Иоанн Златоуст

Часто ли, редко ли пишешь ты к нам, мы какое с начала имели мнение о любви твоей, такое и теперь храним неизменно: уверены, что, пишешь ли, или молчишь, ты одинаково усердна в расположении к нам. Да пошлет тебе Бог скорейшее выздоровление и избавление от всякой болезни. Мы были очень озабочены, услышав о том, что ты больна. Поэтому усердно просим тебя уведомлять нас, сколько возможно чаще, о своем положении и о том, поправляется ли оно к лучшему. Тебе известно, как мы скорбим, слыша о твоей болезни, и как радуемся, как бы окрыляемся от удовольствия, когда услышим, что пользуешься полным здоровьем. Так, зная это, честнейшая и благороднейшая госпожа моя, не пропускай случаев писать к нам всегда, как только представится возможность, и уведомлять о своем здоровье. Ты доставляешь нам немалую радость, посылая к нам такие письма.

6. К Маркиану и Маркеллину [2]

Нам хотелось бы лично видеться с людьми, так горячо нам преданными, как вы. Но так как это невозможно (потому что дальность пути, зимнее время и опасение разбойников решительно не допускают поездки), то желательно бы было, по крайней мере, чаще встречать случаи для отправки писем от нас к вам, чтобы иметь возможность вполне удовлетворить нашему желанию – к вам писать. Но так как и этого не дозволяют нам пустынность места, в котором мы живем, и удаленность его от большой дороги, то усердно прошу извинить нас, если мы не часто это делаем, и, пишем ли мы, или молчим, иметь одинаковое мнение о нашей к вам любви, в полной уверенности, что молчание наше, часто очень продолжительное, происходит от пустынности места, а не нерадения нашего.

7. К Агапиту [3]

Знаю, что твоя искренняя, горячая, бесхитростная и неподдельная любовь к нам не угасима ни множеством дел, ни долговременностью, ни дальностью пути; знаю и то, как усердно желаешь ты видеть нас лицом к лицу и лично с нами побеседовать. Но так как теперь это очень затруднительно – и по дальности пути, и по времени года, и по страху, наводимому исаврийцами, то доставь нам удовольствие, почаще сообщая нам письменно уведомление о здоровье твоем и всего твоего дома. Если мы часто будем получать от твоего благородства и достопочтенности такие письма, то это принесет нам, в нашей пустыне, большое утешение. Тебе не безызвестно, как вожделенно нам твое здоровье, мой многоуважаемый и достопочтеннейший владыко.

8. К Алфию

Блажен, – троекратно, тысячекратно блажен ты, поступая так и прилагая свое усердие к таким делам, которые предуготовляют тебе на небесах великую награду и неисчерпаемое сокровище. Ничем ты не окрылил так нашу душу, как уведомив нас касательно господина моего, пресвитера Иоанна, с каким усердием постарался ты поднять его и отправить в Финикию. Ты умолчал, что при этом дал ему и денег, и это – совершенно в духе твоего благочестия; но от нас это не скрылось: мы знаем это, знаем и то, с какой щедростью ты дал их. Никогда не перестанем прославлять и ублажать тебя за то, что ты оказываешь себя богатым в таких вещах, которыми должно богатеть, и усердно просим тебя писать к нам постоянно. Много бы мы дали, если бы можно было и лично видеть тебя. Но так как это до сих пор невозможно, то пиши к нам постоянно и уведомляй о здоровье твоем и всего твоего дома. Эти уведомления принесут нам большое утешение. Итак, зная, сколько они доставят нам радости, не лиши нас такого удовольствия.

9. К Касту, Валерию, Диофанту и Кириаку, пресвитерам антиохийским [4]

Не удивляюсь, что длинное наше письмо вы назвали коротким. Таково свойство любящих: они не знают пресыщения, не чувствуют избытка; но чем более получают от любимых, тем более просят. Поэтому, если бы теперь пришло к вам письмо в десять раз более прежнего, то и оно не избежало бы упрека в краткости и было бы названо тоже небольшим, или лучше, не только названо, но и действительно показалось бы вам небольшим. Так точно и мы сами, до какой бы степени вы ни дошли в расположении к нам, не чувствуем полного удовлетворения, но всегда желаем усиления вашей привязанности и постоянно просим вас возвратить нам долг нашей к вам любви ("Не оставайтесь должными никому ничем, – говорит апостол, – кроме взаимной любви" (ни единому же ничимже должни бывайте, точию еже любити друг друга) – Рим. 13: 8); долг, правда, всегда уплачиваемый, но соразмерно тому всегда и отпускаемый вновь, так что, получая щедрую уплату по нему от вас, мы думаем, что полного расчета не получим никогда. Уплачивайте же нам всегда этот прекрасный долг, приносящий обоюдную радость. В самом деле, как уплачивающие, так и получающие его, приобретают равное удовольствие, так как и те и другие остаются одинаково в выигрыше. В денежных расчетах этого, конечно, не может быть: там уплачивающий соразмерно уплате становится беднее, а получающий – богаче. Но не так это бывает обыкновенно в договоре любви. Здесь уплативший не лишается того, чем уплатил, как лишается денег по переходе их к получателю; но по мере того, как платит, становится еще богаче. Итак, зная это, почтеннейшие и благоговейнейшие господа мои, не переставайте никогда оказывать к нам ваше живое расположение. Хотя вы совсем не имеете нужды в таком с нашей стороны увещании, но так как мы очень жаждем любви вашей, то напоминаем об этом даже и не нуждающимся в напоминаниях и просим вас постоянно писать к нам и уведомлять о своем здоровье. Правда, вам не нужно напоминать и в этом последнем отношении; но мы никогда не перестанем повторять и этой своей просьбы, – также потому, что исполнение ее нам очень желательно. Мы знаем, до какой степени это затруднительно в настоящую пору, когда по времени года и по неудобствам сообщения встречается мало путешественников, которые могли бы послужить вам для этой цели: при всем том просим вас писать так часто, как только это будет возможно и удобно при таких препятствиях, и надеемся получить от вашей любви эту радость. Господину моему, благоговейнейшему пресвитеру Роману, мы послали теперь, по вашему наказу, особое письмо, принося вам за это великую благодарность. Мы видим новое доказательство великой вашей любви и крайней привязанности к нам в том, что вы, и через посредство переписки, и лично, с неослабным усердием стараетесь теснее сблизить нас с такими достойными людьми. Получив таким образом наше письмо к нему, потрудитесь отдать его по принадлежности, и сверх письма лично передайте ему также приветствие от нас. Давно уже, с самого начала, мы были горячими друзьями его; скажите ему, что и доселе мы храним ту же любовь к нему, находя в том величайшее для себя удовольствие, и если долго к нему не писали, то не по нерадению, но потому, что надеялись получить письмо от его благоговения. А так как он пожелал, чтобы мы писали к нему первые, то вот – исполняем и это и усердно просим его также писать к нам постоянно.

10. К пресвитеру Роману [5]

Ты знаешь сам, честнейший и благоговейнейший мой господин, как всегда мы были расположены к твоему благоговению и с каким постоянством всегда хранили доселе союз с тобою по закону любви, удивляясь твоему доброму нраву и поражаясь благообразием твоей добродетельной жизни, которым ты привязываешь к себе каждого. Потому-то, несмотря на дальность расстояния, мы всегда вспоминаем о тебе и никогда, в какую бы пустыню нас ни заточили, не можем забыть о твоей любви; но постоянно представляем и воображаем тебя очами любви как бы в нашем присутствии и подле нас, или лучше, непрестанно видим тебя и перед всеми прославляем твое благоговение. Просим же и тебя всегда помнить о нас, хранить к нам во всей силе и теперь ту любовь, которую ты оказывал к нам с самого начала, прилежно молиться о нашем смирении, писать к нам, когда только будет возможно, и уведомлять нас о своем здоровье, чтобы, живя и в пустыне, мы могли приобрести великое утешение себе в той мысли, что, несмотря на такую дальность расстояния, пользуемся содействием твоих молитв.

11. К Исихию [6]

Ты изволишь просить прощения в том, что не мог прибыть ко мне, извиняясь нездоровьем. А я хвалю и благодарю тебя и за твое намерение, по которому ты как бы прибыл ко мне, и в отношении моей любви ничего не потерял сравнительно с теми, которые и действительно пришли. Силен Бог избавить тебя от обдержащей тебя болезни и возвратить тебе полное здоровье; тогда мы насладимся с тобой и личной беседой. Нам очень бы хотелось видеть тебя, обнять и облобызать твою любезную нам особу. В ожидании же того, пока твое благородство хворает и время года представляет также затруднение, мы не перестанем постоянно писать к твоей честности, находя в том удовольствие и для самих себя.

12. К епископу Елпидию

Мы хотели бы постоянно писать к твоему благоговению, – ты знаешь это и сам, честнейший владыко; но так как этого не дозволяет нам то обстоятельство, что часто к нам никто не ездит (потому что пустынность местности и усиливающее ее опасение со стороны разбойников, кроме же того, и настоящая пора года, заграждающая все дороги, делают Кукуз ни для кого недоступным), то, как только случатся письмоносцы, мы с живейшим удовольствием исполняем свое желание. Это самое делаем и теперь через господ моих честнейших пресвитеров, принося должное приветствие твоему благочестью и прося, как только будет возможно, писать к нам и уведомить нас о своем здоровье. Тебе не безызвестно, мой честнейший и благоговейнейший владыко, как нам желательно всегда знать о нем. Хотя нас поселили на самых крайних пределах нашей вселенной, при всем том мы не можем забыть твоей искренней, горячей, неподдельной и бесхитростной любви, и куда бы нас ни удалили, мы пойдем, унося ее с собою, как величайшее утешение.

13. К епископу Магну

Хотя сам ты не прислал нам письма, несмотря на то, что сюда прибыли господа мои пресвитеры; но мы, помня твою прежнюю дружбу, отдавая дань удивления твоим достоинствам и душевному мужеству и зная любовь, которую ты всегда оказывал нам, первые обращаемся с письмом к твоей мерности и свидетельствуем тебе благодарность за расположение, которое ты показал к нам, потому что от нас не укрылось это, несмотря на то, что мы живем в такой дали. Итак, просим тебя, как только будет возможно, постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Когда мы слышим, что наши крепкие и мужественные друзья, так зорко и неусыпно бодрствующие в попечении о церквах, живут во здравии, то получаем от этого великое утешение. Зная это, мой честнейший и благоговейнейший владыко, не поставь в труд постоянно уведомлять нас о том. Таким образом, хотя бы нас отправили на самые крайние пределы вселенной, мы получим большое облегчение, постоянно пользуясь этим утешением.

14. К епископу Домну

И за присылку честнейшего пресвитера для того, чтобы навестить нас, и за письмо приношу великую благодарность твоему благоговению, честнейший владыко. То и другое – знак искренней любви и горячего расположения. Через это, и живя в пустыне, мы получаем великое утешение. Иметь таких достойных мужей такими горячими приверженцами – это доставляет немалое подкрепление пользующимся их любовью. Я желал бы лично видеться с твоим благоговением и насладиться твоим приятнейшим обществом. Но так как этого нельзя (мне невозможно, а твоей честности, при заботах о своей собственной церкви, неудобно), то по необходимости приходится прибегнуть к другому средству и искать себе отрады в письмах. И письмо, проникнутое искренней любовью, не мало может служить к утешению в разлуке. Итак, чтобы постоянно поддержать в нас это утешение, не поставь в труд писать к нам о своем здоровье так часто, как только это будет возможно и исполнимо. Мы считаем твою дружбу величайшим сокровищем и неистощимым запасом всяких благ. И если этого рода блага, то есть письма твои, мы будем иметь удовольствие получать постоянно, то и пустыня здешняя не даст нам тогда себя почувствовать, так как твои послания будут приносить нам большую радость.

15. К пресвитеру Василию

Хотя мы никогда не имели удовольствия знать тебя лично, но, слыша о твоей душевной доблести и о ревности, которую имеешь ты к делу искоренения заблуждений между язычниками и обращения их к истине, свидетельствуем тебе свое уважение и почтение – так, как будто бы лично знали тебя, жили вместе и долгое время были близко знакомы. Поэтому и первые обращаемся к тебе с письмом, ублажая тебя за то, что ты совершаешь, удивляясь тебе и вместе прося, чтобы и ты писал к нам, как только будет возможно. Хотя телом мы разделены, но любовью соединены с тобою, всегда с заботливостью думая о твоем благоговении. Зная это, не поставь в труд писать к нам постоянно и уведомлять о своих подвигах, так как, даже в пустыне живя, мы извлечем отсюда большое утешение.

16. К Халкидии и Асинкритии [7]

Да не смущают вас никакие огорчения и да не тревожит вашу душу беспрерывное волнение в ходе дел. Таков уже этот тесный и скорбный путь: он представляет много неудобств, требует больших усилий и трудов. Но все это проходит и кончается с настоящей жизнью. Хотя и тесен этот путь, но все же он – только путь; а награды за кроткое и мужественное перенесение его постоянны, бессмертны и гораздо выше его трудностей. Имея, таким образом, в виду с одной стороны мимолетность и временность скорби, а с другой – постоянство и вечность наград, мужественно переносите все, не смущаясь встречающимися неприятностями. Одно только есть истинное горе, это – грех; а все прочее: изгнания, лишение имуществ, заточения, клеветы и все подобное – тень, дым, паутина, или что-нибудь еще более ничтожное. Привыкши уже переносить много испытаний и в прежнее время, покажите и теперь приличное вам терпение. Оно может укрепить вас в твердости, безопасности и мире и сделает вас еще славнее. Как только найдете, что кто-нибудь по своей надобности отправляется сюда, пишите нам неопустительно о своем здоровье. Вы знаете, как мы дорожим им и как желаем почаще получать о нем сведения.

17. К епископу Еортию [8]

Я ожидал от твоей честности получить письмо с уведомлением о твоем здоровье. Ты знаешь, как всегда мы были расположены к твоему благоговению, честнейший владыко. Но так как, может быть, недостаток случая переслать письмо отнял у вас всякую возможность сделать это, то мы, встретив людей, отправляющихся к твоему благоговению, первые обращаемся с письмом к твоей честности и усердно просим тебя писать к нам постоянно, как только будет возможно, и уведомлять о своем здоровье. Мы живем в пустыннейшем месте, пустыннее которого нет во всей нашей вселенной; мы постоянно в осаде от страха со стороны разбойников и терпим множество скорбей, как это естественно на чужой стороне и в такой пустыне; при всем том если от вас, от всех, так горячо нас любящих, мы будем часто получать письма с уведомлениями о вашем здоровье, то несмотря на все свои горькие обстоятельства, мы найдем в них большое утешение. Ты знаешь, какова сила любви; знаешь, что не личное только присутствие любезных, но и письмо от них приносит большое подкрепление. Зная это, ущедри нам эту радость, уведомляя почаще о своем здоровье, о котором нам особенно желательно иметь сведение.

18. К Маркеллину [9]

Давно уже оба мы хранили молчание относительно друг друга; но о старинной и искренней любви твоей к нам мы не забыли, а соблюдаем ее всецело, и куда бы нас ни отправили, мы унесем ее с собой, как величайшее утешение. Поэтому вот и теперь, встретив отправляющихся к твоему благородству, мы воздаем тебе должное приветствие и уведомляем, что хотя бы нас удалили на самые крайние пределы вселенной, мы пойдем туда, мысленно имея тебя напечатленным в нашем сердце. А так как при таком расположении с нашей стороны нам весьма приятно не только писать к особам, столько любимым, но и от них получать письма, то удвой нам нашу радость, честнейший владыко, и, как только будет возможно, пиши нам постоянно, уведомляя о своем здоровье. Ты знаешь, как желательно нам иметь о нем сведение и какое утешение мы приобретем от того, даже живя на чужбине.

