Игорь Курляндский

кандидат исторических наук Института российской истории РАН

2013: Патриарх Тихон Беллавин, Сталин и карпатороссы.

Кротов: анализ текста Курляндского о реабилитации новомучеников, 2013.

«В Бога и святых он не верил с детства...»

Как сын сапожника вместо служителя Церкви стал ее врагом

Оп.: Политический журнал. - 4 июня 2007 г. С. 106-111.

Его же: О мнимом повороте Сталина к православной церкви // Вопросы истории. 2008 г. №9. О том, как Сталин фальсифицировал интервью митр. Сергия, 1930.

В биографии Чернышевского пера Каменева (1933 г.) Сталин подчеркнул текст о религиозном воспитании именитого семинариста: «Это была та область формы и степени религиозности, которая нужна была хозяину саратовского протоиерея государству, возведенное в степень непререкаемого свыше данного закона исполнение ряда обрядов, дисциплинирующих сознание и волю масс». Память о дисциплинирующей силе обрядов – важный урок, вынесенный Сталиным из семинарии, так как духовное содержание преподавания прошло мимо него. Seminarium означает «рассадник». По мнению исследователя Т.Г. Леонтьевой, «российские духовные учреждения в начале ХХ в. теряли свою функцию рассадника веры». Из стен семинарий выходили революционеры разных партий – известные большевики (Микоян, Подвойский), меньшевики, энесы, анархисты, эсеры, либералы… Парадокс – люди, предназначенные служению Церкви, часто становились материалистами и атеистами. Да, влияние пропаганды, соблазны… Но сказывались и недостатки самого духовного образования, казенщина, сращенность с государством. В национальных окраинах – еще и русификаторство, запрет изучать предметы на родном языке. Для многих мотивом поступления в семинарии были вполне земные интересы – например, казенный пансион или возможность поступления в светские вузы. В Гори семья Джугашвили жила напротив собора. Вопрос о «дороге, ведущей к храму» перед мальчиком не стоял. Верующая мать, вопреки воле отца, хотела, чтобы сын стал священником. Еще в период учебы в духовном училище в Гори Иосиф показывал стремление к знаниям, отличался живостью восприятия и любовью к книгам. В духовном училище он первенствовал, переводясь из года в год первым учеником. В мальчике также пробудились дарования в сфере искусства. Сосо пел в церковном хоре в Гори прекрасным дискантом. Хор этот участвовал и в торжественных молебнах. Мало кто знает об опытах мальчика Сосо на театральной сцене. Васо Хаханашвили вспоминал: «…мы были увлечены театром и принимали участие в спектаклях, которые устраивали любители сцены. Я помню Сосо в роли маленького сапожника в водевиле «Ни туда, ни сюда». Нужно сказать, что в 13–14 лет Сосо прекрасно исполнял эту роль». Иосиф не только сам актерствовал, но активно участвовал в устройстве спектаклей в Цхинвали. Заметим, что позднее мастерство в лицедействе было развито Иосифом до выдающихся высот. В Гори Сосо начал писать и первые стихи, некоторые сочинял экспромтом.

Мемуаристы рисуют Сосо резвым мальчиком и любителем игр. Например, в одной из таких игр его выбирали «царем», и он давал «очень остроумные» задания и распоряжения своим визирям». Иногда «Сосо выстраивал нас в ряд, сам выступал в роли командира, и по его команде мы гордо шагали по площади». Детские игры позволяли мальчику примерять на себя роль абсолютного монарха, безраздельно повелевающего подданными. «Приказы» тов. Сосо не были бессмысленными и необоснованными. Мальчик, выполняющий приказ Сосо, или декламировал стихи, или же исполнял какое-нибудь физкультурное «упражнение». Надо признать, что в этих играх явно проявлялось стремление к лидерству. Известно, что склонность человека к садизму проявляется с ранних лет. Юный Сосо любил издеваться над животными. Так, он любил стрелять из сделанного им самим лука. Вспоминали, что когда вечером стадо возвращалось с прогулки, «Сосо вдруг выскочил и мигом вонзил стрелу в мошку корове. Корова взбесилась… Сосо исчез, а матери за своего сына пришлось слушать немало плохих слов». По другому свидетельству, «лучше всех Сосо умел обращаться с рогаткой… Удивительно точно умел он целиться. Птичкам житья не давал». Элементы садизма присутствовали и в детских играх. Так, игру с девочками в камушки «играли с условием, что победитель должен нащипать руки побежденной стороне. Если потерпевшая поражение девочка оттягивала руку, чтобы избежать наказания, то Сосо заставлял все снова подставлять руки». Позднее, в семинарии, склонный к садизму Иосиф закономерно увлекся издевательствами над людьми. Так, в одной из записей помощника инспектора семинарии за 1895 г. сказано, что Джугашвили был наказан стоянием в столовой. «…явившись в первый класс первого отделения на сильный крик, я увидел Лакерова, который в сильном раздражении кричал на Иремашвили и Джугашвили. Оказалось, что два последних ученика систематически насмехаются над Лакеровым, всячески дразнят его и издеваются над ним и приводят его в раздражение. Подобные проделки они позволяют себе часто...» По замечанию Иремашвили, близко знавшего юного Иосифа, для него «высшая радость состояла в том, чтобы одержать победу и внушить страх… С юности осуществление мстительных замыслов стало для него целью, которой подчинялись все его усилия». Рано в этом характере формировались властность, лицемерие, твердая воля, садизм, стремление к манипулированию людьми, смесь рационального ума и патологических черт.

К приходу Сосо в Тифлисскую духовную семинарию это учреждение славилось «бунташными» традициями. Среди учащихся уже были свои революционеры. В семинарию стекались дети бедных родителей с разных уголков Грузии, а это легко объясняет их легкий уход в революцию. Но ошибка – представлять семинаристов монолитной средой вольнодумцев. Были среди них и решившие посвятить себя духовному служению. Иосиф презрительно называл их «замученными Христом». Был ли Иосиф к моменту поступления в семинарию верующим? Как и когда начался его путь от Бога? Обратим внимание на сочиненное в Гори четверостишие юного Сталина «Коле Кавсадзе», в котором прозвучал уникальный для Иосифа мотив церковного заступничества.

