Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Игорь Смолич

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ

См. библиографию 18 в.

К оглавлению

ВВЕДЕНИЕ

А. Общее влияние развития Российского государства в XVIII–XX вв. на Русскую Церковь

а) В XVIII столетии начинается новый период истории Русской Церкви, который в соответствии с названием высшего органа управления Церковью — Святейшего Правительствующего Синода именуется синодальным периодом.
При основании Святейшего Синода решающее значение для Петра Великого (1689–1725) имели введение коллегиального принципа и отмена принципа единоначалия в высшем церковном управлении. До тех пор именно этот последний принцип лежал в основе власти патриарха Московского и всея Руси. Однако было бы неправильно считать началом синодального периода дату основания Святейшего Синода  25 января 1721 г. В действительности новый период в истории Русской Церкви начинается уже со смертью последнего патриарха Адриана (1690–1700) — 15 октября 1700 г., когда Петр I передал высшее церковное управление своему протеже, митрополиту Стефану Яворскому, как местоблюстителю патриаршего престола. Наступил переходный этап в организации церковного управления, который по сути своей относится в полной мере уже к синодальному времени, продолжавшемуся до 21 ноября 1917 г., т. е. до восстановления патриаршества в России.
В течение всего синодального периода эта так называемая «церковная реформа» Петра постоянно подвергалась как негласной, так и открытой критике со стороны церковной иерархии, духовенства, ученых, публицистов, да и русского общества в целом. В сущности, государственная власть была единственной инстанцией, которая не только опиралась на петровскую реформу как юридическое основание, но и оценивала ее как явление во всех отношениях положительное. По этой причине правительство в синодальный период не шло ни на какие уступки общественной критике и время от времени пыталось подавить ее посредством репрессий.
Критики церковной реформы Петра I (см. том 2), за немногими исключениями, были склонны объяснять все недостатки в жизни Русской Церкви, в том числе и проявлявшуюся во многих важных областях несостоятельность церковного управления, непосредственно и исключительно введенной Петром государственной церковностью. Такое суждение слишком суммарно, чтобы быть исторически оправданным. Сколь бы ни была справедлива эта точка зрения по тому или иному конкретному поводу, она совершенно упускает из виду другую сторону проблемы — те важные факторы, которые воздействовали на политику самого государства по отношению к Церкви и определяли развитие государственной церковности в течение синодального периода. Церковная реформа Петра I являлась составной частью преобразования им всего государства, которое, будучи завершено в целом, не могло не оказать влияние и на церковную политику государства, и на саму Церковь. За два столетия своей истории петровская Россия претерпела глубокие изменения в государственной, социальной и культурной жизни, которые не могли не затронуть и внутреннюю жизнь Русской Церкви. Под воздействием петровских реформ и их последствий радикально изменились религиозные, социальные и культурные условия жизни русского народа. Вследствие этих перемен епископат и духовенство в заботах об окормлении вверенного им народа столкнулись со множеством трудностей, которых совершенно не знала Церковь в прежней Московской Руси. Все это делало одной из первоочередных задач полную реформу привычных приемов и методов пастырской работы. Решение этой задачи предъявляло к иерархам, приходскому духовенству и их высшему руководству — Святейшему Синоду чрезвычайно высокие требования как в организационном, так и в духовном отношении.
Наше изложение развития Церкви в течение синодального периода должно показать, сколь нелегким для Церкви было бремя всех этих новых трудностей и что петровская реформа высшего органа церковного управления была важным, но вовсе не единственным фактором, повлиявшим на жизнь Церкви. Церковь — это часть общей жизни народа. Следовательно, прежде всего необходимо обрисовать те главные черты внутренней истории России синодального времени, которые оказали воздействие на жизнь Церкви, избрав при этом в качестве исходного пункта ситуацию накануне преобразований Петра I. Разумеется, совершенно недопустимо идеализировать церковную жизнь конца XVII в., как то часто делали, например, русские славянофилы и другие критики синодального периода.
Время русского патриаршества (1589–1700) не составляет, собственно говоря, отдельного периода в истории Русской Церкви: его отличие от предшествовавшего времени, когда Русская Церковь находилась под управлением митрополитов, носит чисто формальный характер[1]. Когда Русская Церковь стала автокефальной и место митрополита (который уже с 1446 г. не назначался более патриархом Константинопольским, а избирался русскими епископами) занял патриарх, это отнюдь не повело к какому-либо расширению властных полномочий главы Церкви. Неизменной осталась и вся структура церковного управления — начиная с верхушки и кончая низшими органами. Единственным новшеством было увеличение числа приказов при патриаршей кафедре, которые, однако, почти не имели отношения к общему церковному управлению[2], а явились, главным образом, следствием богатых земельных пожалований со стороны царей в XVII в., в особенности при патриархе Филарете (1619–1633). Это привело к значительному расширению прежней митрополичьей области, получившей теперь название Патриаршей области. Она состояла из обширных земельных владений, представляя собой существенную часть общецерковного имущества. И во время управления патриаршего престола местоблюстителем, равно как и после учреждения Святейшего Синода, церковный аппарат управления тоже обнаружил большую инертность. Многие старые ведомства существовали под иными названиями еще долгое время после 1721 г. Петр I переоценил значение коллегиальной системы в деле высшего управления, думая, что, создав коллегиально работающий Святейший Синод, он нашел наилучшее средство для борьбы с недостатками в жизни Церкви. Как во всех областях государственного управления, Петр и церковную реформу начал сверху, а позже уже не имел времени для планомерного преобразования всей организации в целом и для необходимых с его точки зрения улучшений. Отдельные же мероприятия в этой области были проведены в связи с прочими реформами государственной и народной жизни.
Одним из основных недостатков церковной жизни досинодального периода была необразованность приходского духовенства, обучение которого слишком мало занимало церковную иерархию, начиная от патриарха и кончая епархиальными архиереями. Не хватало школ с общеобразовательной и специальной церковной программами. В этом отразилось отношение Московской Руси к делу образования вообще. Светское образование внушало опасения, так как могло стать источником ересей, недооценивалась и роль богословской выучки. В силу литургического характера русского православия в нем подчеркивались культовая сторона и обряд, отодвигавшие на задний план роль разума в восприятии догматов. Учреждение школ началось в середине XVII столетия, но шло весьма вяло, и лишь к концу века в нем стали принимать участие церковные власти[3]. Особенно поначалу остро ощущался недостаток в квалифицированных учителях. В течение всего XVIII в. недоверчивое отношение к образованию оставалось в целом неизжитым. Поэтому вовсе не является преувеличением мнение, что неразвитость школьного дела стала тем роковым наследием, которое Церковь синодального времени получила от прошлого.
Другим негативным явлением, унаследованным от прошлого, был раскол старообрядчества, внешним поводом которого послужил опять-таки литургический характер древнерусского православия. Раскол был глубокой болезненной раной на теле Русской Церкви, так и не зажившей в течение всего синодального периода и сильно ослаблявшей духовную силу Церкви. Борьбу с расколом Церковь поставила во главу всей своей миссионерской деятельности, растрачивая почти бесплодно свои силы и упуская тем самым из виду другие важные задачи пастырского служения. Это положение еще более усложнялось тем, что в спор Церкви с раскольниками в собственных политических видах (проявившихся уже в XVII в.) вмешивалась государственная власть, которая очень скоро стала играть здесь ведущую роль. В результате миссионерская деятельность Церкви среди раскольников была дискредитирована, а церковный авторитет подорван. Упорное сопротивление раскольников способствовало образованию сект и их широкому распространению. Безуспешная борьба с сектантством тормозила пастырскую работу в православных общинах; последние, оставшись без должного руководства со стороны Церкви, оказались жертвами опасных последствий петровских реформ, выразившихся в обмирщении народной жизни в целом.
б) Наряду с этими внутренними факторами, которые нельзя обойти вниманием при рассмотрении последствий петровской церковной реформы, выступают факторы внешние, которые, возникнув независимо от внутренней жизни Церкви, тем не менее сильно отразились на ней. Церковная жизнь любого народа протекает в тесной связи с преобразованиями в области государственной и культурной. В истории России XVIII–XX вв. обнаруживаются четыре важнейших фактора, поставивших перед Церковью чрезвычайно трудные задачи: 1) территориальный рост государства; 2) прирост населения; 3) изменения в социальной структуре и состоянии культуры; 4) новый характер государственной власти и ее позиция по отношению к Церкви[4].
Территориальный рост государства повлек за собой расширение епархий, строительство новых церквей, а также численное увеличение епископата и духовенства. Уже в Московской Руси, и особенно к концу XVII столетия, ввиду роста государственной территории встал вопрос об увеличении числа епархий. В императорский период непрерывный территориальный рост представлял собой следующую картину:


ГодЕвропаАзия
в кв. милях
1682около 79 345185 781
172582 687192 882
179595 173210 621
1825104 926234 945
1867106 951,07272 689,74
Итого: 379 630,81
Каспийское и Аральское моря 9 680,63
Общая территория империи 389 311,44 кв. миль5



Ко времени смерти Александра II (1 марта 1881 г.), когда территориальный рост фактически закончился, территория государства составляла — по присоединении Туркестана — 403 060,43 кв. миль (т. е. 22 189 368,3 кв. километров, или 19 498 188,3 кв. верст). В правление двух последних государей — Александра III и Николая II, учитывая некоторый прирост при Александре III и небольшие потери (половина острова Сахалина) при Николае II, вся территория империи составляла (на 1 января 1910 и до 20 июля 1914 г.) 394 462 кв. мили (т. е. 21 735 995 кв. километров, или 19 099 165 кв. верст)[ 6].
Для перемещения населения в связи с увеличением территории было характерно то, что коренное русское православное население Московского государства, будучи втянуто в процессы как частной, так и государственной колонизации, отчасти предваряло государственную экспансию (главным образом на Восток и далее — в Сибирь), отчасти же следовало за ней; но в обоих случаях расселение происходило не компактными массами, а рассредоточенно, небольшими группами среди инородцев и инаковерующих. Теперь в число подданных империи вливались представители других христианских конфессий, а также во все возраставшем числе язычники, мусульмане и евреи. В течение XVIII–XIX вв. Россия превратилась в многоконфессиональную империю, где в конечном итоге православное население уже не составляло абсолютного большинства. Перед Церковью встал вопрос об ее отношении к другим христианским исповеданиям, а также о миссионерской работе. Особо настоятельной задача миссионерства оказалась в новых епархиях Сибири, которые наряду с православными русскими общинами включали также территории с инаковерующим населением. В XVIII–XIX вв. размеры многих епархий были обратно пропорциональны количеству их православной паствы.
Рост государственной территории происходил, если принять положение Московского государства XVII в. за исходное, по трем направлениям: на запад, на юг и на восток. Продвижение по каждому из этих направлений ставило перед Церковью новые задачи. Лишь продвижение на север было завершено уже в XV в. у берегов Белого моря.
Продвижение на запад началось при Петре I и закончилось при Александре I (1801–1825). Западные области, присоединенные к России, имели наряду с отнюдь не малочисленным еврейским населением население, состоявшее исключительно из католиков и униатов, подчинявшихся папе и находившихся в ведении римско-католической Церкви, а также из протестантов — по большей части лютеран и в значительно меньшей степени последователей реформатского учения[7]. Здесь Русская Православная Церковь оказалась в непосредственном соприкосновении с западными христианскими исповеданиями, а это ставило ее перед лицом целого комплекса проблем, связанных с такого рода сосуществованием.
Во-первых, на передний план выдвигался вопрос о миссионерской деятельности, и главным образом среди униатов. Речь шла о тех, чьи предки до унии 1596 г. принадлежали к греко-православной Церкви, и тех, кто был привлечен в унию усилиями римско-католической Церкви при поддержке польской государственной власти в XVII–XVIII вв. Возвращение в православие этих людей было желательно как, в первую очередь, для правительства, так и для Русской Церкви. Во-вторых, Русская Церковь должна была считаться с возможностью того, что православное население империи, и прежде всего русские купцы, чиновники и т. п., которые проживали в западных областях, могло в той или иной мере подвергнуться воздействию западных исповеданий. Естественно, этот новый вопрос в глазах руководства Русской Церкви был связан прежде всего с проблемой сектантства. Положение Церкви в западных областях особенно усложнялось из-за государственной политики русификации, имевшей тенденцию пользоваться для этой цели услугами Церкви. Вынужденная считаться в своей миссионерской деятельности с политическими и национальными государственными установками, Церковь, как и по отношению к отколовшимся от нее старообрядцам, оказалась в щекотливом положении по отношению к другим христианским исповеданиям, что часто приводило к недоразумениям и неправильному толкованию ее поступков и целей.
Расширение империи к югу до берегов Черного и Азовского морей означало приобретение новых малонаселенных степных областей в Таврии, Крыму и на Северном Кавказе. В XVIII–XIX вв. эти земли постепенно заселялись русскими. Со 2-й половины XVIII в. правительство Екатерины II начало приглашать в страну немецких колонистов, которые принадлежали большей частью к различным евангелическим сектам, расселяя их именно в названных областях. Со временем немецкие поселения распространились по всему обширному пространству степей[8]. Со 2-й половины XIX в. стало с особой силой проявляться религиозное влияние немецких сектантов на православное население, и Русская Церковь столкнулась лицом к лицу со стремительно развивавшимся сектантством протестантского толка.
С XVIII столетия расширение России на юг оказалось тесно связано с так называемым «восточным вопросом»; кроме того, укреплялись связи с православными Церквами Балканского полуострова и с патриархатами Ближнего Востока. В политике царского правительства по отношению к Турции и православным славянским народам Балкан чисто политические интересы переплетались с идеями национальными и религиозными. Многообразные связи Русской Церкви с родственными Церквами Востока зависели в большой степени от внешней политики государства.
Начавшееся еще прежде XVIII в. продвижение на восток в XVIII и XIX вв. все усиливалось. Новые территориальные приобретения в Азии с их в этническом, языковом и религиозном отношениях смешанным населением подводили Церковь к необходимости миссионерской деятельности среди язычников и мусульман. В качестве опорных пунктов для такой работы на этом огромном пространстве могли служить лишь немногочисленные, далеко отстоявшие друг от друга поселения православного люда[9].
Прирост совокупного населения империи, теперь уже смешанного в отношении вероисповеданий, до 2-й половины XIX в. определялся посредством так называемых ревизий, и лишь с 1897 г. была введена регулярная всеобщая перепись народонаселения. С некоторыми оговорками можно опереться на следующие данные:

1722–1724(1-я ревизия)14 млн
1762(3-я ревизия)19 млн
1812(4-я ревизия)41 млн
1858(10-я ревизия)74 млн
1862(неполный учет)82 172 022[10]
1897(1-я перепись населения)128 239 000[11]
(исправлено)128 924 289[12]
1910(вычислено)163 778 800
1914(вычислено)178 400 000[13]


Таким образом, общая численность населения государства с 1722–1724 гг. увеличилась почти в 12 раз.
Уже в 1870 г. конфессиональная пестрота населения и его распределение по территории государства расценивались с национально-политической точки зрения как факторы неблагоприятные: «Хотя православные составляют огромное большинство населения империи, тем не менее нельзя признать религиозный состав населения вполне благоприятным в политическом отношении. Так, на западной окраине сосредоточено католическое население, относящееся враждебно не только к православию, но и вообще ко всему русскому. В прибалтийских провинциях и в Финляндии господствуют протестанты. Восточные провинции, начиная от Камы и Волги, населены почти сплошь мусульманами; на Кавказе же религиозный фанатизм мусульман был причиною кровопролитной и продолжительной войны. Сверх того, не следует упускать из виду вредного влияния, оказываемого на православие расколом; хотя раскольники благодаря раздроблению на множество сект, нередко враждебных друг другу, и не представляют ничего целого, тем не менее все они враждебно смотрят на православие»[14].
Процентное распределение населения по вероисповеданиям дает следующую картину:

Мусульмане7,138,710,8310,83Язычники (по официальным подсчетам)0,690,70,50,5[15]
Вероисповедания1858187018971910
Православные (с единоверцами)72,6370,869,969,9
Старообрядцы (официально зарегистрированные)1,051,4??
Армяно-григориане0,680,8??
Униаты (по официальным данным, отсутствовали)0,310,3?0,96
Католики римского обряда9,057,99,918,9
Протестанты5,45,24,854,85
Прочие христианские исповедания (большей частью секты)0,85?
Иудаисты3,063,24,54,5