19. К Евфалии [10]

Хотя я реже получаю письма от твоей скромности, чем сам посылаю к твоей мерности, однако не перестану писать постоянно. Делая это, я доставляю удовольствие себе самому, веду переписку с особою, так искренно, так задушевно, так горячо и постоянно к нам расположенной. Но кроме того, так как нам весьма желательно иметь сведение о том, как идут твои дела, то мы желали бы постоянно получать письма и от тебя, чтобы всегда иметь сведение о том, чего желаем тебе, именно – о том, что ты живешь в благодушии и полном благополучии. Что, пользуясь этим, ты прилагаешь большое попечение о своей душе и, оставляя в стороне все житейское, шествуешь по дороге к небу, в этом, конечно, и сомневаться нечего. Я знаю благородство твоей души, свободу, независимость от дел и отчуждение от житейских забот. Итак, чувствуя, сколько ты доставишь нам этим удовольствия, постарайся писать к нам, как мы выше сказали, постоянно, как только будет возможно и исполнимо, чтобы нам получить таким образом большое подкрепление в борьбе с лишениями такой пустыни, в какой мы проводим жизнь. Когда от вас, от любящих нас искренно, часто приходят к нам письма с уведомлениями о вашем здоровье, то они не просто только радуют нас, но доставляют нам такое удовольствие, что мы становимся совершенно нечувствительны к пустынности места, в котором живем.

20. К Адолии [11]

И тем доказала ты твою искреннюю и горячую любовь, что, даже находясь в болезни, ты так постоянно к нам пишешь. Со своей стороны мы желаем, чтобы ты выздоровела и приехала, когда будет можно, сюда повидаться. Впрочем, ты и сама знаешь это, моя скромнейшая и благоговейнейшая госпожа. Но теперь, как я писал и прежде, мы чрезвычайно озабочены (так как догадываемся из твоих писем, что болезнь твоя весьма сильна); так поэтому, как только твое здоровье сколько-нибудь поправится к лучшему, пожалуйста, поскорее постарайся уведомить нас о том, чтобы снять с нашей души тяжелейшую тревогу. Тебе не безызвестно, до какой степени мы беспокоимся теперь о твоей болезни. Итак, зная, в какой мы теперь тревоге, постарайся сделать то, о чем мы просили. Впрочем, ты не особенно нуждаешься в убеждении к этому: и я уверен, что, как только случатся письмоносцы, ты не преминешь с каждым писать к нам.

21. К Картерии [12]

Это – сильное доказательство твоей любви, твоей душевной заботливости и горячего расположения к нам, что ты не только прислала многосоставной (мази), но наблюла, чтобы употребление ее могло принести пользу, и прислала вместе с ней также нардного и винного масла для поправления ее, если она от дальней дороги слишком засохнет. Ты пишешь, что ты сама приготовила ее, не доверила другим, и не наскоро сделала, а сделала ее старательно; и после этого твое расположение к нам решительно поражает нас. Свидетельствуем тебе за это благодарность, на одно только жалуясь, что ты не прислала нам в письме того, чего особенно желательно было нам, именно – добрых известий о своем здоровье. И так как мы доселе озабочены, не зная, в каком положении твоя болезнь, то, если вскорости пришлешь нам письмо с уведомлением, что твоя болезнь кончилась, ты доставишь нам этим величайшее удовольствие. Итак, зная, как сильно желаем мы получить сведение о том, что ты действительно поднялась после этой немощи, доставь нам эту радость: она послужит нам среди лишений нашей пустыни и нашего осадного положения немалым утешением.

22. К Алфию [13]

Дай тебе Бог награду, и в настоящей жизни, и в будущем веке, за твою искреннюю и горячую любовь к нам, неподдельную, нелицемерную, непоколебимую и неизменную. Немало уже показал ты, честнейший и благороднейший господин мой, доказательств расположения к нам, не смотря на такую отдаленность своего местопребывания: они многочисленны и велики. Приносим тебе благодарность за это, и желали бы писать к тебе постоянно, но не можем, сколько желали бы, а пишем, сколько можем. Ты знаешь, что в настоящее время дороги от зимней непогоды и от разбойнических нападений почти непроходимы. Не упрекай нас поэтому в нерадении, если мы будем долго хранить молчание, и припиши это отсутствию письмоносцев, а не небрежности нашей. Если бы только возможно было чаще пересылать письма, мы не сочли бы за труд писать к тебе неопустительно. Мы находим удовольствие для самих себя в том, чтобы чаще воздавать тебе должное приветствие. Зная это, пиши нам постоянно и ты о своем здоровье. Того, что, как говоришь, ты послал нам, никто нам сюда не доставил, но посланный воротился с дороги, боясь разбойников. Впрочем, усердно просим тебя вперед не делать этого и не вводить себя в хлопоты и затруднения. Твое искреннее и горячее расположение служит нам великим подарком с твоей стороны, и, постоянно пользуясь им, мы всегда с усладой вспоминаем о твоей любви.

23. К пресвитеру монаху Марону [14]

Так любовью и расположением мы соединены с тобой и видим тебя, как будто бы ты находился теперь здесь. Таковы глаза любви: они не загораживаются дальностью расстояния и не слабеют от времени. Хотели бы мы поэтому и чаще писать к твоему благоговению. Но так как это совершенно неисполнимо по затруднительности дороги и по редкости путников, то мы приветствуем твою честность так часто, как только возможно, и извещаем тебя, что постоянно имеем тебя в памяти, нося в душе своей, где бы мы ни были. Уведомляй нас почаще и ты о своем здоровье, чтобы, будучи разделены с тобою телесно, но постоянно зная о твоем благоденствии, мы были благодушнее и могли много утешаться этим, живя в пустыне. Ведь слышать о твоем здоровье доставляет нам не малую радость. Но прежде всего, пожалуйста, молись о нас.

24. К епископу Транквилину [15]

Честнейшего господина моего, епископа Селевка, сюда привела любовь к нам, а отсюда ведет стремление к твоей любви. Оно заставило его забыть и зимнюю непогоду, и трудность дороги, и собственную сильнейшую болезнь. Отдавая честь усердию его расположения, воздай ему, мой честнейший владыко, награду за его долгие лишения и окажи ему и теперь обычную свою любовь к нему. Притом и мы препровождаем его в твои руки, как в необуреваемую пристань, зная твою большую приветливость, твою искреннюю, горячую, твердую и неизменную любовь. Если кто поедет оттуда и будет удобно, напиши нам, пожалуйста, о своем здоровье. Евпсихий доселе еще не прибыл; поэтому мы ничего не могли узнать о том, что, как говоришь ты в последнем своем письме, он должен был нам пересказать, так как он совсем к нам не являлся. Зная это, сообщи нам, пожалуйста, теперь, по крайней мере, о том, о чем прежде через него хотел уведомить, а также, если есть и еще что-нибудь, что нам необходимо знать, и извести о своем здоровье. Горячо желая его тебе и постоянно заботясь о нем, мы всегда желаем иметь о нем сведение.

25. К главному врачу Имнитию [16]

Хотя мы не постоянно пишем к твоей честности, но постоянно имеем тебя в памяти, получив в течение нескольких дней большое доказательство твоей усерднейшей, горячей и искренней дружбы. Поэтому препровождаем в твои руки, как в пристань, и господина моего, честнейшего епископа Селевка. Он страдает жесточайшим кашлем, который настоящая пора года раздражает сильнее и делает еще жесточе. Распознав свойство его недуга, постарайся, честнейший мой господин, избавить его от этого водоворота, противопоставив напору болезни силу твоей науки, при посредстве которой ты часто многих, бывших в опасности совершенно потонуть под ударами подобных волн, скоро спасал от кораблекрушения.

26. К Халкидии

Я знаю, что любовь, которую имела ты к нам издавна и изначала, хранишь ты в целости и даже делаешь в ней приращение, не только не позволяя ей гаснуть от дальности расстояния и продолжительности времени, но возжигая ее более и более. Знак и то, что ты получаешь наши письма с большой радостью и что, пишешь ли ты сама, или молчишь, ты одинаково к нам расположена. В течение многих лет я действительно видел много опытов твоего расположения. Но потому-то мы и просим твою честность быть к нам всегда так расположенной, что имеем уже много залогов, много памятников искренности твоей любви. Потому-то и носим тебя постоянно в душе, напечатлев в уме своем, и храним незабвенную о тебе память, хотя и не можем постоянно к тебе писать, встречая препятствие в недостатке письмоносцев. Зная это, скромнейшая и благоговейнейшая госпожа моя, пиши к нам сама постоянно о своем здоровье. Хотя мы, не получив от тебя письма, всегда расспрашиваем прибывших оттуда о тебе; но нам желалось бы непосредственно от твоей скромности получать письма, сообщающие радостные известия о твоем благоденствии.

27. К Асинкритии [17]

Знаю, что ты теперь находишься в большой скорби. Но как это знаю, так ведаю и то, что за эти скорби тебе уготована большая награда, положено великое возмездие и воздаяние. Хотя горе – горе и есть; но оно приносит пользу душе и обеспечивает большие задатки. Зная и размышляя об этом, ищи здесь высшего утешения, обращая взор не на жестокость только скорбей, но и на проистекающую от них пользу, и пиши постоянно к нам о своем здоровье. В настоящее время мы очень болеем, слыша, что ты хвораешь. Поэтому весьма желали бы получить в возможной скорости сведение о том, есть ли какое-нибудь облегчение в положении твоего здоровья, чтобы успокоиться в своей заботе о нем.

28. К Валентину

Третье письмо посылаю тебе теперь, не получив сам ни одного от твоего великолепия. Что ты получил наши письма с большой радостью, оказал вручившему их тебе достойный тебя почетный прием и сделал с своей стороны все, в чем нужна была твоя сила, – это мы знаем, и все это нам вполне известно, а письма от тебя все-таки мы не получили никакого. Если бы так долго хранил молчание кто-нибудь другой, менее благородный человек, то мы согласны, что ему можно бы было извиниться множеством дел. Но так как мы знаем возвышенность твоей души, твою горячую, искреннюю, неподдельную, твердую и постоянную любовь к нам, то от твоей достопочтенности такого извинения не примем. Не можешь сказать нам и того, чтобы на этот раз ты не жил там, потому что мы и это знаем. Одно только может нас достаточно удовлетворить за твое долгое молчание, если к будущем ты соблаговолишь вознаградить опущенное в прошедшее время и станешь присылать нам вороха писем с медоточивыми уведомлениями о твоем здоровье и благополучии. Хотя мы живем в пустыне, в тяжелом осадном положении, и окружены тысячами опасностей, – при всем том мы не перестаем заботиться о твоей достопочтенности и ежедневно разведываем, как идут твои дела. Итак, хотя для того, чтобы мы узнавали это не от других, но от самого тебя, чье расположение нам так сладко и вожделенно, пиши нам постоянно о своем здоровье. Получая письма, приносящие нам добрые вести, мы получаем все, чего желаем от тебя.

29. К Кандидиану

Велико расстояние пути, разделяющее нас; немало прошло и времени после того, как мы расстались с твоею достопочтенностью; кроме того – многое множество неотступных дел, страшнейшая пустынность нашего местопребывания, невыносимое осадное положение, нападения, набеги разбойничьи, разные другие стеснения, немощь здоровья... Но при всем этом ничто не ослабило нашей любви к тебе: мы храним ее в полной силе и в полном цвете, нося тебя в уме своем, где бы мы ни были, имея незабвенную о тебе память и навсегда запечатлев в своем сердце благородство твоей души, независимость, неизменность, непреклонность твоей искренней любви и горячность твоего расположения к нам. Так мы живем здесь, находя величайшее утешение среди лишений своей бесприютной пустыни в воспоминании о твоих подвигах. Пиши же и ты к нам постоянно, достопочтеннейший и великолепнейший господин мой, радуя нас известиями о своем здоровье. Ты знаешь, что мы дорожим им до такой степени, что нам более всего желательно иметь о нем сведения, и что, если писать к тебе составляет нам радость, то наша радость удвоится, когда и от твоего великолепия мы будем получать такие письма.

30. К Вассиане [18]

Давно ты молчишь, несмотря даже на то, что имеешь подле себя честнейшего и благоговейнейшего господина моего, диакона Феодота, который легко может найти отправляющихся оттуда сюда. Но мы и при этом не допускаем подозрения, чтобы твоя любовь к нам сделалась сколько-нибудь холоднее, потому что много раз уже имели случай вполне удостовериться в ней на опыте и знаем, что она чиста, неподдельна, искренна и неизменна. Поэтому, пишешь ли ты, или молчишь, мы одинаково расположены к твоему благородству и смело надеемся, что твое расположение к нам всегда пребудет цело и невредимо. Тем не менее, и при такой с нашей стороны уверенности, нам было бы весьма приятно постоянно получать от вас письма, радующие нас известиями о здоровье вашем и всего вашего дома, так как мы горячо желаем его вам и крепко дорожим им, как тебе это известно. Зная это, скромнейшая и благороднейшая госпожа моя, доставь нам это удовольствие, легкое, удобное, справедливое и могущее принести нам большое подкрепление среди лишений нашей жизни в пустыне.

31. К диакону Феодоту

Знаю сам, что ты не стал бы только писать к нам, когда бы мог лично прибыть, и что, оставив все, ты хотел бы быть вместе с нами, если бы не было препятствий, и препятствий чрезвычайно важных, как-то: настоящая пора года, затруднительное положение дел и усиливающаяся с каждым днем пустынность здешнего местопребывания. Нет ни малейшей надобности и разузнавать мне об этом. Как скоро я раз узнал, что ты нас горячо любишь, то, само собою разумеется, знаю уже и это. Хотя мы и без твоего также напоминания писали уже ко всем, но во всяком случае благодарим тебя за такую предупредительную к нам внимательность, вследствие которой в конце своего письма ты в заключение просишь нас об этом. Это — знак души, горячо озабоченной нашим делом, старательной, попечительной, умеющей искренно любить. Итак, говорю, я всем уже писал. Между прочим недавно мы послали также письмо и к госпоже моей Картерии; но теперь узнали, что она не живет там и предприняла далекое путешествие. Так, если есть какая-нибудь возможность переслать ей наше письмо туда, то перешли, ежели сочтешь нужным; а если нельзя, то сходи к честнейшим и благороднейшим господам моим: Маркеллиану и другим, и скажи, чтобы они, когда будут писать к ней, оправдали нас перед ней и написали, что мы не по небрежности и не все это время не писали к ней и что продолжительное ее путешествие препятствовало нам писать к ней чаще.

32. К пресвитеру Симмаху [19]

Нисколько не ново и не странно, что идущий тесным путем терпит стеснения. Таково естественное свойство добродетели: ее путь усеян трудами, тяжелыми усилиями, кознями и опасностями. Но таков путь; а за ним – венцы, награды, блага неизреченные и бесконечные. Так утешай себя этим. Притом и радости, и скорби текущей жизни протекают вместе с ней и вместе с этой жизнью оканчиваются. Следовательно, ни радостями нечего надмеваться, ни от скорбей нечего падать духом и крушиться. Хороший кормчий не зевает во время тишины, но не смущается и в бурю. Зная все это, утешай себя и ищи в этом лучшего подкрепления. Пиши нам постоянно о своем здоровье. Хотя мы разделены с тобою большим протяжением пространства и давно уже расстались с твоей мерностью, но не расстались с любовью к тебе и всегда носим ее с собою незабвенно и неослабно, где бы мы ни были, потому что такова уже природа искренней дружбы.

33. К Руфину

Хотел бы я чаще писать к твоему благоговению, потому что люблю тебя, и очень люблю, достопочтеннейший и благоговейнейший мой владыко; и то и другое ты сам знаешь. Но так как одно от нас зависит, а другое не от нас, в любви мы – господа себе, а касательно постоянной переписки – не совсем, потому что часто мешает затруднительность сообщения и неудобная пора года, то первую обязанность мы исполняем непрерывно, но вторую – когда только возможно, а пожалуй, впрочем, и ее исполняем тоже непрерывно. В самом деле, если чернилами и на бумаге мы не постоянно пишем к тебе, то мыслью и в душе – постоянно: таково свойство искренней дружбы.

