаконно пытается въехать - строже отбрасывать, кто на законных основаниях - тому помогать. А вот визуальный ряд подложили под текст диктора странный. С незаконными иммигрантами понятно - полицейские арестовывают ободранных бедолаг, приехавших в трюме какого-то рыбацкого баркаса. А вот при словах "расширить коридор для тех, кто въезжает в Европу на законных основаниях" на экране показали выгрузку из корабля (не баркаса) роскошного дубового гроба, крытого лаком, и погрузку его в некий автомобиль.

Понятно: накладка из тех, которые операторы складывают в папку курьёзов, чтобы на досуге похохотать. Однако, накладка напоминает о внутренней слабости законности как принципа. Закон не только не даёт силы выполнять себя. Закон сам по себе не различает мёртвого и живого, он даже склонен игнорировать различие живого и мёртвого. Поэтому закон внутренне не сопротивляется ни войне, ни смертной казни. Этим закон похож на науку, которая тоже сама по себе не видит различия живого и мёртвого. Это различие привносится человеком, который видит не только качественную разницу между химическим раствором и собой, но даже между собой живым и собой мёртвым.

И с точки зрения науки разница между жизнью и смертью не качественная, просто одни процессы тормозятся, другие ускоряются. Станислав Лем в небольшом рассказе-антиутопии изобразил планету, на которой люди поручили компьютеру создать идеальное общество. Машина превратила всех людей в блестящие диски, красиво разложенные по поверхности небесного тела.

Это не означает, что закон и право, равно как и наука, ниже благодати, свободы, человечности, веры. Это не означает, что можно во имя жизни нарушать законы, искажать научные данные. От нарушений только больше будет смерти. То, что жизнь отличается от смерти лишь человеком, означает, что призвание человека вносить жизнь в безжизненное. Смерть - основание закона, жизнь - вершина закона.

НЕ ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ

Решить, что без блуда погибнет любовь - все равно, что решить, что нельзя бегать без развязанных шнурков.

НЕ УКРАДИ

См. подробно.

Хороший перевод - выражение "всё нормально" (на французском, "нормаль") - как "дела как обычно". Проблема в том, что в русском языке "нормально" - это "идеально", "нереально", "как никогда не бывает", и "нормально" противостоит "обычному" (обычное есть ненормальное).

Франц Кафка сочинил притчу о человеке, который хотел справедливости с такой силой, что забрался на небо и подошёл к Дворцу Божьего Правосудия. Во дворец вела арка, рядом с которой стоял могучий стражник, свирепый, ужасный, того и гляди, разорвёт на части. Человек сказал, что хочет пройти к Богу за справедливостью. Стражник посмотрел и рассмеялся: "Во-первых, я тебя не пущу. Во-вторых, даже если бы я тебя пропустил, там внутри ещё семь арок и охраняют их стражники пострашнее меня, которые обязательно тебя убьют. В-третьих, я тебя и на землю не отпущу, потому что запрещено смертным раскрывать тайны неба. Так что сядь вот на тот стул и сиди".

Человек так и сделал. Через час, однако, он не вытерпел, подошёл к стражнику и опять попросился внутрь. Тот расхохотался и повторил свой монолог буква в букву. Так человек и заночевал на этом стуле. Он не нуждался в еде, потому что даже слабого отблеска Божьей справедливости было достаточно для насыщения, а отблеск был далеко не слабый. И каждый день он поднимался и подходил к стражнику и просил пропустить. Каждый раз стражник отказывал. Человек возвращался на стул и с тоской смотрел сквозь арку, разглядывая другие арки, ведущие во дворец.

Так прошло много лет. Человек состарился. Однажды он приковылял к стражнику и сказал: "Я вряд ли доживу до завтрашнего дня. Сегодня я не прошу пропустить меня внутрь, я прошу объяснений. Я сижу здесь много лет. Я знаю, что многие люди жаждут справедливости. Почему же никто здесь не появлялся? Ведь есть и храбрее меня, и мудрее, и сильнее. Они должны были бы пройти во дворец".

Стражник печально улыбнулся, и старик увидел, что никакой это не свирепый урод, а очень красивый и добрый ангел.

"Много людей за эти годы пришли на небо и прошли к престолу Справедливости, - сказал Ангел. - Но во Дворце Божьего Правосудия для каждого устроен свой проход, каждый должен преодолеть свой страх и пройти через свои арки, и перед каждым идёт ангел, подобный мне, преодолевающий все препятствия".

Справедливость надо любить, как жизнь. Надо быть готовым умереть на пути к справедливости. Выбирать между справедливостью и смертью приходится постоянно, хотя смерть постоянно оказывается фальшивой. Мы сами пугаем себя чаще, чем нас пугают другие. Лишь один-единственный раз смерть оказывается не пустой угрозой. В этот один-единственный раз впереди нас и оказывается Иисус, погибающий раньше нас и раньше нас, ради нас воскресающий.