«Гардживари» – церковь вблизи Гори. Публикатор стиха делает трусливую оговорку, чтобы избежать обвинений в намеке на «церковность» опытов мальчика Сосо: «Надо полагать, что товарищ Сталин «Гардживари» писал во избежание всяких неприятностей, ибо он в Бога и чудодейственную силу святых с детских лет не верил». Но вот отсчет начала сталинского неверия остается открытым. А что если эти стихи были тогда еще искренними? Другое объяснение «антирелигиозного» обращения будущего Сталина дает еще один однокашник. «Первые годы учебы в училище он был очень верующим, аккуратно посещал все богослужения…. Но вот в третьем или четвертом классе… он неожиданно поразил меня чисто атеистическим заявлением: «А знаешь, Гриша, Он не несправедлив, его просто нет. Нас обманывают». В другой редакции: «разговоры о Боге – пустая болтовня». Бывает, подобным «духовным поворотам» способствуют и травмы, полученные в детстве. Так, сильное впечатление на Сосо произвело публичное повешение трех разбойников в 1892 г. Один мальчик спросил, будут ли после смерти их жарить на медленном огне. Иосиф ответил: «Они уже понесли наказание, и будет несправедливо со стороны Бога наказывать их опять». Другие относят разрыв Сталина с Богом именно на «семинарский период». Видимо, атеизм рос в душе Иосифа постепенно еще в годы начального учения, а в семинарии он укрепился, приобрел законченные формы. При встрече с Елисабедашвили в 1898 г. Иосиф – уже зрелый проповедник атеизма, обращающий других. Для юного Георгия эта встреча стала моментом, предопределившим судьбу. «Я слушал Сосо, и в моих взглядах все старое рухнуло. Изменились даже горы, которые я считал творением Бога, изменились вещи, и люди стали другими, я несся в далекое, неизвестное мне будущее». В победных тонах описывает Георгий свой «подвиг» на новом поприще, встретивший горячее одобрение юного Сталина. «Мы оба вошли в старую церковь и все хорошо осмотрели. Товарищ Сосо, увидев на стенке какую-то икону, видимо, кем-то повешенную, сказал: «Ого, смотри, и эта кляча (говорил о церкви и иконе) здесь. … Что сделать, Георгий?» Я сразу на трапезу, сорвал со стены икону, растоптал ногами и обрызгал «водой». Сосо спрашивает: «Слушай, не боишься Бога, что это с тобой?» Я засмеялся, а он похлопал (по плечу) и сказал: «Ты прав». Сцена в древней церкви разыгралась инфернальная – совершающий акт жуткого кощунства мочащийся на икону семинарист, сын священника Георгий и смеющийся провокатор Сосо – будущий Сталин, который после насмехался над ним. «Когда меня срезали на экзамене, Сосо подшучивал: «Не эта ли икона помешала тебе?» Наклонность к надругательству над святым была и для Сталина с юных лет способом растления его души, «первыми шагами» в его культурной и моральной деградации как личности. Так что, если вера у горийского школьника была, то оказалась не прочной. Данное верующей матерью религиозное воспитание было поверхностным, сказывалось больше влияние улицы, чем семьи.

Решающим в духовном становлении Иосифа было книжное самообразование. К чтению Сосо пристрастился еще в Гори, тогда им был прочитан роман А. Казбеги «Отцеубийца», давший ему вдохновляющий пример жизни романтического разбойника Кобы. Коба воплощал собой идею насилия и руководствовался мотивом мести. Художественные образы увлекали и потакали страстям, разжигали эгоизм, тщеславие, гордость. Семинарский круг чтения Сталина восстановить по мемуарам сравнительно легко и одновременно трудно. Можно определить, что он был обширен и касался разных областей знаний. Будущий вождь был талантливым самоучкой и книгочеем, что роднило его с целым рядом российских революционеров, тоже «не доучившихся». Но какие именно книги оказали большее влияние на него? Среди авторов семинарского чтения находим русских классиков – Пушкина, Лермонтова, Толстого, Гоголя, Достоевского, Некрасова, Чехова, Щедрина, Тургенева, Гончарова, Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева; европейских классиков – Шекспира, Шиллера, Байрона, Гюго, Гете, Гейне, Гомера, Данте, Мильтона, Диккенса, Теккерея… Из общественной и научной литературы – Маркса, Энгельса, Каутского, Фейербаха, Плеханова, Либкнехта, Бебеля, Герцена, Аристотеля, Монтескье, Дарвина, Туган-Барановского, Летурно, Тимирязева, Мечникова, Спинозу, Канта, Милля, Гегеля, Рибо, политэкономистов Адама Смита, Риккардо, Милля, Спенсера, Леббси, Гибсона, Мальтуса, историков Боккля, Гизо, Шлоссера, Маколея, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского. Можно заметить отсутствие в этом списке авторов Серебряного века. Круг подпольного чтения имел явную атеистическую направленность. Книгами воспитывались, книги помогали усваивать атеизм. И юный Сосо тонко использовал книгу с целью пропаганды атеизма среди других учащихся семинарии, умело оперируя доводами науки. «Мы, равно мыслящая молодежь, ставили себе целью изжить у семинаристов веру в Бога, Церковь и вооружить их научным знанием»… «то, что учили в семинарии, о Боге, душе, человеке, необходимо было преодолеть и отвергнуть». И произведения русских классиков Иосиф использовал для целей пропаганды, как, например, «Отцы и дети» Тургенева. Он восторженно принял критику Л.Н. Толстым «Догматического богословия» митрополита Макария, носившую предельно антицерковный характер. Толкуя эту книгу, Иосиф говорил первокурсникам: «Какой там Бог, все это выдумано попами для того, чтобы держать народ в покорности»… Тот, кто его слушал, вспоминал: «Глубокая, убежденная антирелигиозная пропаганда тов. Сосо поразила меня». Любопытен и способ чтения запрещенных книг семинаристами. Листы запрещенной книжки часто закладывались между страницами церковных книг. Так обманывались надзирающие монахи. «Тайно, на занятиях, на молитве и во время богослужения мы читали «свои» книги. Библия лежала открытой на столе, а на коленях мы держали Дарвина, Маркса, Плеханова и Ленина». Так юный семинарист практически проходил школу двуличия и обмана. Если Сосо с запрещенными книгами попадался, то отделывался предупреждениями или карцером, который не следует отождествлять с тюремным. Впоследствии сталинский режим унаследует у царизма эту ненависть к вольному печатному слову и взрастит ее до фантастических размеров. Сталинская цензура по своей свирепости многократно превзошла все «чугунные уставы» царизма, а попытки чересчур любознательных советских граждан обойти сталинские препоны и запреты карались уже не символическими «карцерами», а многолетними тюрьмами, ссылками и лагерями, а то и расстрелом. Сталин в годы духовной учебы юности глубоко понял мощь печатного слова и, когда сам стал своего рода «царем», серьезно развил опыт своих семинарских преследователей.

