В 2015 году И.Павлов даёт уже другой ответ на вопрос «А что же тогда от Иисуса остаётся по вашему, если даже и притчи не его, и чудеса не его?» — «Покаяние (перед тем кого обидел), примирение и общение (восполнение имущими нужд не способных к труду неимущих). Да тут социальная программа на века. Это не никчемное битье поклонов, ненужная аскетика и прочая историко-христианская дребедень».
Это из статьи Павлова «К изучению раннего христианства в XXI веке». На самом деле, это вовсе не о раннем христианстве. Статья напоминает выступления священников во времена гонений на Церковь 1920-х и 1960-х годов с отречением от веры:
«Конечно Иисус Лазаря не воскрешал. Это сюжет из начала второго века, когда т.н. круг Иоанна после его смерти составил надписанное его именем Евангелие, ставящее одной из целей показать уже третьему языкохристианскому поколению (иудеохристиан было не провести, у них предание об Иисусе сохранялось куда лучше, хотя и появилась суеверное практика молиться об исцелении именем Иисуса), что Иисус как чудотворец сильнее мифических Илии и Елисея».
«Все притчи — это не Иисус, позднейшие отклики главным образом на массовой отступничество 80-х годов ... [Н]аступило разочарование и массовый исход их языкохристианской церкви. Об этом есть свидетельство у Плиния Младшего». Массовый исход был связан тем, что не состоялось Второе пришествие и «с гонениями Римского государства, о котором мало известно, и, как я думаю, с ослаблением духа любви, что было неизбежно при превращении небольших общин в массовые церкви, а христианства в «традиционную» религию. Так потом и были волны численного сокращения и опять массового наплыва, поскольку и гонения носили волнообразный характер».
17 лет отец Иннокентий «по капле выдавливал из себя попа». Он кается:
«[Я] ясно, наконец, осознал всю некогерентность реальному Иисусу и Его апостолам большей части того богословия и церковной дисциплины, ком был обучен в духовной школе … Самым великим соблазном для психически нормального человека с критическим мышлением и достаточным образованием, на мой взгляд, как раз и является … миссионерство, под видом Евангелия насаждающее то, чему Иисус как раз и не учил».
То есть, отец Александр Мень насаждал то, чему Иисус не учил.
Чему же учил подлинный Иисус? Павлов считает, что это запечатлено в «Дидахе», датируя этот текст 36-42 гг., «но всё же ближе к первой дате». Это в некотором роде сенсация, потому что традиционно текст относится к 90-м годам. Никаких оснований для такой ранней датировки не существует, большинство исследователей её не разделяют. Она понадобилась, чтобы сделать евангелия и послания Павла вторичными документами, уже искажающими жизнь и учение Иисуса. В этом Павлов лишь на новый лад повторяет старую идею немецкой библеистике о том, что Павел извратил христианство. А что же такое христианство по Павлову?
Разумеется, никакой «языко-христианской мифологемы о девственном рождении Иисуса» (якобы слова Павла о том, что Иисус «родился от женщины» — Гал. 4,4 противоречат Евангелиям; как этого составители Нового Завета не заметили!). Никаких молитв Иисусу — это апостол Иаков в 70-90-е годы выступил «с суеверием в то, что молитвенное обращение к Иисусу может принести исцеление». Никаких чудес Иисус не творил — «Павел … о них ничего не знает в виду их отсутствия в реальности».
«В исторически верефицированных [так у Павлова!] свидетельствах Иисус предстает как учитель нескольких сотен последователей. Его общественная деятельность не превышала самое большее двух с половиной лет, ограничиваясь небольшой территорией Галилеи, да и то не всей (так ничего не известно о посещении Им двух крупнейших галилейских городов того времени — Тибериады и Сепфориса), с вероятными паломничествами в Иерусалим, когда этого требовала еврейская религиозная традиция, где Он, в конце концов, и закончил Свой земной путь, совершив то, что в новозаветном богословии именуется событием Христа. О последнем Павел как раз сообщает (1 Кор 11: 23-25)».
«Событие Христа» — это Тайная вечеря, слова Иисуса о Теле и Крови.
Был ли Иисус распят? А это имеет значение? Значение имеет то, о чём Павлов умалчивает: «настоящая наука» — так он называет литературоведение, изучающее раннехристианские тексты — разумеется, отрицает Воскресение. Любое. «Настоящая наука» не допускает и «гипотезы о Боге». Есть мифы, предания, сказки, суеверия, тексты, их фиксирующие, и подлежат изучению. В этом смысле Павлов либо не достиг высоты «академического уровня», либо достиг, но ещё не осознал этого.
«Дидахе» — далеко не идеал праведной жизни. Точнее, это идеал праведной жизни, описанный людьми с весьма архаической психологией. В современном мире им более всего соответствуют разнообразные фундаменталисты, иудейские, исламские, христианские, от хасидов до амишей. Это вполне луддитский, консервативный идеал, построенный на черно-белом противопоставлении «двух путей», святости и греха. Идеал очень закрытый психологически, анафематствующий всех несогласных (буквально анафематствующий).
В «Дидахе» нет ничего от сложности, светлости и глубины Иисуса, каким Он предстаёт со страниц евангелий. Это вполне «сектантское» произведение, фарисейское, а не христианское. Это не делает «Дидахе» нехристианским или антихристианским текстом, это лишь показывает, что христианство — явление достаточно сложное.