34. К Намее [20]

Что ты увертываешься, извиняясь и прося прощения в том, за что мы хвалим и прославляем тебя, принимая твое письмо и упрекая за то, что ты прислала его так поздно и не скоро? Если ты в самом деле думаешь, что писать к нам – большая дерзость с твоей стороны, то, оставив это, озаботься нашим обвинением тебя в медлительности и оправдайся. Чем больше будешь говорить, что ты и в отсутствие наше любишь нас так же искренно, как любила при нашем личном присутствии, тем более увеличишь свою вину. Если бы ты была к нам просто расположена, как и другие, и тогда не было бы причины молчать такое долгое время; а как скоро ты говоришь, что имеешь к нам такую искреннюю и горячую любовь, что не отказалась бы даже предпринять к нам путешествие, как оно ни трудно и как ни страшно по причине множества осаждающих дорогу разбойников, если бы не воспрепятствовало тебе твое нездоровье, то тебе остается уже только один способ оправдаться – слать нам бессчетно и постоянно свои письма, которые могут загладить вину твоего долгого молчания. Делай же это, и тогда мы – вполне удовлетворены. Как ни поздно пришло настоящее твое письмо, но, как оно проникнуто горячей любовью, то уплачивает долг за прошедшее время. Однако смотри, чтобы следующие за ним письма не подражали ему в запаздывании, потому что тем только можно будет доказать, что и настоящее твое письмо пришло поздно не по лености твоей, а по напрасной, как ты говоришь, боязни, если следующие за ним будут приходить к нам скоро и достаточно часто.

35. К Аравию

Я знаю твою любовь, знаю, что твое расположение горячо, искренне, неподдельно, постоянно, и что ни затруднительное положение дел, ни куча забот, ни множество неприятных обстоятельств, ни продолжительность времени, ни дальность расстояния не могут сделать его слабее. Но потому-то так сильно и желаю постоянно получать письма от твоего благородства с радостными известиями о твоем здоровье. Если мы и упрекаем тебя, то упрекаем не по подозрению тебя в небрежности, а по своему нетерпеливому желанию получать такие письма, как можно, чаще. Зная это, честнейший и благороднейший мой владыко, доставь нам это удовольствие, легкое, удобное и приносящее нам большую радость даже в нашей жизни среди пустыни.

36. К Алфию [21]

Я хотел бы чаще писать, но редкость случаев переслать письмо не дает мне возможности привести свое желание в исполнение; в самом деле, пустынность здешней местности, опасение исаврийцев и жестокость зимы не позволяют часто никому к нам добраться. Притом, пишем ли мы, или молчим, мы всегда сохраняем одинаковое к тебе расположение, вполне чувствуя твое усердие и заботливость, которую ты имеешь о спасении своей души, стараясь успокоить живущих в благочестии и посвящая себя этому доброму делу. Поэтому, честнейший и благоговейнейший мой господин, пиши к нам ты постоянно о здоровье своем и всего своего дома. Тогда, даже в своей жизни среди пустыни, мы найдем большую радость, получая такие письма от твоей честности.

37. К Диогену [22]

Об искренности твоей любви к нам мы знали и прежде; но гораздо более убедились в ней теперь, когда, несмотря на препятствия, представляемые зимней непогодой, ты не только не забываешь нас, но стал к нам еще внимательнее, выказывая еще большую о нас заботливость. Благодарим тебя за это и не перестанем ежедневно вспоминать об этом с похвалой. Без сомнения, ты получишь за это неизреченную награду от человеколюбивого Бога, которого воздаяния безмерно превосходят все, что могут воздать в благодарность, делом или словом, люди. Но мы платим тебе тем, чем можем: непрестанным прославлением, восхвалением и ублажением тебя, любовью, уважением, почтением, всегдашним воспоминанием о тебе, единением и неразрывной связью с тобою по закону любви. Впрочем, ты и сам хорошо знаешь, многоуважаемый и достопочтеннейший мой владыко, что мы всегда принадлежали к числу ревностнейших твоих друзей. Поэтому усердно прошу тебя по поводу присланных тобою подарков: не беспокойся о нас нисколько. Удовольствовавшись и насладившись честью получения их, мы возвращаем их тебе не из пренебрежения, не потому, чтобы не были уверены в твоем благородстве, но потому, что не терпим нужды. Точно так же поступили мы и в отношении ко многим другим лицам, так как и многие другие, достойные тебя по благородству и горячо нам преданные, делали нам, как легко может удостовериться твоя достопочтенность, то же самое: и перед всеми ними нам достаточно было в оправдание того же, что мы просим уважить и тебя самого. Если бы мы действительно были в нужде, то потребовали бы нужного с полной откровенностью, как своей собственности, и ты увидишь это на опыте. Итак, получи назад все и береги тщательно, чтобы, если когда-нибудь велит время, мы могли смело спросить это у твоей достопочтенности.

38. К нему же

Только что написал предшествующее письмо, как вижу честнейшего и благоговейнейшего Афраата. Он так неотступно пристал к нам, — не хотел ехать отсюда и грозил даже не взять нашего письма, если я не приму всего, присланного тобой, что я наконец придумал дать такой оборот этому делу, который непременно понравится твоему благородству и совершенно успокоит твою мерность. Афраат скажет тебе о нем, и ты вели ему самому быть исполнителем этого доброго распоряжения. Конечно, ты понимаешь, как много выиграет дело и от личного присутствия его в Финикии и от щедрот твоего великолепия. За то и другое наградит тебя Господь, – то есть, как за то, что ты окажешь такое щедрое вспоможение людям, которые проповедуют язычникам в Финикии слово Божие и стараются об устроении там церквей, так и за то, что выберешь и пошлешь утешить их такого усердного человека, особенно в настоящую пору, когда они находятся в крайнем затруднении и терпят притеснения от многих. Итак, взяв во внимание высокое значение этого великого дела, не задерживай Афраата нисколько, и немедленно снаряди его туда в дорогу, в полной уверенности, достопочтеннейший мой владыко, что этим добрым усердием ты заслужишь себе у человеколюбивого Бога щедрое воздаяние.

39. К Адолии

Что ты была больна – мы это знаем, трудно была больна и даже была совсем при смерти, потом освободилась от болезни и, избавившись совершенно от опасности, теперь понемногу выздоравливаешь. Но не из твоих писем я узнал все это, – что было очень прискорбно, – а со стороны и от других. Конечно, мы рады уже, что ты избавилась от болезни. Но из того, что мы рады этому, вовсе еще не следует, что мы кротко переносим твое долгое молчание в подобных обстоятельствах. Мы желали, как тебе известно, чтобы ты приехала сюда. И действительно, если бы болезнь не остановила, то не было бы никакого препятствия. Зима здесь доселе похожа на самую приятнейшую весну; Армения избавилась от исаврийцев. Разумеется, мы тебя не принуждаем, не заставляем против воли ехать сюда. Но, чему уже ни опасение исаврийцев, ни суровость зимы, ни утомительность дороги и ничто решительно не может попрепятствовать, того просим от горячего и искреннего расположения к нам, то есть: писать к нам постоянно. Если бы мы имели счастье постоянно получать от тебя письма с приятными известиями о твоем здоровье и благодушии, то это принесло бы нам здесь немалое подкрепление. Подумай, какой ты таким образом будешь радовать нас радостью, и не поставь в труд делать это. Ты знаешь, как мы дорожим твоим благородством и какую всегда оказывали любовь к твоей мерности.

40. К пресвитеру Николаю [23]

Сильно ты обрадовал нас и доставил нам большое удовольствие, уведомив, что ты много заботишься о Финикии и, несмотря на такую дальность своего расстояния, письмами поощряешь трудящихся там, выказывая таким образом апостольскую ревность. Постоянно прославляем и ублажаем тебя поэтому, как за то, что ты прежде послал туда монахов, так и за то, что теперь, при таком затруднительном положении дел, ты не только не отозвал их, но приказал им там остаться, поступая подобно отличнейшему кормчему или добросовестному врачу. Когда кормчий видит, что волны поднимаются, тогда прилагает гораздо более усердия. Когда врач замечает, что горячка достигла высочайшей степени воспаления, тогда напрягает все свое искусство. Так и ты, честнейший и благоговейнейший мой господин, поступил достойно своей доблести, когда, увидав, что дела идут дурно и неприязненно, с особенной силой настоял, чтобы находящиеся там не бежали из строя, но оставались на своих местах и делали свое дело. Продолжая таким образом действовать с прежней своей ревностью, поторопи немедленно отправиться туда господина моего, честнейшего пресвитера Геронтия, если только он поправился и совершенно выздоровел. Нам было бы весьма приятно повидаться с ним, если бы он заехал к нам сюда; но так как положение тамошних дел требует особенной поспешности и неусыпности, так что не возможно тратить много времени в дороге, к тому же и наступающая зима может преградить ему путь, то усердно просим твою честность поторопить его, если только он поправился, ехать прямо туда, а вместе с ним постарайся отправить и любезнейшего, дорогого нашего пресвитера Иоанна. Ты знаешь, что особенно в настоящую пору тамошние дела требуют тем более тружеников, чем шире разрослось зло. Понимая это, зная, какое великое дело – спасение души, и имея в виду, как много уже сделано прежним усердием твоей честности, пожалуйста, и сам, и через других, через кого только можно, употреби все усилия, чтобы то, что уже сделано, осталось прочно навсегда, а к этому прибавлялись бы все более и более значительные приращения. Ты обрадовал нас никак не менее тех, кто прибыл сюда; мысленно как будто бы и ты приехал, и хотя тебя нет здесь видимым образом, но очами любви мы постоянно тебя видим, везде нося тебя в своей душе. Может быть, доведется нам и лично видеться, когда позволит время. Но в настоящую пору, хотя нам и очень хотелось бы видеться и обняться с твоею любовью, мы также считаем, что твое присутствие там необходимо. Я уверен, что ты все сделаешь и употребишь все усилия, чтобы наполнить Финикию доблестными тружениками, – находящихся уже там утверждая еще более, чтобы они не возвращались оттуда, бросив тамошние дела, а между тем, поблизости к себе выискивая новых людей и высылая их туда с полным усердием. Таким образом всем, и близким и дальним, ты принесешь величайшую пользу, уподобляясь ароматам, которые не только наполняют своим благовонием то место, где они заключены, но и далеко распространяются в воздухе.

41. К пресвитеру Геронтию

Я писал к твоему благоговению, полагая, что ты уже в Финикии; а потому теперь пишу опять то же самое, о чем говорил в прежнем письме, именно, что в настоящее время особенно необходимо все сделать и все перенести, чтобы добрая ваша нива не осталась бесплодной и чтобы не погибло даром ничего, что уже там сделано. Так, когда пастухи видят, что овцам их отовсюду грозит большая гибель, то становятся особенно неусыпны и деятельны, берутся за пращу и прибегают к разным другим средствам, чтобы прогнать от стада всякую опасность. Если Иаков, которому вверены были бессловесные овцы, работал целых четырнадцать лет, не зная сна, томясь от холода и зноя, и работал за самую последнюю плату наемщика, то подумай, чего не обязаны сделать и перенести те, кому вверены овцы словесные, чтобы не погибла ни одна из них. Усердно прошу поэтому твое благоговение: чем страшнее буря, чем больше зла, чем сильнее препятствия, чем многочисленнее наветники, тем решительнее восстань и сам, убеждай и других взяться вместе с тобой за эту добрую стражбу, и с возможной скоростью поторопись прибыть туда. Уже за самую поездку ты получишь немалую награду; если же за одну поездку награжден будешь, то тем более, когда возьмешься за дела и окажешь большое усердие. Чем сидеть дома, гораздо лучше и полезнее предпринимать подобные путешествия. Будучи там, ты можешь иметь все, что и теперь имеешь: и посты, и бдение, и другие подвиги воздержания. А сидя дома, нельзя приобрести того, чего можно достигнуть, живя там – спасения столь многих душ, награды за опасности, воздаяния за полную готовность к перенесению их, так как и за одну готовность к ним полагается уже воздаяние. Итак, подумай, сколько приобретешь себе новых венцов, и не медли, не откладывай, но, поправившись, пожалуйста, прямо отсюда же отправляйся туда, нисколько не беспокоясь о нужных вещах. Я уже сказал господину моему, честнейшему и благоговейнейшему пресвитеру Констанцию, чтобы, на постройки ли понадобится что-нибудь тратить, или на нужды братии, доставлять вам все с полным избытком, и даже теперь с более полным, чем прежде. Имея, таким образом, в виду и обеспечение там всех потребностей, и, прежде всего, богоугодность самого дела, пожалуйста, отбросив всякую медлительность, поторопись поскорее, и уже из самой Финикии дай нам о том знать, чтобы утешить нас в нашей тяжелой жизни среди пустыни. Действительно, если мы получим известие, что ты отправился туда с полной решительностью все сделать и все перенести ради спасения душ тамошних язычников, то мы в состоянии будем от такого удовольствия забыть даже, что живем в пустыне. Нам тоже хотелось бы повидаться с тобой; но так как то, о чем я говорил, гораздо необходимее и можно опасаться, чтобы зима не загородила тебе дороги от нас туда, то потому мы тебя и торопим, и просим усердно поскорее отправиться туда прямо.

42. К пресвитерам Симеону и Марию и к монашествующим в стране Апамейской

Хотя мы отделены от вас большим расстоянием и живем в самой жесточайшей пустыне, при всем том, узнав о вашей душевной доблести и великих подвигах воздержания, которыми вы просвещаете всех вокруг себя, мы горячо вас полюбили. И так как, между тем, нам невозможно сподобиться лично увидеть вас, и по зимней поре года, и по дальности дороги, то мы поусердствовали прибыть к вам письменно, и неотступно просим ваше благоговение прилежно молиться об окончании объявших вселенную бедствий, побуждать всех к этому с полным самоотвержением и, сколько возможно, чаще писать к нам о своем здоровье, чтобы, будучи удалены от вас и сосланы на самые крайние пределы вселенной, мы могли найти себе великое утешение, по крайней мере, в том, что будем постоянно иметь сведение о вашем благоденствии. Очень обрадовал нас любезнейший, дорогой наш пресвитер Иоанн, несмотря на такое затруднительное положение обстоятельств решившийся снарядиться и отправиться в Финикию. Вы понимаете все величие этого подвига, и потому усердно прошу вас: если найдете доблестных мужей, которые могли бы вместе с ним содействовать совершению столь важного предприятия, то, пожалуйста, с возможной готовностью пошлите их вместе с ним. Вам известно, какую великую награду вы приобретете за это.

43. К монашествующим Ромулу и Визу

Хотелось бы мне видеть вас здесь, потому что, представляя вас себе по слухам о вашем благоговении, я очень полюбил вас; но так как это пока невозможно – и по дальности пути, и по зимней поре года, и по страху, наводимому исаврийцами, то я возымел усердие прибыть письменно к вашей честности с изъявлением расположенности, которую мы питаем к вашему благоговению. В самом деле, можно дружески полюбить людей, которые далеко от нас и которых мы никогда не видали. Такова сила любви: она не задерживается дальностью расстояния, не слабеет от долговременности, не побеждается наведением искушений; но, побеждая все это, становится выше всего и востекает на высоту недосягаемую. Так точно и мы, горячо полюбивши вас, не сделались ни от чего подобного менее к вам внимательны, но как сами пишем к вам, так и вас усердно просим уведомлять нас о своем здоровье. Таким образом, даже среди своей жизни в пустыне мы найдем большое утешение себе, когда будем слышать, что люди, провождающие такую жизнь и шествующие таким тесным и скорбным путем, здравствуют и благоденствуют.

44. К Адолии [24]

Хотя сама ты редко пишешь, тем не менее, мы, как только узнаем, что кто-нибудь отправляется отсюда к вам, неопустительно всякий раз пишем к твоему благородству. Мы высказывали желание, чтобы ты приехала сюда повидаться с нами; горячо желаем этого и теперь. Но так как это, по всей вероятности, показалось трудно твоему благородству (хотя опасность со стороны исаврийцев миновала совершенно), то мы не перестаем утешать себя, по крайней мере, тем, что постоянно пишем к твоей честности. В самом деле, всякий раз, как только встретим случай переслать к тебе письмо, принимаясь писать к тебе, мы испытываем необыкновенное удовольствие. Зная это, скромнейшая и благоговейнейшая госпожа моя, постарайся, пожалуйста, и ты постоянно извещать нас о своем здоровье и благодушии. Как относительно поездки мы нисколько не упрекаем тебя, потому что это могло показаться тебе обременительным, так, напротив, никогда не перестанем жаловаться на твое долгое молчание, потому что горячо желаем постоянно иметь сведение о благоденствии твоем и всего твоего дома.

