Слабости Геродота это не слабости историка, а слабости обывателя. Как определить обывателя? Возможно, как человека, который постоянно тревожится о еде.
В одном японском научно-фантастическом рассказе был изображён мир, в которой у бездомного всё есть — квартира, пусть и в заброшенном доме, телевизор, компьютер, автомобиль, подобранные на свалке города сверхизобилия. Но достать пожрать — большая проблема.
Обывательская психология подозрительно относиться ко всему, что может ввести в чрезмерный расход (затронуть сбережения) без очевидной выгоды. К Богу, к женщинам. Наверное, к спорту, который Геродота абсолютно не интересует, что для грека эпохи всевозможных «игр» прямо фантастика. Это не агностицизм и не скепсис, это самое что ни на есть мещанское благоразумие.
Геродот не поехал бы искать Трою, не поверил бы, что она была, как не верили Шлиману историки XIX века.
Более принципиально, возможно, что Геродот не толерантен, а всего лишь терпим. Толерантность отличается от терпимости как собака от волка. Происхождение общее, а поведение не очень. Казалось бы, он провозглашает великий принцип мультикультурализма:
«Если бы предоставить всем народам на свете выбирать самые лучшие из всех обычаи и нравы, то каждый народ, внимательно рассмотрев их, выбрал бы свои собственные. Так, каждый народ убежден, что его собственные обычаи и образ жизни некоторым образом наилучшие. Поэтому как может здравомыслящий человек издеваться над подобными вещами!»
В качестве примера Геродот приводит греков, которые ни за что не стали бы есть умерших родителей, и индусов, которые сочли бы кощунственным не съесть умершего отца, а предать его сожжению. «Обычай — царь всего». Опять самодержавие! Центр тяжести вне человека. Кем родился, тем и пригодился. Вот — терпимость. Толерантность же есть уважение не к традиции, а к человеку.
Замечательный примерчик. У Геродота — как и в греческой литературе той эпохи — мотив людоедства это прямо навязчивая идея. Тебя зовут на пир, подают вкуснейшее мясо, а потом объявляют, что ты скушал собственного маленького сына. Ничего не напоминает? Конечно, это не самый распространённый сюжет иконописи, но он таки есть — чаша, а в ней ребёнок, символ реальности причащения живому Христу. Живому, воскресшему, не мёртвому. Но изображено-то что?
Того же рода юмор, только ещё сращенный с мизогинией, из рода загадок: зачем вавилоняне, прежде, чем поднять восстание против персов, задушили всех женщин? Чтобы не тратить на них еду во время грядущей осады.
Логично, что одна из самых едких шуток Геродота (а Геродот ценил именно едкие шутки — убегающий в панике придворный, на вопрос: «Что ж ты бросаешь семью?» показывает на свой пенис и говорит: «Сохраню пенис, так будет и новая жена, и дети!» К нашим дням это редуцировалось до показывания среднего пальца) — про распятого. 522 год до рождества Христова, распинают Поликрата, дочь которого имела видение: папу моет Зевс и умащает Гелиос. Ну да, когда распятого поливает дождь — это Зевс его из душа поливает, когда под жарким солнцем распятый потеет — тело несчастного блестит, словно его намазали оливковым маслом.
Становится понятнее другая перекличка: Поликрат бросает в море перстень, но рыбак вылавливает рыбу, проглотившую перстень, и приносит царю, Иисус посылает рыбака — Петра — поймать рыбу, у которой монета в брюхе, и эту монету отдают как подать царю (Мф 17:27). Финал один: царь на кресте. Только в одном случае это финальный финал, а в другом увертюрный финал.