Доминик Ливен

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ

К оглавлению

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

РОССИЯ

Глава 6

Российская империя регионы, народы, геополитика

Великая Россия: география

АРНОЛЬД ТОЙНБИ ПРИДЕРЖИВАЛСЯ МНЕНИЯ, что империи возникают в холодном климате и на неплодородных почвах и что борьба за жизнь в трудных и враждебных условиях закаливает народы для несения имперского бремени. «Капуанская Кампанья была в той же степени благоприятна для жизни человека, в какой Римская Кампанья была сурова; и в то время как римляне старались выбраться из своей непривлекательной страны, завоевывая одного соседа за другим, капуанцы сидели дома, позволяя одному соседу за другим завоевывать себя». Но для Тойнби Рим был просто особенно наглядным примером общей «аксиомы, утверждающей, что легкая жизнь неблагоприятна для цивилизации» [1].

Делая заявления о благоприятном влиянии неблагоприятной среды, Тойнби повторял, среди прочих, мысли Монтескье. Великий француз в восемнадцатом веке твердо верил во влияние окружающей среды на менталитет и уровень цивилизации и, как следствие, в то, что народы, выросшие в холодном и суровом климате, обладают более твердым и закаленным характером [21. В некотором смысле оба пытались найти научное объяснение одному из наиболее странных феноменов современной эпохи - увеличивающемуся и беспрецедентному доминированию на земном шаре народов Северной и Северо-Западной Европы, далеких от традиционных центров античной цивилизации. Без сомнения, на суждениях Тойнби отчасти ска-

329

зался дух привилегированной английской частной школы с ее акцентом на воспитании твердого характера и опасениями, как бы представитель имперского правящего класса не вырос мягким и женоподобным.

Холфорд Маккиндер, самый известный британский географ начала двадцатого века, придерживался совершенно иных взглядов на связь империи и окружающей среды. Согласно его теории, великие империи античности не случайно возникали на плодородных почвах, имели хорошие водные коммуникации и теплый климат. Так, в Древнем Египте «сочетались все необходимые природные условия, позволяющие человеку плодотворно трудиться. С одной стороны, имелась богатая почва, изобилие воды и солнечный климат; отсюда плодородие, дающее достаток населению»* Средиземноморский регион в целом соответствовал этим основным характеристикам: единый водный путь был окружен «плодородными берегами с благодатным климатом - зимними дождями и обилием солнца в сезон сбора урожая». Рим имел дополнительные преимущества благодаря быстрому и удобному доступу к морю по реке, а также благодаря владению плодородной долиной Лашум. Если в конце концов европейская цивилизация, ведущая свою родословную от греков и римлян, смогла справиться со страшной угрозой, которую представлял ислам ее существованию, то это произошло в основном благодаря географической базе, откуда ислам был вынужден бросать свой вызов, Маккиндер рассматривал бурный рост ислама в седьмом веке как претензию на мировое господство, куда более реальную, чем завоевания Александра Македонского или даже Рима. Но у ислама «была одна фатальная слабость - внутри своей арабской базы он не имел достаточного количества живой силы». Только в течение короткого времени единое исламское государство одновременно контролировало ресурсы персидского плато к востоку от реки Евфрат и земли «Плодородного полумесяца» к западу от нее. Ни один из этих регионов фактически не мог прокормить большое население, а район к западу от Евфрата, откуда исходила основная угроза Европе, был в этом отношении наиболее уязвимым. Северная Африка, Сирия и даже Малая Азия не имели главного ресурса империи - «неистощимой живой силы, поскольку они располагались в безводных или полузасушливых пустынях и степях со сравнительно небольшими оазисами плодородных земель» [3].

330

Если согласиться с Тойнби и Монтескье, то русские должны были стать величайшим имперским народом, поскольку среда, в которой они формировались, была исключительно суровой и неприветливой. Среди современных государств, сопоставимых по размеру территории, только Канада расположена на тех же широтах, что и Россия. Но даже в Канаде основные сельскохозяйственные районы лежат на широте Киева, тогда как московские земли, которыми до семнадцатого и восемнадцатого века ограничивалось Российское государство, находятся гораздо севернее, Москва всегда была очень удалена как от современных, так и от античных имперских центров. Плодородные долины Нила, Тигра, Евфрата и Желтой реки - колыбели древних империй и цивилизаций - лежат далеко на юге. Атлантические торговые пути, контроль над которыми был смыслом жизни современных европейских морских империй, проходят далеко на западе и юго-западе. В тринадцатом и четырнадцатом веках, когда родилось Московское государство, мировая цивилизация была сосредоточена вокруг Китая, исламского Ближнего Востока и - только на третьем месте -латинского христианства. Современный взгляд на мировую историю этой эпохи уделяет России лишь один абзац, посвященный месту торговли мехами в международной экономике [4].

География - это одна из причин, благодаря которым Россия стоит особняком в истории империй. Другие империи в различной степени могут быть поделены на группы в зависимости от своего происхождения и территориальных характеристик. Самым наглядным примером является Восточная Азия, где китайские династии одна за другой подтверждали свою лояльность общей имперской традиции. На Ближнем Востоке линии родословных более размыты, но тем не менее вполне реальны. Прослеживается прямая связь от персидской и греческой империй через Рим и Византию к исламской имперской традиции, кульминацией которой были османы. До некоторой степени современные европейские морские империи имели общее римское наследие - еще важнее то, что все они были гигантскими по размерам и во многом коммерческими предприятиями,

В течение двухсот лет Россия была частью империи монголов. Но даже те историки, которые уделяют особое внимание монгольскому влиянию на Россию, окажутся в затруднительном положении, когда попытаются доказать, что оно придало

331

России какие-либо характерные черты, общие с другими бывшими монгольскими территориями, такими, скажем, как Китай или Персия. Гораздо большим Россия обязана Византии, откуда она получила свою религию и большую часть своей культуры. Но даже Киевская Русь была отдаленной внешней границей византийского содружества, а Москва находилась еще дальше и отличалась от Византии еще сильнее. Хотя, конечно, имперские традиции и культура могут распространяться очень далеко от места своего происхождения, сохраняя при этом всю силу своего влияния. В каком-то смысле положение России шестнадцатого века было сравнимо с положением Скандинавии. Оба региона были бедными и периферийными в глазах европейцев, и в обоих со временем появились элиты, сознававшие свою отсталость и страстно желавшие добиться признания своего равенства со всей остальной Европой [5]. Но скандинавы в качестве латинских христиан были периферией энергичной цивилизации, которая добилась превосходства сначала в Европе, а потом во всем мире. Тогда как русские не просто были отдаленной периферией в географическом смысле, но и примыкали (в том числе и в культурном аспекте) не к латинскому христианству, а к исчезнувшей в пятнадцатом веке Византии. Со временем Россия обрела многие черты, общие для современных европейских империй, но ее средневековое предимперское наследие и ее географическое положение гарантировали, что она никогда не впишется полностью в европейскую схему.

Как указывают многие европейцы, Россия с географической точки зрения является скорее Азией, чем Европой. Европа - это континент со многими сильно отличающимися регионами, отделенными друг от друга горами и реками. Он имеет длинную береговую линию с теплыми морями, большую часть которой составляет Атлантика. Необъятная, низко расположенная Русская равнина, реки которой текут во внутренние или замерзающие моря, является полным контрастом европейской географии. С другой стороны, тот факт, что Россия все-таки расположена на границе Европы и, согласно большинству определений, является ее частью, сильно отделяет ее от прочих равнин континентальной Азии.

Во многих отношениях русские земли были скудной природной базой для империи. Непроходимые леса и относительно неплодородная почва большей части Московского региона не

332

могли прокормить большое население. Этот регион был также удален от основных международных торговых путей - не только морских и атлантических, но и от традиционных материковых путей, по которым осуществлялась торговля Европы с Азией, Международная торговля создавала города, увеличивала население, его благосостояние и грамотность. Царская Россия была слабой во всех этих отношениях. Управление и оборона огромной страны с небольшим и разбросанным населением были дорогими и трудными. Очень низкий уровень грамотности и урбанизации привел к тому, что Россия только в девятнадцатом веке смогла создать настоящие гражданские службы. В 1763 году на российской государственной службе состояли 16 500 чиновников, тогда как в Пруссии, меньшей по размерам в сто раз, таких чиновников было 14 000 [6], Б те времена, когда предполагалось, что большая часть высшего и среднего звена бюрократии германского государства имеет высшее образование, в России функционировал только один Московский университет, открытый в 1755 году. Трудно даже понять, каким чудесным способом царской России удалось создать весьма эффективную военную и фискальную машину - необходимый источник мощи любой великой державы в современной Европе. Но даже в 1914 году Российское государство было еще очень далеко от того, чтобы предоставить надлежащее медицинское, образовательное и социальное обеспечение своему огромному, в основном крестьянскому населению, разбросанному по обширным пространствам самой большой страны мира. Налаживание адекватной системы коммуникаций жизненно важно для протяженных империй и в прежние времена всегда и везде было затруднено из-за архаических средств передвижения. Но огромные расстояния, неадекватные трудозатраты, весенний и осенний климат России делали сухопутные коммуникации совершеннейшим кошмаром в течение большей части года. По мере экспансии империи усложнялась проблема перемещения войск для защиты ее протяженных и весьма уязвимых границ. Основание Санкт-Петербурга в восемнадцатом веке, освоение Украины и открытие черноморской экспортной торговли были чрезвычайно важными стадиями в росте российской мощи и богатства. Но размещение столицы на берегу моря, а также возрастающая зависимость России от экспорта и тарифов за безопасный проход через Босфор сделали Россию вдвойне уяз-

333

вимой для враждебных морских держав. Таким образом, размеры и климат страны брали свой огромный дополнительный налог с любого вида деятельности. Империя в России должна была создаваться наперекор природе, в неравных условиях и по принципу дешевизны.

Тем не менее не все было так безрадостно - присутствовали и положительные аспекты. Суровая русская зима предохраняла Россию от тропических болезней, которые опустошали земли в других частях земного шара. Северные русские леса были богаты зверем, а на меха всегда существовал солидный международный спрос. Леса были также богаты древесиной, необходимой для строительства флота, и давали порой защиту от в высшей степени мобильных кочевых грабителей. Для медлительных и тяжело вооруженных современных европейских армий бесконечные российские расстояния, плохие коммуникации и трудности со снабжением представляли непреодолимое препятствие. Добавьте к этому леденящие зимы, жаркое лето и непроходимое море грязи весной и осенью. Огромные белорусские болота защищали большую часть северо-западной границы России и делали путь вторжения вражеских армий предсказуемым.

Природа наградила Россию густой сетью судоходных рек - огромной ценностью в эпоху, когда не было железных дорог и перевозить грузы по воде было несравнимо легче и дешевле, чем по суше. Хотя Центральная Россия и ее Московский регион находятся далеко от моря, они надежно связаны с ним речными коммуникациями. Волхов, Нарва, Нева и Западная Двина впадают в Балтийское море, Волга - в Каспийское, Северная Двина - в Белое, а Дон и Днепр - в Черное море. Поскольку эти реки протекают по ровной местности, они судоходны большую часть года. Несмотря на то, что основные российские реки текут с севера на юг, их бесчисленные притоки пересекают Европейскую Россию в разных направлениях, и транспортировка между основными речными артериями в большинстве случаев осуществляется быстро и легко. Одна из причин этого заключается еще и в том, что большинство крупных рек имеют свои истоки в относительно небольшом районе Северо-Западной России. Только в России такое количество больших рек имеют истоки на плоской и довольно густонаселенной местности, что, без сомнения, способствовало преобладанию россиян на бес-

334

крайних равнинах, которые тянутся от Центральной Европы до Урала, и помогало их колонизации. Британский географ Уильям Паркер утверждает, что «разветвление водных артерий из обитаемой зоны существует только в России, создавая таким образом уникально благоприятные условия для возвышения и экспансии московского государства. Его рост был бы непонятен без принятия во внимание системы рек» [7]. Без сомнения, равнина, изрезанная судоходными реками, не только была создана для удобного, хотя и неспешного, передвижения товаров и людей, но и способствовала политическому сближению. Именно география - и прежде всего горы - во многом была причиной многообразия языков, обычаев и народов в большей части Европы и Китая* По контрасту Русская равнина располагает к однородности и единству.

Речная система не только была подмогой в деле российской экспансии, но также определила некоторые ее направления. Сибирь могла быть исследована и завоевана в течение нескольких десятилетий, потому что ее реки позволяли быстрое и относительно удобное движение людей и товаров. Урал стал имеющим мировое значение металлургическим районом, потому что; несмотря на удаленность, его продукция могла сплавляться по Каме в Волгу, затем по небольшим рекам и каналу в Санкт-Петербург и далее на европейские экспортные рынки.

Рассуждая более широко, государство, зависящее от рек в такой степени, как Россия начала Нового времени, неминуемо должно стремиться установить надежный контроль над всей протяженностью рек и их выходами в море. Не делать этого означало позволить иностранным, и, как правило, враждебным, государствам по своему усмотрению облагать передвижение по этим рекам налогами и препятствовать торговле. «Держава, контролирующая истоки рек, неизбежно будет доминировать во всей стране - каждая река дает направление для экспансии» [8]. Русские получили контроль над Волгой и выход к Каспийскому морю в 1550-х годах и завоевали побережье Балтийского и Черного морей в восемнадцатом веке. Со временем эти приобретения оказали огромное влияние на русскую торговлю и экономическое развитие, а также на богатство и мощь Российского государства. Тем не менее эти моря были или внутренними (Каспийское), или выходили в океан через узкие проливы (Зунд на Балтике, Босфор и Дарданеллы в Константино-

335

поле), легко перекрываемые иностранными флотами. Из-за этого чисто географического факта позиция России как морской и торговой державы всегда была под угрозой.

Многообразие русских империй

НЕ ТОЛЬКО РЕКИ, НО И ДРУГИЕ АСПЕКТЫ русской географии определяли направления русской экспансии и рост Российской империи. Московский регион лежит внутри широкого пояса растительности^ протянувшегося по Евразии с востока на запад, большую часть которого составляют леса, а почвы делают сельское хозяйство возможным, но не слишком продуктивным. Северная часть этой зоны представляет собой хвойные леса, занимающие много миллионов квадратных километров, в то время как самая северная ее часть состоит в основном из замерзших болот. Эти огромные районы всегда были очень слабо заселены, поскольку земледелие здесь, как правило, невозможно. Но холодный климат и обильная растительность были прекрасной средой обитания пушного зверя, поэтому меха оставались важнейшей частью российского экспорта и приносили огромные доходы вплоть до начала восемнадцатого века. Именно меха манили россиян в унылые просторы дальнего северо-востока и с середины шестнадцатого века - в Сибирь. Русские очень быстро распространились по огромному сибирскому региону, потому что запасы драгоценного меха в любом районе, куда они проникали, очень скоро истощались, что побуждало их двигаться дальше в погоне за соболем, полярной лисой, бобром и куницей. Историки обычно говорят об имперской экспансии, пользуясь терминами «тянуть» и «толкать». Первый обозначает такие факторы в метрополии, которые поощряют государства и народы к экспансии и колонизации. В Сибири это были меха, которые «тянули» к себе. И ничто, в общем, не «толкало» Россию. Ни внутриполитический вакуум или анархия, ни внешняя угроза не подталкивали россиян на освоение этого вовсе не привлекательного региона. С другой стороны, сопротивление их распространению было весьма незначительным. Отчасти это зависело от политических причин. Коллапс

336

монгольской империи и ее преемников, исламских ханств, создал вакуум власти к востоку от Москвы, Но не меньшее значение имела и география. Богатые мехом сибирские регионы имели слишком малочисленное и неразвитое население, чтобы эффективно сопротивляться русскому наступлению.

Ситуация вокруг степных пастбищ к югу от Москвы была совершенно иной, Равнины, тянущиеся от Карпат до Монголии, являются крупнейшими пастбищами в мире. Там обитали только одни кочевники - воины и скотоводы. С седьмого века до нашей эры по семнадцатый век нашей эры кочевые народы безраздельно властвовали в этом бескрайнем регионе, наводя страх на оседлые общества к северу и югу. Кочевой народ мог мобилизовать для ведения войны все свое мужское население. По сути дела, все мужчины этих племен были воинами. Боевые навыки и тактические приемы усваивались ими с раннего детства и были продолжением самой их жизни скотоводов и охотников, проходящей среди лошадей, скачек и погонь. Кочевники были легкой кавалерией, чрезвычайно мобильной и прекрасно вооруженной. «Обычный составной лук степного воина... был сделан на деревянной основе из слоев рога и сухожилий. Он был гораздо более тугим, чем английский, несмотря на то, что из него обычно стреляли, сидя на лошади. Он имел внушительную дальность и пробивную силу. В сущности, понадобилось довольно много времени, прежде чем ружье смогло сравниться с составным луком в дальности, пробивной силе или скорости ведения огня» [9]. Оседлые общества редко могли оказать достойное сопротивление этим кочевникам. Рекрутированное ополчение легко побеждалось на поле боя, и в любом случае не могло долго находиться под ружьем, оторванное от своих прямых сельскохозяйственных обязанностей. Профессиональные вооруженные силы, способные противодействовать кочевникам, были сверхъестественно дороги и часто политически ненадежны. До восемнадцатого века Китай был несравненно более мощным, экономически развитым и богатым, чем Россия, Однако даже он ничего не мог противопоставить угрозе кочевников. Большую часть времени между падением династии Хань (третий век нашей эры) и коллапсом последней китайской династии Цинь (Маньчжурской) в 1911 году вся или почти вся территория Китая управлялись вторгшимися кочевниками и их потомками.

337

Только с середины шестнадцатого века могло начаться русское наступление на степи, но и тогда оно было неуверенным. И лишь в конце восемнадцатого века весь регион попал под контроль России и был избавлен от банд кочевников, рыскающих в поисках добычи и рабов. До тех пор пока российская территория ограничивалась только лесными регионами и неплодородными землями далеко на севере от степей, там не могло появиться население и богатство, достаточные для настоящей империи. Ситуация, например, в Китае была совершенно иной. Китайцы могли распространяться на юг, подальше от степей, в обширные и необычайно плодородные регионы за рекой Янцзы, У россиян же в противоположной от степей стороне лежали только тайга и тундра. Даже в середине восемнадцатого века население России было меньше населения Франции. Россия, известная сегодня каждому европейцу как страна с огромным населением, мощная и контролирующая весь регион между Балтийским и Черным морями, - это относительно недавний феномен.

География различных регионов Северной Евразии - имеются в виду их расположение, а также природные и людские ресурсы - в значительной степени определяла как причины их аннексии, так и ту роль, которую они играли внутри экономической и даже политической системы Российской империи* Шесть тысяч километров степных пастбищ, протянувшихся вдоль южной границы России по Европе и Азии, были российским Новым Светом. Это был эквивалент огромных регионов в Америках, Австралии, Азии и Африке, которые западноевропейские иммигранты колонизировали и приспособили к земледелию в шестнадцатом -двадцатом веках. Массовая колонизация в Северной Евразии, так же как и везде, была самым эффективным способом утверждения контроля над регионом и изменения таким образом баланса между народами и цивилизациями на всей земле* Будучи одним из основных элементов европейской экспансии, колонизация, как правило (хотя не всегда), подразумевала широкомасштабные этнические чистки. И Россия здесь не стала исключением. Если обширные земли, которые сейчас называются Южной и Восточной Украиной, -прежде всего район проживания запорожских казаков [10] -из-за бесконечных татарских набегов за добычей и рабами достались России преимущественно пустыми, то в других частях

338

степной Европы и повсеместно в Южной Сибири наступление сельского хозяйства и российских колонистов происходило за счет местных кочевых народов и культур.