45. К бывшему дуке Феодосию [25]

Много меда заключает в себе твое письмо или, лучше сказать, ты сделал его даже приятнее меда. В самом деле, чем чаще подавать мед лакомящимся его сладостью, тем уже менее он кажется им приятным, так как пресыщение разрушает силу удовольствия; напротив, твои письма, радующие нас известиями о твоем здоровье, так далеки от этого недостатка, что тогда особенно и доставляют нам радости, когда чаще приходят. Итак, ты облобызал мое письмо. А я облобызал тебя самого, виновника письма, обнял тебя, обеими руками обвившись вокруг шеи, и, расцеловав твою любезную мне голову, почувствовал большое подкрепление. Мне показалось, что не письмо только твое пришло, но будто бы ты сам приехал и находишься вместе с нами. Такое впечатление произвело на меня твое письмо. Впрочем, такова всегда природа искренней любви: хотя бы лучи ее проникали только через письма, они делают видимым самый источник этих писем, что и привелось нам испытать. И ни давность времени, ни дальность расстояния, ни тяжелое положение обстоятельств, ничто решительно не помешало нам при этом. Зная это, достопочтеннейший мой владыко, не поставь в труд постоянно уведомлять нас о своем здоровье и благодушии, равно как и о благоденствии всего своего дома. Тебе известно, как желательно нам всегда иметь об этом сведения.

46. К диакону Феодоту [26]

Скоро ты забыл нас, к горькой печали вследствие разлуки с тобой прибавив нам еще новую скорбь – своим долгим молчанием. На недостаток времени ты не можешь сослаться: прошло уже так много дней, что весьма легко можно было обернуться назад. А извиняться опасением исаврийских набегов мы тебе не позволим, потому что слишком для этого тебя любим. После твоего отъезда многие оттуда прибыли сюда. Что же за причина твоего молчания? Мешкотность и равнодушие. Впрочем, мы избавим тебя от упреков за прежнюю небрежность, если ты постараешься на будущее время учащением писем вознаградить потерянное. Ты знаешь, как нам будет приятно, если ты постоянно будешь уведомлять нас о своем здоровье.

47. К Халкидии и Асинкритии [27]

Знаю, что вас смущает непрерывность постоянных испытаний, постигающих господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера. Но не страшитесь ничего подобного. Кто терпит это ради Бога, тот, чем жесточе его страдания, тем высшей сподобится награды. Утешая себя этим, мужественно и с благодарностью переносите огорчения, прославляя Бога за все, встречающееся в жизни. Таким образом и вы соделаетесь общницами с ним в уготованных ему наградах и венцах, за то, что кротко и мужественно переносили испытание. Вы знаете, что настоящая жизнь есть только путь, что и радости и печали ее проходят одинаково, что "многими скорбями подобает нам войти в царствие Божие" и что тесен и скорбен "путь, вводящий в жизнь вечную". Утешаясь этим, а также и его присутствием с вами, рассейте всякую тень уныния, радуясь и веселясь за его страдания, потому что его ожидает за них неизреченное и нетленное вознаграждение.

48. К бывшему консулярию Феодоту [28]

Вот что значит быть отцом! Ты не только не огорчаешься, что сын твой имеет стремление к истинному любомудрию, но радуешься этому, употребляешь все средства, чтобы он достиг самого верха любомудрия, и даже не тяготишься удалением его от родины, от дома, от твоего собственного присмотра, напротив того – думаешь, что он теперь ближе к тебе, когда становится добродетельнее. Глубоко благодарим тебя за это и со своей стороны удивляемся, каким это образом, давши нам такой бесценный подарок, своего сына, ты счел себя еще обязанным сделать нам честь и угощениями другого рода. Честь мы приняли; но самые вещи присланные возвращаем обратно, не из пренебрежения к твоему благородству (как это можно в отношении к человеку, так горячо нас любящему?), а потому, что считаем излишним гоняться за тем, в чем не имеем нужды. Что же касается доброго чтеца Феодота, то мы желали бы оставить его при себе и заняться его воспитанием; но так как вся здешняя местность наполнена убийствами, смятением, кровопролитием, пожарами, потому что исаврийцы все истребляют огнем и мечем, и мы постоянно движемся с места на место, каждый день переменяя свое местопребывание, то мы сочли необходимым отправить его от себя, обстоятельно наказав господину моему, благоговейнейшему диакону Феодоту, неусыпно о нем заботиться и иметь о нем полнейшее попечение. Постарайся и ты обращаться так же с своим сыном, и тогда непременно похвалишь наше решение и принесешь нам за настоящее увещание большую благодарность.

49. К Касту, Валерию, Диофанту и Кириаку, пресвитерам антиохийским [29]

Что честнейший и благоговейнейший господин мой, пресвитер Констанций, оставил нас, о том жалею; но что он отправился к вам, этому радуюсь, и больше радуюсь, чем о разлуке с ним жалею. Я вполне уверен, что в вашей любви он найдет себе необуреваемую пристань. Хотя бы отовсюду грозили бесчисленные опасности и высоко вздымались волны, ваше положение таково, что, благодаря отличающему вас мужеству и вашей неизменной расположенности и любви, под вашей защитой можно и среди бури наслаждаться ясной тишиной. Когда он явится к вам, сделайте для него, пожалуйста, все, как вам подобает. Вы знаете, какая награда будет ожидать вас, если постараетесь помочь человеку, на которого напрасно и злостно клевещут. Мы не чего-нибудь домогаемся, а того только, чтобы его не обижали вопреки всякой справедливости, чтобы не таскали и не перетаскивали его напрасно, терзая по судам, за то, за что его следовало наградить и прославить. Итак, касательно его такова наша просьба; касательно же себя самих просим вас постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Хотя мы отделены от вас большим пространством, при всем том всегда постоянно носим вас в своей душе, близки к вам и непрестанно вас видим. Таковы глаза любви у людей, умеющих искренно любить. Но вы хорошо знаете это и сами, так как и вы умеете любить искренно.

50. К Транквилину [30]

Все уступает времени и проходит, дряхлея и стареясь: и телесная красота, и величественные здания, и цветущие луга и сады, и все, что ни есть на земле; одна только любовь избежала общего разрушения и не только не вянет от долговременности, но не пресекается и самой смертью. Так и в нас, как ни давно расстались мы с твоею мерностью, она хранится к тебе в полном цвете: на словах – и теперь, а в душе – всегда. Потому-то мы и пишем постоянно к твоему благоговению. А так как нам весьма желательно иметь сведения, как идет твое здоровье (ты ведь знаешь, сколько мы дорожим им), то, если будет возможно и если легко найдешь случай, с кем можно было бы отправить к нам письмо, пожалуйста, с свойственной тебе добротой дай нам знать об этом. Как живем мы, что делается в Армении, что во Фракии, обо всем том расскажет твоей искренней и горячей любви податель этого письма.

51. К епископу Кириаку

Господин мой Сопатр, начальник Армении, – той Армении, в которой мы в настоящее время заключены, – Арменией правит, как отец, а о нас оказывает попечение более отца. Желая и стараясь отблагодарить его за такое с его стороны благорасположение, мне кажется, я нашел наконец отличнейшее средство отблагодарить его при пособии твоей неусыпно заботливой о нас души. Как и каким образом? У него есть сын, который давно уже живет там (у вас), обучаясь наукам. Если ты потрудишься принимать его у себя с готовностью и с свойственной тебе любовью и сделаешь ему что-нибудь полезное, тогда мы будем уплатившими свой долг. Сделай же это и познакомь его также с тамошними сановными людьми, которые были бы и знакомы тебе и в состоянии сделать для него чужую сторону приятнее родной. Этим ты доставишь удовольствие ему, доставишь удовольствие мне, доставишь удовольствие и себе самому, оказав полезную услугу в лице сына человеку честному и человеколюбивому, общему пристанищу бедных.

52. К Маркиану и Маркеллину [31]

В вашем философском и возвышенном образе мыслей, в вашем неизменном и непреклонном настроении вы найдете достаточное подкрепление себе среди тех горестей, которые вы, как видно из вашего письма, испытываете. В самом деле, как человеку вялому и распущенному не может принести большой пользы даже тишина и самое благоприятное течение обстоятельств, так твердого, установившегося и ко всему готового мужа никогда не поколеблет никакая жестокая буря, напротив – сделает его еще славнее. Таково уже природное свойство испытаний: тем, кто переносит их мужественно, они приносят большие награды и блистательные венцы. Зная это и почерпая отсюда достаточное утешение среди бедствий, не смущайтесь, честнейнейшие и благороднейшие господа мои, ничем и не переставайте писать к нам постоянно. Нам желательно бы было лично видеться и обняться с вами, но так как это пока невозможно по разным препятствиям, то не поставьте в труд постоянно писать к нам и уведомлять о своем здоровье. Вы знаете сколько вы доставляете нам этим удовольствия и как много это нас радует.

53. К Касту, Валерию, Диофанту и Кириаку, пресвитерам антиохийским [32]

Языком я редко сношусь к вашим благоговением, но душой – постоянно и весьма часто. Считайте же, что вы получили от нас не столько писем, сколько получили исписанной чернилами бумаги, но столько, сколько нам хотелось бы послать к вам. И как скоро так будете смотреть на дело, то увидите, что нами посланы к вам вороха писем. Если же вам их никто не доставляет, то, конечно, молчание наше есть следствие не нашей небрежности, а затруднительности нашего положения. Я сказал это для того, чтобы, пишем ли мы, или молчим, вы не изменяли своего мнения о нашей любви к вам. Где бы мы ни были, мы везде о вас помним, напечатлев вас в своем сердце. Приносим вам теперь великую благодарность за то, что вы приняли доброго монаха с свойственным вам благорасположением и укротили людей, которые так не кстати вздумали с ним ссориться. Недаром же я говорил, и без всякой лести вам, что, хотя бы отовсюду вздымались бесчисленные волны, у вас будет тишина. И если вы так легко избавляете других от кораблекрушений, то ясно, что сами стоите далеко вне опасности. Пишите же нам постоянно о своем здоровье. Вы знаете, как нам желательно всегда иметь о нем сведения. Ваши письма, радующие нас известиями о вашем благоденствии, имеют такую силу, что, хотя мы в настоящее время отовсюду окружены опасностями, войнами, смятениями, беспорядками, ежедневно грозящими смертью, при всем том, как только получим связку ваших посланий, забываем все от удовольствия и приобретаем вновь прежнюю бодрость. Искренняя любовь производит то, что письма, заключающие в себе подобные известия, как бы переносят нас в круг людей, с которыми мы телесно разлучены.

54. К диакону Феодоту [33]

Ты избавился, честнейший и благоговейнейший господин мой, от бедствий, свирепствующих теперь в Армении; а нас, кроме здешних смятений, или, точнее, ежедневно грозящих смертью опасностей, сильно тяготит и разлука с таким любезным, искренно и неподдельно расположенным к нам человеком, как ты. К этому присоединилось еще другое горе – долгое молчание твоей мерности. С того времени, как ты уехал отсюда, мы получили от тебя теперь всего только второе письмо: говорю это не в укор тебе, а по чувству собственной скорби. Что дорога, ведущая к нам сюда, действительно в настоящее время непроходима для путешественников, это всякий знает, и, конечно, это может послужить тебе в оправдание; но все это вовсе не утешительно для нас, напротив, потому-то мы особенно и горюем, что и последнее, оставшееся нам после разлуки с тобою, утешение отнято у нас таким образом. Так как это препятствие до сих пор не устранено, и ужасы, напротив, с каждым днем увеличиваются все более, то, пожалуйста, за огорчение, причиняемое нам твоим долгим молчанием, вознаграждай нас другим способом: не забывай нас, и когда будешь к нам писать, то пиши письма как можно длиннее, обстоятельно рассказывая в них о своем здоровье, благодушии и благополучии. Таким образом отнимаемое у нас временем ты можешь вознаградить длиннотой писем.

55. К нему же [34]

И это – твое (письмо), нашего, ревностнейшего и горячего друга! Только что я прочитал первое твое письмо, как получаю второе: оба в один день, – и сильно обрадовался. Второе письмо твое заключает в себе нечто более, представляя нам не твои только речи, но и твое собственное писание, что и увеличило нашу радость, потому что мы могли увидеть в нем облик не твоей только горячей и искренней души, но в добавок еще и твоей руки. Делай же так постоянно, и не скупись доставлять утешение, которое сам придумал для нас таким образом. Тащить тебя сюда уже не смеем: таковы бедствия Армении; они охватили все, как и другая зима. Куда ни поедешь, везде увидишь потоки крови, кучи мертвых тел, до основания разрушенные жилища, разоренные города. Мы считаемся в безопасности, заключившись в этой крепости, как в жестокой тюрьме; при всем том не можем пользоваться спокойствием вследствие ежедневных опасений, смертоносных слухов, постоянного ожидания приступа со стороны исаврийцев и телесной немощи, с которой боремся доселе. Но, и при всех этих бедствиях, мы находим немалое утешение в своем горестном положении, когда получаем письма, радующие нас известиями о твоем здоровье.

56. К пресвитеру Николаю

Принимаем это, как знак твоей искренней и горячей любви, что даже из такой дали ты беспокоишься о нашей безопасности. Прежде, в самый разгар зимы, мы постоянно переходили с места на место, останавливаясь то в городах, то в ущельях и лесистых долинах, и всюду преследуемые исаврийцами. Наконец, когда здешние бедствия несколько поутихли, оставив пустыни, мы поспешно двинулись в Арависс, находя его крепость безопаснее других мест, и теперь живем в ней (а не в самом городе, потому что и это даже небезопасно) хуже, чем в любой тюрьме. Кроме уже того, что смерть ежедневно, так сказать, стучится к нам в двери, – потому что исаврийцы проникли всюду, везде истребляя огнем и мечем людей и жилища, – мы опасаемся еще голода, которым грозит нам наше стесненное положение и многочисленность сбежавшегося сюда народа. Зимняя пора года и непрерывное бегство из одного места в другое повергли нас в продолжительную болезнь: трудный период ее в настоящее время миновал, но некоторые следы еще остались. При всем том, даже среди стольких бедствий и таких опасностей, мы почерпаем величайшее утешение в вашей любви – горячей, искренней и неизменной. Зная это, не поставьте в труд постоянно радовать нас известиями о вашем здоровье. Хотя мы и далеко от вас живем, при всем том крепко связаны с вами узами любви. Приношу великую благодарность твоей честности за то, что даже среди таких смут, окружающих тебя, ты оказываешь большое усердие к делам в Финикии. Если получишь еще какие-нибудь известия оттуда, не поленись сообщить нам. К нам ниоткуда никто не может скоро добраться, так как все дороги, ведущие сюда, отовсюду заграждены. Но, хотя и трудно вести с нами постоянную переписку, при всем том пиши, как только представится возможность, и сообщай нам обо всем, что там делается, уведомляя в то же время о здоровье всех вас, о котором нам в особенности желательно иметь сведения.