Эти правительственные данные, особенно в отношении старообрядцев и сект, никоим образом нельзя считать вполне надежными. Согласно отчету обер-прокурора Святейшего Синода за 1912 г., в империи значилось 99 166 662 православных[16]. Но ввиду того что большинство старообрядцев и сектантов официально выдавали себя за православных, из этого числа следует вычесть приблизительно 15 млн*
. Тогда окажется, что число православных составляло около половины всего населения. Если к началу синодального периода «господствовавшая» православная Церковь обладала значительным численным перевесом сравнительно с другими исповеданиями, то к концу XIX и началу XX в. можно говорить лишь о количественном равновесии тех и других. Отныне православная Церковь являлась господствовавшей только в силу того правового статуса, который был придан ей законами государства, утратив возможность ссылаться на численность верующих. «Русская Церковь» превратилась в «православную Церковь Российской империи». Теперь Церковь находилась не в стране, практически однородной в конфессиональном отношении, а в многоконфессиональной империи. В этом мы усматриваем большое отличие от допетровского времени.
Эти последствия территориального роста страны в XVIII–XIX вв. изменили положение Церкви в течение синодального периода не только в религиозном, но и в политическом плане. Та внутренняя связь между Церковью и государством, которая имела решающее и притом положительное значение для Московской Руси, стала теперь в известном смысле формальной, декларированной государственными законами, но не более (см. § 5). Ослабление позиций Церкви ощущалось уже во 2-й половине XIX в. Законы о веротерпимости, изданные после 1905 г., утвердившие и расширившие права лиц других вероисповеданий и религий, хотя и не лишали православную Церковь статуса господствовавшей, но тем не менее значительно ослабляли правовую базу, на которой зиждился этот статус.
в) Наряду с названными внешними трудностями, с которыми Русской Церкви пришлось столкнуться в течение синодального периода, нельзя не упомянуть и о внутренних трудностях, связанных прежде всего с пастырским окормлением русского народа. Под влиянием реформ Петра I, затронувших все стороны государственной и общественной жизни, равно как и под влиянием последствий этих реформ, сильно изменился облик русского народа.
Вплоть до XVIII в. мировосприятие и быт русского народа в полной мере формировались Церковью, и только ею. Семейная, общественная и государственная жизнь подчинялась церковным установлениям. Народное мировосприятие вырабатывалось исключительно на основе учения православной Церкви и оставалось непоколебленным до XVIII столетия. Все государственное законодательство ориентировалось на церковные нормы. Даже повседневная жизнь регулировалась не столько государственными предписаниями, сколько церковными уставами. Представители всех сословий (лучше сказать, всех слоев народа), начиная от царя и бояр и кончая посадскими людьми и крестьянами, в равной мере чувствовали необходимость подчиняться этим правилам. Во всех слоях народа иерархи и духовенство имели дело с людьми, которые не только признавали религиозно-этические требования Церкви, но и стремились посильно выполнять их. Религиозно-нравственные представления царя и беднейшего крестьянина были в общем и целом тождественны. В эти представления укладывалась и структура общественных отношений со всеми ее противоречиями и конфликтами. Даже когда эти противоречия выливались в беспорядки и восстания, как то было, например, в XVII в., обе стороны оставались в рамках традиционного, сформированного Церковью мировоззрения, стараясь согласовывать свои действия с его нормами. Перед изданием нового указа царь советовался не только со своими сановниками, но и с патриархом. При подготовке Уложения 1649 г. царь Алексей Михайлович, так же как все его светские и духовные советники, считал необходимым прежде всего иметь в виду «правила святых апостол и святых отец» и «градские законы греческих царей» (т. е. византийских императоров). Существенные черты византийской традиции сохранялись в Московской Руси вплоть до петровских реформ[17]. Первая глава Уложения посвящена преступлениям против веры и церковного порядка, ибо последний являлся основой государственной и общественной жизни. Случалось, что царь вступал в столкновение с отдельными церковными иерархами или оказывал на них давление[18], но нарушить церковный канон или какое-либо требование церковного устава было и для него в принципе невозможно. Царь чувствовал себя носителем не только государственно-политических, но и религиозно-этических обязательств. Он должен был не просто править государством, но и заботиться о душах вверенных ему Богом подданных. Если, например, указ царя Алексея Михайловича ввиду приближения Великого поста предписывал, чтобы православный люд соблюдал себя в согласии с церковными правилами, то ни сам царь, ни духовенство, ни кто-либо из народа не видели в этом вмешательства в права Церкви. Православный царь должен был печься не только о соблюдении внешнего государственного порядка, но также о внутреннем благочинии своего народа[19].
Да, конечно, общество в Московском государстве было чрезвычайно дифференцированным в своих обязанностях перед государством и царем; однако в отношении к Церкви и ее требованиям оно было единым. В таких условиях пастырская деятельность Церкви была сравнительно простой задачей. К сожалению, эта кажущаяся беспроблемность была чревата тяжкими отрицательными последствиями. Церковная иерархия была склонна совершенно не замечать того факта, что за статикой внешне утвердившихся традиций, воспринимавшихся, так сказать, инстинктивно, таилось множество проблем религиозно-нравственного характера, которые все еще не имели удовлетворительного решения. Это вело к тому, что оказывались в небрежении или вовсе снимались с повестки дня вопросы безотлагательные, такие, как школьный вопрос. Взгляд на традиционные религиозно-этические нормы был оптимистическим, даже с долей гордости, чему найдем немало свидетельств, например, в такой яркой личности XVII в., как протопоп Аввакум. Это обстоятельство сыграло важную роль в истории возникновения старообрядческого движения.
Главной ценностью представлялся литургический характер русского православия, казавшийся незыблемым и вековечным. Этот своеобразный характер сохранился и в синодальное время, когда во многих слоях общества уже давали о себе знать признаки распадения прежних устоев. Здесь же следует искать и причины тех противоречий, которые во 2-й половине XVII в. привели к расколу. Последователи раскола в течение всего синодального периода ревностно сохраняли главнейшие элементы старомосковской традиции. Однако распад церковного единства ни в коем случае не означал, что те, кто остался с Церковью, не пожелав уйти в раскол, были готовы пожертвовать этим литургическим характером своей веры. Напротив, можно утверждать, что наличие раскола как раз укрепило литургический характер и самой Церкви, сделав почти невозможными всякие дальнейшие улучшения (например, в богослужении), хотя они и были очень желательны. И все же в течение двух последующих столетий раскол тяжким бременем тяготел над жизнью Церкви, которая вскоре после его возникновения подверглась новому жестокому потрясению[20].
Реформы Петра I, нанеся удар по традиционным представлениям в целом, тем самым поразили и Церковь. Все преобразования царя были проникнуты духом секуляризации, который поколебал всю совокупность привычных норм народной жизни. С особой остротой выступила противоположность между старомосковским консерватизмом и секуляризирующей европеизацией. Для той части русского общества, которая добровольно или по принуждению приняла европеизацию, старые традиционные порядки, коренившиеся в церковном мировоззрении, очень скоро стали значить не больше, чем пережитки преодоленного прошлого. Другая же часть народа пыталась сохранить свои традиции и в новых жизненных условиях. С каждым десятилетием все резче обозначались последствия европеизации, углублялось духовное разделение народа и отсутствие взаимопонимания между двумя его частями. Следует принять во внимание и предпринятую Петром реорганизацию общества на основе новых сословий, каждое из которых особым образом подвергалось воздействию европейских взглядов и понятий. При Екатерине II процесс правового и социального расчленения народа на отдельные сословия был окончательно завершен. При этом темпы и степень фактической европеизации для каждого из сословий могли быть разными. Говоря о мировоззрении, важно знать, находили ли и в какой мере находили себе признание новые взгляды и насколько они определяли внешнее поведение людей и их внутреннюю позицию. Здесь обнаруживал себя радикализм и максимализм русского характера: столь же фанатично, как старообрядцы отстаивали «старую веру», другая часть русского общества отрекалась от своего прошлого, безоговорочно следуя новым западным образцам. Влияние последних ощущалось в Москве уже в XVII в. Однако в то время еще в полной мере сохраняли силу религиозно-церковные критерии, в соответствии с которыми оценивались эти новшества, теперь же они были утрачены[21].[
]Различное правовое положение изолированных друг от друга сословий, прежде всего неравномерное и несправедливое распределение между ними государственного бремени, к примеру налогов и воинской обязанности, с каждым десятилетием все менее соответствовало древнерусским нравственным представлениям о справедливости, «правде». Русской Церкви не хватило мужества обратить внимание правительства на эти факты. Со времени Петра I было окончательно утрачено право митрополитов или патриархов высказывать царю свои предостережения и тревоги, право печалования, что являлось важным фактором в отношениях между Церковью и царем в старомосковский период. Государство действовало теперь по воле абсолютного самодержца — императора, и Церковь помогала ему в этом, безоговорочно перенеся свою поддержку церковно-укорененного московского самодержавия на самодержавие петербургских императоров, которые в глазах Церкви оставались носителями царского звания. То, что основы старой и новой форм правления были различны, при этом не учитывалось.
Социальная структура Московской Руси включала в себя три главных сословия: служилых людей, посадских людей и крестьян. По своему мировоззрению эти сословия составляли единство, сохраняя целостность народа, так как их положение по отношению к государственной власти и друг к другу были определены их обязанностями[21а]. Если царь осознавал и публично провозглашал свое отношение к «вверенному ему Богом православному народу» как долг, то и сословия рассматривали свое отношение к государственной власти с той же точки зрения. Собственно говоря, речь шла не столько об отношении к абстрактной государственной власти, сколько к личности самого царя. Лишь Петр I выдвинул на первый план понятие государства как такового и идею государственной службы. В дальнейшем будет показано, что и церковная реформа Петра шла в том же русле. Отныне и Церковь была обязана к государственной службе. В этом в сущности и заключался смысл включения ее коллегиальной верхушки — Святейшего Синода — в государственный аппарат управления. Церковь, служившая до тех пор Царству Небесному, должна была, по мысли Петра, служить теперь также и царству земному. Спасение души — вот к чему стремился русский человек. Все земное было для него преходящим, относительным, не имело ценности и в лучшем случае представлялось ступенью к небесам. Петр под влиянием западных идей придавал земному самостоятельную ценность, которая была неизвестна Московской Руси. Церковь должна была строить это земное, воспитывая хороших граждан или, точнее,— хороших подданных царя. Церковь являлась в некотором роде внутренней стороной общественного строя, именно на нее возлагалась задача создания человека, ориентированного на интересы государства. Церковь должна была позаботиться о том, чтобы русский народ добровольно подчинился новым требованиям. Проводя свои реформы, Петр хотел, чтобы народ видел в нем, как и в прежних государях, исполнителя воли Божией, отвечающего за свои действия перед Богом.
Такая задача представляла для Церкви большие трудности: приходилось иметь дело с совершенно иной, нежели ранее, паствой. Петровские реформы опрокинули все традиционные понятия и представления. Процессом преобразований оказалась захвачена вся структура общества[22]. Особенно характерна судьба крестьянства в этом процессе. Петр довершил закрепощение крестьян, начало которого было положено Уложением 1649 г. (гл. 11), юридически прикрепившим крестьян к местам их проживания. Введение подушной подати создало предпосылки к превращению землевладельцев-помещиков в господ и владельцев «душ»[23]. Зависимость крестьян от своих помещиков приобрела законченные формы при императрице Анне Иоанновне, когда в 1731 г. она передала сбор подушной подати помещикам, а в 1739 г. издала указ, по которому владеть крестьянами имели право только помещики, церковные учреждения и фабрики. В дальнейшем законодательство и практика эпохи Екатерины II привели к полному порабощению крестьян[24].[
]В то время как крестьяне оставались подвластными помещикам и по-прежнему несли повинности в их пользу, помещики и дворянство в целом оказались освобождены от тех обязанностей службы, которые были возложены на них Петром I. По указу Петра от 23 марта 1714 г. о наследовании поместий дворяне, владевшие землями на условиях службы, превращались в безусловных собственников поместий, что создавало юридическую основу для перехода в их собственность как земель, так и живших на этих землях крестьян. При преемниках Петра последовал ряд указов, расширявших права помещиков, хотя поначалу за ними все еще сохранялись некоторые обязанности государственной службы. Но 18 февраля 1762 г. Петр III издал манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», полностью отменявший эти обязанности. Освободившись от необходимости государственной службы, масса дворян устремилась в провинцию, где осела в своих имениях. Екатерина II довершила этот процесс своим указом от 21 апреля 1785 г. «О правах, вольностях и преимуществах благородного дворянства российского», по которому дворянство становилось привилегированным сословием. Затем рядом дальнейших указов в его распоряжение было окончательно передано крестьянство, остававшееся в таком положении вплоть до манифеста Александра II об освобождении крестьян от 19 февраля 1861 г.[25]
Лишение прав большой части крестьянства (еще около 1870 г. крестьяне составляли приблизительно 76,6% всего населения страны) подорвало нравственные основы общественного устройства, ибо противоречило самой основе нравственно-правового сознания русского народа, его представлению о «правде». Если «благородное дворянство» рассматривало свое право на владение крепостными крестьянами как право сословное и привилегию «опоры трона», то понятия русского крестьянина — несмотря на реформы Петра — по-прежнему коренились в старомосковской почве. Он смотрел на крепостную зависимость не с правовой, а исключительно с религиозно-нравственной точки зрения — как на состояние, противоречившее заповедям Господним. Таким образом, крепостничество еще более углубляло трещину, которая прошла по телу сословной империи Петра в результате европеизации.
Однако было бы несправедливо утверждать, что все дворянство целиком считало крепостное право нормальным и справедливым явлением. Уже в XVIII в. мы находим у отдельных представителей дворянства (Радищева и др.) ясное понимание его отрицательных сторон и возмущение попранием нравственно-правовых основ общественного устройства. В 1-й половине XIX в. этот протест становится еще сильнее, он захватывает уже не только дворянство, но и представителей других слоев населения, в особенности постепенно нарождавшейся интеллигенции. В 1-й половине XIX в. либерально настроенные круги общества пытаются — насколько это позволяли цензурные условия — в художественной литературе, публицистике, переписке и т. п. заклеймить крепостное право как порок самодержавного строя. Вплоть до 1861 г. этот протест — будучи, разумеется, лишь одной из составных частей либеральных устремлений в целом — стимулировал так называемое освободительное движение, которое в свою очередь образовывало питательную почву для революционного движения. Молчание Церкви делало ее и ее представителей (епископов и приходское духовенство) в глазах либеральных кругов ответственными наряду с государственной властью за недостатки как социального, так и политического устройства. Церковь считалась не только консервативной, но и политически реакционной силой, опорой и приспешницей государственного абсолютизма. В силу известной близорукости, которая всегда была присуща русским либералам и революционерам, консерватизм рассматривался ими как признак недостатка культуры и образования. Именно такого рода упреки постоянно адресовались духовенству, оставаясь неизменной составной частью критики, направлявшейся против Церкви и ее представителей со стороны либеральных кругов. С другой стороны, поскольку либеральные настроения питались философскими учениями Запада, русский либерализм и вытекавший из него радикализм очень легко переходили от собственно социально-политической критики к позитивистскому и материалистическому мировоззрению, приводившему их в конце концов к атеизму или даже к антирелигиозным убеждениям.
Так возник тот многочисленный общественный слой, представители которого формально числились православными, хотя фактически не поддерживали никаких отношений с Церковью. Особенно сильно обмирщение общества ощущалось в городах, тогда как деревенские священники обычно имели более тесное общение со своей паствой.
