Человек не есть биологическое, человек есть нечто в биологическом, точнее человек есть некто в нечто, и это создаёт напряжение в человеке, мешающее ему быть спокойной скотиной. А хочется! Например, миф о самообороне, благодаря которому любой людоед мнит себя волкодавом.
В биологическом мире никто не говорит о самообороне. Просто сражаются друг с другом, просто защищаются в момент нападения. В человеческом мире к самообороне заботливо готовятся, о самообороне думают, всю жизнь посвящают самообороне. В физическом мире самообороны нет, её придумывает рассудок, способный предусматривать будущее. Вот я стою, ко мне приближается угрожающего вида человек, сейчас он нападёт, пора стрелять...
Животное в такой ситуации убегает либо, получив удар, наносит ответный. Не то самооборона — она никогда не ответный удар. Ответный удар — это просто драка. Самооборона — это слово. Вот человек берёт берданку и предупреждает — словами: «Стой, стрелять буду!» Если не предупредит, то, между прочим, любой суд — суд людей, ему подобных — признает его виновным.
Но если не по суду, а по совести, разве предупреждение делает выстрел менее выстрелом? Всё равно убийство с заранее обдуманным намерением. Вот если убийство в состоянии аффекта — могут оправдать, но такое убийство не самооборона, а род бешенства. Потому и оправдывает, что если убивает как бешеный пёс, значит, не человек убил, а примат в человеке.
Самооборона подразумевает расчёт, прогноз — сейчас меня ударят. Но прогноз-то может быть ошибочным. Именно человек способен ошибаться, потому что человек способен строить прогноз. Так что в совершенно определённом смысле правы российские «полицейские», говорящие тем, кто просит их о защите от убийцы, ломящегося дверь: «Вот убьют, тогда будет основание». А жив — значит, жив.
Вот почему обычно рассуждения о самообороне, предваряющие покупку ножа, ружья или цианида, почти молниеносно используют аргумент сугубо биологический: «Я должен защитить своё потомство». Или своих родителей, или свою жену, — в общем, защитить генофонд. Именно в этом смысле самооборону противопоставляют войне, агрессии, насилию. Я защищаю себя и своих, не более. Я не претендую ни на что чужое.
В этом рассуждении к возможной ошибке в прогнозе — а вдруг на твоего ближнего не нападут — добавляется ещё одно иррациональное, но сугубо человеческое звено. Сила довода в его животности. Гены — не специфически человеческое, предки, потомки, самки и самцы есть и у животных. Тем не менее, мести за «близких» у них нет, и гибель «близкого» не ведёт к войне.
Не животное, а человеческое — способность и готовность отождествлять себя с другим до такой степени, чтобы угрозу другому или гибель другому считать достаточным основанием для агрессии в адрес убийцы (реального или потенциального). Это человеческое, но это не рациональное в человеке. Выбор кого-либо в качестве дело абсолютно произвольное, и сплошь и рядом те же самые люди, которые готовы отдать жизнь за ближних, не находят времени позвонить этим самым ближним, а то и находят время, чтобы мучать их. Большинство убийств совершаются «ближними».
Среди книг, которые либертариане — противники государственного насилия, сторонники возвращения в цивилизацию, где каждый сам защищается от возможного нападения — сосуществуют два полярных текста.
Один — трёхтомный роман Айн Рэнд 1957 года, в котором (1) положительные герои много рассуждают о недопустимости насилия, о неприкосновенности личности, (2) однако носят с собой пистолеты и револьверы (3) одного из них хватают и подвергают жесточайшей пытке (4) после чего герои начинают стрелять в мучителей — моральное оправдание насилия получено, это не агрессия, а самооборона, в понятие «сам» включается и друг, он же любимый человек.
Именно такая схема используется в соответствующих местах голливудских фильмов: главный герой убивает антагониста только после того, как тот причинит достаточное количество мучений либо главному герою, либо кому-то из его близких, либо детскому саду, либо всему прогрессивному человечеству. «Достаточное» — понятие, естественно, сугубо субъективное, то есть, человеческое в самом точном смысле.
Хорошо тут проглядывается и садомазохистская природа насилия: меня мучают (другой всегда лишь псевдоним меня), меня доводят до бессилия, но я нахожу в себе силы — точнее, пистолет, базуку, бомбу — чтобы оборониться. Человек получает наслаждение прежде всего от мысли о том, как ему будет мучительно больно, чтобы он мог достичь блаженства, блаженства «самообороны».
Второй текст — небольшая повесть Эрика Рассела 1951 года «И никого не осталось» (в некоторых переводах «Загадка планеты гандов»), в которой целая планета населена последователями Ганди. Они с собой оружия не носят, на кулачках не дерутся, а просто готовы, что их убьют — их или «близких», «любимых». Вот и всё. Так просто.
Разумно ли такое поведение, единственное достойное девиза «Свобода или смерть»? Нравственно ли оно? Главное — это единственное поведение, которое не является ни в какой степени насилием или силой иной, нежели силой духа. Всякое же иное поведение есть спектакль «Самооборона», в первом же акте которого на стене висит ружьё. Самооборона это база насилия, откуда агрессия исходит и куда периодически возвращается для подкрепления.