Российская колонизация своего «Нового Света» (так же, впрочем, как и британская колонизация - своего) оправдывалась развитием ранее необрабатываемых или «запущенных» кочевниками земель. По отношению к скотоводству земледелие считалось следующей ступенькой на лестнице цивилизации. Подобно англосаксонцам, русские прославляли храбрость и каторжный труд фермеров-колонистов, которые во враждебной дикой местности с незнакомым климатом не щадя сил несли прогресс и цивилизацию в огромные «пустующие» регионы. И так же, как при западноевропейской колонизации, новые общества, основанные славянскими колонистами, порой отличались друг от друга. В Азии колонизация была исключительно крестьянской. В так называемой Новороссии (то, что сейчас называется Южной и Юго-Восточной Украиной) почти половина земли принадлежала крупным помещикам, преимущественно дворянам [11]. В Сибири, напротив, практически не было дворянства и больших поместий. Тем не менее даже в Новороссии, не говоря уже о Сибири, вновь заселяемые регионы сильно отличались от средней части царской России, Например, в Новороссии никогда не было широко распространено крепостное право, многие крестьянские колонисты в действительности были украинцами, а бурно развивающиеся города южного побережья представляли собой невообразимую этническую смесь. Евреи приветствовались в качестве новороссийских колонистов, в то время как многим из них запрещалось селиться в центре империи. В Одессе одно из крупнейших и богатейших еврейских сообществ мира жило бок о бок с большими колониями греков, итальянцев и армян. Город был заложен в 1794 году. К 1823 году в Одессе было 30 000? в 1914 году -630 000 жителей. Это был интернациональный город нового типа вроде Сиднея или Нью-Йорка, Марк Твен утверждал, что Одесса «выглядит совершенно как американский город» [12].

В приграничных районах конфронтации кочевников с русскими колонистами жили ногайцы - в степях к северу от Черного моря, полукочевые башкиры - в районе Южного Урала и калмыки-буддисты - между ними. Одной из задач русской экспансии в этих регионах было достичь городов и торговых пу-

339

вить свои пошатнувшийся международный престиж, отчасти, чтобы угрожать границам британской Индии. В реальности (по крайней мере до 1880-х годов) Королевский флот представлял несравненно большую угрозу российским портам на Черном море, чем русская армия - Индии, но чрезмерная чувствительность британцев из-за уязвимости британского положения в Индии сделала предполагаемую угрозу вторжения со стороны Средней Азии козырной картой в российской колоде.

Роль Средней Азии в российской имперской экономике была совершенно иной, чем роль степных пастбищ. Для колонистов не было места в Ферганской долине или других густозаселенных оазисах Средней Азии. Однако быстрое развитие хлопководства при царском правлении привело к тому, что к 1914 году половина потребностей российской индустрии в хлопке удовлетворялась Средней Азией, сокращая таким образом значительные валютные расходы и обезопасив доступ к стратегическому ресурсу [16]. В 1914 году большая часть Средней Азии из-за концентрации сельского хозяйства на хлопке уже превратилась в регион с дефицитом продовольствия. В советское время положение стало еще хуже, поскольку безрассудная гонка за валом продукции, чрезмерное употребление пестицидов и некомпетентная ирригационная политика в конце концов обернулись тяжелейшими экологическими последствиями. Как в царское, так и в советское время основная часть хлопкового урожая экспортировалась на фабрики в Центральной России, что очень напоминает экономические отношения между метрополией и периферией в европейских колониальных империях. Тем не менее особенно в царское время существовали серьезные отличия между выращиванием хлопка в Средней Азии и плантаторской экономикой обычной западноевропейской колонии. Большая часть среднеазиатского хлопка выращивалась на небольших фермах коренными жителями, которых не изгоняли с земли и не замещали иммигрантами или привезенными рабами. В первые десятилетия русского правления рост производства хлопка давал значительные выгоды Средней Азии и, безусловно, обогатил растущий местный средний класс, В этом и других смыслах царская хлопковая экономика Центральной Азии имела много общего с египетской хлопковой индустрией девятнадцатого века, первоначально развившейся при Мухаммеде Али и расширенной впоследствии при британском правлении.

343

теи, лежащих за землями, контролируемыми кочевниками, и обезопасить русские земли от их набегов. Сама Москва была сожжена татарами и ногайцами в 1571 году1, а рейды вглубь русской территории продолжались еще и в семнадцатом веке. Цепь крепостей, построенных в степях, должна была защитить как центр России, так и прибывающих колонистов. Но основной целью российской экспансии была сама земля, главным образом потому, что она была намного плодороднее сельскохозяйственных угодий Московского региона. В борьбе между кочевником и современным европейским (в данном случае русским) колонистом предсказать победителя было несложно. Башкиры были завоеваны к 1740-м годам, а большинство калмыков и ногайцев бежали за пределы России в последние десятилетия восемнадцатого века под натиском колонистов и жестокого преследования кочевых племен царским государством. Из 150 000 калмыков, которые в 1771 году совершили изнурительный переход в Монголию, выжило примерно 50 000, хотя причиной этой катастрофы были скорее холод, голод и их застарелые враги казахи [13].

Вслед за калмыками и башкирами Россия включила в свой состав основную массу западных азиатских кочевников, которых мы сейчас называем казахами, а русские в царское время называли киргизами. Сопротивление этих народов было в основном сломлено к 1850 году, после чего в их регионе тоже началась колонизация. Темпы колонизации казахской степи сильно возросли в 1890-х годах и еще увеличились после революции 1905 года. Массовая колонизация «пустующей» казахской степи воспринималась режимом в начале двадцатого века как важнейший элемент программы облегчения бедственного положения крестьянства и перенаселенности европейской части России и Украины. Эта программа должна была смягчить растущее недовольство крестьян царской аграрной политикой. В течение десяти лет перед 1914 годом три миллиона славян-

Очевидно, автор имеет в виду набег крымского хана Девлет-Гирея, который весной 1571 года с 120-тысячным войском совершил опустошительный набег на Русское государство и в мае сжег Москву. В 1572 году во время нового похода его войска были разбиты русской ратью во главе с МИ+ Воротынским в сражении при Молодях,

340

ских иммигрантов переселились в Казахский регион. Так называемое Степное положение 1891 года2, по сути дела» привело к лишению кочевников права собственности на землю, поскольку разрешало коренному населению иметь не более 40 акров земли на члена семьи, что намного меньше, чем требуется для сохранения кочевого образа жизни [14], В результате в 1916 году произошло восстание коренных жителей, второй причиной которого послужило намерение царского правительства рекрутировать казахов для трудовой повинности на фронте. Восстание было подавлено» более 200 000 казахов убито, многие бежали в отсталый китайский Туркестан, где колонисты пока не представляли серьезной проблемы.

Судьба казахов в советское время сначала была даже еще хуже, чем при царе. Страшный голод 1932-1933 годов, вызванный коллективизацией, уничтожил треть коренного населения, а хрущевская целинная политика 1950-х годов лишила казахов большей части их старинных земель к северу от Казахстана. Однако в последние три десятилетия советского режима казахи пережили как демографическую, так и политическую реабилитацию. К 1991 году они снова стали самым многочисленным народом в своей республике, с хорошими перспективами сохранить свое большинство в ближайшем будущем. Казахи занимали главные позиции в руководстве советского Казахстана, не говоря уже о времени, наступившем после обретения независимости. В противоположность многим кочевым народам, подвергшимся европейской колонизации, казахи теперь контролируют огромное независимое государство, владеющее обширными природными богатствами и являющееся родиной этнических казахов.

2 Степное положение 1891 года - законодательный акт з России, повторяющий с некоторыми изменениями «Временные положения» 1867 и 1868 годов для трех областей Степного генерал-губернаторства (Акмолинской, Семиреченской и Семипалатинской), а также Уральской и Тургайской областей. «Степное положение» подтверждало, что земли казахов являются государственной собственностью, находящейся у казахов в «бессрочном пользовании». Все излишки казахских земель переходили в ведение министерства государственных имущеетв. «Степное положение» оставалось основным законом по управлению территориями Казахстана до 1917 года.

341

В Закавказье мы видим другое лицо Российской империи. Во многих смыслах география должна была бы удержать русских от вторжения в Закавказье, Непреодолимый Кавказский горный хребет являлся очевидной и естественной южной границей России. Он отделял мир степей от совершенно иных народов и земель и был, без сомнения, превосходной линией обороны. Царская Россия впервые вторглась на Северный Кавказ после установления контроля над всем течением Волги в 1550-х годах. Но Россия при Иване IV не рассчитала свои силы, пытаясь одновременно захватить Кавказ и балтийские провинции. Только спустя более ста лет после смерти Ивана IV Россия под вдохновенным руководством Петра I смогла захватить Ливонию и Эстляндию, Еще полвека потребовалось, чтобы при Екатерине Россия смогла окончательно разгромить турок и аннексировать Крым, а также огромные пустующие степи к северу от него. И лишь когда эти приобретения были подкреплены окончательной аннексией Крыма в 1783 году, Россия смогла продолжить завоевание Кавказа. Для этого требовались базы на Черном море, безопасные речные сообщения с Центральной Россией и прижившееся аграрное население в Новороссии, которое должно было обеспечивать операцию продовольствием. Исключительно быстрое развитие Новороссии при князе Потемкине4 и нескольких последующих весьма деятельных наместниках создали внушительный российский плацдарм в Черноморском регионе, откуда могло развиваться дальнейшее наступление против османов на Кавказе.

До некоторой степени Россия была втянута в Закавказье (то есть за Кавказский хребет) призывами о помощи, исходящими от родственного православного народа - грузин. Грузия была слишком слаба, чтобы защищаться от растущего давления со стороны османов и персов, и ей поневоле приходилось искать

Потемкин Григорий Александрович (1739-1791) - выдающийся российский государственный деятель, светлейший князь таврический. Фаворит Екатерины II. По его инициативе был завоеван Крым, а после его присоединения в 1783 году Потемкин организует там местное управление и основывает Симферополь и Севастополь с морской базой для созданного им же Черноморского флота. Заняв пост президента Военной коллегии в 1784 году, вводит новый военный устав.

344

За азиатской степью лежат старинные городские и аграрные сообщества Средней Азии, которые к середине девятнадцатого века были поделены между ханствами Хивы, Коканда и бухарским эмиратом. Россия завоевала Среднюю Азию между 1850-ми и 1880-ми годами во многом ради того, чтобы увеличить и обезопасить свою торговлю в регионе. Задолго до этого завоевания Петр I мечтал об открытии и монополизации главного международного торгового пути между Западной Европой, Средней Азией и азиатскими землями за ней. Впоследствии Сергей Витте\ министр финансов Николая II, мечтал о том, что Транссибирская железная дорога сделает Россию основным посредником и транспортером в торговле Востока с Западом. Что же касается действительных причин завоевания Средней Азии, то преобладала здесь все-таки геополитика, а не торговля. С 1830-х по 1900-е годы основным соперником России была Британия. Британия участвовала в Крымской войне 1854-1856 годов с целью ослабления России, лорд Пальмер-стон планировал изгнать Россию с Черного моря и Кавказа и лишить ее большей части приобретенных с середины восемнадцатого века территорий. Но у Британии не было армий для достижения этой цели, а Наполеон III не хотел совершать колоссальные военные усилия, которые потребовались бы для достижения этой грандиозной задачи [15]. Тем не менее Парижский договор 1856 года отказывал России в праве защищать черноморское побережье и устья рек с помощью флота и крепостных укреплений, сделав ее таким образом очень уязвимой для возможных нападений Королевского флота. Россия ответила продвижением в Среднюю Азию, отчасти чтобы восстано-

Витте Сергей Юльевич (1849-1915) - граф, выдающийся российский государственный деятель, почетный член Петербургской академии наук (1893). Министр путей сообщения в 1892 году, министр финансов с 1892 года, председатель Комитета министров с 1903 года, председатель Совета министров в 1905-1906 годах. Инициатор введения винной монополии (1894), проведения денежной реформы (1897), строительства Транссибирской железной дороги. Подписал Портсмутский мир (1905), завершивший русско-японскую войну. Автор Манифеста 17 октября 1905 года. Разработал основные положения столыпинской аграрной реформы.

342

защиты у империи, чтобы избежать анархии, экономической разрухи и потери численности населения, которые являлись результатом ее положения на небезопасной пограничной территории, В середине тринадцатого века грузин было пять миллио-нов> к 1770 году их едва насчитывалось 500 000 человек [17]. В последние десятилетия восемнадцатого века Петербург колебался, стоит ли брать на себя бремя защиты и управления Грузией. В конце концов победили стратегические и геополитические соображения. Учитывая традиционную враждебность османов и растущее соперничество в Персии и Османской империи с наполеоновской Францией и Британией, было решено присоединить Грузию к России и превратить ее в основную российскую базу в Закавказье. Однако утвердившись в этом регионе, россиянам в той или иной степени пришлось руководствоваться законами местной геополитики. А она требовала захвата морских и сухопутных коммуникаций между Закавказьем и Россией. Покорение горных народов Северного Кавказа оказалось чрезвычайно дорогим и очень долгим делом, не законченным и до 1860-х годов. В лице Шамиля5, ставшего с 1830-х годов лидером чеченского и дагестанского сопротивления, Северный Кавказ дал одну из самых значительных и знаменитых фигур в истории борьбы коренного населения (мусульманского в данном случае) против европейской экспансии*

Кавказ всегда оказывался пограничной зоной между различными империями. Он был в достаточной степени удален от имперских центров и в достаточной степени труднодоступен для постоянного контроля. С другой стороны, соседние империи никак не могли игнорировать ни в стратегическом, ни в коммерческом плане те дороги, которые проходили по этому региону* В 1800 году основными соперничающими империями здесь были русские на севере, персы на юго-востоке и османы на юго-западе. Дело осложнялось тем, что все три империи имели на Кавказе своих единоверцев. Тюркские шиитские мусульманские народы Восточного Закавказья (которые в двадцатом веке стали называть себя азербайджанцами) соседствовали с шиитской Персией -

Имам Шамиль (1797-1871) - выдающийся полководец, религиозный и государственный деятель. Руководитель многолетней борьбы кавказских народов против российской оккупации.

345

своим естественным союзником и защитником в ту эпоху, когда религия как средоточие лояльности и идентичности была гораздо важнее языка или национальности. Христиане - грузины и армяне -были, напротив, отрезаны от православной России северокавказскими горными народами, преимущественно суннитами, представлявшими, с российской точки зрения, опасных врагов в тылу российско-османской линии фронта. В военное время единоверцы часто становились пятой колонной в тылу врага, что обрекало их на обвинения в предательстве и массовые избиения. Ужасные результаты этой кавказской традиции, включающие геноцид армян, были описаны в четвертой главе.

Россияне, впрочем, тоже приложили руку к этой кавказской традиции массовых депортаций, этнических чисток и убийств. Когда Северный Кавказ был окончательно покорен в 1860-х годах, большей части населения его западных районов «предложили» эмигрировать в Османскую империю, что оказалось отнюдь не безболезненным и не бескровным процессом. Тогда как жителям восточных районов - чеченцам и дагестанцам - оказывавшим России не менее яростное сопротивление, было разрешено остаться на родине. Причиной было то, что западный регион, граничивший с Черным морем, на котором России не позволялось иметь флот, был особо уязвим для османского или британского нападения. После Крымской войны дела в Санкт-Петербурге понимались так; Россия была опасно слаба, а пальмерстоновская Британия наступает по всему миру. Сам Пальмерстон утверждал, что «эти полуцивилизованные правительства Китая, Португалии, испанской Америки требуют хорошей встряски каждые восемь - десять лет, чтобы функционировать нормально», и ни один человек, знакомый с его отношением к России, не мог сомневаться, что она, по его мнению, также принадлежала к этой категории государств. Россияне, таким образом, не были готовы оставить на этом своем черноморском побережье суннитское население, которое, как они совершенно справедливо полагали, будет потенциальным союзником османов в любой будущей войне. Британский историк «Большой игры» (то есть русско-английского соперничества в Азии в девятнадцатом веке) утверждает, что «насильственная высылка шестисот тысяч черкесов с черноморского побережья лишила турок и британцев их самых ценных потенциальных союзников внутри Российской империи» [18] .

346

Очередь чеченцев (и многих других горных народов) пришла позже, при Сталине, который обвинил их в сотрудничестве с Гитлером и вообще боялся присутствия любого подозрительного национального меньшинства поблизости от своих границ. Всем своим менталитетом и особенно озабоченностью геополитикой (не говоря уже о его жестокости) Сталин во многом напоминал императора. Молотов рассказывал, как Сталин, склоняясь над картой мира, сравнивал геополитическое положение Советского Союза и его царского предшественника [19]. Хрущев утверждает, что Сталин депортировал бы и весь украинский народ, если бы численность населения, которое потребовалось бы переместить, не устрашила даже его. Но он, без сомнения, депортировал многие меньшие народы, принеся им ужасные страдания, лишения и массовую гибель [20]. Историки часто проводят параллели между Сталиным, Петром Великим и Иваном Грозным, соотнося порой степень его схожести с великими деспотами прошлого - как русскими, так и не только русскими [21]. Но его склонность к геополитике, массовой резне и этническим чисткам является чисто кавказской чертой.

Российская экспансия в европейские западные и северо-западные пограничные земли в какой-то мере обуславливалась страхом за безопасность политического и экономического центра империи. Особенно это касается аннексии Финляндии в 1808-1809 годах. Граница Финляндии, в то время шведской провинции, проходила в опасной близости от Санкт-Петербурга. Бесконечное количество раз шведские войска в восемнадцатом веке угрожали имперской столице, когда Россия находилась в состоянии войны с другими державами. Поэтому имело прямой смысл аннексировать Финляндию и таким образом отодвинуть границу от Санкт-Петербурга. В то время большая часть финнов не противилась аннексии поскольку стать тихой имперской провинцией было для них гораздо предпочтительнее,

Молотов (Скрябин) Вячеслав Михайлович (1890-1986) - советский политический деятель, член президиума ЦК КПСС в 1926-1957 годах. Входил в ближайшее политическое окружение И,В. Сталина; один из наиболее активных организаторов массовых репрессий 1930-х - начала 1950-х годов.

347

чем оставаться театром непрекращающихся военных действии, в который шведские монархи, пытающиеся взять реванш за поражение под Полтавой, превращали Финляндию, К тому же Россия в девятнадцатом веке предоставила Финляндии беспрецедентную степень автономии, крайне редко вмешиваясь в ее внутренние дела. Россия могла себе это позволить, поскольку ее интересы в Финляндии были чисто стратегическими.

Империи, пытающиеся заселить захваченные территории собственными фермерами или эксплуатировать местное крестьянство через посредство импортируемой аристократии, имеют мало альтернатив применению прямых и зачастую жестоких методов правления. Манипулирование колониальной торговлей в интересах имперского государства часто может осуществляться с меньшей жестокостью, хотя, если вмешательство вызывает слишком серьезные изменения и наносит существенный ущерб местным интересам, последующее политическое неудовольствие может с большой степенью вероятности привести к применению имперской силы. Что же касается территорий, удерживаемых из чисто стратегических соображений, то, если не считать расквартирования достаточно сильных военных гарнизонов, вмешательство империи в их внутренние дела может быть минимальным - до тех пор, пока само присутствие имперских гарнизонов не становится непереносимым оскорблением для местных националистов,

И похоже, что большую часть девятнадцатого века русские цари понимали эти финские реалии, Николай I, которого как-то уговаривали отнять у финнов часть автономии, сказал: «Оставьте финнов в покое. Это единственная провинция в моем огромном царстве, которая за все время моего правления ни разу не доставила мне беспокойства или неудовольствия» [22]. Однако к концу девятнадцатого века Петербург основательно подзабыл, для чего, собственно, ему нужна была Финляндия, Попытки более жесткого контроля над финнами, набора в армию их сыновей и навязывание им русских законов и языка вызвали очень резкую реакцию. Тогда в первый раз Финляндия стала зоной потенциального мятежа и источником угрозы, тем более опасной, что исходила из региона, соседствующего с имперской столицей. После 1945 года Советский Союз строил свои отношения с Финляндией более деликатно. Приобретение финской Карелии во время Второй мировой войны уменьшило

348

уязвимость Ленинграда (Санкт-Петербурга). Остальной части Финляндии была предоставлена формальная независимость и почти полная внутренняя свобода при условии, что она ни в коем случае не позволит себе ущемлять советские интересы и проявит особую лояльность в вопросах внешней политики.

Приобретение балтийских провинций и Польши также имело стратегический смысл, гарантируя, в частности, что противнику придется пересекать обширную и враждебную пограничную территорию, перед тем как достичь экономического и политического центра России. Для экспансии на запад были и важные экономические причины. Аннексия Эстляндии и Ливонии в 1721 году сделала удобной прямую торговлю с остальной Северной Европой и сильно повлияла на развитие российской торговли в восемнадцатом веке. Немаловажным было и то, что западная экспансия дала России миллионы новых и, по российским понятиям, богатых подданных. Когда в 1762 году на трон взошла Екатерина II, население России было меньше населения Франции и составляло около 20 миллионов человек. Три раздела Польши между 1772 и 1795 годами увеличили российское население на 7,5 миллиона человек [23], чей налоговый и военный вклад в последующую борьбу с Наполеоном был очень велик. «Человеческий капитал», приобретенный Петром I в результате аннексии балтийских провинций, был малочисленнее, но прибалтийское немецкое дворянство и профессиональный средний класс впоследствии оказались на ведущих ролях в правительстве и администрации при дворе и в армии - особенно до 1850 года. Каждый восьмой из высших царских чиновников между 1700 и 1917 годами был выходцем из этих двух очень немногочисленных групп [24].