57. К пресвитерам и монахам: Аффонию, Феодоту и Херею

Желал бы и я повидаться с вами здесь; но так как много тому препятствий, то не смею требовать этого теперь, а прошу вас оказать нам помощь, оставаясь и вдали от нас, содействием ваших дерзновенных молитв (а этого рода помощь не слабеет от времени и не задерживается дальностью расстояния, но, где бы ни жил человек, имеющий дерзновение перед Богом, как вот и вы, он может принести таким образом величайшую пользу и далеко от него живущим), сверх же молитв прошу вас также постоянно радовать нас и известиями о своем здоровье. Как ни много волн окружает нас отовсюду: и пустынность места, и осадное положение, и нашествие исаврийцев, и ежедневно грозящая смерть (мы постоянно живем об руку с смертью, заключившись в этой крепости, как в тюрьме, и страдая тяжким телесным недугом), – при всем том, несмотря на все злополучие, мы почерпаем немалое утешение среди этих бедствий в вашей любви. Хотя мы и не много времени пробыли вместе с вами, но получили много доказательств вашего искреннего, горячего, более, чем мед, сладкого, неизменного, крепкого и непоколебимого расположения, которое вы оказывали к нам и при личном свидании и заочно. Вот почему и вдали от вас, и среди стольких треволнений, мы отдыхаем душой при воспоминании о вашей доблести, как бы в отрадной пристани, считая вашу любовь величайшим для себя сокровищем. С прошествием зимы и наступлением весны, мы избавились от сильного напора болезни; но остатки ее еще есть, они поддерживаются постоянным беспокойством, возбуждаемым нападениями исаврийцев. Не забывайте же нас никогда, какое бы расстояние ни разделяло нас, и не поставьте за труд писать к нам постоянно, как только дозволит возможность, радуя нас известиями о вашем здоровье.

58. К Малху [35]

Не падай духом, и не приписывай своим грехам прекрасной кончины твоей блаженной дочери. Она вступила в необуреваемую пристань, достигла жизни, не имеющей конца, и, избавившись от волнений настоящего века, стала на камне, где все собранные ею блага неотъемлемо лежат вокруг нее, как бы в неприкосновенной уже сокровищнице. Надобно радоваться, веселиться и торжествовать, что ты душу ее, как отличный земледелец – спелый плод, представил общему всех Владыке. Прилагая из этих и из подобных размышлений извлекаемые лекарства к сердечной боли, поразившей тебя и скромнейшую госпожу мою, ее мать, увеличь, таким образом, отложенную вам награду, чтобы вам получить великое воздаяние от человеколюбивого Бога не только за прекрасное воспитание ее, но и за кроткое н благодушное перенесение этой прекрасной с ней разлуки.

59. К Алфию [36]

Хотя и далеко от тебя живем мы, но веселимся, радуемся, ликуем, слыша о твоих подвигах и обильной щедрости, которую ты оказываешь бедным. Хотелось бы нам лицом к лицу увидеться с твоей честностью и при личном свидании лично засвидетельствовать тебе нашу великую благодарность. К сожалению, это до сих пор невозможно, потому что опасность со стороны исаврийцев увеличивается все более и более, и всякое сообщение в настоящее время преграждено, а я уверен, что если бы этого не было, то и ты не пожалел бы трудов приехать сюда и прибыл бы к нам сам. Но так как это до сих пор невозможно, то вот мы пишем к тебе, приветствуем твою честность, и усердно просим тебя, как только дозволят обстоятельства, постоянно писать к нам и уведомлять нас о здоровье твоем и всего твоего дома. Такого рода письма твоей честности доставят нам в нашей здешней жизни немалое утешение.

60. К Агапиту

Хотя много прошло времени с тех пор, как мы расстались с твоей достопочтенностью, и велико пространство, разделяющее нас, при всем том мы связаны с тобой любовью и живем близко к тебе, или, лучше, храним тебя в своей душе, нося с собою всюду, где бы мы ни были. Твою старинную к нам дружбу, горячую, искреннюю, крепкую и непреклонную, мы навсегда запечатлели в своем сознании. И наше расположение к тебе, честнейший и достопочтеннейший владыко, все так же живо, как и прежде, и не слабеет ни от давности времени, ни от дальности расстояния. Прошу же тебя, не поставь в труд писать к нам, сколько возможно, постоянно, о своем здоровье. Ты знаешь, сколько мы дорожим им и какую ты доставишь нам радость, уведомляя нас о его состоянии.

61. К Исихию

Желал бы я повидаться с тобою, и ни страх, наводимый исаврийцами, ни слабость здоровья не помешали бы мне, если бы мне позволялось переезжать по желанию, куда захочу; но тебя, хотя ты волен в этом, не зову сюда, и не прошу оставить дом и приехать к нам. Хотя и время года позволяет это, и поездка не велика (потому что небольшое расстояние разделяет нас), – при всем том не решаюсь тащить тебя сюда из опасения за тебя со стороны исаврийцев. Вместо того прошу постоянно писать к нам о своем здоровье; в этом отношении нападения разбойников, конечно, уже не могут служить тебе препятствием. Сделай же нам эту милость: тебе это легко и удобно; а нам принесет большую радость. Ты знаешь сам, сколько доставишь нам удовольствия, оказывая нам такую благосклонность.

62. К Арматию

Что это значит? Ты предоставляешь нам полную волю свободно распоряжаться для своих надобностей принадлежащими тебе людьми и лишаешь нас того, в чем мы особенно имеем надобность, то есть, своих писем, которые доставляли бы нам известия о твоем здоровье. Или не знаешь, что именно это более всего дорого и желанно искренним и задушевным друзьям, как вот и нам теперь? Итак, если хочешь, честнейший мой владыко, сделать нам милость, то отмени данное твоим людям приказание служить нам в телесных нуждах (так как мы ни в чем таком не имеем нужды – все течет у нас рекой) и доставь нам сам при посредстве небольшого количества бумаги и чернил величайшее одолжение, которого мы особенно желаем удостоиться от тебя. Оно состоит в том, чтобы ты постоянно писал к нам о здоровье – своем и всего своего дома. Если бы можно было нам видеться друг с другом, то я попросил бы, как величайшей милости, того, чтобы ты доставил мне удовольствие лично увидеть так горячо любящего нас друга, как ты, и поднял бы себя из дома. Но так как страх, наводимый исаврийцами, препятствует этому, то утешай нас, не скупясь, своими письмами, и тогда – все наши желанья тобой удовлетворены.

63. К Халкидии

Я весьма желаю, чтобы господин мой, честнейший (ваш) пресвитер, был с нами. Но, хотя ты полагаешь, что ему полезно прибыть сюда, я предпочитаю приезду его к нам его безопасность и освобождение его от настоящих смятений. Не думай же, чтобы мы препятствовали ему, если он хочет приехать к нам. Доселе мы удерживали его от исполнения этого намерения только потому, что самое свойство его дела не требует настоятельно прибытия его сюда, и мы боялись, не попал бы он еще в руки исаврийцев. Но если действительно необходимо приехать ему сюда, то мы усердно просим и убеждаем его решиться на это путешествие. Хотя мы и разделены телесно, но узами любви связаны с ним по-прежнему. Не смущайся же, прошу тебя, происшедшими огорчениями. Чем более неприятностей, тем выше будет твоя заслуга, тем обильнее будет тебе награда и воздаяние от человеколюбивого Бога, если ты благодушно и мужественно перенесешь встретившиеся затруднения. В таком случае ты и легче победишь их, и награда, отлагаемая тебе на небесах за претерпение их, будет обильнее и гораздо выше самых страданий.

64. К Асинкритии

И прежде писал я твоей честности, что, по причине твоей любви, мы считаем и тебя в числе тех, которые прибыли к нам лично, и теперь повторяю опять то же самое, именно, что мысленно прибыла к нам и ты. Поэтому, хотя телесное нездоровье и замешательства, охватившие Армению, и воспрепятствовали тебе действительно приехать, тем не менее мы, зная твое желание и намерение, сохраняем то же мнение о твоем к нам расположении, какое имели и прежде. Не переставай же постоянно писать к нам и уведомлять о ходе своей болезни и о своем здоровье. В настоящее время мы очень огорчены, слыша, что ты больна. Чтобы не тревожиться нам, уведоми нас поскорее, выздоравливаешь ли ты от своей болезни.

65. К пресвитеру Роману [37]

Не в Армении только и не в Каппадакийской только стране, но и в более отдаленных краях молва о твоей любви и о расположении, какое ты всегда оказывал к нам, прогремела торжественнее трубы. Считая величайшей для себя честью такое расположение к нам твоего благоговения, мы, со своей стороны, не перестаем прославлять тебя и усердно просим тебя постоянно писать к нам о своем здоровье. Хотя мы и в пустыне живем, хотя и далеко от вас удалены, – при всем том мы связаны с тобою узами любви, питая к тебе то же расположение, какое исстари оказывали мы к твоей честности, или даже в настоящее время еще более горячее и живое. Ни давность времени, ни дальность расстояния не сделали нас равнодушнее, – напротив, сделали расположеннее к тебе. Зная это, честнейший и благоговейнейший мой владыко, и понимая, какое удовольствие доставишь ты нам более частой перепиской с нами, пиши к нам о своем здоровье, но особенно вспоминай нас всегда в своих святых молитвах, чтобы таким образом, несмотря на отдаленность расстояния, мы могли воспользоваться твоим многим содействием.

66. К Гемеллу [38]

Что это? Когда такой славный и обширный город совершает блистательное празднество (так я называю твое вступление в должность), ты ставишь нас еще в большое уныние, так упорно храня молчание! Если бы это сделал кто-нибудь другой из обыкновенных людей, я легко понял бы причину. Я объяснил бы себе это тем, что многие, с возвышением по службе, обыкновенно возвышаются вместе и в надменности. Но когда дело касается твоего великолепия – человека с философским настроением мысли, который отлично постигает сущность этих временных и преходящих вещей, не обольщается мишурой и вывесками и смотрит на вещи так, как они есть, без прикрасы, то я решительно не могу понять причины молчания. Что ты и теперь любишь нас так же, как и прежде, или даже более прежнего, в этом я вполне убежден. Но почему при таком расположении к нам ты ничего не пишешь так долго, не умею сказать и совершенно недоумеваю по этому самому. Разреши же нам эту загадку в своем письме, если не тяжело и не трудно. Но прежде, чем будешь писать, скажи доставившим тебе настоящее письмо, т. е. господину моему, честнейшему и благоговейнейшему пресвитеру, и сопровождающим его, что это молчание, в чем мы уверены, не было следствием небрежности. Довольно будет сказать это, чтобы им достигнуть благосклонности у твоей достопочтенности.

67. К Фирмину [39]

Пребыванию твоему с нами болезнь твоя много помешала; но любви не изменила между нами нисколько. Довольно было нам один раз побыть с тобой, чтобы сделаться твоими горячими друзьями навсегда. Ты заставил нас так полюбить себя тем, что сам с первой нашей встречи обнаружил к нам такую пылкую и беспредельную любовь, не выжидая указаний опыта, но с первого взгляда решивши свой выбор и крепко привязавши нас к себе. Потому-то вот мы и пишем к тебе и уведомляем тебя о том, что тебе желательно знать о нас. Именно: мы здоровы; путь свой совершили благополучно; наслаждаемся теперь отдыхом и полным досугом; пользуемся у всех большой расположенностью, чувствуем невыразимое облегчение в душе. Никто нас здесь не тревожит, никто не нападает на нас. Да и что удивительного, если так покойно в городе, когда и всю дорогу мы проехали совершенно свободно. Уведомь же и ты нас о себе. Если мы доставили тебе удовольствие сообщением этих известий, то и сами будем очень рады услышать о твоем здоровье. Ты, конечно, понимаешь, как приятно людям, умеющим искренно любить, слышать добрые вести о тех, кого они любят.

68. К главному врачу Имнитию

Не перестаем мы перед всеми прославлять тебя, и как честного человека, и как прекрасного врача, и как друга, умеющего искренно любить. Как только зайдет у нас здесь речь о нашей болезни – по необходимости придешь ты на память в этих рассказах, и, многократно испытавши на себе твои великие познания и твою благорасположенность, не можем же мы проходить молчанием твоих благодеяний и разглашаем о них всем с чувством величайшего удовольствия. Ты внушил нам такую любовь к себе, что, даже пользуясь совершенным здоровьем, мы много бы дали за то, чтобы притащить тебя сюда, хотя бы только затем, чтобы на тебя взглянуть. Но так как это неудобно и по трудности дороги, и по страху, наводимому исаврийцами, то за это мы не беремся пока, а просим только постоянно к нам писать. Ты в состоянии вознаградить нас постоянной перепиской за удовольствие личного свидания с тобой, расслащая свои письма медом твоей добродушной любезности.

69. К Кифирию

Пребывание наше у вас там было непродолжительно, но от него возродилась между нами великая, высокая и благородная любовь. Умеющим искренно любить не нужно для этого много времени; здесь все может совершиться в короткий срок. Так точно случилось это и с нами: мы так горячо полюбили вас, как будто бы жили с вами долгое время. Поэтому теперь и пишем к вам, уведомляя, что мы здоровы и живем в спокойствии и тишине. Мы уверены, что, извещая вас об этом, мы делаем вам удовольствие. Но и от вас мы просим подобного же уведомления. Не сочтите за труд писать к нам постоянно, радуя нас известиями о вашем здоровье. Уведомляя нас о том, о чем мы постоянно желали бы иметь сведения, вы доставите нам таким образом величайшее удовольствие, которого не ослабит в нас даже и жизнь на чужой стороне.

70. К Леонтию

Из вашего города нас выгнали; но любви к тебе из нас не выгнали. То зависело от других – остаться ли там, или быть изгнанными, а это зависит от нас. Никто поэтому не в состоянии лишить нас этого, и куда бы нас ни удалили, всюду мы унесем с собою сладость любви к тебе, и везде с наслаждением будем вспоминать о твоем благородстве, соединяя в одно представление твою приверженность к нам, твое усердие, твой ум, твою приветливость, гостеприимство, все другие прекрасные качества твоей души, и таким образом воспроизводя себе твою доблестную личность. Ты так нас привязал и так овладел нами, что нам весьма желательно было бы повидаться с тобою; но так как это в настоящее время невозможно, то утешь нас своими письмами. С твоим умом ты в состоянии вознаградить нас частой перепиской за удовольствие личного свидания с тобой.

71. К Фавстину

Мы прибыли в Кукуз в добром здоровье (так я начинаю свое письмо сообразно с твоим желанием) и нашли, что это местечко нисколько не опасно, совершенно спокойно, совершенно тихо: никто его не теснит и никто на него не нападает. Да и что удивительного, если так спокойно в городе, когда мы свободно и беспрепятственно проехали всю необыкновенно пустынную, опасную и подозрительную дорогу, ведущую сюда, пользуясь большею безопасностью, чем в благоустроеннейших городах? В награду за эти добрые вести с нашей стороны пиши к нам постоянно о своем здоровье. Живя здесь в полной тишине, мы постоянно воспроизводим себе благородство твоего образа мыслей, твою любовь к свободе, ненависть к злу, откровенную прямоту, все богатство твоих необозримых добродетелей, и с услаждением вспоминаем о тебе, нося в своей душе твой образ всюду, где бы мы ни были, и пламенея к тебе беспредельной любовью. Нам желательно бы было поэтому видеть тебя прибывшим сюда. Но так как это трудно, то мы прибегаем к другому средству и просим тебя утешать нас письмами. Постоянное получение писем с известиями о твоем здоровье принесет нам величайшее подкрепление.

72. К епископу Люцию

Хотя нас отделяет от твоего благоговения большое расстояние пути, тем не менее нам известно твое отчуждение от зла и прискорбие, какое возбудили в душе твоей люди, совершившие столько беззаконий и наполнившие вселенную столькими соблазнами. Свидетельствуем тебе поэтому нашу благодарность и никогда не перестанем прославлять и ублажать тебя за то, что, несмотря на такой напор зла, когда столь многие слепо несутся на скалы и утесы, ты продолжаешь идти прямой дорогой, осуждая происшедшее и отвращаясь от совершивших его, как и следует тебе. Но в то же время просим остаться твердым в этой доброй решимости и показать еще большую ревность. Ты знаешь, как велика будет ваша награда, как блистательны ваши венцы и воздаяния вам за то, что, когда столь многие производят смятение, вы идете напротив и таким образом успешно содействуете исправлению существующего зла. Не подлежит сомнению, что если вы решитесь стать твердо, то, хотя вы составляете меньшинство по числу, вы одолеете большинство, превозносящееся злобой. Нет ничего сильнее добродетели и стремления содействовать ограждению Церкви. Избрав таким образом решение, могущее привлечь на вас высокое благоволение Божие, постарайтесь до конца исполнить ваш долг, соделавшись по своей непоколебимости крепчайшей оградой всех церквей вселенной.