В семинарии действовали нелегальные кружки учащихся. Упоминают о борьбе Сталина с умеренным параллельным кружком Сеида Девдориани. Но мало что известно и о деятельности кружка Сталина, и какую роль в действительности он там играл. Думается, революционное «лидерство» Иосифа в семинарии выдумано мемуаристами, экстраполировавшими «культ личности» на прошлое. Эдвард Радзинский, пассивно следуя за ними, изображает юного Сосо демоническим мальчиком под мотив известного фильма ужасов «Омен». Но вот товарищи писали о нем: «Тихий, предупредительный, стыдливый, застенчивый»… Конфликт между Сталиным и Девдориани произошел в третьем классе семинарии: в 1897 г. Иосиф отверг программу кружка, выработанную Девдориани, назвав ее «либеральной». Разногласия между семинаристами выражались остро: Сеид ругал Сосо публично и «противным», и «отвратительным». Пройдет много лет, и 21 октября 1937-го г. Сталин подпишет расстрельный список на Сеида Девдориани. В числе подлежащих суду Военной коллегии по Грузинской ССР имя Сеида значится 95-м среди других осужденных в тот день Сталиным на смерть по «грузинскому» списку в 330 человек. Известно, что Сталин внимательно читал все эти списки и, безусловно, понимал, что хладнокровно уничтожает старого товарища, вместе с которым 40 лет назад начинал свой революционный путь в семинарии, который когда-то первым ушел к нему в «оппозицию». 22 ноября 1937 г. на уничтожение Сталиным был обречен и другой его старший семинарский товарищ – Самсон Торошелидзе.

Мемуаристы охотно поносят семинарские порядки, видимо, преувеличивая их негативные стороны. Давая интервью писателю Эмилю Людвигу и сам Сталин в свойственной ему фиглярской манере порицал «отцов» семинарии за «невыносимый» инквизиторской режим, якобы лишавший его, молодого человека, столь нужной для духовного развития свободы. Прошел небольшой исторический период – и тот же «невыносимый инквизиторский режим» был установлен бывшим семинаристом для всей страны... Воспитанники жили скученно, распорядок их дня был строго регламентирован – молитвы, богослужения, подготовка к занятиям, занятия, еда, сон. «Жизнь в семинарии протекала однообразно и монотонно, – вспоминал Д. Гогохия. – Мы чувствовали себя, как в каменном мешке». Строгость семинарского режима выражалась в ряде запретов: посещения театров, библиотек, чтения вольных книг, газет, журналов. Однако воспитанники легко находили возможность бывать в городе и в неурочные часы и в полной мере подвергаться влиянию светской культуры. Они посещали театры, концерты, гуляния, женщин, городские и общественные библиотеки. Так, систематическим отлучкам учеников помогал семинарский дворник, который за небольшую мзду впускал или выпускал семинаристов по вечерам – кого в театр, кого на вечеринку, кого на сходку. Пользовался услугами этого дворника и Джугашвили. Так что, если и можно назвать семинарию «тюрьмой», то довольно либеральной, со множеством «дыр», с весьма широкими выходами на «волю». Время от времени и Иосифа подвергали обыскам, которые мало что давали, но толки о якобы его «систематическом преследовании» в семинарии далеки от реальности.

Невыносимой для неверующих семинаристов была сама религиозная дисциплина. Г. Паркадзе с раздражением писал об изводивших их «бесконечных молитвах» в церкви. «Каждый залезал в душу молодого ученика. …Он должен был верить всякой глупости и сказке. Бог, Церковь, душа, рай и ад – вот чему посвящались все занятия в классе». Богослужения в церкви, проповеди священников совершенно проходили мимо ушей семинариста Джугашвили, не искавшего истины в Писании. Для не веровавших воспитанников такие церковные службы превращались в бессмысленный ритуал, становились ежедневным и надоедливым кошмаром. Иосиф, бывало, и здесь кощунствовал. «Утомившись… опускался Сосо под видом молитвы на колени, чтобы меж тесными рядами учеников укрыться от наблюдений помощников инспекторов, и в таком положении шутками и комическими выходками развлекал стоявших около него товарищей». Кощунственные выходки семинаристов фиксировались и в журналах по поведению. Так, некий Чехчаев вдруг принялся дико подвывать хору во время молитвы Аллилуйя и рассмешил учеников. «Особенно сильно хохотал Джугашвили». В Великий пост семинаристы говели, а также исповедовались и причащались два раза в год. Иосиф по обязанности участвовал в этих церковных таинствах. Так что были основания считать его тогда формально воцерковленным человеком. Но вот пост он обходил, и довольно «остроумно». По свидетельству М. Семенова, семинаристы как-то с радостью оскоромились и наелись в Страстную пятницу. Автор характеризует этот поступок как «демонстрацию светлых радостных чувств людей, преступивших преграду, дотоле непреодолимую, с затаенном чувством освобождения от гнета предрассудков». «Возвратились заговорщики в пансион и на завтра, как ни в чем не бывало, благочинно причастились».

Многие мемуары сквозят ненавистью к монахам – руководителям семинарии. Их порицали за русофильство, ханжество, надзор за личной жизнью семинаристов. Но, как правило, с «фанатизмом» семинаристы отождествляли обычную для монахов набожность. Все учителя семинарии имели академическое образование, обращались к ученикам вежливо и не подвергали их бессмысленным преследованиям. Так, ректор семинарии Геромоген стал впоследствии видным епископом и был уничтожен в годы красного террора. Один из наиболее ненавистных «преследователей» юного Сосо иеромонах Димитрий (князь Давид Абашидзе) затем также стал известным иерархом и подвижником, неоднократно подвергался репрессиям. Мемуаристы по традиции не жалели и для него черных красок. Якобы это был «человек выродившийся, фанатичный, настоящий царский раб». Если отбросить эмоциональные оценки мемуаристов («ослепленный фанатик», «обрусевший дегенерат»), то можно понять, что Димитрия отличало ревностное отношение к выполнению обязанностей инспектора, что обусловило к нему ненависть неверующих учеников. Характерна такая картина – Абашидзе ворвался в класс «как сумасшедший». «Безобразие… Пост… Они должны быть в церкви и смиренно молиться, а торчат здесь и бесстыдно скулят», – восклицал он, обегая вокруг парт»: Отец Димитрий занимался поиском нелегальной литературы. «Он привык заглядывать внутрь парт, обыскивать ящики, шкафы, подвалы»… «он рыскал повсюду, внезапно подлетал к ученикам и вырывал у них из рук книги». Известен и конфликт Иосифа с о. Димитрием. Как-то он заметил, что Джугашвили смотрит как бы сквозь него. «Как, ты меня не видишь?» Сосо с насмешкой протер глаза, посмотрел на него и ответил: «Как же, вижу какое-то черное пятно». Отметим, однако же, что для таких хамских ответов семинариста требовалось не только неуважение к «инквизитору»-монаху, но и глубокое презрение к людям. Любопытная деталь – во время панихиды в семинарской церкви по Александру III в 1894 г. семинарист Воронин горько заплакал, что не осталось без внимания Сосо. «Характерно полуприщурив глаза, с полупрезрительной не то усмешкой, не то улыбкой: «Эх ты, бестолковый! – сказал он. – Что горюешь? Царя жаль? Таких людей нечего жалеть, умер один – будет другой». Представление, что есть люди, которых «нечего жалеть», утвердилось у Сталина с юности.