Имелись фундаментальные различия между Российской империей на пограничных с Европой территориях и на азиатском «южном поясе» -другими словами, на Кавказе, в казахских степях и в Средней Азии. Российское правление в Азии во многом было схоже с методами управления европейских заморских империй и составляло важный элемент европейской экспансии на восток, осуществляемой, как правило, за счет нехристианских и часто кочевых народов. Экспансия России базировалась на применении европейских экономических и политических технологий - иначе говоря, армий, индустрии, железных дорог и правительственных институтов, организованных по современным европейским принципам.

349

Имперский менталитет и приоритеты

ОЧЕВИДНО, ЧТО ДО ЭПОХИ ПЕТРА I (ВЕЛИКОГО) представления российской элиты о степях, Азии и неевропейском мире значительно отличались от западноевропейских. Почти до самого конца пятнадцатого века россияне были подданными нехристианской степной империи. И даже после распада этой империи они далеко не всегда превосходили в военном отношение как правило, враждебные мусульманские и кочевые народы, окружавшие российские южную и юго-восточную границы. Многовековое пребывание в составе в татарской степной империи породило также определенное сочувствие и уважение к методам и ценностям ее дипломатии, способам войны и управления. Многие мусульманские и кочевые князья и знать поступали на русскую службу даже без предварительного обращения в христианство [25]. Когда в 1598 году прекратила свое существование московская династия и наступили годы хаоса и безвластия, обращенный татарский князь, потомок Чингисхана7, стал реальным претендентом на русский трон. Даже на рубеже семнадцатого века для московской элиты, как и для многих других бывших подданных татар, происхождение по прямой линии от Чингисхана имело огромное значение. Императорская кровь в сочетании с православием придавала претенденту значительную легитимность в глазах россиян [26].

Менталитет российской элиты изменился во время правления Петра I. Ориентация на Запад принесла российской аристократии западное отношение к кочевникам и азиатам. Русские в целом усвоили европейский взгляд на историю и прогресс. Неевропейцы перестали считаться просто язычниками и не заслуживающими доверия грабителями: теперь к ним относились просто как к отсталым народам и, следовательно, потенциальным объектам для цивилизующей миссии [27]. Очень важным фактором, сильно упрощающим такой подход^ стало усиление России при Петре I, которое только продолжалось

7 По всей видимости речь идет о Борисе Годунове (1552-1605), чей род происходил от татарского мурзы Чета, принявшего в XIV веке крещение и поселившегося на Руси.

350

при его преемниках. Ощущение превосходства в силе и предвкушение легкой победы над неевропейцами были ключевыми составными элементами европейского имперского высокомерия, и со временем элита царской России стала разделять эти чувства. Подобное отношение к перспективам Российской империи в Азии, преобладающее среди российской элиты восемнадцатого и девятнадцатого веков, хорошо знакомо каждому ученому, занимающемуся европейским империализмом, так же как и стереотипы поведения, в которых оно выражалось.

Сразу же после начала российской экспансии в Закавказье царский главнокомандующий генерал Цицианов задал тон российской политики в азиатской империи почти на весь период ее существования. Сам Цицианов, потомок грузинских князей, оправдывал политику экспансии (которая впоследствии должна была принести ему личную славу) открытыми обвинениями непокорных местных царьков и поддерживающих их «персидских мерзавцев» в «азиатской измене» [28], Несколькими годами позже генерал Ермолов*, наместник Кавказа при Александре I, оправдывал широкомасштабный террор против коренных горных жителей в следующих выражениях: «Снисхождение в глазах азиата - знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены» [29]. Через шестьдесят лет другой знаменитый военный герой, генерал

Цицианов Павел Дмитриевич (1754 1806) -князь, военачальник, генерал от инфантерии (1804). С 1802 года главнокомандующий в Грузии, в ходе русско-персидской войны 1804-1813 годов присоединил к России Гянджинское* Карабахское, Шекинское и Ширванское ханства» Шура гельский султанат. Убит во время переговоров с бакинским ханом. Ермолов Алексей Петрович (1777-1861) - русский военный и государственный деятель. Начал службу в армии под началом А.Б. Суворова. Отличился в Бородинской битве. С 1817 года главнокомандующий на Кавказе. Им была создана линия крепостей от Грозного до Екатеринодара (ныне Краснодар). Ермолов много сделал для Кавказа, содействуя развитию торговли, промышленности, просвещения. Опираясь на военные и административные методы, он умиротворил многие кавказские племена, присоединил Абхазию, ханства Ширванское к Карабахское.

351

Скобелев10, принес имперский мир военным племенам туркменов и завершил захват Средней Азии уничтожением целой армии, которая обороняла против него Геок-Тепе. Позже вице-король Индии лорд Керзон11, знакомый с методами колониального правления не понаслышке, утверждал, что «ужасное впечатление от этого массового убийства при Геок-Тепе переживет поколения» [30] . В 1890-х годах экспансионистские устремления России обратились на Дальний Восток, что привело ее к конфликтам с Японией и Китаем. Пытаясь оправдать в 1897 году сначала организацию европейской коалиции, направленной на изгнание Японии из Порт-Артура, а потом и российский захват этого порта у Китая, министр иностранных дел граф М.Н. Муравьев12 утверждал, что, «как учит история, восточные народы больше всего уважают силу и мощь»13 [31]. Впрочем, в этом конкретном случае восточный народ, а именно японский, смог обратить это утверждение в свою пользу, нанеся российскому империализму

1(5 Скобелев Михаил Дмитриевич (1843-1882) - военачальник, генерал от инфантерии {1881}. Участвовал в Хивинском походе 1873 года, подавлении Кокандского восстания 1873-1876 годов и в Ахалтекинской экспедиции 1880-1881 годов. В русско-турецкую войну 1877-1878 годов успешно командовал отрядом под Пленной, затем дивизией в сражении при Шипке.

11 Керзон Джордж Натаниел (1859-1925) -лорд, государственный деятель Великобритании, дишюмат, Консерватор. В 1899-1905 годах -вице-король Индии; жестоко подавлял национально-освободительное движение. В 1919-1924 годах - министр иностранных дел. Один из организаторов интервенции против Советской России.

12 Муравьев Михаил Николаевич {1845-1900) - министр иностранных дел в 1897-1900 годах. Начал дипломатическую службу в 1864 году в канцелярии министерства иностранных дел. С 1867 года считал, что центр тяжести внешней политики России следует перенести на Дальний Восток- Предлагал активно развивать русскую экспансию в Корею. При нем русские военные корабли и войска вошли в Порт-Артур и Дальний. Было заключено соглашение с Китаем о постройке КВЖД

13 В этом случае, как, к сожалению, п во многих других, сверить и точно воспроизвести цитату на русском языке не представляется возможным, поскольку автор не дает прямой ссылки на русский первоисточник.

352

сокрушительный удар в 1904-Т90:Ггодах и повторив потом свой успех в войне против Британской империи в 1941-1942 годах.

Многие царские государственные деятели в традиционном и предсказуемом европейском стиле размышляли о цивилизующей роли своей страны в Азии. Природные ресурсы, растрачиваемые местными жителями, должны грамотно эксплуатироваться, ленивые азиаты должны быть приобщены к индустриализации. Путешествуя по Крыму в 1816 году, через сорок лет после того, как он был аннексирован его бабкой Екатериной II, будущий царь Николай I объяснял бедность провинции ленью и отсталостью коренного татарского населения. «Если бы Крым не находился в татарских руках, он был бы совершенно иным, поскольку там, где живут помещики, русские и малорусские поселенцы, все по-другому. Там есть зерно, обширные сады. Другими словами, они могут использовать богатства этой благословенной земли»1* [32], Веком позже граф Константин фон дер Пален15, возглавлявший крупную инспекцию в Центральной Азии, описывал достижения России в регионе в выражениях, очень похожих на терминологию европейского империализма: «Русское завоевание Туркестана принесло огромное облегчение для большей части простых людей. Рабство было уничтожено, со смертной казнью и телесными наказаниями покончено, и все это - при поразительном уменьшении налогового бремени, не имеющем аналогов нигде на Востоке, включая британские владения» [33]. Отношение Палена к христианству и исламу также было весьма характерным [34] для российского и европейского имперского взгляда: «Христианский образ жизни основан на свободном развитии человека и его критических способностей». А ислам по самой своей природе был источником обскурантизма и праздности. Одним признаком мусульманского варварства было то, что «последователи Магомета верят, что женщины, подобно животным, не имеют души, и относятся к ним соответственно»16 [35],

м См. сноску 13.

15 Пален Константин Иванович фон дер (1830-1912) - граф, российский государственный деятель. С 1868 по 1878 год занимал пост министра юстиции. С 1878 года - член Государственного совета.

16 См. сноску 13.

353

Хотя Пален никогда не сомневался в справедливости и благотворности русской цивилизующей миссии} он, тем не менее, восхищался многими из кочевых народов, покоренных Россией, называя их «наивными и рыцарственными детьми пустыни» [36]. Поколения англичан и французов в похожих выражениях писали о кочевниках-арабах. Колониальная кампания предлагала офицеру, особенно молодому приключения и свободу, возможность проявить жестокость и храбрость в ином, экзотическом и порой полном эротики мире. Поэт Лермонтов сочувствовал диким, свободным, бесстрашным кавказским горцам, с которыми он сражался [37]. Ищущие приключений молодые британские офицеры точно так же сочувствовали врагам патанам]7 на северо-западной границе Индии, Подобно Лермонтову, они презирали условности светского общества или серую будничность буржуазного образа жизни в своей собственной стране. Такое отношение могло иметь (а могло и не иметь) более широкое культурное и политическое значение. Восхищение туземцами могло легко уживаться с сомнениями по поводу справедливости современного буржуазного и индустриального общества или даже демократии [38], Офицер-аристократ имел все причины испытывать больше симпатии к своему врагу на поле брани, чем к чиновникам из набирающего силу бюрократического аппарата Николая I или к западноевропейским бизнесменам, ниспровергавшим аристократические ценности и подрывавшим влияние аристократии в России и в Европе соответственно.

Учитывая растущую силу национализма в Европе девятнадцатого века, не вызывает удивления тот факт, что каждая европейская имперская держава полагала свою разновидность империи наилучшей. Британцы, к примеру гордились римскими стандартами справедливости, протестантской самодисциплины и неподкупности, а также соблюдением присущего каждому спортсмену и джентльмену правила «честной игры». Со своей стороны, граф Пален видел немало превосходных качеств и в российской разновидности империализма. Однако он, как балтийский немец, аристократ и протестант, был не очень склонен петь слишком громкие дифирамбы русским национальным качествам и особенно-

17 Патаны - употреблявшееся раньше название пуштунов.

354

стям. Коренные русские могли меньше сдерживать себя. Но, как правило, российские притязания на право называться лучшими империалистами не шли дальше утверждений о том, что в обращении с коренным населением русские не так безразличны, не так высокомерны, не так корыстолюбивы и не так настойчиво проповедуют Евангелие, как остальные европейские империалисты. И некоторые европейцы полностью или частично соглашались с этим мнением [39] - Однако иногда российские притязания на природную внутреннюю связь с Азией были глубже и имели большее значение. Русские болезненно относились к тому, что Европа смотрела на них свысока и считала лишь «полуцивилизованным» народом. Лорд Керзон, например, утверждал, что завоевание Россией Средней Азии было «завоеванием одних восточных народов другими» [40]. Большинство образованных русских людей горячо возмущалось такими заявлениями, но иногда они заставляли русских задуматься и по-новому взглянуть на свое место в европейской имперской цивилизующей миссии.

Наиболее радикальной реакцией россиян на пренебрежительное отношение европейцев была гордость своими полуазиатскими корнями и татарской наследственностью, а также осознание «отдельности» от европейской цивилизации. Это было сутью так называемого евразийства18, оказывавшего известное влияние на русскую интеллигенцию до 1914 года и на белую эмиграцию после 1917 года. В девятнадцатом веке в русском образе мышления всегда присутствовал националистический перекос, подчеркивавший русскую уникальность, но главным источником этой уникальности всегда предполагались православие и славянство. Подчеркивание родства с татарами, степными традициями и даже с индуистским и конфуцианским Востоком было делом новым. До некоторой степени в этом на-

'* Евразийство - идейно-политическое и философское течение в российской эмиграции 1920-1930-х годов. Начало евразийству положил выход сборника статей Н.С Трубецкого, ПН. Савицкого, Г.В. Флоровско-го и П.П. Сувчинского «Исход к Востоку» (София, 1921). Следуя идеям поздних славянофилов (Н,Я. Данилевский, RH. Страхов, К.Н. Леонтьев), евразийцы противопоставляли исторические судьбы, задачи и интересы России и Запада, трактовали Россию как '«Евразию» - особый срединный материк между Азией и Европой и особый тип культуры.

355

шел свое отражение весьма распространенный в конце века декадентский интерес по отношению ко всему иррациональному, экзотическому и примитивному. Но если принять в расчет русские интеллектуальные традиции, географическое положение России и ее противоречивые взаимоотношения с Европой, то русские вполне могли провозгласить эти экзотические незападные культуры и ценности частью своей идентичности. До 1914 года русское евразийство могло быть очень консервативно по своим взглядам, ограничиваясь общей для России и Азии верностью автократической монархии, иррациональной и религиозной космологией, антилиберальными коллективистскими ценностями [41]. Однако в условиях 1917 года и прихода к власти большевиков евразийские идеи также могли пропитаться верой в революционную энергию новой России и ее способность уничтожить прогнившую буржуазную цивилизацию Европы.

Перспективы евразийского учения могли быть впечатляющими, и многие его сторонники могли испытывать глубокое и неподдельное уважение перед неевропейскими культурами. Но в свете современного русского увлечения евразийством два обстоятельства заслуживают особого внимания. Во-первых, до 1914 года евразийство было узким направлением мысли в русском образованном обществе, большая часть которого была однозначно ориентирована на западную культуру и политику. Во-вторых, само евразийство во многом было побочным продуктом трудных отношений России с Европой и ее (России) чувством неполноценности и отверженности. Это наглядно проявилось во времена белой эмиграции, многие представители которой были чувствительно задеты их неприятием в 1917 году европейской элитой, не говоря уже об унизительной эмигрантской жизни, когда культурный компас сбит, а наследственное положение в обществе утрачено. За евразийским энтузиазмом всегда проглядывало знаменитое высказывание Достоевского, восхваляющее русский империализм в Азии: «В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами»19 [42].

Достоевский смотрел в корень глубоких различий между российским империализмом в Азии и Европе. В Азии большая часть российской элиты испытывала в основном чувство пре-

Достоевский Ф.М. ^Дневник писателя», январь 1881 года.

356

восходства и уверенности в себе. На западных землях, граничащих с Европой, она часто испытывала как раз противоположные чувства. Сознание своей военной мощи и политического господства соседствовало с чувством уязвимости и культурной неполноценности. Это особенно сильно проявлялось в последние десятилетия царского режима. С восемнадцатого века на протяжении поколений в российской элите с подачи Петра прижилось сознание культурной отсталости и необходимости учиться у Европы, К примеру, россияне охотно соглашались с тем, что местное управление балтийских провинций являлось более современным и эффективным, чем российское, и вполне могло быть взято в качестве образца для будущих российских реформ. Что в определенной степени и имело место во время губернской реформы 1775 года20 и учреждения в 1785 году дворянских корпоративных институтов в великорусских провинциях. В космополитском и аристократическом восемнадцатом веке признать свое культурное отставание было проще, чем в более националистическом девятнадцатом. И, как бы то ни было, именно восемнадцатый век принес царской России триумфальные военные и дипломатические успехи* Чувство безопасности и уверенности в себе смягчало боль от сознания своего культурного отставания. В конце концов, первые Романовы тоже соглашались со своим культурным отставанием от Греции и многое заимствовали у эллинизма: их непомерная гордость и самоуверенность, являвшиеся следствием военных и политических успехов, легко позволяли делать это.

Согласно проекту губернской реформы 1775 года, составленному лично Екатериной II, страна была разбита на территории с населением в ЗОСМЮО тысяч человек, причем никакие национальные> исторические или экономические особенности во внимание не принимались. Исполнительную власть в губернии возглавлял губернатор или генерал-губернатор, при котором создавалось губернское правление. Губернии членились на уезды с населением в 20-30 тысяч человек. Власть в уезде возглавлял городничий. Для управления городами учреждался губернский магистрат, а в самих городах - городовые магистраты. Губернская реформа 1775 года стала важным этапом по окончательному превращению России в унитарное государство путем введения единообразной системы управления на всей территории империи.

357

Российское государство девятнадцатого века было гораздо менее успешным и сильнее чувствовало свою уязвимость. Польские восстания 1830-1831 и 1863-1864 годов заставили русских смотреть на поляков как на опасных и застарелых врагов. Поражение в Крымской войне породило сознание слабости относительно враждебно настроенных великих держав. Завораживающие прусские победы в 1866-1871 годах, завершившиеся объединением Германии, укрепили это сознание. Аристократия и средний класс в большей части российских пограничных западных провинций были поляками или немцами - к 1900 году они рассматривались в Санкт-Петербурге как потенциально или фактически нелояльные. По соображениям как безопасности, так и русского национализма, были предприняты попытки укрепить в регионе позиции составлявшего большинство православного крестьянства, которое по современной терминологии является украинским или белорусским и которое в Санкт-Петербурге считалось русским. Это предположительно лояльное православное русское крестьянство рассматривалось как надежная основа царского режима и гарантия того, что западные пограничные земли останутся навсегда российскими*

Болезненная и скорее всего преувеличенная озабоченность Санкт-Петербурга слабостью России в этом регионе стала причиной некоторых ответвлений в местной внутренней политике, направленных на укрепление русского землевладения, увеличение благосостояния крестьян, повышение роли русского языка и православия, В центре России правительственная политика по отношению к крестьянству во многом строилась на убеждении в том, что авторитарный режим необходим для защиты наивного и беззащитного народа от давления и искушений современной капиталистической экономики, а также от коварной элиты, которая в ней заправляла, - причем дворяне-землевладельцы, напротив того, рассматривались как проводники благодетельной авторитарной власти. Например, крестьянские хозяйства, создающие основы благосостояния сельского населения и являющиеся источником его существования, не могли быть проданы или заложены. В западных пограничных областях те же автократические идеологии и инстинкты привели к выработке политики, направленной на защиту простого «русского» крестьянина от лучше образованного, предприимчивого и коварного поляка, немца и еврея [43]. К 1914 году отношение к евреям, в особенности ере-

358

ди некоторых членов правящей элиты, стало патологическим. «Еврейская угроза» стала громоотводом для трений, вызванных быстрой экономической модернизацией, внутренней политической нестабильностью и внешней военной уязвимостью.

В этом отношении российское чувство культурной неполноценности и слабости в западных пограничных областях радикально отличалось от культурного высокомерия западноевропейского морского империализма. Защищая ряд специальных привилегий и мер, направленных на защиту «русского» населения западных пограничных областей, бывший военный министр генерал Алексей Куропаткин21 заявлял, что «идеи равенства и свободы опасны для государств, слабейших в культурном отношении, и благоприятны для сильнейших»22 [44] . Это язык и образ мысли не уверенного в себе империализма, а постколониальных националистических правительств Юго-Восточной Азии и Африки, пытающихся компенсировать китайское и индийское экономическое и культурное доминирование.

За этими разными подходами российского империализма к политике в Европе и в Азии стоит одно чрезвычайно важное обстоятельство. С точки зрения элиты и правительства, имперские позиции России в Европе всегда представлялись приоритетными. Отчасти это был вопрос культуры, поскольку сама элита чувствовала себя европейской элитой. Как говорил в 1912 году Сергей Сазонов23, министр иностранных дел, высту-

31 Куропаткин Алексей Николаевич (1848-1925) - военачальник, генерал от инфантерии (1901). В 1898-1904 годах военный министр. В русско-японскую войну 1904-1905 годов командовал войсками в Маньчжурии, потерпел поражение под Ляояном и Мукденом. В Первую мировую войну командовал армией, в 1916 году - Северным фронтом. В 1916-1917 годах - туркестанский генерал-губернатор, руководил подавлением Среднеазиатского восстания (1916).

22 См. сноску 13.

