Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы: Россия, 1960-е, 1970-е, 1980-е, диссиденты.

Алексей Смирнов

ВОСПОМИНАНИЯ

К оглавлению

Подмена

ЮРИЙ ЯРЫМ-АГАЕВ

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МОИМ СТАРЫМ ДРУЗЬЯМ ПРАВОЗАЩИТНИКАМ

Это письмо адресовано в первую очередь моим старым друзьям, с которыми в самые трудные времена у меня была столь важная общность в понимании и оценке ситуации. Жизнь позже разбросала нас по разным местам и наделила каждого своим специфическим опытом, часто неизвестным и непонятным другим. Цель этого письма - поделиться моим опытом и пониманием. Я полагаю, что письмо может помочь разобраться в том, что же произошло с правозащитным движением в России и что можно сделать, чтобы оно еще сыграло важную роль в жизни нашей страны. Посему я сделал письмо открытым, чтобы его могли прочесть не только мои старые друзья, но и многие, кто стал активно заниматься правозащитной деятельностью в последнее десятилетие и кого я не имею чести знать лично. Может, для них мое письмо окажется даже более полезным.

Иная Хельсинкская Группа

Недавно, просматривая сводки Радио Свобода, я натолкнулся на интервью с одним известным правозащитником, в котором он, в частности, заявил, что Московская Хельсинкская Группа самая старая правозащитная организация в России и, что ей чуть ли не двадцать пять лет от роду. Это заявление ошибочно, ибо вышеупомянутая организация была создана лишь в конце перестройки в 1989 году. Я, однако, не стал реагировать на, казалось бы, незначительную формальную неточность, если бы она не исходила от человека, который является сейчас одним из главных авторитетов в стране по истории правозащитного движения. К тому же я знаю этого правозащитника много лет, и у меня нет никаких оснований сомневаться в его искренности или добросовестности. Посему я полагаю, что заблуждение это носит более глубокий характер и заслуживает серьезного разговора.

Очевидно, что подобное заявление основано на отождествлении вышеупомянутой Московской Хельсинкской группой (МХГ), созданной в период перестройки, с нашей Московской группой содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР (МГСВХС), созданной в 1976 году. Наша группа была активна до начала 80-х годов, когда она вынуждена была приостановить свою деятельность в связи с тем, что большинство ее членов было арестовано или выслано из страны. На протяжении ее деятельности в работе группы приняли участие многие активные диссиденты-правозащитники, которые присоединялись к ней из своих глубоких убеждений, четко осознавая последствия подобной ассоциации. Несмотря на столь высокий естественный барьер отбора, группа выработала жесткое правило по приему в нее новых людей - единогласное решение всех ее активных членов.

За все время существования группы среди ее участников не возникло расхождений принципиального характера. Важно также отметить исключительно достойное поведение ее участников перед лицом преследований. Из всего этого становится понятен тот факт, что за все время активности группы, никто не вышел из нее добровольно, и ни разу не возник вопрос об исключении кого-либо из ее членов.

Все вышесказанное однозначно предопределяло механизм возможного возобновления деятельности нашей группы: в первую очередь надо было предложить это всем ее членам. Часть из них могла отказаться, оставшиеся же могли возобновить работу группы, принимая, по необходимости в нее новых людей, следуя установленному принципу единогласия, или же создав для этого новые правила. Всего этого, однако, не произошло, и наша группа никогда не возобновляла свою деятельность.

В конце 80-х годов по другим правилам и во многом другими людьми была создана новая организация – Московская Хельсинкская группа. Вполне возможно, что большинство новых активистов пытались при этом воссоздать МГСВХС из самых лучших побуждений, даже не думая о преемственности, о правильной процедуре, о других ее членах, находившихся в изгнании. Возможно, им даже не пришло в голову, что МГСВХС не прекращалась, а лишь была вынужденно приостановлена в России тремя оставшимися на свободе ее членами. Возможно, также, что большинство новых активистов не знало, что некоторые члены МГСВХС все эти годы фактически продолжали на Западе деятельность группы. Несмотря на эти возможные недосмотры, никто, однако, не может оспаривать право новой организации на существование, или принципы, по которым она набирает своих членов. Что, однако, неприемлемо, так это то, что новая группа явочным порядком присвоила себе всю историю и авторитет МГСВХС. Тот факт, что в новую организацию входит часть бывших членов нашей группы, сам по себе такого права не дает. Подобное присвоение называется по-русски самозванством, и никак иначе не назовешь тот факт, что в 1996 году МХГ решила отпраздновать свое двадцатилетие. Не 20 лет создания МГСВХС, а якобы свое собственное.

Однако, стоит ли сейчас ворошить прошлое, ведь новая Хельсинкская группа, казалось бы, делает свое полезное дело, а старой уж давно и в помине нет. К сожалению, стоит, ибо произошедшее с Хельсинкским движением в России очень показательно для общего процесса трансформации и значительного выхолащивания в нашей стране всего правозащитного и демократического движения. Это я и попытаюсь показать и объяснить в этом письме.

Пожив в разных краях и многое повидав, я более чем когда-либо убежден, что наше движение было одним из наиболее замечательных явлений прошлого века, которое должно было бы и могло бы стать опорой для перехода цивилизации в новое тысячелетие. А главное, оно столь необходимо для России, которая задыхается от нехватки людей, на честность, принципиальность и преданность демократическим принципам которых, можно было бы положиться. Поэтому, если есть хоть какой-то шанс это движение возродить в новых условиях, любая попытка в этом направлении вполне оправдана. А возродить его можно лишь, если смело и открыто посмотреть на то, что с ним стало за последнее десятилетие. Этот взгляд позволит нам выявить три главных фактора, ответственных за ранний уход со сцены нашего движения: старые коммунистические власти, западную и новую российскую правозащитные бюрократии.

О возрождении я говорю потому, что, несмотря на наличие сейчас в России бессчетного числа правозащитных организаций, многие из них только внешне напоминают наше движение. Многие головные правозащитные структуры Москвы и Петербурга намного ближе к правозащитной бюрократии Америки и Европы. С этой западной правозащитной бюрократией (ЗПБ) мне пришлось познакомиться, может быть, больше, чем кому-нибудь из российских диссидентов. Я прошел все стадии, воспринимая их сначала, как совсем своих, затем скорее, как союзников, затем, увидел, что наши приоритеты очень разные, и что возникают ситуации, когда мы оказываемся на противоположных позициях, и, наконец, что иногда эти расхождения настолько важны, что мы становимся для них непримиримыми врагами. В конечном итоге ЗПБ стала одним из трех факторов, ответственных за раннее исчезновение нашего движения из российской и мировой политики.

Что такое ЗПБ?

Появление и успех диссидентского движения застал врасплох не только советские власти, но и западный истэблишмент. С одной стороны он отнесся с симпатией к нам и нашему противостоянию коммунистической власти, с другой же сразу насторожился по поводу того, что можно ожидать от этих непредсказуемых людей. В первую очередь это озаботило левых, которые опасались, что слишком стремительное развитие нашего движение может поставить под сомнение не только коммунизм, но и социализм. Это не входило в их планы. Однако и более правая часть западного истэблишмента, которая тоже как-то сжилась с коммунизмом, не была в полном восторге, от появления независимой силы, которая своим существованием и принципами ставила под вопрос мудрость постоянных компромиссов западной политики. Иными словами, диссиденты - ребята неплохие, но без контроля их оставлять нельзя. Вот для этого здешний истэблишмент и породил своеобразное сообщество - западную правозащитную бюрократию (ЗПБ), чтобы нас поддерживать, но, по-возможности, и контролировать. Причем, чем дальше, тем важнее становилась вторая задача.