Инспектора Димитрия подводила излишняя эмоциональность, склонность к демонизации происходящего. Показательна ехидная шутка Иосифа над Абашидзе в ходе экскурсии воспитанников семинарии в Шио-Гвимевский монастырь. При наступлении темноты учащиеся оставили монастырь и разбрелись по склонам горы. «Тщетны были усилия Димитрия Абашидзе, его крики, угрозы, просьбы зайти в монастырь, чтобы не радовать дьявола и чертей. «Не в тифлисских театрах, отец Димитрий, водятся черти, а вот здесь (в святом месте. – И.К.), смотрите, они кишмя кишат», – крикнул ему в ответ, искусно изменив свой голос, товарищ Сосо». Мемуарист поясняет далее смысл богохульной издевки: «Не знаю, как, но всем нам стало известно, что раз, проходя мимо оперного театра, Димитрий Абашидзе с обычной для него брезгливой миной сказал ученикам, что в оперном театре живут и играют черти». Абашидзе, видимо, вполне «раскусил» в семинаристе Сталине оборотня и поэтому старался строже наблюдать за ним в последний год его учения в семинарии, понимая, что он оказывает вредное влияние на других учащихся. Думается, можно поверить таким словам Талаквадзе: «Не раз Димитрий говорил … что мне недостойно быть таким же «неверующим», как Сосо Джугашвили, указывал, что, по его глубокому убеждению, мы никогда не будем истинными служителями Бога». Сосо не «оставался в долгу» и охотно отзывался об инспекторе дурно, побуждая других учеников к враждебному к нему отношению. Низкая душа Сталина проявилась в мелочной мстительности к Абашидзе уже после исключения из семинарии. В 1900 г. о. Димитрий был назначен ректором Андорской семинарии и должен был быть возведен в сан архимандрита. Тогда ученики из числа «богобоязненных», которых товарищи окрестили «изменниками» и «лицемерами», решили поднести ему на прощание подарок – служебник с бархатной обложкой и евангельской надписью золотыми буквами: «Не любил словом, иже языком, но делом и истиною» (Иоанн, 3, 18). Воспитанники вынашивали план сорвать это мероприятие – либо захватить подарок, либо залить служебник чернилами. Иосиф, хоть уже и отчисленный, проявил интерес к готовящейся провокации и спросил, что семинаристы предпримут. Кто-то предложил не приветствовать Димитрия и не припадать к его руке. Однако Сосо такая «демонстрация» показалась робкой: «Если вы будете присутствовать, вы будете невольными соучастниками этого акта чествования Димитрия. Поэтому, когда Димитрию поднесут подарок и начнут говорить речи и превозносить его, вы должны демонстративно оставить церковь». Служебник мстительные семинаристы все-таки украли. Ученик Илья Шубладзе спрятал книгу в надежном месте, и только в 1933 г. отнес в музей.

Занятия велись как в форме лекций, так и прений. В первых трех классах в основном изучались светские предметы: литература, гражданская история, алгебра, геометрия и логика, из духовных – Священное Писание, библейская история, церковнославянское пение. В четвертом классе светские предметы были дополнены физикой и психологией, а духовные – основами богословия, гомилетикой, литургикой, грузинской церковной историей. В пятом и шестом классах преимущественное внимание уделялось богословским предметам… С церковно-образовательной точки зрения, программа семинарии была ориентирована на серьезную подготовку квалифицированного священнослужителя. Однако методы изучения (зубрежка, русификаторство) оставляли желать лучшего. Но дело было не только в них, но и в отсутствии влечения многих учеников к духовной учебе. Ученикам осваивать приходилось такие науки, к которым нужна особая предрасположенность. А тех, кто особо усерден в учении, в большинстве случаев ждала «карьера» бедного сельского батюшки, в духовные академии направлялись немногие. Понятно, что подобные перспективы не могли казаться привлекательными для честолюбивых молодых людей.

Был ли интерес у Сосо к семинарским занятиям? Преподаватель истории Махатадзе писал, что программа для семинаристов по этому предмету отличалась основательностью, отмечая, что Иосиф любил историю. «Он обладал необыкновенной памятью и большим умом. Он даже ничего не записывал на лекциях, а все запоминал»… «Он умел оценивать исторические факты и события, стоя у стенной карты в классе и показывая на ней упомянутые исторические места... Другие семинарские науки, насколько мне известно, мало удовлетворяли его пытливый ум, кроме математики и литературы». Иосиф не скрывал своего издевательского отношения к преподаваемым в семинарии церковным сюжетам. Например, «просил преподавателя объяснить, каким образом Ной умудрился разместить в таком сравнительно небольшом судне, как ковчег, всех зверей, животных, птиц и гадов». Некоторые из таких классных шуток Сталина носили кощунственный характер. Однажды преподаватель спросил ученика, как надо понимать выражение Библии: «и обонял Бог благоухание жертвы Ноевой». Джугашвили как бы про себя, но достаточно громко произнес: «Значит, запахло шашлыком», – и весь класс разразился хохотом».

Учеба Джугашвили в семинарии неуклонно шла по нисходящей линии. Отличник в духовном училище, он не смог поддержать ту же высокую планку в семинарии. Первый класс (1894–1895) Иосиф окончил твердым «хорошистом», имея тройку лишь по гражданской истории. Годовые оценки за второй класс (1895–1896) показали лишь только одну пятерку – по церковнославянскому пению и четверки по остальным предметам. Но уже провальным для Сосо оказался третий класс семинарии (1896–1897): средний балл – 3,5, ни одной пятерки, по церковной истории и Св. Писанию тройки, переход с пятого места в списке успевающих на 16-е (из 24). Четвертый класс (1897–1898) оказался для Иосифа еще более трудным, чем предыдущий, – тройки почти по всем предметам и, как результат, двадцатое место в списке успевающих (из 23). Как известно, весной 1899 г. экзамены Иосиф не сдавал, но ему выдали впоследствии аттестат с «троечными» результатами и за этот год. С третьего класса падает и дисциплина Сосо. В кондуитном журнале семинарии учащаются записи о его грубости и наказаниях.