Сазонов Сергей Дмитриевич (1860-1927) - русский государственный деятель, дипломат, С сентября 1910 по июль 1916 года - министр иностранных дел. В 1918-1920 годах - член белогвардейских правительств Колчака и Деникина, их представитель на Парижской мирной конференции, где добивался расширения интервенции против Советской России,

359

пая на заседании Государственной думы, «нельзя забывать, что Россия - это европейская держава, что государство было образовано не на берегах Черного Иртыша, а на берегах Днепра и Москвы-реки» [45]. Очень немногие члены российского парламента, слышавшие, как он сделал это заявление, могли быть не согласны с таким утверждением министра и с его пониманием российской культурной и исторической сущности.

Но гораздо существеннее оказывались более насущные факторы. Западные пограничные области прикрывали политический и экономический центр российской державы от самых опасных угроз, а они могли исходить только от Европы. В дополнение западные пограничные области были намного богаче и превосходили по плотности населения русскую Азию, а также обычно вносили гораздо больший вклад в государственную казну и военную мощь. Прежде всего это касается Украины восемнадцатого и девятнадцатого века. К 1900 году она стала ведущим сельскохозяйственным регионом империи и главным источником огромного экспорта зерновых, ставшего основой баланса внешней торговли и, следовательно, обеспечившего способность России получать иностранные займы, необходимые для модернизации. В течение пятидесяти лет до 1914 года Восточная Украина к тому же стала центром добывающей и металлургической индустрии. Если бы Российская империя потеряла Украину (что едва не произошло в 1917-1918 годах), она почти наверняка потеряла бы свой статус империи и великой державы. В последующие десятилетия развитие сибирской тяжелой индустрии и ее основанной на добыче нефти и газа экономики в каком-то смысле сделало Советский Союз не настолько экономически зависимым от Украины, как это было во времена царской России. Однако в политическом и демографическом отношении ее важность осталась прежней. В 1980-х годах, лишившись большого украинского населения, русские остались бы практически один на один с быстро растущими «мусульманскими» народами южных областей, чуждыми в культурном смысле и отсталыми - в экономическом. Существование такой империи быстро доказало бы свою нежизнеспособность и было бы не в русских интересах. Фактически, через несколько дней после решения Украины о провозглашении независимости осенью 1991 года последовал распад Союза.

360

Первые 150 лет Российской империи в Сибири больше напоминали французскую империю в Канаде, чем российский империализм в тех регионах, которые были описаны до сих пор* С той лишь разницей, что обращение русских с туземным населением было гораздо хуже, а православная церковь была заинтересована в их обращении гораздо меньше, чем французские католические миссионеры. Это была империя бродячих охотников, чьим raison d'etre была добыча меха. Охотники тонким слоем распространились по воистину гигантской территории. Коренное население было ненамного больше - в конце шестнадцатого века оно составляло, возможно, только 200 000 человек во всей Сибири. При помощи террора и взятия заложников русские колонисты вынудили неразвитые местные племена платить российскому государству и им лично огромную дань в мехах. К концу семнадцатого века в Москву в качестве дани ежегодно поступало примерно 100 000 шкурок, что составляло в то время до одной десятой государственных доходов [46], Хотя русские всегда относились к туземному населению с отталкивающей жестокостью (торговля местными женщинами, к примеру, занимала по доходности второе место после мехов) -в принципе они хотели бы сохранить аборигенов для их последующей эксплуатации. Сбор дани и ее складирование подразумевали строительство крепостей и содержание хотя бы небольших гарнизонов. Для обеспечения этих гарнизонов и торговцев продовольствием требовалось хоть сколько-нибудь развитое сельское хозяйство. К 1700 году русские почти истребили сибирского пушного зверя, и приток «мягкого золота» из колонии был на грани резкого снижения. Однако Сибири было суждено развиваться в других направлениях, оказавшихся весьма выгодными для российской экономики. К 1913 году Западная Сибирь стала наиболее процветающей областью русского сельского хозяйства. Из общего населения империи, составлявшего почти 164 миллиона человек, в Сибири проживало в то время только 10,3 миллиона, но они покупали четверть всей сельскохозяйственной техники, продававшейся в стране. Западносибирские крестьяне осуществляли 16 процентов мирового экспорта масла и перед войной 1914 года были в процессе завоевания британского рынка [47] <

Сибирь дает также примеры тактик российской имперской экспансии, которые не имеют аналогов с западноевропейски-

361

ми колониальными империями, навскидку их можно довольно приблизительно сравнить с методами развития китайской тяжелой индустрии в пограничных областях Маньчжурии, хотя при этом надо не забывать, что в Маньчжурии эффективный толчок индустриализации был дан еще при японском колониальном правлении в 1930-х годах [48]. Заселяя и колонизируя обширные регионы, русские (иногда украинцы) превращали их порой в главные центры индустрии, архиважные для русской и имперской экономики. Первым в этом ряду стоит металлургическая индустрия Урала, возникшая в начале восемнадцатого века на землях, захваченных, среди прочих, у башкир, К последней четверти восемнадцатого века металлургическая промышленность Урала была уже крупнейшей в Европе* а Россия стала крупнейшим на континенте производителем железа. Веком позже Донбасс в Восточной Украине также стал огромным добывающим и металлургическим центром, будучи создан в регионе, который практически пустовал еще в 1750-х годах. Еще через сто лет западносибирская нефтяная и газовая индустрия стали при Брежневе лидирующими отраслями советской экономики и основными источниками поступления валюты. Их развитие стало катастрофой для ряда сибирских коренных народностей, таких как ханты-манси, которым до того времени была предоставлена определенная свобода придерживаться своих традиционных культурных обычаев и обособленно жить на необъятных территориях, не представлявших уже интереса для европейцев, с тех пор как там был истреблен пушной зверь.

Часто дебатируется вопрос, приносят ли экспансия и империя выгоду государству и его народу. Но когда речь идет о русском народе, ценностно-стоимостный анализ плюсов и минусов империи становится вдвойне затруднительным, и в той или иной форме он займет много места в этой книге. Однако уже сейчас должно быть совершенно ясно, что Российское государство, безусловно, стало гораздо богаче и сильнее в результате если не всех, то большинства своих территориальных приобретений. Без этих завоеваний оно не стало бы великой державой. Даже сегодня, в постимперскую эпоху, Сибирь - драгоценный камень в имперской короне России - дает России возможность, потеряв статус империи, оставаться при этом великой державой, что по географическим причинам невозможно

362

для морских держав - Британии, Франции, Испании и Нидерландов, Потеря заморских владений обрекла эти бывшие имперские державы на положение государств второго сорта или даже хуже. Сохраняя Сибирь в составе метрополии, Россия имеет шанс, хотя и не стопроцентный, избежать этой участи.

Периферийная сухопутная империя

ЭТО ПРИВОДИТ НАС К САМОМУ ФУНДАМЕНТАЛЬНОМУ отличию Российской империи от большинства современных европейских империй. Первая, если не считать малозначащей провинции Аляски, расширялась исключительно за счет приобретений на материке, вторые завоевывали заморские колонии. Некоторые различия между сухопутными и морскими империями не являются постоянными, а зависят от развития технологии. Настоящая океанская империя стала мыслимой только с развитием кораблестроения и навигационных технологий в Европе пятнадцатого века. Пар и телеграф в девятнадцатом веке изменили стратегию морских империй, хотя и не в такой фундаментальной степени, как железные дороги революционизировали вековые методы интеграции и эксплуатации ресурсов протяженных сухопутных империй. Холфорд Маккин-дер сумел понять, как это изменило расстановку сил между сухопутной и морской империями, и его взгляды во многом легли в основу современной геополитики [49], В наше время ракетная техника и самолеты изменили это соотношение сил еще раз. Современные средства коммуникации также помогли иммигрантам сохранить связь с родиной и не интегрироваться окончательно в те общества, в которых им приходится проводить большую часть жизни [50].

Однако некоторые различия между сухопутной и морской империями на протяжении почти всей современной истории оставались более или менее неизменными. Основным свойством морской державы является ее мобильность. Горы, болота или реки не задерживают свободное передвижение по морю, хотя флоты и десантирующиеся войска в той или иной степени нуждаются в базах. При некоторых обстоятельствах победа на

363

одном океане может очень быстро принести доминирование в других океанах или даже во всем мировом морском пространстве. Поскольку большая часть мировой торговли в настоящее время осуществляется морем, преимущества монополизации этого огромного источника богатства или, по крайней мере, регулирования его потоков с пользой для себя очевидны. Но мобильность делает морские империи уязвимыми. Британцы потеряли свои североамериканские колонии в значительной степени из-за того, что их морские коммуникации были слишком протяженны и уязвимы для французского нападения. К двадцатому веку безопасность британской морской империи требовала превосходства над германским, японским и итальянским флотами в трех огромных морях в обоих полушариях. Оборона и сохранение целостности Российской империи, счастливо одаренной безопасными внутренними наземными коммуникациями, было гораздо более простой задачей.

Медицинские истории сухопутной и морской империй также различаются. Было изведено немало чернил и сломано много копий по поводу относительной стоимости российского и западноевропейского империализма для своих подданных. И если считать смерть самой высокой платой, то дороже всего местному населению обошлись болезни, унесшие значительно больше жизней, чем массовые убийства или непосильный физический труд, В Америках, Австралии и Азии болезни, против которых у местного населения не было иммунитета, вызывали последствия, близкие к геноциду, А если прав Уильям Макнил24, что нашествием чумы в Европу она обязана объединению большей части Евразии под монголами, то невольными жертвами имперской экспансии можно считать и самих европейцев [51]. Русская экспансия не сопровождалась такими ужасными медицинскими последствиями, особенно для кочевников степного региона, хотя оспа в целом была неизвестна в большей части Сибири до появления русских [52]. Русские распространялись внутри одной экологической системы, где население (за исключением некоторых северных сибирских народностей) уже имело иммунитет против тех болезней, которые русские несли с собой.

5* Макнил Уильям X. - современный американский историк, профессор Чикагского университета.

364

Англичане, голландцы, испанцы, французы и португальцы расширяли свои владения за морями в совершенно новом для себя мире. Лицом к лицу сталкивались люди совершенно разных культур и цвета кожи, которые до этой встречи даже не подозревали о существовании друг друга. Результаты - как хорошие, так и плохие - были поразительными. Беспрецедентная интеграция Америк в мировую экономику, в которой преобладали европейцы, имела огромные долгосрочные последствия. Воздействие Нового Света на европейскую мысль и воображение также было фундаментальным, сыграв роль в опровержении средневекового понимания космоса и роли человека внутри него. Российская экспансия не имела таких значительных последствий. Русские распространялись в мире, который не был действительно новым, В качестве барьера между континентами Урал выглядел менее внушительно, чем Атлантика. Коренное население Сибири не сильно отличалось от тех племен Северо-Восточной Европейской России, которые русские, в погоне за мехом, давно обнаружили и эксплуатировали. И действительно, ханты, вогулы и самоеды мало отличаются друг от друга [53]. Кочевники, с которыми русские имели дело в процессе своей экспансии в степи, были им знакомы еще лучше. До тех самых пор пока русские в начале девятнадцатого века не столкнулись с кавказскими горцами, они не встречались с абсолютно новым для себя миром, действительно поразившим их воображение. Но даже кавказские горцы были не такими фантастическими и непредсказуемыми, как те народы и общества, которые европейцы впервые обнаружили в Америках,

Географические факторы играли важную роль в изменении менталитета западноевропейцев и русских в процессе колонизации. Джон Эллиот26 говорит, что «пересечение этого "пугающего океана" глубоко засело в сознании поколений европей-

Вогулы (вогуличи) - практически исчезнувшая финская народность на Северном Урале. Упоминаются в летописях с 1396 года. Подчинены русскими в 14S5 году, часто восставали, окончательно усмирены в начале XVII века. Крещены в 1714—1726 годах.

26 Эллиот Джон X. - современный английский историк, профессор Оксфордского университета*

365

ских мигрантов» [54]. По прибытии в Новый Свет совершенно иные климат, растительный и животный мир убеждали колониста в том, что он начал новую жизнь. В конце концов, в Глочестершире не встречаются кенгуру. У русского колониста, продолжавшего традиционное движение своих предков вдоль рек или по направлению к степям, не возникало такого чувства инакости. В сегодняшней России отсутствие такого сильного чувства различия между родиной и колонией может иметь важные последствия для легитимности и стабильности российских постимперских границ.

География помещает Россию на европейскую периферию. А это, помимо прочего, означает, что Россия граничила с евразийской степью. Пока в семнадцатом и восемнадцатом веках баланс сил не сместился окончательно в сторону оседлых обществ, это оставляло Россию уязвимой для давления и вторжений степных кочевников. С 1240-х годов по вторую половину пятнадцатого века Россия была сначала частью почти всемирной монгольской империй, а затем государством, зависимым от одного из ее преемников - Золотой Орды. В эту эпоху взоры русских поневоле были обращены на восток, и изоляция страны от Европы возрастала. Впоследствии Российское государство много выиграло от образовавшегося после распада Золотой Орды вакуума власти и еще больше - от растущего превосходства над кочевниками, которым обладали государство и организованная по европейским принципам армия.

Англия, Испания и Россия, периферийные государства Европы, стали ее крупнейшими империями. Им было легче других доставлять превосходящие европейские технику и технологию в свои колониальные владения и покорять менее развитые неевропейские народы. Экспансия этих трех держав не была предопределена. Каждая из них, прежде чем пускаться в успешную экспансию за пределами Европы, должна была победить своих европейских врагов. Но и после этого проще и безопаснее было осуществлять экспансию на европейской периферии или за ее пределами, чем в центре Европы, где находились соперничающие государства, почти столь же искушенные и развитые. География облегчала возможность соседних держав объединяться в коалиции и блокировать чрезмерное расширение предполагаемых империй. Гораздо более сложной задачей для европейских государств было препятствовать британской экспансии в

366

Индии или российской экспансии в Украине или Центральной Азии, Более того, когда континентальные державы, сначала наполеоновская Франция, а потом Германия двадцатого века, начинали претендовать на европейскую гегемонию, периферийные империи, Британия и Россия, смогли выступить против них, мобилизовав все ресурсы своих внеевропейских владений. И? наконец, в постимперскую эпоху географическая пери-ферия и ее исторические и культурные последствия стали фактором, затрудняющим преемникам Российской, Британской и Османской империй возможность на равных соперничать с новой Европой, сплотившейся вокруг франко-германского ядра.

Близкое соседство с Европой позволяло России лучше познакомиться с мощью европейских держав и их методами экспансии, чем не могли похвастать более удаленные империи в Азии, Африке и Америках. К примеру, для китайцев и японцев в девятнадцатом веке европейская мощь оказалась неприятным и совершенно неожиданным сюрпризом. К тому времени Россия провела уже три века, приспосабливаясь к этой реальности, одним из результатов чего стало довольно последовательное и успешное заимствование европейских идей и технологий. Благодаря тому что взаимоотношения с Западом доминировали в сознании образованных русских людей, их восприятие нерусских подданных Российской империи - как европейцев, так и азиатов - существенно изменилось. Географические факторы, таким образом, заставили россиян воспринимать Европу и империю по-другому, совсем не так, как это делали другие европейские или неевропейские народы, чьи земли колонизировали европейцы.

Государственные институты и уровень развития культуры в большинстве периферийных обществ эпохи, предшествовавшей Новому времени, не дотягивали до уровня центров тех цивилизаций, с которыми они граничили. Например, допетровское Московское государство, в противоположность Византии или Западной и Центральной Европе шестнадцатого века, мало чем могло похвастать в области светской культуры или национальной литературы. Отчасти по этой причине периферийные общества были очень «восприимчивыми» и легко адаптировали и усваивали внешние влияния. Иногда эта способность легко усваивать технологии соседских цивилизаций превращала их в опасных военных противников, сочетавших

367

технические достижения более развитых обществ с военными достоинствами более брутальной периферии. Некоторые европейцы всегда видели Россию именно в этом свете. В начале восемнадцатого века, например, русских могли воспринимать в Европе как новый и гораздо более опасный эквивалент турок -таких же жестоких и чужеродных варваров, но только значительно лучше усвоивших европейские технические достижения. Поразительная выносливость и стойкость русской пехоты, набеги в скифском стиле казачьей кавалерии на протяжении нескольких веков оставались стереотипами европейского восприятия России, Без сомнения, они сохранились и у натовских генералов, когда они в тревоге и испуге продумывали оборону мягкой, комфортабельной материалистической цивилизации от предположительно более суровой и примитивной солдатни из СССР, Однако в реальности культурные, со-циоэкономические и психологические перемены в Советском Союзе в 1970-1980-х годах выявили, что эта «солдатня» оказалась на поверку значительно менее опасной^ чем со страху казалось озабоченным европейцам.

Это всего лишь один пример для более общего тезиса: влияние географии на историю Российской империи было очень важным, но его не следует переоценивать* В большинстве случаев то, что происходило в головах у русских, оказывалось важнее, чем место-, которое они занимали на карте. Особенно это справедливо в отношении менталитета, идентичности и восприятия русскими самих себя, России, Европы и империи. Кавказ, например, будоражил воображение русских в начале девятнадцатого века, поскольку в ту романтическую эпоху они были чрезвычайно обеспокоены поиском национальной идентичности [55], Случись это противостояние раньше, громадные горы и экзотические племена рассматривались бы примерно так же, как сибирские болота - как еще одно препятствие на пути к наживе.

Естественно, будучи соседями европейцев, россияне охотнее перенимали их религию и элементы культуры, а не религию и элементы культуры более отдаленных цивилизаций. Но то, что россияне выбрали для себя православие, а не католичество или даже ислам, определили все-таки не географические факторы. Значимость этого выбора трудно переоценить, как и его воздействие на будущие отношения с Европой. Христианст-

Российское правительство было достаточно осторожным, чтобы не допустить возникновения таких институтов. Во второй половине девятнадцатого века движение за сибирскую автономию пыталось провозгласить отдельную сибирскую идентичность, опиравшуюся на специфические условия пограничной жизни, тесное сотрудничество с местным населением, а также отсутствие дворянства и крепостничества в истории Сибири [57]. Царский режим подавил это движение, наложил строгие ограничения на любые проявления сибирской идентичности и использовал Транссибирскую железную дорогу для наводнения региона русскими иммигрантами.

Случай с казаками еще более показателен. В шестнадцатом и семнадцатом веках это было чисто пограничное сообщество, принципиально отличавшееся от аристократической и крепостнической царской России. Политическая и культурная дистанция между царской Москвой и казацким Запорожьем была уж никак не меньше, чем расстояние между колониальной Виргинией и Лондоном. Украинский поэт и националист девятнадцатого века Тарас Шевченко сумел в образе свободолюбивого казака запечатлеть уникальность Украины, ее отличие от самодержавной и крепостнической России. Легко можно было представить себе возникновение в различных политических обстоятельствах чувства самостоятельной казацкой идентичности, основанной на подобных антимонархических образах. Царская политика настойчиво и успешно работала, чтобы не допустить такого развития событий. Конечно, царизму было легче достигнуть своей цели, поскольку казачьи регионы практически не были отделены от России никакими естественными преградами, но этот факт еще не гарантировал обязательного успеха такой политики. Чтобы рассмотреть ее более глубокие корни, от географии нам необходимо перейти к политическим традициям Российского государства, многие из которых сформировались еще до той эпохи, когда Москва начала приобретать свои имперские территории.

Глава 7

Царское государство и русский народ

До империи: сравнения

ОБЫЧНО СЧИТАЕТСЯ, ЧТО ИСТОРИЯ Российской империи началась в 1550-х годах, В этом десятилетии царь Иван IV (Грозный) завоевал и аннексировал татарские ханства Казани и Астрахани на реке Волге. Эти ханства были далеко не первыми землями, которые поглотили московские князья в своем возвышении от незначительного до великодержавного статуса. Они даже не были первыми территориями, заселенными неславянским и нехристианским народами, никогда не знавшими русского владычества. Но в отличие от тех языческих племен, которые Москва завоевала в предыдущие два столетия, Казанское и Астраханское ханства были хорошо организованными, сложными по построению и мощными мусульманскими государствами. Они были первыми государствами, которые аннексировала Москва, и первыми мусульманскими народами, которые попали под ее правление. Их завоевание как бы развернуло в противоположном направлении три предыдущих столетия русской истории, во время которых русские князья были подданными татарской (а позднее мусульманской) империи. Эта аннексия открыла дорогу дальнейшей имперской экспансии в Сибирь, степи и горы Кавказа.