Перечислять организации, принадлежащие к этой группе и анализировать их связь с правозащитными структурами Запада, существовавшими прежде, - предмет отдельной серьезной статьи. Здесь важно лишь сказать, что к этой категории я отношу большинство западных структур, с которыми пришлось взаимодействовать российским правозащитникам

Термин «бюрократия» я выбрал не как уничижительный ярлык, но как содержательное определение. Для нас в этом определении главное следующее. Бюрократические структуры не возникают спонтанно и не имеют независимой базы, они не могут существовать без внешней поддержки. Бюрократ определяет границы своей личной ответственности добросовестным выполнением своих служебных обязанностей. Он очень ревностно относится к таким людям, которые проявляют инициативу, выходят со смелыми предложениями, делают то, что до этого считалось невозможным. Ибо эти люди такими своими действиями вторгаются в зону внутреннего комфорта бюрократа и могут вызвать вопрос у окружающего мира: «значит, можно было сделать больше?» Бюрократ сделает все возможное, чтобы доказать, что больше сделать было нельзя, что этот человек не только проявил отчаянную безрассудность, но и каким-то образом поставил остальных в более опасное положение. Именно поэтому подобные обвинения стали выдвигать против нас некоторые деятели ЗПБ, когда мы начали делать гораздо больше, чем они, помогая нашим друзьям, преследуемым в России.

Из вышесказанного понятно различие приоритетов у ЗПБ и диссидентов: наши движения сформировались в разных условиях и с разными целями. Кроме того, большинство заметных в России западных правозащитных организаций - часть здешнего левого истеблишмента, неточно называемого «либеральным». Главные характеристики последнего: элитаризм и презрение к простому человеку, соответственно - необходимость контроля над ним, и, соответственно - отсутствие симпатии к частному предпринимательству и индивидуальной свободе.

Наряду с идеологическим и бюрократическим факторами, важно отметить и третий - шовинистический: ЗПБ не относилась к нам, как к равным. При всем уважении к нашему движению, ЗПБ считала нас, пусть благородными, но полудикарями, неспособными до конца понять суть прав человека и демократии. Мне об этом в редком запале сказал один из главных друзей нашего движения на Западе. Он заявил, что, возможно, единственным диссидентом, которому доступны эти понятия, является Павел Литвинов, так как его дедушка провел немало лет в Америке. Не важно, что он жил там в качестве сталинского посла. Ну, конечно же, любая кухарка в Америке понимает в демократии больше академика, боровшегося за свободу в России!

Несмотря на все вышесказанное, многие здешние организации действительно помогали нам и многие нам симпатизировали. Но, когда такая поддержка входила в противоречие с их политической средой обитания, или, по крайней мере, могла быть так воспринята, их выбор всегда был не в нашу пользу. Это особенно проявилось в годы правления Рейгана, который воспринимался левым истэблишментом как абсолютное зло. Для левых гораздо важнее было ни в коей мере не ассоциироваться с политикой президента, нежели активно поддерживать диссидентов.

Показательным было то, что ЗПБ активно включилось в так называемое «Движение за мир». Как мы все теперь знаем, инспирировано оно было из Советского Союза и не случайно боролось за одностороннее Американское разоружение. Правозащитная организация Helsinki Watch в своей брошюре подвергла критике академика Сахарова за то, что тот выступал против одностороннего сокращения американских ракет. И это было сделано в тот момент, когда Сахаров был в тяжелом положении в ссылке!

Помню и еще эпизод по той же теме, когда выпустили на Запад одного из московских диссидентов, выступавших за разоружение России. Мы организовали для него пресс-конференцию. За день до нее раздается звонок от одного из здешних миролюбцев. - Мы тоже хотим прийти. – Приходите. - Но мы хотим выступить первыми и заклеймить Рейгана за то, что он фашист. - Извините. После этого они вместе с известными представителями ЗПБ попробовали пресс-конференцию сорвать. Я уж не говорю о том, как западные правозащитники выкручивали руки нашим диссидентам, чтобы те подписывали заявления против помощи никарагуанским контрас, - то есть выступали фактически в поддержку коммунистического режима Ортеги!

Периодически неизбежно возникали и прямые расхождения между нами и ЗПБ. Когда положение Сахарова в ссылке стало критическим, и мы начали организовывать среди западных ученых массовую кампанию за его освобождение, обозначилось наше резкое расхождение с верхушкой Американской академии. Один из наиболее сопротивлявшихся этому деятелей, сгоряча заявил, что им хорошие отношения с Советской Академией наук важнее судьбы ученых-правозащитников.

Другое расхождение возникло вокруг самого Хельсинкского соглашения, когда в течение короткого времени в лагерях на территории СССР погибло несколько членов Хельсинкских групп. Нам было ясно, что единственным способом защитить наших друзей и призвать советские власти к порядку, было пригрозить им разрывом Соглашения. Мы в Америке успешно начали проводить кампанию, которая, как мне позже сказал один знакомый высокопоставленный представитель Госдепартамента США, позволила им существенно усилить давление на советские власти по поводу положения с правами человека в СССР. Однако, мы сразу же столкнулись с резким сопротивлением здешних правозащитных организаций, особенно тех, кто связывал свое существование с Хельсинкским соглашением. На созванных по этому поводу слушаниях в Конгрессе США мне единолично пришлось вступить в бой с представителями нескольких таких организаций.

Часто подобные расхождения возникали из-за различия наших приоритетов. Но даже когда цели совпадали, мы, в силу нашего большего опыта и понимания ситуации с правами человека в СССР, часто приходили к иным решениям, нежели западные правозащитники.

Само по себе расхождение, как в методах, так и в целях, дело нормальное и, казалось бы, в свободном обществе все вопросы должны были выясняться в открытых и честных дебатах. Однако ЗПБ не хотела иметь лишь одно из возможных мнений, наряду с мнением каких-то русских, которые, конечно же мало что смыслили в демократии и правах человека. Она хотела единолично управлять всей подведомственной территорией. Для этого ей необходимо было заимствовать у нашего движения его более высокий авторитет, и «замолчать» тех из нас, кто не всегда разделял их позиции. Как для первого, так и для второго ей необходима была помощь хотя бы кого-нибудь из самих диссидентов.

Западный этап нашего движения

Тут мы подходим к очень важной теме - истории российского правозащитного движения на Западе, которая почти неизвестна в России. Я могу сказать это достаточно уверенно, поскольку являюсь одним из активных участников этого этапа движения и хранителем большого количества информации, мало кому еще известной. Знание этого периода важно не только во избежание повторения многих наших ошибок. Без него возникает разрыв в понимании сути самого движения, которое в 80-е годы в основном протекало именно на Западе.

После тотальных репрессий, предшествующих этому периоду, на свободе в СССР практически не остается никого из активно действующих диссидентов. Продолжается чрезвычайно важная и трудная борьба и противостояние режиму в лагерях и тюрьмах. Однако центр правозащитного движения реально перемещается за границу, где к тому времени скапливается уже большое количество высланных правозащитников, продолжающих активно действовать. После притеснений в СССР, выехавших диссидентов ждало на Западе не менее серьезное испытание. Они оказывались перед важным выбором: a) примкнуть к здешним правозащитным структурам; b) отойти от прежней своей деятельности и заняться профессиональным трудом; или же c) продолжать наше дело, пытаясь сохранить полную независимость. Для эмигранта все эти варианты были один другого труднее.

Первый выбор казался привлекательнее, особенно тем правозащитникам, у кого не было ни сил, ни языка, ни профессии, которая помогла бы им прокормиться независимым трудом. Ведь речь шла о фактически дружественных нам структурах, или, по крайне мере, кажущихся нам таковыми в тот момент. И действительно, многие из тех, кто пошел работать на радиостанции или в другие подобные места, продолжали помогать нашему движению, поелику им позволяла служба.

Однако некоторых наши деятели, присоединившись в достаточно подчиненном положении к ЗПБ, захотели при этом сохранить лидирующее положение в нашем движении и заметный статус на Западе. Тем самым они поставили себя в крайне зависимое положение от структур ЗПБ, без помощи которых они не могли достичь своих целей. Это прекрасно понимали те, кто обеспечивал как материальный, так и социальный статус этих людей, которых они между собой называли controllable – «контролируемыми».

«Контролируемые» нужны были ЗПБ в первую очередь для придания себе большего веса за счет морального авторитета нашего движения, а во вторую - для противопоставления их тем из нас, кто оставался на независимых позициях. Эта небольшая группа диссидентов, которая позже была пополнена «контролируемыми» представителями в России, сыграла печальную роль в нашем движении, и стала вторым важным фактором способствовавшим его существенному ослаблению в критический исторический момент.