Что же случилось с успехами когда-то способного ученика? Ответ очевиден – он потерял интерес и к церковным предметам, и к духовному образованию вообще. Его поглощали другие занятия, не оставлявшие на учебу времени. «Все более и более теми и другими предметами манкировал Джугашвили, уроками и богослужениями, все чаще и чаще всеми способами ухищрялся он ускользнуть на вечера из семинарии»… «В третий год с ним произошла какая-то перемена, после чего он абсолютно бросил подготовку уроков… он не читал Закон Божий и разные духовные произведения, а, наоборот, противоположные к ним и т.д.». Мемуарист справедливо считал, что Сталин в старших классах семинарии сознательно отказался от духовной карьеры – при своих способностях он имел весомые шансы поступить в академию. М. Кольцов сказал лучше: «Он, как волчонок, смотрел в лес».

Духовная школа объективно стала для Сталина школой безбожия. Не подходил трудный путь духовного служения для талантливого, но честолюбивого и бесчестного юноши, одержимого волей к власти. Революционная карьера в чреватом бурными потрясениями российском обществе казалась более предпочтительной и в итоге принесла нашему «герою» оглушительный успех.

Наш ответ Римскому Папе.

Как тт. Сталин, Ярославский и Молотов в 1930 году писали "интервью" митрополита Сергия и его Синода

См. библиографию. Статья переиздана в 2010 г. в академическом ж-ле.

Политический журнал, № 6-7 (183-184) / 21 апреля 2008

www.politjournal.ru

Переход к политике сплошной коллективизации на рубеже 20-30-х сопровождался новым наступлением на религии и церкви в СССР, массовым разрушением храмов, жестокими репрессиями против духовенства и верующих. Громкий резонанс имело осуждение антихристианских гонений в СССР Папой Римским Пием XI ("Рост такого зверства и безбожия, поощряемый государственной властью, требует всеобщего и торжественного возмещения и ответа"...), архиепископом Кентерберийским, рядом международных организаций. Советские власти расценили эту кампанию как клевету, были организованы демонстрации по поводу готовящегося "крестового похода", инспирированы отклики разных церквей внутри страны. Самым ярким было выступление в печати митрополита Сергия от имени главы православных "староцерковников". Интервью Сергия и его Синода советским корреспондентам было опубликовано в "Известиях" и в "Правде" 16 февраля 1930 г., через три дня последовало аналогичное интервью уже только Сергия зарубежным корреспондентам. Эти пресс-конференции вызвали возмущение церквей за рубежом, а также церковной оппозиции внутри страны. Владыку обвиняли во лжи.

Исторической "пресс-конференции" с советскими журналистами предшествовало постановление Политбюро ЦК ВКП (б) от 14 февраля 1930 г.: "Поручить тт. Ярославскому, Сталину и Молотову решить вопрос об интервью". Вряд ли имелись сомнения, что это "интервью" состоялось по инициативе верховной власти, но до сих пор оставался неизвестным механизм его организации, какую роль в нем сыграли митрополит Сергий и другие иерархи. Текстологический анализ документов из Архива президента РФ показал, что "интервью" являлось полной фальсификацией, совершенной уполномоченными к этому постановлением Политбюро Сталиным, Ярославским и Молотовым. Никто из иерархов Церкви, включая митрополита Сергия, не участвовал ни в его написании, ни в редактировании. Не существовало и "представителей советской печати", которые якобы брали это "интервью". Все вопросы были сформулированы Ярославским и Сталиным – партийные деятели от лица "иерархов" сами же и отвечали на них. Важную помощь автору статьи оказало знание почерков вождей, что помогло точно установить, кому из них принадлежат какая правка или фрагменты текста. Основной вариант был написан главным безбожником страны Ярославским. Он был тщательно отредактирован и дописан главным коммунистом Сталиным. Молотов оставил менее значительную правку.

Сталиным собственноручно был написан вариант названия и преамбулы так называемого интервью – "Интервью с главой... Православной церкви митрополитом Сергием". Прочерк значил, что Сталин не решил тогда, как точно обозначить титул Сергия – "глава российской православной церкви" или как-то еще? В итоге назвали "главой патриаршей православной церкви в СССР". Вначале планировалось представить текст как "интервью" только Сергия, без Синода, но в итоге решили, что значительно весомее представить его как общее мнение руководства "тихоновцев". Формально "главой" Церкви Сергий в 1930 г. не был, он являлся заместителем патриаршего местоблюстителя митрополита Петра (Полянского), который находился в то время в ссылке в поселке Хэ на береге Обской губы за Полярным кругом (расстрелян в 1937 г.). Так что, объявив митрополита Сергия "главой", власти пошли на фальсификацию.

В конце публикации значились имена немногих оставшихся на свободе членов Синода – после митрополита Нижегородского Сергия (Старгородского) под "интервью" якобы подписались митрополит Саратовский Серафим (Александров), архиепископ Хутынский Алексий (Симанский), архиепископ Звенигородский Филипп (Гумилевский), архиепископ Орехово-Зуевский Питирим (Крылов). Трое из пяти "подписантов" "интервью" с "советской печатью" были уничтожены в годы сталинского террора. Митрополит Серафим (Александров) расстрелян 2 декабря 1937 г. Архиепископ Филипп (Гумилевский) умер в тюрьме в 1936 г. Архиепископ Питирим (Крылов), как член "террористической фашистской организации церковников", расстрелян 19 августа 1937 г., попав в сталинские расстрельные списки, то есть санкция на его уничтожение была дана лично Сталиным. В архивах нет следа, что иерархи предварительно ознакомились с тем, что им было приписано как "интервью", – ни подписей, ни документов, что такие подписи у них запрашивались. Скорее всего, владык по линии ОГПУ заставили молчать о том, что публикуемый в газетах текст является фальсификацией.