Имеет смысл, таким образом, датировать возникновение Российской империи 1550-ми годами. Целью этой главы будет исследование доимперской истории русского государства и народа и оценка влияния институтов, ценностей и традиций, ус-

371

во стало для России тем мостом, по которому распространялись европейские культурные влияния. Например, украинская православная церковь была жизненно важным путем сообщения, посредством которого модернизирующее воздействие латинской Европы достигало Москвы. Но даже до поразительной программы перестройки жизни на западный манер, начатой Петром I, отношения с Европой имели как привлекательные, так и не очень привлекательные стороны.

В значительной степени это утверждение справедливо для всех неевропейских обществ современной эпохи. Все они вынуждены равняться на Запад, чтобы выжить, все в различной степени возмущаются этим фактом и развивают в ответ доморощенные консервативные идеологии. Однако отношения России и Европы уникальны. Отчасти потому, что их собственная культура стояла ближе к латинскому христианству и в любом случае была не так богата и не так глубоко укоренилась, как конфуцианство или ислам, русские оказались поразительно успешными в усвоении западных институтов и ценностей, в модернизации своего государства и создании великой державы, равной европейским. Но именно потому, что русская идентичность оставалась более доступной для европейского влияния и испытывала его гораздо дольше, она никогда не была в такой безопасности и так устойчива, как более старые и чуждые Европе конфуцианское, буддистское или исламское общества. Возможно, это как-то объясняет ту странную настойчивость, с которой современные русские интеллектуалы провозглашают то свою приверженность Западу, то свое отвращение от него [56]. Конечно, в рамках этого сложного культурного феномена нельзя сбрасывать со счетов и значение географии. Но такой многоплановый и запутанный вопрос, как связь России с европейской цивилизацией, вряд ли может быть исчерпывающе объяснен грубыми средствами географического детерминизма.

Безусловно, тот факт, что Россия была протяженной сухопутной империей, сыграл свою роль в отсутствие в сознании россиян четкой границы между колонией и метрополией, но роль царской политики видится здесь еще более значимой, В англоговорящем мире для развития отдельной колониальной идентичности принципиально важным оказалось существование институтов политического самоуправления, которые охраняли эту идентичность и позволили ей определиться и развиваться.

369

тановившихся до 1550-х годов, на последующую историю Российской империи. Здравый смысл подсказывает, что политические традиции государства и сообщества, из которых сформировалась империя, будут оказывать большое воздействие на ее последующую историю. Такое же воздействие должны оказать методы, которыми эта империя была создана: завоевания или династический союз наподобие тех, что связали Богемию с Австрийским домом или Шотландию с Англией, Однако даже поверхностное знакомство с крутыми поворотами истории предполагает, что было бы чересчур наивно сводить все последующее развитие империи к неким доминирующим принципам или тенденциям в доимперской истории лидирующего сообщества империи.

История Австрийской и Британской империй, рассмотренная в предыдущих главах, поддерживает эти доводы здравого смысла, Кто сможет отрицать огромное значение того факта, что Австрийская империя была конгломератом нескольких различных коронных земель, чьи древние конституции и идентичности сохранились в ней, поскольку монархия Габсбургов сложилась не в результате завоеваний, а в результате династических браков? Доимперская история этих территорий и способ их консолидации оказали огромное воздействие на последующую историю Габсбургов, не определяя, разумеется, решительно все, что случилось позже. В истории империи были ключевые поворотные пункты, когда она могла развалиться или, наоборот, сильно увеличить свою протяженную во времени мощь и жизнеспособность. Даже внутри империи история различных коронных земель сильно отличалась - Венгрия, например, развивалась совершенно не так, как другие части монархии. Более того, империя эпохи Контрреформации сильно отличалась от просвещенной монархии Иосифа II или от того государства, которое в последние десятилетия Габсбургов боролось с крепнущими националистическими движениями*

Почти с такими же мерками можно подойти к истории Британской империи. К примеру, на ее последующей истории существенным образом сказалось то обстоятельство, что уже в 1600 году в Англии был сильный парламент, давние традиции местного самоуправления и глубоко укоренившееся общее право, Триумф этих принципов в семнадцатом веке над предполагаемым абсолютизмом Стюартов также был принципиаль-

372

но важен для истории империи, иднако сегодня даже самый наивный и верноподданный историк-виг не решится объявить всю историю Британской империи чудесной реализацией принципов законности и демократии, присущих истории Тюдоров и возведенных до мирового господства всемирной английской экспансией. Очевидно, что необъятный пласт имперской истории - включая, например, большую часть британского управления на небелых территориях - едва ли может быть объяснен только в этих терминах. Даже в том, что касается белых подданных, причисляя сюда и самих англичан, наблюдались большие различия между государственным устройством вигов в восемнадцатом веке с мощной монархической властью и господством аристократии и торжеством демократии в двадцатом веке. Действительно, как показано в третьей главе этой книги, доминирование в британском парламенте исполнительной власти после реформаторского акта 1832 года оказало немедленное и весьма существенное воздействие на конституционные и политические отношения Вестминстера и белых заморских колоний.

В принципе можно было бы ожидать, что политические традиции Московского царства окажут даже большее влияние на историю Российской империи, чем английские традиции на историю Британской империи. Океаны отделяли англичан от большей части их колоний. С самого начала между этими колониями (и в особенности небелой империей) и королевством Англия были проведены отчетливые конституционные и территориальные разграничения. Тогда как Российская империя была сугубо континентальной, и долгосрочной политикой ее правителей представлялась консолидация территорий в единую однородную систему. Если закон и представительское правление являются основными клише английской политической истории, то их русские эквиваленты - это, напротив, автократия и централизация. Как все клише, они на самом деле воплощают значительную долю истины. Автократия и централизация, несомненно, были приоритетными принципами в истории Российской империи. Но было бы непростительной ошибкой и неоправданным упрощением сводить все многовековое имперское правление России над одной шестой частью суши к одним лишь этим принципам.

373

Царское государство и русский народ

К ТОМУ ВРЕМЕНИ, КОГДА РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ начинала строиться в середине шестнадцатого века, русский народ уже существовал в течение многих лет и обладал вполне определенной идентичностью как в своих собственных глазах, так и в глазах иностранных наблюдателей, приезжавших в Московское царство. По своему происхождению великороссы представляют собой комбинацию скандинавских, славянских и финских племен, сросшихся в самостоятельную общность (которую можно называть московской или великорусской по собственному вкусу) между десятым и шестнадцатым веками. Скандинавский элемент, викинги, представляется здесь самым незначительным. В отличие от Англии, Франции и Ирландии в России никогда не было сколько-нибудь заметного скандинавского крестьянского сообщества. Викинги приходили сюда как воины и торговцы, но не как земледельцы. Они сочетались браками со славянской элитой и к шестнадцатому веку давно уже не существовали как отдельный народ. Финские племена были более многочисленны, и первоначально именно они населяли великорусскую равнину. Хотя некоторые славяне, возможно, и мигрировали в этот регион в восьмом веке настоящий наплыв произошел только между 1000 и 1200 годом нашей эры [1], Великорусский народ был прежде всего славянским по языку и культуре, но сохранил многие признаки растворившихся в нем финских племен, Василий Ключевский1, самый знаменитый из русских историков, полагал, что высокие скулы, довольно смуглая кожа и широкие носы великороссов, выделявшие их среди прочих славян, указывали на финских предков [2].

Языческая культура великороссов также имела славянские, финские и скандинавские корни. В одиннадцатом и двенадца-

1 Ключевский Василий Осипович (1841-1911) - выдающийся русский историк, ученик СМ. Соловьева, профессор Московского университета, почетный академик (1908) Петербургской академии наук. Ключевский широко известен своим лекционным «Курсом русской истории», изданным им впервые в 1902 году С впоследствии неоднократно переиздававшимся и переведенным на многие европейские языки).

374

том веках языческий культ предков еще продолжал оставаться популярным среди русских князей, хотя династия Рюриковичей в принципе приняла христианство в 988 году [3]. Проникновение христианства в разбросанное по большой территории сельское население происходило еще медленнее. Церковь по-настоящему завоевала русскую деревню только в четырнадцатом веке, когда Великороссия была под властью монголов. Но еще в течение многих веков торжество христианства нельзя было считать окончательным. Христианские праздники и верования переплетались с древними языческими празднествами и образом мыслей. Крестьянский менталитет обуславливался жизнью, близкой к природе, с ее размеренностью и цикличностью* Человек рождался, взрослел, производил детей и умирал; животные, урожаи и времена года следовали похожей неизменной схеме. Природа была всемогущей, капризной и жестокой. Болезни и весьма переменчивый климат Северо-Восточной Руси беспощадно губили человеческие жизни. Народная культура, подавляемая церковью, но поддерживаемая бродячими певцами, сочетала покорность силам природы и попытки умилостивить ее с буйным весельем во время празднования ключевых моментов в цикле человеческой жизни и сельскохозяйственных сезонов. Обильные реки и леса в совокупности с твердыми сортами зерновых, подходящих для северного климата (рожь, овес, гречиха), создавали основу русской кухни. Но пища и способы ее приема меньше определяли русскую идентичность, чем в других обществах, поскольку православие не налагало жестких запретов на рацион. По контрасту баня и питье водки2 были окружены ритуалами, чье языческое происхождение и важное место в русской культуре не подлежат ни малейшему сомнению [4].

Влияние климата и среды на народную культуру, темперамент и психику не может быть точно определено, тем более сформулировано. Историки, не говоря о социологах, избегают таких обобщений, которыми прославился Монтескье. Но здравый смысл подсказывает, что природа должна оказывать влияние на народы,

Суждение выглядит довольно спорным. По некоторым источникам, водка была впервые завезена в Россию только в 1386 году генуэзским посольством.

которые в начальной стадии развития находятся всецело в ее власти. Ценности, чаяния и культура кочевника не могут быть такими же, как у земледельца. В горячей пустыне бедуин грезит о траве, воде и фонтанах. В холодную и снежную русскую зиму благоразумный крестьянин по возможности проводит большую часть времени в непосредственной близости от печки, которая становится самой важной частью его дома. В зимнее время в России снег лежит от пяти до шести месяцев. Летом бывает очень жарко. Сельскохозяйственные сезоны коротки и лихорадочны. Почвы по преимуществу бедные, климат переменчивый и ненадежный, В Средние века поселения были маленькими и очень разбросанными. У леса и болот отвоевывались делянки пахотных земель; после трех или четырех лет эксплуатации они бросались и постепенно возвращались в дикое состояние, а крестьянин отправлял-ся культивировать новый участок леса.

Люди, выросшие в таких условиях, безусловно, должны весьма отличаться от, скажем, китайских крестьян к югу от Янцзы, которые составляли становой хребет другой великой имперской традиции. Невероятно плодородные почвы кормили огромное сконцентрированное население, занятое в тщательном, похожем на рукоделие, выращивании риса и обученное участию в широкомасштабных ирригационных работах. Неудивительно, что эти факторы создали отношение к общине, природе и властям, существенно отличавшееся от отношения русского крестьянина. Они также во многом определяли могущество и прочность китайской империи, а также способности китайцев эпохи Хань добиваться преданности завоеванных народов и ассимилировать их. Культурный магнетизм Китая заключался не только в высоком уровне живописи, литературы и архитектуры, которым не было равных в регионе, но и в безусловном превосходстве его сельскохозяйственной техники и технологии над соседними народами [5]. По контрасту русские сельскохозяйственные методы даже в 1850 году не только уступали методам балтийских народов, поляков и финнов в западных пограничных областях империи, но, по сути дела, даже не превосходили методы волжских татарских крестьян, которыми Россия правила с 1550-х годов. Татарские крестьяне могли узнать не много нового о культуре земледелия (не говоря уже о чистоте и гигиене) от своих русских соседей, и это неизбежно нанесло ущерб их приверженности русской культуре и желанию ассимилироваться [6]. Историк российского импери-

376

ализма на Дальнем Востоке на рубеже двадцатого века делает еще менее лестные сравнения при описании русских и китайских крестьянских хозяйств: «Сельскохозяйственная революция, во время которой крестьяне научились собирать несколько урожаев (в году), произошла в Китае в восемнадцатом и девятнадцатом веках, в то время как русское крестьянское хлебопашество) недавно освобожденное от крепостничества, базировалось на примитивной средневековой ротации и экстенсивных методах, существенно контрастирующих с интенсивной системой китайских крестьян» [7]. Даже если бы демографическая ситуация позволила русским конкурировать с китайцами за господство в Маньчжурии в начале двадцатого века (а она не позволяла этого) t китайцы все равно вышли бы из этой борьбы победителями, даже не прибегая к оружию, благодаря своим сельскохозяйственным навыкам и продуктивности. Такие сравнения никак не могут поднять престиж России в глазах жителей Востока.

Василий Ключевский - свободный от давления идеологических стереотипов, сковывающих ученого в начале двадцать первого века, - рискнул сделать ряд обобщений по поводу влияния окружающей среды на характер великороссов. Национальную нерасположенность к упорно тщательно спланированной работе он объяснял капризным климатом, способным разрушить любой план и вынуждающим людей предаваться праздности в одни сезоны и интенсивно трудиться - в другие [8]. Такие характеристики народов не только часто бывают справедливыми, они со временем становятся стереотипами и даже клише. Отмеченные извне, они, как правило, принимаются на веру самим народом и становятся частью его идентичности и самоопределения. В более узком и чисто политическом смысле определенно можно сказать, что вся история Российской империи несет на себе отпечаток позднего (в семнадцатом веке) насильственного введения особо жесткой и деспотичной формы крепостничества, что нанесло тяжелую травму народу, привыкшему ранее к большой свободе и мобильности. Хотя само крепостничество было упразднено в 1861 году, память, которую оно оставило по себе, все еще оставалась важным фактором сильнейшего антагонизма масс и элиты, уничтожившего в 1917 году царизм и империю.

Еще больше, чем факторами географии и окружающей среды, русская идентичность определялась православным христи-

анством* К концу четырнадцатого века церкви наконец удалось обратить в православие крестьянство, вера которого до сих пор оставалась номинальной. С этого времени все значительные события человеческого цикла жизни, а также смена времен года и дни сбора урожая праздновались по православному обряду. Православный календарь упорядочил год. История воплощения и воскресения Христа оказала огромное влияние на нравственный облик человека и на его понимание своего места во вселенной. Церковная служба, музыка и иконы были среди самых волнующих и прекрасных впечатлений человеческой жизни. Лучшим свидетельством того, насколько православие завладело умами людей, является ожесточенное массовое сопротивление русского народа изменениям церковных ритуалов и догм в семнадцатом веке, которое привело к разрыву с церковью так называемых староверов.

Православная церковь органично вписывалась в образ носителя национальной идентичности. Она не подчинялась никакому иностранному владыке, например папе. Языком ее религии - иными словами, языком служб и Священного Писания -был церковнославянский, форма древнерусского языка. На Западе единственным языком религии до самой Реформации оставалась латынь. По контрасту в православии все главные религиозные тексты были переведены с греческих оригиналов на родной язык- Таким образом, очень немногие русские изучали греческий язык, и, каковы бы ни были узы общей религии, ни у кого не возникало сомнений, что греки являются иностранцами- Бунт староверов в семнадцатом веке, собственно, и был реакцией на попытки очистить и модернизировать церковную практику согласно греческим образцам. Единственной «Грецией», имевшей для русских какое-то значение, была Византия с ее религиозным наследием и культурой живописи, архитектуры и музыки, которые развились на «греческой» почве. Античная Греция оставалась для россиян книгой за семью печатями. Собственный национальный религиозный язык помогал, таким образом, изолировать Россию в культурном смысле, но при этом рос престиж русского языка и укреплялась уверенность в себе того общества, которое говорило на нем.

К 1500 году православие на Руси стало повсеместным, а это значит, что почти все подданные московского царя были православными великороссами. Враги, окружавшие Великороссшо,

378

или, иными словами, Московское царство, были язычниками, мусульманами или латинскими христианами. Враги народа, церкви и государя были одни и те же - или по крайней мере они могли быть представлены таковыми пропагандой православного царства. К 1500 году московская династия объединила под своим скипетром почти все земли православной Великороссии. Титул «царь», происходящий от имени Цезарь, с середины пятнадцатого века начал все более часто использоваться московскими правителями, войдя в конце концов в церемонию коронации в 1547 году\ Молитвы в церковных службах и высказывания высших церковных чинов ясно определяли положение царя как высшего защитника православного русского общества.

В 1439 году в отчаянных попытках заручиться помощью Запада для борьбы с османами Византия согласшшсь снова объединиться с латинской церковью. Падение Византии в 1453 году воспринималось русскими как божье наказание за отступничество, Россия теперь автоматически становилась последним оплотом истинной веры не только потому, что она оставалась единственным независимым православным государством, но и потому, что ее вера в гораздо большей степени сохранила свою чистоту и истинность, чем греческая. Это было основным смыслом доктрины, впервые прозвучавшей в начале шестнадцатого века, согласно которой Москве суждено было стать Третьим Римом, Ни эта доктрина, ни принятие царем в качестве своей эмблемы двуглавого орла и других византийских символов не подразумевали притязаний на бывшие византийские территории, не говоря уже о традиционной византийской идеологии вселенской империи. Но это стало показателем резко возросшего авторитета и самоуважения как русского государя, так и русского государства наряду с полным отождествлением обоих с делом православия. В это же время термин «Святая Русь» - объединяющий страну, народ, церковь и правителя - начал использоваться для «выражения глубоко прочувствованного национального духа» [9],

Династия, с которой теперь отождествлялись русский народ и церковь, на самом деле была довольно древней. Ее родона-

С 1547 года, после коронации Иоанна IV, российские монархи стали называться царями, сохраняя титул великих князей.

379

чальником считается полумифический предводитель викингов Рюрик, предок великих киевских князей: Владимира и всего выводка мелких князьков, правивших с десятого по четырнадцатый век на большей части территории, которую мы сегодня называем Украиной, Белоруссией и Россией, известной в истории под именем Русь, До четырнадцатого века московские Рюриковичи были просто одной из ветвей династии - и ни в коем случае не самой старшей, не самой сильной. Усиление Москвы в четырнадцатом веке произошло во многом благодаря тому факту, что ее правители были одними из наиболее лояльных и дипломатичных региональных наместников монгольского хана и владыки, а также одними из самых эффективных и «щедрых» сборщиков дани. В это время внимание московских князей неизбежно было обращено на восток. Выживание зависело от расположения монгольского хана, что влекло за собой изучение языка, освоение ценностей и нюансов степной дипломатии [10], У монголов также были позаимствованы некоторые военные, административные и фискальные методы [11].

Кроме того, не последнюю роль в возвышении Москвы сыграло и удачное стечение обстоятельств. Рюриковичи традиционно делили свою вотчину между всеми сыновьями. Сомнительное единство поддерживалось после этого в течение поколения или чуть больше под «предводительством» старшего князя, но со временем разделение территории среди все более далеких родственников должно было привести к дроблению наследства. Возвышение Москвы в Великой Руси произошло во многом потому, что ни один из ее правителей в том критическом для русской истории четырнадцатом веке не оставил после своей смерти больше чем одного наследника мужского пола* Гражданская война начала пятнадцатого века произошла среди многочисленных наследников великого князя Дмитрия Донского4. Победа Василия II5 в гражданской войне (1420-1440-е годы)

4 Дмитрий Иванович Донской (1350-1389) - великий князь, выдающийся русский полководец и государственный деятель. Руководил русскими войсками в знаменитой Куликовской битве с татарами (1380).

5 Василий 11 Тёмный (1415-1462) - великий князь московский с 1425 года. Одержал победу в войне с удельными князьями (1425-1453). Ослеплен (1446) князем Дмитрием Шемякой (отсюда прозвище). Присое-

380

над своими младшими братьями укрепила принцип неделимости царства, но еще не утвердила его окончательно. Это было достигнуто только после ста лет существенных перемен, предшествующих 1550-м годам, и с возникновением империи. Таким образом, совершенно очевидно, что истоки политических традиций, наложивших свой отпечаток на всю последующую историю империи, следует искать в столетии, предшествовавшем завоеванию Казани.