Движение продолжается

Некоторые же из нас избрали для себя третий и самый трудный путь. Во-первых, как всем эмигрантам, нам нужно было заново отстраивать свою профессиональную деятельность. Во-вторых, быстро обучиться и начать вести деятельность политическую: выступать, организовывать кампании, создавать свои независимые структуры. Второе совсем не помогало первому, и путь этот был под силу очень немногим

Однако, это был единственный путь сохранить наше движение, остаться самим независимыми и верными нашим принципам и не дать погубить и сломить людей в России. Надо было обеспечить поддержку политзаключенным и их семьям в СССР, вести постоянные кампании за освобождение каждого из них, надо было сохранить коммуникации с правозащитниками, остающимися в СССР на свободе, а также предавать широкой огласке на Западе то, что нам удавалось узнать из России. И, как только позволила ситуация, надо было сразу поддержать первые ростки независимой прессы, независимых ассоциаций в России.

По приезде в Америку я, к своему огорчению, обнаружил, что здешний правозащитный мир не рассматривает эти цели как первоочередные. Точнее, был ряд еврейских и других национальных организаций, проявлявших заботу о своих подопечных, и еще ряд групп, занимавшихся отдельными диссидентами, но большинство российских правозащитников, включая членов Хельсинкских групп, оставались в России без всякой поддержки. Нам удалось использовать свое влияние, чтобы как-то сдвинуть ЗПБ в этом направлении, но результаты были явно недостаточными. Пришлось создавать свои структуры.

Так в Америке был создан Center for Democracy in the USSR (Центр), который я имел честь возглавлять все годы его существования. И несмотря на то, что нам пришлось отстраивать эту структуру с нуля в новой для нас стране, мы быстро оказались намного эффективнее наших западных коллег.

Успех объяснялся нашим личным опытом правозащитной деятельности в СССР и нашей независимостью, что позволяло делать только то, что мы считали важным, и наиболее оптимальными методами. Главное, что в отличие от ЗПБ, нам удалось быстро выйти за рамки правозащитного сообщества и заручиться поддержкой более широких демократических кругов Запада. Все это позволило нам в течение самых трудных лет успешно выполнять задачи, о которых я говорил выше. Мало кто до сих пор знает, что большая часть помощи, поступавшей в то время в Россию, многие кампании знаменитых западных деятелей, писем и заявлений, были инициированы нашей организацией. Из всех западных организаций Центр по своим целям и методам работы был ближе всех к Хельсинкским группам в СССР, не только потому, что больше других поддерживал членов этих групп, находившихся в тот момент в большинстве своем в заключении, но и тем, что был полностью независимой правозащитной организацией, принципиально не занимавшей никаких партийных позиций.

Мы не ожидали, что оставаться на таких позициях будет просто. Чего мы, однако, не ожидали, это столь активного сопротивления со стороны ЗПБ и некоторых подключившихся к ним диссидентов, которое возрастало по мере нашего успеха. ЗПБ не хотела альтернатив. Желая сохранить полный контроль над правозащитным движением, эти поборники прав человека активно мешали поддержке своих коллег в России.

Однако, несмотря на это, нам удалось поддержать и развить наше движение, увеличить его заметность на Западе и стать существенным фактором в западной политике. Наше мнение, существенно отличавшееся от мнения официальной Москвы, и нередко не совпадавшее с Вашингтоном, становилось достоянием более широких кругов Запада через выступления, лоббирование и наши собственные публикации. К нему всерьез прислушивались пресса и политики. Показательно, что Рейган принимал нас перед своими встречами с Горбачевым, чтобы из первых рук услышать позицию диссидентов.

Россия: Поляризация и кристаллизация, замутнение и блокировка

Здесь я предлагаю схему, которая может помочь понять, то, что произошло в России в течение последнего времени. Как любая схема, это лишь грубое приближение к очень сложным процессам, происходившим в стране в этот период. Само наличие схемы не предполагает, что она была кем-то разработана и последовательно внедрена. Это лишь моя попытка задним числом выявить закономерности в клубке явлений, порой спонтанных, порой инстинктивных, порой и запланированных.

С приходом к власти Брежнева, в стране начинается то, что я условно называю «процессами поляризации и кристаллизации». Коммунистические правители не хотят больше терпеть многочисленную фронду 60-х, появившуюся в СССР во времена хрущевской «оттепели», и ставят активную часть населения перед дилеммой: либо полная лояльность режиму, либо открытое диссидентство со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями. Начиная с чешских событий 1968 года, шаг за шагом, власти требуют от еще остающейся относительно независимой части населения все большего конформизма, и на каждом этапе происходит очередное отслоение от этой группы в лагерь полного верноподданичества. К концу 70-х годов поляризация советского общества завершается полным разделением: с одной стороны - лояльный советский народ, а с другой - небольшая группа диссидентов и сочувствующие оным.

Несмотря на успешное порабощение большей части населения, сама советская власть начинает вырождаться. Многие наиболее талантливые люди уже не хотят иметь с ней ничего общего, и, несмотря на опасность этого выбора, присоединяются к диссидентам. В обществе выкристаллизовывается группа, в которую входят люди не только большой смелости и высоких моральных качеств, но и обладающие исключительным интеллектуальным и творческим талантом. В то время мало у кого были сомнения, что именно эта группа людей способна и достойна повести за собой Россию после падения коммунизма. И в то же самое время почти никто не верил, что это падение может произойти при их жизни.

Почти никто, за исключением небольшого числа самих диссидентов и людей, находившихся на вершине власти, не чувствовали, что советская система находится в весьма критическом состоянии. С приходом к власти Андропова, власти начинают разрабатывать отходной вариант, который завершает Горбачев, и преподносит стране в виде «перестройки». Суть «перестройки» заключалась в том, что допустив некоторую либерализацию общества, власти будут максимально оттягивать падение коммунистической системы. Однако, если, не приведи Бог, падение все же произойдет, выигранное таким образом время будет использовано на создание многорядной системы отступления, обеспечивающей преемственность власти. Ряды будут выстроены по степени лояльности старой системе. Уходящий будет передавать власть следующему за ним в очереди.

Власти особенно тщательно отстроили следующий за собой ряд и подготовили дружественную себе смену: своих "демократов" преимущественно из профессиональных комсомольских работников и молодых сотрудников КГБ. Этим людям были представлены исключительные, и в то время невероятные, права на открытие частных банков, импортно-экспортных компаний; им помогали избираться в депутаты и создавать группы, разрабатывающие посткоммунистические планы. Не менее важно то, что Горбачеву удалось подать этих людей Западу, как единственных российских демократов. В итоге, к моменту падения коммунизма, назначенные «демократы» оказались на исключительно благоприятных стратегических позициях, и мы вскоре видим многих из них на ключевых постах политической и экономической власти России.

Дальше шли другие эшелоны отступления, включавшие и доблестную советскую интеллигенцию, и даже надорвавшихся диссидентов. Уже падая, власть до самого конца пыталась доломать, кого только могла. Зная, что все равно скоро выпустит всех политзаключенных, она все же пыталась вымучить из них «помиловки», а некоторых уже в это время замучила насмерть.

(План «перестройки» успешно реализовался и в 90-е годы. Исключением стал приход к власти Ельцина, которого возвели на олимп бастующие шахтеры и демократические демонстрации. Однако, сам будучи частью советской номенклатуры, он оказался не годным на роль лидера российской демократии, и вскоре сменил базу поддержки на армию и КГБ, постепенно полностью вернув им власть.)