"Интервью" предварялось написанным сталинской рукой вступлением: "Представители советской печати обратились с рядом вопросов к митрополиту Сергию. На поставленные митрополиту вопросы он дал следующие ответы". Эти строчки "вождя" были циничной ложью. Не было ни "представителей советской печати", ни ряда "поставленных вопросов", ни "следующих ответов". Первым был вопрос: "Действительно ли существует в СССР гонение на религию и в каких формах оно проявляется"? (Ответ): "Гонения на религию в СССР никогда не было и нет. ... Последнее постановление ВЦИК и СНК РСФСР о религиозных объединениях от 8 апреля 1929 г. совершенно исключает даже малейшую видимость какого-либо гонения на религию". Лживость ответа "Сергия" вряд ли нуждается в комментариях, как и ссылка на постановление, якобы гарантирующее религиозную свободу, а на самом деле содержащее множество ограничений для деятельности конфессий. Следующий вопрос касался темы закрытия церквей, принявшего лавинообразный характер: "Верно ли, что безбожники закрывают церкви, и как к этому относятся верующие?" Ответ Ярославского подвергся сталинской правке. "Да, действительно, некоторые церкви закрываются", – от имени "Сергия и Синода" признал главный безбожник. – "Но производится это закрытие не по инициативе власти, а по желанию населения... Безбожники в СССР организованы в частное общество". Сталин после слова "общество" дописал: "и поэтому их требования в области закрытия церквей правительственные органы отнюдь не считают для себя обязательными". Лицемерная приписка Сталина перекладывала ответственность за инициативу закрытий с государства на якобы независимое от него "общество" (Союз воинствующих безбожников), к которому правительственные органы вроде бы не прислушиваются. Ответ с этим изменением отражал известную тактику сталинской власти по сваливанию с себя вины за "эксцессы" своей политики на местных козлов отпущения.

Вопрос о репрессиях среди верующих имел не меньшую остроту: "Верно ли, что священнослужители и верующие подвергаются репрессиям за свои религиозные убеждения, арестовываются, высылаются и т. д.?" Конечно, в освещении вождей это было "неверно". Поэтому сталинская правка к тексту была придирчивой. После слов "Репрессии, осуществляемые советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения" первоначально следовало: "а исключительно за их противоправительственную деятельность". Сталина это упоминание не устроило, так как давало повод для рассуждений на темы репрессий верующих. Поэтому вождь вычеркнул выделенные строки, а вместо них вписал: "а в общем порядке, как и к другим гражданам, за разные противоправительственные деяния". Поправка Сталина была глубокой, так как становилось ясно: репрессируют не по "церковному" признаку, а каждого за "антигосударственные преступления". Далее было: "Надо сказать, что несчастье церкви состоит в том, что в прошлом, как это всем хорошо известно, она слишком срослась с монархическим строем. Поэтому церковное руководство не смогло своевременно оценить всего значения совершившегося великого социального переворота и долгое время вело себя как открытые враги соввласти". В этом фрагменте Сталин заменил "церковное руководство" на "церковные круги", что расширяло сферу не принявших "великого социального переворота". "Открытые враги соввласти" были детализированы Сталиным, всегда имевшим тягу к исторической конкретике, поэтому он дописал: "(При Колчаке, при Деникине и проч.)". Далее Ярославский вспомнил о вынужденном "раскаянии" патриарха Тихона: "Лучшие умы церкви, как, например, патриарх Тихон, поняли это и старались исправить создавшееся положение, рекомендуя своим последователям не идти против воли народа и быть лояльными к советскому правительству. К сожалению, даже до сего времени некоторые из духовенства не могут понять, что к старому нет возврата, и продолжают вести себя как политические противники советского государства". Подобные пассажи были призваны оправдать те репрессии против духовенства и верующих, которые замолчать уже было невозможно. Но фраза "некоторые из духовенства не могут понять" выдавала отстраненность автора и подсказывала, что он не из церковной среды. Сталин как внимательный редактор уловил этот нюанс и заменил ее на "некоторые из нас не могут понять", закамуфлировав авторство Ярославского.

Вопрос: "Допускается ли в СССР свобода религиозной пропаганды?" Для сочинения ответа от "вождей" потребовалась хитрая казуистика, ибо "свобода религиозной пропаганды" была упразднена в 1929 г., когда Политбюро постановило изменить статью Конституции РСФСР, лишив верующих права "свободы религиозной пропаганды" при сохранении свободы пропаганды атеистической. "Священнослужителям не запрещается отправление религиозных служб и произнесение проповедей". Сталин остроумно дописал этот текст, сваливая с больной головы на здоровую: "(только, к сожалению, мы сами подчас не особенно усердствуем в этом)". В устах вождя СССР этот пассаж звучал издевательски: выходило, что власть не стесняет религиозную деятельность, а виноваты сами церковники, которые недостаточно усердны! Далее требовалось дать отповедь "лжи" заграничной печати, что отразилось в следующем вопросе: "Соответствуют ли действительности сведения, помещаемые в заграничной прессе, относительно жестокостей, чинимых агентами соввласти по отношению к отдельным священнослужителям?" Над ответом снова пришлось потрудиться генсеку. Текст начинался: "Ни в какой степени эти сведения не отвечают действительности. Все это – сплошной вымысел, клевета... К ответственности привлекаются отдельные священнослужители не за религиозную деятельность"... Далее Сталин вычеркнул: "а за те или иные антиправительственные, а иногда и уголовно наказуемые деяния" и вписал свой текст: "а по обвинению в тех или иных антиправительственных деяниях". Потом следовало: "и это, разумеется, происходит не в форме каких-то гонений и жестокостей, а в форме, обычной для всех других преступников". Выделенные слова были вычеркнуты Сталиным и заменены на: "обычной для всех обвиняемых". Эта редакция свидетельствовала о том, что правительство действует в юридическом поле.

"Как управляется церковь и нет ли стеснений для управления?" Структуры Православной Церкви в СССР в конце 1920-х гг. находились в глубоком кризисе, вызванном репрессиями властей, массовыми арестами, в результате чего деятельность большинства епархиальных управлений была парализованной. Центральное управление Церковью было фактически обезглавлено. Поэтому от партийных бонз требовалось особое искусство в том, чтобы выдать черное за белое и вложить свою ложь в уста митрополита Сергия и Синода. Ярославский начал благостно: "У нас, как и в дореволюционное время, существуют центральные и местные церковные управления. В центре священный синод, а в епархиях преосвященный архиерей и епископский совет". Этот вариант Сталина не удовлетворил, поэтому он вычеркнул выделенный текст и вписал: "В центре патриархия, т. е. заместитель патриаршего местоблюстителя и священный синод, а в епархиях – преосвященные архиереи и епархиальные советы". Замена весьма существенная. Ярославский "забыл" о Патриархии, видимо желая затушевать таким образом факт ареста патриаршего местоблюстителя. Однако же Иосиф Виссарионович лучше главного безбожника понимал, что такое умолчание сделает характеристику церковного управления безграмотной, что было бы неуместно в устах церковных иерархов. Поэтому Сталин не поостерегся упомянуть и "заместителя местоблюстителя" как составляющую часть Патриархии, хотя это и могло внимательного читателя "пресс-конференции" навести на резонный вопрос: "А куда собственно девался сам патриарший местоблюститель?"