Между 1450 и 1550 годами сила и статус московских правителей выросли неизмеримо. В 1450 году преемник монгольской империи - Золотая Орда еще существовала и сохраняла свое преобладающее влияние на Россию. Византийская империя, хотя сильно ослабшая, тоже еще существовала, и ее монарх оставался главенствующей фигурой православного мира. Великое княжество Московское все еще оправлялось от двадцати лет гражданской войны. Но сто лет спустя, когда и Византия, и Золотая Орда исчезли, Москва была готова заполнить вакуум власти, оставшийся после кончины Золотой Орды, и стала лидером всего православного мира. Принимая царский титул, русский правитель закреплял за собой то высокое положение, которое прежде в русском сознании ассоциировалось только с византийским монархом, с великим ханом, правившим империей Чингисхана и ее степным преемником - Золотой Ордой. За сто лет; предшествовавших 1550 году, Москва сильно выросла прежде всего в собственных глазах, ее амбиции, идеология и представление о своей роли в мире существенно изменились. Это отразилось также на статусе правителя внутри общества. Проникновение в Россию византийской монархической идеологии и символики между 1450 и 1550 годами превратило военного князя, предводителя московского воинства, в некое неземное и полубожественное существо, высоко стоящее над своими подданными [12],

Произошли также и более утилитарные изменения. Даже между 1470 и 1530 годами Московское царство увеличилось в

динил к Москве Нижегородское княжество, часть ярославских земель и др. Провел унификацию налогообложения, перепись податного населения и др.

381

размерах более чем в два раза, И во многом благодаря приобретению большого количества новых территорий возникло новое образование, которое действительно можно было назвать государством. У монарха была теперь собственная армия, группировавшаяся вокруг полупрофессиональной пехоты (так называемых стрельцов), и гораздо большая по численности кавалерия, которой за ее службу предоставлялось право владения землей. Впрочем, это право могло быть отобрано в случае, если служба будет признана неудовлетворительной. В то же время появилось небольшое, относительно дезорганизованное, но тем не менее совершенно необходимое государству гражданское чиновничество, предназначавшееся для сбора царских налогов, обслуживания армии и руководства внешней политикой. Царь пока еще не мог эффективно управлять своим огромным и весьма не густо населенным царством без поддержки крупных аристократических семейств, чьи главные представители заседали в так называемой Боярской думе и давали царю советы. Однако ко времени возникновения империи в 1550-х годах в общих чертах были уже заложены основы сильной и централизованной абсолютной монархии [13].

Во многом это обуславливалось тем, что общество и политическая система большей части Великой Руси пятнадцатого века не создали существенных препятствий ни автократии, ни централизации. Как отмечалось в предыдущей главе, институты и территориальные границы этого пограничного региона не успели глубоко укорениться. Поразительным в этом смысле является контраст с коронными землями святого Штефана (Венгрия) и святого Вацлава (Богемия), приобретенными Габсбургами в 1520-х годах. Большая часть земель, аннексированных московскими князьями, принадлежала ранее Великому княжеству Владимирскому и существовала как единая территория, управлявшаяся одним монархом, только до двенадцатого века. Но несмотря на то что это великое княжество впоследствии было неоднократно разделено между многими ветвями Рюриковичей, оно сохраняло некоторое подобие единства под тем из князей, который признавался «старшим» в клане, Дело было не только в том, что все эти князья в конечном счете происходили из одной и той же семьи, но и в том, что военная аристократия, окружавшая их, так или иначе чувствовала свою

382

принадлежность к великому княжеству, что, впрочем, не мешало ее представителям в его рамках легко переходить от одного сюзерена к другому и иметь зачастую поместья в нескольких княжествах. Поскольку эти общества и государства региона не сильно отличались друг от друга, их нетрудно было объединить и гомогенизировать. Кроме того, в отличие от территорий Нидерландов, Италии или Западной Германии, в высшей степени ориентированных на торговлю, этот регион совершенно не располагал густой сетью богатых, самоуправляемых городов, обычно являвшихся главным оплотом в борьбе против централизации и абсолютизма. Более того, церковь рассматривала этот регион как единое целое и обычно поддерживала стремление Москвы объединить его политически, хотя в конце концов именно автономия духовенства стала одной из первых жертв абсолютистского Московского государства в семнадцатом и восемнадцатом веках. В заключение надо сказать о том, что большая часть Великой Руси была завоевана Москвой, а не присоединена в результате династического брака или по согласию сторон.

Единственным исключением из однородной Великой Руси конца Средневековья была Новгородская республика, аннексированная царем Иваном III в 1470-х годах. До 1550-х годов присоединение Новгорода, безусловно, можно считать крупнейшим достижением московской экспансии. Это был большой, относительно многолюдный и процветающий город, разбогатевший в основном благодаря торговле мехами. Его система управления была намного свободнее и демократич-нее> чем в русских княжествах, хотя в политике большую часть времени преобладала патрицианская олигархия [14]. Обычно, когда Москва аннексировала какое-нибудь княжество, местная политическая идентичность уничтожалась, а князья и иногда бояре поглощались царским двором или просто поступали к нему на службу.

Процесс гомогенизации в Новгороде пошел гораздо дальше. Вся землевладельческая и торговая элита, включая даже новгородских сторонников Москвы, была экспроприирована. Все земли были отданы представителям московского мелкопоместного дворянства, которые взамен были обязаны служить царю без всяких условий. Как случается порой в истории империи, внешняя территориальная экспансия Москвы оказала сильное

383

воздействие на ее внутреннее устройство и баланс политических интересов. Огромные земельные приобретения и аннексированные территории позволили царю иметь свою собственную армию и не зависеть больше от полудобровольного предоставления солдат его родственниками и боярами. Опробованные впервые в Новгороде, массовая экспроприация местной элиты и создание на ее землях новой системы военной службы применялись впоследствии в других провинциях, включая (при Иване IV Грозном) те районы, которые и прежде входили в состав Московского государства. Ведущий российский эксперт этой эпохи рассматривает политику Москвы по отношению к Новгороду как фундаментальный прорыв в российской истории, событие огромной важности в исторической перспективе. «Экспроприация новгородских высших сословий позволила Москве сосредоточить в своих руках необъятные материальные ресурсы. Сила и авторитет монархии окрепли. Жестокий московский натиск на свободный Новгород положил начало «первой империи» и стал отправной точкой развития имперской системы в России» [15].

В западноевропейской истории можно найти некоторые, довольно, впрочем, отдаленные, параллели московским жестокостям в Новгороде. Например, в тринадцатом веке Альбигойские крестовые походы истребили местную элиту в Юго-Восточной Франции и заложили тем самым основу дальнейшего объединения Французского королевства. Но Альбигойские крестовые походы опирались на благословение папы и были направлены против того, что считалось в то время религиозной ересью. У Москвы не было таких оправданий. Напрашивается также сравнение с уничтожением Габсбургами большей части чешских землевладельцев в 1620-х годах. Здесь, однако, параллель еще более неточная. В действительности богемская аристократия восстала против своего монарха и низложила его - таким образом, ее экспроприация была ответным действием и результатом военного поражения. К тому же самым богатым богемским семьям все-таки удалось сохранить свои земли и оставаться в центре богемской политики в течение всего времени существования империи. Более того, коронная земля святого Вацлава не только выжила как отдельное государство, оно также сохранило свои традиционные методы управления через посредство местных ассамблей (выборных сословий), в которых

384

доминировала провинциальная аристократия. Еще меньше общих черт с российским разграблением Новгорода можно найти в масштабной экспроприации англичанами ирландского землевладельческого класса в шестнадцатом и семнадцатом веках, поскольку она оказала весьма незначительное воздействие на внутреннее устройство и расстановку политических сил в самой Англии. Возможно, наиболее точным аналогом политики Ивана III и Ивана IV являются действия первого императора Китая, который, истребив местные элиты и решительно гомогенизировав завоеванные территории, заложил основы централизованного имперского правления, продолжавшегося тысячу лет.

Царское государство и русская элита: сравнительный взгляд

ПРАВЛЕНИЕ ИВАНА IV [16] лучше всего иллюстрирует уникальное положение России в сравнении как с европейской, так и с азиатской политическими традициями. Практически полная гражданская и корпоративная бесправность российской элиты становится особенно явной в правление монарха, который экспроприировал земли и умерщвлял боярство по собственному усмотрению, не встречая сопротивления и не руководствуясь никакой логикой. С другой стороны, Иван IV не изменил (и не мог изменить) базовый альянс между короной и классом военных-землевладельцев, на котором строилось российское государство: все, что ему удалось, это подвести государство к краю гибели и бросить его на растерзание хищным соседям. Результатом хаоса, созданного Иваном IV, стало Смутное время**, когда российское государство и правительство, по сути дела, перестали существовать, шведы аннексировали рус-

Смутное время - термин, обозначающий события конца XVI - начала XVII века в России. Эпоха кризиса государственности в России, трактуемая рядом историков как гражданская война. Сопровождалась народными выступлениями и мятежами, правлениями самозванцев [Лже-Дмитрий I, Лжедмитрий II), польскими и шведскими интервенциями, разрушением государственной власти и разорением страны.

385

ские пограничные области, а поляки заняли Москву. И только в 1613 году, после того как царем стал новый монарх Михаил Романов7, иностранцы были изгнаны, а русское государство восстановлено на своем прежнем базисе, а именно на союзе между царем-автократом и наследственным классом военных-землевладельцев.

Этот альянс оставался базой государства до девятнадцатого века и даже в некотором смысле до 1917 года.

Военная и аристократическая природа правящего класса России сильно отличает Россию от ее китайского имперского соседа, В Китае, как мы видели, военная аристократия была замещена и уничтожена ненаследственной гражданской бюрократической элитой еще при династии Тань8. Более того, в течение последней тысячи лет гражданская бюрократия доминировала не только в политике, но и во всей системе ценностей китайской культуры, тогда как представители военных элит и их система ценностей пребывали в презрении и пренебрежении.

На Руси все было совершенно иначе. Элитной гражданской бюрократии, с ее высокой образованностью и чувством корпоративной идентичности, просто не существовало до самого последнего столетия царского правления в России. Но даже тогда российское общество питало к этой бюрократии отвращение. Традиционный правящий класс относился к правящим чиновникам как к выскочкам и бездушным педантам, узурпировавшим политическую власть царя и аристократии. Монархи нуждались в бюрократии, чтобы эффективно править и модернизировать свою империю, но по мере того как администрация разрасталась, становилась сильней и самоуверенней, ее было уже все труднее контролировать - по тем самым причинам, которые задолго до этого существовали в китайской империи. Цари опасались посягательства на свою власть со стороны бюрократии, не любили ее громоздкие и чрезмерно усложненные процедуры, а также постоянно обвиняли ее младших чиновни-

7 Романов Михаил Федорович [1596-1645) - первый русский царь из династии Романовых. Царствовал в 1613-1645 годах.

* Династия Тань (618-907) -считается самой влиятельной и процветающей феодальной династией в истории Китая,

386

ков в коррумпированности и некомпетентности. Однако даже Александр III или Николай II никогда не рискнули бы прибегнуть к методам императора Ван Ли, хотя обоим, возможно, не раз приходило в голову объявить забастовку против своих чиновников. Со своей стороны, либеральные и радикальные оппоненты царизма также имели все основания ненавидеть бюрократию, причем она к тому же была удобным мальчиком для битья в глазах лояльных или аполитичных подданных. Было гораздо проще и удобнее выразить свой гнев и недовольство положением в стране, порицая бюрократию, чем критикуя царя: последний был сувереном и, так сказать стержнем всей политической системы, и в России (как и во многих других странах) усомниться в его исключительных добродетелях и высших намерениях значило проявить себя государственным преступником, желающим развала государства.

По сравнению с Британией или Германией девятнадцатого века российская бюрократия оказалась крайне неэффективной, грубо вторгалась в экономическую, культурную и социальную жизнь и вдобавок была неподконтрольна обществу и его элитам. Кроме того, ее деятельность практически не ограничивалась законами. К примеру в своей тайной войне против революционного движения полиция регулярно нарушала гражданские права элиты, секретно перехватывая и вскрывая корреспонденцию даже членов царской фамилии. Неудивительно поэтому, что бюрократия, как правило, представляла самую популярную мишень для сатир и насмешек в русской литературе, чему знаменитая пьеса Гоголя является только самым известным примером. Один из образованнейших русских ученых утверждает, что «российская бюрократия, являясь важным фактором государственной жизни, почти не оставила следа в духовной жизни России: она не создала ни своей собственной культуры, ни своей этики, ни даже своей идеологии» [17].

В 1721 году Петр I издал так называемую Табель о рангах, чтобы формализовать старшинство и статус тех, кто служил в новых вооруженных силах европейского образца и в правительственных институтах, созданных Петром. Согласно этой Табели, армейские и флотские офицеры всегда превосходили гражданских чиновников равного класса. Им также было проще получить дворянское звание, чем чиновникам. Выше всех стоял аристократический гвардейский офицер, который автоматиче-

387

ски получал двойное продвижение по службе, если бы соизволил перевестись в простой линейный полк. Провинциальный дворянин-землевладелец восемнадцатого и девятнадцатого веков обычно предполагал по крайней мере несколько лет служить офицером в гвардии (если он мог позволить себе такую роскошь и имел необходимые связи) или на худой конец в обычном линейном полку. Русские аристократы были в большинстве своем буквально помешаны на собственных родословных и страшно гордились военной славой - как фамильной, так и всего российского государства, которому они служили веками. В этом отношении российская элита гораздо больше напоминала римскую, чем китайскую, и поэтому с готовностью восприняла общеевропейские образцы классического военного героизма в восемнадцатом веке. Начиная с Петра I мужские представители Романовых старались всячески подчеркивать свою «военизированность». К девятнадцатому веку они почти всегда (по крайней мере у себя на родине) появлялись на публике в военном мундире. Но следует также отметить, что русские гвардейские офицеры в девятнадцатом веке были не только аристократами, но и зачастую видными представителями русской литературной и музыкальной культуры. В бедном и по большей части малограмотном провинциальном обществе восемнадцатого века богатые землевладельцы, которые могли позволить себе послать детей в гвардию, бывали, как правило, в состоянии оплатить их приличное образование. Поэтому не случайно, что в целом русская литература была гораздо доброжелательнее к офицеру, чем к чиновнику [18].

В Османской империи к военной аристократии относились с куда большим почтением, чем в управляемом мандаринами Китае, но без малейшего почтения относились к аристократии светской. Главная цель заполнения верхних позиций в обществе обращенными христианскими рабами (система devsirme] в период расцвета империи - с пятнадцатого по семнадцатый век - заключалась как раз в том, чтобы гарантировать их полную зависимость от султана и абсолютно исключить возможность появления наследственного правящего класса с глубокими корнями и верными сторонниками. Даже в семнадцатом веке, после коллапса этой системы рабства, у османов не появилось ничего похожего на наследственную аристократию, что, пожалуй, объясняет нестабиль-

ность отношении османского режима с региональными элитами и своими собственными провинциальными наместниками. Последним премьер-министром царской России был князь Голицын* - представитель одной из старейших аристократических фамилий страны [19]. Каждый третий из главных гражданских и военных чиновников империи в 1894-1914 годах происходил из дворянских семей, входивших в высший круг российской знати еще до 1700 года, а остальные происходили из аристократических семей, проживавших на территориях, аннексированных Петром I и его преемниками [20]. Это была европейская аристократическая схема формирования властных структур, сильно отличавшаяся от мусульманских и конфуцианских моделей. Более того, если принять во внимание культурную европеизацию российского наследственного правящего класса с 1700 года, европейская основа становления российской власти становится еще более очевидной.

Тем не менее российский правящий класс был довольно своеобразной разновидностью европейской аристократии, Чтобы понять причины этого различия, необходимо знать кое-что из ранней истории русской элиты. И здесь мы вступаем в область, очень хорошо описанную нашими предшественниками, поскольку слабость феодальной традиции в России является одним из самых распространенных - и во многом справедливых - клише русской истории. В широком смысле феодальный порядок в Европе определялся автономной межгосударственной властью католической церкви, с которой любому монарху так или иначе приходилось считаться (историки обычно противопоставляют ей византийскую православную церковь, находившуюся под пятой у византийского императора в Константинополе). Он (порядок) также включал в себя сильные независимые города-государства. Но суть феодального строя заключалась в военно-землевладельческом наследственном правящем классе и его отношениях с монархом [21].

 Голицын Николай Дмитриевич (1850-1925) - князь, государственный деятель, председатель Совета министров {1916-1917). В 1925 году в 75-летнем возрасте расстрелян в ленинградском ОГПУ.

389

В континентальной Европе и в меньшей степени в англонормандском королевстве Вильгельма Завоевателя феодализм появился, когда королевская власть была в упадке. Преимущественно эта система сложилась на нижнем уровне феодального рыцарства в качестве защитного механизма от произвола крупных лендлордов. Рыцарь служил и повиновался только своему непосредственному господину, а не господину господина - какому-то далекому королю. В этом смысле феодализм не имеет ничего общего с системой военной службы в обмен на земли, созданной в пятнадцатом веке московским царем Иваном III. У русского воина-землевладельца не было никакого господина, кроме царя, чьи представители пристально следили за его службой. Такой стиль отношений больше напоминал Османскую империю пятнадцатого века, чем феодальную Европу. Причем эта система договорной военной службы вовсе не была показателем слабости монарха - наоборот, власть царя быстро росла, и новый класс его военных приближенных был главным фактором этого роста. Западноевропейский феодальный контракт прежде всего являлся взаимообя-зывающим. Вассал имел право оказать сопротивление монарху, нарушившему свои обязательства. Чтобы избежать конфронтации между королем и его аристократическими вассалами, этот контракт записывался и утверждался в качестве закона. Английская Великая хартия вольностей 1215 года представляет собой самый известный пример такого контракта. Впрочем, его эквиваленты есть и в других странах - к примеру, в предыдущей главе упоминалось о венгерской Золотой булле 1222 года. Все воины-рыцари и в какой-то степени сам король были объединены общими рыцарскими традициями и рыцарским кодексом чести. И? помимо прочего, именно в этом феодальном прошлом берет начало почти навязчивая озабоченность европейцев законностью и историческими правами, а также аристократические сословные представительства - предшественники современных парламентов. Для России 1550 года

т Вильгельм I Завоеватель (около 1027-1087) - английский король (с 1066 года) из Нормандской династии. С 1035 года - герцог Нормандии. В 1066 году высадился в Англии и разбил при Гастингсе войско англосаксов короля Гарольда П.

390

оказалось принципиально важным, что в ней не нашлось эквивалента этим сословным представительствам, не говоря уже о письменно зафиксированном законе, взаимно обязывающем короля и подданного. И это в дальнейшем оказало огромное влияние на всю историю Российской империи.

Для историка, занимающегося империями, сравнение венгерской и английской аристократии, с одной стороны, и России, с другой, имеет весьма важное значение. Средневековые Англия и Венгрия являлись, пожалуй, наиболее типичными феодальными странами, где были сильны феодальные законы и корпоративные традиции, из которых выросли важнейшие представительские институты как на местном, так и на общегосударственном уровне. Но еще важнее то, что эти феодальные институты и традиции лучше всего сохранились именно в Англии и Венгрии, а не где бы то ни было еще в Европе. В большей части континентальной Европы семнадцатого и восемнадцатого веков монархи в борьбе за абсолютизм многое делали для централизации власти в руках династического государства и его чиновников, всячески посягая при этом на корпоративную автономию, представительские институты и законные права, унаследованные их подданными в эпоху феодализма. В Англии и Венгрии монархи тоже предпринимали похожие попытки, но с меньшим успехом.

Английская аристократия добилась решающей победы над абсолютистами-Стюартами во время «Славной революции» 1688 года. После этого она на протяжении двух последующих столетий полностью держала государство в своих руках и управляла им при помощи аристократического парламента и министров-аристократов. Венгерской элите пришлось ждать своего часа гораздо дольше - до 1867 года, но и тогда ее победу трудно было назвать окончательной. Да, она взяла верх в своем государстве, но ей приходилось непросто в абсолютно лишенном взаимного доверия сожительстве с габсбургской Веной, И в Британии, и в Венгрии аристократическая элита в качестве защитницы национального дела пользовалась значительной поддержкой населения. В британском случае это во многом определялось тем, что элита правила самой богатой и сильной страной мира, вызывавшей всеобщее восхищение. Венгерская элита получила широкое одобрение масс прежде всего благодаря

391

своей твердой оппозиции габсбургскому абсолютизму и централизации во время революции 1848 года и на протяжении двух последующих десятилетий.