В план «перестройки» также не вписывалась небольшая, но очень упорная группа диссидентов. Ее недостаточно было поставить в самый конец очереди, ибо она не признавала самой очереди, и настаивала на радикальной и немедленной смене системы. Этих последних, ретивых, нужно было просто исключить, заблокировать. Для этого, во-первых, нужно было не впускать в страну тех из них, кто жил за границей. Во-вторых, попытаться выпихнуть за границу на время «перестройки» тех, кого только что освободили из лагерей. В то же время, для спуска пара власти начали впускать в страну тех, кого они не очень опасались, придавая этому большую огласку, как в России, так и на Западе. Все эти золотые перестроечные годы КГБ продолжал полностью контролировать въезд в страну, и многие из находившихся в изгнании не могли попасть в Россию вплоть до 1991 года. Новые работники российского МИДа обнаружили, что "черные списки" на въезд в СССР существовали до осени 1991 года. Буквально перед самым путчем, посетившие меня в Нью-Йорке депутаты позвонили мне по возвращении в Москву и радостно доложили, что им удалось договориться с главой КГБ Крючковым об исключении меня из этих списков. Однако, понимая, что наше появление в России неминуемо, власти пытались использовать эту оттяжку, чтобы в наше отсутствие нас максимально дискредитировать.

Смычка

Вот тут-то и смыкаются все три силы, которым мы уже изрядно надоели своим существованием - советские власти, ЗПБ и небольшая группа диссидентов, которая готова уже была следовать за своими новыми западными друзьями до конца. С необычным до того откровением это проявилось в газетной кампании, развязанной против нашего Центра за демократию в СССР. Эта кампания была инициирована профессиональным советским дезинформатором Ионой Андроновым (офицером КГБ высокого ранга, посланным много лет назад для проведения дезинформационной работы в Америку, о чем свидетельствует ныне уже обнародованное секретное послание Юрия Андропова в Политбюро КПСС). В кампанию быстро подключается Американский крайне левый журнал Nation. Однако, в России уже идет «перестройка» и подобный пропагандистский хор выглядит уж слишком одиозно и неубедительно. И вот тогда организаторам кампании удается заручиться поддержкой некоторых представителей ЗПБ и примкнувших к ним «контролируемых» диссидентов.

Эта сборная «агитбригада» выдала продукт в духе советской пропаганды самого низкого пошиба: нас обвинили в сотрудничестве с ЦРУ. Мы, якобы, вредили не только замечательной советской стране, но и нашим друзьям диссидентам (вот уж крокодиловы слезы по правозащитникам, страдающим от нашей помощи!). Эта галиматья печатается левыми западными журнальчиками и перепечатывается сразу дюжиной советских газет наиболее ортодоксального толка .

Казалось бы, такая кампания могла означать: если уж советские власти так дергаются, значит, мы делаем свое дело хорошо и эффективно. Именно так мы воспринимали подобные публикации, обвиняющие Щаранского в шпионаже или Сахарова в предательстве. И раньше доблестные советские органы с помощью своих западных друзей пытались помешать нашей деятельности. Но делали они это скрытно, а теперь, наконец, все однозначно выявилось.

Однако, «перестройка» делала свое дело, и даже такая откровенная дезинформация не насторожила многих, вроде бы думающих, людей в России. Более того. Те «диссиденты», кто участвовал в этой кампании травли и которым в прежние времена, после такого поступка, никто бы руки не подал, вышли сухими из воды. И именно эти люди сыграли важную роль в создании и отборе членов той самой новой Московской Хельсинкской группы, с вопроса о которой я начал это письмо.

В то время как многим из бывших диссидентов был еще заказан въезд в СССР, эмиссары ряда западных организаций начали беспрепятственно наезжать в Москву. Их цель была - создание в СССР организаций по своему образу и подобию. Фонды, которые, до этого времени отказывались выделить пенни, чтобы помочь диссидентам, теперь готовы были открыть свои кофры. Ведь вместе с коммунизмом в России мог рухнуть социализм, и важно было в этот критический момент обеспечить свое присутствие. Многим из них так же важно было обеспечить наше отсутствие.

Западное Хельсинское сообщество было в первых рядах этого призыва. Наши прежние хельсинкские группы им не нравились с самого начала. Например, когда Украинская Хельсинкская группа, ранее разгромленная КГБ с особой жестокостью, возобновила свою деятельность, западное Хельсинкское сообщество не захотело принимать ее в свои ряды. Напротив, когда, наконец, в СССР с запозданием создали свою официальную группу, возглавляемую Бурлацким, с ней сразу установили отношения и уже готовы были сделать своим партнером.

Но события начали развиваться слишком быстро, и к концу 80-х у западного Хельсинкского сообщества возникла возможность создать свой филиал в Москве. Оно подкинуло эту идею тем диссидентам, с которыми у нее установилось максимальное взаимопонимание, и дало понять, что поддержит эту инициативу. Далее ЗПБ активно присутствовала в процессе становления этой группы. Если читатель посмотрит на состав группы МХГ, особенно ее руководства, то увидит, что он определяется степенью близости к Нью-Йоркской Хельсинкской группе и ее европейским коллегам, а отнюдь не принципом максимальной преемственности с МГСВХС.

Создание российской правозащитной бюрократии

Новая Московская Хельсинкская группа - не единственный пример возникновения столичных организаций под покровительством головных западных структур и фондов. Читатель, наверное, и сам может лучше определить, какие структуры относятся к этой категории. Не многие из них были созданы извне столь явным и грубым образом, как, например, бонапартистский клуб или ряд феминистских организаций. Контроль ЗПБ носил обычно более мягкий характер и осуществлялся в основном с помощью продвижения правильных людей, которые сами будут делать все как надо и не будут делать как не надо. Однако для ЗПБ важно было не только создать новые структуры. Не менее важно было «задвинуть» подальше людей не столь близких и удобных, даже если их заслуги были неоспоримы. В основном, подобные акции проводились достаточно деликатно, так чтобы придраться было трудно. Но иногда, все же, это становилось совсем очевидным.

Вскоре после прихода к власти, Гавел решил пригласить для чествования и награждения участников демонстрации 68 года на Красной площади против введения советских войск в Чехословакию. Участников всего было шесть, все хорошо по именам известны. Но вот одного из шести, Владимира Дремлюгу, который, кстати, отсидел за это самый большой срок, пригласить позабыли. Дремлюга, правда, уже в Нью-йоркских левых кругах, которые много в то время гавеловскому окружению советовали, слыл крайним консерватором. Но не за это же его не пригласили. Наверное, просто телефон найти не смогли.

А вот пример, показывающий, как эти же методы работают на самом высшем уровне.

Немецкие социалисты, наконец вернувшиеся к власти, решили торжественно отметить годовщину воссоединения Германии. Присутствовали все, кроме одного человека Хельмудта Коля, который, собственно, Германию и объединил. Его даже и пригласили, но без права произнести речь, так как в это время против него шло следствие, которое те же социалисты и начали. Дело, правда, оказалось дутым, но чествование-то уже прошло. Еще одно, два таких чествования, и люди подзабудут, что Коль объединил Германию, а запомнится кто-нибудь новый.

Уровни в этих примерах разные, но круг интересов тот же, и методы схожие: подретушируем прошлое ради построения светлого будущего.

Столь явных случаев не много, обычно концы такого контроля спрятаны глубоко в воду. Но часто всю ниточку распутывать не нужно - по результатам видно. Взгляните на верхушку российского правозащитного движения. Вряд ли можно сказать, что большинство этих людей отличается особой популярностью в массах или невиданным организационным талантом. За исключением Елены Боннер и, может быть, еще пары человек, положение их также нельзя объяснить и особой ролью, сыгранной в диссидентском движении. Однако, по поводу многих можно сказать, что они пользовались большой поддержкой извне, особенно на начальном, определяющем этапе.

В самой по себе поддержке хорошего дела ничего дурного нет, еще меньше дурного в благополучии некоторых старых диссидентов. Будь моя воля, я бы выступал за то, чтобы всем им была обеспечена безбедная старость. Однако, когда поддержка становится главным фактором в отборе людей и определении, какие из дел являются хорошими, мы неминуемо приходим к возникновению той самой бюрократии, о которой я писал в начале письма. Основная часть этой диссидентской верхушки и составила новую российскую правозащитную бюрократию (РПБ), которая, по сути, есть распространение уже известного нам западного феномена на российскую территорию. Опять же, при заданных мной в начале письма критериях, читатель может сам лучше определить, кто именно принадлежит к этой группе. Мне же важно лишь установить наличие самого феномена, и определить роль, которую РПБ сыграла в новом правозащитном движении и в стране в целом.