73. К епископу Марию

Еще при самом начале бури, возмутившей церковь, мы заметили неуклонную прямоту твоего образа мыслей, и теперь, когда бедствия увеличились, слышим опять о твоем благоговении, что ты остаешься верен своему прежнему решению. Поэтому, несмотря на отдаленность своего местопребывания, воздавая тебе должное приветствие, мы ублажаем и прославляем тебя за то, что когда большинство увлеклось в бездну погибели и склонилось на сторону тех, которые так беззаконно поступили против церкви, ты пошел по противоположному пути, отвернулся от дерзнувших произвести эти беззакония и сохранил подобающую тебе независимость. Имея в виду всю важность этого великого дела и долг каждого уклоняться от пути лукавнующих, а также и то, что неизменное и непреклонное решение ваше послужит средством и началом к исправлению зла, пожалуйста, стой твердо, с подобающим тебе мужеством, и поощряй к тому же других, кого только можешь. Тогда достаточно будет для пособия вам одной правоты дела, и Бог благословит ваше решение, избравшее правый путь среди такой сумятицы, и подаст вам победу.

74. К епископу Евлогию [40]

Хотя бы нас удалили на самые крайние пределы вселенной, и тогда мы не могли бы забыть любви твоей и унесли бы всюду твой образ с собой: до такой степени ты увлек и пленил нас, честнейший и благоговейнейший мой владыко! Так и теперь, живя в Кукузе, самом пустынном местечке всего нашего государства, мы постоянно вспоминаем о твоей доброте, любезности, обходительности, о твоем искреннем, огненном и живом расположении к нам, о твоей, более пламенной, чем огонь, ревности, о всех других доблестях твоей души, и, услаждаясь этими воспоминаниями, разглашаем перед всеми о твердости твоего решения и непоколебимости, какую показал ты в отношении к воюющим против церкви и наполнившим вселенную столькими соблазнами, хотя все это вовсе не нуждается в нашем разглашении, потому что самыми делами своими ты сам провозгласил это во всеуслышание всего Востока и даже за его пределами. Свидетельствуем тебе за это нашу благодарность, ублажаем, прославляем тебя и усердно просим пребыть навсегда верным показанной тобою ревности. Не одно и то же – соблюдать правоту, когда дела несутся по благоприятному течению, или – не только не увлечься, но остаться непоколебимым, когда многие покушаются разорить церковь, отвращаясь от них с достодолжным мужеством. В настоящем случае подобная непоколебимость послужит, не сколько-нибудь, но чрезвычайно много, к исправлению зла. Что при таком взгляде на дело твоего благоговения пойдут по следам твоим все, честнейшие и благоговейнейшие господа мои, епископы палестинские, в этом, конечно, не должно и сомневаться. Я очень хорошо знаю, что в делах подобной важности ты умеешь так же неразрывно соединить и связать их с собою сладостью любви к тебе, как соединено и связано тело с головой, и это есть равным образом новое и величайшее доказательство твоей доблестности.

75. К Иоанну, епископу Иерусалимскому

Мы удалены в Кукуз, но не удалились от любви к вам. То зависело от других, а это – от нас. Поэтому и отсюда, несмотря на такую отдаленность, мы пишем к вам и усердно просим ваше благоговение сохранять и теперь то мужество, какое вы показали с самого начала, отвратившись от людей, наполнивших церкви столькими смятениями, и завершить его достойным начала, или даже еще более блистательным концом. Немалая награда отложена вам будет за то, если вы, как должно, прервете все сношения с людьми, которые произвели такую бурю, наполнив столькими соблазнами почти всю вселенную, и не будете иметь с ними ничего общего. От этого зависит безопасность церквей; В этом их ограждение; в этом ваши венцы и победные почести. Зная это, честнейший и благоговейнейший мой владыко, позаботься обезопасить церкви, в ожидании таким образом величайшего за это воздаяния, и никогда не забывай о нас, крепко любящих твое благоговение и вверяющихся твоей расположенности. Мы знаем, какую любовь оказываешь ты к нам, видя это по самым делам твоим.

76. К Феодосию, епископу скифопольскому

По месту мы далеко от вас отстоим, но по любви мы подле вас, неразлучны и связаны с вами душой. Такова любовь: ее не затрудняет пространство, не расторгает расстояние; но легко облетает она всю вселенную, соединяя взаимно любящих друг друга. Это самое и мы испытываем теперь, всюду нося вас в своем сердце. Усердно поэтому просим вас – как поступали вы прежде, украшая самих себя и ограждая церкви, так поступайте и теперь, и отвращайтесь с подобающим вам мужеством от людей, которые внесли столько смятений во всю вселенную и возмутили церкви. Это будет началом прекращения бури, это будет ограждением церквей, это будет исправлением зла, если вы, здоровые, прервете все сношения с запятнавшими себя такой язвой и не будете иметь с ними ничего общего. Имея таким образом в виду воздаяние за подвиг и уготованные за него венцы, постарайся оказать достодолжное мужество в этом деле и не забывай никогда нас, любящих тебя, чем доставишь нам величайшее одолжение.

77. К епископу Моисею

Думаю, что ты не нуждаешься в нашем письме для того, чтобы показать должное мужество и отвернуться от людей, произведших столько зла в церквах и наполнивших вселенную смятениями; своими делами ты уже выказал свой образ мыслей. Но так как мне всегда и при всяком случае весьма приятно обращаться с приветствием к твоему благоговению, то повторяю тебе и теперь свою усердную просьбу – отвращаться от них с должным мужеством и поощрять всех других к тому же. С одной стороны, вам отложена будет не малая награда за то, если вы, как должно, решитесь прервать все сношения с людьми, поднявшими такую бурю и посеявшими всюду бесчисленные соблазны; с другой – самые дела примут через это весьма благоприятный оборот. Усердно просим тебя также никогда не забывать нас, горячо тебя любящих. Тебе известно, какое чувство расположения мы всегда питали и питаем к твоему благоговению.

78. К пресвитеру Роману [41]

Это совершенно по-твоему, совершенно в характере твоего великого, высокого и философского духа, что даже среди невзгоды такого множества неблагоприятных обстоятельств ты не забыл любви нашей, но по-прежнему непреклонно и неослабно хранишь к нам дружбу. Положительно узнал я это от прибывших оттуда; но был уверен в том и прежде, чем услышал от других. Я знаю крепость и постоянство твоей души, прочность и неизменность твоего образа мыслей. Поэтому, принося великую благодарность твоему богопочтению, умоляю твое благоговение и прошу, как величайшей милости, постоянно писать к нам по мере возможности. Ты понимаешь, как утешительно нам, живя в чужой стороне, получать письма с радостными известиями о твоем здоровье. Мы тем более горячо желаем благоденствия и здоровья твоему благоговению, что твое здоровье служит для многих опорой, пристанищем, защитой, и есть залог неисчислимого множества великих дел.

79. К пресвитеру Моисею [42]

Величие похвал, расточаемых в письме твоей честности, далеко превышает наше убожество. Поэтому, оставив восхваление, не переставай молиться как о всей совокупности церквей, так и о нашем смирении, усердно прося человеколюбивого Бога прекратить обнявшие вселенную бедствия. Только молитвами и может быть поправлено настоящее положение дел, и притом – преимущественно вашими молитвами, стяжавшими великое дерзновение у Бога. Не переставайте же молиться прилежно и не поставьте за труд по мере возможности постоянно писать к нам, тем более, что и расстояние невелико. Мы горячо желаем иметь сведения о вашем здоровье, так как здоровье каждого из вас служит для многих опорой и утешением. Всегда драгоценна ваша жизнь, но особенно теперь, среди такого вихря и мрака, когда вы, являясь подобно ясным светилам небесным, можете проливать свой свет обуреваемым и утопающим. Таким образом, если хотите, чтобы и мы благодушествовали, присылайте нам чаще письма с добрыми известиями о вашем здоровье, и мы имели бы немалое утешение, если бы постоянно получали такого рода сведения о вашей честности.

80. К пресвитерам монахам: Аффонию, Феодоту, Херею и ко всему вашему братству [43]

Личное свидание с любимыми, конечно, всего более способно утешить любящих. Так блаженный Павел, постоянно и непрерывно носивший в своем сердце всю совокупность верующих и не забывавший о них ни на одно мгновение ни в заключении, ни в узах, ни даже среди произнесения оправдательных речей, как это выразил он, сказав: "я имею вас в сердце в узах моих, при защищении и утверждении благовествования" (за еже имети ми в сердце вас, во узах моих и во ответе и извещении благовестил) (Филипп. 1: 7), при всем том с живейшим усердием желал личного с ними свидания, как это видно из его слов: "Мы же, братия, быв разлучены с вами на короткое время лицем, а не сердцем, тем с большим желанием старались увидеть лице ваше" (мы, же, осиротесте от вас ко времени часа, лицем, а не сердцем лишше тщахомся лице ваше видети многим желанием) (1 Фес. 2: 17). То же самое чувствуем теперь и мы, горячо желая личного свидания как с видевшими, так и с не видавшими нас никогда. Но так как это пока невозможно (потому что и дальность расстояния препятствует, и время года, и опасность со стороны разбойников, да и помимо всего этого неудобно нам отлучаться из своего местопребывания и предпринимать далекие путешествия), то, прибегая к другому средству, мы письменно воздаем вам должное приветствие, прежде же всего умоляем вас и просим, как величайшей милости, непрестанно поминать нас в молитвах своих и со всеусердием, со слезами припадать к человеколюбивому Богу с мольбой о нашем смирении. Вы, избежавшие водоворота житейских дел, освободившиеся от копоти и шума свирепствующих в мире бедствий и управившие свои души, как бы в своего рода тихую и необуреваемую пристань, в приют этого доброго любомудрия; вы, превратившие ночи в дни священными всенощными бдениями и среди ночей видящие яснее, чем другие видят днем, – вы скорее всех можете оказать нам помощь – вашими молитвами. Мы можем воспользоваться ими, несмотря на такое дальнее расстояние наше от вас, и нет такого далекого места, равно как и времени, которое могло бы помешать этого рода помощи дойти до нас. Протяните же руку и помогите нам своими молитвами. Это – преимущественно самый высокий вид любви. А кроме молитв ваших, не поставьте в труд и уведомлять нас о своем здоровье, чтобы и отсюда мы могли извлечь величайшее подкрепление себе, услаждаясь вашей любовью и представляя вас себе как бы лично присутствующими вместе с нами, так как искренняя любовь дает способность составить соответственное ей понятие даже и о наружности никогда не виденных любимых лиц. Хотя бы пришлось нам жить в еще более тяжкой пустыне, чем теперь, мы почерпнем отсюда величайшее утешение.

81. К диакониссе Пентадии

О твоей любви к нам я знал и прежде, видев ее из самых дел твоих; но теперь уверился в ней еще яснее на основании того, что ты нам писала. Весьма превозносим тебя за это, — не за то только, что ты прислала нам письмо, но и за то, что описала в нем все, происшедшее у вас. Это – знак полного доверия к нам и заботливости о нашем деле. Радуемся, веселимся, торжествуем и, несмотря на свою жизнь в такой пустыне, чувствуем величайшее утешение, видя твое мужество, твою стойкость, непреклонность, необыкновенное благоразумие, свободу речи, высокое дерзновение, которым ты посрамила противников, нанесла роковой удар диаволу, и в то же время воодушевила подвизающихся за истину, приобрела себе, как доблестный герой в бою, великолепный трофей, одержав блистательную победу, и возвеселила нас до такой степени, что мы, забыв об изгнании, о чужой стороне, о пустыне, в которой живем, воображаем, будто бы находимся теперь там, среди вас, и услаждаемся твоею душевной доблестью. Радуйся же и веселись, одержавши такую победу, легко заградивши пасти таких зверей, замкнувши их бесстыдные языки и зажавши их бешеные уста. Вот что значит истина, за которую ты подвизалась и за которую неоднократно приносила себя на заклание: немногими словами она одерживает верх над клеветой, тогда как ложь, хотя бы прикрывали ее бесчисленными изворотами многословных речей, несмотря на то выходит наружу, падает сама собою и оказывается слабее паутины. Радуйся же и веселись (я не перестану постоянно повторять эти слова), мужайся, укрепляйся и с посмеянием смотри на все возводимые ими против тебя наветы! Чем лютее они свирепствуют, тем глубже наносят себе самим раны, нисколько не вредя тебе, как волны не в состоянии вредить скале, но ослабляя и уничтожая самих себя и нагромождая себе самим чрезмерные мучения в будущем. Не бойся нисколько их угроз, хотя бы они скрежетали зубами, безумели от ярости и жаждали крови, от злобы впадая в лютость диких зверей. Тот, кто доселе вырывал тебя из их разнообразных и многоразличных козней, – Тот сохранит тебя в полной безопасности, бодрой и мужественной и в будущем, и ты скажешь сама: "Но поразит их Бог стрелою: внезапно будут они уязвлены; языком своим они поразят самих себя; все, видящие их, удалятся" (стрелы младенец быша язвы их, и изнемогоша на ня языцы их) (Псал. 63: 8, 9). Что было, то и будет: ты приобретешь себе еще большую награду и заслужишь еще более блистательные венцы; а они, оставшись нераскаянными, подвергнут себя еще большему наказанию. К каким козням они не прибегали? Какого рода не предпринимали средств, надеясь поколебать твою крепкую, верную Богу, благородную и мужественнейшую душу? Тебя, ничего не знавшую кроме церкви и своего терема, повели на площадь, с площади в суд, из суда в темницу. Наострили языки лжесвидетелей, сплели бессовестную клевету, произвели убийства, пустили целые потоки крови, губили молодых огнем и железом, терзали взрослых, не считая числа и не разбирая достоинства, побоями, мучениями и бесчисленными истязаниями, – все употребили они, чтобы принудить и заставить тебя по страху сказать не то, что ты несомненно знала. Но ты, как орел, воспаряющий ввысь, разорвав их сети, поднялась на свойственную тебе высоту свободы, и не только не дозволила им сбить себя, но уличила их в клевете по настоящему обвинению в поджоге, на которое особенно много рассчитывали эти жалкие и бедные создания. Обратив таким образом взгляд на все прошедшее и взяв во внимание, что, каких волн и какой бури ни поднимали они против тебя, какого урагана и водоворота ни производили, а ты все мирно плыла среди этого беснующегося моря, надейся, что скоро доплывешь и до пристани, в которой ждут тебя многочисленные венцы. Ты желаешь иметь сведения и о нас? Мы живы, здоровы и не страдаем более никакой болезнью. Да если бы и захворали, то совершенно достаточным лекарством для выздоровления послужила бы нам искренняя, горячая, крепкая и неизменная любовь твоего благоговения. Так как возможность постоянно знать о твоем благоденствии и полном благополучии составляет для нас таким образом необыкновенно большую радость, то мы усердно просим тебя (что, впрочем, и без нашего прошения ты всегда делаешь) – сколько возможно чаще уведомлять нас о здоровье твоем, всего твоего дома и твоих близких. Тебе известно, до какой степени мы заботимся о тебе и обо всем твоем благословенном доме.

82. К Пеанию

Тяжкие дела совершились; но надобно жалеть не о тех, кто пострадал и выстоял мужественно, а о тех, кто все это сделал. Как могучие звери, с большой яростью налегая на острия копий, тем самым глубже вонзают в свои внутренности смертоносное железо, так точно совершившие эти беззакония собирают на свою собственную голову жестокий огонь геенны. И если они тщеславятся тем, что делают, то еще более возбуждают сострадания и еще более достойны слез, потому что тем более жестокие уготовляют себе муки. Итак, о них надобно жалеть всегда; что же касается тех, кого так немилосердно они закалают в жертву, то должно радоваться наградам и венцам, которые ожидают этих подвижников на небе, и видеть в их подвиге величайшее и яснейшее доказательство окончательного поражения диавола. Если бы это поражение было не окончательно, то он не хрипел бы так страшно гортанью своих служителей. Взяв во внимание все это, утешься вполне, достопочтеннейший мой владыко, и пиши нам постоянно о своем здоровье. Мы желали бы видеть и обнять твою любезную нам особу, но так как это в настоящее время не возможно, то усердно прошу твое благородство – как со своей стороны постоянно уведомлять нас о своем благоденствии, так и другим, кто нас очень любит, доставлять возможность без затруднения вести с нами переписку.

