22 июня 2007 г. в Москве скончался в возрасте 53 лет священник Георгий Чистяков.
«Священник» он сам считал своим первым и главным определением, хотя на жизнь зарабатывал не этим (служил с 1992 г., то есть, с рукоположения, в храме свв. Космы и Дамиана в Столешниковом переулке), а профессионально был прежде всего филологом-античником, историком культуры, заведовал кафедрой истории культуры Московского физико-технического института (крестил ректора физтеха Николая Карлова), читал лекции в Российском государственном гуманитарном университете, в Общедоступном православном университете, основанном протоиереем Александром Мене, много участвовал в разнообразных российских и зарубежных конференциях, много публиковался.
Работал в Библиотеке иностранной литературы. Названия должностей менялись от заведующего залом религиозной литературы до сотрудника Института толерантности, но суть оставалась одна: по-европейски образованный человек с европейскими же представлениями о том, для чего и как жить, что такое цивилизация и цивилизованные отношения между людьми, выстраивал всевозможные мосты, мостики и организационные площадки для строительства этих цивилизованных отношений.
Наверное, самым выигрышным с точки зрения репутации занятием о. Георгия была забота о детях в Республиканской детской клинической больнице: служение литургий для детей и взрослых, сбор пожертвований, сплочение волонтёров, верующих и неверующих. Однако, «очень любил детей» — это не об о. Георгии. Он просто переживал, сострадал, мучился, и — что резко выделяет его из многих и многих «любящих детей» — совершенно естественным образом во время проповеди говорил о том, как ужасно, что в больнице за неделю умерло столько-то детей, как ужасно, что в Чечне погибло столько-то солдат, и как особенно ужасно, что скрывают, сколько в Чечне убито мирных жителей, взрослых и детей.
Священников много, интеллектуалов много, много ныне и совмещающих эти две ипостаси, а мало гуманистически образованных и интеллигентно ведущих себя людей. Отец Георгий был одновременно гуманистом и священником, как Эразм Роттердамский, и очень напоминал этого основателя современной «европейскости» сочетанием веры во Христа, доверия к науке, уверенности в человеке, весёлого скепсиса по отношению к любым попыткам быть выше других, осчастливливать других без их согласия и участия, и грустного юмора по отношению к тем из этих попыток, которые удались. А ему выпало жить в стране, где таких «удач» было много. Его смерть, как и смерть Анны Политковской, — своеобразный гудок, оповещающий о тумане, который опять сгустился после неполных двадцати лет свободы. То, что эта смерть ненасильственная, что тут трагизм, за который нельзя предъявить счёт никому из людей, а разве что Богу, лучше всего напоминает о той многомерности мира, которую о. Георгий исповедовал и проповедовал.
Отец Георгий имел политические взгляды, высказывал их в печати, на радио и на телевидении, его охотно приглашали, потому что говорил он великолепно. Он был резко и гласно против войны в Чечне, называл это всегда именно войной, а не «борьбой с терроризмом». Более того, он был — horribile dictu, как выразился бы он сам, а по-русски «страшно сказать» — он был против армии вообще, во всяком случае, против такой армии, которая уже лет десять как составляет и форму, и содержание российской действительности:
«Армия … превратилась … в политическую полицию, … в своего рода «соковыжималку»... Если раньше при помощи насилия можно было чего-то добиться, то теперь насилие заводит только в тупик — это какая-то новая реальность, с которой нельзя не считаться. Абсолютно ясно, что армия в этих условиях уже не может восприниматься как символ нации и предмет национальной гордости, как христолюбивое воинство, которое принято поминать во время богослужения. … У нас, особенно в стенах Государственной Думы, такую критику обычно называют шельмованием армии, но на самом деле она неизбежна и естественна. Увы, в сегодняшней России её голос слышен слишком слабо».
В современной России, как и в советской России, на такие заявления принято либо стрелять от бедра, либо бить кирпичом, либо, в самым мягком случае, спрашивать с прищуром: «А что Вы конструктивного предлагаете взамен?» А он предлагал взамен нормальную человеческую жизнь и не стеснялся называть европейскость — нормой, а изуверство — не «национальными особенностями», тем более не «основой православной культуры», а именно изуверством.
Когда в 2002 году Кремль организовал травлю католиков и высылку из России дюжины католических священников и епископа, о. Георгий был в числе немногих, кто печатно выступил с протестом. В отличие от многих других он совершенно не волновался, когда же Папе разрешат приехать в Россию, его волновало, когда Россия приедет в Европу, приедет не поучать, а жить по-людски. Поэтому отец Георгий Чистяков оставался наособицу и в последние годы, когда уже сформировался довольно пухлый слой гламурных православных — и священников, и светских интеллектуалов, которым Кремль по-европейски платит за умение на европейских языках оправдать любую кремлёвскую гадость как проявление высшей европейскости.
После того, как в 1990-е годы Россию покинули, спасаясь от нового — теперь в православной упаковке — застоя, оо. Игнатий Крекшин, Мартирий Багин, Теодор Зинон, после того, как замолчали или, что ещё драматичнее, заговорили не своим голосом священники, знаменитые своим демократизмом в перестройку, именно о. Георгий Чистяков остался практически единственным доказательством того, что можно быть православным священником — и экуменистом, демократом, пацифистом, умеющим идти по «царскому пути» между политизированностью и аполитичностью. Умеющим не только сказать о том христианском, что, действительно, в основе европейскости, но и сказать по-европейски — без рабьего языка Эзопа и без скоморошьего радикализма. Умеющим и желающим, рвущимся сказать — этим о. Георгий отличался от множества вполне либеральных людей, которые пришли в духовное сословие ненамного позже — года с 1993-го, примерно — но пришли, уже твёрдо понимая, что выбирают стезю жёсткой самоцензуры, академического богословия, соглашаясь на своего рода катакомбное православие внутри казённой Церкви. Впрочем, такие «катакомбы» точнее назвать «внутренней эмиграцией».
Сегодня политическое, духовное, душевное распутство или, в лучшем случае, беспутство преобладает в России и среди мирян, и среди неправославных, традиционных и нетрадиционных верующих, среди атеистов, агностиков и мирян от неверия. Для них то, что демократов стало существенно меньше — на одного человека! — благая весть, а то, что верующий, да ещё православный, да ещё священник, утешавший безнадёжно больных детей и их родителей, сам умер от безнадёжной болезни, — лучшее доказательство того, что Бога нет, а если и есть, так это такой Бог, что лучше бы Его не было. Это правда — плоская и фальшивая правда смерти, а смерть отца Георгия — свидетельство о другой, не поддельной, а живой Правде свободы и Воскресения.