Ведь в то же время в стране по собственной инициативе, без санкций и грантов начало возникать множество новых правозащитных организаций. Несмотря на свою независимость, им, однако, трудно было не признать авторитет РПБ. Трудно было спорить с их заметностью, с их поддержкой Западом. А главное, новые люди воспринимали РПБ как прямое продолжение старого диссидентского движения, даже не догадываясь, что многие наиболее опытные и дееспособные его участники были успешно отсеяны советскими властями и западным правозащитным истэблишментом. Отфильтрованная РПБ была столь же далека от диссидентского движения, как и ее старшая западная сестра ЗПБ. Отличия во всем: в методах, статусе, приоритетах и роли, которую РПБ стала играть в российском обществе.

Приоритетами диссидентского движения были помощь преследуемым и борьба за их освобождение. Очень важными его компонентами были Солженицинский фонд и детский фонд Сахаровых. Эти же приоритеты выразились и в двух безусловных и непрекращающихся программах нашего Центра, проводившихся в тяжелые 80-е годы. Преодолевая все барьеры того времени, нам удалось помочь более чем 200 семьям политзаключенных и ссыльным. Что до кампаний за освобождение политических заключенных, то мы вели их по поводу каждого члена Хельсинских групп в СССР и многих других людей, вели до тех пор, пока не был освобожден последний известный нам заключенный.

Симптоматично, что при всем обилии институций и грантов, вы не обнаружите в России фондов, помогающим старым правозащитникам, боровшимся против коммунистического режима. И это при том, что многие бывшие диссиденты прозябают буквально в нищете. В их возрасте, при их состоянии здоровья, им, ох, как нужна помощь! То, что на это никто не предложил специальных грантов, вряд ли является удовлетворительным объяснением.

Когда Центру дали первый грант на проведение конференции и исследований, необходимых для создания Центра, я половину денег истратил на непредусмотренную помощь людям в России. Сделано это было вполне законно: просто мы сэкономили расходы и отказались от заложенных в гранте зарплат. РПБ не пришлось принимать участия в кампаниях в поддержку политзаключенных, поскольку, слава Богу, к началу действия РПБ политзаключенные в России были уже освобождены. Однако то, что РПБ не провела кампании в защиту тех, кто еще находился в то время в изгнании, не мог въехать в СССР даже на время, говорит о многом. Показательно, что единственной организацией, занимавшейся этой проблемой, был созданный несколько лет назад недобитыми изгнанниками в Нью-Йорке Фонд Благодарность. Мне, самому изгнанному из России, пришлось писать письма и собирать подписи по поводу возможности возврата в нее других высланных диссидентов.

Важно, что на приоритеты РПБ неминуемо влияют их западные доноры, интересы которых порой могут сильно расходиться с интересами демократии и прав человека в России. Ярким примером тому были недавние события в Югославии. Американская политика в этом регионе и, особенно, НАТОвская бомбежка не только усилила и продлила коммунистическую диктатуру Милошевича и ее злодеяния, но и нанесла сильный удар по демократии и правам человека в России. Тем не менее, информационная поддержка действиям НАТО проводилась под предлогом соблюдения прав человека и имела безусловную поддержку среди западной правозащитной бюрократии, лояльной своему Президенту Клинтону. Эту же лояльность они ожидали от своих младших братьев в России

Теперь о роли ЗПБ в западном обществе. Как большой ценитель американской демократии, должен заметить, что американское правозащитное сообщество, не является главным носителем и хранителем прав и свобод в своей стране. Оно является лишь малой добавкой к ее мощным и развитым демократическим структурам. Все действия этого сообщества сводятся к небольшим поправкам к американской демократии, сделанных с позиций определенных идеологий. Эти поправки порой можно считать положительными, но очень часто и нет. Позиция этого сообщества отнюдь не репрезентативна в смысле американских прав и свобод, и было бы большой ошибкой учиться последним у западных правозащитников.

РПБ, которая «делает жизнь» со своих западных братьев, не только рискует быть переносчиком в Россию ложных ценностей, но и забывает, что оперирует в совершенно другом контексте. Если ЗПБ действует в условиях сильной демократии, то в России таковой не существует. Если на Западе большая группа людей может наблюдать и критиковать демократию, то в России таковую демократию надо вначале создать. При прямом копировании ЗПБ, российская правозащитная бюрократия оказывается непропорционально избыточной и, в то же время, маргинальной и поэтому не способна существовать без постоянной поддержки западных грантов. В народе это движение будет неминуемо восприниматься как группа критиканов, а не созидателей.

Впрочем, РПБ безусловно имеет право на существование. Что не столь безусловно, так это претензия этой группы на монопольную преемственность от диссидентского движения в СССР. Эта претензия столь же необоснованна, как аналогичная претензия Московской Хельсинкской группы. Соответственно, не было права у РПБ разбазаривать, порой для личных целей, столь тяжело заработанный моральный авторитет нашего движения, особенно теми, кто к его накоплению никакого отношения не имел.

Молчаливое большинство

Как бы ни объединялись между собой три вышеупомянутые силы, какими бы методами не блокировали наше движение, они все равно представляли собой лишь ограниченную группу людей, да еще связанную с полностью проигравшей властью. Как же получилось так, что большинство старых диссидентов и новых правозащитников столь легко приняло эту подмену? Думаю, что здесь сказалось полное незнание ими Запада, его излишняя идеализация, принятие любого человека «оттуда», как носителя свободы и демократии. Резкий переход от лагерной безнадежности к перестроечной свободе привел многих диссидентов в состояние некого расслабления, прекраснодушия. Казалось, можно, наконец, уйти от постоянного напряжения и жестких критериев, которые мы применяли к окружающему миру, и в первую очередь к своим соратникам. Вот на такой рыхлой почве и удалось подменить наше движение неким суррогатом.

Моральное сопротивление и отказ от него

Одним из названий диссидентского движения в СССР было - «моральное сопротивление». Не в том смысле, что мы огнем и мечем насаждали мораль, а в том, что, придерживаясь между собой основных этических принципов, диссиденты тем самым, бросали вызов системе, которая зиждилась на отрицании принципов морали. Эти принципы самые простые: не лги, не предавай, не отступай от своих друзей. Однако, принятые человеком в качестве императива, они требовали от него в условиях советской власти, не только самоотверженности, но и концентрации всей воли и интеллекта. Эти принципы были более чем тактикой на определенном этапе, - они были сутью нашего движения. Они были тем, что придавало ему силу и заставляло преклоняться перед ним даже наших врагов.

При всей их простоте, это не были частные принципы, важные лишь в определенное время в определенном месте. На них испокон веков держалась цивилизация, за выживание которой мы, по существу, и боролись. Данте поместил в девятый круг ада Брута именно за то, что тот предал своего друга Цезаря, пусть даже ради спасения Римской демократии. Именно с такими «наивными» принципами пришел к власти Рейган, чтобы нанести окончательный удар коммунизму.

Для большинства из нас эти принципы были глубоко органичны, и мы продолжали им следовать, оказавшись на Западе. Выяснилось, однако, что эти принципы были столь абсолютны не для всех. Некоторые правозащитники придерживались их лишь до тех пор, пока этого требовали внешние обстоятельства. Они решили, что с окончанием сопротивления режиму, заканчивается и мораль. Сначала такие «прогрессивные» правозащитники обнаружились в эмиграции: мол, в свободном мире наши принципы являются атавизмом, от которого надо было быстро избавляться. Некоторые даже стеснялись своих прежних убеждений, особенно перед изысканным западным левым релятивизмом. Потом, с началом «перестройки», обнаружились такие «прогрессисты» и в России. Мол, мы тоже не такие примитивные. Они быстро обучились технологии современной западной политики, и методы, ранее совершенно неприемлемые в рядах диссидентов, превратились в естественные атрибуты конкуренции и политической борьбы правозащитников. Быть слишком принципиальным стало нерентабельно, как это, собственно, было и всегда. Но в новой обстановке уже не принципиальность, а размеры грантов стали их критерием правоты.