Заметим, что Павлов отвергает и христианство, проповедующее общность имущества — он отождествляет эту позицию («радикальная коммунизация») с движением эбионитов, которое отразилось якобы в сочинениях Луки.
В сухом остатке даже не христианство, а вполне атеистическая этика добрососедства. Не гуманизма — гуманизм, как и учение Иисуса Евангелия, явление глубокое, а тут нечто невероятно уплощённое, скучное, сухое. Выполнимое? Ну, наверное, амиши и хасиды ведь существуют.
Эту свою позицию Павлов и противопоставляет «рясе Меня». Он обозначает позицию Меня как «просвещённое охранительство». То есть, Мень охранял суеверную веру в воскресение и чудеса, только старался держать это суеверие в некоторых рамках, чтобы оно не мешало людям делом заниматься и любить.
«Просвещённое охранительство означает отличную от фундаменталистского обскурантизма открытость к научным поискам, однако при клектичном походе [так у Павлова!] к их выводам, причем именно к наиболее достоверным, коли речь идет об охране почитаемых «традиционными» вероисповеданий и церковной дисциплины, несмотря на всю их некогерентность реальному Иисусу и религиозной практике первого поколения Его последователей».
Это, конечно, придание слову «охранительство» весьма необычной нагрузки. «Охранительство» есть защита закрытости — в этом смысле «Дидахе» как раз «охранительство», к тому же не просвещённое.
При этом Павлов обвиняет Меня в лицемерии, цитируя его отзыв о Гансе Кюнге: «Для новоначальных это соблазн … достоверность не так уж важна».
Между тем, Мень, конечно, не считал Воскресение — недостоверным. Он писал о том, что Евангелия «достоверны» не как видеозапись, что они содержат противоречия и ошибки, что историческая критика Евангелия совершенно нормальна, хотя не обязательно преподавать её результаты в воскресной школе. Что же до Воскресения, то оно для Меня — факт веры, а не текста, даже и евангельского. Оно за пределами текста. Наука не опровергает сведений о воскресении Иисуса, потому что наука вообще считает воскресение невозможным — в любое время, в любой культуре, любого человека.
Современное христианство напоминает сдувающийся воздушный шар. В течение полутора тысячелетий в этот шар закачивали горячий воздух — закачивала государственная власть, закачивала деньги в строительство церквей, в принудительное всеобщее крещение, в написание религиозных текстов. Так поступали и другие цивилизации с другими религиями, так что тут не один воздушный шар налицо. Христианство в положении выгодном как раз потому, что его воздушный шар — сдувается, а у других религиях пока не очень.
Павлов уже понял, что шарик сдувается, — этому помогло то, что он, родившийся в 1952 году и с середины 1970-х годов связавший свою судьбу с казённым православием, работавший в Отделе внешних церковных сношений, как раз оказался (в отличие от отца Александра Меня) в эпицентре этого шарика. Его патроном и начальником был один из членов «митрополитбюро» Кирилл Гундяев. В 1994 года Павлов был уволен и стал свободным писателем.
Осталось понять ещё три маленьких обстоятельства, чтобы уж совсем «выдавить из себя попа».
Во-первых, может и должен сдуться шар раздутой религии, но это никак не связано ни с существованием Бога, ни с существованием верующих. Полетали на шаре — теперь будут летать на Духе Святом. В конце концов, Иисус говорил именно об этом.
Во-вторых, наука великая вещь, но наука не сводится к отдельным научным направлениям. То, что Павлов считает наукой, это лишь гиперкритическое направление в современном литературоведении. Такие приступы гиперкритицизма неизбежны в обстановке давления со стороны религиозного обскурантизма, но всё же настоящее научное литературоведение более взвешенна и не торопится голосованием вычеркнуть из евангелий 99/100 текста.
В-третьих, недурно быть последовательнее. Пока, насколько можно понять, Павлов ещё, как он пишет, не «утратил профессиональные навыки требоисполнителя, в каковом качестве православное духовенство еще как-то востребуется в нашей стране, что называется, приличным обществом». Зачем идти на поводу у суеверов? Зачем исполнять обряды, в необходимость, точность и верность которых не веруешь?
Возможен ли Бог после костров инквизиции? Возможно ли поверить в Воскресение, если не было видеозаписи Воскресения? Нужна ли вера, чтобы быть человеком?
Нет, нет и нет.
Бог невозможен. Бог есть вопреки невозможности бытия Божия.
Поверить в Воскресение невозможно, вера приходит не потому, что она возможна, а потому что потому.
Вера не нужна, чтобы быть человеком. В этом смысле люди, теряющие веру, очень часто находят себя как людей. Вера им пригодилась на каком-то этапе пути, теперь они её переросли. Ну, не был Иисус ни спасителем, ни воскресшим, ни сыном Божиим, ни мессией. Не был и не был, главное быть порядочным человеком. Можно сэкономить массу времени и сил: совершенно не нужно ссылаться на Христа, чтобы стать христианином в понимании Павлова. Ничего особенного тот Иисус, которого выстругал современный гиперкритицизм, ни к чему не сказал. Его можно забыть или, в крайнем случае, поместить куда-то между Сократом и Спинозой, чтобы вытаскивать в разные годовщины. Если Иисус был не Христос, но и христианином не нужно быть — ну смешно быть «иисусовиком». Что ж, можно поздравить и этих людей, и верующих — свой путь мы продолжим, а если вера наша будет мешать на этом пути, обратимся к Богу — пусть Он помогает.