Теперь Церковь имела дело с расколовшимся обществом. Методы пастырского окормления в городе и деревне — по отношению к обычным прихожанам, с одной стороны, и к индифферентной или враждебно настроенной массе — с другой — должны были быть совершенно различны. Между тем духовенство вовсе не было подготовлено к решению такой проблемы, да и не получало на этот счет никаких указаний от епископов. Особенно трудным стало дело проповеди. Нужно было, чтобы она и воспринималась секуляризованными группами населения, и в то же время была доходчивой для значительно более многочисленных слоев народа, продолжавших сохранять верность традициям и Церкви, прежде всего для крестьян, а также мещан и рабочих. Несмотря на то что эти слои в течение всего синодального периода вплоть до XX столетия оставались тесно связанными с Церковью, среди них также давали о себе знать секты, по отношению к которым, как и к раскольникам, требовалась хорошо налаженная миссионерская работа. Теперь Церковь должна была проводить ее в рамках новых взаимоотношений с правительством, в рамках государственной церковности. Здесь ее подстерегали большие трудности и осложнения. Как именно складывались эти взаимоотношения между Церковью и государством в течение синодального периода, мы еще увидим[26].
г) Вернемся еще раз к московскому периоду. Новые отношения между Церковью и государством были обусловлены не одной только государственной церковностью. Известные предпосылки для них сложились уже в московское время, и коренились они как в исторической действительности, так и в тогдашней психологии церковной политики. Специфическая структура древнерусского мировоззрения и связанные с ним психологические установки оказывали порой сильное воздействие на ход исторических событий, но не наоборот. Резонанс, который те или иные конкретные события вызывали в народе, часто также являлся следствием религиозно обусловленных взглядов на характер царской власти и властей земных вообще.
В отношениях между государством и Церковью в Московской Руси скрещивались два течения: политический рост государства вел к постепенному оформлению идеи царской власти; наряду с этим, после того как с падением Константинополя перестала существовать Восточная Римская империя, государственное мышление все более проникалось идеей византийского наследия. Представление о царе как о наследнике прав и обязанностей византийских императоров определяло мышление не только самих государей, но и церковной иерархии, монашества и всего народа. Объем и содержание монархической власти в лице представлявшего ее царя менялись прежде всего под влиянием быстрого роста Московского государства. Во 2-й половине XV и в начале XVI в. на месте раздробленных княжеств образовалось новое Московское государство, эта перемена в своих главных чертах произошла в правление Ивана III (1462–1505)[27]. В глазах Церкви и народа великий князь московский был абсолютным главой нации[28]. В течение столь важных с политической точки зрения десятилетий правления Ивана III в Москве оживленно дискутировался вопрос о сущности царского самодержавия. Московские книжники могли обсуждать эту проблему лишь под углом зрения тех представлений о государевой власти и о ее отношении к Церкви, которые проникли на Русь из Византии вместе с христианством. Когда в конце X в. христианство пришло в Киев, представления об империи (imperium) и священстве (sacerdotium) в Византии были уже хорошо разработаны и юридически определены[29]. Новеллы Юстиниана (527–565), касающиеся отношений между государством и Церковью, уже в XI–XII вв. вошли в состав славянской Кормчей книги[30]. Византийская Эклога (около 750 г.) содержала определения об обязанности государя служить справедливости, а также о Божественном происхождении императорской (царской) власти[31]. В Москве основой для толкования отношений между государством и Церковью послужила главным образом Эпанагога (между 879 и 886 гг.)[32]. При этом историческая действительность интересовала московских книжников гораздо меньше, чем система понятий, изложенная в византийских текстах. Другими источниками по вопросу о взаимоотношениях государства и Церкви служили Библия и писания отцов Церкви. Из всего этого в Москве усвоили главным образом две теории, или два учения: о том, что царская власть имеет утверждение в слове Божием, и о диархии, или симфонии духовной и светской властей[33].
На переработку этих заимствованных идей в Москве повлияли особые политические предпосылки. Прежде всего московские книжники основывались на древнекиевской традиции, согласно которой князья и великие князья рассматривались как христианские государи, обладавшие определенными правами и обязанностями по отношению к Церкви[34]. Это наследие послужило фундаментом для последующей идеологической эволюции, после того как великий князь отказался признать Флорентийскую унию (1439). Тем самым в глазах своих современников великий князь выступил защитником православной веры, отодвинув в тень Византию, соединившуюся с «латинской ересью»[35]. Падение Константинополя и гибель империи разрушили требовавшиеся теорией диархию и симфонию светской и духовной властей[36]. Возникла необходимость перестроить политическую практику, чтобы снова привести ее в соответствие с теорией, и такая перестройка уже готовилась в Москве с 1448 г. С этого времени избрание Русских митрополитов производилось Cобором русских епископов (освященным Cобором) без утверждения кандидата патриархом Константинопольским, причем оговаривалось, что избрание происходит «по думе господина сына моего, великого князя Василья Васильевича»[37]. Десять лет спустя на Поместном Соборе в Москве было установлено, что избрание митрополитов Московских впредь будет происходить «по избранию Святаго Духа и по святым правилом святых апостол и святых отец», а также «по повелению господина нашего великого князя Василия Васильевича, русскаго самодержца»[38]. Брак великого князя Ивана III с Софьей (Зоей), племянницей последнего византийского императора, подчеркивал это преемство. В 1480 г. была окончательно уничтожена, пусть тогда уже и чисто формальная, зависимость Московского государства от татар[39].
Все эти события послужили мощным толчком для теоретической мысли, направив ее в то же время по вполне определенному руслу. Отныне именно Московская Русь представлялась тем гарантом, который обеспечивал сохранение православия в его чистоте и цельности. Государь московский становился законным обладателем всех прав и обязанностей византийского царя. Следовательно, он был теперь тем «царем православным», без которого лишилась бы своей основы вся религиозно обусловленная система древнерусского мировоззрения. Византийское учение о симфонии оказалось вполне применимым к московским условиям. Русская Церковь была единственной, сохранившей в чистоте сокровище православного учения, государь же был ее защитником и охранителем. И когда Иван IV (1533–1584) в 1547 г. официально принял царский титул, это было вполне последовательным шагом. Ведь и до того великие князья в московских письменных памятниках именовались царями[40]. Итак, концепция официальной церковной письменности и московской публицистики 2-й половины XV и начала XVI в. стала живой государственной и церковно-правовой реальностью: на московском престоле в качестве самодержца восседал единственный в мире православный царь[41].
Едва ли в русской истории можно найти другой такой период, когда бы проблема отношений между государством и Церковью столь же живо интересовала умы. В результате совершившейся тогда мыслительной работы была создана государственно-политическая концепция, просуществовавшая несколько столетий, которую не смогли до конца разрушить ни петровские реформы, ни последовавшая за ними европеизация. Ядро этой концепции — представление о будущем Московского государства, о «Москве — третьем Риме»[42] — теория по преимуществу отнюдь не политическая, а скорее религиозно-мессианская. В публицистике того времени Москва, последняя законная наследница «второго Рима», или Царьграда, рассматривалась не столько как политический центр с имперскими перспективами, сколько как хранительница истинного правоверия во всем мире — до скончания века. Эсхатологический характер древнерусского мировоззрения, в силу которого все земное рассматривалось с точки зрения его бренности, приводил к тому, что политическая сторона проблемы, т. е. земное, отодвигалась далеко на задний план. Особо подчеркиваем этот момент ввиду наличия других, необоснованных, интерпретаций идеи «Москва — третий Рим».
Как следствие идеи «третьего Рима»[43] возникла особая теория о православном царе. Последний выступает как «царь праведный», подчиняющийся только Божественной справедливости, «правде», пекущийся о сохранении и поддержании православной веры во всех ее формах и учреждениях, с ее церквами и монастырями. Царь управляет по воле Божией во имя спасения душ, во имя охранения своих подданных от телесных и душевных треволнений[44]. На основе этих предпосылок утверждались новые права царя в религиозной сфере. Со времени Ивана IV цари рассматривали вмешательство в церковные дела как исполнение своего долга по сохранению чистоты и неприкосновенности православной Церкви. Ни царь, ни церковная иерархия не усматривали в этом никакой «тирании» со стороны государственной власти. Правовая сторона дела совершенно не принималась во внимание. Никому не приходило в голову использовать отдельные случаи государственного вмешательства как прецеденты для построения системы «московской государственной церковности». Так, например, тот факт, что царь вручал новопоставленному митрополиту, а позднее — патриарху в церкви посох, ни в коей мере не означал инвеституры, т. е. не свидетельствовал о юридическом подчинении Церкви царю[45]. Это было символом того, что в Московской Руси государство и Церковь преследовали общую цель. Коль скоро абсолютная власть царя, ограниченная лишь волей Божией и ответственностью царя перед Богом[46], не закреплялась каким бы то ни было законом, то не существовало и определения царских прав по отношению к Церкви. Москва не знала норм римского права. Важнее, однако, другое — та своеобразная черта древнерусского мышления, которая предоставляла самой жизни переплавлять обязанности царя по отношению к Церкви в нормы права[47]. Так сложилась практика выдвижения царем кандидатур на замещение епископских и митрополичьих кафедр, равно как и патриаршего престола. Московские цари, начиная с Ивана IV, принимавшего деятельное участие в Стоглавом Соборе, стали по примеру византийских императоров своею волей созывать Поместные Соборы и утверждать их решения[48]. Когда исправление церковных книг по повелению патриарха Никона (1652–1667) привело к расколу старообрядчества, государство выступило в борьбе против раскольников в роли защитника правоверия[49]. Да и старообрядцы со своим челобитьем о восстановлении «старой веры» обратились именно к «царю православному», а не к патриарху Московскому[50].
Неясность правовых норм, а точнее говоря, отсутствие таковых привели в конце концов к трагическому столкновению патриарха Никона с царем Алексеем Михайловичем. Под влиянием только что переведенной в Москве Эпанагоги, требовавшей симфонии светской и духовной властей, Никон искал этой симфонии на Москве и, не находя ее, в пылу полемики стал даже высказывать притязания на приоритет духовной власти[51]. Процесс против Никона (заседания Cобора 1667 г.) разворачивался не в форме прения юридических сторон, а в форме чисто личного конфликта между царем и патриархом, погрязнув в пристрастиях и интригах[52].[ ]Победителем оказался царь благодаря дипломатической искушенности приглашенных в Москву и поддержавших его Восточных патриархов[53]. Такой исход можно было бы, конечно, рассматривать как подчинение Церкви государству. Но, оценивая дело по существу, нельзя не заметить, что государство, чувствовавшее себя уверенно в рамках старых традиционных отношений с Церковью и привычных представлений о правах царей, воздержалось от официальной формулировки своей позиции. Эту задачу царь поручил Восточным патриархам, которые заранее получили из Москвы весьма умело составленные вопросы без каких-либо конкретных данных о сути конфликта[54]. Ответ (Томос) патриархов частично опирался на Эпанагогу, хотя в своем возвеличении царской власти он выходил далеко за пределы теории о симфонии. Так, в Ответе (гл. 13) говорится, что патриарх не имеет права вмешиваться в государственные дела и даже вообще принимать в них какое-либо участие, если царь того не пожелает. В главе 5-й подчеркивается неограниченность царской власти, но размытость формулировок оставляет открытым вопрос, в какой именно мере она распространяется на Церковь. Поэтому официальный перевод Ответа на русский язык появился под заглавием: «Ответы четырех Вселенских патриархов на 25 вопросов, касающихся беспредельной власти царя и ограниченной власти патриарха»[55]. Как известно, самым тяжким обвинением, выдвинутым против Никона, было обвинение во вмешательстве в дела государства, якобы допущенное патриархом. Это же обвинение играло важную роль и впоследствии, например, во время создания Феофаном Прокоповичем «Духовного регламента». Обосновывая упразднение патриаршей власти, Феофан недвусмысленно ссылался на дело Никона. Однако подспудная цель боярских интриг против Никона заключалась вовсе не в том, чтобы получить от патриархов теоретическое определение царской и патриаршей власти в их взаимоотношении друг с другом. Решающими были соображения в высшей степени практического свойства, исходившие из сословных и экономических интересов боярства и служилых людей в окружении царя. Речь шла о вновь поднятом при Никоне вопросе об увеличении патриарших земель и связанных с этим новых привилегиях. Таким образом, и здесь можно заметить внутреннюю связь с позднейшей политикой Петра относительно церковного землевладения — политикой, которая отнюдь не была чем-то совершенно новым. Церковная юрисдикция, которой подлежали эти обширные территории, была невыгодна боярам, служилым людям и московскому чиновничеству, так как последние не могли рассчитывать на получение здесь поместий или на выигрыш потенциальной тяжбы на тех или иных здешних землях. В 1649 г. в Уложении (гл. 12, 13) вопрос о юрисдикции был решен в ущерб Церкви[56]. После ряда напрасных попыток протестовать против этого решения Никону удалось наконец в 1657 г. получить от царя Алексея Михайловича подтверждение права на собственные управление и суд на патриарших землях[57]. Решающим оказалось развитие личных отношений Никона с царем: Никон обладал таким авторитетом в глазах царя, что 23-летний Алексей Михайлович сам умолял его принять на себя патриаршество, дав обещание во всем следовать его советам. Немного спустя Никон, подобно патриарху Филарету, получил титул «великого государя и патриарха»[58]. В отсутствие царя во время войны с поляками и шведами (1656–1657) Никон по желанию Алексея Михайловича самодержавно управлял страной от имени государя. По своем возвращении царь, не без влияния бояр, пожелал освободиться от опеки Никона, но тот повел себя слишком неуступчиво. Летом 1658 г. между царем и патриархом произошел разрыв, приведший к суду над Никоном.
Мы остановились довольно подробно на этом конфликте между двумя властями по той причине, что не в последнюю очередь именно он послужил поводом для церковной реформы Петра. В конце XVII — начале XVIII в. столкновение между царем и патриархом было еще свежо в памяти. Возражая против предъявленных ему обвинений, Никон выдвинул учение «о двух властях», которое утверждало приоритет священства над царством и разрушало образ «православного царя» с его обязанностями и правами. В случае победы Никона в России восторжествовал бы клерикализм. Царь со своей стороны, хотя теоретически и не подвергал сомнению учение о Москве как «третьем Риме», на практике перестал им руководствоваться. Церковь попала в фактическое подчинение от государства, а это уже был шаг в направлении петровской реформы. Петр опасался появления второго Никона, что могло бы поставить под угрозу его планы преобразований в России. Петр знал также, что при патриархе Иоакиме (1674–1690) Церковь вернула себе часть земельных владений, потерянных ею при Никоне[59]. Это были те самые «замахи», забыть о которых Петр не мог и которые придавали в его глазах делу Никона вполне определенную окраску.
Подводя итог, следует сказать, что отношения между государственной и церковной властями в XVII в. складывались в полном соответствии с фактическим положением в стране и ни одна из многочисленных теорий XV–XVI вв. не оказала на них сколько-нибудь значительного влияния. Связанная с народом власть царя и традиционная (autochton) власть патриарха создавали конкретные предпосылки для диархии, которая при условии признания церковного авторитета во всех областях общественной жизни превращалась в симфонию. Не идеализируя этой симфонии, надо все же признать, что прежде, чем Петр ввел государственную церковность, Церковь никогда не деградировала до уровня государственного учреждения. При всех конфликтах обеих властей Церковь всегда стояла вне государственных институтов. Вмешательство государства в церковные дела и имевшее место в отдельные моменты подчинение Церкви царской воле в вопросах управления никогда не основывались на каких-либо правовых нормах, которые регулировали бы отношения между государством и Церковью. Церковь рассматривала эти случаи как неизбежное следствие греховности мира и человека. Мириться с таким положением вещей Церкви было тем легче, что ее древнехристианское эсхатологическое мировоззрение оставалось непоколебленным вплоть до петровской реформы. Поэтому Церковь не придавала первоочередного значения вопросам государственного, общественного и социального порядка, что на практике означало невмешательство в государственные дела и пассивную реакцию на действия государства в церковной сфере. Считалось, что важнее не столько улучшать условия земной жизни, сколько готовиться к жизни на небесах. Можно утверждать — и это станет ясным из последующего,— что Русская Церковь не утратила своей эсхатологической позиции даже в синодальный период.
При таком мировоззрении и таком восприятии истории нечего было бояться какого-либо активного сопротивления Церкви государственным реформам. Идея Никона о приоритете церковной власти над светской в смысле практического руководства земными делами со стороны Церкви не имела ни малейших шансов найти понимание у людей древнерусского склада с эсхатологически ориентированным сознанием. Тем не менее Петр опасался такой возможности, потому что недооценивал эсхатологически-литургического характера русской веры. Поэтому ему казалось недостаточным просто извлечь для себя выгоды из консерватизма этой веры, он счел нужным указать Церкви ее новое основание — на базе государственных правовых норм.