Отступая от основных принципов, сами эти люди переставали верить в добрые и бескорыстные поступки других, искали в них козней, психологических вывертов. Как гоголевские Коробочки выясняли они, сколько денег им положено в Америке и все ли суммы им выплатили? Им трудно было поверить в то, что (как бы это ни казалось несправедливым, как бы ни противоречило нашептываниям местных доброхотов) никому никаких вознаграждений на Западе заранее заготовлено не было. Что большая часть помощи, которую они получили, пришла в первую очередь от нас самих, из тех денег, которые мы собирали, часто по крохам, у добрых и симпатизирующих нам американцев. Что не отдай мы столько сил, чтобы сделать известными их имена здесь, на Западе, сделать более заметным все наше движение, то не видать бы им большинства грантов, на которые они так благополучно нынче существуют. Пошли бы все эти деньги «новым демократам» от КГБ и комсомола.

Отступление от основных принципов создало в новой правозащитной среде благоприятную почву для манипулирования. Сила диссидентского движения во многом была в том, что оно имело сильный иммунитет к дезинформации, - гебешная деза к нему не прилипала. Теперь же времена изменились: активные мероприятия, которые КГБ с таким успехом проводил в других кругах, но спотыкался на диссидентах, приобрели хорошую почву в РПБ.

На этой почве и западный истэблишмент стал успешно проводить политику "разделяй и властвуй". Например, представители фондов, из которых мы с таким трудом выбивали средства для наших друзей в СССР, шли теперь прямо к получателям денег и конфиденциально сообщали, что инициатива выдачи грантов, мол, была их, фондов, и дали-то они куда больше, чем наши друзья получили. Методы, мягко говоря, не имеющие оправдания. Но в равной степени не имеет оправдания и легковерие некоторых наших бывших друзей, поверивших и даже распространявших эту, так скажем, недостоверную информацию.

Без участия самих правозащитников, ни КГБ, ни нашим западным недругам не удалось бы так успешно «задвинуть» наше движение, - слишком неубедительно бы они выглядели в одиночку. Участие, зачастую, требовалось совсем небольшое. Как, например, в истории с новой Хельсинкской группой: немного отступить от правил, о чем-то умолчать, а со стороны многих других - этого не заметить. Но, как говорится, именно в деталях и скрывается дьявол. Слишком многие не хотели нашего единства. Чтобы его сохранить, нужны были полная солидарность и доверие друг к другу, на что, казалось, были все основания. Но, увы!

Ослабление действия простых принципов морали и объясняет, почему так легко удалось исключить и заблокировать многих наиболее авторитетных и опытных участников нашего движения. Раньше человек, который клеветал на другого, больше рисковал, чем мог рассчитывать на успех. Теперь же подобное поведение стало лучшим способом продвинуться в РПБ, занять в ней главенствующее положение.

Ослепленные своим новым социальным положением и большими грантами, эти люди не понимали, что, дискредитируя своих бывших товарищей, они еще в большей степени дискредитируют себя, и все движение в целом. Закономерный итог: за десять последних лет торжества РПБ авторитет российского правозащитного движения в мире сильно упал. Печально было видеть, как при многочисленных обсуждениях наиболее важных фактов уходящего столетия оно практически никогда не упоминалось.

Кризис постепенности

Вторым фактором, позволившим расколоть наше движение, была диссидентская идиосинкразия к революции. По наиболее близкому диссидентам примеру переворота 1917 года, революция однозначно связывалась в их сознании с насилием, страданиями и разрушением. Как и большинство правозащитников, я всегда был и остаюсь противником насилия. Однако, прямое отождествление его со всякой революцией считаю скорее суеверием, нежели продуманной философской позицией. Само наше принципиально ненасильственное правозащитное движение в условиях коммунистической системы было, безусловно, явлением революционным. Для определения того, какой путь выхода из коммунизма является менее болезненным, сравните бархатную революцию в Чехословакии с эволюционным переходом в Югославии. В рамках этого письма я ограничусь лишь утверждением, что вопрос этот не был прост и не имел строго доказуемого решения.

Подобная формулировка, однако, не устраивала многих лидеров РПБ и их западных друзей. Они требовали безоговорочной лояльности к единственно верному эволюционному учению. Я плохо отношусь к нашим экстремистам, называющим коллаборационизмом любое взаимодействие с властью. Однако, не менее вредным я считаю и фанатический эволюционизм, который именует экстремизмом любое предложение быстрых и радикальных изменений. И уж совершенно неприемлемым я считаю обвинение со стороны тех, кто выдвигает подобное предложение, в желании вызвать насилие, или, по крайней мере, безразличии к оному. Не удивительно, что на взгляд РПБ, стоящей на такой позиции, самыми опасными для страны оказывались не коммунисты, не КГБ, а определенные таким образом экстремисты-разрушители, которые могли-де ввергнуть страну в страшные бедствия.

Нетрудно догадаться, что именно мы, независимые правозащитники, и оказывались этими экстремистами. Естественно, что в такой оценке нашей позиции правды было не больше, чем в перечисленных выше инсинуациях. Моя позиция, например, отличалась от обеих крайностей. Я не считаю, что нужно либо разрушить все до того, как начинать что-то делать, либо сохранять всеми силами все старые структуры, включая партийные и кагебешные, пытаясь постепенно трансформировать их в рыночно-демократические. Я считал, что вместо этого надо сразу начинать строить новое, по возможности игнорируя старое, которое при нормальном развитии вскоре бы стало столь малым и незначительным, что о нем бы все забыли.

В первый же мой приезд в Россию я привез в деталях разработанную Национальную Программу Развития Свободных Коммуникаций, поддержкой, которой я заручился как в деловых, так и правительственных кругах Запада. Реализация этой программы создала бы необходимые инфраструктуры для новой демократии, существенно помогла экономике России, и явилась бы независимой базой для нашего движения. Это был конструктивный подход, который получил поддержку у ряда новых лидеров. Однако, он требовал быстрых и радикальных, революционных, изменений в обществе. РПБ же не проявила по этому поводу никакого энтузиазма.

Быстрых перемен не хотели также ни старые власти, ни верхушка российской интеллигенции, боявшаяся при сильной встряске потерять свои привилегии, ни западный истэблишмент, особенно левый, который и оказался главным советником российских «новых демократов». Последние боялись, что с водой выплеснут и ребенка. Коммунизм уж Бог с ним, но не от социализма же отказываться! Что при этом социализме будет происходить с российским народом, их волновало в последнюю очередь.

Радикальные изменения могли спутать все планы «перестройщиков», смести в один миг все эшелоны отступления. Постепенность, напротив, обеспечивала каждому из них вволю насладиться властью, обзавестись кое-чем за это время, и потом спокойно уйти, прихватив с собой то, что само в руки приплыло. Место в этой очереди естественно определялось близостью к коммунизму, т.е. началось своеобразное раскручивание коммунизма в обратном порядке: 75 лет ушло на то, чтобы загнать всю страну в эту дыру, и еще 75 лет уйдет на то, чтобы из нее вылезти. Человеку, который родился при падении СССР, не дожить до этого светлого дня, особенно учитывая кратковременность средней российской жизни.

Придя к власти в России, Путин сразу же подтвердил свою приверженность доктрине постепенности, в частности, в своей "радикальной" экономической программе, предполагающей удвоение уровня жизни в ближайшие десять лет. Путинский план может позволить России догнать слаборазвитые страны Африки. Однако, России и через 75 лет вряд ли удастся достичь уровня Запада, который тоже на месте стоять не будет. И это все планируется в стране, которая по своим профессиональным и природным ресурсам не уступает Америке! Угрюмая перспектива. Непонятно, к тому же, по какой причине и эта схема будет работать? По каким, собственно, законам экономики и политики?

Я считал и продолжаю считать, что России было бы гораздо лучше и безболезненней пойти более быстрым и радикальным путем. По моим наблюдениям и ощущениям осенью 91 года старая власть полностью сдалась и не думала сопротивляться. Я понимаю, что эта, как и любая другая позиция не могла быть доказана с точностью математической теоремы, и я бы никогда не взял на себя право исключить из рассмотрения другие подходы. Но наши пламенные «эволюционеры», которые думали по-другому, считали, что должны были всеми правдами и неправдами полностью замолчать нашу точку зрения. Подобная вера в единственную правоту своей позиции налагает и полную ответственность в случае ее реализации. А именно этот эволюционный вариант и реализовался сегодня в России.

