Есть пространство несвободы. Пространство, замкнутое в себе. В этом пространстве люди — как мухи под опрокинутым стаканом. Классическая метафора невидимой, стеклянной стены между людьми тут не работает. Оказавшись под стаканом, люди утрачивают человеческое и между ними уже не остаётся перегородок. Несвобода словно протыкает невидимый пузырь, защищающий святая святых человека.
Это пространство несвободы гениально выражено Пиранези в «Карчери». Происходит деформация масштабов — крошечные люди в огромных зданиях. Упраздняется личное пространство, человек на виду, как на сцене (и часто указывалось на перекличку «Карчери» с театральными эскизами), но ужас в том, что никакого спектакля нет. Сцена обессмысленна. Весь мир — театр, в котором упразднены пьесы. Упраздняется смысл, ведь несвобода не даёт куда-либо двигаться. Лестница упирается в стены, дверь выходит в пустоту, из кабинета выходят в подвал. Как в венецианском Дворце дожей, который покоится на жутких подземных карцерах, вполне реальных.
Происходит и деформация звука. Речь перестаёт быть тем, что соединяет людей — соединяет в любви и в ненависти, в мире и в ссоре. Человек перестаёт быть словом. Речь превращается в монотонное жужжание.
В эпопее Хржановского «Дау» это выражено не только странным звуковым фоном, напоминающим пущенную наоборот замедленную запись исполинской волынки, но и тем, что актёры — непрофессионалы. Люди, которые говорят «обычно» — то есть, с очень незначительными модуляциями, монотонно. Профессионализм актёра заключается как раз в выработке искусства модуляции голоса таким образом, чтобы выявить интонации, неявленные посторонним в повседневной речи. Никто не говорит с театральной выразительностью вне сцены, это так же нелепо, как говорить языком тургеневских персонажей. В фильме же, очевидно, люди, привыкнув к тому, что их постоянно снимают, перестали пытаться «изображать» и стали говорить, как говорят все всегда. Поскольку от кинофильма (и театра) этого абсолютно не ждут, создаётся очень странный эффект. Слушатель понимает, что нечто ненормально со звуком, но не понимает, что именно. Ненормально же именно то, что звук «обычный», «нормальный».
Таким приёмом удалось охарактеризовать специфический «звучок» тоталитаризма. Это бессмысленное жужжание, наподобие «о чём говорить, когда говорить не о чем» — присловья, которым актёры, повторяя все одну фразу, создают на сцене имитацию шума толпы. Кошмар заключается в том, что жужжание в условиях несвободы — главная характеристика речи не только «толпы», но и правителей, более того — искусство тоже превращается в жужжание. Тише и громче, но не выразительнее и не ведущее ни к какому результату.