В советской России было не так уж мало верующих интеллектуалов. Верующие астрономы, музыканты, врачи, биологи, физики — гуманитариев было поменьше, гуманитарии более жёстко контролировались. Их было не очень много, но они были. В Москве они ходили в основном в три храма: Николы в Кузнецах, на Нежданова и в Илью Обыденного. Были они и в Питере. Честные люди, хорошие специалисты. Общего у них было то, что они скрывали свою веру. Иногда буквально, как геолог Глеб Каледа, который был священником, но знала только семья. Вот на этом фоне особенно и выделялся отец Александр Мень — он был намеренно публичен. Не шепотком на ушко коллеге, что Бог есть, а во весь голос.
Среда этих неслышных верующих была в целом довольно симпатичная, не агрессивная. Однако, в силу неслышности и самозадавленности она была беззащитна перед некоторыми искушениями. Например, перед антисемитизмом. Маркёрами антисемитизма могут служить имена Лосева и Флоренского (Розанов, как ни странно, в меньшей степени, он был уж очень явный антисемит и к тому же он обладал огромным талантом, самоценным, а Лосев и Флоренский были вполне дутые фигуры). На этом фоне отец Александр Мень опять выделялся. Он мог бы слиться со средой, достаточно было бы пару шуток в адрес евреев и его бы приняли, как приняли Ардова. Не слился. По той же причине евреи-интеллектуалы достаточно вынужденно ехали именно к Меню. Антисемитизм и сопутствующее ему антизападничество (не путать со славянофильством и «деревенщинизмом») их вежливо просили удалиться. Почти без слов. Лёгкие, но ощутимые сигналы.
При этом как раз тихие, неслышные верующие интеллигенты, возможно, не были антисемитами нимало, но их неслышность и тихость делала их частью «среды».