Должны быть в жизни какие-то правила. Клетки, по котором ходить. Как в шахматах. Но вот апостол Павел говорит про веру и закон, словно словно гладит по голове тех, кто надеется выжить благодаря закону: "Ну давай, давай, дерзай!..." А сам готов подхватить, когда умник споткнётся. Споткнётся обязательно, потому что жизнь, в отличие от шахматной доски, бесконечна. Конечно, эта бесконечность потенциальная, в течение земного срока вроде бы никак не проявляется - если не считать того, что жизнь по закону есть самое скучное, убийственное и бесчеловечное занятие. К тому же непрактичное. Закон, конечно, должен быть, должен... Только спасение в том, что шахматная доска жизни залита кровью. Кровью Христа. Так что теперь, прежде, чем поступать по Закону, нужно посмотреть на эту Кровь - и ступать по ней.

БЕСПРИЧИННОЕ МЕСТО ЛЮБВИ

К числу самых глубинных «евангельских противоречий» - а на самом деле, противоречий внутри всякой жизни – относится наличие в человеке двух импульсов. Один – жажда награды, другой – недоверие к наградам. Это продолжение древнего конфликта между справедливостью и милосердием.

Справедливость несправедлива уже потому, что она – справедливость. Несправедливо Богу быть справедливы, потому что Он – Бог, а человек – образ Божий. Справедливость уместна в отношениях между существами низшего порядка, но не между Богом и человеком, не между человеком и человеком. Справедливость – костыль, протез, словно человеку пересадили ногу верблюда или свиную печень. Без этого, может, и умрет человека, но и жить с этим ненормально.

Справедливость ненормальна, потому что избирательна, милосердие ненормально, потому что неизбирательно. Любовь должна делать выбор. Но если любовь делает выбор, то ничем не отличается от ненависти, даже от ненависти ко всему и всем. Просто в любви, как и в ненависти, можно поставить галочку у опции «против всех», «ко всем» - и поставление галочки есть выбор. Человек, однако, не выбирает, думать ему или нет, дышать ему или нет. Не выбирает, кстати, ненавидеть или нет. Тем более любовь должна быть первой, даже нулевой, пред-базовой сигнальной системой.

Справедливость раздает награды, милосердие отрицает награды. Это важнее того, что справедливость раздает наказания, а милосердие отрицает наказание. Наказание, как ни крути, зло и потому бесконечно незначительнее добра – награды.

Делание добра ради награды – такая же подлость как любовь ради секса. Собственно, если любовь ради секса, то это не любовь, а если добро ради награды, это не добро. Дрянь какая-то, вот и все. Но добро без награды – это даже и не дрянь, это просто зло. Зло не вознаграждает своих рабов. Если они в чем-то успешны, то не потому, что лукавый расщедрился, а потому что Бог не использует зло для гармонизации мира.

Не работает и набожная уловка – мол, мы не стремимся к Богу, как к награде, а награда есть побочный результат стремления к Богу. Не работает не только потому, что побочный результат стремления к Богу очень часто – преизрядная шишка, а не пряник. Не работает потому, что мы стремимся к Богу как к награде. А как иначе? Иначе был бы извратизм вроде свадьбы с уговором, что спать будем в раздельных комнатах. Такого извратизма хватало в истории, хватит.

Противоречие разрешается там, где формируется – не вверху, а внизу, не в Боге, а в тварном мире. «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное» не означает, что правдолюбец стремится к правде ради Царства Небесного. Это предупреждение: мир устроен Богом так, что Бог – с пострадавшим за правду. Идешь к правде – идешь к Богу Хочет пострадавший этого или нет, не имеет, очевидно, значения. Бессмысленно стремиться к правде ради Царства Небесного. Оно и так будет со стремящимся к правде. А как насчет страдания? Обязательно пострадать за правду, чтобы получить Царство Небесное, или непострадавшим тоже дадут визу? Конечно, и непострадавшие тоже! Иначе визу в Царство Небесное давали бы гонители, лжецы, убийцы, а не Дух Святой. Идем к правде – не к гонениям, а к правде. А будут гонения, не будут, сие обстоятельство случайное и ничего не определяющее.

В мире нет наград, есть просто логика жизни. Поэтому, кстати, в мире нет ответственности, и Евангелие не говорит об ответственности как говорят о ней всевозможные администраторы и законодатели. На Страшном Суде люди – не отвечают, то-то и страшно. Люди – слушают, а Бог задает вопросы и посмеивается над попытками людей ответить, причем над репликами праведников Иисус смеется так же, как над репликами козлов.