Б. Источники и литература по истории синодального периода

а) Уже сам характер источников по истории синодального периода доказывает, что Русская Церковь вступила в новый, отличающийся от прежнего период. Если до XVIII в. государственное законодательство в форме царских указов играло в церковной жизни второстепенную роль и осуществлялось по большей части по совету с главой Церкви — митрополитом или патриархом, то в синодальное время видим совсем иную картину. Правительство во все возрастающем количестве издает указы и законы по вопросам церковного управления без всякого предварительного согласования с церковным руководством. Указы эти касались не только центрального органа управления Церкви — Святейшего Синода, но и подчиненных ему ведомств и учреждений и всей жизни Церкви: епархиального управления, приходского духовенства, монастырей, духовных школ, пастырской работы, миссионерства и даже позиции Церкви по отношению к другим христиaнским исповеданиям или нехристианским религиям империи. Ввиду такого глубокого проникновения государственного законодательства в церковную жизнь при изучении синодального периода не обойтись без привлечения многочисленных актов законодательного характера из области светской истории.
Ниже (§ 6, 11) будет подробно показано, какие главные правовые источники, церковно-канонические и государственные, служили основой для деятельности церковной администрации — Святейшего Синода и епархиальных управлений во всех их ответвлениях. Здесь же мы ограничимся перечислением источников, которые необходимы для изучения синодального периода.
Источники официального характера: указы, законы, всевозможные постановления или распоряжения, составлявшие правовую основу церковного управления, содержатся в официальных сборниках и публикациях, изданных от имени правительства или Святейшего Синода. Епархиальные архиереи также издавали распоряжения, которые опирались на государственное законодательство или на указы Святейшего Синода.
Другую группу источников образуют такие памятники, которые хотя и не имеют официального характера, но, несмотря на это, не менее важны для истории синодального периода. Сюда относятся докладные записки, отчеты, письма, наконец, мемуары. Здесь следует обратить внимание на довольно обширный круг воспоминаний — не только представителей Церкви (епископов, священников, монахов и др.), но и светских лиц, которые либо сообщают о церковных событиях, либо высказывают свое мнение о различных обстоятельствах церковной жизни в России.
После смерти последнего патриарха Адриана (15 октября 1700 г.) и передачи Петром I управления Церковью в руки местоблюстителя патриаршего престола началась эпоха энергичного государственного законодательства, которое касалось почти всех сторон церковной жизни. Важнейшими юридическими документами являются правительственные указы, так как в то время в России еще не было Свода законов[60].[ ]Начиная с Петра I, источником законодательства становится воля императора. Следствием же возникновения государственной церковности явилось то, что и Церковь оказалась вовлечена в сферу этого законодательства. Императорские законы или постановления, издававшиеся в виде указов, уставов или даже манифестов,— как, например, манифест об учреждении Духовной коллегии, переименованной позднее в Святейший Синод,— являются актами первичного и наиважнейшего законодательства, составляя основополагающий материал по истории Русской Церкви от петровского времени до 1917 г. Существенным источником, особенно для периода с 1700 по 1825 г., являются указы, собранные в Полном собрании законов Российской империи. Наиболее значительные из них содержатся также в специальных собраниях актов, издававшихся Святейшим Синодом в XIX в.
Собрание воедино всех актов законодательного характера было начато лишь при Николае I и издано под заглавием: Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ). Собрание первое охватывает период от 1649 до 12 декабря 1825 г. (1 ПСЗ). Собрание второе (2 ПСЗ) посвящено времени от 13 декабря 1825 г. до 28 февраля 1881 г., а Собрание третье (3 ПСЗ) — от 1 февраля 1881 до 1913 г.[61]
При пользовании ПСЗ следует учитывать следующее: 1 ПСЗ, как сказано, включает большое количество указов, касающихся Церкви. Некоторые из них были потом включены в ПСПиР (см. ниже). Во 2 ПСЗ таких указов, напротив, значительно меньше. Здесь опубликованы лишь те указы, уставы и т. п., на которых требовалась подпись императора. То же самое относится и к 3 ПСЗ. Это объясняется тем, что к тому времени уже был издан Свод законов, в котором окончательно устанавливались многочисленные юридические нормы, так что при решении чисто административных вопросов отпала необходимость столь же часто прибегать к царским указам, как то было в XVIII в. Кроме того, в 1841 г. появился Устав духовных консисторий, который составил юридическую основу епархиального управления в течение всего последующего времени вплоть до 1917 г.
Указы и постановления Святейшего Синода, относившиеся к административным делам, публиковались в различных «Епархиальных ведомостях» или «Епархиальных известиях», а также в официальном отделе органа Святейшего Синода, который в 1875–1887 гг. выходил под названием «Церковный вестник», а в 1888–1917 гг.— «Церковные ведомости». Кроме того, некоторые предписания большого объема (например, уставы, инструкции и т. п.) издавались отдельно. К числу официальных материалов относятся также официальные отделы «Епархиальных ведомостей», где наряду с указами Святейшего Синода печатались также распоряжения местных епархиальных архиереев[62].
Еще одним источником является Свод законов Российской империи от 1832 г. Свод состоял из 15 томов, а с 1864 г., когда были опубликованы Судебные уставы,— из 16 томов. Из них самые важные для Церкви — тома 1, 9, 10, 12–14, хотя и во всех остальных томах есть законы, касающиеся церковного имущества, духовенства и др.[63]
Опубликованный в 1841 г. Устав духовных консисторий был переиздан в 1883 г. с незначительными изменениями. Устав — важнейший источник для изучения структуры епархиального управления[64].
Со времени Александра II стали появляться и другие документы законодательного характера, относящиеся к Церкви. Это прежде всего мнения, т. е. решения, Государственного Совета, выходившие за подписью императора. Они касались церковных дел отчасти на территории всей империи, отчасти же в ее отдельных областях (например, в Польше, Сибири и т. д.). Здесь затрагивались такие темы, как раскол, церковные имущества, сектантство и др. Эти мнения публиковались в официальных правительственных органах печати и затем рассылались в форме указов Святейшего Синода соответствующим инстанциям епархиального управления. Аналогичную роль играли решения и разъяснения Правительствующего Сената. Здесь рассматривались всевозможные вопросы из Свода законов, административных распоряжений министерств и т. д., которые были недостаточно ясно сформулированы и поэтому допускали различные толкования. Некоторые разъяснения Сената толкуют также различные статьи Устава духовных консисторий в связи с вновь изданными законами — по большей части это вопросы епархиального управления, которые не требовали вмешательства императора, например о церковных имуществах или пенсиях духовенству.
Вся полнота издаваемых государством законов, регулировавших жизнь Церкви, была недоступна в провинции, особенно для приходского духовенства. Между тем знакомство с законами было совершенно необходимо, так как незнание могло легко привести к конфликту с государством, пусть и невольному. Поэтому со 2-й половины XIX в. специалистами начали издаваться различные Разъяснения, Справочники, Руководства и т. п. В качестве справочников они также необходимы историку Церкви[65].
В 60-е гг. XIX в. при Святейшем Синоде была образована особая комиссия, занимавшаяся обработкой и изданием разнообразных документов из архива Святейшего Синода (см. § 6). В результате работы комиссии к 1916 г. вышли из печати два собрания, содержащие весьма ценный материал по истории как собственно Святейшего Синода, так и всех ответвлений церковного управления и церковной жизни в целом. Первое из них носит заглавие: Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания (ПСПиР). При пользовании или ссылках на документы из него рекомендуется иметь в виду, что оно состоит из пяти серий, о чем часто забывают при цитировании. Для периода 1721–1741 гг. Собрание выходило под вышеуказанным названием, эта первая серия к 1916 г. составляла уже десять томов. Содержание их таково: 1 (1721 г., т. е. все акты, относящиеся к учреждению Святейшего Синода), 2 (1722), 3 (1723), 4 (1724–1725), 5 (1725–1727), 6 (1727–1730), 7 (1730–1732), 8 (1733–1734), 9 (1735–1737) и 10 (1738–1741). Таким образом, это Собрание охватывает период вплоть до воцарения императрицы Елизаветы[66]. В конце XIX в., когда Архивная комиссия Святейшего Синода была расширена, были увеличены отпускаемые ей средства, привлечены лучшие специалисты, в целях стимулирования научных исследований было решено издавать документы одновременно различными сериями, каждая из которых охватывала период правления того или иного государя. Четыре тома ПСПиР, посвященные времени императрицы Елизаветы, имеют подзаголовок «Царствование императрицы Елизаветы Петровны» (ПСПиР, Е. П.): 1 (25 ноября 1741–1743), 2 (1744–1745), 3 (1746–1752) и 4 (1752–1762)[67]. Три тома об эпохе Екатерины II носят подзаголовок «Царствование императрицы Екатерины Второй» (ПСПиР, Е. II), а именно: 1 (1762–1772), 2 (1773–1783) и 3 (1784–1796)[68]. Документы, относящиеся ко времени Павла I (1796–1801), занимают один том под заголовком «Царствование императора Павла Первого» (ПСПиР, П. I)[69]. По правлению Александра I никакого собрания документов из архива Святейшего Синода до 1917 г. опубликовано не было, а о времени Николая I вышел всего один том (1825–1828) с подзаголовком «Царствование императора Николая Первого» (ПСПиР, Н. I)[70]. Кроме того, к периоду правления этого государя относятся «Материалы по истории Русской Церкви во время царствования императора Николая I», изданные историком священником М. Я. Морошкиным. Он дает здесь подробное описание деятельности Святейшего Синода и епархиальных архиереев, основываясь на их докладах Синоду; наряду с этим обсуждаются также многие другие вопросы, относящиеся к церковному управлению. Этот труд весьма важен, так как включает пространные выдержки из не опубликованных еще документов[71].
Одновременно с ПСПиР, где среди прочего перепечатаны указы Святейшего Синода по общему церковному управлению, Архивная комиссия начала публиковать собрание материалов под названием «Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода» (ОДДС). Это издание содержит описания разнообразных документов: отчетов епархиальных управлений и настоятелей монастырей, прошений отдельных лиц и т. д. Некоторые из этих документов часто приводятся почти полностью в приложениях. Если в ПСПиР включены главным образом материалы по истории высшего церковного управления, то в ОДДС — по истории церковной жизни вообще: о положении приходского духовенства, духовных училищ, монастырей и монашества, о религиозно-нравственном состоянии верующих и др. Собрание состоит из 22 томов, а именно: 1 (1542–1721), 2 (в 2 частях) (1722), 3–8 (1723–1728), 10–12 (1730–1732), 14–16 (1734–1736), 20 (1740), 26 (1746), 29 (1749), 31–32 (1751–1752), 34 (1754), 39 (1759) и 50 (1770); не хватает томов 9, 13, 17–19, 21–25, 27–28, 30, 33, 35–38, 40–49. Так как тома данного собрания, начиная с 3-го тома, распределены по годам, то это значит, что отсутствуют описания архива за 1729, 1733, 1737–1739, 1741–1745, 1747–1748, 1750, 1753, 1755–1758, 1760–1769 гг. и за период после 1770 г.[72]**
Кроме того, некоторые описания документов и рукописей из Синодального архива публиковались и вне этого издания[73].
Всеподданнейшие отчеты обер-прокурора Святейшего Синода, которые выпускались с 1836 по 1914 г. ежегодно или каждые два года, всегда делятся на две части. Первая часть содержит текст отчета, вторая — статистические таблицы, иллюстрирующие отдельные главы первой части. При этом статистические данные относятся по большей части к предыдущему году; в последних томах такого рода таблицы часто охватывают двухлетний период. Статистика не всегда полна, так как отчеты из отдельных епархий поступали порой с запозданием. Нередко эти лакуны обнаруживаются лишь после детального изучения, ибо специально не оговорены. Осторожность необходима и при работе с материалами первой части, потому что они, особенно во времена К. П. Победоносцева и В. К. Саблера, выдержаны сплошь и рядом в приподнятых «патриотических» тонах и приукрашивают положение дел. Отчеты за период обер-прокурорства графа Д. А. Толстого (1866–1880) более деловиты и менее красочны. Представлять свои отчеты властям в печатном виде начал в 1836 г. обер-прокурор Н. А. Протасов; однако они публиковались не полностью, а лишь в виде Извлечений из всеподданнейших отчетов за соответствующий год. Несмотря на сокращения, эти Извлечения во многих отношениях ценнее более поздних полных отчетов (насколько они полны, трудно сказать); некоторые данные за 1836–1861 гг. являются гораздо более подробными — например, данные о пострижениях в монастыри имеют рубрики не только о поле, но и о возрасте, и о социальном происхождении. За 1861–1865 гг. не было опубликовано ни Извлечений, ни Отчетов. С 1885 г. такого рода Извлечения всегда носят название Отчетов. Последний из них, за 1914 г., который из-за начала войны в статистическом отношении также неполон, вышел в 1916 г.[74]
Очень важный материал, собранный историками в 60-е гг., когда стали более доступны отдельные архивы, можно найти в различных монографиях. Здесь в соответствующих местах указаны и архивные шифры материалов. Назовем только некоторые издания как имеющие особое значение не только для отдельных моментов, но и для целых периодов церковной истории.
В первую очередь следует упомянуть документы из личного архива Московского митрополита Филарета Дроздова (1821–1867). Издатель этого чрезвычайно обширного собрания документов архиепископ Савва Тихомиров имел возможность добавить сюда также некоторые материалы из Синодального архива и даже из Архива Министерства иностранных дел. Эти последние документы, отчеты и письма из министерства, касаются отношений между Россией и Русской Церковью, с одной стороны, и православным Востоком и балканскими славянами — с другой, в 50-е и 60-е гг. XIX столетия. Они имеют особую ценность, поскольку нет никаких публикаций из Архива Министерства иностранных дел, которые освещали бы именно церковную политику русского правительства по отношению к Ближнему Востоку. Материалы из архива митрополита Филарета касаются почти всех сторон церковной жизни в течение целого полувека. Они не только важны для понимания взглядов Филарета Дроздова на отношения между государством и Церковью в его время, т. е. в правление Николая I, или для изучения различных аспектов церковного управления, состояния духовных учебных заведений и т. п., но и отражают положение Церкви и церковную политику в ту эпоху, когда правительство пыталось опереться на «господствующую» Церковь, одновременно так формируя эту опору, чтобы иметь возможность полностью управлять ею. Из своих докладных записок, проектов и писем Филарет Дроздов предстает и как выдающаяся личность эпохи государственной церковности, и еще более — как выдающийся богослов, канонист, церковный политик. И, даже не всегда разделяя его взгляды или одобряя его решения, историк не может не отдать должное его уму, одаренности и в то же время тонкому пониманию им положения Церкви. Многое вышедшее из-под пера митрополита Филарета более значительно, нежели иные официальные документы того времени. Личность Филарета выступает с еще большей яркостью, когда к этому собственно историческому материалу мы присовокупим его проповеди и речи, которые являются важным вкладом как в историю проповедничества, так и в богословскую науку и церковную культуру[75] (см. § 9).
На этих страницах невозможно перечислить все материалы документального характера, написанные многочисленными представителями церковной иерархии и приходского духовенства в городе и деревне, профессорами духовных академий и другими в форме ли докладных записок для официального употребления или конфиденциальных писем. Здесь историк находится за кулисами официальной церковной жизни России, и мы считали особенно важным как можно шире привлекать эти данные. В целом они почти не используются историками, несмотря на то что дают очень много для характеристики мнений в церковных кругах относительно церковной политики правительства, реформ или попыток реформ, отдельных, иногда очень важных, вопросов церковного управления, учебного дела и т. д. Ознакомление с этими материалами бросает новый свет на церковные события и заставляет вносить коррективы во многие оценки, указания на них даны либо в библиографии, либо в примечаниях[76]. Здесь же назовем только несколько трудов такого рода. Архиепископ Савва Тихомиров († 1896), бывший в течение нескольких десятилетий епархиальным архиереем, оставил дневник, который был опубликован лишь после его кончины в нескольких томах под заглавием «Хроника моей жизни». В «Хронике» не только отразилась позиция самого автора, в нее вошло также множество писем от епископов и других корреспондентов. Благодаря этому историк в изобилии найдет здесь самый достоверный материал, характеризующий взгляды и представления современников Саввы за 50-летний период — с 1850 по 1896 г. «Хроника» демонстрирует все разнообразие образа мыслей и мнений людей синодального времени[77]. Другим произведением подобного рода, хотя и не столь обширным, являются воспоминания архиепископа Никанора Бровковича († 1890). Они отличаются большой искренностью и тоже представляют собой чрезвычайно ценный источник, в особенности по истории епископата и ученого монашества[78].
Важный материал специально по истории сношений России и Русской Церкви с православными патриархами Востока в XIX столетии дает подробный дневник архимандрита, впоследствии епископа, Порфирия Успенского († 1885). В дневнике интересны не только факты, но и взгляды одного из представителей Русской Церкви, который многие годы провел на Ближнем Востоке и смог воочию ознакомиться с местными условиями и «неофициальным» отношением греков к России и Русской Церкви. Книга служит прекрасным дополнением к взглядам на этот предмет Филарета Дроздова. Тем самым дневник заслуживает внимания не только как источник по истории Русской Православной Церкви в частности, но и потому, что содержит данные о положении православной Церкви вообще[79].
Как вышеуказанные материалы, так и другие публикации, рассеянные по страницам журналов и посвященные либо частным вопросам церковной жизни, либо коротким отрезкам времени, относятся все к XIX в., и их содержание не выходит за пределы начала 90-х гг. По последним 25 годам синодального периода данных неофициального характера значительно меньше, и проследить не только за внешней стороной церковной жизни, но и за ее внутренним ходом труднее.
Из этого периода следует назвать прежде всего письма обер-прокурора (1880–1905) Святейшего Синода К. П. Победоносцева († 10 марта 1907 г.). Они относятся к царствованию Александра III (1881–1894), который и был их главным адресатом. Длительное дружеское знакомство этих двух людей, связывавшее их благодаря во многом общим взглядам еще задолго до 1881 г., придает письмам отпечаток особой доверительности. Они характеризуют как деятельного монарха, так и преданного ему министра. Дополнением может служить другое собрание писем К. П. Победоносцева, в которых специально рассматривается вопрос старообрядческого раскола в России. Но их необходимо привлекать и при изучении других сторон церковной жизни эпохи Победоносцева, так как в них ярко отразились его церковная политика в целом и его общее представление об управляемой им Церкви. В этом отношении важны и все прочие писания Победоносцева[80].
Есть еще одно собрание документов, которое позволяет, несмотря на свой официальный характер, заглянуть в самую глубь русской церковной жизни начала XX в. Это отзывы епархиальных архиереев, некоторых духовных консисторий и собраний низшего духовенства о готовившихся в 1905–1906 гг., но так и не осуществленных реформах в Русской Церкви. Своеобразный характер этих отзывов определялся специфической политической ситуацией того времени. Растерянность правительства, неразбериха в настроениях общества, расколотого на множество течений, и временное ограничение свободы слова — все это вместе не могло не сказаться на настроениях епископата и духовенства вообще, которое в течение почти двух столетий до этого вольно или невольно если и не молчало, то во всяком случае вело себя сдержанно. Впервые за весь синодальный период епископы и духовенство осмелились наконец высказать свое мнение в полной уверенности, что запланированная реформа действительно будет осуществлена. Высказывания представителей Церкви относились не только к короткому отрезку времени 1905–1906 гг.— многие отзывы дают важный материал для изучения предыдущего периода. Большой интерес представляют и выходившие в 1906–1907 гг. «Журналы и протоколы Предсоборного Присутствия», которые знакомят нас с основными чертами задуманной реформы[81]. В известном смысле аутентичным историческим материалом можно считать и многочисленные статьи из богословских журналов за 1905–1907 гг. Они отражают взгляды на положение Церкви, существовавшие среди иерархов, профессуры духовных академий и духовенства. Свойственные этим сочинениям откровенность высказываний, порой поразительная, и критичность показывают, что все эти круги не оставались равнодушными к реформе[82].
Среди опубликованных источников мы находим мало материалов по истории отдельных епархий. С начала 60-х гг. в епархиях начали выходить «Епархиальные ведомости», во многих епархиях были созданы церковно-археологические общества[83]. Однако как «Епархиальные ведомости», так и публикации церковно-археологических обществ мало затрагивали историю XVIII и XIX вв., но все же и в них наряду с указами Святейшего Синода и распоряжениями епархиальных архиереев изредка встречаются документы этого времени. «Епархиальные ведомости» содержат больше материала по истории проповедничества, так как в них печаталось много проповедей, созданных в интересующий нас период. Печатавшиеся здесь статьи по истории большей частью не являются строго научными. Их авторами были почти сплошь представители белого духовенства или учителя местных семинарий. В то же время появление таких работ свидетельствовало о том, что в далекой провинции интерес к науке и краеведению был весьма высок. В публикациях церковно-археологических обществ выходило много зачастую весьма ценных документов, относившихся, правда, главным образом ко времени до XVIII в. Эти публикации также нужно учитывать, хотя теперь они почти недоступны[84]. Следует упомянуть еще о «Трудах» или «Известиях архивных комиссий», существовавших во многих губерниях. Опубликованные в них материалы по истории Русской Церкви относятся опять-таки ко времени до XVIII столетия. Среди сотрудников этих архивных комиссий было много духовных лиц и учителей духовных семинарий[85].
Сказанным исчерпываются наиболее важные собрания первоисточников. Как говорилось, множество материалов небольшого объема разбросано по различным журналам, публиковавшим работы по политической истории России или истории ее духовной культуры. Среди этих журналов можно особо отметить «Чтения в императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете», где в отделе «Смесь» публиковалось много важных документов официального содержания, в том числе и по синодальному периоду[86].