Одним из главных факторов успеха парламентской системы была подотчетность правительства политической нации. По всеобщему признанию, даже в Британии девятнадцатого века, не говоря уже о Венгрии, эта «политическая нация» была очень далека от того, чтобы представлять весь народ. Но основная социальная, экономическая и культурная элита могла чувствовать и чувствовала, что в значительной степени контролирует государство, В дополнение парламентские традиции и законы, унаследованные Англией и Венгрией от феодализма, помогали кооптировать новые элиты из среды современного образован-ного городского общества, а также поддерживать их лояльность. По контрасту отрицание русским самодержавным режимом гарантированных гражданских прав или участия в представительских институтах старой и новой элиты определенно приводило к двойственному положению последней и даже к отчуждению ее от царского правительства в последние десятилетия перед революцией. Автократия в определенной степени позволила развиться непониманию и недоверию между имперским государством и его правителями, с одной стороны, и социальной и интеллектуальной элитой, лояльной и консервативной по существу, - с другой.

Консервативные националистические теории девятнадцатого - начала двадцатого века наглядно освещают этот вопрос. Славянофильство было важнейшим элементом правой политической мысли, И для нас оно важно не только из-за той роли, которую играло до 1917 года, но и тем, что снова вышло на поверхность в последние десятилетия советской эпохи, когда его главной фигурой стал Александр Солженицын. С развалом Советского Союза и идейно-политическим крахом марксизма-ленинизма возрождающийся консервативный национализм, находящийся под влиянием славянофильской традиции, стал важнейшим компонентом современной российской политики. Забавно, что в писаниях нынешнего лидера коммунистической партии Геннадия Зюганова влияние славянофильства ощущается гораздо сильнее, чем влияние Маркса,

Основным элементом славянофильства были нападки на современное западное общество за его материализм, индивидуа-

392

лизм и антиклерикализм. Запад может какое-то время быть богатым и динамичным, но, по мнению славянофилов, на длительном временном отрезке общество нуждается в чем-то большем, чем свободная ассоциация безликих индивидуумов, одержимых нечестивым стремлением к накоплению богатства и не сдерживаемых ничем, кроме страха перед законными санкциями. Славянофилы противопоставляли Западу свое видение России как органичного сообщества, основанного на взаимных обязательствах, коллективистских инстинктах и прочном религиозном понимании места человека в божественном устройстве мира. Эти мотивы прекрасно знакомы критикам современного капиталистического общества, а также довольно близко перекликаются с европейскими социалистическими и консервативными теориями девятнадцатого века, равно как и с политическими доктринами некоторых стран нынешнего третьего мира.

С самого своего возникновения в 1830-х годах славянофильство всегда было консервативной националистической доктриной, ориентированной на православие и недвусмысленно монархической. Но ее отношение к царскому государству было двойственным, причем не только из-за того, что цензоры Николая I запретили огромное количество славянофильских публикаций. Николай I вообще косо смотрел на возможность существования независимого голоса, пытающегося говорить от лица нации, даже если этот голос был достаточно патриотичным и консервативным. В конце концов, только царю было позволено воплощать Россию и определять ее ценности и интересы. Более того, в славянофильской идее присутствовала явная критика режима. Славянофилы полагали, что реформы Петра I европеизировали государство и отделили его элиту от русской земли и народа. Первые славянофилы вышли из среды московского мелкопоместного дворянства. Им было свойственно стремление противопоставлять исконно русские ценности и интересы враждебному Санкт-Петербургу с его европейскими замашками и архитектурой, с его въедливой бюрократией немецкого образца, которая вклинилась между царем-батюшкой и его верным народом. Славянофилы остро ощущали, что имперское государство безразлично к коренным проблемам рус* ской земли, что оно представляло чуждую культуру и чуждый менталитет. Все это было очень похоже на ощущение «двор

393

против страны», которое отчасти послужило мотивацией для оппозиции мелкопоместного дворянства авторитарному английскому режиму Карла I11 и его подозрительному католическому и культурно чуждому двору [22].

Во второй половине девятнадцатого века царское государство и славянофильство стали ближе друг другу. Цензура сильно ослабла. Укрепились связи между ведущими московскими славянофилами и видными фигурами при дворе и в правительстве. Но тот факт, что государство ни в коей мере не было подотчетным перед политической нацией, оставался источником опасности до самого 1917 года. Те, кто заправлял государственной внешней политикой, совершенно справедливо полагали, что националистическое общественное мнение, на которое сильно влияли интеллектуальные наследники славянофилов, неспособно понять, насколько слаба Россия, и правильно оценить военно-политическую ситуацию того времени и стратегию европейских великих держав, А это может втянуть государство в безответственную и опасную политику, прежде всего на Балканах, которая легко могла привести к войне и поражению. Между тем общество продолжало подозревать что внешняя политика преследует темные и порой сугубо династические интересы, не совпадающие с подлинными интересами России. Ненужная и катастрофическая война с Японией подтверждала эти подозрения. Они вспыхнули с новой силой во время Первой мировой войны, когда все верили (совершенно ошибочно), что прогерманские и даже предательские фракции при дворе пытались заключить мир с Германией и свести на нет все военные успехи. Это был основной фактор, окончательно разрушивший доверие между режимом и российским общественным мнением (а также мнением элиты), который привел в 1917 году к свержению династии и свел на нет все военные достижения России,

Здесь, однако, как всегда, когда речь идет о российской истории, есть опасность истолковывать все события только как прелюдию к 1917 году. Многие исследователи расценивают империю от Петра I до середины девятнадцатого века как историю изумительного и поразительного успеха, который вознес

31 Карл I (1600-1649) - английский король (с 1625 года) из династии Стюартов. В ходе Английской революции XVII века низложен и казнен.

394

Россию от презираемой периферийной территории, не имеющей практически никакого международного значения, почти до положения primus inter pares12 среди континентальных европейских великих держав. Более того, в этот период Россия все больше и больше начинала соответствовать европейским политическим, социальным и культурным нормам. Ее франко-говорящая элита к 1800 году усвоила европейскую аристократическую культуру и систему ценностей, располагала европейским уровнем безопасности своей собственности и в целом довольно комфортно чувствовала себя при абсолютной монархии, которая во многих отношениях пыталась походить на своих соседей Гогенцоллернов и Габсбургов - причем в последнем случае скорее на успешную централизованную монархию в Австрии и Богемии, чем на полуфеодальную Венгрию. И если при Екатерине II политическая жизнь в России и расходилась в чем-то с общепринятыми европейскими нормами, то следует заметить, что Англия Георга IIIn была не менее нетипичной страной, только, разумеется, в своем роде.

В 1789 году корпоративные институты и гражданские права российской аристократии выглядели, безусловно, гораздо слабее, чем в большинстве европейских государств. Русский царь был исключительно сильной и деспотической фигурой. Но царь мог править в провинциях только при посредничестве класса помещиков, которых Павел I справедливо называл государственными сборщиками налогов и рекрутскими агентствами в деревне. Аристократические группировки при дворе боролись за власть и зависящие от нее материальные блага, создавая при этом фракции и контролируя ключевые посты на государственной службе, «Абсолютный» монарх, позволявший себе пренебрегать аристократическими интересами и настроениями, мог поплатиться жизнью за такую ошибку: восемнадцатый

12 Primus inter pares {лат.) - первый среди равных.

13 Георг Ш (1738-1820) - английский король [с 1760 года) из Ганноверской династии. Один из вдохновителей английской колониальной политики и борьбы с восставшими североамериканскими колониями. Участвовал в организации антифранцузской коалиции* В 1811 году при Георге III (психически заболевшем) было назначено регентство принца Уэльского (с 1820 года - Георг IV).

395

чалу восемнадцатого века обращение стало необходимым даже для того, чтобы просто владеть землей, не говоря уже о доступе ко двору или правительственным постам. После реформ Петра европейские католики и протестанты легко растворялись в правящем классе, который становился все более космополитическим, - для этого не требовалось ни обращения в православие ^ ни усвоения специфических русских культурных ценностей и понятий. Однако в последние десятилетия царского правления бюрократическая элита становилась все более русской в этническом смысле, а государство начало отождествлять себя с культурой русского населения, русским языком и российскими интересами. При этом оно частично отдалилось от своих союзников среди нерусской элиты, хотя мера отдаления менялась от одной региональной элиты к другой и редко была полной. Даже там, где традиционные настроения аристократической лояльности государству Романовых ослабли, страх социальной революции все еще объединял приграничную аристократию с Романовыми*

Это было еще более справедливо по отношению к классу землевладельцев в российском центре империи. За время жизни четырех поколений после освобождения крестьян в 1861 году отношения государства и русского класса землевладельцев становились все более напряженными и неопределенными. Растущая власть бюрократии, обнищание многих помещиков, а также государственная приверженность быстрой индустриализации - все это в какой-то степени послужило отдалению некоторых частей традиционного правящего класса от режима. Однако близкая к успеху радикальная социальная революция 1905-1906 годов и экспроприация большого количества помещичьей земли снова бросили аристократию в объятия режима. Европейски образованные и обладавшие высокой культурой представители российских элит часто стыдились и возмущались отсутствием в России гарантированных гражданских и политических прав, а также считали постоянно попадавшую впросак и топорную царскую абсолютную монархию анахронизмом. Скандал с Распутиным, имевший какую-то прямо средневековую окраску, усиливал это чувство стыда. Но после революции 1905 года всем стало ясно5 что русское помещичье дворянство не переживет нового наступления демократии, выраженного либо поджогами и бунтами в их поместьях, либо го-

399

век был свидетелем целой серии дворцовых переворотов, за которыми стояли гвардейские полки, закончившихся свержением или убийством монархов. В период расцвета царской России с 1700 по 1850-е годы российская разновидность европейского союза между абсолютной монархией и привилегированной аристократией имела свои специфические и обычно не слишком симпатичные особенности. Правление самодержавного монарха и самодержавного владельца крепостных, не имеющее никаких юридических и законных ограничений, бывало подчас жестоким и варварским. И эта система не только являлась прямым следствием российской географической и исторической специфики, но также оказывалась исключительно эффективной в той мере, в какой правители и большая часть аристократии восемнадцатого века подразумевали успех.

Крепостное право на огромной, открытой и малозаселенной равнине, управляемой очень небольшим и несовершенным бюрократическим аппаратом, привязывало трудовые ресурсы к земле и таким образом делало возможной эксплуатацию крестьянского труда дворянами-землевладельцами и правительственными сборщиками налогов [23]. А в случае крестьянских волнений и беспорядков царская армия прекрасно справлялась со своими обязанностями. Для провинциального дворянства централизованная власть царя-самодержца была гораздо предпочтительнее ее единственно возможной в семнадцатом и восемнадцатом веках альтернативы - распада государства и аристократических клановых междоусобиц в польском стиле. И даже принимая во внимание, что наиболее родовитые аристократические семьи при царском дворе находились в исключительно привилегированном положении, провинциальный дворянин мог тем не менее рассчитывать на выгодную и престижную карьеру на царской военной или гражданской службе с очень неплохими шансами на то, что заслуги, удача или царская благосклонность в любой момент могут превратить неприметного провинциального дворянина в купающегося в роскоши магната. Для него это было куда более заманчивой перспективой, чем жизнь в качестве прихлебателя какой-нибудь местной аристократической клики. Между тем политическая стабильность, взвешенная политика и военная мощь, традиционно свойственные автократии, из поколения в поколение расширяли невероятно успешную территори-

альную экспансию в плодородные и полупустые сельскохозяйственные регионы. По мере распространения царских доминионов на юг и восток там, естественно, возникали земельные владения российского правящего класса. Для русского провинциального дворянина, как правило, владевшего на своей исторической великорусской родине не слишком плодородными и богатыми землями, которые к тому же приходилось делить между детьми и наследниками, завидная успешность территориальной экспансии государства была залогом его легитимности.

Закрепленные законом имущественные права были важнейшим, но вовсе не единственным фактором союза царя и дворянина, так же как политические и военные удачи царского режима были основным, но не единственным элементом его легитимности. Царизм, кроме того, приобретал популярность в глазах элиты благодаря богатой придворными увеселениями жизни самого пышного двора Европы. Не последнюю роль играло и умение царизма приспосабливать свою идеологию к меняющимся ценностям и культуре русской элиты, которая охотно отождествляла себя с династическим государством, чья история в определенной степени была историей их семей. Вдобавок со времен Петра I и вплоть до 1917 года Романовы постоянно создавали военные, административные, образовательные и прочие институты и корпорации, которые пользовались щедрым имперским покровительством и подчеркивали руководящую и привилегированную роль аристократии. На каждой стадии своей общественной жизни мужчина-аристократ чувствовал исторические, фамильные и патриотические узы, связывавшие элиту с династическим государством: дорога вела наверх от кадетских корпусов к мужскому братству гвардейских офицеров, через представление ко двору к, возможно, высокому правительственному посту. Дома на стене висела золотая сабля, полученная дедом за военную доблесть в сражениях с Наполеоном, и имперский рескрипт, объявляющий благодарность Петра I или Екатерины II за службу предков государству и династии. Крест, торжествующий над полумесяцем на куполе семейной церкви, означал участие предков в освобождении России от татар и, следовательно, подчеркивал роль семьи в самом основании российской независимости и величия [24]-А если предки по мужской линии не были такими древними,

397

лосованием крестьян в демократически избранном парламенте. Таким образом, после событий 1905 года царское полицейское государство приобрело новую легитимность в глазах большей части помещиков. После падения монархии в 1917 году экспроприация помещиков последовала незамедлительно. Только победа военной контрреволюции могла спасти российскую аристократию, как адмирал Хорти и генерал Франко1* спасли высшее общество Венгрии и Испании [27].

Была определенная историческая логика и справедливость в том, что русская помещичья аристократия и самодержавный режим, тесно связанные на протяжении веков, должны были исчезнуть одновременно. Термин «самодержавие» часто используется неверно в российском контексте и имеет разнообразные значения. Однако в действительности это слово должно означать ни больше ни меньше как тот очевидный факт, что власть русского царя не ограничивалась конституцией, законами или представительскими институтами [28]. Так было в 1550 году, так продолжалось в 1850 году и даже в значительной степени до самого 1917 года* Долгосрочное воздействие самодержавного образа правления на Российскую империю было значительным и вполне может быть приравнено к решающему воздействию парламентского правления и правовых норм на Британскую империю.

Говорить о российском режиме как о самодержавном не значит отрицать, что реалии управления огромной империей (особенно до 1850 года) при помощи небольшой и неадекватной государственной бюрократии автоматически вели к передаче значительной части властных полномочий местной аристократии. Имели место случаи, когда в некоторых регионах империи, завоеванных Петром I (правил в 1689-1725 годах) и его преемниками, традиционным представительским институтам и местным

4Хорти Мкклош (1868-1957) - контр-адмирал, главнокомандующий австро-венгерским флотом. Фашистский диктатор Венгрии в 1920-1944 годах.

1S Франко Баамонде Франсиско (1892-1975) - генерал, фашистский диктатор Испании, пришел к власти в 1939 году, свергнув республиканское правительство Народного фронта после трехлетней гражданской войны, в которой ему оказывали помощь фашистские Германия и Италия.

славными или даже русскими, можно было тем не менее прикрыться коллективной памятью правящего класса.

От государства, основанного на альянсе короны и аристократии в пределах великорусского центра, было бы естественно ожидать, что оно должно предпринять попытку установить подобное правление и за его пределами. Как заметил в начале девятнадцатого века один царский наместник, правительство в большей части нерусских регионов зависело от сотрудничества с местной аристократией, с «тем классом, который и по нашим законам, и по природе вещей играл такую важную роль во внутренней администрации» [25]. Стратегия союза с нерусской аристократией началась с кооптации татарской знати в пятнадцатом веке и впоследствии включала в себя, к примеру, чрезвычайно успешную инкорпорацию балтийского немецкого дворянства и украинского казачьего мелкопоместного дворянства в имперский правящий класс.

Такая инкорпорация означала для них возможность делать карьеру на имперской службе, которой и балтийские немцы, и украинцы воспользовались в таких масштабах, что это иногда вызывало зависть и неприятие у представителей чисто русской элиты [26]. Однако с государственной точки зрения балтийская элита и украинцы были в восемнадцатом веке не только лучше образованны, чем россияне, но и с меньшей вероятностью могли стать членами оппозиционных аристократических сообществ и фракций. Царское правление давало местной аристократии гарантии безопасности ее собственности и статуса, а в некоторых случаях даже улучшало их. Украинское мелкопоместное дворянство, например, вместе с получением русского дворянского статуса получало право на обладание крепостными крестьянами. В последние годы шведского правления в балтийских провинциях корона конфисковала у местного дворянства огромные земельные участки, чтобы поддержать королевскую казну. При русском царском режиме эта практика прекратилась, и права собственности стали более надежными.

Ассимиляция в имперскую элиту и отождествление с царским государством в культурном смысле обычно не составляли труда для нерусских элит, хотя со временем это положение менялось. В пятнадцатом и шестнадцатом веках мусульманские и степные элиты обычно могли стать членами российского правящего класса, даже не обращаясь в православие. Однако к на-

398

законам на протяжении жизни многих поколении удавалось сохраниться и даже расцвести. Балтийские провинции и Финляндия - самые наглядные примеры этого феномена. Но магистральное направление имперской политики, не всегда, впрочем, последовательной и, как правило, смягчаемой прагматическими заботами об административной эффективности и политической стабильности, было ориентировано на централизацию и гомогенизацию. Аннексированные территории в разной степени и с различной скоростью попадали под контроль Петербурга, а их собственная политическая идентичность и индивидуальные законы и институты слабели и часто исчезали совсем.

Этого требовала сама логика автократии. Во-первых, великорусская автократия была чрезвычайно эффективным, чтобы не сказать безжалостным, механизмом для мобилизации человеческих и материальных ресурсов общества ради обеспечения государственных приоритетов и задач. Это было одним из элементов ее raison d'etre. Как заметила Екатерина II, правившая в 1762-1796 годах, раз уж существует такой административный механизм, то надо распространить эту испытанную систему на внешние провинции балтийского региона и Украины, которые по сравнению с великорусскими еще не вносили в полной мере свой потенциальный вклад налогами и рекрутами в царскую казну и армию [29]. Похожая логика, только применяемая менее разумно, заставляла Петербург пытаться контролировать Финляндию в последние десятилетия жизни империи [30].

Административная стандартизация обычно снижала затраты и повышала эффективность. Она и в политическом смысле была более приемлема для режима, который считал самодержавие своим главным принципом. Царь-самодержец, привыкший к безоговорочному исполнению своих приказаний, мог находить обидной потребность приспосабливаться к местным законам и традициям. Это, к примеру, случилось с Александром I и Николаем I между 1815и1830 годами [31], после того как Польше была дарована конституция, очень либеральная по европейским стандартам. Более того, даже если монарх и соглашался сосуществовать с полуконституционными институтами и особыми законами в некоторых периферийных регионах империи, большая часть российской элиты могла быть с этим не согласна. Подданные императора во внешних провинциях могли, в конце концов, использовать свои законы и свободы для критики пра-

401

вительственнои политики или для укрывания врагов государства, С ростом русского национализма для россиян стало вдвойне неприемлемо, что нерусские подданные царя пользовались правами и свободами, в которых было отказано его русским подданным. Еще в 1760-х годах русская знать выражала недовольство специальным статусом балтийского дворянства [32]. Когда Александр I, правивший в 1801-1825 годах, даровал конституцию завоеванной Польше, но отказал в этом российской элите, гордой своей победой над Наполеоном, он вызвал взрыв хорошо понятной ярости, который привел к так называемому декабристскому движению, окончившемуся неудачной попыткой свержения абсолютной монархии в 1825 году [33]. И это лишний раз подчеркнуло, что до тех пор, пока сама Великая Русь управляется самодержавно и централизованно, невозможно бесконечно поддерживать более свободные и законопослушные системы правления на окраинах империи [34]. Самодержец мог милостиво позволить существовать традиционным институтам и свободам, как это сделали Петр I и Александр I, когда были аннексированы соответственно балтийские провинции в 1721 году и Финляндия - в 1809-м. Царь мог даже даровать конституцию приграничному региону, как Александр даровал ее Польше в 1818 году Но он никогда не чувствовал себя связанным никакими законными контрактами со своими подданными. Это, в конце концов, и составляло суть самодержавия. Подданные пользовались скорее привилегиями, чем правами. Попытки балтийских народов и финнов настаивать на том, что их местные привилегии являются частью договоров, по которым эти регионы были присоединены к Российской империи, всегда пресекались даже самыми либеральными из монархов.

Имперское государство - русский народ

В 1550 ГОДУ РУССКОЕ ГОСУДАРСТВО И РУССКИЙ НАРОД были накануне создания империи. Четыре с половиной века спустя, в конце тысячелетия, им приходится примириться с мыслью, что они внезапно перестали быть империей, а стали национальным государством. Часто говорится, что главной трудностью для

402

что выделяло их среди коренных народов в других европейских империях) является то, что они никогда до этого не были нацией - и, более того, до создания империи никогда и не существовало никакой русской нации.