Следующий вопрос-ответ был Сталиным после редактирования перечеркнут: "Издается ли Вами религиозная литература и достаточно ли снабжены Вы ею?" – "Мы издавали в центре и на местах журналы, церковные календари, но за недостатком материальных средств и в силу бумажного кризиса мы временно прекратили издание некоторых церковных органов. Если представится возможность, главным образом, материальная, то издательская деятельность возобновится". Далее в тексте следовала приписка почерком Молотова: "так как запрета на издание религиозной литературы советское правительство не издавало". В том дезинформационном поле, в котором вождями фабриковалась "пресс-конференция", вопрос о состоянии религиозной литературы был важен. Страна заваливалась антирелигиозной макулатурой, низкосортность которой понимал и сам Сталин, не рекомендовавший включать произведения такого рода в комплектование своей библиотеки. Но для воспитания народа в нужном духе диктатор, несомненно, считал распространение этих низкопробных потоков делом полезным. Религиозная литература почти перестала выходить, что было связано и с жесткой цензурной политикой и прочими репрессивными мерами, обеспечивающими идеологическую монополию коммунистов в духовной жизни советского общества. Почему же Сталин решил отказаться от этого фрагмента? Представляется, дело в том, что объяснение слишком било в глаза смехотворной лживостью. "Недостаток материальных средств" и "бумажный кризис" как якобы единственные причины полного коллапса религиозной литературы в стране выглядели явно грубым обманом. Вычеркнув слабый текст, Сталин, думается, удачно разрубил гордиев узел.

Далее мифических "советских журналистов" заинтересовало: "Пользуется ли какое-либо религиозное течение привилегиями со стороны соввласти перед другими религиозными течениями и не оказывается ли Советским правительством поддержка одному из этих течений?" Секретом Полишинеля было, что таким добрым отношением власти пользовались обновленцы – передовой церковный отряд ВЧК-ОГПУ. Ярославский начал формально: "По советскому законодательству, все религиозные организации пользуются одинаковыми правами". А далее карандаш Сталина вычеркнул двусмысленную фразу: "Мы находимся в особо благоприятном в этом отношении положении, так как Советское правительство совершенно не заинтересовано в преобладающем развитии религиозного течения за счет другого". Любивший ясность формулировок вождь не мог не уловить противоречивости этого пассажа – "староцерковники" говорят об особом благоприятствовании власти к ним, выражающемся в том, что правительство дает им равные возможности по сравнению с другими! "Как вы смотрите на дальнейшие перспективы религии вообще?" Власть с конца 1920-х гг. вела линию на полное искоренение религий и церквей в стране, иногда прибегая к тактическим отступлениям. Но церковники – по логике мнимого "интервью" – должны были выразить сдержанный оптимизм, чтобы было ясно, почему они не спешат окончательно ликвидироваться в стране побеждающего социализма. "Конечно, нас беспокоит быстрый рост безбожия", – цинично писал от имени "Сергия" Ярославский. – "Но мы, искренне верующие люди, твердо верим, что божественный свет не может исчезнуть, и что со временем он прочно утвердится в сердцах людей".

"Как бы вы посмотрели на материальную поддержку из-за границы и в чем она могла бы выразиться?" (Ответ): "Наше положение, как священнослужителей, обеспечивается материальной поддержкой наших верующих. Мы считаем для себя нравственно допустимым содержание нас только верующими. Получение же материальной поддержки людей другой веры и извне было бы для нас унизительным и налагало бы на нас большие моральные, а может быть, даже политические обязательства и связывало бы нас в нашей религиозной деятельности, давая повод для обвинения нас в получении поддержки от организаций, враждебно относящихся к советскому строю". Выделенным шрифтом нами обозначена приписка, которую позднее карандаш Сталина вычеркнул, – вождь не желал привлекать внимание к мотиву борьбы с врагами. Но смысл остался прежним. Церковь, отказываясь от "финансовых пут", якобы налагаемых на нее международной благотворительностью, не собиралась становиться "агентурой" мирового империализма.

Далее Сталиным были перечеркнуты "вопрос-ответ": "Каково ваше мнение о возможности соединения англиканской и православной церквей?" (Ответ): "Отличительной особенностью православной церкви является крайняя нетерпимость верующих даже к самым ничтожным новшествам и нововведениям в догматической и обрядовой областях. Независимо от того, что для такого соединения указанных церквей большим препятствием явилось бы весьма значительное число спорных моментов, верующие никоим образом не признали бы такого соединения". Причины отклонения этого фрагмента верховным редактором, думается, в следующем: вопрос выходил за рамки основной тематики "пресс-конференции" – дезинформации о реальном положении церкви и верующих в СССР. Кроме того, содержание фальшивого "ответа Сергия" – о якобы "крайней нетерпимости" православных к любому обрядовому или догматическому новшеству – выдавало авторство теоретика, разбирающего по косточкам "отличительные особенности" некоего явления, а не церковного иерарха.

"Были ли случаи вынесения смертных приговоров священнослужителям за неуплату налогов?" Вопрос был сформулирован намеренно абсурдно, чтобы подчеркнуть клеветнический характер "измышлений" о преследовании религии в Союзе. (Ответ): "Такие случаи нам неизвестны. Были случаи наложения на служителей культа штрафов за неуплату налогов". Другой вопрос носил более принципиальный характер: "Каково теперешнее положение церкви?" Ответ подвергся некоторой правке Сталина. "Теперешнее положение церкви значительно отличается от прежнего. Сейчас благодаря тому, что хозяйство (вписано Сталиным вместо вычеркнутого им "экономика") страны претерпевает коренные изменения, сводящиеся к смене старых форм хозяйствования новыми (коллективизация сельского хозяйства, индустриализация всей страны), происходит ухудшение положения церкви, но мы не теряем надежды на то, что и при новом хозяйственном строительстве вера останется и церковь Христова будет и дальше существовать". Так Ярославский при составлении этого "ответа Сергия" мастерски осуществил перевод стрелок. Не мифические "гонения", а сама поступь преобразований вытесняет религию, что вынуждены признать даже сами иерархи – им только и остается наивно "надеяться"... Можно предположить, что вождь оценил ход своего подручного в религиозных делах. Ответ на вопрос: "Существуют ли в СССР пастырские богословские и т.п. школы?" подвергся сталинской правке. К 1930 г. положение с этим делом в СССР в связи с массовым закрытием духовных учебных заведений было крайне плачевно, поэтому Ярославскому приходилось выкручиваться. Его "Сергий и Синод" отвечали: "Да, в Москве до сих пор существует богословская академия у обновленцев. Если же у нас теперь академии нет, то это происходит прежде всего в силу отсутствия достаточных материальных средств для этой цели, и к тому же мы считаем теперь наиболее целесообразной персональную подготовку отдельных лиц, чувствующих призвание к служению церковному". После слов "академия у обновленцев" первоначально было: "Но как показала практика, мы никогда не могли укомплектовать достаточным контингентом эти школы..." Эта фраза была вычеркнута Сталиным, так как притягивала внимание к бедственному положению духовенства в СССР.