б) В нижеследующем обзоре литературы упоминаются лишь те труды, предметом которых являются либо синодальный период в целом, либо достаточно длительные его отрезки и которые рассматривают церковную жизнь в ее совокупности. Монографии, посвященные исследованию специальных вопросов или отдельных событий этого времени, мы обсудим во 2-м томе.
В 1805 г. появилась «Краткая российская церковная история» митрополита Платона Левшина († 1812). Это произведение можно рассматривать как первую попытку научно-критического изложения истории Русской Церкви. Однако автор доводит его лишь до последних лет патриаршества, а в заключение 2-го тома прямо сказано, что о церковной реформе и позднейших событиях XVIII в. митрополит Платон писать вообще не собирался. Он роняет только одно краткое замечание, из которого становится очевидным его отрицательное отношение к петровской реформе: «Какие были причины упразднения патриаршества, оные объяснены в «Духовном регламенте», в испытание коих входить не должно»[87]. Несколько лет спустя, в 1807–1815 гг., в Москве вышла из печати «История российской иерархии», которая обычно считается произведением епископа Амвросия Орнатского, хотя главным ее составителем был епископ Евгений Болховитинов. В книге дан обзор церковной хронологии, содержатся некоторые документы, а также краткие описания епархий и монастырей. В ней много ошибок, так как авторы публиковали документы, не проверяя их. В 1-м томе (с. 19) лишь кратко упоминается, что по указу царя Петра был основан Святейший Правительствующий Синод, состоявший из епископов и прочих духовных лиц[88]. Только из чисто библиографических соображений назовем двухтомное сочинение епископа Иннокентия Смирнова «Начертание церковной истории от библейских времен до XVIII века»; отнести его к числу научных никак нельзя. Во 2-м томе автор кратко замечает, что после упразднения патриаршей власти управление Церковью «было вручено шести иерархам (!), или Святейшему Синоду. Причины уничтожения патриаршества смотри в «Духовном регламенте» (т. 2. C. 576). Иннокентий не потрудился даже правильно указать количество членов Синода[89].
В «Истории Российской Церкви» А. Н. Муравьева, появившейся в 1838 г., синодальному периоду посвящены лишь десять последних страниц. Из историков Церкви Муравьев первым кратко передает содержание «Духовного регламента», которое, по его утверждению, «было обсуждаемо на Соборе»; Святейший Синод он также называет «Собором», который был признан Вселенскими патриархами. Хотя при описании периода до XVIII в. Муравьев использовал много документов и грамот, в том числе и неопубликованных, его сочинение сильно отставало от тогдашнего научного уровня[90].
И только «История Русской Церкви» архиепископа Филарета Гумилевского заслуживает названия вполне научного труда, который из-за примененного автором критического метода пострадал от цензуры. Часть этого труда — о «синодальном управлении в 1721–1825 гг.» была выпущена сначала отдельно в 1848 г., а позднее составила 5-й том «Истории». Уже первое издание этой части доставило автору неприятности в Святейшем Синоде, вызванные тем, что архиепископ Филарет позволил себе упрекнуть составителя «Духовного регламента» Феофана Прокоповича в протестантских симпатиях. Филарет обещал изменить это высказывание во 2-м издании, что не помешало этому последнему пролежать почти 10 лет в отделе цензуры Святейшего Синода. Оно увидело свет лишь в 1859 г., когда цензура несколько смягчилась. Предвидя эти препятствия, Филарет во 2-м издании не стал касаться деятельности Святейшего Синода. Он отказался также от сколько-нибудь ответственных или критических высказываний о положении приходского духовенства и епископата, потому что и здесь историка подстерегало немало подводных камней. Само собой разумеется, что Филарет с его строго православными взглядами не одобрял мистических увлечений и идей «всеобщего христианства», распространившихся при Александре I. Поэтому и о них ему пришлось умолчать. Позднее, во 2-м томе своего «Обзора русской духовной литературы», вышедшего уже в 1862 г., Филарет очень резко отозвался об этих явлениях и критиковал Феофана Прокоповича. Подобно А. Н. Муравьеву, он называет Святейший Синод «правомочным постоянным пастырским Собором». Несмотря на многие пропуски и завуалированное изложение, «История Русской Церкви» Филарета Гумилевского сохраняет свое значение хотя бы потому, что она явилась первым шагом в изучении истории синодального периода[91].
Пятый том труда Филарета Гумилевского, рассматривающий синодальный период до 1825 г., оставался некоторое время единственным сочинением на эту тему и послужил основой для ряда кратких общих обзоров истории Русской Церкви, составленных в 60–70-е гг. в качестве школьных учебников. Но их нельзя считать научными исследованиями[92].
На развитие исследований по истории синодального периода в 60-е гг. XIX в. оказали влияние два факта. Во-первых, в 30–40-х гг. Археографической комиссией были изданы собрания документов, которые содержали много материалов по истории Русской Церкви и которые смог использовать для своей работы, например, архиепископ Филарет Гумилевский; но относились они только ко времени до конца XVII в. Большое количество документов эпохи Петра I оставалось еще не изданным. Во-вторых, полемика между западниками и славянофилами, в центре внимания которой оказалось значение исторического перелома, начатого в России петровскими реформами, породила интерес как к самой реформе, так и к ее последствиям. Привнесение в полемику вокруг реформ религиозного момента, а именно вопроса о влиянии православия и церковной жизни на мировоззрение и нравы Московской Руси, привело к тому, что был поставлен и вопрос о значении этого момента для истории России вообще. Все это требовало знаний по истории Церкви как допетровского времени, так и после начала XVIII в. И вот в конце 50-х гг. совсем еще юная русская историческая наука совершает в известном смысле рискованный прыжок: без детального научно-критического исследования допетровской эпохи она приступает к изучению XVIII в., положившего начало реформам[93]. В такой ситуации, когда с особой силой стали проявляться любознательность и интерес к науке, в 1858–1864 гг. вышла широко задуманная, но не законченная работа Н. Г. Устрялова (1805–1870) «История царствования Петра I» (1858–1864). Пусть это скорее биография царя-реформатора, чем история его времени, написанная к тому же в определенном смысле с «официальных» позиций, все же «История» представляет собой первый шаг к лучшему пониманию петровской эпохи. Хотя Устрялов и не смог довести изложение до установления государственной церковности, он тем не менее коснулся различных аспектов конфликта между Московской и петровской Россией. На пользу исследованию послужил и тот факт, что Устрялову было разрешено пользоваться архивами. В приложении он опубликовал много документов, некоторые из них освещают и положение Церкви[94]. Несколько лет спустя, в 1868 г., вышла наконец и первая научно-критическая монография, принадлежавшая перу молодого профессора Петербургской Духовной Академии И. А. Чистовича (1828–1893), «Феофан Прокопович и его время». Как видно уже из заглавия, автор хотел дать больше, нежели просто жизнеописание Феофана. Чистович — первый, кто смог в полной мере использовать обширный материал из недоступных до того времени архивов. Его работа заложила краеугольный камень в исследовании синодального периода. Автор не только подчеркивает решающее значение деятельности Феофана, но и вникает в церковно-политическую атмосферу того времени, в борьбу старомосковской партии с Феофаном и петровскими преобразованиями. И пусть сегодня, спустя 90 лет, у Чистовича можно найти некоторые ошибочные или поспешные суждения, его работу следует признать все же большим достижением. Многие его выводы остаются непоколебленными до сих пор, и историк синодального периода должен иметь эту монографию всегда под рукой[95]. Работа Чистовича дает представление о начале синодального времени: она доведена примерно до начала 40-х гг. XVIII в.
Попытку дать более широкую картину синодального периода находим в «Руководстве по русской церковной истории» профессора Казанской Духовной Академии П. В. Знаменского (1836–1910). Здесь идет речь не только о деятельности Святейшего Синода, но также о епархиальном управлении, о религиозной жизни народа, о положении духовенства, о миссионерстве среди нехристианского населения империи и т. д. Первое издание книги появилось в 1870 г. В нем история синодального периода доведена лишь до конца царствования Елизаветы († 25 декабря 1761 г.). Книга написана в свободной повествовательной манере, хотя автор вовсе не стремился к упрощению. Это вполне самостоятельный труд: распределение материала, анализ исторических обстоятельств, показ взаимосвязей между различными явлениями и процессами в жизни Церкви, характеристика отношений между государством и Церковью — все это, а также научно-историческая оценка этих фактов обнаруживают талант автора. То, что ему был хорошо известен исторический материал исследуемой эпохи, видно и на примере других его специальных исследований, посвященных 2-й половине XVIII в., которые публиковались ранее, а затем и в 70-е гг. в журнале Казанской Духовной Академии «Православный собеседник». В последующих изданиях (1876, 1880, 1886, 1888) Знаменский пополнил свое «Руководство», доведя его в конце концов до эпохи Александра II (1855–1881). Исследование охватывает все области церковной жизни, факты и выводы поданы четко; автора интересует как история церковных учреждений, так и внутренняя жизнь Церкви, ее отражение в религиозно-нравственном состоянии народа, деятельность раскольников и сект. Знаменский подчеркивает историческое значение церковной реформы Петра I, которая, как он полагает, в лице Святейшего Синода с его отношением к государственной власти создала внешнее управление Церковью, ставшее частью общегосударственной администрации. Кроме того, Знаменский является автором двух работ, представляющих собой всестороннее исследование церковной жизни двух эпох в истории Русской Церкви,— «Чтений из истории Русской Церкви за царствование Екатерины II» и «Чтений из истории Русской Церкви за время царствования Александра I». Они дополняют «Руководство», причем главным образом благодаря приведенным в них источникам, от цитирования которых в «Руководстве» автор был вынужден отказаться; как и «Руководство», это не популярные работы, а самостоятельные научные исследования. В 1896 г. Знаменский переработал «Руководство» в «Учебное пособие по истории Русской Церкви», которое впоследствии стало учебником для духовных семинарий и даже академий (2-е издание — в 1904 г., 3-е — в 1912 г.). Кроме того, Знаменскому принадлежат несколько монографий о различных периодах истории, написанных с научно-критической точки зрения и по сей день необходимых для ученых[96].
Систематическое, но сухое по сравнению с работами Знаменского изложение истории синодального периода дает А. П. Доброклонский (1856–1937) в 4-й части (вышла в 1893 г.) своего «Руководства по истории Русской Церкви». Воспитанник Московской Духовной Академии и ученик Е. Е. Голубинского (1834–1912), Доброклонский был значительно осторожнее своего учителя. В первых трех частях своего «Руководства», охватывающих период до XVIII в., он следовал по большей части двенадцатитомной «Истории Русской Церкви» митрополита Макария Булгакова, а не критическому пафосу исследований Голубинского. Свою историю синодального периода, доведенную до начала 80-х гг. XIX в., Доброклонский строит на воспроизведении документального материала, не углубляясь ни в критику эпохи или ее последствий для церковной жизни, ни в их оценку. Автор очень точен при ссылках на источники (это качество он унаследовал от Голубинского), что дает читателю возможность проверить его выводы. Несмотря на отсутствие критики, которое объясняется конечно же тем, что работа писалась в эпоху Победоносцева, «Руководство» Доброклонского нельзя считать официозом, так как многие его характеристики вполне самостоятельны. Этот труд может быть очень полезен благодаря систематическому и методологически удачному расположению материала[97].
На рубеже XIX и XX столетий были опубликованы две работы чиновника канцелярии обер-прокурора С. Г. Рункевича (1867–?), который усердно занимался изучением истории Русской Церкви. Сперва вышла его «История Русской Церкви под управлением Святейшего Синода». Т. 1: «Учреждение и первоначальное устройство Святейшего Правительствующего Синода: 1721–1725». СПб., 1900. Эта работа — типичный пример официозного произведения и одновременно попытка защитить тезис, будто Святейший Синод является учреждением, которое нельзя ставить в один ряд с государственными учреждениями или сравнивать с ними. Несмотря на такое неясное определение, Рункевич не рискнул назвать Святейший Синод чисто церковным учреждением. Хотя в распоряжении автора находились все, даже закрытые, документы Синодального архива, он ограничился главным образом рассмотрением внутренней организации Святейшего Синода, что, конечно, также может представлять интерес для историка, и уклонился от описания деятельности Святейшего Синода в эпоху Петра I. Лишь походя коснулся он истории начала церковной реформы и «Духовного регламента», так же как и его содержания. Намерен ли был Рункевич рассмотреть эти вопросы в следующем томе, неизвестно. По-видимому, резкая критика рецензентов отбила у него охоту продолжать свой труд. Год спустя Рункевич опубликовал другое свое произведение — «Русская Церковь в XIX веке», которое также носит печать официозности, а порой и «патриотизма», свойственного автору, но очень полезно в качестве введения. Сам автор называет свое сочинение «историческими набросками» и дает в нем многочисленные указания на источники и литературу. Работа удачно систематизирована — не без влияния Доброклонского, и в ней отражены практически все стороны церковной жизни[98].
Собственно работы Рункевича были последней попыткой систематического изложения истории всего синодального периода или достаточно больших его отрезков[99].
Здесь будет уместным назвать еще несколько больших монографий, в которых исследуются хотя и специальные вопросы истории синодального периода, зато на протяжении длительного времени. В этом отношении сохраняет свою ценность весьма полезная работа Н. П. Розанова (1809–1883). По окончании Московской семинарии он очень долго, с 1835 по 1863 г., был служащим, а потом секретарем Московской духовной консистории. Интересуясь исторической наукой, он имел возможность ознакомиться с делопроизводством консистории и ее архивом. В 1869–1871 гг. появилось его трехтомное (в 5 книгах) сочинение под названием «История Московского епархиального управления со времени учреждения Святейшего Синода: 1721–1821». В этой работе главное внимание уделено структуре управления и подробно представлены все его составляющие — консистория, городское и сельское духовенство и т. д. Ввиду того что методы управления в течение XVIII столетия были в сущности везде одни и те же, различаясь разве что в зависимости от личного характера и темперамента того или иного епископа, труд Розанова дает яркую картину положения дел почти во всех епархиях. Заслугой автора является и то, что он использовал такие источники, которые либо все еще погребены в недрах архивов, либо (что еще вероятнее) теперь вообще потеряны для науки[100].
К чрезвычайно важной проблеме истории Церкви и культуры обратился профессор Казанской Духовной Академии К. В. Харлампович († после 1922 г.), намереваясь посвятить ей пространное исследование. К сожалению, в свет вышел только 1-й том этого сочинения под заглавием «Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь» (Казань, 1914, более 900 с.). На 1-ю половину XVIII в. приходится интенсивный приток в Москву и другие великорусские епархии монахов и епископов (реже — белого духовенства) с Украины, особенно выпускников Киевской коллегии (с 1701 г.— Киевской Духовной Академии). Петр I и его преемники (вплоть до Екатерины II), испытывая нужду в людях образованных, всячески способствовали росту их влияния. Харлампович подверг кропотливому изучению этот процесс, начиная с середины XVII в., тщательно рассмотрев все сферы деятельности названных лиц: школьное дело, управление монастырями, епархиальное управление, проповедничество, миссионерство, и попытался дать ответ на вопрос, каким образом, когда и в какой мере их деятельность оказывала отрицательное или положительное влияние на церковную жизнь. Эта книга может служить также справочником, потому что автор сумел по архивным данным проследить биографии всех этих людей. Она дает очень хорошее представление практически о всех сторонах церковной жизни до 1762 г. и особенно ценна для историка тем, что, будучи создана незадолго до 1917 г., являет собой последнее слово русской церковной науки, исправляя целый ряд прежних ошибочных суждений.
Не менее важна обширная монография профессора Петербургской Духовной Академии Б. Ф. Титлинова (†?, вероятно, после 1925 г.) «Гавриил Петров, митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский: Его жизнь и деятельность в связи с церковными делами того времени» (Пг., 1916). Опираясь на биографию этого выдающегося человека времени Екатерины II, деятельность которого была чрезвычайно разносторонней, автор исследовал положение Церкви при Екатерине и нарисовал общую картину эпохи. Историк не только использовал по сути дела все, что было напечатано на эту тему, но и привлек обширные архивные материалы. Это позволило ему изменить взгляд науки на многие предметы[101].
Если Титлинов нарисовал историю того времени, когда созданная Петром государственная церковность стала прочной системой отношений между государством и Церковью, то профессор Варшавского университета П. В. Верховской († после 1920 г.) дал доказательную и, по-видимому, окончательную оценку причин и характера петровской государственной церковности. Его глубокую работу «Учреждение Духовной коллегии и «Духовный регламент» (Ростов-на-Дону, 1916) можно рассматривать как последнее слово на эту важную тему. Всякий, кто собирается заняться историей синодального периода, должен начать с тщательного изучения труда Верховского[102].
В заключение необходимо упомянуть еще о сочинении известного русского историка Церкви Е. Е. Голубинского (1834–1912). Его «История Русской Церкви» доведена лишь до 1563 г. Но в бурные 1905–1906 гг., когда так много спорили о необходимости кардинальной церковной реформы, престарелый и уже слепой ученый изложил и свое мнение на этот счет, высказав походя также несколько интересных суждений о синодальном периоде. Они заслуживают внимания, хотя Голубинский и не занимался историей этого времени[103].
Обзор литературы был бы неполон без работ русских специалистов по государственному и церковному праву, которые касаются главным образом двух важных проблем. Во-первых, они содержат оценки принципиальных моментов в отношениях между государством и Церковью после учреждения Святейшего Синода в сравнении с эпохой Московской Руси. Во-вторых, они пытаются разъяснить эти проблемы с точки зрения канонического права православной Церкви[104].
Среди публикаций, дающих систематическое изложение истории синодального времени и опубликованных за пределами России, самостоятельных исследований нет. Причиной тому, по нашему мнению, является прежде всего незнание русского языка, закрывающее доступ к источникам и прочей литературе. Сказалось также и то обстоятельство, что Восточная Церковь вообще, и Русская Церковь в частности, не вызывала интереса нигде, кроме России. Нередки были случаи, когда некритически принимались и тиражировались поспешные и легковесные взгляды на эту часть христианского мира. Православие считалось чем-то омертвелым, косным и даже нехристианским[105]. Несколько обзоров, совсем кратких и притом несамостоятельных, давали искаженное представление о развитии Русской Церкви в синодальный период[106]. Только в последние 20–30 лет можно отметить определенный рост интереса к восточному христианству, который проявляется в первую очередь в обращении к русским источникам и русской литературе, а затем — в появлении ряда специальных исследований, вполне заслуживающих внимания. Подробнее скажем о них ниже, во 2-м томе, здесь же коснемся только сочинений более общего характера. Несмотря на то что работа американского историка Дж. С. Кэртиса «Church and State in Russia. The last years of the Empire: 1900–1917» (New York, 1940) имеет в виду лишь краткой промежуток и не освещает в должной мере все стороны церковной жизни, она все же очень полезна для изучения последних лет интересующей нас эпохи.
Более значительное место в историографии о синодальном периоде занимает обширный труд католического историка Церкви, члена ордена иезуитов А. М. Амманна «Abriß der ostslawischen Kirchengeschichte» (Wien, 1950). Здесь отводится много места истории Русской Церкви и синодальный период изложен также достаточно обстоятельно. Автор концентрирует свое внимание главным образом на внешней истории Церкви, вопросы ее внутренней структуры и внутренней жизни отодвинуты на второй план, что может привести читателя к поспешным и неточным выводам. Несмотря на это, книга представляет интерес для истории данного периода, и особенно истории Русской Церкви. Ее достоинством является то, что написана она на основе подлинных источников и разнообразной русской литературы, сведения о которых (и это нужно отметить) весьма подробны.
Вдумчивым и благожелательным отношением к судьбам Церкви в России отличается работа Р. А. Клостерманна «Probleme der Ostkirche: Untersuchungen zum Wesen und zur Geschichte der griechisch-orthodoxen Kirche» (Göteborg, 1955). Хотя автор и не дает общего систематического представления о синодальном периоде, в его книге подробно рассмотрены многие важные явления этого времени: проповедь, миссионерская деятельность, секты, религиозная философия в России и др. Многочисленная библиография делает это исследование еще более ценным[107].
в) Если при изучении истории России до XVIII столетия многие события в области государственной политики можно ясно понять только с учетом событий церковных и господствовавших тогда религиозных взглядов, то историк Церкви, обратившийся к периоду, открывающемуся царствованием Петра Великого, т. е. периоду после установления государственной церковности, способен составить себе правильное суждение о многих или даже почти о всех процессах и явлениях церковной жизни России, лишь глубоко вникнув в гражданскую ее историю. Преобразования Петра вызвали огромные перемены в социальном, политическом и культурном развитии империи, но многие элементы старого уклада уцелели. Исследователь должен принимать во внимание и их, хотя на первый взгляд они, казалось бы, не имеют ничего общего с историей Церкви. Часто бывает недостаточно изучить только общие исследования и приходится обращаться к специальным работам.
Здесь нельзя обойти молчанием и разнообразную вспомогательную литературу. Очень полезны могут быть различного рода русские словари и энциклопедии. Ценный справочный материал содержится зачастую и в зарубежных энциклопедиях[108].
Что касается картографических материалов, то здесь предпочтительнее старые издания — до 1917 г. Они немногочисленны, но все же очень облегчают работу. При обращении к новым, вышедшим уже в СССР, атласам у неискушенного читателя могут возникнуть трудности из-за изменений в названиях населенных пунктов и в территориальном делении прежней Российской империи[109].

