Неграмотный человек не замечает опечаток. О природе беспокоятся люди, которые более других сохраняют природу. В баню идёт привыкший мыться, а за свободу, равенство и братства выступил народ Франции — передовой страны XVIII века, отличавшийся и грамотностью, и чистотой, и с природой было неплохо, и со свободой и равенством, но чем больше дано, тем большего нужно.
Начало XVI века — как и предыдущее столетие — было веком огромной религиозности и ничтожной веры. «Огромной религиозности» — то есть, количественно измеримой, социально-навязанной религиозности.
Не «тёмное Средневековье» VI-X веков было максимально перегружено «суевериями», навязываемостью, объектами культа. Народы переселялись, вырезали друг друга, ловили рыбу и зверей, не до соборов было, церкви были крошечные. Вот с XI века, а особенно с XII начинается подъём — и экономический, и «религиозный», начинается бум теологической и мистической литературы, религиозное искусство переполняет и храмы, и частные дома.
Только вот эта религиозность была принудительной и в Тёмное Средневековье, и в «Высокое». Принудительность сама по себе не проблема, она становится проблемой, если люди становятся свободнее. В XV веке — становились. Свободнее, грамотнее, начитаннее. Богаче. Деньги при этом — да, тратились на религиозную живопись, паломничества и т.п., но это была инерция, неосознанное поддержание традиции, в которой люди выросли. Но жизнь была не такая, как у предыдущих поколений. Пространство манёвра выросло. Коммуникационная составляющая жизни резко расширилась. Благодаря этому даже пандемия XIV столетия оказалась не помехой для прогресса.
Наивное объяснение Реформации через её самоописание — мол, люди поняли, что почитание мощей и реликвий, индульгенции и заупокойные обряды это суеверие, — это именно наивность. А почему вдруг поняли? Что случилось? Почему одни «поняли», а другие нет? Что, Монтень был дурее Лютера, если паломничал в Лорето? Эразм глупее Кальвина, коли бежал из Базеля, когда там стали зачищать храмы от распятий?
Власть развращает — эта простая мысль до сих пор не развита. Как развращает власть? Она купирует общение, извращает общение, имитирует и подделывает его. В течение тысячи лет эта подмена не очень ощущалась и не очень беспокоила людей, но как раз успехи коммуникационного прогресса побудили их ставить вопрос об «идолопоклонстве».
Неверное отношение к иконам обличали и раньше, это была классика проповеди, но много чего обличали, а жили как всегда. Тут «вдруг» всё переменилось. Потому что в обычной жизни люди стали жить уже не только в отношениях вертикальных — власть и её подданные, но и в отношениях горизонтальных — договор продавца и покупателя, предпринимателя и работника, мореплавателя и колонизаторов.
В конце концов, речь шла вовсе не о том, что истинная вера уподобляется идолопоклонству. Речь шла — и идёт — о том, а точно ли «язычество», «идолопоклонство» — это та карикатура, которую предлагает традиционный взгляд иудаизма и христианства? Точно ли «язычники» поклонялись статуям, изображениям, а не невидимому Божеству? Точно ли не обращались к Творцу? Правильно ли мы сегодня интерпретируем религиозную жизнь и религиозное поведение «язычников»? Ведь сегодня они никуда не делись — один миллиард индусов чего стоит — но сегодня мы можем с ними поговорить, обсудить, выяснить их мировоззрение и смысл их действий. Оказывается, они вовсе не слепые духом идиоты!
Точно так же, как Монтень и Эразм, не снимавшие распятие со стен своих комнат, не были дурее Цвингли и Кальвина.
«Суеверного» в культе святых, мощей, реликвий было не то, что им «воздавали» поклонение, которое подобает одному Богу. Суеверным было и то «поклонение», которое считалось монополией Бога и которое отстаивали и Лютер с Кальвином, и их католические оппоненты. Поклонение рабское, одностороннее, тупое, одностороннее.
Люди, которые в повседневной жизни развивали искусство общения, несовместимое с деспотизмом и его глухотой, в религиозной жизни оставались немыми. «Поклонение» — не диалог, а церемониал властвования, и тут разговоры в пользу бедных тонкие отличия «поклонения» от «преклонения», «преклонения» от «почитания», латрии перед крестом от ипердулии перед человеческой ипостасью Иисуса и от дулии перед святыми. Все эти латрии и дули одинаково не общение, не коммуникация, а животное замирание и превращение к камень. Вот что начали чувствовать к концу XV столетия, вот почему Уиклиф и Гус — совсем не реформация.
Вот почему не протестанты виноваты, что произошла секуляризация, снятие христианских лозунгов с европейской жизни. Секуляризацию можно сравнить с перестройкой, которая был снятием коммунистических лозунгов с российской жизни. И христианство было навязано, и коммунизм был навязан, и все попытки изобразить из себя «хороших христиан», «настоящих коммунистов» были натужными, раздуванием пузыря, который и лопнул в конце концов. Что ничего не говорит о христианстве и коммунизме, но много говорят о насилии как способе организации жизни.
Проблема неправильно организованной коммуникации — признак коммуникационного прорыва, который изменял человека и его отношения с людьми. Всё подлежит переоценке и модификации в пространстве диалога. Эта проблема не была решена ни «протестантской реформацией», ни «католической реформацией». Её решение находилось и находится на пути Эразма, а не на путях Лютера и Кальвина, Лойолы и Борромео, на пути освоения общения и открытости, а не устрожения контроля и зачистки Церкви от общения.