83. К диакониссе Ампрукле и находящимся с нею [44]

Волны, ударяя в скалы, не могут потрясти их нисколько, но, чем сильнее напор удара, тем страшнее разбиваются сами и исчезают. То же самое можно видеть теперь на вас и на тех, кто напрасно и суетно строит против вас козни. Вам отсюда большее дерзновение перед Богом и больше славы у людей; а им – осуждение, стыд и позор. Вот что значит добродетель, вот что – зло: та процветает еще более, когда нападают на нее; а это, даже само нападая, постепенно теряет силу и с соответственной скоростью погибает совершенно. Имея, таким образом, величайшее утешение себе в самой причине происшедшего с вами, радуйтесь, веселитесь и укрепляйтесь. Вы знаете, какие награды заслужили вы себе за свое мужество в этой борьбе и какие блага ожидают вас за твердое и благодушное перенесение бедствий: "не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку" (ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша) (1 Кор. 2: 9). Притом все настоящие скорби проходят и оканчиваются с настоящею жизнью; приобретаемые же ими награды – бессмертны. Сверх того, еще прежде получения наград вы имеете уже здесь немалое блаженство, питаясь упованием на свою чистую совесть и ожиданием будущих венцов. Впрочем, я уверен, что ты знаешь все это без нашего письма, и распространился в увещеваниях для того, чтобы сделать свое послание длиннее. Я хорошо знаю, как горячо, до чрезвычайности горячо, ты любишь наши письма, и в этом, конечно, заключается причина постоянных упреков нам с твоей стороны за то, что мы не часто пишем. По твоему необыкновенному пристрастию к письмам нашим мы не в состоянии были бы удовлетворить твоего желания даже и тогда, если бы писали к тебе ежедневно. Дай тебе Бог награду и воздаяние за такую любовь к нам и в настоящей жизни, и в будущем веке. Будь уверена, мы будем писать к тебе постоянно, не пропуская ни одного случая, потому что, делая это и постоянно обращаясь к тебе с нашими искренними приветствиями, мы доставляем через то величайшее удовольствие себе самим. Кроме того, мы всегда храним в полной силе ту любовь, которую ты возбудила в нас самого начала, и она не ослабнет в нас даже тогда, когда бы нам пришлось быть в разлуке с вами еще более времени, чем теперь. Мы непрерывно носим вас в своем сердце, изумляясь вашей непоколебимой твердости и вашему великому мужеству. Пиши же и сама к нам постоянно, радуя нас известиями о здоровье своем и всего своего дома, и мы почерпнем отсюда величайшее утешение.

84. К пресвитеру Ипатию [45]

Ты знаешь сам, честнейший мой господин, какую награду, какие воздаяния, какие венцы несут вам ваши страдания ради Бога: не смущайся же совершающимися делами, – так как напротив, надобно жалеть о тех, кто делает зло. Они именно нагромождают на свою голову бесчисленные наказания. А ты, со свойственным тебе достоинством оказывая надлежащее мужество, разрывай их козни и наветы легче паутины и пиши к нам постоянно, радуя нас известиями о своем здоровье. Получая такого рода письма от твоей честности, мы почерпнем из них большое утешение в своей изгнаннической жизни.

85. К Халкидии [46]

Необыкновенно мы были огорчены, узнав, что ты так больна. Тебе известно, как мы дорожим твоим здоровьем, моя скромнейшая и благоговейнейшая госпожа. Чтобы не томить нас тяжелой заботой, постарайся с первым представляющимся случаем уведомить нас, кончилась ли твоя болезнь и совершенно ли ты выздоровела. Несмотря на свою тягостную жизнь в такой пустыне, мы чувствуем необыкновенную радость, когда получаем известия о здоровье и благодушии людей, так искренно нас любящих, как вы. Итак, зная, сколько ты доставишь нам удовольствия, если пришлешь подобного рода известие, не медли и не откладывай, но, пожалуйста, тотчас же исполни нашу просьбу. Как теперь ты повергла нас в постоянную скорбь, уведомив о своей болезни, так несказанно обрадуешь нас тогда, когда пришлешь известие о своем выздоровлении.

86. К Асинкритии [47]

Душевно желал бы я писать к вам постоянно – потому что, где бы мы ни были, мы никогда не можем забыть вашего расположения, уважения и почтения, какое вы всегда оказывали к нам, и всегда неослабно храним память о вас, всюду нося ее в своем сердце. Если же в действительности мы пишем не так часто, как нам хотелось бы, или даже редко, то причиной этого не небрежность наша, а неизбежное положение обстоятельств и непроходимость дороги от нас в настоящее время. Зная это, скромнейшая и благороднейшая госпожа моя, пишем ли мы, или молчим, одинаково будь уверена в расположении, какое мы всегда к вам оказывали.

87. К Маркиану и Маркеллину [48]

Та же причина долгого молчания и с нашей стороны, какая со стороны вашего благородства, но – молчания не сердцем, а только устами. В душе мы постоянно обращаемся к вам, непрерывно приветствуем вашу благороднейшую и достойнейшую душу, и неразлучны с вами, навсегда запечатлев вас в своем сердце: таково свойство искренней любви. Зная это, любезнейшие и честнейшие господа мои, пишите нам по мере возможности и уведомляйте нас о своем здоровье. Но будьте уверенны, что и в то время, когда не будете писать, мы неизменно сохраним то же мнение о любви вашей, как если бы вы и писали, основываясь в своем суждении на вашем образе мыслей.

88. К пресвитеру Северу [49]

Хотя мы живем в самой пустынной стороне, однако ж мы часто пишем к твоей мерности и постоянно всегда расспрашиваем приезжающих из тех мест о твоем здоровье. И я не знаю, из-за чего, будучи таким страстным приверженцем нашим и имея полное удобство пересылать сюда свои письма, ты так долго хранишь молчание. Правда, даже при твоем долгом молчании, мы почерпаем величайшее утешение себе в размышлении о горячности, искренности, и неподдельности того расположения, которое ты всегда оказывал к нам. При всем том, однако, нам желательно было бы иметь также удовольствие постоянно получать от тебя и письма с уведомлениями о твоем здоровье и из твоих собственных уст, из твоих собственноручных известий узнавать то, что мы узнаем через других. Исполни же наше желание, по крайней мере, теперь, честнейший мой владыко; ты понимаешь, сколько доставишь нам этим удовольствия. Что же касается нас, то пишем ли мы, или не пишем, мы никогда не забываем тебя и, где бы мы ни были, неизменно сохраняем ту любовь, которую всегда оказывали к твоему благоговению. Делая это, мы самим себе доставляем величайшее удовольствие.

89. К чтецу Феодоту [50]

Что ты говоришь? Волн поднялось против тебя больше, чем ты ожидал, и потому ты скорбишь? Но поэтому-то именно надобно радоваться и торжествовать. Так, по крайней мере, поступал в подобных случаях блаженный Павел, говоря, например: "И не сим только, но хвалимся и скорбями" (не точию же, но и хвалимся в скорбех) (Рим. 5: 3), или в другом месте: "радуюсь в страданиях моих" (Колосс. 1: 24). В самом деле, чем сильнее и порывистее буря, тем больше прибыли, блистательнее венцы за терпение, тем выше награды. Впрочем, в тебе я совершенно уверен: я знаю твою неизменность, непреклонность и твердость; и если скорблю и плачу, то о тех, кто строит против тебя козни, – о том, что люди, которые должны бы были прилагать попечение о тебе, оказываются в числе твоих врагов. Одно только меня огорчает касательно тебя, именно – болезненное состояние твоих глаз, на которое усердно прошу тебя обратить полное внимание; необходимо посоветоваться с врачами и позаботиться с своей стороны. Что же касается навлекаемых на тебя преследований, то прошу тебя (как и выше сказал) радоваться этому, как и я радуюсь при этом за тебя. Я знаю, какой плод произрастет тебе отсюда за терпение. Не бойся же ничего и не смущайся ничем, что бы ни произошло. Одно только есть истинное горе, это – грех. Все же прочее, при неусыпности и бодрствовании с твоей стороны, послужит величайшим источником благоприобретения и с большим избытком принесет тебе те неизреченные блага, которые на небесах. Совершая, таким образом, ежедневно этого рода благоприобретение, радуйся и веселись. Не сочти также за труд постоянно писать к нам. Нам, конечно, было бы весьма приятно, если бы ты к нам приехал; но так как не только зимние холода, а и летние жары одинаково тебе вредны, то мы боимся подвергать тебя неблагоприятному влиянию погоды, особенно при твоем страдании глазами. Занявшись внимательно излечением их, уведомляй нас всякий раз, как будешь к нам писать, поправляются ли они сколько-нибудь у тебя, чтобы таким образом, несмотря на дальность расстояния между нами, много утешить нас этим.

90. К диакониссе Ампрукле и находящимся с нею [51]

Как ни далеко живу я от вашей честности, но знаю о ваших прекрасных и мужественных подвигах не меньше присутствующих с вами, и весьма порадовался вашему мужеству, терпению, вашей крепкой и несокрушимой душевной силе, непреклонности в образе мыслей, свободе речи и прямоте. Никогда не перестану ублажать вас, потому что вы заслужили себе таким образом не только настоящие, но и будущие блага, те неизреченные, всякий ум и всякое слово превосходящие, наслаждения, которые ожидают вас в веке будущем. Но ты очень опечалила нас, не удостоив уведомить нас об этом в нашей отдаленной глуши. Я знаю, что это произошло, конечно, не из небрежности, так как, пишешь ли ты к нам, или молчишь, уверен в твоей горячей, искренней, неподдельной, бесхитростной, крепкой и непоколебимой любви, но оттого, что некому было написать письмо с твоих слов. В таком случае тебе следовало бы, однако, писать к нам на своем природном языке и собственноручно. Как тебе известно, мы горячо желаем постоянно получать письма от твоего благоговения, чтобы ежедневно иметь сведения о твоем здоровье, и почерпаем отсюда немалое утешение в своем пустынническом заточении и в горьких обстоятельствах здешней жизни. Зная таким образом, честнейшая и благоговейнейшая моя госпожа, как много дорожим мы этим, не упускай доставлять нам это прекрасное удовольствие. Много людей из разных мест прибыло сюда от вас. Конечно, я не осуждаю тебя, почему никто из них не принес нам письма от твоей скромности; очень могло быть, что все они неизвестны твоему благоговению. Но, по крайней мере, теперь, когда стало возможно пересылать к нам письма с полным удобством, и в особенности, когда у вас были такие происшествия, я горячо желал бы получать от тебя известия. Вознагради же опущенное в протекшее время, и частой, бессчетной присылкой писем утешь нас за свое прежнее продолжительное молчание.

91. К диакониссе Пентадии [52]

Ублажаю тебя за венцы, которыми ты вновь украсила себя теперь, решившись мужественно перенести все за истину. Сам Бог со многой силой поможет тебе поэтому в предстоящей борьбе, потому что сказано: "Подвизайся за истину до смерти, и Господь Бог поборет за тебя" (даже до смерти подвизайся о истине, и Господь поборет по тебе) (Сирах. 5: 32). Так и сбылось. По крайней мере, доселе, ведя добрую борьбу, ты приобрела уже себе свыше великую славу, чему я искренно радуюсь. Но я узнал, что ты думаешь об отъезде и хочешь переселиться оттуда. Усердно прошу твою честность не думать и даже не помышлять ни о чем подобном. Во-первых, потому именно, что ты действительно – утверждение своего города, пристань широкая, опора, крепкая стена всех удрученных. Не выпускай же из своих рук такого благоприобретения, не убегай от такой богатой прибыли, когда каждый день ты собираешь столько сокровищ благодаря своему присутствию там. Как видящие твои подвиги, так и слышащие о них получают немалую пользу. А ты знаешь, какую награду принесет тебе это. Итак, во-первых, как я сказал, потому мы просим тебя остаться там, что ты уже опытом достаточно доказала пользу, которую приносишь своим пребыванием там. Затем, и время года не дозволяет этого. Ты знаешь слабость своего здоровья и чувствуешь сама, как нелегко будет тебе двинуться в такую непогодь и стужу. Сверх того, и исаврийские грабежи, как мы слышим, процветают. Сообразив все это, как женщина рассудительная, ни в каком случае не решайся ехать в настоящую пору. Пожалуйста, напиши нам об этом вскорости, и постоянно уведомляй нас о своем здоровье. Мы и теперь уже поскорбели, не получив письма от твоей честности, и задались заботой – не болезнь ли помешала тебе в этом. Чтобы снять с нас, таким образом, и эту тяготу, поскорее пришли нам письмо с уведомлением об этом.

92. К Халкидии [53]

Дай тебе Бог награду и здесь, и в будущем веке, за уважение, почтение и искреннюю любовь к нам. Не теперь только, но издавна, с самого начала, я несомненно знаю, с каким усердием ты к нам расположена. А потому, как ни далеко живу я от вас, каких ни представляет помех дальность расстояния между нами и как ни удручен я разного рода горестями, проистекающими то вследствие пустынности здешнего места, то вследствие постоянных опасностей и непрерывных нападений со стороны разбойников, то вследствие редкости здесь врачей, – ничто не в состоянии воспрепятствовать мне непрерывно помнить о твоей мерности; несмотря ни на что, я доселе храню в полной силе ту любовь, которую, с самого начала, возымел к тебе и к твоему дому, не дозволяя ей ослабнуть ни под влиянием времени, ни от дальности расстояния. Вот что значит искренно любить! После этого я усердно прошу тебя, обращаясь к твоему благоразумию и благоговению, мужественно переносить все, встречающееся в жизни. Ты знаешь, что с самых ранних лет своих доныне ты постоянно боролась с разными и почти со всевозможными испытаниями, и ты легко можешь одержать победу на арене терпения, как уже и одерживала ее много раз, предуготовив себе таким образом блистательные венцы в будущем. А если настоящее испытание труднее предшествовавших, то и венец выше. Не смущайся же никакими постигающими тебя нападениями, но чем выше волны, чем страшнее буря, тем больше рассчитывай на приобретение, тем выше, тем больше, тем блистательнее жди наград за свои подвиги: "нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас" (Не достойны бо страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас) (Рим. 8: 18). Все в этой жизни – и радостное, и печальное, есть только путь; и то и другое одинаково проходит; ничего нет в ней твердого и постоянного, но, подобно всему в природе, и радости ее и горе являются и исчезают. Как странники или путешественники, идут ли луговой поляной, или дикими пропастями, ни там не закрепляют себе навек радости, ни отсюда не выносят на всю жизнь печали, потому что они странники, а не местные жители, они только проходят через то и через другое и стремятся к своему отечеству, – так прошу и вас ни светлой стороной настоящей жизни не увлекаться, ни в горестях ее не погружаться с головой, а смотреть всегда на то только, каким бы образом с полным дерзновением явиться в общее всем нам отечество. Вот это есть постоянное, прочное и бессмертное благо; а все прочее – цвет травной, дым, или что-нибудь еще ничтожнее того.

93. К Асинкритии и находящимся с ней [54]

Я знаю вашу любовь и расположение, которое вы по своему усердию питаете к нам, и хотел бы писать к вам постоянно; но страх, наводимый исаврийцами, загородив все дороги, часто отнимает возможность найти людей, которые могли бы оказать нам в этом деле необходимую услугу. По крайней мере, всякий раз, как только встретим удобный случай, мы вменяем себе в обязанность послать вам свое приветствие, убеждая вас по обыкновению нисколько не смущаться и не тревожиться при этих постоянных и непрерывных испытаниях. Если купцы и мореплаватели, занимающиеся морской торговлей, для незначительных товаров переплывают столь обширные моря и смело идут навстречу таким волнам; если военные люди из-за небольшой и временной платы бывают готовы жертвовать даже самой жизнью; если в течение жизни они часто бывают принуждены выдерживать борьбу с голодом, совершать тяжелые, длинные переходы, жить постоянно в чужих землях, а наконец многие из них действительно подвергаются преждевременной и насильственной смерти, не приобретая уже за это никакой платы, ни большой, ни малой, – то какое может быть извинение для малодушных, неспособных жертвовать своей жизнью, когда перед глазами их лежит небесная награда и за кончину ожидает несравненно большее и высшее воздаяние? Размышляя обо всем этом и зная, что настоящее есть дым и сновидение, что всякое человеческое благополучие нисколько не прочнее весенних листьев, которые растут и тут же засыхают, будь выше всех этого рода стрел. Можно даже совершенно попрать житейскую прелесть, если захочешь. Смотри только на одно, каким бы образом с живым усердием закончить тебе тот тесный путь, который ведет к Нему.