В каком-то смысле это очевидно, Россия в 1550 году определенно не была национальным государством, как оно понималось в 1789 году и в наше время демократических идеалов народного суверенитета и гражданского равноправия. Даже если воспользоваться альтернативной трактовкой национального государства, подчеркивающей скорее единство, чем гражданство, все равно возникнут проблемы применения понятия «нация» к обществу, состоявшему из воинов-аристократов и крестьян, с совершенно разными культурными и ценностными приоритетами и раздираемому антагонистическими классовыми противоречиями между порабощенными крестьянами и поработителями-аристократами. Однако главным здесь представляется то, что, если Россия и не была национальным государством в 1550 году, она была ближе к этому, чем большинство других народов Европы того времени, не говоря уже обо всем остальном мире [35]. Единство династии, церкви и народа, предполагаемое термином «Святая Русь», ни в коем случае не было простым лозунгом или аффектированной выдумкой пропагандистов. Не только русские историки, но и высококвалифицированные западные исследователи называют движение, изгнавшее поляков из Москвы и восстановившее государство и династию в 1612-1613 годах, движением национального освобождения [36], Карамзин, великий историк начала девятнадцатого века, превозносивший единство нравов и менталитетов в доимперской Руси и сокрушающийся о его последующем исчезновении, был не просто ностальгирующим националистом [37],

История знает много различных сообществ, где чувство национального единства, взаимных обязательств и коллективной идентичности со временем то увеличивалось, то уменьшалось* Например, в большей части современной Западной Европы и Северной Америке обязательства перед государством стали гораздо слабее, чем были сто лет назад - даже в общественной риторике, не говоря уже о реальной жизни. Сегодня трудно представить себе молодое поколение американцев или англичан, проливающих кровь в защиту своего народа и госу-

403

дарства, как это делали их предки при Геттисберге16 и на Сомме. Россия в 1914 году тоже имела пониженное по сравнению с 1550 годом чувство национальной общности, и вина за это отчасти лежит на империи.

Едва ли подлежит сомнению, что в 1550 году русские были подавляющим большинством среди подданных царя. К 1900 году они составляли только 44 процента населения. Тот факт, что империя была единой массой суши без определенных конституциональных или территориальных границ между народами, еще сильнее затрудняет определение того, кем были русские и что значило быть русским. Еще важнее было то, что тяжкое бремя имперской мощи ослабляло солидарность русского сообщества и его лояльность царскому государству, В конце концов, империя Романовых рухнула не под давлением нерусских окраин, а в результате восстания рабочих и солдат в российском центре. Основной непосредственной причиной восстания было напряжение, возникшее в результате Первой мировой войны, но существовали и более долговременные причины постепенного отдаления русских масс от царского государства и социальной элиты, которые ассоциировались в народе с имперским гнетом и эксплуатацией.

Даже при крепостном праве русские крестьяне имели некоторые основания отождествлять себя с царским государством и верить, что оно хотя бы отчасти служит их интересам. В периоды безвластия крестьянские общины терпели всевозможные бедствия и находились на грани полного разорения. Мародерствующие банды бунтовщиков, бродяг и грабителей очень мало походили на благородных разбойников Робин Гуда, Царское правительство было хоть какой-то защитой от анархии, хотя и в гоб-бсовском17 смысле этого слова. Государство также защищало

1 Битва при Геттисберге в 1863 году, в которой армия северян под руководством генерала Дж. Мида разгромила армию южан под руководством Р. Ли, во многом определила исход Гражданской войны в США 1861-1865 годов.

? Гоббс Томас (1588-1679) - великий английский философ-материалист, рассматривавший государство как результат договора между людьми, положившего конец естественному негосударственному состоянию «войны всех против всех».

404

оседлое крестьянское население от набегов татар и других кочевников, главной целью которых был захват рабов. Фактически экономическая и политическая система татарского ханства в Крыму во многом была построена вокруг набегов на Украину и Россию для захвата и последующего экспорта рабов в Османскую империю и на Ближний Восток. Первые плантации, снабжающие Европу сахаром, были основаны на Кипре и часто использовали труд русских и украинских рабов, захваченных во время набегов крымскими татарами [38]. Борьба с кочевниками представлялась немыслимой без вмешательства регулярной царской армии - Россия, в конце концов, противостояла самому большому скоплению кочевников в мире. Через двести лет после первых столкновений России с башкирами в 1550-х годах потребовалось более половины регулярных кавалерийских полков имперской армии, чтобы подавить башкирское восстание, произошедшее накануне российского вмешательства в Семилетнюю войну (1756-1763) [39]. Под защитой армии и казаков русские крестьяне заселяли обширные плодородные земли, расположенные все дальше от московских вотчин. В 1678 году 90 процентов всех русских проживало в четырех главных великорусских регионах царской империи, к 1917 году там жило менее 50 процентов [40]. Таким образом, царское государство создавало русскому народу вполне конкретные условия для безопасной жизни, экономического процветания и демографического роста.

Для ощущения солидарности с царским режимом существовали не только материалистические причины. Идея Святой Руси - триединство православия, самодержавия и народности -сохраняла свое влияние на массы на протяжении большей части имперского периода. В последние десятилетия царского режима социалисты-революционеры приходили в отчаяние от непреодолимой, как им казалось, силы православного крестьянского монархизма [41]. Однако даже крестьянское православие не было однозначным источником поддержки режима. «Великая схизма»18 семнадцатого века привела к массовому отступни-

Автор иронически применяет термин «Великая схизма», которым обычно обозначают раскол христианской церкви на католическую и православную (1054 год), к расколу русской церкви, вызванному реформами патризрхз Никона,

405

честву от официальной церкви. Среди отступников было много верных членов православной общины, которые восстали против попыток реформации национальной церкви и приближения ее обрядов к греческим. Эти староверы были ключевым элементом русского национального сообщества. Они также были крупным потенциальным источником поддержки современного русского национализма. Их отчуждение от царского режима (хотя к концу девятнадцатого века оно стало только частичным) характеризовало значительное ослабление царской легитимности и русского национального единства.

Пример армии [42] в качестве источника массового отождествления с царским государством еще более сомнителен. Армия, без сомнения, защищала и увеличивала российскую территорию, но русские крестьяне боялись попасть на долгосрочную службу в регулярной царской армии, существовавшую с петровских дней до большой военной реформы 1874 года, которая - по крайней мере в принципе - ввела всеобщую краткосрочную воинскую повинность. Значительный процент оторванных навсегда от родного дома новобранцев погибал от непривычных условий и дурного обращения, не достигнув даже своих полков. Условия службы были суровыми, обхождение офицеров и сержантов - крайне жестоким, а медицинской службы до девятнадцатого века не существовало вообще. И все-таки, как после нескольких десятилетий на российской службе заметил французский эмигрант генерал Ланжерон19, эта армия, условия службы в которой должны были бы сделать ее одной из худших среди старорежимной Европы, во многих отношениях была, возможно, лучшей.

Многие современники объясняли это ее уникальной (для восемнадцатого века) этнической однородностью и могучим чувством патриотизма русских солдат. И, разумеется, никому из исследователей не приходило в голову усомниться в глубокой и неподдельной преданности солдат своим полкам, некоторым командирам, православной церкви и непосредственно монар-

19 Ланжерон Александр Федорович (1765-1831) - граф, генерал, французский эмигрант на русской службе. Отличился в шведской войне 1790 года и при взятии Измаила, После Наполеоновских войн управлял Новороссийским краем, много сделал для развития Одессы,

406

хам. Поразительная моральная стойкость и способность к самопожертвованию, неоднократно проявлявшиеся русскими солдатами и матросами, не могут быть объяснены без учета вышесказанного. Более того, хотя рядовой состав русских вооруженных сил до 1874 года пребывал как бы в стороне от гражданского общества, трудно себе представить, что беззаветная и часто героическая военная служба буквально миллионов простых русских людей не оказывала воздействия на политическую идентичность масс в восемнадцатом и девятнадцатом веках. Такие герои, как Суворов и Кутузов, исполненные драматизма перипетии Отечественной войны 1812 года и обороны Севастополя должны были оставить (и, бесспорно, оставили) глубокий след в сознании современников и в значительной мере создали огромный потенциал для последующей эксплуатации националистическими политиками и интеллектуалами.

Однако, кроме всего этого, существовало и немало вполне очевидных и веских причин, которые побуждали русское население ненавидеть царизм и считать его своим угнетателем, И, пожалуй, самым тяжелым имперским бременем для русского народа было крепостное право, достигшее своего апогея в восемнадцатом веке, то есть как раз тогда, когда Россия впервые во весь голос заявила о себе как о великой державе. До последней четверти восемнадцатого века военные и налоговые повинности великорусского крестьянства были несравненно тяжелее, чем у украинцев или прибалтийских народов. Мусульманские крестьяне даже в казанском регионе, завоеванном еще в шестнадцатом веке, редко были крепостными. Пошлины, которые они платили в качестве так называемых государственных крестьян, а также исполняемые ими обязанности обычно были значительно легче, чем подушный налог с российских крепостных или барщина в хозяйстве своего помещика [43], Поразительной (особенно по стандартам западноевропейских морских империй) выглядела ситуация, когда русский помещик не мог иметь крепостных-мусульман, в то время как многие татарские дворяне - причем некоторые из них оставались мусульманами - могли владеть русскими крестьянами. По крайней мере до середины девятнадцатого века отношения царского режима и большинства русского народа больше походили на обращение османской элиты с турецким крестьянством, чем на отношения между основным населением метропо-

407

лии европейской морской империи и самой метрополией. Можно провести и другие параллели с Османской империей. Подобно османам, Российская империя в подавляющем большинстве случаев была весьма толерантна в вопросах верований своих неправославных народов. Дух крестовых походов и религиозное прозелитство не играли такой важной роли, как в империи Габсбургов, будь то в испанской Америке или в контр-реформационной Европе. Хотя порой в некоторых районах своей империи царский режим пытался проводить кампании по обращению населения в православие, они, как правило, бывали недолгими, не слишком искренними и безуспешными. Наиболее последовательно и методично преследовались религиозные общины русских отступников от официальной православной церкви и в первую очередь - староверы. Точно так же, как Селим I разорял шиитские секты Восточной Анатолии, староверов преследовали из поколения в поколение, поскольку отход от официальной государственной религии считался отступничеством и предательством.

Положение русских в царской империи во многих отношениях было больше похоже на положение туземцев в европейских заморских колониях, чем «господствующей расы» этих империй. В большинстве европейских колоний крестьяне в основном управлялись местными деревенскими старостами и подчинялись какой-нибудь разновидности местного права. Европейские - а также, несомненно, японские [44] - чиновники составляли обычно тонкий правящий слой на самом верху туземного общества и были неспособны глубоко вникать в его жизнь. Эти чиновники могли восхищаться туземным крестьянином и воином и даже романтизировать его, они вполне могли верить, что благосклонное и отеческое европейское правление было необходимо для улучшения его жизни. Но они, безусловно, сознавали глубокую культурную пропасть между собой и теми, кем они управляли. С таким сознанием легко могли уживаться опасения по поводу недостаточной лояльности коренного населения, а также страх перед возможным распространением слухов о слабости правительства, перед неожиданными взрывами массовой истерии этого населения, которое почиталось невежественным, доверчивым и суеверным. Такие же смешанные отношения к русскому крестьянству были весьма распространены среди русской элиты. Русский аристократ девятнадцатого века

408

вполне мог разделять пушкинский страх перед склонностью русского народа к «бессмысленному и беспощадному» бунту и в то же время по-славянофильски романтизировать патриархального православного крестьянина и бесстрашного русского воина с их долготерпением, жертвенностью и непоколебимой преданностью царю и отечеству. Структура институтов, с помощью которых Санкт-Петербург управлял русской землей, также имела много общего с европейскими колониальными режимами. Вплоть до самого 1917 года у русских крестьян была самостоятельная система деревенского и приходского управления, а также свои собственные суды, ведущие дела согласно местным крестьянским обычаям, а не имперскому уголовному кодексу. Крестьяне сами выбирали своих судей и старост, хотя, разумеется, и с оглядкой на местного полицейского чиновника и его начальство. Земля - основное богатство крестьянина - находилась в коллективном владении всей деревни и периодически перераспределялась в соответствии с размерами и потребностями индивидуальных хозяйств [45].

Для процветания (и даже просто для выживания) любой империи необходимо открыть границы западным техническим достижениям и промышленным технологиям. А это так или иначе связано со свободным распространением западных ценностей и политических идеологий.

Возможно, самой крупной причиной успеха России и провала Османской империи как великих держав в восемнадцатом веке была большая открытость первой европейским новшествам и применявшим их иностранцам. Здесь совсем не обязательно напоминать о той высокой цене, которую мусульманские народы Балкан и Ближнего Востока заплатили за ошибки османов, но стоит заметить, что пусть и значительные достижения царской России дались тоже очень недешево, поскольку в условиях восемнадцатого и девятнадцатого века европеизация реально не могла распространиться дальше государственного аппарата и социальной элиты. Культурная пропасть между элитой и массами, являющаяся еще одним клише российской истории, постоянно была поводом для причитаний интеллигенции девятнадцатого века. Консервативный историк Николай Карамзин в начале века одним из первых обозначил их основные мотивы: «До его [Петра I] правления все русские, от сохи до трона, были до определенной степени похожи друг на друга внеш-

409

ностью и имели общие обычаи и привычки. После Петра высшие классы отделились от низших, и русский крестьянин, горожанин и торговец начали относиться к мелкопоместному дворянству, как к немцам, ослабляя, таким образом, дух братского единства, связывающий сословия царства»20 [46].

Карамзин, конечно, в чем-то преувеличивал. То же самое можно сказать о последующих поколениях интеллигенции, для которых разрыв масс и элиты стал идеей фикс. Эта навязчивая идея отражала горькое сознание радикальной интеллигенцией своей изоляции, причем не только от крестьянских или рабочих масс, но и от основной части правящего класса, духовенства и купечества. Кроме того* для людей, сделавших страстную приверженность делу народного благополучия своей религией, источником идентичности и смыслом всей жизни, была непереносима мысль о том, что невосприимчивые крестьяне не отвечали взаимностью на их любовь. Аналогичный раскол в обществе существовал и в Европе, где образованная элита пыталась объяснить мир с помощью рациональных научных методов, а невежественные массы объясняли мироустройство чудесным божественным промыслом. Даже во Франции второй половины девятнадцатого века эта пропасть все еще была значительной [47] - И пока она существовала, подлинное национальное единство - не говоря уже о гражданском обществе -было невозможно.

Хотя озабоченность русской интеллигенции разрывом между элитой и массами и выглядит некоторым преувеличением, она, однако, не была надуманной. Август фон Гакстгаузен^1, один из самых информированных и уравновешенных экспертов по России времен Николая I, отмечал, что культурная пропасть между элитой и массами в России значительно шире, чем в Центральной и Западной Европе [48], И это, в общем, неудивительно, «Рационально мыслящая» элита Западной и Центральной Европы в значительной степени была естественным продуктом самого общества. В петровской России, наоборот,

30 См. сноску 13 к главе 6.

21 Гаксттаузен Август фон (1792-1Я66) - барон, исследователь русской общины, предпринял в 1842-1843 годах путешествие по России и опубликовал очень интересные наблюдения.

410

это была группа людей, экстренно созданная государственным декретом на базе явно иностранного образа мыслей, поведения и даже внешности и манеры одеваться. Более того, почти во всей Западной и даже Центральной Европе в любой отдельно взятый момент до 1917 года число «рационально мыслящих» людей было намного выше, чем в России. Отчасти это отражало влияние протестантства на массовую грамотность. Но помимо этого такое положение определялось общим уровнем относительного экономического и культурного развития. Австрийское правительство начало планировать введение всеобщего начального образования [49] в последней четверти восемнадцатого века - в России оно было немыслимо в течение по крайней мере еще ста лет. Относительно низкий уровень грамотности царского общества углублял культурную пропасть между элитой и массами: он являлся дополнительной причиной, по которой в 1914 году русское общество было сильнее разделено и меньше походило на нацию, чем в 1550-м.

Украина и Белоруссия (Беларусь): неопределенности империи

ВО ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ ИМПЕРИИ И НАЦИИ в России всегда присутствовала некоторая весьма значимая политическая неопределенность, истоки которой уходят в прошлое далеко за 1550 год. Были украинцы и белорусы отдельными народами или просто ветвями русской нации? Для украинского или белорусского националиста основная проблема заключается в том, что все три народа имеют множество общих традиционных признаков идентичности. Россия, Белоруссия и Украина входили в состав Киевской Руси, причем, как следует из самого названия, политическим и культурным центром этой Руси первоначально была столица нынешней Украины. Одна из ветвей киевской династии утвердилась в конце концов в Москве и образовала современное русское царство. Романовы являлись историческими наследниками московских Рюриковичей и могли, таким образом, притязать на все наследие Киевской Руси. Эти три народа были объединены православием и общим для них церковнославянским духовным языком. Исторически русским,

411  

украинцам и белорусам угрожали общие враги - поляки и татары. Этими фактами русская элита пыталась обосновать свое утверждение, что все три восточнославянских народа были фактически одной нацией - по крайней мере изначально. Сама постановка вопроса придавала этим дебатам дополнительную остроту. Ведь несмотря на постоянные противоречия между русскими националистами и националистами других республик в бывшем Советском Союзе, никому из русских не приходило в голову всерьез отрицать, что латыши или, например, грузины являются самостоятельными нациями. Точно так же многие англичане не отрицали самый факт существования шотландской нации, твердо веря в то же самое время, что она является частью более широкой британской идентичности.

Однако прежде всего враждебный характер дебатов усугублялся крайней важностью вопроса для всех заинтересованных сторон. Едва ли на протяжении двух последних столетий Россия смогла бы сохранять свой имперский статус великой державы без Украины. Как уже упоминалось, отделение Украины стало определяющим фактором развала Советского Союза, И сегодня, спустя десять лет, постсоветское устройство все еще далеко от идеала. Как на Украине, так и в России политическая стабильность и национальная идентичность остаются весьма хрупкими. Вопрос о том, являются три восточнославянских народа самостоятельными нациями или им суждено объединиться в некое более широкое государственное образование, до сих пор имеет огромную важность и вызывает жаркие споры.

Всегда было весьма затруднительно определить, является ли (или тем более являлась ли прежде) некая общность людей нацией. Тут многое зависит от терминологии и определений. В случае с Украиной наиболее существенным для настоящей главы представляется то, что в 1550 году еще не было предопределено, обретет Украина в конце концов собственную государственность или нет. Именно возможность различных вариантов в ее историческом развитии делает украинскую историю при царском и советском режимах такой важной и интересной для изучения. Но украинский случай, помимо прочего, высвечивает некоторую общую неопределенность империи как в концепции, так и в этом конкретном случае. Что справедливо для империи в целом, справедливо и в русском и советском контексте.

412

Эта глава начиналась уверенным утверждением, что история империи в России датируется началом 1550-х годов. Украинский или белорусский националист легко может с этим не согласиться. В конце концов, за несколько десятилетий до взятия Казани московский государь захватил территории, которые сейчас считаются основной частью Украины и Белоруссии. Фактически некоторые из этих земель были присоединены к Московскому царству даже раньше, чем последнее теоретически независимое великорусское княжество. Был ли захват украинской и белорусской территорий ранним примером российского империализма или это было восстановлением и консолидацией национальной территории? Где во времени и пространстве кончается национальное государство и начинается империя? Задаваться этими вопросами имеет смысл только в том случае, если есть нужда смягчить пафос догматических терминов, в которых ведутся споры по империи и империализму. Прагматичные московские государи, разумеется, были далеки от таких мыслей. В шестнадцатом веке основными для идентичности были религиозные, династические и исторические признаки. Язык и национальность масс не считались политически важными. В любом случае московские правители в шестнадцатом веке расширяли свою территорию там, где это только было возможно. Чтобы оправдать эти приобретения, они могли объявить и объявляли себя наследниками Чингисхана, византийского императора или великих князей Киева и Владимира [50]. Ибо для безжалостных и прагматичных силовых политиков, правивших Москвой, было не слишком важно, насколько легитимным выглядел захват территории, если только территориальные ресурсы были надежно прикарманены. Однако официальные претензии царизма на то, что Украина и Белоруссия не были имперскими приобретениями, а являются исконными русскими землями, имеют большое значение для понимания последующей царской политики в этих регионах и еще большее - для понимания того, что сами русские думали о природе своей империи.