Примечания

[1] По вопросу периодизации истории Русской Церкви см: Голубинский. История. 1. 1. Введение; Доброклонский. Руководство. 3. Введение; Smolitsch, в: Kyrios. 5 (1940/1941).

[2] О структуре управления в эпоху патриаршества см. таблицу 2.

[3] См. § 19.

[4] Для общей ориентации в истории России XVIII–XX вв. см. указанные в библиографии (Общ. лит. б) сочинения Платонова, Шмурло, Корнилова, Довнар-Запольского, Пушкарева, Ковалевского.

[5] Военно-статистический сборник. 4. С. 20–23, ср. с. 912; кроме того: Латкин. Учебник. С. 118–119 и Nolde.

[6] За год 1881: Русский календарь на 1912 год, изд. А. Суворин. СПб., 1912. С. 83, ср. с. 91–108. При Александре III был занят Мерв в Туркестане, при Николае II после русско-японской войны 1904–1905 гг. Россия потеряла половину острова Сахалин. В 1914 г. территория России составляла 19 948 815 кв. верст (Азиатская Россия. 1. С. 39; 1 кв. верста = 1,13802 кв. км).

[7] При Петре I Россия приобрела Лифляндию, Эстляндию, часть Карелии и южной Финляндии. При Екатерине II после первого раздела Польши 1772 г. добавились северные и восточные области Белоруссии, по второму разделу Польши 1793 г.— остальная часть Белоруссии и юго-западные русские земли (Западная Украина); наконец, в 1795 г.— Курляндия и часть Литвы. В 1809 г. Александр I занял всю Финляндию, а в 1815 г. Россия получила часть Польши (герцогство Варшавское) под названием «Царство Польское». В 1815 г. Россия вернула Австрии Галицию. На этом территориальное распространение России на запад закончилось (Военно-статистический сборник. 4. С. 20–23).

[8] Стремление продвинуться на юг проявилось в попытках Петра I завоевать крепость Азов (1695–1698), а затем в походе 1711 г. При Екатерине II после двух войн с Турцией Россия получила всю степную область вплоть до побережья Черного моря, полуостров Крым и часть территории на Северном Кавказе. При Александре I Россия приобрела в 1812 г. Бессарабию (Военно-статистич. сборник. Там же; Nolde. 2. С. 5–52; 53–258, 259–300).

[9] Продвижение на восток и юго-восток началось походом Петра I на Персию и на Северный Кавказ. При Екатерине II Грузия оказалась фактически (1783), а при Павле I, после упразднения в Грузии царской власти (1801), уже окончательно под русским владычеством. Кавказ был окончательно завоеван при Александре II (1864). В Сибири по договору с Китаем в 1858 г. государственная граница была установлена по реке Амур; благодаря приобретению Уссурийского края граница отодвинулась к Охотскому морю. В 1867 г. Россия продала территорию Аляски Соединенным Штатам Северной Америки. У Японии она обменяла половину Сахалина на Курильские острова (1875). В Средней Азии Россия завоевала Туркестан (1865), Коканд (1876) и сделала вассальными государствами Хиву (1873) и Бухару (1873); в 1885–1887 гг. были присоединены сначала Мерв, затем Памир. По Портсмутскому договору Россия потеряла южную часть Сахалина (Военно-статистический сборник. Там же; Nolde. 2. С. 331–364, 364–388; Шмурло. С. 394, 427 и след., 502 и след., 540).

[10] Военно-статистический сборник. 4. С. 50, 94–97, 100–104, 912; Россия (1900). С. 75; БЭ. 16. С. 452; Русский календарь на 1912 г. С. 123; Менделеев (1922). С. 41, 48 и след.; Янсон (1878).

[11] Менделеев. Ук. соч. С. 20, 48.

[12] Россия (1900). С. 76; в БЭ. 16. С. 492 указано 128 248 147, с поправкой — 128 991 693 человека; Русский календарь на 1903 год. С. 123: 128 967 694 человека.

[13] Русский календарь на 1912 год. С. 84, 91–108; Пушкарев. Россия в XIX веке (1956). С. 432 (согласно Статистическому ежегоднику. СПб., 1914. С. 99).

[14] Военно-статистический сборник. 4. С. 119.

[15] На 1858 г.: там же. С. 10–104, ср. с. 94–97; на 1870 г.: Россия (1900). С. 86; на 1897 г.: БЭ. 16. С. 456 и след. и приложение; на 1910 г.: Русский календарь на 1912 год. С. 86 и след.; Милюков. Очерки. 2. 1 (1931). С. 154 и след. Об «аутентичных данных» в отчетах обер-прокурора Святейшего Синода ср. мнение Е. Е. Голубинского: О реформе в быте Русской Церкви, в: Чтения. 1913. 3. С. 93.

[16] Отчет обер-прокурора... за 1911–1912 год (1913). С. 148.

[17] Уложение 1649 г., введение в: ПСЗ. 1. № 1 или другие издания.

[18] См.: Smolitsch. S. 238–286 (библиография).

[19] См. об этом: Ключевский. Курс русской истории. 3. Гл. 55–56; Вальденберг; Каптерев; Smolitsch. Гл. 5.

[20] Об этом подробнее ниже во 2 томе, а также: Smolitsch. Гл. 11 и Флоровский. Пути. С. 63–67; Карташов А. Смысл старообрядчества, в: Сборник в честь П. Б. Струве. Прага, 1925.

[21] К вопросу о западных влияниях см.: Ключевский. Курс русской истории. Гл. 53; Милюков. Очерки.

[21а] По вопросу о социальных отношениях до петровских реформ можно указать на интересную статью И. И. Дитятина «Когда и почему возникла рознь в России между командующими классами и народом», в: Русс. м. 1881. № 11; 1882. № 3.

[22] См.: Платонов. Лекции. С. 459 и след.; Ключевский. Курс. Гл. 3.

[23] Шмурло. С. 291, ср. с. 296; Платонов. Лекции. С. 506–512.

[24] Платонов. Лекции. С. 634; Шмурло. С. 360; Владимирский-Буданов. Обзор. С. 222 и след.; Семевский В. Крестьяне в царствование Екатерины II. 1. СПб., 1885; он же. Крестьянский вопрос; Engelmann J.; Ключевский, в: Русс. м. 1885. № 8–10.