Бог – не награда и не источник наград. Верить в Бога вознаграждающего не возбраняется, а если уж совсем инфантильность чешется, то пожалуйста, но другим голову не морочь и сам понимай, что у тебя временная слабость приключилась. Человек идет к Богу не за наградой и не за избавлением от наград, как человек, входящий в дом, идет не за сквозняком и не за духотой. Может, будет сквозняк, может, будет духота, но это абсолютно второстепенно.

Если двое людей ненавидят друг друга, то бессмысленно выяснять, кто первый начал. Кость сломалась – и нельзя сказать, что одна половина кости сломалась первой, а другая второй.

Если двое людей – или человек и Бог – любят друг друга, то бессмысленно выяснять, кто первый начал. Кость срастается. Награды человек жаждет как животное, ненавидит награду как человек, и не понимает, в чем проблема, как образ Божий. Формально, конечно, Бог всегда первый, но «первый» не означает в этом случае «руководитель». «Детоводитель» - да, но не только же детей водит Бог, и детей Бог водит к взрослости, а не в детский сад. Как муж – не руководитель жены, а всего лишь голова, так Бог – не руководитель человечества, не источник наград и блаженств, а просто любящий Бог. Подражать Богу и означает быть не головой, а сердцем, не кнутом и пряником, а правым предсердием и левым предсердием, не источником и не устьем, а просто человеком среди людей. Если трудно человеком – можно ограничиться подсолнухом. Подсолнух растет не для того, чтобы быть с солнцем, и не потому, что есть солнце, а немножко потому, немножко и по другому, но главное – потому что он подсолнух. Так и человек любит не потому, что любим, и не для того, чтобы любить, а немножко потому, немножко и по другому, но главное – потому что он человек, образ Бога Любящего и Любимого, и Царство Божие - беспричинное место любви.

ЗАКОН - ИДЕЙНОСТЬ, БЛАГОДАТЬ - ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ

Труднее всего переводить Библию не в тех частях, где какие-то архаические непонятные понятия, а в тех, где понятия вполне понятные. Где архаические, там внимание читателя сразу напрягается. "Благодать" - это что такое? А если "закон" - на автомате проскакивает в мозг и идёт в отсек, где наши представления о законе. Благодати надо подыскивать современный аналог, а закону - нет.

Понятность слова "закон" обманчива. Дело не в том, что закон не стоит на месте. Люди не стоят на месте, в том числе и даже прежде всего - благодаря Христу. Сознание людей меняется, отношения между людьми меняются. Это и есть "Царство Божие приблизилось". Как в фильмах-триллерах про комету, приближающуюся к Земле, смакуется изменение людей и их отношений между собою, так Царство Божие, правление Божие или, если уж совсем по-современному, "режим Божий" приближается именно как невидимое пока небесное тело, меняющее всё, хотя и не материальным образом.

Сегодня то, что беспокоило апостола Павла, и что он выразил противопоставлением закона и благодати, стало противопоставлением идейности и человечности. Важны не отдельные слова, а их соотношение, контраст. Современный человек относится к закону прагматично, не обожествляет его, не мистифицирует его. (Конечно, множество людей - в том числе, жители России - живут в условиях беззакония и даже противозакония, но это отдельная история). Вот к чему современный человек относится с трепетом и уважением, так это к идеям. Именно они составляет основу его жизни. И даже те верующие люди, которые трепещут перед Законом Божиим, воспринимают его на вполне современный лад как некую Идею Божию. И это правильно, это нормально. У Бога есть Идея. Бог принципиален. Он даже, в каком-то смысле, Первопринцип.

Идейность, однако, включает в себя идею человечности. Гуманности. Гуманизма. Идейность в паре с человечностью и есть современное выражение проблемы "закона и благодати". Митрополит Илларион сегодня произносил бы слова "Об идейности и принципиальности Ветхого Завета и человечности Нового Завета".

Значит ли это, что Христос - беспринципен и безыдеен? Да, в каком-то очень точном смысле именно так - и слава Богу! Это и есть спасение! Иисус готов поступиться любыми принципами ради спасения тех, кого Он хочет спасти. Что важно - эти принципы у Него есть. Он пришёл не нарушить закон - Он пришёл не уничтожить идеи и идейность, принципы и принципиальность, Он пришёл сделать человечность принципом. Но "принцип человечности" - это чушь, противоречие по определению, потому что быть человеком означает быть не принципом, не идеей, а образом и подобием Божиим.

Христос - Спаситель, потому что в Нём жуткое напряжение между великой идеей пожизненного заключения и полной безыдейностью всеобщей амнистии, принципиальностью справедливостью и беспринципностью милосердия, полной трезвостью судьи, регистрирующего брак (или отказывающего в регистрации), священника, благословляющего брак (или не благословляющего) и опьянённостью Жениха. Свет электрический там, где есть минус и плюс электрические, Свет Христов там, где закон и благодать, идейность и человечность.