94. К пресвитерам: Касту, Валерию, Диофанту и Кириаку [55]

Что бывает с золотом, прошедшим многократно через огонь, то же самое обыкновенно бывает и с золотыми душами под влиянием испытаний. Вещество золота, пробыв в огне столько времени, сколько нужно по требованию искусства, становится от действия его гораздо чище и блистательнее; и люди с душой, подобной золоту, пройдя горнило непрерывных испытаний, делаются несравненно блистательнее и драгоценнее всякого золота. Потому-то, несмотря на такую отдаленность от вас, мы не перестаем постоянно вас ублажать. Вы знаете, вы положительно знаете, что все эти козни могут принести вам только прибыль, что благополучие настоящей жизни есть только пустое слово, не заключающее в себе никакой действительности, а блага будущие прочны, непреходящи, постоянны, бессмертны. И не в том только состоит дивное свойство добродетели, что она доставляет нам такого рода награды, но в том, что еще прежде этих наград самые подвиги ее служат уже сами себе наградами, что не только по окончании зрелища она раздает отличия победителям, но и среди самой арены сплетает уже для подвижников блистательные венцы. Потому и Павел не только радуется и веселится при мысли о воздаяниях за скорби, но смотрит с торжеством и на самые скорби, когда говорит: "И не сим только, но хвалимся и скорбями" (не точию же, но и хвалимся в скорбех) (Римл. 5: 3). Перечисляя ряд наград за скорби, он говорит, что скорбь рождает терпение – эту матерь всех благ, эту необуреваемую пристань, эту основу мирной жизни, более крепкую, чем скала, более твердую, чем алмаз, более могущественную, чем всякое оружие, более надежную, чем все крепостные стены. В свою очередь, терпение при надлежащей степени развития делает своих питомцев испытанными, мужественными и решительно непобедимыми. Оно уже никогда не допустит их ни смутиться, ни поскользнуться, при каком бы ни было бедствии; но как скала, чем более бьет в нее волн, тем она делается только чище, нисколько не сдвигаясь с места, и легко разбивает напор рвущихся на нее валов, уничтожая их не нанесением, а принятием ударов, – так и муж, вышедший испытанным из школы терпения, становится выше всех козней. И, что особенно удивительно, он делается сильнее и победоноснее над злом также не деланием, а переношением зла. Пишу вам это не потому, чтобы вы нуждались в наших наставлениях, – я знаю ваше благоразумие, и вы доказали его самым делом, – то, о чем мы философствовали теперь только на словах, то самое вы проповедали во всеуслышание собственной непоколебимостью в перенесении страданий. Итак, не потому, чтобы вы нуждались в наших наставлениях, пишу вам это, но потому только, что, как вы долго молчали, или лучше – так как с обеих сторон длилось долгое молчание, то я и захотел сделать свое письмо длиннее. А когда пишешь к таким доблестным подвижникам терпения, как вы, то о чем более и поговорить, как не о том, чем вы сделались столько славны и знамениты? Однако и сказанным выше не ограничиваются плоды подвижничества; они идут дальше, разрастаясь более и более. "Испытанность, – говорит апостол, – рождает упование" (Рим. 5: 4), – упование, имеющее непременно оправдаться самым делом, а не такое, как обыкновенное человеческое упование, которое часто, изнурив трудами положившихся на него, не в состоянии бывает затем дать своим поклонникам отведать плода от своих трудов и вместе с потерею трудов приносит им стыд и бедствия со всех сторон. Не таково то упование, потому что оно – не человеческое. Желая выразить все это одним словом, Павел сказал: "надежда не постыжает" (упование же не посрамляет) (Рим. 5: 4). Действительно, оно не только не приносит потери тому, кто подвизается на этом поприще, и не только не посрамляет, но вознаграждает его богатством и славой в гораздо высшей степени сравнительно с настоящею ценой его трудов и подвигов. Такова рука, дарующая вознаграждения за эти труды! Может быть, мы и переступили меру письма, но только не во мнении так горячо привязанных к нам друзей, как вы. Я уверен, что, рассуждая об этом не по правилам эпистолярной письменности, а по уставам дружбы, вы найдете и это письмо коротким. При всем том, хотя бы оно показалось вам коротким, я непременно хочу просить у вас вознаграждения себе за него – не того, чтобы вы меня любили, потому что нет надобности просить у вас того, чем вы сами по собственному побуждению всегда с большим избытком и платите мне, и одолжаетесь вновь, и не того, чтобы вы отвечали на наше письмо, так как я знаю, что и об этом нет надобности напоминать вам со стороны, – какого же, наконец, вознаграждения? Докажите нам, что вы ликуете, радуетесь и веселитесь, что причиненные вам бедствия ничего вам не сделали, что, напротив, козни врагов доставляют вам повод к величайшему удовольствию. Если мы получим от вас письмо с таким радостным известием, то это письмо послужит для нас утешением, лекарством и уврачеванием среди всех зол, которым мы в настоящее время преданы на жертву, каковы: пустынническое одиночество, голод, зараза, исаврийские войны и всякого рода болезни. Представив себе таким образом, какое вы доставите нам одолжение, пожалуйста, пишите к нам, и пишите именно так, чтобы, несмотря на дальнее расстояние, которое разделяет нас с вами, исполнить нас живейшей радости.

95. К епископу Урбицию [56]

Хотя я давно уже не вижусь с твоим благоговением, тем не менее нисколько не охладел оттого в любви к тебе. Таково свойство искренней любви. Она не увядает от долговременности, не тускнеет в трудных обстоятельствах жизни и постоянно сохраняет свою силу. Потому-то, несмотря на множество окружающих нас напастей, несмотря на то, что мы заброшены теперь в самое пустынное место вселенной и живем в постоянном страхе со стороны разбойников, среди непрерывной своего рода осады (в самом деле, Кукуз постоянно в осадном положении, потому что все дороги к нему загорожены разбойниками), при всем том мы нисколько не охладели к твоему благоговению, но пишем к тебе, посылаем тебе должное приветствие и усердно просим тебя писать в свою очередь к нам, если это не тяжело и не трудно. Для нас будет весьма большим удовольствием получать письма от людей, так искренно нас любящих, как вы, и при этом представлять себе вас присутствующими.

96. К епископу Руфину

Я знаю прочность твоей любви. Хотя мы и недолго жили с тобой когда-то в Антиохии, честнейший и благоговейнейший мой владыко, но видели много опытов твоей мудрости и любви к нам твоего благоговения. После того прошло уже много времени. Но мы до сих пор сохраняем полнейшую любовь к тебе и представляем себе твое присутствие так живо, как будто видели тебя вчера или третьего дня. Поэтому пишем к тебе теперь и просим не забывать нас никогда. Нас сослали в Кукуз, самое пустынное место нашей вселенной, и почти ежедневно мы здесь в осаде от нападения исаврийцев. При всем том, несмотря на такое горестное положение, мы почерпнем величайшее утешение в своих страданиях, если будем положительно знать, что пользуемся у вас тем искренним расположением, на которое твердо надеемся от любви вашей.

97. К епископу Вассу

Что это? Такую любовь оказывал ты к нам и в прежнее время, и недавно в Константинополе, – теперь же, слыша, что мы стали соседями с твоею честностью, ты не удостоишь нас даже письмом! Или не уверен, до какой степени расположены мы к твоему благоговению и как тесно связаны с тобою узами дружбы? А я ожидал, что ты сам приедешь сюда и утешишь нас в нашей печальной пустыне. В самом деле, что может быть пустыннее Кукуза, который, не говоря уже о пустынности его местоположения, постоянно сверх того в осаде от нападения исаврийцев? Но если поездка к нам дело нелегкое, как по опасению со стороны этих разбойников, так и по трудности самой дороги, то не поставь за труд, по крайней мере, писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье, чтобы доставить нам таким образом большое утешение в нашей жизни на чужой стороне.

98. К Анатолию, епископу аданскому

Слыша от многих о горячей любви, которую ты питаешь к нам, несмотря на то, что не знаком с нами лично, я желал бы повидаться с твоей честностью. Но как это доселе было невозможно, и надежда на наше свидание несбыточно, то я вознаграждаю себя письменным собеседованием с тобой, находя и в этом способе сообщения величайшее для себя удовольствие. Хотя Кукуз, куда нас привезли теперь, есть место самое пустынное, чрезвычайно опасное, и состоящее в осадном положении от постоянного страха со стороны разбойников, но все это нисколько нас не смущает и не тревожит, как скоро мы пользуемся вашей любовью. Пусть телом мы далеко отстоим от вас; зато душой мы связаны с вами весьма тесно и при нашем всегдашнем сопребывании с вами по сердечному расположению к вам, при постоянном нашем, где бы мы ни были, помышлении о вас, нам кажется, что мы живем в вашем безмятежном и не ведающем военных бурь городе.

99. К епископу Феодору [57]

Если бы можно было нам пойти, обняться с твоим благоговением и насладиться личным свиданием с твоей любовью, то мы сделали бы это с живым усердием и со всевозможной скоростью. Но так как это теперь не в нашей власти, то мы исполняем то же самое посредством письма. Хотя бы нас заточили на самые крайние пределы вселенной, никогда мы не можем забыть твоей любви, искренней, горячей, неподдельной и бесхитростной, которую ты оказывал к нам исстари и изначала, как оказал ее и теперь. Нам не безызвестно, как твердо, и словом и делом, стоял ты, честнейший и боголюбезнейший мой владыко. Если же из этого и ничего не вышло, во всяком случае сам Бог заплатит тебе за твое старание и усердие полнейшей наградой. Со своей стороны, мы никогда не перестанем питать благодарность к твоему святительству и прославлять перед всеми твое благоговение, усердно прося тебя вместе с тем неослабно сохранить ту же любовь к нам навсегда. Несмотря на свое заточение в пустыне, мы чувствуем необыкновенное утешение при мысли, что в сердце [58] хранится у нас такое великое сокровище и богатство – любовь твоей неусыпно бодрствующей и благородной души.

[1] Писано из Кукуза в 404 году.

[2] Писано в 404 или 405 году.

[3] Писано из Кукуза в 404 году.

[4] Писано в 405 году.

[5] Из Кукуза в 405 г.

[6] Это и четыре следующих письма писаны из Кукуза в 404 году.

[7] Писано из Кукуза в 405 году.

[8] Из Кукуза в 404 году.

[9] Писано, вероятно, в 405 году.

[10] Из Кукуза в 404 году.

[11] Из Кукуза в 404 или 405 году.

[12] Из Кукуза в 404 или 405 году.

[13] Из Кукуза в 405 году.

[14] Время написания этого письма неопределенно указывается между 404 и 407 годами.

[15] Как это, так и два следующих письма писаны из Кукуза в 404 или 405 году.

[16] Из большей части изданий и манускриптов читается: Имитию.

[17] Настоящее и два последующих письма писаны из Кукуза в 404 году.

[18] Из Кукуза в 405 году, как и письмо к Феодоту.

[19] Между 404 и 407 годами, как и следующее письмо.

[20] Из Кукуза в 405 году.

[21] Писано, вероятно, в 405 году.

[22] Из Кукуза в 404 году, как и два следующих письма.

[23] Настоящее и три следующих письма написаны из Кукуза в 405 году.

[24] Из Кукуза, как полагают, в 404 году.

[25] Между 404 и 407 годами. Дуками назывались начальники пограничных округов империи. По сложении с них должности, за ними удерживался титул бывших дуков – από δουκών.

[26] Из Кукуза в 405 году.

[27] Из Кукуза в 404 году.

[28] Писано в 406 году. Консуляпиями назывались начальники некоторых провинций.

[29] Из Кукуза в 405 году.

[30] Между 404 и 407 годами.

[31] Из Кукуза, вероятно, в 404 году.

[32] Вероятно, в 406 году.

[33] Вероятно, из Арависса в 406 году.

[34] Из Арависса в 406 году, как и два следующих письма.

[35] Между 404 и 407 годами.

[36] Настоящее и пять следующих писем писаны из Кукуза в 404 году.

[37] Из Кукуза в 405 году.

[38] Из Кукуза в 404 или 405 году.

[39] Настоящее и одиннадцать следующих писем писаны из Кукуза в 404 году.

[40] Епископ Евлогий был митрополитом Кесарии палестинской, то есть главою всех палестинских церквей, исключая Иерусалимскую.

[41] По Ватиканскому кодексу: к пресвитеру монаху Роману

[42] Писано между 404 и 407 годами.

[43] Из Кукуза в 405 году.

[44] Из Кукуза в 404 году.

[45] Из Кукуза в 405 году.

[46] Из Кукуза в 404 году.

[47] Из Кукуза, вероятно, в 405 году.

[48] Из Кукуза, вероятно, в 404 году.

[49] Между 404 и 407 годами.

[50] Писано, вероятно, в 406 году.

[51] Из Кукуза в 404 году.

[52] В 404 или 405 году.

[53] Писано, вероятно, в 406 году.

[54] Из Кукуза в 404 году.

[55] Из Кукуза в 405 году.

[56] Из Кукуза в 404 году, как и четыре следующих письма.

[57] Вероятно, к Феодору Мопсуестскому, с молодых лет близкому другу, согражданину по месту родины и сотоварищу св. Иоанна Златоуста по антиохийскому училищу св. писания.

[58] В сердце (εν καρδία). Монфокон и др. находят более правильным другое чтение: "в Киликии" (εν Κιλικία). Из четырех греческих кодексов, которыми пользовался Монфокон для проверки в настоящем случае текста прежних изданий, только два, именно: один из ватиканских кодексов и кодекс королевской парижской библиотеки, имеют чтение " εν καρδία", тогда как другие два, из которых один древнее всех прочих, не подтверждают этого чтения. Сверх того в одном кодексе сен-жерменской библиотеки под № 326, которого древность возводится к девятому столетию, сохранился между прочим древний латинский перевод настоящего письма, замечательный тем, что не только в тексте его соблюдено чтение: "в Киликии", но и в самом заглавии поставлено имя Феодора Мопсуестского: «incipit Johannis Constantinopolitani ad Theodorum Mopsuestenum Episcopnm». Наконец так же точно читал это место, относя самое письмо к лицу Феодора Мопсуестского, Факунд, епископ гермианский, знаменитый защитник Феодора Мопсуестского, как это видно из его сочинения "pro defensione trium capitulorum", написанного около 542-го года (см. кн. 7, гл. 7, стр. 633 по изданию Сирмонда). В самом деле, если принять это чтение, то не остается сомнения, что письмо действительно было писано к Феодору Мопсуестскому. Впрочем, замечает Тильемон, если и не принимать его, оставаясь при другом чтении, то надобно держаться опять того же мнения. Из всех епископов, носивших имя Феодора, известны только двое, к кому могло быть обращено настоящее письмо, именно: Тианский в Каппадокии и Мопсуестский в Киликии. Но с Тианским Феодором св. Иоанн Златоуст никогда не был в таких дружественных отношениях, тем менее — "исстари и изначала", какие высказывает он к лицу, которому пишет настоящее письмо, и в каких действительно был с Феодором Мопсуестским. Должно однако прибавить, что это мнение было отвергнуто на пятом вселенском соборе, — к сожалению, без указания какого бы то ни было основания (см. Labbaei Concilior. coll. torn. 5, pag. 490).

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

ПИСЬМА К РАЗНЫМ ЛИЦАМ