[25] ПСЗ. 5. № 2789; 10. № 8836; 15. № 11444; 22. № 16187; Романович-Славатинский В. Е. Дворянство в России; Корф С. А. Дворянство и его сословное управление за столетие, 1762–1855 гг. СПб., 1906; Платонов. Лекции. С. 504 и след., 632 и след.; Шмурло. С. 360 и след.; Пушкарев. Россия в XIX веке. С. 50 и след. В 1859 г. число помещичьих крестьян составляло 10 960 000 ревизских душ; казенных крестьян по ревизии 1835 г. насчитывалось 8,5 млн душ мужского пола (там же. С. 62, 73). Относительно освобождения крестьян 19 февраля 1861 г. см.: 2 ПСЗ. 36. № 35657.

[26] Этот вопрос подробно рассматривается во 2 томе.

[27] Еще до официального принятия царского титула в 1547 г. московские великие князья нередко именовались «царями»: АИ. 1. № 112 (1501 г.), 294 (1534 г.); ПСРЛ. 6. С. 225–230; 8. С. 207–213; 12. С. 203 (1480 г., «Послание на Угру» Вассиана Рыло); 25. С. 259 (1437 г.), 312 (1477 г.).

[28] Платонов. Лекции. С. 156, 189, 190; ср.: Ключевский. Курс. 2. Гл. 25–26; Любавский. Древняя русская история до конца XVI в. 3-е изд. М., 1918. С. 210–220, 221–233; Ключевский. Боярская дума. Гл. 12 (в изд. 1909 г.— с. 244 и след.).

[29] Подробно об этом см.: Вальденберг; ср.: Smolitsch. Гл. 5 (библиография), а также: Milasch. S. 600–710.

[30] О Кормчей книге см.: Павлов А. Первоначальный славянорусский Номоканон. Каз., 1869. С. 76; В. Бенешевич. Древнеславянская Кормчая XIV титулов. СПб., 1905. С. 795; Herman. De fontibus. P. 23 и след. О византийском государственном законодательстве в отношении Церкви см.: Milasch. S. 52, 125, 192 и след., 690 и след.; Ostrogorskij G. Geschichte des byzantinischen Reiches. München, 1940. S 17, 47 и др.; Pfandmüller G. Die kirchliche Gesetzgebung Justinians. 1902; Alivisatos H. Die kirchliche Gesetzgebung des Kaisers Justinian. Berlin, 1913.

[31] Острогорский Г. Отношение Церкви и государства в Византии, в: Seminarium Kondakovianum. 4 (1931). С. 121–134.

[32] Острогорский. Ук. соч. С. 121; В. Сокольский (О характере и значении Эпанагоги, в: Византийский временник. 1 (1894). С. 17–54) утверждает, что Эпанагога имела значение памятника государственного права (с. 41). По Ф. Дёльгеру (Dölger F. Byzanz. München, 1952. S. 97), Эпанагога никогда не была официально утверждена императорами.

[33] А. В. Карташов (Kartašev A. Die Entstehung der kaiserlichen Synodalgewalt unter Konstantin d. Gr., ihre theologische Begründung und ihre kirchliche Rezeption, в: Kirche und Kosmos. Orthodoxes und Evangelisches Christentum. Studienheft № 2. Witten; Ruhr, 1950. S. 145) замечает по этому поводу: «Эта философия двуединства, включенная в распространенную на всем Востоке Синтагму Матфея Властаря (XIV в.), осталась общепризнанной и с большим или меньшим успехом пустила корни также в славянских дочерних Церквах как средневековья, так и нового времени». Перевод Эпанагоги на церковнославянский язык был выполнен в Москве лишь во время патриарха Никона, но Эпанагога входила также в Синтагму Властаря (1335) и благодаря этому была известна в славянском переводе в Москве еще до XVII в.: Milasch. S. 188 и след., 193 и след.

[34] Götz L. K. Staat und Kirche in Altrußland: Kiever Periode. 988–1240. Berlin, 1908; Philipp W. Ansätze zum geschichtlichen und politischen Denken im Kiever Rußland. Breslau, 1940; Шахматов М. В. Опыты по истории древнерусских политических идей. Прага, 1927. Т. 1.

[35] Макарий. 8. С. 346; Th. Ziegler. Die Union des Konzils von Florenz in der russischen Kirche. Würzburg, 1938 (библ.); Шпаков А. Церковь и государство в их взаимных отношениях в Московском государстве от Флорентийской унии до учреждения патриаршества. 1: Княжение Василия Темного. К., 1904. С. 84 и след.; Ammann. Abriß. S. 138 и след.

[36] О значении для Московской Руси завоевания Константинополя турками см.: Ostrogorskij. Geschichte. S. 411; Smolitsch. S. 123.

[37] АИ. 1. № 43.

[38] АИ. 1. № 61.

[39] К вопросу об отношениях московских великих князей к татарской Золотой орде: Spuler B. Die Goldene Horde. Die Mongolen in Rußland. Leipzig, 1943. О влиянии татарского ига на Церковь см.: Приселков М. Ханские ярлыки Русским митрополитам. Пг., 1916.

[40] См. прим. 27. Характерным для политической атмосферы при Иване III было торжественное венчание князя Дмитрия, внука Ивана III, в 1498 г. именно царем, а не великим князем (СГГД. 2. № 25).

[41] См., например, Хронограф 1512 года, в: ПСРЛ. 22. 1. С. 208; или послание митрополита Макария Ивану IV, в: АИ. 1. № 160; ср. ДАИ. 1. № 25 и 40; Smolitsch. S. 129–135. О возникновении титула «самодержец-автократор» см.: Острогорскиj Г. Автократор и самодржац: Прилог за историja владачке титулатуре у Византиjy и у jyжных словена. Додаток: Титула самодржца у Русиjy, в: Глас Српске краšевске академиje. 2. № 84. Београд, 1935. С. 95–187.

[42] Мы не вдаемся здесь в подробную характеристику религиозно-миссионерского учения монаха Филофея о «Москве — третьем Риме», см. об этом: Малинин В. Старец Елеазарова монастыря Филофей. 1901; Schaeder H. (1929) (библ.). 2-е изд. 1957; Smolitsch. S. 130 и след.; Medlin W. K. (1952).

[43] См.: Вальденберг; Сокольский В. (1902); Савва В. (1901): Соловьев А. В. (1927); Beck (1954); Stupperich (1949); Дьяконов (1889); Smolitsch. S. 125 и след.

[44] Этот момент особенно выделяется в посланиях о ереси жидовствующих, см.: Smolitsch. S. 126. Anm. 3.

[45] См. чин поставления митрополита середины XV в. (ААЭ. 1. № 375 и РИБ. 7. № 52, где он датирован 1423 г.) или «Чин возведения на патриарший престол» патриарха Адриана от 22 августа 1690 г. (ПСЗ. 3. № 1381). Особенно отчетливо это проявляется в чине поставления патриарха Филарета от 22 июня 1619 г. («Чин наречения и поставления по изволению государя царя»: СГГД. 3. № 45. С. 187, 189).

[46] См., например, послание митрополита Макария царю Ивану IV от 13/20 июля 1552 г. в: АИ. 1. № 160. С. 292; ср. сводку исторических материалов в кн.: Philipp W. Ivan Peresvetov und seine Schriften zur Erneuerung des Moskauer Reiches. Königsberg i. Pr., 1935. Особенно с. 52–61.

[47] Латкин. Ук. соч. С. 249, ср.: Ключевский. Курс. 4 (1910). С. 227; Владимирский-Буданов. Ук. соч. С. 143 и след.

[48] См. «царские вопросы» в изданиях Стоглава (Smolitsch. S. 18); а также: Вальденберг; Каптерев Н. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. 1. 2-е изд. (1912). 2. С. 82, 62; он же. Царь и церковные Московские Соборы XVI и XVII столетий, в: БВ. 1906. 3.

[49] Каптерев. Патриарх Никон; Smolitsch. S. 365 и след.

[50] Smolitsch. S. 376. «Челобитье о вере», в: Материалы для истории русского раскола. 2. № 14, 30, 31, 43, 45.

[51] Мнение патриарха Никона об Уложении, в: Зап. Отд. русск. и слав. археологии. 2 (1861), ср.: Макарий. 12. С. 227 и след. См. вышеприведенную работу Каптерева, особенно т. 2, а кроме того: Зызыкин М. Патриарх Никон; много материалов для характеристики Никона и его писаний содержится в кн.: Palmer W. The Patriarch and the Tzar. 7 v. London, 1871–1876. Прочую литературу см.: Smolitsch. S. 362 и след.

[52] Роль боярских интриг в конфликте между царем и патриархом признают многие исследователи, см. особенно: Зызыкин. 3. С. 25 и след.; Флоровский. С. 66.

[53] В заседаниях Собора принимали участие патриархи Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский.

[54] Патриаршие ответы (так наз. «свитки») см. в: СГГД. 4. № 27 (по-гречески и по-русски); Гиббенет. 2. С. 669–697 (перевод неточен); ср.: Макарий. 12. С. 472 и след.; Зызыкин. 3. С. 86 и след.

[55] СГГД. 4. № 27. С. 84–117, ср.: Макарий. 12. С. 492 и след.; Вальденберг. С. 392 и след.

[56] СГГД. 4. № 71 (1652 г.) и ААЭ. 3. № 164, ср.: Smolitsch. S. 244, 287.

[57] ПСЗ. 1. № 201; аналогичную жалованную грамоту Никон получил уже в 1651 г., когда он был поставлен митрополитом Новгородским (ААЭ. 4. № 50).

[58] О разных случаях именования Никона «великим государем» см.: Макарий. 12. С. 230 и след. Ярким свидетельством «симфонии» обеих властей могут служить, например, слова царя Михаила (1621) о том, что он и его отец, великий государь, похожи друг на друга, святейший патриарх Филарет и их царское величество нераздельны (Сергеевич. Русские юридические древности. 2. СПб., 1900. С. 560). Впрочем, надо иметь в виду, что патриарх Филарет был отцом царя Михаила в самом прямом смысле этого слова.

[59] ААЭ. 4. № 204; ПСЗ. 1. № 412; Макарий. 12. С. 754–757; Вальденберг. С. 396, ср.: Smolitsch. S. 245.

[60] Уложение царя Алексея Михайловича 1649 г. нельзя рассматривать как кодекс законов, хотя оно и представляет собой свод ранее изданных законов. Уложение лишь неполностью отражает сумму тех правовых норм, относящихся к государственному управлению и жизни народа. В нем отсутствуют очень важные части государственного и частного права. Там, например, нет основных законов и законов о высших органах государственного управления, а также о местном управлении. В части частного права отсутствует право семейное и наследственное. Основой последнего в Московской Руси являлись церковные (канонические) установления. Отсутствие общего свода законов не восполнялось и дополнительными законами, изданными между 1649 и 1700 гг. Не появилось новое уложение или свод законов, несмотря на некоторые попытки, и в XVIII в. Уложение см. в: ПСЗ. 1. № 1, а также некоторые более поздние издания, особенно Соборное Уложение царя Алексея Михайловича 1649 г., в: Памятники русского права / Изд. К. А. Софроненко. Т. 6. М., 1957 (хорошее издание с указанием многочисленной литературы об Уложении в целом и об отдельных его разделах, а также комментариями). О XVIII столетии см.: Латкин В. Н. Законодательные комиссии в XVIII веке. 1. СПб., 1887.

[61] Собрание 1 ПСЗ состоит из 45 томов. В томах 1–40 собраны императорские и сенатские указы, указы Святейшего Синода, различные уставы, инструкции и прочие акты законодательного характера. Том 41 содержит хронологический указатель, том 42 (в 2-х частях) — алфавитный указатель. Том 43 ( 2 части) и том 44 (также в 2-х полутомах) содержат «Книгу штатов» — важнейший материал о субсидиях, отпускавшихся государством Церкви. В томе 45 находится «Книга тарифов» — материал главным образом по истории экономического развития государства. Собрание 2 ПСЗ состоит из 55 томов, включая указатели. 3 ПСЗ представлено 33 томами (последний, 33-й том, за 1913 год вышел в 1916 г. и, насколько нам известно, это завершающий том всего Собрания законов); здесь хронологические указатели приложены к каждому тому. См.: Вернадский Г. В. Очерк истории права Русского государства XVIII–XIX вв. (период империи). Прага, 1924. Мы цитируем это собрание по номерам томов и документов.

[62] «Церковный вестник» в 1875–1887 гг. был журналом, издававшимся Петербургской Духовной Академией, в котором Святейший Синод публиковал свои указы, циркуляры и другие распоряжения. С 1888 г. Святейший Синод получил свой собственный журнал, выходивший два раза в месяц, который назывался «Церковные ведомости» и был разделен на две части: в первой печатались официальные документы, вторая часть носила заглавие «Прибавления», где публиковались различные материалы: проповеди епископов и священников, некрологи, хроники и статьи пастырского и церковно-исторического содержания, иногда научного, но чаще популярного характера. Эта часть журнала также весьма важна для нас. «Епархиальные ведомости» выпускались во всех епархиях.

[63] Вернадский. Ук. соч. С. 160 и след.

[64] Об Уставе духовных консисторий см. § 6 и 11.

[65] См. библиографию к отдельным параграфам; важнейшие труды: Барсов, Булгаков, Чижевский, Ивановский, Калашников, Малиновский, Нечаев, Проволович.

[66] СПб., 1869–1911.

[67] СПб., 1889–1912.

[68] СПб.—Пг., 1910–1915.

[69] Пг., 1915.

[70] Пг., 1915.

[71] Материалы по истории Русской Церкви за время царствования императора Николая I, в: Сборник. 113. 1 и 2.

[72] СПб., 1869–1914.

[73] Описание рукописей архива Святейшего Синода / Изд. А. И. Никольский и А. И. Соболевский. Т. 1, 2. Ч. 1 и 2. СПб., 1904, 1906, 1910; Дела Комиссии духовных училищ, 1808–1839. СПб., 1910; Описание архива Александро-Невской лавры за время царствования имп. Петра Великого. СПб., 1903–1911. 2 т.

[74] Зачастую отчеты составлялись сразу за два года: 1888–1889, 1890–1891, 1892–1893, 1894–1895, 1896–1897, 1903–1904, 1905–1907, 1908–1909, 1911–1912. По периоду 1840–1891 гг. есть очень полезная книга И. Преображенского «Отечественная Церковь по статистическим данным, 1840–1891 гг.» СПб., 1897, где приложены статистические данные отчетов по различным отраслям церковного управления, что дает весьма наглядную картину; см. также: Herman A. De fontibus (1936).

[75] См. библиографию в списке литературы под рубрикой «Филарет Дроздов», где указаны важнейшие собрания.

[76] Много писем публиковалось в первую очередь в следующих журналах: Прав. об., Прав. соб., БВ, Русс. ст., Русс. арх., ТКДА, Христ. чт., Чтения и др.; здесь же и многие документы официального характера. Записки иностранцев, посещавших Россию во времена Петра I или проведших в ней долгое время, с высказываниями о церковной реформе Петра или ее оценками, рассматриваются во введении к книге П. В. Верховского «Учреждение Духовной коллегии и Духовный регламент». 1 (1906). С. III–XVI, см. т. 2 настоящего труда, где речь идет об историографии Русской Церкви.

[77] Савва. Хроника (см. библиогр.).

[78] Никанор (см. библиогр.).

[79] Порфирий Успенский (см. библиогр.).

[80] Победоносцев (см. библиогр.).

[81] Отзывы и Журналы см. в библиографии. Из 4-х томов Отзывов были сделаны сводки по отдельным темам, изданные под названием «Сводки отзывов преосвященных по вопросу церковной реформы». СПб., 1906.

[82] Эта литература будет специально обсуждаться во 2 томе, в параграфе, посвященном планам реформы 1905–1906 гг.

[83] С начала 60-х гг. до 1900 г. было основано 17 церковно-археологических комитетов; между 1900 и 1914 г. к ним добавились еще 40 (Библиографическая летопись. 1. СПб., 1914. С. 133; Отчет... за 1911–1912 год. С. 220 и след.).

[84] «Епархиальные ведомости» представляют главным образом исторический материал из архивов консисторий или из частных собраний, касающийся, прежде всего, истории соответствующей епархии. См.: ПБЭ. 5. Стб. 451–454.