Ну, и куда же завела Россию за десять лет эта эволюция, которую мы, не дай Бог, могли потревожить? Потоптавшись на месте, страна пришла к какой-то уродливой фарсовой форме ретро-коммунизма. Эволюция заменила правивших 75 лет бандитов, сначала на воров, а теперь на шпану. Мог ли я подумать, что через десять лет после конца советской власти, будет всерьез обсуждаться вопрос, хорош ли КГБ, которого к этому времени давно уже не должно было быть на свете? Или обсуждать какие-то вертикали, горизонтали или диагонали власти, придуманные людьми, которые сами не понимают, как их к этой власти подпустили.

Теперь РПБ спохватилась и начала писать петиции, собирать собрания и говорить ай-ай-ай российским властям. Что, мол, не те порядки в стране. Но не к этим ли порядкам должна была неминуемо завести та самая эволюция, за которую они так ратовали, ради которой отпихнули других. Чего мы не слышим, однако, от РПБ, это признания того, что она тоже разделяет ответственность за то, что произошло со страной. Не слышно от них вопроса: "Как мы это допустили?".

Как допустили, что в таком состоянии находится Россия, что идет вторая чеченская война, что после падения коммунизма в России, он еще на десять лет задержался в Югославии, и до сих пор остается в Китае, Корее, Вьетнаме и на Кубе? Ну, мы-то тут при чем? Что мы могли сделать? Чего вы от нас хотите, нам ведь и грантов на это не давали!

Как ни крути, но этот вопрос закономерен. Во времена советской власти мы его всегда сами себе задавали, ибо чувствовали себя ответственными за происходящее. А когда к моменту распада СССР наши силы так выросли, многие с себя эту ответственность почему-то сняли.

Но некоторые все же продолжают задавать все тот же вопрос: " Как мы это допустили?"

Альтернативы нет

Итак, выходит, что узурпировав наше движение, РПБ фактически сняла с себя присущую диссидентам ответственность за судьбу страны. Стоя на такой позиции, выбрав себе столь ограниченно элитарную роль и столь скомпрометированных лидеров, она не хочет и не может вести за собой страну. РПБ сделала все возможное, чтобы устранить тех, кто был способен и готов эту ответственность взять на себя. Не кажется ли странным тот факт, что в отличие от Чехии, Польши и даже некоторых бывших республик СССР, мы не видим бывших диссидентов на ведущих позициях в политике, экономике или СМИ? А ведь российское движение было самое сильное в смысле кадров, что и проявилось, в частности, в том, что многие диссиденты преуспели на Западе на разных поприщах. Показательно, что единственным бывшим «диссидентом», занимающим влиятельное положение в стране, является… Глеб Павловский. А ведь были и другие люди и в России и в изгнании! Активно работал Сахаров и призывал других. Но, к сожалению, его умело отрезали от многих активных диссидентов на Западе.

Слишком многие и в России и на Западе не хотели, чтобы независимые диссиденты действительно определяли судьбу страны, чтобы наше правозащитное движение стало основой нового общества, а не его боковым придатком. РПБ была частью этого консенсуса. Многие ее лидеры, сами на другое неспособные, содействовали тому, чтобы наше движение было «канализировано» в узкие рамки правозащитной бюрократии. Конечно, такой выбор не подходил наиболее активным и дееспособным диссидентам. В результате наиболее перспективная часть нашего движения из жизни страны была вообще исключена. Вот так и возник главный разрыв в нашем движении. В этом и была главная подмена.

Произошла подмена нашего движения, столь типичная для последнего десятилетия. Олигархи подменили свободных предпринимателей, новые политики - демократов, а РПБ - правозащитное движение.

Я очень ценю демократию и свободный рынок, борьбе за права человека я посвятил свою жизнь, и мне очень печально было видеть, как эти понятия были так быстро скомпрометированы в России. И винить в этом следует не столько российский народ, который их так горячо невзлюбил, сколько тех, кто преподнес им суррогаты под видом истинных ценностей.

И как бы РПБ ни объединялась, перегруппировывалась и отмежевывалась, она никогда не сможет стать нашим движением, ибо построена на других принципах и ведома другими людьми. Конечно, в российском правозащитном движении есть много прекрасных и достойных людей, и из старых диссидентов и из новых правозащитников. Многие делают хорошие и полезные дела и могли бы сделать еще больше, удайся им заново объединиться вокруг наших принципов и тех, кто им остался верен. Только так возможно возродить наше движение и его прежний авторитет.

А он России необходим. Страна находиться в глубоком кризисе. Вывести из него не сможет ни твердая рука с холодной ладонью, ни «новые русские демократы», ни западные эксперты и политики, ни РПБ. Нет твердой почвы, без которой многое из того, что делается, оказывается лишь карточными домиками, построенными на песке. Таковой почвой не может быть ни нефть, ни капиталы, но лишь самые простые и базисные человеческие принципы. Много увидев замечательного за долгие годы работы в американских корпорациях и банках, я все же могу уверенно сказать, что современная технология и финансы не главное, что делает американский капитализм столь успешным. И уж точно - не те шарлатаны, что хлынули в Москву в золотые 90-е годы. То, на чем действительно зиждется американский капитализм - это простая протестантская честность, простые принципы человеческого сосуществования.

России именно этих простых принципов больше всего не хватает. Конечно, эту проблему нельзя решить за час или даже за год. Но нужно с чего-то начать. Для этого стране нужно на кого-то опереться, кому она может по настоящему доверять. Именно эту роль могло, и должно было сыграть наше движение. Однако насколько успешным оказался его первый этап, настолько полностью проиграли мы второй. Слишком многие встали против диссидентского движения, «задвинули» его на задний план, захотели, как новая РПБ, присвоить его авторитет.

Может ли наше движение возродиться для третьего и решительного этапа, и в какой форме? Не знаю. Иных уж нет, а те далече. Все устали, постарели и сильно разочарованы. Самый лучший момент необратимо упущен. Но ничего другого нет, и долго не будет, ибо многие годы и через большие испытания выковывалось наше движение. Сможем ли мы хотя бы передать следующему поколению, наши принципы, наше понимание, наш опыт? Трудно, маловероятно, но если есть шанс, стоит пробовать. Для этого, конечно, нужно открыто и пристрастно взглянуть на прошедшие годы и понять, что же произошло, в чем мы были правы и в чем ошиблись? Даже сам этот взгляд, само обсуждение, могли бы быть полезным, и если мое письмо этому поспособствует, значит оно написано не зря.

Postscriptum

В конце я должен сделать несколько важных оговорок. Я приводил много примеров из своей жизни и деятельности. Это ни в коей мере не означает, что я считаю свои деяния более важными или заслуживающими большего внимания. Это личное письмо, адресованное, в основном, моим старым соратникам. Оно открыто и для всех других, но это не статья, которая бы требовала более сбалансированного изложения событий в соответствии с их исторической важностью. Я надеюсь, что такие статьи будут написаны, и, может быть, мое письмо как-то этому поможет.

Безусловно, были люди, сделавшие намного больше меня и прошедшие более трудные испытания, и не только в России, но и за границей, и я ни в коей мере не претендую на верховное суждение по поводу того, что произошло. Мое право говорить об этом основано на том, что всю свою жизнь я оставался верным своим принципам и своим друзьям, будучи и в России и на Западе, что, порой, было даже труднее. Но я бы не спешил воспользоваться этим правом, не ощущай я ответственности поделиться моим знанием и пониманием ситуации, если не уникальным, то очень редким. Это то самое бремя понимания, которое привело меня в диссиденты, которое не дало мне отступить в изгнании, побудило меня к этому опусу. Более конкретным поводом были вопросы, с которыми обратились ко мне в последнее время несколько старых знакомых, и которые подсказали мне, что время для этого разговора, возможно, уже наступило.

