От отца Александра Меня я усвоил и перенял разделение русской души на «московскую» и «санкт-петербургскую». Записываю по памяти.
Отец Александр любил кино. Мы часто беседовали с ним о кино, поскольку я работал во НИИ теории и истории кино. Как-то раз мы с ним говорили о Голливуде, и я рассказал ему, что в немой период, когда не нужен был дубляж, и фильмы любых стран мгновенно расходились по всему миру, принося солидный доход, ушлые американские продюсеры всегда снимали два конца у каждой ленты. Хэппи-энд для всех и плохой конец для русского проката. Иначе у фильма не было успеха в России и зрители не шли. Т.е. американские продюсеры по-своему открыли формулу русской души, но не запатентовали открытие.
Сперва отец удивился новой информации, потом задумался, привычно нахмурив брови, и ответил:
— Иные бы сходу сказали, что это из-за страшного опыта 20 века. Но в немой период, т.е. до революции, такого опыта у россиян не было. А дело в том, что это общая восточноевропейская черта, связанная с православием. У католиков эта трагичность души и мироощущения тоже была и есть, она была и у протестантов, особенно сильно у пуритан. Это общехристианское явление. Но в католичестве и протестантстве есть и другое, и это другое компенсирует трагичность. Там есть радость бытия, дух бодрого сотрудничества с Богом в деле преобразования мира, который во зле лежит. А у нас идея о том, что мир во зле лежит, чаще всего затемняет великую пасхальную радость воскресения.
— В американской психологии жизнь это приключение, это захватывающее путешествие по дороге из жёлтого кирпича, и где-то там, за поворотом путника ожидает его личная жизненная удача. Это и есть американская мечта, — сказал я. — А в нашей русской психологии жизнь — это путешествие в долине слёз, и надо её поскорее пройти.
— Не только поскорее, но иногда ещё и зажмурившись, — улыбнулся отец Александр. — Это хорошо нам известно. Образ долины плача навеян псалмами. К нему в проповедях нередко добавляли и фрагмент из той главы Иезекииля, где пророку было явление долины, исполненной человеческих костей, как метафоры человеческих жизней и их суеты. Всё это было и у католиков, но осталось в средних веках. По своей сути, это средневековое сознание. Но Иезекиилю-то после видения долины костей было сказано: «Я обложу кости жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживете, и узнаете, что Я Господь» [см. Иез 37.1-7; разумеется мне пришлось это место искать для данного текста, чтобы процитировать]. А мы вспоминаем об этом только на Пасху.
Причина этого, как и причина отсутствия счастливых концов в фильмах — неизжитые остатки московского периода в русской душе, так называемой «московщины», как называл её историк Погодин. В допетербургской России, Московском царстве радовались одни лишь скоморохи, которых за это ловили и сажали в темницы. Условно говоря, разумеется. Это было время трагического и мрачного мироощущения, которое породило юродивых. Их за шутки и правду не наказывали. Похожее было везде в средневековой Европе, люди могли дать выход веселью лишь во время карнавала, масленицы. А потом снова пост, умерщвление плоти, покаяние. Мощный рывок к Западу, который сделал Пётр (правда он сделал этот рывок через окно, а не через дверь) привёл к внедрению у нас идей Эпохи Просвещения, которые осветили всё светом разума, привили научное сознание и так далее. Весь 18 век верхи провели в сплошных маскарадах при страданиях низов, в 19 веке жизнь нормализовалась и была далека от трагичности, особенно после освобождения народа от крепостных уз. Но от старого приходится отвыкать долго и трудно. И этот душевный трагизм, эта депрессивность, этот стон души, увы, пока что действительно определяет большинство из нас, как своего рода формула.
— А как с этим бороться?
— Изживать в себе. Уметь радоваться жизни. Птичкам. Воробышкам. Шелесту ветра в деревьях. Солнечному зайчику. Никогда ничего сходу не ругать и не критиковать. Проносить пасхальную радость через весь год. Постоянно благодарить Творца за дар жизни с радостью, а не относиться к жизни как к тяжким доспехам, которые можно скинуть лишь в гроб.