Вопрос об отношении к выступлению Папы Римского подвергся тщательной правке Сталина. Он сам вписал вопрос: "Как вы относитесь к недавнему обращению Папы Римского?" Прежде предполагалось дать суждение об этом "Сергия и его Синода, не предваряя его, как прежде, особым вопросом: "В заключение мы считаем необходимым указать..." Сталин счел необходимым ни в чем не менять форму "интервью" – все высказывания мнимых "иерархов" должны были быть ответами на вопросы мнимых "представителей советской печати". По правке видно, что вождя вариант Ярославского не удовлетворил. Исходный ответ был кратким – "...нас крайне удивляет и поражает выступление с письмом Папы Римского, который, считая себя "наместником Христа", пострадавшего за угнетенных и обездоленных, интересы которых защищает по существу советская власть, оказался вместе с английскими лордами и французскими толстосумами". Переделанный Сталиным фрагмент зазвучал так: "Считаем необходимым указать, что нас крайне удивляет недавнее обращение Папы Римского против советской власти. Папа Римский считает себя "наместником Христа", но Христос пострадал за угнетенных и обездоленных, между тем как Папа Римский в своем обращении оказался в одном лагере с английскими помещиками и франко-итальянскими толстосумами". Нетрудно заметить отличия. Вождь разбил – для удобства восприятия – сложное предложение на два, конкретизировал, что папа выступает "против советской власти", "английских лордов" переделал в "английских помещиков", а "французских толстосумов" – во "франко-итальянских". Таким образом, расширялась география классового обличения – Папе дополнительно ставилось в вину, что он не видит классовых угнетателей и у себя под боком – в Италии Дальнейшие вписанные фразы в документе отражают процесс творческого поиска диктатора, в котором, скорее всего, отразились его семинарские познания: "Христос заклеймил бы такое отступление от христианского пути". Потом Сталин поправил себя, и стало: "Христос так не поступил бы. Он заклеймил бы такое отступление от христианского пути". Далее продолжил Молотов: "Нам кажется тем более странным слышать из уст главы католической церкви обвинения в гонениях на инаковерующих, что вся история католической церкви есть непрерывная цепь гонений на инаковерующих, вплоть до пыток и сожжения их на кострах". И снова Сталин: "Нам кажется, Папа Римский в данном случае идет по стопам старых традиций католической церкви, натравливая свою паству на нашу страну и тем поджигая костер для подготовки войны против народов СССР". Последний абзац принадлежал Ярославскому, но Сталин отредактировал этот текст – вписанные им слова выделяем: "Мы считаем излишним и ненужным это выступление Папы Римского, в котором мы, православные, совершенно не нуждаемся. Мы сами можем защищать нашу православную церковь. У папы есть давнишняя мечта окатоличить нашу церковь, которая, будучи всегда твердой в своих отношениях к католицизму, как к ложному учению, никогда не сможет связать себя с ним какими бы то ни было отношениями. На днях нами будет издано специальное обращение к верующим с указанием на новые попытки Папы Римского насадить среди православных христиан католицизм совершенно непозволительными путями, к каким прибегает Папа".

Сталин счел необходимым привлечь внимание еще к одному явлению. Необходимо было дать жесткую отповедь не только архиепископу Кентерберийскому, но и широкому кругу зарубежных защитников "гонимой" церкви, поэтому диктатор уже лично написал и вопрос и ответ. Сталинский карандаш размашисто вывел: "Как вы относитесь к выступлению архиепископа Кентерберийского на кентерберийском церковном Соборе?" Ответ Сталин первоначально написал от первого лица – якобы от митрополита Сергия, но позднее единственное число было заменено множественным, а текст немного сокращен. Курсивом отмечен сталинский текст, не вошедший в газетную публикацию, и некоторые разночтения: "Нам кажется вообще странным и подозрительным внезапное выступление целого сонма глав разного рода церквей – в Италии, во Франции, в Германии, в Англии – в "защиту" православной церкви. Я не помню, чтобы когда-либо все эти главы всяких антиправославных церквей – в том числе архиепископ Кентерберийский – во всем боровшиеся против православной церкви, чтобы они не хулили и не компрометировали православную церковь. Внезапный необъяснимый порыв "дружеских" чувств к православной церкви этих исконных (стало "обычных". – И.К.) противников православия невольно наводит на мысль, что дело тут не в защите православной церкви, а в преследовании каких-то земных целей. Я не берусь объяснить (стало: "мы не беремся объяснять"), какие это земные цели, но что они не имеют ничего общего (стало: "они имеют мало общего") с духовными запросами самих верующих, в этом у меня нет никакого сомнения. Что касается, в частности, выступления архиепископа Кентерберийского, то оно грешит той же неправдой насчет якобы преследований в СССР религиозных убеждений, как и выступление Римского Папы. Я слышал, что трудящиеся люди Лондона расценивают выступление архиепископа Кентерберийского как выступление, "пахнущее нефтью". Нам кажется, что оно если не пахнет нефтью, то, во всяком случае, пахнет подталкиванием паствы на новую интервенцию, от которой так много пострадала Россия". Сталинская аргументация в ответе архиепископу Кентерберийскому – как и Римскому Папе – строилась на банальном приеме "перехода на личности", что всегда было отличительной особенностью сталинского стиля полемики. Оппоненты умело компрометировались и табуировались, внимание приковывалось не к ошибкам или неправильностям в их доводах, а к мнимым и действительным изъянам самих оппонентов. Так, Римскому Папе удачно припомнили преследование инакомыслящих инквизицией со всеми крайностями в виде пыток и казней и давнюю мечту "окатоличить" Православную Церковь, попутно делался явный намек на классовую обусловленность его позиций. По той же схеме Сталиным "разоблачался" и архиепископ Кентерберийский. Он, как и другие, якобы всегда боролся против Православной Церкви, предполагалось, что он преследует "земные цели". Со ссылкой на безымянных "трудящихся людей Лондона" генсек ВКП (б) голословно утверждал, что выступление архиепископа "пахнет нефтью" и даже подталкивает на "новую интервенцию". При таком обозначении оппонентов как убежденных врагов советской страны аргументированный разбор их обвинений становился лишним. На этом труд Сталина и товарищей по фабрикации мнимой "пресс-конференции" был завершен.