Я попытался своим письмом дать некий обобщающий ответ, а точнее задать стержень для дальнейшего разговора, если таковой состоится. Поэтому я обрисовал лишь штрихами эту сложную ситуацию. Я также нарочито упускал имена, как в положительном, так и отрицательном контексте. Многие сами догадаются, а другим я готов их назвать, - это не секрет. За каждой моей фразой стоят конкретные люди, факты и документы, но я не хотел упоминать их сейчас, чтобы общая картина не замутилась существующими ассоциациями и пристрастиями, подчас неточными и неверными.

P.P.S

Пока писал письмо, узнал, что новая Московская Хельсинкская группа собирается отмечать свое (?) 25-летие, но теперь уже с участием российского правительства. Так что обман принимает узаконенные формы. Но и это нам не в новинку.

Юрий Ярым-Агаев,

Член Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР

Aberdeen, New Jersey, 2001

ОБ АВТОРЕ

В 1972 году Юрий Ярым-Агаев заканчивает Московский физико-технический институт, а в 1976 - аспирантуру Академии наук, после чего продолжает работать в структуре Академии. Он публикует свою первую научную работу в 21 год в "Докладах Академии наук СССР". Эта публикация явилась началом многолетней научной деятельности в различных областях физики, химии и телекоммуникаций.

В середине 70-х годов Юрий Ярым-Агаев активно включается в правозащитную деятельность. Он открыто выступает в защиту своего друга и соученика Анатолия Щаранского и других преследуемых диссидентов. С 1978 года Юрий Ярым-Агаев - член Московской Группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР, автор многих ее документов.

В это же время он начинает заниматься экономическими проблемами России и разрабатывает модель, позволяющую оценить реальные параметры российской экономики - налоги, рыночные цены и рыночные зарплаты.

В 1980 году, КГБ ставит перед ним ультиматум: покинуть Россию в течение месяца или оказаться в многолетнем заключении. Летом 1980 года Юрий Ярым-Агаев вынужден выехать в США, где продолжает свою научную и общественную деятельность.

Научная работа.

После приезда в США Ярым-Агаев работает в MIT, а затем несколько лет в Stanford University вместе с нобелевским лауреатом по химии Paul Flory (Полом Флори). В Стэнфорде он знакомится с выдающимся экономистом Мильтоном Фридманом, с которым обсуждает модели советской экономики. В Калифорнии же Юрий Ярым-Агаев начинает многолетнее взаимодействие по этой же теме с ведущими экономистами из Rand Corporation и других исследовательских центров.

С 1985 года Юрий Ярым-Агаев занимает менеджерскую должность в Bell Communication Research. Он становится экспертом в области телекоммуникаций и руководит рядом оригинальных разработок. В 1990 году Юрий Ярым-Агаев создает свою компанию Transcom International, которая специализируется на исследованиях в области телекоммуникаций.

Осенью 1991 года по приглашению нового правительства России Юрий Ярым-Агаев впервые возвращается в Москву. Он приезжает с рядом детально разработанных программ и проектов. Transcom разрабатывает детальную программу интенсивного развития телекоммуникаций в России, Центр за демократию - программы сотрудничества новой России и США.

С начала 90-х годов Юрий Ярым-Агаев направляет деятельность Transcom International в новую область финансовой аналитики, выполняет заказы ряда ведущих международных банков.

С 1993 года он руководит разработкой новых финансовых продуктов в Bankers Trust, а в 1995 занимает положение вице-президента и вскоре директора по разработке деривативов в Deutsche Bank. Юрий Ярым-Агаев становится одним из признанных специалистов в области деривативов и контроля финансового риска, а также автором ряда оригинальных разработок. Работа в американских банках помогает ему понять основные проблемы российского финансового рынка, особенно с точки зрения западного финансового мира. С 1997 года Transcom International обращается к российским финансовым рынкам и за короткое время разрабатывает ряд механизмов контроля финансового риска на этом рынке и необходимые для этого финансовые инструменты.

Общественная работа

С первого же дня своего приезда в США Юрий Ярым-Агаев активно продолжает свою общественную деятельность. Его положение в научном мире позволяет ему активизировать ведущих американских ученых в борьбе за освобождение Андрея Сахарова и других преследуемых советских ученых.

Деятельность Юрия Ярым-Агаева вызывает доверие и уважение в правительственных, академических и общественных кругах США. Он признан как эксперт в вопросах советской политики и экономики, выступает на ряде слушаний в Конгрессе США, становится консультантом руководителей правительства, конгресса и деловых кругов Америки.

В 1984 году Ярым-Агаев создает неправительственную организацию - Центр за демократию (Center for Democracy in the USSR), который ставит своей первоочередной задачей поддержку демократического движения в СССР.

Все 80-е годы Центр был единственной в Америке организацией, созданной и контролируемой самими диссидентами и полностью работавшей на правозащитное движение в СССР.

Основные программы Center for Democracy in the USSR:

Fund for Freedom: фонд помощи

По программе создана первая компьютеризированная база данных политзаключенных и ссыльных и СССР, которым оказывалась помощь с учетом индивидуальных запросов болезней и т.д. Была создана сеть врачей, помогавших заочной диагностикой и лекарствами. (см. ниже Система кураторства Freedom Network)

Human Rights Campaigns: кампании

Организация массовых кампаний писем и звонков в города, предприятия, где жил или работал до ареста политзаключенный, в организации, связанные с Западом с целью остановить преследования. Организация выступлений западных знаменитостей. Примеры: письмо Джоан Баез, жен президентов Картера, Миттерана, вдовы Мартина Лютера Кинга в защиту Ирины Гривниной, кампания Розенталя

На приеме у Президента Рейгана

по поводу 35-го политлагеря и его поездка туда, а затем и конгрессменов. Издание буклетов и материалов по отдельным политзаключенным (Ковалев, Осипова, Джемилев и др.) и их рассылка. Постоянная работа с прессой и помещение важной информации о России и акциях в США. Лобирование правительства и конгресса, постоянные брифинги сенаторов, конгрессменов, правительства.

Independent Exchange Program: поддержание связи

Сохранение связи с СССР, без чего были бы невозможны ни помощь, ни кампании.

Организация туров в СССР, чтобы туда доставляли помощь, а назад - запросы и информацию о правах человека и положении конкретных диссидентов (так была получена информация о второй голодовке Сахарова, голодовке Джемилева и т.д.).

Freedom Network: связь между активистами Запада

Создана эффективная система связи и оповещения среди активистов на Западе, т.к.. очень часто столь тяжело переданная из России информация оставалась в руках у человека, который не знал, что с ней делать и не мог удовлетворить запросы. Создана система кураторства: было выявлено около 50 человек, каждый из которых был личным другом определенного политзаключенного. Каждого такого куратора Центр связал со всеми организациями США, занимавшися данным политзаключенным (напр. группы Амнистии). Куратор получал средства для оказания помощи.

Integrated Publishing System: спо превращение СССР в открытое обществос помощью современной технологии

Центров организована доставка первого новейшего оборудования - факсов, ксероксов и компьтеров в то время, когда это казалось совершенно невозможным.

Затем были переданы десятки компьютерных систем для публикации, распространения, коммуникаций, со специально разработанным русским софтвером.

Получатели: Экспресс Хроника, Гласность, Мемориал, Дем. Союз, шахтеры Донбасса и Кузбасса и т.д.

Second World Press: aгентство новостей

Центр начал эту программу с распространения правозащитных новостей, получаемых через Independent Exchange Program, а затем, с появлением в Москве «Экспресс-Хроники», стал опираться на нее и другие аналогичные агентства из республик СССР.

Еще до наличия Internet, Центр создал первое компьютерное распространение через computer bulletin board.

Новости Центра стали регулярно печатать лондонский Times и Wall Street Journal

Glasnost News & Review: журнал

Этот проект начался с перевода и распространения «Гласности», далее превратился в дайджест российской независимой прессы. Тираж достиг 10.000, большая часть которого распространялась по подписке по всей Америке.

Центр поддерживали: National Endowment for Democracy, Pew Charitable Trust, Bradley Foundation и другие частные фонды.