[85] Важные публикации встречаются в «Известиях» архивных комиссий Новгорода, Владимира, Вятки, Рязани, Твери. Общество Нестора летописца при Киевском университете публиковало в своем серийном издании «Чтения в Обществе Нестора летописца» материал по истории украинских епархий. Общество истории, археологии и этнографии при Казанском университете выпускало очень ценные собрания актовых источников и ряд монографий по церковной истории Поволжья.

[86] Все духовные академии имели свои собственные журналы: Петербургская — «Христианское чтение» (1821–1917); Киевская — «Труды Киевской Духовной Академии» (1860–1917); Московская — «Прибавления к Творениям святых отец» (1843–1891) и «Богословский вестник» (1892–1917; в 1918 г. появилась только тетрадь 1); Казанская — «Православный собеседник» (1855–1917, в 1918 г. — лишь тетрадь 1). Все эти журналы печатали научные статьи, часто очень большого объема. При этом в Христ. чт. встречаем главным образом церковно-исторические исследования, в БВ — богословские сочинения, а в Прав. соб. — статьи по истории миссионерской деятельности среди инородцев Поволжья. Киевские «Труды» содержат много монографий о епископах украинских епархий, а также по истории Киевской Духовной Академии. Московский журнал «Православное обозрение» (1860–1891), частное издание протоиерея П. А. Преображенского, интересовался в особенности вопросами, связанными с деятельностью и жизнью приходского духовенства; много места уделялось здесь истории Восточной Церкви в целом, в первую очередь — в православных славянских странах; разделы «Хроника» и «Церковные известия» содержат много важных фактов. Основанное белым духовенством в Москве Общество любителей духовного просвещения имело свой собственный журнал — «Чтения в Обществе любителей духовного просвещения» (М., 1863–1916). Здесь, наряду со всевозможными сочинениями не всегда научного характера, имеется большой материал по истории проповедничества, а также много собраний писем. Харьковская духовная семинария издавала журнал «Вера и разум» (1889–1917), где обсуждались главным образом вопросы богословско-философского и апологетического характера. Истории сектантства были посвящены «Миссионерский сборник» (Рязань, 1890 и след.) и «Миссионерское обозрение» (СПб.—Пг., 1896–1916). О других многочисленных журналах религиозно-этического содержания будет сказано ниже, когда во 2 томе пойдет речь об истории пастырской деятельности. О журналах см.: ПБЭ. 5. Стб. 605–610; Лисовский Н. Библиография русской периодической печати 1703–1900 гг. Пг., 1915; Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. Варшава, 1928.

[87] О труде Платона Левшина см.: Соловьев С. М. Писатели русской истории XVIII века, в кн.: Сочинения (б. г.) и в: Архив историко-юридических сведений, изд. Калачевым. 2. 1 (1855); Голубев С. Т. Начало систематической обработки русской церковной истории, в: Киев. унив. изв. 1885. № 4; Карташов, в: Христ. чт. 1903. № 6.

[88] О Евгении Болховитинове см.: Абрамович Д. И. Памяти митрополита Евгения Болховитинова, в: Исторический архив. 1 (СПб., 1919). С. 190–223 (библиогр.); История российской иерархии. Т. 1 (М., 1807), 2 (1810), 3 (1812), 4 (1814), 5–6 (1815).

[89] Об Иннокентии Смирнове см.: Лебедев А. П. Два пионера церковно-исторической науки у нас, в: БВ. 1907. № 5. С. 122–152; Карташов. Ук. соч. Митрополит Евгений Болховитинов, который сам допускал немало ошибок в своих сочинениях (У Троицы в Академии. М., 1914. С. 320), очень резко критиковал сочинение Иннокентия: Письма, в: Русс. арх. 1889. № 7. С. 148; и наоборот, Филарет Дроздов отзывался о труде Иннокентия весьма положительно (Собр. мнений. 1. С. 352).

[90] История Российской Церкви. СПб., 1838. 2-е изд.— 1840, 1845; английский перевод: Mouravieff. History of the Russian Church. London, 1852; немецкий перевод: Murawiew. Geschichte der russichen Kirche. Karlsruhe, 1857.

[91] О Филарете Гумилевском см.: Карташов. Ук. соч.; Глубоковский. С. 44 и след. Филарет. История Русской Церкви, пятый период. М. 1848. 5-е изд.— 1884, 6-е изд.— 1894; Филарет. Обзор русской духовной литературы (2 т. 1859. 3-е изд.— 1884) дает также много библиографического материала за 1700–1863 гг., хотя небезошибочного и, к сожалению, неполного. См. также: РБС. С. 80 и след. О других сочинениях Филарета будет сказано во 2 томе, когда пойдет речь о русской богословской науке.

[92] Добронравин К. (впоследствии Псковский епископ Гермоген). Очерк истории Русской Церкви от начала христианства в России до настоящего времени. СПб., 1863 (430 с., кратко касается эпохи Николая I); Денисов И. Очерк истори Русской Церкви. СПб., 1874; Лавров А. (впоследствии архиепископ Литовский). Очерк истории Русской Церкви. М., 1880. 5-е изд.— 1902 (263 с.); Малицкий В. А. (преподаватель Тульской семинарии). Руководство по истории Русской Церкви. 1 (988–1589). Тула, 1888; 2 (1589–1700). М., 1889; 3 (синодальный период). М., 1889.

[93] О развитии русской историографии в XIX в. см.: Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М., 1941.

[94] История царствования Петра I. 1–3 (СПб., 1858); 4. 1–2 (СПб., 1863), 5 (не вышел); 6 (СПб., 1859); тома 1–4 охватывают период до 1706 г., т. 6 (царевич Алексей Петрович) — до 1718 г. В каждом томе имеется дополнение, где приведены документы, касающиеся в том числе истории Церкви; 2-я часть 4 тома содержит только документы.

[95] Феофан Прокопович и его время. СПб., 1868, в: Сборник статей, читанных в Отделении русского языка и словесности имп. Академии наук. Т. 5. См. пространные рецензии на работу Чистовича: Пекарский П. П., в: 34-е присуждение премий П. Н. Демидова. СПб., 1868. С. 117–143 (еще на основе рукописи); он же, в: Отчет о 10-м присуждении наград графа Уварова. СПб., 1868. С. 13–35; Сухомлинов М. И., в: ЖМНП. 1869. Ч. 142. С. 257–305; Пыпин А., в ВЕ. 1869. 3. С. 791–818; ср.: Карташов, в Христ. чт. 1903. № 7. С. 86 и след.

[96] О «Руководстве» см.: Верховской. 1. С. XCI. Чтения из истории Русской Церкви за время царствования Екатерины II, в Прав. соб. 1875. № 2, 3, 4, 9; Чтения из истории Русской Церкви за время царствования Александра I, в Прав. соб. 1885 и отдельной книгой: Казань, 1885. Монографии: а) Приходское духовенство в России со времен реформы Петра Великого. Казань, 1873 (сначала вышло в Прав. соб., 1871–1872); б) Духовные школы в России до реформы 1808 года. Казань, 1881; в) История Казанской Духовной Академии за первый (дореформенный) период ее существования (1842–1870). 3 т. Казань, 1891–1892.

[97] Руководство по истории Русской Церкви. 1 (Рязань, 1886), 2 (М., 1886), 3 (М., 1889), 4 (М., 1893); 2-е изд. Т. 1–2. Рязань, 1889.

[98] Русская Церковь в XIX веке, в: История христианской Церкви в XIX веке / Изд. А. П. Лопухин. Т. 2. СПб., 1901. О рецензиях см. § 4, прим. 31.

[99] Здесь следует заметить, что существуют также два литографических курса лекций: 1) Николаевский И. Лекции по русской церковной истории. СПб., 1896 (читаны в Петербургской Духовной Академии) и 2) Титлинов Б. Лекции по истории Русской Церкви, читанные в С.-Петербургской Духовной Академии в 1913–1914 гг. СПб., 1914 — оба они были мне недоступны. Сочинения Г. Макарова «Русская Церковь в эпоху торгового капитализма». М., 1930 и Н. М. Никольского «История Русской Церкви». М., 1931, изд-во «Атеист», не имеют научного значения, являясь типичной антирелигиозной пропагандой.

[100] Москва, 1869–1871.

[101] Титлинов Б. В. Гавриил Петров, митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский (род. 1730, † 1801). Его жизнь и деятельность в связи с церковными делами того времени. СПб., 1916 (Труды Петербургской Духовной Академии. 5).

[102] Верховской П. В. Учреждение Духовной коллегии и «Духовный регламент». 2 т. Ростов-на-Дону, 1916 (2-й том содержит тексты всех документов, относящихся к церковной реформе Петра).

[103] Голубинский Е. Е. О реформе в быте Русской Церкви, в: Чтения. 1913. 3.

[104] См. библиографию к § 5: Градовский, Бердников, Горчаков, Суворов, Романович-Славатинский, Казанский, Лазаревский.

[105] См. подборку подобных суждений в кн.: Benz E. Die Ostkirche im Lichte der protestantischen Geschichtsschreibung von der Reformаtion bis zur Gegenwart. München, 1952. Позиция католических историков и теологов была противоречива. С одной стороны, они писали бесчисленное количество книг по вопросу об унии, предложения о которой делались постоянно, но вместе с тем в католической литературе можно было встретить резкие выпады против Восточной Церкви. «Ни католики, ни протестанты Запада не уважают воззрений Восточной Церкви. Они все уже устарели, они уже не играют никакой роли. Их даже не критикуют, потому что они попросту никого не интересуют... Они представляют собой жизнь без духа... Они отмерли и отжили» (Prince Max von Sachsen. Vorlesungen über die orientalischer Kirchenfrage. Freiburg in der Schweiz, 1907. S. 60, 56). Правда, впоследствии этот автор смягчил свой приговор. Другое суждение такого рода: «Характерными чертами внутренней религиозной жизни православия являются, бесспорно, застой, оцепенение, упадок... При своей никчемности, бессилии, глухоте и косности Восточная Церковь старательно стремится ограничиваться старыми национальными границами, но даже и здесь она не способна оживить верующих силою слова Божия и повести их к ревностной, деятельной христианской жизни» (Lübeck K. Die christlichen Kirchen des Orients. Kempten, 1911. S. 174, 190). Это лишь две цитаты из этого сочинения, которые легко можно было бы умножить. Сходные мысли найдем и в кн.: Grivec F. Pravoslavje. Laibach, 1918. S. 139 (на словенском языке). Еще в 1926 г. член ордена иезуитов Мукерманн писал: «Если трезво спросить себя, что может нам предложить богословие Востока, то мы окажемся в некотором смущении. Разделить восторги по поводу восточного христианства мы никак не можем» (Fr. Muckermann S. J. Vom östlichen Christentum, в: Theologische Revue. 1926. № 6. S. 201). Мы не касаемся здесь работ, написанных под влиянием польской католической литературы, которая возлагает вину за политику русского правительства в Польше в том числе и на Русскую Церковь. Речь об этом еще пойдет во 2 томе, когда будет рассматриваться позиция Русской Церкви по отношению к католицизму.

[106] См. в библиогр.: Boissard (здесь о синодальном периоде лишь несколько страниц: 1. Р. 218–235; 2. Р. 332–364, 510–517); Bonwetsch. S. 70–84; Brian-Chaninov (только обзор); в работе Dalton’a изложены только наблюдения автора о 60–80 гг. XIX в.; Dearmer (популярное изложение); Fortescue (к сожалению, очень кратко, но неплохо); Cordillo (сочинение полезно и снабжено библиографией); труд Heard’a был для меня недоступен; Kattenbusch посвящает истории Русской Церкви после 1700 г. лишь с. 190–193, интересуясь больше сектантством и старообрядчеством (с. 234–245; 542–552; здесь и в других главах он касается также истории Русской Церкви, однако его утверждения часто весьма ошибочны). 3 том Leroy-Beaulieu также не является научным трудом, хотя в нем и есть интересные наблюдения, которые, конечно, нельзя обобщать. Напротив, работа A. Palmieri «La Chiesa Russa. Le sue odierne condizione, il suo riformismo dottrinale» (Firenze, 1908) является основательным исследованием, базирующимся на знании русских источников; к сожалению, автор рассматривает лишь очень короткий период времени — начало ХХ в.; он сосредоточивает внимание на реформаторских планах того времени и на деятельности Предсоборного Присутствия, но часто обращается и к более ранним событиям. Эта книга очень полезна при изучени истории Русской Церкви начала ХХ в. Сочинение Pinkerton’a, возникшее в связи с контактами между англиканской и Русской Церковью, также не является научным трудом. Описание синодального периода у H. J. Reynburn’a (с. 170–284) не самостоятельно, это лишь весьма общий обзор, построенный по периодам правления русских императоров, в то время как совершенно упускается из виду внутренняя жизнь Церкви. Интереса со стороны историка заслуживают работы католика H. J. Schmitt’a, рассматривающие главным образом положение Святейшего Синода как высшего церковного управления по отношению к государственной власти; автор исследует также канонические основы церковного устройства в России и вообще в православной Церкви. У A. P. Stanley (London, 1908. Р. 272–402) мы находим тоже очень краткое и общее изложение. R. Stupperich на нескольких страницах дает краткий обзор синодального периода. Ученый варнавит C. Tondini (1876) исследует «Духовный регламент» и отношения между государством и Церковью после церковной реформы Петра I (с. 23–134), касается положения Церкви в Греческом королевстве (с. 174–178) и православной Церкви на Востоке (с. 178–184); остальные главы посвящены вопросу об унии. Автор основывается на аутентичных русских источниках и его сочинение заслуживает внимания, ибо формулирует позицию католической науки. Работа Тондини вышла и в английском переводе: The Pope of Rome and the Popes of the Oriental Orthodox Church. London, 1871. Кроме того, ему принадлежит небольшая работа: L’avenir de l’Eglise russe. Paris, 1874. V. Vilinsky дает не историю Русской Церкви, а ее критику, и многие утверждения автора очень субъективны. Краткие очерки истории Русской Церкви предлагают: а) W. Zaikyn (с. 90–115; резюме на немецком — с. 167–172). Автор пытается дать своего рода справочник о развитии всех сторон церковной жизни. Здесь, как и в других главах книги, которые посвящены Восточной Церкви вообще, Заикин старается наметить периодизацию истории православной Восточной Церкви и касается также некоторых историософских проблем. Работа эта интересна и ценна еще тем, что автор строит свое изложение на основе хорошего знания источников и литературы, которая им здесь приведена. б) Для историка может быть интересна и работа украинца Лотоцкого, также хорошо владеющего источниками и историографией. Автор обращается к проблеме автокефальности в истории Восточной Церкви и обсуждает ее применительно к Русской Церкви, приводя важнейшие труды по этому вопросу. Три последние исследователя получили образование в рамках русской научно-богословской школы. Недавно появилась еще одна работа: Benz E. Geist und Leben der Ostkirche. Hamburg, 1957; здесь в разных главах затрагивается история Русской Церкви синодального периода.

[107] Избранные сочинения этого рода приведены в библиографии (Общ. лит. б). Ввиду слишком разросшегося библиографического списка мы отказались от учета работ по частным вопросам.

[108] Некоторые из таких энциклопедий и словарей названы в списке сокращений.

[109] К сожалению, пока нет специальных карт или атласов, могущих служить пособием при изучении истории Русской Церкви. Заслуживает упоминания большая серия «Россия» (см. Общ. лит. в), где имеются очень хорошие карты отдельных областей России. Профессор Казанской Духовной Академии И. М. Покровский выпустил добротное и в обсуждаемой связи очень полезное сочинение (см. библиографию), которое, увы, осталось неоконченным; не вышли и обещанные приложения карт. 2-й том (1913) посвящен XVIII столетию и дает историю территориального развития отдельных епархий; эта работа необходима и в других случаях. Карты отдельных епархий имеются в ПБЭ




*  После издания манифеста от 17 апреля 1905 г. «Об укреплении основ веротерпимости» старообрядцы были уравнены в правах с чадами Русской Православной Церкви и потому в 1912 г. не имели необходимости «выдавать себя за православных». Количество же сектантов не превышало 1 млн человек.— Ред.
**  Было издано 30 томов «Описания». К названным следует добавить: т. 9 (1729). СПб., 1913; 17 (1737). СПб., б. г.; 18 (1738). СПб., 1915; 21 (1741). СПб., 1913; 22 (1742). СПб., 1914; 23 (1743). СПб., 1911; 28 (1748). СПб., 1916.— Ред
 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова