Андрей Бессмертный-Анзимиров

(под псевдонимом Николай Алексеев)

ПЛЕНЕННАЯ ЦЕРКОВЬ

"Вестник РХД" № 139, Париж, 1983, с. 222-278.

В восьмидесятые годы XX столетия Церковь в России переживает крайне тяжелые времена. Для тех, кому известна история Русской Православной Церкви последних шести с лишним десятилетий, особенно для тех, кто эту историю пережил (в буквальном смысле этого слова), фраза о "тяжелых временах" может показаться неоправданно горькой. Да, безусловно, период жесточайших репрессий и массового геноцида мирян и священников вроде бы позади. Впрочем, тот, кто имеет память, не может не помнить о рецидиве гонений на верующих и Церковь в начале шестидесятых годов. Где гарантии, что подобное не повторится в будущем? Откуда нам знать, какие формы примет очередное массовое гонение? Учитывая, к тому же, что систематические репрессии отдельных священников и мирян не прекращаются, а с 1979 года стали проводиться еще более планомерно и настойчиво (разгром Комитета защиты прав верующих, преследование о. Дм. Дудко, арест о. Г. Якунина, А. Огородникова и др., травля монахов Почаевской лавры, продолжающаяся вакханалия беззаконий в Вятской (Кировской) области, недавняя охота за "религиозным самиздатом", совсем недавний арест 3. Крахмальниковой, редактора православного журнала "Надежда" и т.д. и т.п.) .

Казенная показуха церковного благополучия в Москве и Сергиеве-Посаде для любого человека, если он поразмыслит и присмотрится, не выдержит никакой критики, хотя бы только потому, что пресловутое внешнее "благолепие" резко диссонирует даже с тем простым фактом, что древний центр российского Православия, прославленная христианская святыня земли Российской — Сергиев-Посад — "переименован" властями в честь одного из большевистских лидеров (при том, что подавляющее большинство старинных и новых подмосковных городов сохраняют свои былые названия). Эта показуха тем лживей и острей, что церковная жизнь в нашей провинции почти всюду совершенно задушена, что государственные власти в областных центрах даже не пытаются наряжаться в овечьи шкуры, а прямо действуют по-волчьи.

Состояние абсолютного пленения — иначе не назвать положение современной Русской Церкви. Пленение еще не гонение, но, наверное, [223] было бы правильнее сказать, что пленение — еще не открытое гонение. Как бы там ни было, наша Церковь по-прежнему переживает крайне тяжелые времена. И советское государство, на протяжении всего своего существования неизменно обеспечивающее Церкви тяжесть этих времен, отлично осознает необходимость скрыть от мировой и российской общественности свою роль.

Именно с этой целью председатель Совета по делам религий при Совете министров СССР В. А. Куроедов выпустил недавно книгу "Религия и Церковь в советском государстве" (М., Политиздат, 1981, тираж 100 тыс.) , где сделал попытку нарисовать общую "позитивную" картину положения религии и Церкви в советской России, снабдив ее историческим экскурсом и некоторыми теоретическими выкладками касательно отношений между Церковью и государством.

Книга В. Куроедова неоднозначна. Времена меняются; это объективный факт. Поэтому в целом перед нами некоторое — правда, как всегда, скорее всего тактическое — отступление советской государственности, ее признание необходимости соблюдения ею самою законодательства о религиозных культах и даже заверение, пусть хоть и на словах, что атеистическая пропаганда в стране ведется не государственными, а общественными организациями (как будто радио, телевидение, кино, библиотеки, школы, больницы в нашей стране не принадлежат государству, как будто у нас вообще существуют независимые от государства "общественные организации"!). Но, чтобы сделать такие признания на последних семи страницах книги, В. Куроедов написал без малого триста страниц, на которых в очередной раз изложил все общепринятые в марксистско-ленинской теории и практике положения касательно религии.

Ничего нового в области теории книга В. Куроедова не содержит. Раз захватив политическую власть, коммунисты не нуждаются в дальнейших теоретических обоснованиях своего существования, ибо всегда доказывают его не теориями, а практикой. Взяв власть, им вполне достаточно просто повторять как заклинания свои доводы, поскольку в условиях полного идеологического контроля в стране никто не может разъяснить широким народным массам ошибочность, тенденциозность, а зачастую и подтасованность этих доводов.

Вот почему В. Куроедов, в целом написав "учтивую" относительно Церкви и религии книгу, всю свою аргументацию в ней строит на привычных ложных посылках. А когда ложен фундамент, то теряет смысл и вся искусно возведенная на нем конструкция.

Всем фактам прошлого и настоящего коммунистическое сознание дает свою ложную и иллюзорную интерпретацию, ошибочную и [224] тенденциозную, и даже не в том смысле, что извлекает из них лишь одну, удобную для своих целей тенденцию, а вследствие того, что соответствующая тенденция всегда бьшает изначально задана, и факт истории и современности лишь остается снабдить соответствующим текущей тактике ярлыком, нисколько не заботясь о подлинном значении этого факта. Даже наоборот, иногда стараясь это подлинное значение скрыть. Таким образом та или иная идеологически выгодная заведомая неправда сознательно возводится на уровень мифа, а затем преподается массам как "научная правда". Мы не можем именовать коммунистические мифы псевдомифами уже потому хотя бы, что сам коммунизм всегда утопичен и иллюзорен, это всегда есть изначальное и принципиальное заблуждение, сущностное извращение. Именно поэтому он всегда приписывает себе самые "передовые" качества, прикрываясь учением Христа в век Мюнцера и Кампанеллы, разумом в век Кабе и Фурье, научностью в наше время. На деле же, христианство Кампанеллы — это лишь "христианство", разум Кабе — лишь "разум", а научность современного коммунизма — всего лишь "научность".

Точно так же и коммунистический миф всегда есть "миф". Это не просто лже-миф; это не миф вовсе, но миф в кавычках, "как бы миф", имитация, подделка, нечто, имеющее форму мифа. Вследствие чего весь арсенал доводов и утверждений марксистско-ленинской пропаганды, очевидно, правильнее было бы именовать не просто коммунистической мифологией, а скорее квазимифологией. Надо признать, что опровергать квазимифы коммунистической теории и пропаганды крайне трудно, так как их часто пытаются оспаривать на уровнях фактическом и мифологическом, забывая о квазимифологическом характере всех утверждений и провозглашений.

Подобными квазимифами о положении религии и Церкви в советской России и манипулирует в своей книге председатель Совета по делам религий. Эти, как и многие другие, квазимифы начали создаваться с первых же лет советской власти и послушно перенимались свободным миром, привыкшим доверять сообщениям прессы и официальных лиц. Население нашей родины не было склонно столь же некритически воспринимать эти квазимифы о религии и Церкви, поскольку еще не состояло в своем большинстве в те времена из полуобразованных людей и к тому же своими ,глазами наблюдало за всем происходящим в стране. Одним наблюдением, впрочем, дело не ограничивалось: путем направленной селекции, чудовищных массовых репрессий и насильственного соответствующего воспитания было достигнуто современное положение, при котором вся масса [225] российских обывателей (т. е. всех нас) в своем большинстве сознательно или неосознанно разделяет эти квазимифы. Исключение составляют лишь сознательно верующие да хранящие конкретное знание о конкретных фактах из религиозно-церковной сферы в нашей стране. Не следует обольщаться — просто "способные критически мыслить" не входят автоматически в эту категорию, ибо критическое мышление еще не предполагает верное направление этого мышления.

Что же это за "последние семь страниц", ради которых, по всей видимости, и написана книга председателя Совета по делам религий? Это короткая главка, именуемая довольно длинно: "Неукоснительно соблюдать Конституцию СССР и законодательство о религиозных культах". Она целиком посвящена деятельности Совета по делам религий.

Выше говорилось о некотором "отступлении" советской государственности в этой главе. Оно заметно с первых же строк, гласящих, что упомянутый Совет образован в целях последовательного, "неукоснительного выполнения конституционных требований о свободе совести".1 И несколько дальше: "Деятельность Совета по делам религий является одной из важных гарантий обеспечения свободы совести в СССР".

Христиане, запомните эти слова!

Зарубежная пропаганда часто характеризует Совет "как организацию враждебную по отношению к Церкви и верующим, как какую-то воинственную атеистическую организацию. Это — беспардонная клевета, — заявляет председатель Совета, видимо, со всей ответственностью за свои слова. — Совет очень осторожно, гуманно подходит к вопросам веры, охраняет права Церкви и верующих".2 (курсив наш).

В. Куроедов утверждает, что ограничение или ущемление прав верующих противоречит советскому законодательству, есть его грубое нарушение. Противоречит или не противоречит - это еще требуется проверить, обратившись к основному закону (конституции) советского государства, что последует в свое время. Само по себе утверждение председателя Совета "демократично по духу", но как обстоит дело с буквой? Это может проверить любой советский гражданин, поставив маленький опыт, т. е. заявив у себя на работе или (если он абитуриент) перед приемной комиссией института, что он, такой-то и такой-то, является верующим православного (или любого другого) исповедания. Едва ли возможно всерьез посоветовать кому-либо пойти на такой эксперимент. Его исход однозначен: абитуриент так и не увидит студенческой скамьи, а на работе от [226] такого человека постараются избавиться либо немедленно, либо незаметно. Устроиться на "приличную" работу в советской России человеку, о котором заведомо известно, что он верующий, просто невозможно.

В советском государстве с самого его возникновения осуществляется беззастенчивая дискриминация и планомерная сегрегация верующих. Она осуществляется и до сих пор.

Религиозные люди, если им не удается сохранить свои убеждения в тайне, не допускаются на большую часть должностей, за редким исключением не терпятся в институтах и большинстве учреждений, они не могут подняться выше определенного социального слоя — мелких служащих, пролетариев, сторожей и т. д. Верующие в советском государстве не имеют права на собственные клубы и межприходские объединения, на организованное проведение домашних праздников, даже на кружки самодеятельности. Они не имеют права быть принятыми на ту работу и в те учебные заведения, которые соответствуют их желаниям и их возможностям, и в то же время не имеют права отказываться выполнять то, что требует от них государство, даже если эти требования и противоречат их совести (например, отказаться выйти на работу в день Пасхи, если на это воскресение государство специально назначает рабочий день).

Бывает и так, что тому или иному верующему удается отстоять свое право учиться и работать. Но во-первых: отстоять до времени. Во-вторых, подобные факты настолько редки и единичны, что скорее являются красивой сказкой, этакой мечтой о граде Китеже. Недаром даже В. Куроедов приводит лишь один такой случай. И как приводит! Без имен, без дат, без подробностей.

"В Запорожской области из института механизации сельского хозяйства неправомерно пытались исключить учащегося В. якобы за академическую неуспеваемость, фактически же - за отказ отойти от своих религиозных убеждений. Студент В. был восстановлен на учебе в институте".3

Из страха "выдать" лишнюю информацию председатель Совета даже название института приводит с маленькой буквы, как бы превращая его в нечто нарицательное. Но ведь раз студент В. "был восстановлен", значит перед этим он все же был исключен. Следовательно, не "пытались исключить", но исключили. Следовательно - даже если бы и только пытались - в советской стране за веру из институтов исключают. А если и исправляют эти беззаконные и дискриминационные деяния, то почему бы не назвать фамилию, адрес, дату? [227]

"Отказ гражданам в приеме на работу или учебное заведение, увольнение с работы или исключение из учебного заведения, лишение граждан установленных законом льгот и преимуществ, а равно иные ограничения их прав в зависимости от отношения к религии являются уголовно наказуемыми деяниями", — официально вспомнил В. Куроедов.4

Если так, если исключение "студента В." из института противозаконно и уголовно наказуемо, какую меру наказания понесли инициаторы этого беззакония? Здесь председатель Совета хранит молчание.

А что он может ответить, если за всю историю существования советского государства подобные положения никогда не соблюдались официальными органами ни в теории, ни на практике.

Верующие люди поставлены в советском государстве в условия апартеида.

Церковь - человечество Христово — есть община верных, объединенных вокруг таинств и Слова Божия. Не только вокруг таинств, т. е. богослужения и прочих священнодействий, иначе говоря не только вокруг храмового культа, к чему насильственно пытается свести ее советская государственность в своих законах и постановлениях, но и вокруг слова. Это значит, что прямой и непосредственной религиозной потребностью каждого нормального и сознательного христианина является слушание, обдумывание и изучение Слова Божия, обсуждение его со своими единоверцами и передача другим людям. В раннехристианскую эпоху это понимал каждый христианин, более того, именно постижение Слова, изучение Слова и свидетельство о Слове и являлось тогда основой жизни и деятельности христиан. Таинства имели вспомогательный характер не в том смысле, что они второстепенны (они равноценны!), но в том, что они помогали человеку свидетельствовать о Боге, - приобщаясь в таинствах ниспосылаемой благодати, делаясь причастником Святого Духа, христианин выходит на дело Господне в мире.

Дух-Утешитель посылается нам с конкретной целью - для свидетельства об Иисусе Христе. "Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне. А также и вы будете свидетельствовать" (Ин 15. 26-27). Даже добротворение для христиан - не цель [228] жизни, но лишь средство. Средство чтобы спастись? - спросят многие. Совсем нет. Это средство для осуществления основной цели каждого христианина и всей Церкви — преобразовать жизнь вместе с Иисусом Христом, со-трудиться Богу в деле преображения мира, постоянно свидетельствовать всей своей жизнью, своими добрыми делами о Боге. "Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Мф 5. 16).

Итак, Церковь — не только культовое учреждение, соединенное священноначалием и таинствами, это есть Община, Общество, Общность, Общение, и не просто "прихожан", но свидетелей о Боге. Отсюда следует, что религиозными потребностями верующих является: 1) участие в богослужении; 2) взаимное общение вне храма; совместное изучение Св. Писания; 3) свидетельство словом и делом об Иисусе Христе (проповедь и служение ближним).

Если верующие лишены по тем или иным причинам хотя бы одного из этих пунктов, их религиозная жизнь неадекватна и неподлинна; отсутствие одного из пунктов в таких случаях обычно компенсируется гипертрофией одного (или двух) оставшихся, что также не добавляет ни глубины, ни подлинности.

Насколько сознательно препятствует советское государство верующим в нашей стране быть причастными всем трем аспектам религиозной жизни, насколько сознательно разрушает оно религиозную жизнь личности?

Прежде чем ответить на эти вопросы, обратимся к одному из основополагающих квазимифов, на котором зиждятся все принципы советской пропаганды относительно религии и Церкви в нашей стране — к утверждению, что "гонений на религию в СССР никогда не было и нет".5 Для вящей убедительности это высказывание приводится В. Куроедовым как цитата из интервью с заместителем патриаршего местоблюстителя Сергием во время пресс-конференции от 15 февраля 1930 года. Далее следует такой текст:

"Вопрос. Верно ли, что безбожники закрывают церкви, и как к этому относятся верующие?

Ответ. Да, действительно, некоторые церкви закрываются. Но проводится это закрытие не по инициативе властей, а по желанию населения, а в иных случаях даже по постановлению самих верующих...

Вопрос. Верно ли, что священнослужители и верующие подвергаются репрессиям за свои религиозные убеждения, арестовываются, высылаются и т.д.? [229]

Ответ. Репрессии, осуществляемые Советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как и к другим гражданам, за разные противоправительственные деяния".6

Советская интерпретация собственной истории никогда не меняется. Любая перемена, видимо, грозит советской квазимифологии (а то и всему строю) крушением. Один раз попробовали: со Сталиным. Эффект был таков, что стало казаться: это начало конца. С тех пор, вероятно, взято за правило: никаких перемен, никаких признаний собственных ошибок. Даже Хрущев никогда не был впрямую осужден. Он просто... выпал из истории. Осудить систему сталинских лагерей советская власть не может — эта система, по сути дела, сохраняется и в наши дни. Не может советская власть признать и тем более осудить и факт гонений на Церковь. Во-первых, потому что эти гонения также продолжаются и в наши дни, но в более завуалированной форме. Во-вторых, таковое признание будет иметь далеко идущие разрушительные последствия.

До сих пор коммунистическая пропаганда утверждает, что малое количество храмов, небольшой процент сознательно верующих людей (не просто обрядоверов), слабое влияние Церкви на общество и т.д. вызваны общей потерей религией своих позиций, что связано с победой социализма, науки и прогресса. Но как только советская власть признает факт гонений на Церковь хотя бы в советской истории, станет ясно, какими средствами социализм, наука и прогресс добились этой "победы", что эта "победа" стоит и чего стоят пресловутые "социализм, наука и прогресс".

И получается глупая нелепость: на беспартийных специалистов гонения были ("спецы" и "вредители"), на самодеятельное население городов были ("нэпманы"), на крестьян были, на армию были (Тухачевский, Блюхер, Уборевич и т. д.), на бывших меньшевиков и эсеров были (Либер, Суханов-Гиммер, Гоц, Спиридонова и др.), на оппозиционеров были (троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы) , даже на верных коммунистов (Киров, Постышев, Коссиор и др.), даже на чекистов были! А на христиан не было...

Как это так?

На все было — а на Церковь не было?

Перед нами очередной расчет на всеобщее беспамятство. В таком случае, вернемся к интервью с митрополитом Сергием и зададим себе вопрос: почему глава патриаршей Православной Церкви Сергий всего митрополит и носит такой странный титул - "заместитель [230] патриаршего местоблюстителя"? Ведь предыдущий патриарх Тихон умер в 1925 году. Следующий, сам Сергий, будет избран патриархом в 1943 году. А в 1930 году он как глава Русской Православной Церкви именуется... даже не патриаршим местоблюстителем. В. Куроедов смело приводит его титул: с его стороны нет ни малейшей неосторожности, т. к. пропаганда, видимо, всегда была рассчитана на полных профанов. Но достаточно просто как следует задуматься, чтобы догадаться, что за всем этим стоит. Когда в Церкви почти двадцать лет нет патриарха, это значит, что ей не дают возможности его избрать. Когда Церковь возглавляется заместителем патриаршего местоблюстителя, это значит, что сам патриарший местоблюститель находится под арестом, в ссылке или на каторге.

Что и происходило в действительности. Напомним лишь, что сам митрополит Сергий (Страгородский), отрицающий в приводимой В. Куроедовым цитате гонение на Церковь в СССР, вышел на свободу только в мае 1927 года; что к 1930 году двое других заместителей, митрополиты Иосиф (Петровых) и Михаил (Ермаков), равно как и все патриаршие местоблюстители - митрополиты Петр (Полянский) и Кирилл (Смирнов) находились в лагерях и пересылках, где и кончили жизнь, как и умерший в ссылке в 1928 году местоблюститель Агафангел (Преображенский). "Официальный курс руководителей русского православия" с конца двадцатых годов изменился, так как "отражал реальную оценку событий", — пишет В. Куроедов на с. 85. Надеюсь, теперь становится несколько яснее, что именно скрывается за этими загадочными строками...

Кстати, обратим внимание на "лепет" митрополита Сергия о том, что "действительно, некоторые церкви закрываются", но по желанию населения, а в некоторых случаях... даже по постановлению самих верующих! К счастью, мы об этом уже читали. У Николая Васильевича Гоголя: "Унтер-офицерша налгала вам, будто я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла".

Неудивительно, что митрополит Сергий дает подобный "странный" ответ, ибо ответ этот уже сейчас звучит как разоблачение, как утверждение, что гонения есть. Удивительно лишь то, что В. Куроедов всерьез надеется на то, что приводимые им цитаты покажутся убедительными. Ведь когда вся страна живет под дулом НКВД, нет никаких оснований полагать, что глава обезглавленной Церкви делает свои заявления не под дулом. И дело даже не в закрытии храмов.

Если гонений на Церковь не было, чем объяснить планомерное варварское разрушение до основания сотен и тысяч храмов, часовен, монастырских комплексов, разрушение, подлинные масштабы которого [231] ни Россия, ни мир еще не в состоянии оценить? Бесценные памятники отечественной культуры, древние народные святыни взрывались, бесследно уничтожались, осквернялись... с какой, извините, целью? Если гонения на Церковь все-таки были, то упомянутые разрушения становятся понятным, хотя и трагическим фактом истории, который, хочется надеяться, никогда не повторится. Но если гонений "не было", эти разрушения становятся совершенно лишенными всякого смысла и обретают страшное самодовлеющее значение: они свидетельствуют о том, что коммунизму, вероятно, внутренне присуща бронтозаврова ненависть ко всякой культуре, что коммунизм разрушает культуру и народность, потому что, очевидно, не может иначе, что коммунизм антикультурен, а следовательно антинароден и антигуманен.

Подобных вопросов можно было бы задать бесчисленное множество. И мы надеемся, что народы России, ученые и обыватели, старики и молодежь, верующие и неверующие, еще зададут их. И о гонениях не только на Церковь. Мы же пока что зададим еще один, последний на эту тему.

Когда разразилась Вторая мировая война и сталинщине пришлось обращаться за помощью к полузадушенной России, русскому духу, русским святыням — и прежде всего к Церкви — в Москве быстро созывается собор 1943 года для избрания Сергия патриархом. В этом соборе примут участие 19 архиереев. Товарищ Куроедов, где остальные сто с лишним епископов? Вот беда! мы помним, что более чем две трети из них были поставлены в епископы уже после революции. Неужели все умерли от спокойной старости? И об этом есть у Гоголя: "Да, признаюсь, я сам так думал, — подхватил Манилов, — именно, очень многие умирали!... Точно, очень многие.

— А как, например, числом? — спросил Чичиков...

- Да как сказать числом? Ведь неизвестно, сколько умирало, их никто не считал. .. большая смертность; совсем неизвестно, сколько умерло".

Именно так получается не только с довоенным епископатом Русской Православной Церкви - со всеми российскими верующими советского периода. А правда состоит в том, что как только большевики захватили в России власть, они немедленно приступили к жесточайшим гонениям на христиан, так что в тридцатые-сороковые годы Церковь вообще была вынуждена уйти в катакомбы по примеру первых христиан. Правда состоит в том, что хотя среди духовенства и были убежденные противники советской власти — как и среди всех без исключения других классов и слоев российского общества, в том числе крестьян [232] и рабочих — советская власть использовала и использует этот факт для преследования Церкви Христовой в целом. Правда состоит в том, что советская пропаганда и В. Куроедов как ее представитель не могут признать факт гонений на религию и Церковь в прошлом потому, что эти гонения продолжаются и в настоящем, хотя и в далеко не столь жестокой и кровавой форме, но более скрыто и тонко.

Для доказательства этого последнего утверждения достаточно обратиться к рассмотрению конституционных начал отношений между Церковью и государством в советской России.

Статья 52 Конституции сообщает нам, что: "Гражданам СССР гарантируется свобода совести, то есть право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, отправлять религиозные культы или вести атеистическую пропаганду. Возбуждение вражды и ненависти в связи с религиозными верованиями запрещается. Церковь в СССР отделена от государства и школа от Церкви".

"Ныне действующая Конституция СССР, созданная на основе преемственности, — комментирует эту статью В. Куроедов, — в полной мере не только сохраняет принцип свободы совести, но и развивает и углубляет его".7 Правда ли это? Абсолютная ложь.

Человеку не обязательно "критически" мыслить, достаточно просто мыслить, чтобы разглядеть, что статья советской конституции, касающаяся вероисповедания, узаконивает в этой сфере принцип несвободы. "Отправлять религиозные культы или вести атеистическую пропаганду"! Одна эта фраза полностью перечеркивает весь якобы демократический характер советской конституции. Разве отправление религиозных культов в случае, если гражданин — верующий, равноценно ведению атеистической пропаганды в случае, если гражданин неверующий?

Совершенно очевидно, что в демократической конституции в статье о религии должно было быть сказано: "гарантируется свобода совести, то есть право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, отправлять религиозные культы, или не отправлять никаких, вести религиозную или атеистическую пропаганду".

В том же виде, в каком существуют конституционные формулировки о религии в советской России, они не являются ни [233] демократическими, ни справедливыми, ни основанными на принципе свободы совести. Не вдаваясь в рассмотрение остальной части советской конституции, признаем лишь то, что имеет непосредственное отношение к Церкви и верующим.

Советская конституция в вопросе о религии и Церкви имеет ярко выраженный антидемократический характер.

При этом государственные чиновники и пропаганда в нашей стране делают вид, что все в порядке, что это и есть свобода совести. Отсутствие всякой гласности, отсутствие свободной прессы, отсутствие свободного общественного мнения — все им в помощь; так что они имеют возможность как угодно обращаться с фактами, давать любые, даже самые нелепые и противоречащие конкретному тексту 52 статьи толкования положения Церкви в стране.

Но король-то — голый!

Бесправие верующих в советском государстве в сравнении с атеистами, даже если последние нарушают советские законы об отделении Церкви от государства, доказывается просто - обращением к Уголовному кодексу РСФСР. Статья 142 УК гласит:

"Нарушение законов об отделении Церкви от государства и школы от Церкви - наказывается исправительными работами на срок до одного года или штрафом до пятидесяти рублей.

Те же деяния, совершенные лицом, ранее судимым за нарушение законов об отделении Церкви от государства и школы от Церкви, а равно организационная деятельность, направленная к совершению этих деяний, — наказывается лишением свободы на срок до трех лет".8

В пояснении к этой статье перечисляются пять пунктов возможных нарушений законодательства об отделении Церкви от государства со стороны просто верующих или служителей культа, всего один со стороны атеистической государственности и ни одного — со стороны просто атеистов.9 Как это может быть в демократическом обществе?

На этот вопрос можно дать два ответа: 1) может, но не в демократическом; 2) в демократическом — не может.

Теперь обратим внимание на следующую статью, 143-ю:

"Воспрепятствование совершению религиозных обрядов, поскольку они не нарушают общественного порядка и не сопровождаются посягательством на права граждан, — наказывается исправительными работами на срок до шести месяцев или общественным порицанием".10

Представляем ли мы себе, что это означает? Это значит, что если верующие организуют по своему почину праздничный крестный [234] ход в городе или селе не в пасхальные дни или не в церковной ограде, или соберутся на молитвенное собрание не в храме (а ведь все это никакие не преступления!), то они могут получить до трех лет лишения свободы. А если излишне ретивые представители атеистических властей и организаций, "комсомольские активисты", или, допустим, просто пьяные хулиганы учинят скандал во время богослужения или даже насильственно приостановят литургию и совершение Евхаристии (что по церковным канонам не имеет права сделать ни священник, ни епископ), то такие нарушители могут ограничиться лишь "общественным порицанием", а в худшем случае - шестью месяцами исправительных работ без лишения свободы.

Далее. Из статьи 52 Конституции, коль скоро она дозволяет атеистическую пропаганду, но молчит о религиозной, следует, что вести религиозную пропаганду в советской России запрещено. Необходимо пояснить, что в Уголовном кодексе РСФСР ничего не говорится о запрещении религиозной пропаганды. Советская конституция же разрешает вести атеистическую пропаганду, запрещая при этом вести религиозную.

Факт узаконенной по конституции дискриминации верующих и Церкви в советском государстве налицо.

Правда, существует еще одно объяснение причудливых формулировок 52 статьи новой конституции: советское государство конституционно приравнивает атеистическую пропаганду к отправлению религиозных культов, иными словами, признает, что для атеистов пропаганда их взглядов равноценна не пропаганде верующими своих взглядов, но участию верующих в богослужении. Еще иными словами это означает, что советская конституция признает за атеизмом священный характер государственной "религии". На подобном фоне исчезают все недоумения по поводу столь активного и планомерного внедрения властями в быт (особенно в провинции) так называемой "новой cоциалистической обрядности", пошлой, безвкусной и нелепой, являющейся безусловно и прежде всего атеистической обрядностью.

"Внедрение новой обрядности и праздничности - это борьба против старого, отжившего, - поясняют пропагандисты атеизма и "новой обрядности". - Называя главный объект борьбы (религию - Н. А.), мы точно ориентируем трудящихся, вскрываем несовместимость религии в ее различных проявлениях с жизнью советского общества. (…) Замена обрядов и праздников с Богом обрядами и праздниками без Бога не вызовет протеста основной массы людей, находящихся под влиянием религиозных организаций, была бы [235] новая праздничность и обрядность не менее яркой, волнующей, чем старая.

Борьба против них (религиозных обрядов — Н. А.) неизбежна, так как вырабатываемая и внедряемая новая гражданская праздничность и обрядность характеризуются ярко выраженной безрелигиозностью. Этим подчеркивается ее противоположность старой, религиозной праздничности и обрядности, коренящейся в системе религиозных представлений, охраняемых и поддерживаемых деятельностью религиозных организаций, имеющих еще немало сторонников среди населения.

Нашу страну справедливо называют атеистической. "Страна безбожного коммунизма", "страна безверия" — вот популярные характеристики, на которые не скупятся религиоз-ные журналы и газеты за рубежом. Что ж, это соответствует действительности".11

Что ж, признание весьма откровенное, тем более откровенное, что сделано оно "для внутреннего пользования", не рассчитано на огласку. И в "стране безверия" понятными становятся и дискриминация и апартеид верующих и Церкви.

Литература по "новой обрядности" и "новым традициям" весьма обширна особенно в последнее десятилетие, равно как и статьи на эту тему в атеистической периодике.* Цель всей подобной работы недвусмысленна — осуществить подмену религиозной обрядности обрядностью атеистической, религиозного культа — культом безрелигиозным, точнее безбожным. Иначе говоря, советская конституция, претендующая на демократизм и свободу совести, на деле закрепляет за атеизмом положение официального государственного исповедания.

* Например: Д. М. Угринович. Обряды. За и против. М., 1975; Ю. Н. Ельченко. Новому человеку - новые обряды. М., 1976; Новые праздники и обряды - в жизнь. Выпуски I и II. М., 1978; Е. Н. Рогозина. Новые гражданские обряды. Л., 1973; В. А. Руднев. Советские праздники, обряды, ритуалы. Л., 1979; Праздники, обряды, традиции. М., 1979; В. Е. Острожинский. Обрядность в нашей жизни. М., 1980; Традиционные и новые обряды в быту народов СССР. М., 1981, издание Академии Наук, в приложении к которому даны рекомендации к обрядам "Бракосочетание", "Рождение", "Похороны" и "Посвящение в работники сельского хозяйства", образцы культовой одежды, нагрудных знаков исполнителей обрядов, ритуальных текстов этого нового язычества; указания на то, что новобрачным можно дарить лишь нечетное число цветов, что новорожденным на шею должны надеваться именные звездочки на ленточках, что расцветка гробов должна зависеть от возраста покойных и прочая суеверная пошлость.

[236] Приравнивая атеистическую пропаганду к отправлению культа, конституция дает нам право переносить этот знак равенства не только на "новую обрядность", но, видимо, и на все прочие формы и методы проведения этой пропаганды:

на "атеистические лекции, циклы лекций, вечера вопросов и ответов, устные журналы, кинолектории, клубы атеистов, народные университеты научного атеизма, клубы читателей журнала "Наука и религия", индивидуальные беседы с верующими и т. д. Все эти формы составляют необходимый элемент системы атеистического воспитания".12

Таким образом, статья 52 советской конституции, в которой, по словам В. Куроедова, "наиболее полно выражены все основные элементы марксистско-ленинского понимания свободы совести",13 которую там же председатель Совета по делам религий именует справедливой и даже научной (последнее оправдание!), на деле:

1) В вопросе религии и Церкви носит ярко выраженный антидемократический характер (так как)

2) Узаконивает дискриминацию и сегрегацию верующих и Церкви, разрешая вести атеистическую пропаганду, но запрещая религиозную.

3) Возводит атеизм (безбожие) в ранг государственного исповедания (так как)

4) Приравнивает атеистическую пропаганду к отправлению религиозного культа.

Лишь последнее положение статьи 52, гласящее, что "Церковь в СССР отделена от государства и школа от Церкви" действительно является демократическим. Однако эта единственная демократическая и справедливая "фраза" статьи остается пустым звуком, ибо именно она полностью и целиком не соответствует действительности.

В вопросе об отделении Церкви от государства и школы от Церкви советские органы систематически и самым грубым образом нарушают свою собственную конституцию.

Это осуществляется прежде всего путем постоянного, планомерного и прямого вмешательства в церковные дела со стороны государственной власти. Советский обыватель об этом ничего или почти ничего не знает в силу отсутствия в стране элементарной гласности; впрочем, советский обыватель вообще мало что знает, поскольку поставлен в соответствующие условия: отчасти это не его вина. Об этом может также не знать и иная церковная старушка, украшающая свою жизнь свечками и формальным обрядоверием. Но об этом прекрасно осведомлены две категории населения советской России: [237] работники государственных органов, осуществляющих это постоянное давление и вмешательство в дела Церкви, и сами верующие (миряне и духовенство).

Легко разбирать законодательство о культах, заведомо зная, что разбор односторонний, что во всей многомиллионной империи ни одно издание "не пикнет" в ответ, не сделает попыток не то что опровергнуть, но даже подвергнуть сдержанной критике книгу председателя Совета по делам религий. Разбор В. Куроедова, его аргументация, его общий тон терпимости - на деле имитация разбора, имитация аргументации и имитация терпимости. Так же как и конституция, которую не соблюдают, и демократия, которой нет, превращаются в имитацию конституции и имитацию демократии.

"Государственные органы не вмешиваются во внутренние (богослужебные, канонические) дела Церкви", - пишет В. Куроедов.14 Это утверждение уже не квазимиф и не имитация. Это утверждение — сознательная и заведомая ложь.

Известно, что поместные (национальные) церкви управляются собором своих епископов. Этот же собор избирает и первосвятителя данной поместной церкви. В. Куроедов в своей книге показывает, как замечательно функционируют соборы Русской Православной Церкви (РПЦ), сколь умилительно солидарны между собою князья церкви... Так, собор 1943 года "единодушно избрал митрополита Сергия патриархом", патриарх Алексий "был единогласно избран патриархом в январе 1945 г.", а в 1971 году очередной собор "единодушно избрал патриархом Московским и всея Руси митрополита Крутицкого и Коломенского Пимена*. Всякий поток дезинформации, не встречающий никаких реальных преград, как мы видим здесь, утрачивает чувство меры и начинает работать против себя же. Ведь именно это пресловутое "единодушие и единогласие" со всей очевидностью свидетельствует о несвободе РПЦ в советской России. В каком демократическом государстве возможно единогласное избрание? Единогласное избрание — патология в принципе. При хотя бы частичной свободе — и то неизбежны, оправданны, понятны и необходимы несогласные, критики, оппозиционеры и т.д. Их отсутствие на соборах РПЦ говорит лишь о том, что и церковные соборы в советской России, подобно партийным съездам, политическим судебным процессам или "Форумам мира" являются пустой бутафорией, слащавой инсценировкой, дирижер которой невидим, но всеми (всеми ли?) легко угадывается.

Если западное общественное мнение, правительственные чиновники или свободная пресса, просто не привыкшие к систематической [238] лжи, двуличности и лицемерию, и могут попасться в ловушку, то любой мыслящий гражданин советской России — если задумается — поймет, что все вопросы управления Русской Православной Церковью, выбора патриарха, поставления епископов и священников, назначения церковных старост находятся в прямой зависимости от негласного диктата советского государства.

В условиях, где беззаконно все, откуда взяться законности в церковной сфере? Недаром ведь рассказывал о. Всеволод Шпиллер, настоятель церкви Св. Николая Чудотворца в Кузнецах, в своем письме митрополиту Никодиму (Ротову) о том, что после войны создался у нас особый тип епископов "советской формации", искренне не понимающих смысл таких слов, как законность или церковное право.

Церковь и церковная иерархия поставлена в советском государстве в условия такой абсолютной несвободы, таких непрерывных потенциальных гонений, что в случае ужесточения последних вынуждается властями принимать постановления даже в явный ущерб себе самой, как это было на Архиерейском соборе 1961 года, утвердившем синодальное положение об изъятии административно-хозяйственного управления церковными приходами у... настоятелей храмов — положение нелепое, алогичное и абсолютно антиканоническое.

Это классический феномен: голову, так и быть, отрубает палач уж сам, а вы ее только положите по-хорошему на подставочку и закатайте воротник.

Семнадцать лет прошло с тех пор, как было написано письмо двух мужественных священников о. Н. Эшлимана и о. Г. Якунина* о глубочайшем кризисе в Русской Церкви, в значительной степени вызванном и искусственно поддерживаемом тотальным разрушительным воздействием на нее советской государственности. Но и сегодня можно лишь повторить прискорбные выводы обоих священников: "Ныне в Русской Церкви создалось такое положение, при котором ни одна сторона церковной жизни не свободна от активного административного вмешательства со стороны Совета по делам РПЦ, его уполномоченных и местных органов власти, вмешательства, направленного на разрушение Церкви! (. . .) Никакие ухищрения Иностранного отдела Московской Патриархии, никакие интервью и "авторитетные" заявления, никакое участие русских архиереев в международных движениях не в силах доказать того, чего нет — свободного бытия Церкви".16

* Здесь идет речь лишь о самом факте появления этого письма: связанные с его написанием события церковной общественной жизни гораздо сложнее и глубже, более многоплановы и значительны (деятельность владыки Гермогена (Голубева) и поддержавших его архиереев, мирян и священников).

[239] Но дело не только в неослабевающем негласном диктате советских органов над Церковью, в их закулисном "дирижировании" церковной жизью, столь ярко явленном в недавно преданном огласке закрытом отчете членам ЦК КПСС В. Фурова, заместителя В. Куроедова.17 Дело не только в том, что советские государственные органы постоянно и систематически вмешиваются во внутренние (богослужебные, канонические и прочие) дела Церкви.

Основополагающий государственный акт по вопросам религии и Церкви в советской России - декрет СНК (Совнаркома) "Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви" от 23 января 1918 года. Параграф 12 этого документа утверждает, что церковные и религиозные общества не имеют прав юридического лица.18 Это положение беззаконно распространено на все приходские общины верующих и действует по сей день.

Перед нами блистательный пример того, как советское государство путем демагогической манипуляции понятиями грубо нарушает элементарные принципы нормального человеческого общежития.

Веками человеческой истории община — будь то сельская или городская, религиозная или национальная — отстаивала свои права. Перед феодалами, перед верховной властью, перед остальным обществом (католики в Англии, протестанты во Франции, православные в Польше и Турции, униаты в России, мормоны в США, евреи во многих странах и т. д.) . Все человечество в целом убеждено, что движется поступательно от дикости к цивилизованности, от угнетения к свободе, от бесправия и беззакония — к правозащите и законности. И хотя чрезвычайно глубокое и гораздо более сложное и тонкое учение Христа о смысле и перспективах человеческой истории предлагает наименее наивное и наиболее трезвое решение этой проблемы, массовое обмирщенное сознание давно уже предпочитает руководствоваться здесь односторонними и бледными выжимками из христианского учения, которые сделали Руссо и Маркс. Именно последователи этих фанатичных вульгаризаторов христианства (даже не Христа) убеждены в неумолимом прогрессе человечества. И именно в их практических осуществлениях этого "прогресса" мы видим полное и почти паническое разрушение основных институтов свободы и законности, выработанных человечеством за две тысячи лет его христоцентричной истории.

Непризнание за церковно-приходской общиной прав юридического лица равносильно признанию в реальности бесправия и угнетения [240] верующих людей в советском государстве. Опять же укажем, что некоторые другие страны соцлагеря так далеко зайти не успели или не посмели (точнее: посмели не зайти так далеко). В этих странах, равно как и в свободном мире, такая община имеет права юридического лица.19

Однако, это еще не манипуляция, манипуляция будет впереди. И состоит она в том, что церковно-приходские общины и "церковные и религиозные общества" — не одно и то же. Упомянутые общества могут быть библейскими, религиозно-философскими, благотворительными, женскими, молодежными. Это может быть и объединение существующих в епархии и во всей стране приходов, и различные братства и сестричества... Все то, что было в мрачной царской России и чего нет "в нашей юной прекрасной стране", которая "предоставляет верующим все возможности для удовлетворения их религиозных потребностей",20 как полагает В. Куроедов. Такие общества, точно так же, как Красный Крест или Общество охраны памятников, как Общество филателистов или спортивные общества, вполне могут не иметь прав юридического лица.

Но церковно-приходская община — не аналогия ДОСААФ. Община - это основная ячейка человеческого общества, следующая сразу же после семьи. Общественный организм начинается с общинного самоуправления и через сложную систему ступеней социальной иерархии вырастает - в идеале - в законченное и гармоническое целое. На западноевропейские языки слово "община" переводится: коммуна. И только в коммунистическом государстве общество принципиально не делится на коммуны, а представляет собою аморфную неоформленную массу. Лишь с церковно-приходскими коммунами коммунистическое государство еще не справилось. И, по всей видимости, боясь их, советская власть лишает их прав юридического лица. Но лишает, как и осуществляет подмену понятия "община" понятием "общество", - в одностороннем порядке, не имея на это никаких прав, кроме "права" насилия.

Либо в советских государственных актах ничего не говорится о бесправии церковно-приходских общин, а церковные и религиозные общества (библейские, молодежные и любые другие) дозволяются, без признания за ними прав юридического лица, — в каковом случае советское государство нарушает ленинский декрет "Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви" и строит все на произвольной и заведомо ложной трактовке § 12. Либо § 12 должен отражать действительное положение Церкви в советском государстве — абсолютную несвободу и дискриминацию — и тогда формулироваться [241] иначе: "все церковные и религиозные общества (библейские, литературные, трудовые, детские, юношеские, женские и т.д.) запрещены. Церковно-приходские общины не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют".

Государственные органы не вмешиваются в дела Церкви? Да вмешиваться почти некуда: настолько советское государство задавило и подмяло под себя Церковь.

Никакого отделения Церкви от государства в советской России не существует. Наоборот, Церковь поставлена в нашей стране под доселе невиданный государственный контроль.

Значительную часть главы о свободе совести в советской России В. Куроедов посвящает развернутым и красочным аргументам в пользу того, как замечательно соблюдается у нас законодательство о религиозных культах. "Чудом невиданным", "новым храмом Соломона" называли в свое время "Успенский кафедральный собор в городе Владимире, - умиляется председатель Совета по делам религий. - Как и 800 лет назад, в настоящее время в этом храме проводятся богослужения, совершаются церковные обряды".21

Эта удивительная аргументация напоминает некий забавный случай, рассказывающий-ся как быль. Один французский журналист спросил первого секретаря ленинградского горкома партии, есть ли в России антисемитизм. Тот ответил, что, разумеется, нет. И привел конкретный пример: когда ленинградская иудейская община обратилась к нему по поводу изготовления мацы, он, секретарь горкома, лично дал на это разрешение. На что журналист заметил, что, насколько ему известно, для изготовления мацы нужно иметь только муку и воду; он никогда не слышал, что к этим компонентам необходимо добавлять еще разрешение первого секретаря горкома.

В кафедральном соборе города Владимира совершаются богослужения? Ну и что? "Кафедральный собор (или церковь), — читаем в четырехтомном Словаре русского языка, - собор или церковь, в которых совершает богослужение местный епископ".22 Итак, словосочетание "кафедральный собор" изначально предполагает, что это место, в котором проводятся богослужения и совершаются церковные обряды. Было бы желательно, чтобы товарищ В. Куроедов ответил, почему все это не проводится и не совершается в кафедральных соборах Москвы, Санкт-Петербурга (Ленинграда), Киева, Минска, Нижнего [242] Новгорода (Горького), Ярославля, Одессы, Новгорода Великого, Костромы, Севастополя, Вологды, Ростова-на-Дону, Твери (Калинина), Самары (Куйбышева), Чернигова и почти всех остальных областных центров нашей страны? Почему эти соборы отобраны у Церкви, закрыты или снесены, так что епископские кафедры вынужденно перенесены в другие храмы?

Председатель Совета по делам религий подтверждает свои уверения о свободе Церкви и совести в советском государстве тем, что "в ведении религиозных объединений" находится Троице-Сергиева лавра. Не свидетельствует ли само наличие подобной нелепой аргументации, сама формулировка ее об абсолютной несвободе Церкви в советском государстве? Право же, в ведении каких объединений может еще состоять лавра, кроме как религиозных? Ведь это — нормальное явление.*

А ненормальное явление состоит в том, что в СССР подавляющее большинство бесценных монастырских комплексов, оставшихся неразрушенными, используется как психиатрические лечебницы, стационары для больных сифилисом и иными заболеваниями, требующими изоляции, как колонии для малолетних преступников или приюты для неполноценных и умственно отсталых, а в сталинские времена еще использовались и как концлагеря.

Церковь не против того, чтобы ее монастыри использовались как больницы и приюты. Но она полагает, что, если бы в этих (и других) больницах и приютах действовал по прямому назначению хотя бы один храм, содержащимся там больным и заключенным было бы немножко легче существовать.

Если принимать всерьез доводы В. Куроедова, Церковь должна быть благодарна советскому государству за то, что оно "передает ей" некоторые церкви и монастыри.23 Уточним: вначале отбирает у Церкви все культовые здания, затем "передает бесплатно" из них ничтожный процент обратно и при этом уверяет, что сия операция является - думаете, ловким жульничеством? грабежом? - нет. . . "важнейшей материальной гарантией осуществления свободы совести в стране".

И вновь в который раз мы наблюдаем очередную имитацию свободы и законности.

* Следует напомнить, что у "религиозных объединений" отобраны и Киево-Печерская и Александро-Невская лавры, а у Троице-Сергиевой лавры, также одно время превращенной в общежитие, отобраны и разрушены: Спасо-Вифанский монастырь, Гефсиманский скит и киновия Боголюбcкой Божией Матери.

Ведь на деле подавляющее большинство [243] древних православных святынь России изъято из ведения Церкви, и разговор может идти не о благодарности Церкви государству, не о "свободах", которых нет, а о решительных требованиях церковной общественности вернуть Церкви насильственно отобранные у нее в двадцатых, тридцатых и шестидесятых годах монастыри и храмы.

Всего в России на 1908 г. было 1 029 монастырей, монастырских подворий и общин.25 Сейчас их всего шестнадцать, из которых в пределах Российской Федерации всего два, Троице-Сергиева лавра и Псковско-Печерский монастырь. Остальные в других союзных республиках.

Итак, повторяем: в собственно Великороссии, в "РСФСР" с ее многомиллионным православным по вере или происхождению и культуре населением в настоящее время открыты всего два монастыря. Ни одного женского. Эта цифра говорит сама за себя. И гораздо красноречивее, чем все двести шестьдесят страниц книги В. Куроедова.*

Или, быть может, вспоминая об отвратительной ночи сталинщины, когда "не было гонений на Церковь", а также во всей России не было ни одного монастыря, мы должны быть благодарны советскому государству за то ничтожное количество обителей, которое имеем сейчас?

Какую бы сторону современного бытия Русской Православной Церкви ни рассматри-вал В. Куроедов в своей книге, он неизменно окутывает ее ложью, умолчаниями и квазимифами. Так например, совершенно ложно его утверждение о предоставлении "религиозным объединениям (их центрам) возможности регулярно издавать необходимую для удовлетворения религиозных потребностей литературу".26 На деле же, даже то немногое, что издается, практически недоступно: подавляющее большинство граждан советской России полностью лишены всякой возможности доставать религиозную

* Необходимо отметить, что ровно столько же православных монастырей в. . . Литве. Да, да, в католической Литве в настоящее время ровно столько же православных монастырей, сколько и в многомиллионной Российской федерации. Кого окормляют эти вильнюсские монастыри? А никого. Зато разом убиваются три зайца: статистика соблюдена (монастыри есть), их духовное воздействие на население равно нулю (так как окружение католическое) ; две православные обители в католическом крае — потенциальный повод для напряженных отношений между католической и православной общинами. Это называется: "Разделяй и властвуй".

литературу обычным официальным путем. И не будем наивны: совершенно [244] очевидно, что в условиях свободы Церковь обладала бы сетью собственных книжных магазинов, складов и киосков, или хотя бы одним магазином; а также — хотя бы одной собственной типографией. Ничего подобного не существует.

Более того: в советском государстве Церковь лишена всех возможностей издавать какую бы то ни было религиозную литературу, будь то творения Учителей и Отцов Церкви, памятники отечественной церковной литературы, сочинения русских и зарубежных православных мыслителей и богословов, труды богословов братских инославных исповеданий, пособия по изучению Св. Писания, популярные катехизисы или работы выдающихся русских религиозных философов XVIII—XX веков.* Все это не издается вообще.

Когда читаешь сочинение председателя Совета по делам религий, не устаешь поражаться: всюду заведомая ложь! И в том, что касается периодических изданий Русской Православной Церкви, и в том, что касается ее духовных школ... Естественно, что в таком потоке дезинформации повышается вероятность либо чрезмерного "завирания", либо досадных "проговорок". Первая неприятность произошла с В.Куроедовым в вопросе о духовных школах, которых он упрямо насчитывает в России шесть, причем повторяет эту цифру в своем интервью "Литературной газете" в июле 1982 года. Тогда как духовных школ у Русской Православной Церкви пять, а не шесть. Или В.Куроедов полагает за отдельную духовную школу аспирантуру при Московской духовной академии?

"Проговаривается" В. Куроедов также по ряду вопросов, в частности, по поводу религиозного воспитания детей в советской России. "Враждебная западная пропаганда, - возмущается он, - вопиет о том, что в СССР дети якобы насильственно отрываются от религии, что родители, пытающиеся воспитывать своих детей "в вере", преследуются, подвергаются репрессиям, что дети, молодежь, проявляющие интерес к религии, не только всячески третируются, но и наказываются. Как же обстоит дело в действительности?"27

Мы специально выделили курсивом ту часть слов В. Куроедова (или западной пропаганды), которые вполне отвечают на вопрос, как же обстоит дело в действительности. Но послушаем официальный ответ самого председателя Совета по делам религий.

"Воспитание и образование детей и молодежи в СССР осуществляется государст-

* Библия, Евангелие и богослужебная литература, также издаваемые в ничтожном количестве, не являются "религиозной литературой", но составляют просто предмет первой необходимости.

[245] венными органами, общественными организациями и, конечно, семьей. Народное просвещение в Советском Союзе нацелено на подготовку высокообразованных, всесторонне развитых, активных строителей коммунизма, воспитанных на идеях марксизма-ленинизма".28

Далее особо подчеркивается, что основы законодательства в СССР предусматривают "светский характер образования, исключающии влияние религии29.

Обратим внимание на последовательность: семья стоит на последнем месте и вводится словом "конечно", как если бы в ее участии все же были какие-то сомнения. Признавая, что в советской России воспитание детей: а) принадлежит в первую очередь государству и "общественности"; б) исключает какое-либо влияние религии, что закреплено законодательством; в) проводится в духе коммунизма и марксизма-ленинизма - т. е. направленного, принципиального и воинствующего атеизма, В. Куроедов, таким образом, дает утвердительный ответ на первую часть вопроса: да, действительно, дети в СССР насильственно отрываются от религии. Как дети религиозных родителей, так и те, кто хотел бы познакомиться с религией, но не может в силу вышеперечисленных пунктов.

"В то же время советское законодательство о культах не запрещает родителям с соблюдением установленных правил обучать своих детей религии в семье"30.

Вот так: не думайте, что раз у вас семья и вы верующие, то можете учить детей вере по своему усмотрению. Такое бывает лишь там, где не существует таких понятий, как дискриминация и сегрегация верующих, где государство не лезет беззастенчиво и самочинно в частную жизнь граждан. В советской России, воспитывая своих детей, семья обязана соблюдать "правила обучения вере". Что это за правила? В. Куроедов скромно молчит о них: его книга рассчитана на то, чтобы "произвести хорошее впечатление". Нам помогут другие авторы, советские юристы:

"Под нарушением таких правил следует понимать проведение занятий по обучению несовершеннолетних религии в любой форме, кроме обучения родителями своих детей".31

Автор доклада Комитету прав человека о советском религиозном законодательстве член-корреспондент АН СССР И. Р. Шафаревич полагает, таким образом, что под статью о нарушении закона об отделении школы от Церкви "подпадает и карается исправительными работами на срок до одного года обучение религии своих сестер или братьев или бабушкой внука".32 Далее:

"Организация и проведение религиозными объединениями и служителями культа в каких-либо формах занятий по обучению детей [246] религии в группах, кружках, воскресных школах, хорах, оркестрах, а также регулярное прислуживание детей служителям культа при богослужениях и совершении тех или иных обрядов являются нарушениями установленных законодательством правил, и виновные в этом подлежат ответственности в предусмотренном законом порядке. (…) Постановлением Президиума Верховного Совета РСФСР от 18 марта 1966 года было разъяснено, что уголовно наказуемыми являются деяния, выражающиеся в организации и систематическом проведении занятий по обучению несовершеннолетних религии".33

Автор вышеприведенных строк упоминает также Декрет СНК от 23 января 1918 г. "Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви". О детях здесь вообще ничего не говорится. Зато пункт 9 гласит:

"Школа отделяется от Церкви.

Преподавание религиозных вероучений во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допускается.

Граждане могут обучать и обучаться религии частным образом".34

Толкование советским юристом права обучения религии частным образом как запрета на привлечение родителями к обучению детей других лиц само по себе свидетельствует либо - увы! - о глубоком умственном расстройстве писавшего (попробуйте обучить своих детей частным образом музыке либо иностранному языку без привлечения преподавателей, дающих частные уроки), либо о тотальной несвободе, в которой живут в советском государстве и верующие дети, и верующие родители, и советские юристы. Ибо лишь тотальная и внешняя и внутренняя несвобода может подсказать "юристу" столь беззаконное толкование элементарной формулировки.

А тотальная несвобода логически предполагает третирование, преследования и репрессии детей, молодежи и родителей, что и происходит в нашей стране.

Но упомянутый юрист еще и солгал: он ни слова не упомянул об оговоренном декретом (за подписями Ленина, Шляпникова, Петровского, Менжинского, Подвойского и др. видных большевиков) праве граждан советского государства обучать религии частным образом. Так советские органы и советские интерпретаторы грубейшим образом нарушают собственное основное законодательство.

Хотя из самого факта существования беззаконных и дискриминационных предписаний еще не следует необходимость и целесообразность их выполнения, допустим все же, что христианская семья покорно [247] выполняет все "правила". Что сообщат нам наши оппоненты в этом случае? А вот что:

"Родители и лица, их заменяющие, обязаны воспитывать детей в духе высокой коммунистической нравственности".35

"Как уже было сказано выше, закон не запрещает родителям самим обучать своих детей религии. Но о каком воспитании может идти речь тогда, когда некоторые верующие родители внушают им мысль о божественном происхождении всего сущего (если это запрещено, что же называется религиозным воспитанием? — Н. А.), в противовес подлинно научным знаниям, полученным детьми в школе. (. . .) Всякие попытки силой навязать детям и подросткам, юношам и девушкам религиозное мировоззрение должны решительно пресекаться не только уполномоченными на то органами государства, но и встретить всеобщее осуждение общественности".36

"Мы не можем допустить, чтобы слепые невежественные люди растили детей по собственному образу и подобию, калечили их".37

"И тут мы должны дать вполне ясное и точное разъяснение по поводу попыток Феодосии Кузминичны доказывать свое "право" на религиозное воспитание "собственных детей".

Такого права у нее нет.

Советских детей воспитывает все социалистическое общество, в том числе школа и семья; и воспитывает оно их в духе коммунизма. А что касается свободы совести, на которую так любит ссылаться Феодосия Кузминична, то этой свободой в нашей стране пользуются взрослые люди".38 (Курсив наш) .

Стоит ли говорить о чем-либо еще? Выводы очевидны.

В советском государстве религиозное воспитание детей категорически воспрещено во всех государственных и общественных заведениях и предельно усложнено в семье, что оговорено в целом ряде гласных и полугласных беззаконных предписаний, попирающих самые основы человеческих свобод.

С одной стороны, это означает, что наши дети насильственно отрываются от религии их отцов, дедов и прадедов, вообще — от религии. С другой — что родители, пытающиеся реально воспитывать своих детей в вере, равно как дети и молодежь, проявляющие интерес к религии, подвергаются наказаниям, третированию и репрессиям. Председатель Совета по делам религий прямо подтверждает все цитированные им "измышления" западной пропаганды, провозглашая "недопустимость какого бы то ни было вмешательства Церкви в дело воспитания молодежи и запрещение принудительного, насильственного (т.е. бесконтрольного - Н. А.) приобщения детей к религии".39

[248] Не только воскресные школы, составляющие естественную и неотъемлемую принадлежность и право Церкви, не только любые детские кружки или группы запрещены в советской России. В постановлении ВЦИК и СНК от 1929 г. говорится (пункт 17) :

"Религиозным объединениям воспрещается:

а) создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения и вообще пользоваться находящимся в их распоряжении имуществом для каких-либо иных целей, кроме удовлетворения религиозных потребностей;

б) оказывать материальную поддержку своим членам;

в) организовывать как специально детские, юношеские, женские, молитвенные и другие собрания, так и общие библейские, литературные, рукодельческие, трудовые, по обучению религии и т.п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни, организовывать санатории и лечебную помощь".40

Иными словами, верующие в советском государстве поставлены в условия дичайшей и жесточайшей, невероятной для XX века дискриминации: им категорически запрещена любая общинная жизнь. Еще раз напомним, что Церковь есть прежде всего Община, Общество, Общение, а потом уже культовый институт. Следовательно, воспрещая общинную жизнь, государство грубо вмешивается во внутренние дела Церкви, препятствует, по его собственному выражению, "удовлетворению религиозных потребностей" людей и опять же нарушает свой собственный декрет, провозгласивший право граждан обучаться и обучать религии частным образом.

В начале статьи мы писали, что В. Куроедов утверждает в своей книге: ограничение или ущемление прав верующих противоречит советскому законодательству. Теперь мы вынуждены констатировать: увы! не противоречит, а наоборот. Советское законодательство закрепляет принципы ограничения и ущемления прав верующих, их дискриминацию и сегрегацию. Запрет на библейские, религиозно-философские и прочие кружки равносилен признанию марксистско-ленинской идеологии в своей полной несостоятельности, в своем крахе. Ведь ничем, кроме страха за свои позиции, этот запрет не объяснить. Нелепость этого "запрета" еще и в том, что подобные "кружки" все равно существовали в России все эти десятилетия несвободы и обскурантизма, существуют в достаточно большом количестве сейчас и будут только множиться (если, разумеется, их участников советское государство не ликвидирует физически, как оно это делало в сталинские пятилетки).

[249] Как бы ни решался этот вопрос в будущем, запрещение в советском государстве любых молитвенных собраний или библейских и прочих кружков есть конкретное и неоспоримое свидетельство дискриминации и несвободы верующих в СССР.

Один из самых удивительных фактов причудливой действительности советского государства, в котором мы живем — законодательный запрет на благотворительность, т. е. на систематическое совершение добрых поступков.

Выше мы уже читали, что "религиозным объединениям воспрещается оказывать материальную поддержку своим членам". Достаточно вдуматься в эту фразу, чтобы явственно осознать всю ложь куроедовских квазимифов о том, что советское государство не вмешивается де во внутренние дела Церкви, что в советском государстве де существует "свобода Церкви", а "верующих не преследуют". Если верующим людям в советской России законодательно запрещено помогать друг другу, следует ли удивляться, что Церкви, т.е. тем же верующим людям, не разрешается организованно помогать обществу, в котором она существует?

Почему же в советском государстве запрещена благотворительная деятельность Церкви? Оказывается... в советском социалистическом обществе "вообще не может быть речи о какой-либо благотворительности со стороны церковных организаций", потому что "всю заботу о социальном обеспечении граждан, организации отдыха трудящихся, культурно-воспитательной работе среди населения государство, профсоюзы и другие общественные организации берут на себя".41

Но позвольте, позвольте... Разве плохо, когда забота "дублируется", удваивается? Разве нравственное и физическое состояние советского общества ухудшилось бы, если бы параллельно с государственными существовали церковные ясли, детские сады, бюро добрых услуг, библиотеки, больницы, приюты для престарелых и инвалидов? До революции в России насчитывалось свыше тысячи монастырей: если бы половина из них сейчас открылась только для того, чтобы при каждом стали действовать одна больница, один дом для престарелых и один детский сад — пострадало бы от этого общество? Или выиграло бы?

В чем же секрет этой явной глупости? А вот в чем: "благотворительная деятельность Церкви — одно из существенных средств усиления религиозного влияния на население".42

[250] В советской России искусственно ограничено число больниц, приютов, яслей и т. д. только потому, что если их разрешить иметь церковным организациям, в их руках они будут "средством усиления религиозного влияния на население", т.е. ...лучше чем государственные! На этот раз страх явить всем свою несостоятельность привел власти к преступлению перед обществом - к заведомому и обдуманному лишению своих граждан больниц, приютов для престарелых, детских садов...

Председатель Совета по делам религий, рассчитывающий на то, что его книга будет комментироваться не только внутри советского государства, но и за его пределами, разумеется, не может позволить себе подобной откровенности. Но иных аргументов просто нет. И "выворачиваться" ему приходится довольно-таки неуклюже. Дело, оказывается, в том, что "буржуазия, поощряя Церковь иметь большую сеть больниц, приютов, домов инвалидов и престарелых и других так называемых богоугодных заведений, укрепляет этим самым свое влияние на население. Всякого рода благотворительная деятельность Церкви помогает буржуазии оказывать давление на убеждения людей, попирая тем самым принцип свободы совести".43

Но если дело только в этом - хотя, право же, удержаться от улыбки довольно трудно! - поставьте, товарищ Куроедов, на место буржуазии пролетариат и, сохраняя в стране атеистическую пропаганду прежней интенсивности (дабы ни в коем случае не попирался принцип свободы совести), поощряйте Церковь иметь любую сеть "богоугодных заведений" и укрепляйте этим самым свое, пролетарское влияние на население.

"Благотворительная деятельность религиозных организаций в нашей стране, - продолжает председатель Совета, - не может проводиться потому, что она не имеет никакого отношения к религиозным потребностям людей".44

Откуда В. Куроедов это взял? Вообще, неужели ситуация в стране, когда решают, что имеет и что не имеет отношения к "удовлетворению религиозных потребностей" людей, официальные антирелигиозники, именуется свободой совести и отсутствием гонений?

Творить добро — не религиозная потребность? Как же тогда относиться нам, верующим, к таким высказываниям и заветам св. апостолов:

"Не подражай злу, но добру. Кто делает добро, тот от Бога" (З Ин 1.1).

"Желаю, чтобы вы были мудры на добро" (Рим 16.19). [251]

"Молим Бога, чтобы вы делали добро" (2 Кор 13.7).

"Чтобы вы всегда и во всем. . . были богаты на всякое доброе дело" (2 Кор 9.8).

"Каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал" (Еф 6.8).

"Всегда ищите добра и друг другу и всем" (1 Фес 5.15).

"Пекитесь о добром пред всеми человеками" (Рим 12. 17).

"Напоминай им быть готовыми на всякое доброе дело" (Тит 3.1).

"Ибо мы - Его творение, созданы во Христе Иисусе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять" (Еф 2.10) .

"ТАК ДА СВЕТИТ СВЕТ ВАШ ПРЕД ЛЮДЬМИ, ЧТОБЫ ОНИ ВИДЕЛИ ВАШИ ДОБРЫЕ ДЕЛА И ПРОСЛАВЛЯЛИ ОТЦА ВАШЕГО НЕБЕСНОГО" (Мф 5.16).

Последние слова принадлежат нашему Господу Иисусу Христу. Когда Oн посылает Своих учеников (а следовательно и нас, наследников Апостольской Церкви) , Он велит им "проповедовать Царствие Божие и исцелять больных" (Лк 9. 2). Более того, "богоугодные заведения" - больницы, приюты, дома для престарелых и инвалидов, общества для ухода за больными - все это возникло на земле благодаря Христу и Церкви Его, все это непосредственно создано среди людей Церковью. Достаточно познакомиться с жизнью и деятельностью св. Василия Великого, св. Иосифа Волоцкого, св. Иоанна Боско или св. Викентия де Поля, чтобы убедиться в конкретном историческом факте: само понятие о социальном обеспечении граждан возникло и вышло в мир из недр Церкви.

"Да и практической надобности в этом (благотворительности - Н. А.) никакой нет, - продолжает свои "веские доводы" В.Куроедов. - В условиях социалистического общества, когда достигнут высокий уровень материального благосостояния населения, ликвидированы нищета, голод, безработица, (. . .) когда происходит дальнейшее повышение благосостояния советских людей, улучшение условий их труда и быта, прогресс здравоохранения, образования и культуры, благотворительность Церкви - явная бессмысленность".45

Такой аргумент способен вызвать лишь горький смех каждого, кто хоть раз побывал в обычной нашей больнице или тем более инвалидном доме и доме для престарелых. Нигде не проявляется столь открыто и страшно звериный оскал советского "нового человека", как в этих "небогоугодных" заведениях. Хотя, хорошо,разумеется, что хотыакие есть. Что до бессмыслицы, то таковой, скорее, является вся аргументация председателя Совета по делам религий: творение добрых дел никогда, просто по логике вещей, не может быть лишенным смысла.

[252] Мы настаиваем на том, что именно в подходе к творению добрых дел, именно в "запрете на благотворительность" проявляется подлинная сущность советского законодательства о культах, а коль скоро оно является составной частью более общего корпуса, то и советского законодательства вообще вплоть до основного закона. Именно в этом — нить, распутывая которую, мы доберемся до сердцевины "тайны советской души". Все доводы и оправдания В. Куроедова и прочих лиц не просто лживы и беспомощны. Oни страшны.

В статье 39 советской конституции сказано, что "использование прав не должно наносить ущерба интересам общества и государства". Право на благотворительность для Церкви в нашей стране вообще отсутствует. Что это за государство такое, что это за общество, которым творение добра наносит ущерб?

Нам было сказано, что в советской России благотворительность Церкви запрещена законом в целях воспрепятствования религиозному влиянию на население. Из чего следует, что религия и Церковь в советском государстве находятся в таких тяжелых условиях, что ради обеспечения их тотальной несвободы советское государство готово пойти на нанесение прямого материального ущерба своим собственным подданным — и религиозным и нерелигиозным без разбора...

Вслед за многими атеистическими брошюрами, книга В. Куроедова старается убедить читателя в том, что Церковь в нашей стране в целом становится все слабее, ряды верующих тают, "в сознании масс все более утверждается научно-атеистическое мировоззрение". Именно поэтому "число храмов, молитвенных домов несколько уменьшается".46 "Никакого религиозного ренессанса нет, - соглашается в своей статье, опубликованной в "Литературной газете", И. Григулевич, бывший советский резидент в Латинской Америке, провалившийся там на религиозных делах и ныне ставший экспертом по "научному атеизму". - Речь идет о трудностях с набором в духовные семинарии и школы, о пустующих храмах, о повсевместно уменьшающемся числе активно верующих".47

В таком случае, пойдемте простейшим путем и зададим В. Куроедову элементарный и естественный вопрос: а сколько, собственно, верующих в советской России?

"Что касается числа верующих, то на этот вопрос ответить нельзя, - сразу замыкается председатель Совета по делам религий при [253] Совете министров СССР. - Ведь у нас не ведется официальной статистики, касающейся религиозности".48

Как же так? Самая передовая партия, самая научная идеология, лучшая в мире социология и статистика, единственно верное религиоведение, самый научный атеизм… не ведут официальной статистики, касающейся религиозности!

Вот это да!

Член-корреспондент АН И.Р. Шафаревич в своем докладе "Законодательство о религии в СССР" пишет, что ему "не удалось найти ни одного источника - ни государственного, ни церковного, - в котором сообщались бы такие основные сведения, как число открытых сейчас православных церквей или численность православного духовенства. В "Настольной книге атеиста" можно узнать, что в городе Лубумбаши государства Конго (Киншаса) проживает 2 тысячи православных или что в государстве Сьерра-Леоне имеется около трех тысяч членов мусульманской секты ахмедийя, но числа православных или мусульман в Советском Союзе в этой книге нет".49

Пытаясь все же определить численность православных в советской России, И. Шафаревич исходил из данных, приведенных в той же "Настольной книге атеиста",50 где дается общая численность православных во всем мире (143,4 млн чел.), а также подробные сведения о числе православных по странам (исключая только СССР). Сложив все данные (60 млн. 751 тыс. чел.) и добавив к ним на всякий случай еще десять миллионов, автор затем вычитает полученную цифру из общей численности, что дает 70 миллионов православных в советской России.51

Мы не знаем, прав ли И. Шафаревич, или нет. Известно лишь, что в следующем издании "Настольной книги атеиста", вышедшей после опубликования на Западе доклада Шафаревича, общее число православных приводится совершенно иное (85 млн. вместе с нехалкидонскими церквами), а численность православных по странам... вообще иногда опущена!52*

Куда же за столь короткий срок делись остальные 58 миллионов? И почему советские атеисты столь тщательно скрывают все эти цифры, что идут на подтасовку фактов и заведомый обман, бьющий в глаза всякому, кто захотел бы лишь присмотреться к проблеме?

* Например, по Венгрии в раннем издании "Настольной книги" сообщается, что в стране 300 тыс. православных; в позднем издании просто говорится, что "небольшая часть венгров и верующие сербы придерживаются православия" (с. 74). Не узнать теперь и численности православного населения города Лубумбаши; даже Сьерра-Леоне, и та пострадала в форме исчезновения данных о количестве членов секты ахмадийя. Обе цифры заменены на слово "несколько".

[254] Ответ, видимо, ясен. Пусть в нашей стране не 70, а 58 миллионов православных. Пусть 30 или 20. Все равно их либо больше (быть может, и вдвое), либо столько же, сколько и коммунистов. А ведь есть еще верующие других исповеданий.

И получается, что огромная масса населения в "свободной советской стране" — все верующие, и православные в частности и прежде всего (как самая крупная религиозная община), подвергаются дискриминации, сегрегации и притеснению со стороны меньшинства, держащего власть в своих руках.

Не ведется официальная статистика религиозности населения не только с целью сокрытия от общественного мнения подлинного числа верующих. Отсутствие пункта об отношении к религии при переписи есть один из весьма действенных методов атеистического воздействия на массы: пытаясь ответить на подобный вопрос, человек неизбежно встает перед выбором и, видно, далеко не всегда решит дело в пользу безбожия; помимо всего прочего, даже всякое напоминание о Боге, вере и Церкви — острый нож в сердце атеизма.

"По вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь!" - восклицал Белинский в своем письме к Гоголю. И был прав, ибо можем ли мы знать, какой народ на земле самый религиозный? "Приглядитесь попристальнее, и вы увидите, что это по натуре глубоко-атеистический народ", - продолжает он далее, и тут мы восклицаем в свою очередь: "Ложь!" Ложь, Виссарион Григорьевич! Такое же смелое и изначально ничем не доказуемое утверждение, как и оспоренное предыдущее, гоголевское. Типично российская крайность суждений, типичный восточно-славянский перехлест маятника: "если не пан, так пропал". А ведь на этом совершенно ошибочном высказывании Белинского десятками лет строит свою систему взглядов "научно-атеистическая" пропаганда в советской России.

Но: нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

Нечего твердить как заклинание, что русский народ есть прирожденный безбожник, а в стране прогрессирует "упадок религиозности", и при этом шесть с лишним десятилетий систематически травить, гнать, уничтожать, рвать государственными когтями Церковь, панически бояться ее до того, что запрещать даже кружки верующих старушек по рукоделию (Постановление ВЦИК и СНК от 8 апреля 1929 года), не говоря уже об обучении бабушками детей религии, о церковной благотворительности или свободной религиозной прессе и школе.

Дикий страх перед Иисусом Христом, перед Церковью и верующими - вот что ясно проступает за всеми декретами, запретами, пропагандой, писаниями и действиями "научно"-атеистической власти.

[255] И хотя гражданину советской России и вправду достаточно трудно прийти ко Христу, он все же приходит. Ибо человек, алчущий и жаждущий правды, осознавший свою духовную несостоятельность и понявший, что корень бед в нем самом, в его самости, не обязательно приходит к Богу под влиянием Флоренского, Паскаля и Владимира Соловьева. Он может прийти и через Пушкина. И через Ломоносова. И через Гоголя или Достоевского, Лескова или обоих Толстых. И через Нильса Бора. И через Диккенса... Ибо подвести нас и поставить лицом к лицу с Иисусом может любой подлинный гений человеческого духа, разума, веры, культуры. Любви. Как замечательно написал современный французский мыслитель Ж. М. Доменак, - "Все реже вера будет передаваться внутри семьи или в организациях, учреждениях. Все чаще она будет встречей лицом к лицу, и эта встреча состоится в той новой культурной среде, которая на наших глазах возникает вокруг нас".53

В одном нельзя не согласиться с И.Григулевичем: действительно, в настоящее время в советской России никакого религиозного ренессанса нет.* И если такие выражения, как "религиозный бум", "религиозный ренессанс" применительно к современной России "все чаще и чаще встречаются на страницах буржуазной печати",54 то нельзя не отметить их несвоевременность.

Да, действительно, целый ряд представителей христианских кругов Запада и некоторые из наших новообращенных православных братьев у нас на родине начали было говорить о религиозном возрождении России, с одной стороны, как правило, указывая на таких церковных деятелей, как о. Дмитрий Дудко, о. Глеб Якунин, о. Сергий Желудков, о. Варсонофий Хайбулин, Анатолий Краснов-Левитин, Лев Регельсон, Александр Огородников, Виктор Капитанчук и др., т.е. на православных, открыто выступивших в период "разрядки" в защиту Церкви и верующих советской России; с другой стороны - имея в виду активный приток в Церковь свежих сил из различных социальных слоев, в первую очередь и в значительной степени - из "интеллигенции", т.е. совслужащих.

* Что касается остальной части его высказывания, то "трудности с набором в духовные семинарии и школы', разумеется, существуют, только вызваны они не "упадком религиозности", а государственным контролем над духовными школами и проистекающим отсюда жестким отсевом неудобных и неугодных кандидатов в священники; пустующие храмы, действительно, встречаются - в селах, которые также пустеют. А в больших городах... Пойдите и посмотрите.

[256] При таком подходе неудивительно, что после "раскаяния" трех церковных диссидентов в "своих преступлениях",55 многие христиане в России и за рубежом были растеряны и даже разочарованы в "русском религиозном ренессансе". Враги Церкви, используя аналогичный подход, напротив, "торжествовали победу", "довершив" ее кажущейся снисходительностью к "преступникам", реально никакими преступниками не являвшимся. Торжество безбожного кесаря, равно как и недоумение и растерянность некоторых наших братьев во Христе суть как раз самые неуместные чувства из всех, которые могут возникать при внимательном взгляде на современное положение религии и верующих в нашей стране.

Ведь мы знаем, что жизнь Церкви не ограничивается тем или иным церковным движением, той или иной церковной партией. Некорректна даже сама постановка вопроса таким образом. Еще раз подчеркиваем: репрессированы лишь некоторые лидеры церковного диссидентства. Сломлено еще меньшее число из них. Но ни те, кто уступил (а мы можем лишь молиться о них, но ни в коей мере их не осуждать), ни те, кто выстоял, никогда не представляли всего "российского религиозного возрождения".

Во-первых, потому что церковное диссидентство - одно из многих, и, добавим, не самых основных направлений современной русской церковной общественности (напомним, что термином "диссидентство" мы именуем позицию открытого обличения, открытой борьбы с властью в конституционных рамках). Во-вторых, потому что "российского религиозного возрождения" не существует в природе.

Россия - страна, для которой всегда и во всем существует тенденция к крайностям. В который раз вспомним замечательно верные слова тонкого писателя XVII века Юрия Крижанича о том, что русские люди "не умеют ни в чем меры держать, не могут средним путем ходить, но все по окраинам и пропастям блуждают". Эта черта характерна вообще для всех россиян (а вовсе не для одних только великороссов, не будем впадать в "этно-антропологизм") и сохраняется она до сих пор. Вчерашние совслужащие, приходя в Церковь, начинают бороться с масонами, почему-то считая, что православие заключается в ведении битв с ветряными мельницами. Или становятся католиками, почему-то полагая, что экуменизм состоит в механической смене конфессии. Или бросаются в политику. Или говорят громкие фразы о "религиозном возрождении".

На деле, совершенно не к чему бросаться такими значительными фразами. Подъем еще не есть возрождение. Налицо достаточно [257] интенсивный рост численности верующих в стране; власти, озабоченные этим ростом, тем не менее даже не подозревают, каков подлинный размах массового возвращения в Церковь, так как из-за дискриминации и сегрегации верующих христиане новых поколений не имеют возможности "официально" составить актив в существующих приходах. Что и позволяет В. Куроедову высказывать подобные соображения:

"Интерес к религии у молодежи, несомненно, падает. Об этом, в частности, говорит тот факт, что продолжается процесс старения верующих. В Русской Православной Церкви среди учредителей религиозных объединений лица пенсионного возраста составляют 80-90 процентов".56

На самом деле этот факт говорит лишь о том, что в советской России любой выборный орган как раз выборным-то и не является.

Налицо не только рост численности верующих, налицо еще более серьезный и радующий процесс — постепенное формирование христианских кругов, и, как результат, — самодеятельность этих кругов в различных социо-культурных сферах, а вовсе не только в столь узкой, односторонней и спорной области, как открытое обличение власти, в принципе никаких обличений себя не признающей даже от себя самой. Но все эти явления еще не составляют религиозного возрождения. Применительно к современной ситуации в российской Церкви правильнее было бы говорить о "предвозрождении". Иначе говоря, Церковь, потрясенная всероссийской смутой XX века, обновленческим расколом, гонениями и геноцидом мирян и священноцерковнослужи-телей, полуподконтрольная и полуподкупленная в лице части нынешнего епископата... восстанавливает утраченный за предыдущие десятилетия статус кво. Время, когда все молодые силы шли в семинарии, а храмы наполняли лишь пожилые люди, лишь выжившие, закончилось. Приток молодых (от двадцати до сорока) чувствуется теперь повсюду; в Церковь идут люди с высшим образованием, т.е. совслужащие, которые до сих пор всегда были опорой режима.

Возвращаясь к интересующему нас вопросу, можно сказать, что то, что происходит сейчас в русской Церкви, безусловно подготавливает религиозное возрождение в России. Конечно, перед нами пока что лишь блистающие перспективы. Дело не в том, что мы, мол, не можем еще удовлетворенно утереть пот с лица: "дело, мол, сделано, можно быть спокойными". Мы надеемся и верим, что никогда не сможем "быть спокойными". Речь о другом: сказать, что сейчас, наконец-то, в советской России "бесперебойно функциони-рует" православная общественность, все-таки еще нельзя. Ибо таковая состоит [258] из отдельных христиан, а христианство каждого конкретного индивида доказывается всей его жизнью. Многие из нас, грубо говоря, еще не прожили достаточно с момента нашего крещения. И время покажет.

Но "воспроизведение религиозности" в нашей стране уже давно и далеко вышло за рамки "верующих семей". И едва ли отныне может быть поставлено под контроль и даже "наблюдение" сил, заинтересованных в полном уничтожении Церкви на территории советской России. Взятие под арест или даже отречение кого бы то ни было из православных, идущих открытым и внешним путем, не должно смущать, ибо идущих путями внутренними, невидимыми, сокровенными — отныне сотни и тысячи. Власти могут пока что тормозить рост религиозности в нашей стране и посильно препятствовать формированию православной общественности. Но остановить этот рост и это формирование, подавить, уничтожить — они не могут.

Один из самых излюбленных квазимифов советской пропаганды, а следовательно и В. Куроедова, — утверждение, что в современной советской России нет преследований за религиозные убеждения.

"Нашим законодательством никогда не предусматривалось наказания за религиозные убеждения... За веру у нас никого не судят, - говорит председатель Совета в своем интервью "Литгазете".57 "В советском законодательстве нет и никогда не было ни одной нормы, предусматривающей наказание за религиозные убеждения, как, впрочем, и за другие убеждения", — пишет он же в своей книге.58

"Нет наказания за убеждения"? Допустим. Но ведь всякие убеждения неизбежно предполагают определенные последствия. Убеждениями делятся (вот вам и "пропаганда и агитация"), сообразно с ними живут (вот и "преступная деятельность"). Да, конечно, за "обладание" убеждениями у нас не судят. Судят за все остальное, с обладанием этим связанное. Или иначе: не судят за "обладание", пока "обладатель" помалкивает.

Христианин — всегда свидетель о Боге. Возьмем на себя смелость утверждать, что христианин, не свидетельствующий о Боге, — не христианин. Однако, в советском государстве конституционно дозволяется только атеистическая пропаганда. Вот уже и состав преступления. И преследовать, судить, репрессировать будут не "за веру", а за жизнь по вере.

[259] "Нет статьи за религию, следовательно нет и преследований за нее". Логично... Логично ли? Ведь одно из другого вовсе не вытекает. Право же, не менее логичным будет и такое построение: в советской России нет статьи за религию, поэтому верующих преследуют по другим статьям.

Отцу Дмитрию Дудко, например, хотели инкриминировать чуть ли не гомосексуализм, отцу Глебу Якунину - спекуляцию иконами (на том основании, что у него, священника, дома много икон). При желании можно подбросить верующим наркотики, валюту или порнографию. И судить за это, а не "за веру". Ведь это так естественно, христиане — это те, у кого нет ничего святого, кто наиболее "гнусен" (Тацит), "зловреден" (Цельс), "бесстыден" (Лукиан и др.). Вот где и когда происходит "смычка" между старым и новым язычеством!

Справедливость требует признать, что на суде жертве практически всегда предъявляется статья 1901 ("Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй") или 70 ("Антисоветская агитация и пропаганда"). В этом секрет и смысл заявления В. Куроедова, что "за веру у нас никого не судят. К ответственности привлекаются лишь люди, нарушающие советские законы или подстрекающие к этому других".59 Иначе говоря, если вы во всеуслышание заявляете, что в советской России осуществляется планомерная и постоянная дискриминация и сегрегация верующих (то есть, говорите правду), то вас, поскольку такие речи идут вразрез с официальной квазимифологией, всегда могут осудить по одной из вышеупомянутых статей.

Справедливость требует добавить, что в советском уголовном кодексе есть статья за религию. Это статья 142 ("Нарушение законов об отделении Церкви от государства и школы от Церкви), о которой уже писалось ранее. Под таким нарушением понимается и обучение бабушкой или дядей религии соответственно внука или племянника, организация и проведение кружков кройки и шитья для верующих женщин, организация и проведение религиозных шествий, собраний и других церемоний культа, "нарушающих общественный порядок" (что это за общество такое, которое появлением на улице процессии людей с крестом и иконой немедленно приводится в беспорядок?). Требования этой статьи нелепы, противоречат здравому рассудку и элементарной законности и демократичности. Они "нарушались", "нарушаются" верующими и будут "нарушаться" далее в тем большей степени, чем больше будет верующих разных исповеданий в нашей стране и чем шире будет в ней распространяться религиозное мировоззрение. Но это одна сторона вопроса. Другая заключается в том, [260] что нет ничего удивительного, что по этой статье верующих в нашем государстве стараются не преследовать. Во-вторых, чтобы не ставить в известность зарубежную, да и свою общественность о преследовании Церкви и гонениях на религию в нашей стране. А во-первых — по весьма простой причине, недвусмысленной и очевидной, и являющейся-то самой главной. По статье 142 ("за религию") жертве грозят всего... исправительные работы на срок до одного года или штраф до пятидесяти рублей. А по статьям 1901 и 70, обыкновенно применяемым к верующим, - соответственно лишение свободы до трех лет или лишение свободы до семи лет со ссылкой от двух до пяти лет.60

А ларчик просто открывался...

В. Куроедов, впрочем, признает, что в советской России преследуют за веру, но не всяких верующих, а тех, кто "нарушает советские законы или подстрекает к этому других". Что это за люди? Это так называемые "религиозные экстремисты — церковные и околоцерковные".61

В стране, где Церковь и религия поставлены в крайне тяжелые условия, где верующие ограничены в правах и не имеют права даже на организованное добротворение, даже собираться во имя Христово где-либо кроме стен храма... В этой стране, оказывается, есть "религиозные экстремисты"! Впрочем, естественно, что именно в такой стране они и есть: ведь всякое выступление верующих против беззаконного попрания их гражданских и человеческих прав, против религиозного апартеида в советском государстве, не может не расцениваться соответствующими органами в советской России иначе как "религиозный экстремизм".

В. Куроедов приводит и конкретные примеры "религиозного экстремизма". Такова, например, по его мнению, сущность сторонников Совета Церквей Евангельских Христиан-Баптистов, так называемых "баптистов-инициативников", вообще аттестуемых им как "оголтелые фанатики". Почему? Потому что, в частности, они "потребовали неограниченной интенсивной пропаганды религии не только в молитвенных домах, но и на улицах, площадях, в парках, во всех местах массового скопления людей, попытались присвоить себе право воспитания и образования детей", чем встали на путь "посягательства на права и свободы граждан нашей страны".62

В. Куроедов принадлежит к партии, которая всегда гордилась своим умением вести подпольную и подрывную деятельность. Где же элементарная конспирация и нам ли о ней напоминать? Разве можно так постыдно то и дело проговариваться? Ведь коль скоро [261]

верующих в нашей стране не меньше (а даже больше), чем коммунистов, и уж тем более чем сознательных атеистов, то выходит, что запрещение "интенсивной пропаганды религии" в местах массового скопления людей, религиозных шествий и т.д. точно также можно считать "посягательством на права и свободы граждан нашей страны". Только той, гонимой и преследуемой большей половины. Что до права воспитания детей, то оно принадлежит вообще только родителям, как право их зачатия и рождения. Так устроен мир. И о присвоении себе "права воспитания и образования детей" можно говорить всегда только относительно государства - в тех случаях, когда оно насильственно воспитывает детей в противоречии с интересами, желаниями и убеждениями их родителей.

"В среде баптистских экстремистов, - живописует далее ужасы фанатизма В. Куроедов, - в последнее время ставится на обсуждение даже вопрос о создании баптистского союза молодежи, так называемого бапсомола".63 Вот уж воистину! Тут вопрос даже не в том, насколько вопиюще и недвусмысленно проговариваются советские идеологи и пропагандисты, но в том, насколько мы способны делать выводы из их неумелых речей.

В советском государстве религия и Церковь преследуются настолько, что даже лишены естественно присущих им возможностей иметь собственные молодежные организации, сама мысль о которых кажется советским властям недопустимой и подрывной!

И такое государство именует себя "свободным"? И это называется "отсутствием гонений на религию"?

Когда В. Куроедов переходит к конкретным "религиозным экстремистам" (о. Д. Дудко, Г. Винc, о. Г. Якунин), читатели его книги погружаются в сферу безудержного комикования. Когда бы не было так грустно...

Мы приведем здесь лишь один пример. Поскольку томящийся до сих пор в заключении о. Глеб Якунин не "пошел навстречу" властям, в книге председателя Совета по делам религий о нем говорятся слова, которые повлекли бы во всяком свободном и правовом обществе против В. Куроедова обвинение в клевете и диффамации, что привело бы к скандальному судебному делу и уходу министра исповеданий со своего поста: "Зачем Якунин пошел в священники? Для наживы, для смуты. Он только и делает, что приценивается к иконам, церковной утвари, спекулирует ими. Зная жизнь Якунина, великомучеником его никак не назовешь. Он — мошенник".64 Если все это так, отчего же судили о. Глеба за антисоветскую агитацию и пропаганду?

А вот какого рода "письма верующих", негодующих по поводу о. Г. Якунина, цитирует В. Куроедов.

[262] "У верующих советских людей даже мысли не возникает о том, где можно или невозможно удовлетворять свои религиозные потребности. Заходи любой человек в любой наш храм и молись сколько угодно, удовлетворяй свои пожелания".

Сочинили эти строки, свидетельствующие о весьма странном религиозном и культурном уровне их составителей, якобы, ктиторы (т.е. церковные старосты) ряда московских храмов, в том числе... Христовоздвиженского!*

"Изгои и враги мира хотят поссорить церковь и Советское государство (. . .) Было время, сразу после революции, когда церковных работников наказывали, и правильно, потому что они нарушали закон. Но говорить о религиозной дискриминации в наши дни могут лишь клеветники и подонки".

Автор этого письма будто бы "80-летний протоиерей И. Кушнир, настоятель Успенского храма в Севастополе". Так что, быть может, этот протоиерей столь истерически бранится, а также пишет "Церковь" с маленькой, а "Советское государство" с большой буквы не оттого, что и не протоиерей и не христианин вовсе, а просто из-за возраста, так сказать, из старческого слабоумия.

"Советская Конституция обеспечивает равные права всем. Церкви можно ремонтировать и строить, свободно молиться в них. И верующие и клир в этом убеждаются каждодневно".65

Автор этих строк, рисующих столь радужную картину свободы Церкви и особенно верующих и клира в нашей стране, - таинственный протоиерей Н. Вортович из несуществующей в России "Алтайской области".

Все эти жуткие письма, даже если и написали их не просто подчиненные В. Куроедова (не он же сам!), подтверждают лишь полное отсутствие элементарных основ свободы совести, свободы Церкви и вообще свободы в современной советской России. Если их написали верующие, во что довольно трудно поверить, то свидетельство становится еще более страшным, ибо показывает:

а) до какого уровня доводит верующих состояние вечно гонимой в нашей стране религии;

б) какими бы хотело видеть верующих - так называемых "советских верующих" - советское государство и советская идеология.

* Министр исповеданий, путающий Христа и Воздвижение Креста (Крестовоздвижение)? [263]

Каковы же реальные цели советского государства относительно религии и Церкви? Исходя из все тех же ошибочных концепций, В. Куроедов пишет: "В царской России Церковь была частью государственного аппарата и оказывала огромное влияние на государственную, общественную и личную жизнь людей".66 Опираясь именно на такое представление о Церкви, коммунистическая идеология полагает ее едва ли не главной опорой царской России, а следовательно и "угнетателей". Но в высказывании В. Куроедова содержатся одновременно и правда и ложь. Церковь была частью государственного аппарата — но, во-первых, ее свели к этому насильственно, во-вторых, она не считала это конечной, единственной и уж тем более идеальной формой отношений с государством. Церковь оказывала влияние на государственную жизнь. Да, оказывала, коль скоро российская государственность считалась христианской, а православие входило в качестве одного из трех китов в основную формулу этой государственности. Нет, не оказывала, коль скоро государственность свела Церковь до уровня государственного департамента, а ее служителей — до уровня простых чиновников. Церковь оказывала влияние на общественную жизнь. И снова: да, оказывала, коль скоро это была общественность в основном православной страны. Не оказывала — увы! почти совсем — почитайте серьезные учебники и нашу классику. Хорошенькое "огромное влияние Церкви" на общество, когда проповеди строго подцензурны, помещики кормят батюшек на кухне с дворней, выходцы из духовного сословия, живущего в бескрайней нищете, зачастую возглавляют (что им после всего этого остается?) наиболее погромные революционные черно- и красносотенные движения (от Чернышевского, Добролюбова через Илиодора Труфанова до Иосифа Джугашвили).

Исходя из подобных эклектичных и ошибочных посылок и дает В. Куроедов объяснение причин неприятия советской властью Церкви: "Советское социалистическое государство рабочих и крестьян отказалось от союза с Церковью, поскольку такой союз был ему не нужен, а цели, которые осуществляло прежнее буржуазно-помещичье государство при помощи такого союза, совершенно чужды новому, советскому строю".67 Возникает немедленный "контрвопрос": если Церковь есть орудие правящих классов — и, по уверению самих коммунистов, действеннейшее, могучее, — то отчего бы самим коммунистам, придя к власти, не использовать ее в этих же целях, не в тех, которые "чужды", а в своих, марксистских, — ведь Церковь [264] вроде бы готова служить любой государственности? Отчего не пойти на определенный союз с Церковью, сохранив при этом интенсивную атеистическую пропаганду? Этого не происходит: партия, готовая на любые компромиссы и тактические зигзаги ради достижения своих целей, ни в какую не желает отступиться от воинствующего атеизма (за исключением ситуаций, грозящих существованию партии смертельной опасностью, как во время Великой отечественной войны) и войны с Церковью. Беспринципные профессиональные заговорщики, опытные подпольщики, ловкие идеологи, изощренные стратеги и тактики вынуждены в одном только пункте "со вздохом" признаваться, что все же никак не могут "считать религию частным делом по отношению к нашей собственной партии". (В. Ленин. Социализм и религия).68

И это неизбежно. Терпимость к религии коммунистов свободного мира имеет чисто тактический характер. Без атеизма нет ни марксизма, ни коммунизма. Коммунисты могут оставаться коммунистами, отказавшись от неизбежности диктатуры пролетариата, но коммунисты, верящие в Бога? Ведь Церковь выбивает из рук марксизма-ленинизма любое оружие и любой аргумент, но поскольку за Церковью стоит Истина, а не грубая сила, а истина всегда интимна и личностна, но не массова, то и это поражение марксизма перед лицом веры и религии заметно лишь вдумчивым, наблюдательным, глубоким и любящим очам.

Вот отчего коммунизм всячески пытается принизить христианство до уровня суеверия, полемизировать с самыми поверхностными и неглубокими его интерпретациями, как раз с той его частью, которая являлась временной, несущественной и вобравшей в себя напластования язычества и чисто человеческих установлений и воззрений. Почему? Да потому что при сопоставлении с настоящим христианством, с подлинно евангельским учением коммунизм всегда проигрывает.

Почему, в частности, в советском государсве существует полный запрет на религиозную, философскую и религиозно-богословскую литературу? Потому что широкое опубликование работ одних только русских религиозных мыслителей XIX—XX веков нанесло бы сокрушающий удар марксизму в России в глазах многих мыслящих россиян. Ведь на деле марксизм давно уже изжит и разбит ими, так что запрет на этих авторов вызван именно паническим страхом за власть над душами, а следовательно и телами.

Выход для марксизма здесь может быть только один: если религия и Церковь — "соперницы" коммунизма, то религия и Церковь [265] должны быть устранены. О чем и говорилось открыто во многих работах Маркса, Ленина и их последователей вплоть до сего дня. Не менее открыто и делалось... Верующих резали, жгли, пытали, ссылали, топили на баржах, вымораживали, расстреливали, гноили в концлагерях почти три десятка лет. Все оказалось бесполезным. Битва с Церковью оказалась проигранной. Более того, к Церкви даже пришлось обратиться во время Второй мировой войны — Великой Отечественной. В момент тяжелейшего национального бедствия марксистское атеистическое государство вынуждено закрыть атеистическую прессу, распустить Союз воинствующих безбожников, разрешить открытие тысяч церквей, монастырей, позволить воссоздание духовных академий и семинарий, выпускать из лагерей священников, монахов и епископов!

"Устранить соперницу" оказалось довольно трудно. Гонениями Церковь не испугаешь - она в них родилась и закалилась. Здесь-то и возникает новая тактика. "При неправиль-ном действии властей, - говорит М.И. Калинин (и В. Куроедов недаром его слова цитирует),— религиозное чувство не уменьшается, а увеличивается, и тот, кто думает, чтo он с религией борется, он, собственно говоря, укрепляет ее".69 Именно в этом секрет того, что "защита прав верующих является одним из требований социалистической законности". Дело не в неожиданно вспыхнувшем пристрастии коммунистов к конституционализму, а просто в "правильном" действии властей, то есть в нижеследующем.

1) Раз Церковь сразу уничтожить не удалось, следует делать то же самое постепенно, соблюдая внешний вид "законности"; видимость отсутствия гонений, к тому же, производит приятное впечатление на общественное мнение свободного мира. "Окрик, запрет, административный нажим — негодные средства в борьбе с религиозной идеологией. Мы это хорошо понимаем", — делится В. Куроедов на странице 207 своей книги.

2) Коль скоро коммунисты проиграли и им теперь приходится мириться с существованием Церкви в "их" государстве, следует оказывать планомерное, но осторожное давление на Церковь и осуществлять над ней контроль настолько полный, насколько это возможно. Поскольку это невозможно в принципе, т. к. материалисты не в состоянии не только "контролировать", но даже просто учитывать мистическую, невидимую сторону Церкви и индивидуальной внутренней жизни каждого верующего, то им остается одно — обеспечивать не только и не столько лояльность верующих, сколько их "пассивность", пресекать всякую мало-мальски активную, энергичную их деятельность в мире во имя Христа и Церкви.

[266] Верующие должны быть таковы, чтобы их убеждения никак не были связаны с их практической деятельностью в жизни среди людей. "Верующие наших дней не те, что были раньше, — с удовлетворением констатирует В. Куроедов. — Для многих и многих людей, так или иначе прибегающих к услугам Церкви, их вера никак не связана с практической деятельностью".70 Те же, кто пытаются сами жить по Христу и тем более побуждать к этому своих братьев, т.е. "стараются разжечь фанатизм верующих", суть "религиозные экстремисты" и "оголтелые фанатики", смеющие ставить своей целью "религиозное возрождение". Мол, если ты верующий, вот тебе действующий храм (не смей клеветать, что гоним!), "заходи и удовлетворяй" свои потребности, после чего выходи, оправляйся и продолжай строить коммунизм.

3) В последнем — суть. Тип верующих, приемлемых для советского государства — весьма причудливый тип. Это должны быть не просто верующие люди, но, так сказать, "советские верующие", способные сами становиться противниками Церкви и Христа, если им случится выбирать между Ним и советским государством (вспомним доброго 80-летнего "протоиерея"). Тут уже не лояльность, даже не пассивность, но сознательная преданность Марксу и Ленину вместо Христа.

Цель советских органов — воспитать "новый тип верующих", "советских верующих", которые были бы внутренне сторонниками более советского строя, чем Христа, которые ничего не имели бы против все растущей атеистической пропаганды и в то же время "помогали строить коммунизм", т. е. покорно исполняли любые предписания атеистической государственности — даже если со временем им прикажут "самоликвиди-роваться", как униатам на Львовском соборе 1946 г. (а если как членам секты "Народный храм" в Гвиане?) - ведь это и есть "мирное отмирание Церкви", которое пророчат все брошюры по научному атеизму. Удавалось же до сих пор заставлять самих церковных деятелей говорить, что "гонений в СССР не было и нет".

Положительный пример "дозволенного" типа верующих В. Куроедов приводит, цитируя письмо некой безымянной "христианки", в свою очередь цитирующей слова некоего ирландца, причем цитирующей с восторгом:

"Один ирландец сказал: "Завидую вам, живущим в России. Свободно у вас. Никто вас не принуждает быть верующим, ходить каждое воскресение в церковь, соблюдать церковные обряды! Нам бы пожить при таком строе"71/ Христианка, воспринимающая веру, соблюдение [267] обрядов, посещение храма как принуждение и восхваляющая устами неведомого бедняги-ирландца атеистический строй, открыто заявляющий о своей конечной цели полного уничтожения религии! Иначе говоря: не христианка.

Таким образом, оказывается, что советское государство готово признавать и терпеть лишь один тип христиан - людей, покорных любым требованиям государства и не исполняющих никаких заветов Иисуса Христа — иначе говоря, только не-христиан.

Но это еще не все. Вспомним цитированные ранее слова председателя Совета по делам религий о том, что советское государство "отказалось от союза с Церковью, поскольку такой союз был ему не нужен". Так вот это - ложь. Такой союз ему нужен в определенной области внешней политики — в тех случаях, когда советскому государству удобнее, чтобы на международной арене оно было представляемо не-коммунистическими организациями и деятелями. Союза с Церковью в целях благотворительности — т.е. допущения определенной свободы деятельности христиан в сфере здравоохранения, просвещения и социального обеспечения (ясли, детские сады, поликлиники, приюты, детские дома, больницы, библиотеки) — государство разрешить категорически не хочет, даже ценой нанесения этим самым прямого ущерба своим подданным. Но там, где есть возможность использовать Церковь в целях своей внешней политики, т. е. к выгоде теории и практики коммунизма — там советское государство вовсе не склонно "отказываться от союза с Церковью".

В частности, советское государство всячески пытается использовать РПЦ и прочие религиозные организации, причем вопреки их желаниям, в своих целях пацифистской пропаганды. Подчеркнем: не в целях пацифистской пропаганды вообще, каковая также была бы чем-либо заданным и навязанным, но в своих целях пацифистской пропаганды. В. Куроедов и не скрывает этого: "Участие в борьбе за мир, укрепление дружбы между народами, разрядку международной напряженности - основное поле приложения общественно-политической деятельности религиозных организаций СССР".72

Есть ли еще хоть какие-то сферы деятельности Церкви в нашей стране? Напомним сперва, что христианам в советском государстве запрещено заниматься благотворительностью, обучать организованно религии своих детей, образовывать любые организации, самостоятельно печатать (государство тем более не печатает) и распространять религиозную литературу, иметь кружки и т.п. по изучению Св. Писания и всех без исключения иных профилей, свободно проповедовать свои взгляды перед другими и даже заявлять о своей вере открыто [268] по месту работы или учебы. Зато В. Куроедов объясняет, что Церкви и христианам в советском государстве разрешено следующее: 1) "активные выступления религиозных деятелей, духовенства и верующих против зарубежной антисоветской пропаганды"; 2) "разоблачение идеологических диверсий империализма в отношении социалистического строя, советского образа жизни"; 3) "пропаганда гуманизма социалистической демократии"; 4) "правдивое освещение положения религии, Церкви, духовенства и верующих в нашей стране".73 Поясним: правдивое противоположно "клеветническому", а последним термином произвольно обозначается все, что идет вразрез с официальными версиями.

Итак, Церкви предписывается прокоммунистическая пропаганда и категорически запрещена всякая "прохристианская" деятельность.

Возвращаясь к вопросам, поставленным нами в начале статьи, мы можем сказать, что под "удовлетворением религиозной потребности" верующих советское государство понимает формальное посещение немногочисленных "действующих" храмов, за само существование которых верующие вынуждаются платить ведением прокоммунистической пропаганды, "не просто лояльностью, но глубокой преданностью социалистическому государству". Отсюда и критерий "несвязанности" деятельности религиозных организаций с "удовлетворением религиозных потребностей" верующих: все, что делается верующими "церковниками и сектантами" не во имя социалистического государства, а во имя Иисуса Христа, объявляется советским законом "несвязанным с удовлетворением религиозных потребностей".

Выше говорилось, что на деле религиозными потребностями верующих членов Церкви, т.е. Общности свидетелей о Боге, является далеко не только участие в богослужении, но и взаимное общение вне храма, совместное изучение Св. Писания, проповедь словом и делом об Иисусе Христе. Говорилось и то, что лишение верующих по любым причинам хотя бы одного из этих аспектов делает их религиозную жизнь неадекватной и неподлинной, недостаточной и искаженной.

Советское государство сознательно препятствует верующим в нашей стране быть причастными всем аспектам религиозной жизни; иными словами, оно планомерно, систематически и сознательно разрушает религиозную жизнь личности.

Нетрудно и естественно сделать и последний вывод.

Свободы совести в советской России никогда не было и не существует сейчас.

[269] Отвечая В. Куроедову, мы, российские православные, а также всякий трезвый, мыслящий, честный и объективный человек, не можем не признать, что единственно верным определением социального бытия Церкви в атеистическом и любом другом государстве может являться только данное в 1927 г. группой православных епископов, томящихся на Соловках.

Церковь должна оставаться независимой, аполитичной илоялъной, а не служить интересам государства, тем более атеистического.

Насколько все стало бы проще, насколько легче бы дышалось в стране, если атеисты признали бы, наконец, открыто свою доктрину тем, чем она является на деле — формой религии. Тогда обществу был бы возвращен, наконец, его хоть какой-то моральный стержень; в судах и при вступлении на любую должность могли бы быть введены две формы присяги — религиозно-теистическая и религиозно-атеистическая, дабы нравственность, любовь к людям и ответственность перед обществом равно оставались основой всякой гражданской жизни и деятельности.

Возможно ли такое? Это зависит от того, хотят ли атеисты (коммунисты) , чтобы основой общественной жизни и деятельности была нравственность. Если нет...

Тогда такое общество неизбежно падет, изжив самое себя. "И БУДЕТ ПАДЕНИЕ ЕГО ВЕЛИКОЕ" (Мф 7. 27). Чтобы сие предвидеть, не надо быть ни пророком, ни "антикоммунистом".

* * *

Итак, какова же конечная цель советского государства относительно религии и Церкви? Думается, мы уже ответили на этот вопрос. Дает на него ответ и В. Куроедов; это "полное преодоление религиозных верований". Что значит "преодолеть"? В Словаре русского языка читаем: "одолеть, победить, осилить, справиться с чём-л., побороть".

Ничего не скажешь, сложную задачу ставит перед собой кесарь на современном этапе. Выполнима ли она? Ведь кто-то сломается в этой борьбе и сломается окончательно. Но вот кто, кесарь или Бог?

А вы как думаете?

Теперь своевременно будет поставить вопрос: чего же мы, дети Русской Православной Церкви, хотим?

[270] Сделаем неожиданное на первый взгляд признание: то, что Церковь в современном государстве гонима, не является для нас таким уж трагическим фактом.

Советское государство не является ни демократическим, ни конституционным, ни правовым государством, вследствие чего потенциально гонимыми в стране оказываются все. Русская Православная Церковь и христианство в целом - лишь часть ограниченного в правах и даже преследуемого населения советской России.

Но наш Господь Иисус Христос говорит: "Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня; радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас" (Мф 5. 10-12). "РАДУЙТЕСЬ И ВЕСЕЛИТЕСЬ"! Он обращает эти слова не к крестьянам или рабочим, не к писателям или ученым, не к немцам Поволжья или крымским татарам, не к Своим соплеменникам, даже не к людям вообще. Он обращает эти слова к нам, христианам.

Нам и только нам, христианам, пишет св. апостол Петр, говоря, что "то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу. Ибо вы к тому призваны; потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его" (1 Пет. 2.19-21).

Церковь гонима? Но ведь это ее естественное состояние! Разве Иисус Христос предсказывал нам иное?

Если говорить об открытом обличении власти и борьбе Церкви за свои права, то необходимо признать, что о. Д. Дудко (несомненно мученик и один из самых выдающихся наших священников) и его "линия", многие церковные диссиденты в каком-то смысле рисовали всю ситуацию в крайне радужных и оптимистических тонах, деля мир на "плохих" гонителей-безбожников и "хороших" гонимых-христиан. В этой схеме достаточно победить и обратить плохих, как все сразу встанет на свои места, общество заживет нравственной жизнью, Церковь расцветет, Россия обновится, а православный российский народ обретет правду, свободу и мир. Быть может, прямо так никто не говорил, но общий смысл позиций церковного диссидентства (если не у его вождей, то у рядовых участников движения) был именно такого рода. В том, что подобный взгляд, подобная "линия", подобное упрощенчество потерпели крах, нельзя не усмотреть действия Божией десницы.

[271] Христиане имеют право вести политическую борьбу наравне со всеми прочими: с караимами, например, с агрономами, феминистками, астраханскими татарами или работниками торговли. Христиане, конечно же, имеют право держать у себя любую "запрещенную" литературу, как обладают этим правом и все остальные. В этом нет никакого антисоветизма: во-первых потому, что никакие списки "запрещенной литературы" никогда и нигде в советском государстве не публиковались* и никакого официального запрета не существует; во-вторых, само наличие подобного понятия есть следствие и проявление общей несвободы в советской России, с чем христианину приходится и даже следует мириться, но при этом ему совершенно не обязательно идти навстречу любому беззаконию и антидемократическому ограничению личности в правах. Но не в этом главное. Если мы и хотели бы политических прав, то хотели бы их для всех, а не для себя только.

Ошибка многих членов Церкви, участвовавших в диссидентском движении, состояла в том, что они выступали за свободу Церкви, не принеся заранее от ее имени полного и исчерпывающего покаяния за многолетние преследования Церковью инакомыслящих, в том числе и нашей, Русской Православной Церковью. Нельзя не согласиться с мнением одного московского священника (а мы надеемся, что он не один) о том, что мы не имеем никакого основания требовать себе свобод до тех пор, пока во всеуслышание не покаемся за то, что иногда гнали, преследовали и ограничивали в правах те или иные религиозные группы, секты и меньшинства. Недавно в Москве вышла книга доктора юридических наук В. В. Клочкова "Закон и религия. От государственной религии в России к свободе совести в СССР" (М., Политиздат, 1982, 159 с), где приводятся примеры подобных ограничений. Книга эта, безусловно не объективная, спекуляционная и выполняющая социальный заказ атеистической пропаганды, тем не менее весьма полезна, ибо оперирует значительным числом документальных источников и ставит перед православной совестью ряд достаточно серьезных и острых вопросов.

Мы далеки от каких бы то ни было односторонних обвинений нашей иерархии и категорически отвергаем любую недоброжелательную спекуляцию на тему преследований инакомыслящих Церковью. Здесь возможен только добросовестный, объективный и трезвый подход.

* Недавние преследования властями монахов Почаевской лавры показали, что власти в своих целях могут объявить "антисоветской" любую литературу вплоть до изданий столетней давности или К. Рылеева (см. "Вестник РХД", 1982, № 136, c. 260, 267-268).

[272] Нельзя забывать и о том, что преследования эти часто диктовались конкретно-историческим моментом и должны рассматриваться в связи с контекстом всех прочих проблем и явлений тех времен, что гонения на инакомыслящих Церковью обуславлива-лись уровнем как церковного, так и общественного сознания соответствующих эпох; наконец, что эти гонения осуществлялись не самой Церковью, но христианизированной государственностью - хотя при участии или одобрении Церкви, но далеко не всей. Вспомним полемику иосифлян и заволжских старцев об отношении к еретикам: призывы к милосердию, к гуманному и снисходительному к ним отношению, мысль о том, что наказание — вообще не мера воздействия на инакомыслящих — все эти идеи преп. Нила Сорского и старцев вологодских монастырей, высказанные как-никак в XV веке нашей истории, не слишком ли они противоречат до сих пор распространенному кое-где мнению о "крайне диком" характере русской истории московского периода? Не слишком ли неграмотной и дутой ложью звучат после этого слова Белинского о Церкви, как об "опоре кнута и угоднице деспотизма", "поборнице неравенства, льстеце власти, враге и гонительнице братства между людьми"?

Но несмотря на все это, участие в прошлом человеческой истории Церкви вообще и Русской Православной Церкви в частности в преследовании инакомыслящих есть факт, который требует от нас определить свое к нему отношение. Ведь снять прещение со старообрядцев и не попросить у них прощения за факты физического гонения на них — значит сказать "а", не сказав "б", значит сделать шаг только одной ногой.

Наша совесть не может молчать. Мы обязаны принести покаяние и попросить прощения у тех, кого когда-то гнали сами: только тогда мы получим нравственное право отстаивать нашу свободу и требовать от наших гонителей политических прав себе.

"Линия" о. Д.Дудко (условно назовем ее так) "упрощала" ситуацию еще и в том, что "мы", те, которые составляем Русскую Православную Церковь (во всяком случае, миряне и пресвитеры) вовсе не являемся в своем целом идеальными и даже "хорошими" гонимыми, только и ждущими, когда нашей Церкви дадут желанную свободу. Зададим себе страшный вопрос: в случае, если нам предоставляется полная свобода, сумеет ли наша Церковь ее использовать? Сможем ли мы "развернуться"?

Способна ли сейчас РПЦ в случае, если ей будет предоставлена полная свобода действий в стране, быстро, решительно и энергично преобразить лицо России? Допустим, нам вернут 20 тыс. храмов; [273] конечно, священники найдутся, но много ли это даст, если они не станут подлинными нравственными учителями общества, как, увы! не являются таковыми теперь, будучи в своем большинстве лишь требоисполни-телями и даже толком не проповедуя. Сможет ли РПЦ сразу же дать необходимое число проповедников и миссионеров, приступить к изданию религиозной прессы, способной удовлетворить запросы различных слоев населения, открыть десяток и более семинарий, еще как минимум две академии и хотя бы около сотни монастырей — не показательных, а настоящих? Вот подарит советское государство Русской Православной Церкви целую программу на телевидении, выделит ей несколько часов на радио... кто будет разговаривать с народом, а главное: о чем? О правилах святых отцов-пустынножителей? О сорока мучениках Севастийских? О том, что курение — грех? Что к причастию можно подходить лишь после трехдневного постай посещения накануне всенощной? Неужели мы в самом деле полагаем, что все это именно то, что ждет от нас народ? Неужели все это по-нашему и есть суть Христова благовестия?

Нам есть о чем задуматься. Сегодня мы оправдываем свою пассивность фактом скрытых, завуалированных гонений на Церковь в советском государстве, тем, что наша Церковь — Церковь плененная. Эти гонения и это пленение, несомненно, наличествуют и препятствуют нормальному развитию и бытию Русского Православия. Но только ли они одни? Чем мы оправдаем свою пассивность, когда этих гонений не будет? Не привыкли ли мы за это время к добровольному состоянию внутренней плененности! Готовы ли мы дать ответ? Готова ли наша Церковь к свободе! Есть ли ей что сказать народам России на современном языке и для современного сознания?

Если что-то не смогут люди, сможет Бог. А сможет Он все. Но для православного христианина надеяться только на Бога и отказываться работать самим значит монофизитствовать, значит разделять божественное и человеческое в Богочеловеке Иисусе и Его Теле на земле — Церкви.

Вот почему прежде всего мы должны хотеть для себя не формальных политических свобод, а активной христианской позиции, активного следования заветам Иисуса Христа и свв. апостолов, активного изучения и знания Слова Божия, активного добротворения во всех сферах нашей личной и общественной жизни. И не будем себя обманывать: уж во всяком случае на пятьдесят процентов все это зависит не от гонителей атеистов, а от нас самих.

Чего мы хотим? Мы хотим делать добро. Вот что мы должны всегда отвечать нашим гонителям и советской государственности. [274] Наша борьба — не политическая борьба, ибо политика всегда неизбежно связана с запятнанностью пусть микроскопичес-кими, но грязными брызгами двуличия и беспринципности. Наша борьба — борьба за творение добра, осуществление дел милосердия и любви, дарование нашему обществу, всем народам России возможности обретения нравственной основы личного и коллективного бытия, равной которой не было и не будет во всей истории человечества.

Впрочем, сохраняются те "пятьдесят процентов", которые зависят от власти. Государственная власть в нашей стране, как было показано, может препятствовать и препятствует нам зачастую именно на пути нашего христианского совершенствования, запрещая организованную благотворительность и организованное религиозное воспитание детей, предельно ограничивая все возможности к получению христианского образования. Так не будем наивными: неужели для творения добра нужна обязательно "организованная благотворительность"? Мы не можем отдавать детей учиться религии - следовательно, мы должны учить их сами, причем так, чтобы формирующееся мировоззрение детей полностью выдерживало всякие столкновения с внешним миром и той псевдонаучной жвачкой советского обыденного сознания, которая навязывается начальной, средней и высшей школой и советской массовой культурой. То же самое можно сказать и об образовании. Не говоря уже о возможности самообразования христианина через постоянное чтение и изучение Св. Писания, через овладение всей сокровищницей мировой культуры, следует напомнить и о том факте, что в настоящее время в нашем обществе вполне хватает образованных христиан (хотя, разумеется, их всегда недостаточно), и священников и мирян, способных и желающих делиться своими знаниями. "Ищите, и найдете", — говорит Господь (Мф 7. 7).

Однако, для того, чтобы все это исполнять, надо самим "бодрствовать и трезвиться" (1 Пет. 5. 8), самим быть на известной высоте христианского служения. Легко внести десять, пятьдесят, сто рублей в филантропическую организацию и забыть о них, откупившись таким образом от своего христианского делания в мире. Гораздо труднее постоянно и ровно делать добро окружающим в рутине повседневной жизни. Невозможно вырастить детей христианами, если не воспитывать их собственным примером. Невозможно изучать Евангелие и Св. Историю, не читая их постоянно, не размышляя над ними, не прибегая к помощи существующих и при желании доступных комментариев и прочих пособий. Это же касается и самообразования во всех прочих сферах.

[275] Постоянное христианское делание на том месте, где застал нас Господь, постоянное изучение Слова Божия и молитвенное размышление о нем, постоянное самообразование в близких нам сферах человеческой культуры в целях наиболее действенного труда по преображению мира в духе Иисусова благовестил — вот что мы обязаны отстаивать, вот по какому пути мы не можем сейчас не идти.

Чего мы хотим?

МЫ ХОТИМ ЖИТЬ ПО ХРИСТУ.

Вот это наше право мы должны и будем отстаивать. А жить по Христу возможно только будучи активным христианином, христианином, осознающим свое христианство, свое богосыновство, свое предназначение быть друзьями Бога (Ин. 15. 15) каждый миг своего бытия на нашей земле. И если власти будут гнать нас именно за это, тогда мы сознательно примем мученичество, противопоставляя гонителям нашу твердую веру. Но страдать в этом случае мы будем не как политические борцы, а как христиане, по словам апостола Петра:

"Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны, ибо Дух славы, Дух Божий почивает на вас: теми Он хулится, а вами прославляется. Только бы не пострадал кто из вас как убийца, или вор, или злодей, или как посягающий на чужое; а если как Христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь.

Итак, страждущие по воле Божией да предадут Ему, как верному Создателю, души свои, делая добро.

Итак, смиритесь под крепкую руку Божию, да вознесет вас в свое время; все заботы ваши возложите на Него, ибо Он печется о вас. Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить; противостойте ему твердою верою, зная, что такие же страдания случаются и с братьями вашими в мире" (1 Пет. 4. 14—16, 19; 5. 6-9).

Какие бы битвы нам еще ни предстояли, мы, как и все на земле, убеждены, что "нормальная" власть, "нормальная" государственность, подобно и любому "нормальному" человеку (не душевнобольному), не может сознательно желать себе зла, аморальности и разрушения. Тому доказательство, хочется надеяться, - то, что происходит сейчас у нас на родине, в советской России. Тот факт, что председатель Совета по делам религий при Совете министров СССР В. А. Куроедов в одной из центральных коммунистических газет опубликовал огромное интервью, именуемое "Равны перед законом", главной идеей и лейтмотивом которого являются его слова: "Еще раз подчеркну: перед законом у нас равны и верующие, и неверующие",74 - факт, абсолютно невозможный еще десять лет назад.

[276] И хотя в данном случае мы, пожалуй, отнесем себя к категории "неверующих" — неверующих советским органам и советской пропаганде, не верящих в искренность смягчения государственной политики относительно Церкви и полагающих, что и здесь следует видеть лишь тактику, мы все же чувствуем себя вправе сделать определенное заявление.

Несмотря на то, что верующие люди в нашей стране до сих пор живут в условиях апартеида, мы можем с известным удовлетворением констатировать, что советская государственность в каком-то смысле "пришла в себя" и в отношении к Церкви и верующим сменила волюнтаристский и авантюристский подход на гораздо более реалистический.

Из этих неизбежных и радующих перемен и должны исходить обе стороны в развитии своих дальнейших отношений.

Зададим в последний раз тот же самый вопрос, но в более "развернутом" виде. Чего мы хотим от советского государства?

Мы хотим, чтобы нам была предоставлена возможность жить по нашей вере так, как понимает это Церковь, а не по указке атеистического государства. Мы хотим, чтобы нам была предоставлена возможность свободно выступать свидетелями собственной веры, ибо этого требует от нас Христос и наша совесть.

Мы хотим и требуем, чтобы в советском государстве был положен конец той безудержной дискриминации и сегрегации верующих, которая в различных формах существует и по сей день.

Мы хотим только добра и правды.

Иной положительной программы у нас нет.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В. А. Куроедов. Религия и Церковь в советском государстве. М., 1981, с. 255, 256.

2. Там же, с. 257.

3. Там же, с..

4. Там же, с. 149.

5. Там же, с. 89.

6. Там же, с. 89-90.

7. Там же, с. 5.

8. Уголовный кодекс РСФСР. М., 1979, с. 49.

9. Там же, с. 169.

10. Там же, с. 50.

11. Э.И. Лисавцев. Новые советские традиции. М., 1966, с. 30-33. [277]

12. Б.Н. Коновалов. К массовому атеизму. М., 1974, с. 151.

13. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 7.

14. Там же, с. 122.

15. Там же, с. 102,104, 112.

16. Н. Эшлиман и Г. Якунин. Открытое письмо святейшему патриарху Московскому и всея Руси Алексию.

"Россия и Вселенская Церковь", Брюссель, 1966-1967, № 4 (70) и 1 (71), с. 16, 53.

17. В. Фуров. Отчет членам ЦК КПСС, "Вестник РХД", 1979, № 130, с. 275-344.

18. О религии и Церкви. Сборник высказываний классиков марксизма-ленинизма, документов КПСС и

Советского государства. М., 1977, с. 97.

19. М. Сташевский. Социалистическое государство и религиозные объединения. М., 1979, с. 175.

20. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 118.

21. Там же, с. 125.

22. Словарь русского языка в 4-х томах под ред. М.П. Алексеева, С.Г. Бархударова и др. М., 1957-61, т. 2, с.

52.

23. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 125.

24. Л. И. Денисов. Православные монастыри Российской империи, М., 1908, с. IX.

25. Монастыри. Из отчета Совета по делам религий ЦК КПСС (за 1970 год). "Вестник РХД", № 131, 1980,

с. 363.

26. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 128.

27. Там же, с. 143-144.

28. Там же, с. 144.

29. Ведомости Верховного Совета СССР, 1973, № 30, с. 392; В. А. Куроедов, Религия и Церковь..., с. 146.

30. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 146.

31. В. В. Клочков. Борьба с нарушением законодательства о религиозных культах. М., 1967, с. 37.

32. И. Р. Шафаревич. Законодательство о религии в СССР. Доклад Комитету прав человека. Париж, 1973,

с. 49.

33. Г.Р. Гольст. Религия и закон. М., 1975, с. 16.

34. О религии и Церкви, с. 97.

35. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 145.

36. Г.Р. Гольст, с. 16-17.

37. Л. Ф. Ильичев. Выработка научного мировоззрения и атеистическое воспитание. "Коммунист", 1964,

№ 1, с. 38.

38. "Львовская правда", 18 августа 1964 г.

39. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 43.

40. О религии и Церкви, с. 108.

41. Г.Р. Гольст, с. 37.

42. Там же.

43. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 147.

44. Там же.

45. Там же.

46. Там же, с. 155.

47. И. Р. Григулевич. "Религиозный бум" или способ изобретения мифов. "Литературная газета",

23 декабря 1981 г., № 52, с. 13.

48. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 159.

49. И.Р. Шафаревич, с. 5-6. [278]

50. Настольная книга атеиста. М., 1971, с. 75-130.

51. И.Р. Шафаревич, с. 5-6.

52. Настольная книга атеиста. М., 1978, с. 64 и далее.

53. Ж. М. Доменак. Положение европейской культуры. "Символ", 1979, № 1, с. 106.

54. И.Р. Григулевич, с . 13.

55. В. А. Куроедов. Равны перед законом.. ., "Литературная газета", 7 июля 1982 г., №27, с. 11.

56. Там же.

57. Там же.

58. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 176.

59. В.А. Куроедов. Равны перед законом, с. 11.

60. Уголовный кодекс РСФСР, с. 33-34,49, 63.

61. В.А. Куроедов. Религияи Церковь..., с. 168.

62. Там же, с. 170.

63. Там же, с. 172.

64. Там же, с. 192.

65. Там же, с. 194-195,198.

66. Там же, с. 29.

67. Там же, с. 45.

68. В. И. Ленин. Социализм и религия. Об отношении рабочей партии к религии. М., 1976, с. 4.

69. Деятели Октября о религии и Церкви. М., 1968, с. 41; В. А. Куроедов. Религияи Церковь..., с. 154.

70. В.А. Куроедов. Религия и Церковь..., с. 160,161.

71. Там же, с. 196-197.

72. Там же, с. 239.

73. Там же, с. 240.

74. В.А. Куроедов. Равны перед законом, с. 11.

А. Бессмертный-Анзимиров

РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ В ГОД СВОЕГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

«Вестник РХД», № 153, Париж, 1988.

Тысячелетие крещения Руси—праздник великий и в каком-то смысле не имеющий прецедентов, ибо совершается в память одного из величайших событий мировой историй: свет Христов воссиял над огромным континентом, именуемым Россией, и Благая Весть Сына Божия сделалась достоянием не одного лишь русского племени, но и всех многоразличных народов от Днепра и Белого моря до Тихого океана.

Великий Рильке писал, что остальные страны граничат друг с другом, а Россия граничит с Богом, и это высказывание—далеко не только поэтическое преувеличение. Оно глубокое и духоносное — но и страшное, тревожащее. Ибо подобная граница предполагает и высшую ступень ответственности: есть народы, которые платят за свое нежелание нести таковую ответственность и осуществлять божественную миссию слишком дорогой ценой. Русские народ относится к их числу.

Привилегия именоваться Святой Русью и землей, граничащей с Богом, может оборачиваться очень глубокими и страшными всенародными падениями и трагедиями, ибо по сути дела означает постоянную бодрость и трезвение, постоянное пребывание в пограничной ситуации—либо быть «родом избранным, народом святым» (1 Пет. 2, 9), либо становиться «ужасом, притчею и посмешищем у всех народов», оставаясь «пораженными сумасшествием, слепотою и оцепенением сердца» (Втор. 28, 28, 37).

Это и есть то самое, о чем писал в прошлом веке А. И. Кошелев: «Без православия наша народность—дрянь, с православием она имеет мировое значение». Кошелев лишь повторяет здесь идею А. С. Пушкина, только в более парадоксально-обостренной тональности. Ни первый, ни второй из них, разумеется, не имели в виду умалить достоинство и духовный потенциал иных исповеданий христианства, но говорят об органической и родной для русских церковной форме и духовной традиции, которые формировали нас и формировались нами в течение многих веков.

В момент тысячелетия своего крещения Россия переживает период обновления, социального и духовного оздоровления. Все это при мирном развитии национального и государственного бытия, и христиане, не могут относиться к осуществляющимся в России переменам иначе, чем с верой, надеждой и любовью, в то же время не теряя чувства реальности и трезвости.

Чем ближе к нам празднование тысячелетия, тем менее для нас возможностей утверждать, что наши сетования наконец-то обратились в ликование.

Величайшей исторической трагедией русской православной Церкви (РПЦ) является ее порабощение государством, пусть даже и провозглашавшим свою приверженность христианству. Светская власть на Святой Руси первая не выдержала огненного искушения и достаточно рано захотела владычествовать над Церковью, а через Церковь и над душами своих подданных. Вспомним: как только Россия окончательно усваивает византийское учение о неограниченной самодержавной власти, наступает конец и святости князей—тех самых, которые некогда на первое место ставили принцип служения, но никак не господства.

Из национальной РПЦ становится национализированной. Вместо свободной Церкви Христовой, воспитавшей в человечестве само понятие терпимости, правосознания: и свободы совести, на нашей земле начинает воздвигаться вавилонская башня цезарепапизма.

Порабощение русской Церкви государством окончательно было осуществлено в два этапа. Первый из них связан с эпохой деспотизма Ивана Грозного, не остановившегося ради своих целей перед прямым убийством главы русского православия св. митрополита Филиппа. Вторым этапом было полное подчинение Церкви абсолютизму Петра Великого, когда императорская власть уничтожила сам институт патриаршества и свела Церковь на положение одного из государственных департаментов.

Эта трагедия, с одной стороны, имела свои специфические конкретно-исторические причины. С другой стороны, перед двумя деспотическими монархами стоял пример Западной Европы, где в XVI—XVIII веках бушевали религиозные войны и велась активная борьба за свободу совести и независимость религиозных общин от государства. Из страха перед самой идеей независимой и свободной православной Церкви и Иван IV, и Петр I подражали в своих действиях западноевропейским князьям и королям.

Конкретным примером для Ивана Грозного, при котором начались особенно тесные отношения Москвы с Англией, был британский король Генрих VIII—до такой степени, что, поработив и победив церковную иерархию, царь Иван по-детски имитировал поступки короля Генриха и не постеснялся, как и он, иметь даже не шесть, а семь жен в церковном браке. Царь Петр брал пример с абсолютистских германских государств и, насаждая просвещение, немного забыл о том, что принцип «какова власть — такова и вера» к тому времени устарел уже лет эдак на двести.

Сказанное не означает, что «все зло пришло к нам с Запада», как не пришло «зло с Востока» к англичанам вместе с Вильгельмом Завоевателем. Зло с Запада вообще не может прийти в западную страну, каковыми являются и Англия и Россия, если понимать под Западом средиземноморский римско-эллинско-иудейский культурный регион. Некая «накатанная» традиция винить во многих бедах русского общества и русской Церкви византийский цезарепапизм, русское варварство или «гнилое влияние Запада» равно смехотворны и несерьезны. На деле все много сложнее: и в византизме много высокого и полезного, и западничество еще Киевская Русь умела гармонически сочетать со своей восточносредиземноморской культурой. Что касается «варварства», то с расистскими теориями нет смысла и полемизировать. Любые примитивные и грубые схемы—не более чем лицеприятная и односторонняя идеологизация гораздо более сложных проблем.

Беда пришла не с Запада и не с Вовтока; она пришла изнутри, из глубин нашего ветхого человека. В национализации РПЦ таилась грозная опасность: государство, именуясь христианским—а ведь никакое государство изначально христианским быть не может, ибо «Царство Мое не от мира сего», — стало использовать православие как официальную идеологию, но не предоставляло Церкви реальной свободы. Результат общеизвестен: массовый уход религиозно активных людей в раскол в XVII веке и столь же массовый уход из Церкви в XIX веке представителей всех сословий, не желавших воспринимать христианское учение в качестве формально-обязательной идеологии и составивших то, что именовалось интеллигенцией.

Этот трагический раскол между Церковью и миром в России сохраняется и в наши дни — несмотря на поразительный взрыв русского религиозного духа в конце прошлого—начале нашего века, на утонченную религиозную философию, которой мог бы гордиться любой самый древний и великий народ, на бесценную, совсем еще недавно никому неведомую даже у нас иконопись, на уникальные памятники церковной архитектуры, планомерно уничтожавшиеся в 30—50-е годы и продолжающие саморазрушаться в наши дни.

О жертвах сталинских репрессий, среди которых один из наибольших процентов составили верующие всех исповеданий, и в первую очередь православные, написаны десятки книг. Если мы, русские люди, желаем быть достойными и свободными гражданами, а не Иванами-не-помнящими-родства и не посмешищем в глазах иных народов, об этих невинных жертвах будет написано еще больше книг, не десятки, а сотни. И не только за рубежом, но и в самой России.

Современный раскол между Церковью и обществом осуществлялся у нас ныне на нескольких уровнях, далеко не равноценных по значению. Быть может, это даже не раскол вовсе, но, скорее, его последствия. Но, как известно, лечить следует не симптомы, а саму болезнь.

Прежде всего это известное непонимание, возникшее между новой советской администрацией, судя по всему, действительно настроенной демократически и желающей добра и себе и своей стране (так это или нет—покажет время), и церковной иерархией, большая часть которой была сформирована в фантасмагорические времена застоя, те самые, о которых в нашем народе сложилась емкая поговорка: «При Сталине пахло кровью—при Брежневе пахнет трупом».

Говоря о периоде нашей истории, начавшемся в 1964 году и закончившемся совсем недавно, РПЦ могла бы применить к себе слова великой поэтессы: «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был». Именно это и сказал святейший патриарх Пимен на страницах газеты «Известия», имея в виду как сталинское, так и брежневское (неосталинское) безвременье: «Представители Церкви разделили судьбу своих сограждан» («Известия», 8.04.88). Это означает, что «гангстеризация всей страны», которую пытались осуществить в угоду своим личным интересам Брежнев и кое-кто из его окружения, коснулась также и РПЦ. Куроедов, Фуров, Плеханов, Жаренов и прочие брежневцы-неосталинисты, отвечавшие за положение Церкви и верующих в СССР, стремились путем грубого администрирования, нажима и прямого подкупа разложить духовенство и епископат, сделать их пассивными, косными, бессильными марионетками для развлечения зарубежных туристов и участников «миротворческих конгрессов». Им это не удалось, ибо Церковь Христову не одолеют и врата адовы, но отдельные представители былой брежневско-щелоковской мафии остались и в Церкви, например, митрополит Одесский и Херсонский Сергий, архиепископ Воронежский и Липецкий Мефодий, бывший владимирский епископ Серапион или «настоятель» Псково-Печерского монастыря разбойник Гавриил. Здесь названы лишь наиболее одиозные имена, о которых знает вся наша церковная общественность.

Подобные «князья Церкви» вполне довольны существующим положением и вовсе не заинтересованы в каких бы то ни было переменах, будучи, видимо, искренне уверенными в том, что епископы должны стричь купоны и играть роль этаких неподвижных священных «бонз» — но никак не быть проповедниками Слова Божия, строителями епархиальной жизни и нравственными учителями общества. Да им и нечему наше общество научить, поэтому они никогда не станут напоминать правительству о необходимости свободного преподавания религии детям и всем желающим принять крещение, о естественности библейских кружков для любого демократического общества, о нужде верующих в библиотеках и общедоступной церковной прессе.

Естественно, что такие церковные деятели, являющиеся живым анахронизмом, тормозят перестройку и демократизацию в нашей стране и в нашей Церкви, как это делают любые прочие неосталинисты. Наш патриарх—человек старый и больной; о нем можно лишь молиться, обливаясь слезами,—ибо он вынес на своих плечах всю тяжесть растленной брежневщины, в целом сохранив незапятнанными все основные церковные институты. Однако вокруг святейшего достаточно активных, деятельных и искренних архиереев, а скудная диета свободы, на которую была посажена РПЦ при застойном периоде, не способна сегодня удовлетворять те серьезные и насущные нужды, которые каждодневно возникают в нашем обществе.

Задавленная, привыкшая к предельной осторожности, РПЦ тем не менее вполне способна эффективно и активно содействовать оздоровлению нашего общества, но... вот тут-то и сказываются плоды давнего раскола между Церковью и миром. А именно: новая демократическая администрация, явно ждущая от Церкви поддержки не на словах, а на деле, видимо, не всегда понимает, что видимая Церковь есть в первую очередь не социально-политический, а культовый институт, и в качестве такового в общем-то не обязана молниеносно ориентироваться в обстановке текущего момента, тем более что даже чрезмерная активность и безусловное сотрудничество части епископов и клира, некогда не избежавших обновленческого соблазна, обернув лись для них точно такими же лагерями и ссылками в сталинские годы. Со своей стороны, некоторые из наших епископов и священников настолько привыкли к дискриминации—ибо даже хрущевская демократизация лишь больно ударила по Церкви, ударила несправедливо и даже предательски, если вспомнить совместную борьбу с нацизмом,— что крайне Медленно осознают необходимость перестройки внутри нашей Церкви и реальность возрастающей свободы и гласности.

Этот уровень (Церковь—государство), как это ни парадоксально, является наиболее благоприятным в смысле дальнейшей благотворительной эволюции. Ибо рецепт исцеления подобного взаимонедопонимания на упомянутом уровне достаточно прост. Без раздражения и обид и государство и Церковь должны постоянно и благожелательно делать встречные шаги, стараясь понять нужды друг друга—и нести тяготы друг друга.

Знаменательным и радостным фактом стала встреча святейшего патриарха Пимена и синода РПЦ с М. С. Горбачевым. Российским православным следует всемерно поддержать этот начавшийся диалог между государством и Церковью, констатируя, что новая, демократически настроенная советская администрация явно меняет свой подход к проблеме свободы совести и нуждам религиозных организаций на гораздо более трезвый, реалистический и конструктивный, соответствующий национальным интересам России и всех составляющих ее народов.

Для того чтобы Церковь могла помочь государству в деле общественного оздоровления, государство поначалу должно помочь Церкви. Таково наследие нашей истории, и если сталинское государство душило и грабило Церковь, то государство демократическое, в котором, хочется надеяться, мы начинаем жить и которое будем совместно строить и обновлять, призывается щедро и разумно компенсировать православным их потери и способствовать восстановлению действительного достоинства РПЦ без какого бы то ни было ущемления прав всех прочих вероисповеданий, а главное — без очередного принудительного закрепления за русской православной Церковью сомнительных привилегий официального и господствующего вероисповедания. Несмотря на многочисленные внутренние проблемы, наша Церковь не должна бояться свободы.

В недрах русского православия всегда было сильно направление, выступающее за веротерпимость и свободу религиозных убеждений; в новое время к этому течению относились даже такие выдающиеся представители умеренно-консервативного церковного лагеря, как Иоанн Кронштадтский и Антоний Храповицкий. Пусть же дух любви и свободы в РПЦ будет преумножаться и преображать нашу землю, измученную ненавистью своих к своим же.

Период демократизации и гласности обнаружил, что, несмотря на расхожее мнение об «официозном духе» православия, именно деятели РПЦ возглавили сегодня движение за религиозную терпимость, свободу религиозных меньшинств и права человека в сфере свободы совести и веры. Именно мы, православные, стараемся поддержать католиков Литвы и Украины, христиан Армении и Грузии, общины протестантских активистов и латвийских лютеран. Характерно, что правозащитники из чисто «светской» среды, при всей важности и серьезности их деятельности, не понимают до конца беспрецедентную значимость свободы совести и убеждений для всей демократизации в целом и воспринимают ее лишь как одну из множества прочих проблем. (В противовес подобным недальновидным установкам нелишне напомнить, что такие общественные деятели, как Лариса Богораз, Сергей Григорьянц и Лев Тимофеев, являются верующими, хотя по большей части не выступают по внутрицерковным вопросам.)

Этот второй уровень раскола между Церковью и обществом в современной России, то есть оппозиция «выразители независимого мнения — официальные структуры Церкви и государства», может быть также преодолен достаточно безболезненно, ибо перестройка доказала, что люди, обвиняемые в период застоя в религиозном экстремизме и чуть ли не в «антисоветизме» (термин сам по себе нелепый и лишенный всякого смысла), подвергавшиеся репрессиям и лишению свободы, говорили по сути дела то, что теперь можно услышать с трибун или прочесть в газетах. Никто из преследуемых ранее за убеждения не организовал сегодня никаких «альтернативных» союзов или движений и не противопоставляет себя ни государству, ни Церкви, желая лишь способствовать процессам демократизации, гласности и перестройки. Освобождение нашего общества от архаичной системы запретов, от фобий и истертых квазимифологических штампов предполагает и демократизацию внутрицерковную, а следовательно, и конструктивную критику изнутри, даже если в тех или иных пунктах она может быть не всегда верно направленной.

Здесь уместно вспомнить о первой и довольно удачной попытке преодоления двух вышеупомянутых уровней известного взаимонепонимания, о наиболее раннем приближении к реальному диалогу с верующими, предпринятом журналом «Социологические исследования» (1987, № 4), где под рубрикой «Диалог» (!) помещены три статьи о положении Церкви и верующих в СССР. Первая из них является дайджестом книги американского советолога и доктора богословия Уильяма Флетчера «Советские верующие», выпущенной издательством University Press of Kansas в 1981 году на английском языке. Вторая статья, отчасти являющаяся откликом на предыдущую, написана иеромонахом РПЦ (Московская патриархия) и кандидатом богословия о. Иннокентием Павловым и называется «О современном состоянии русской православной Церкви». Публикации завершаются статьей советского религиоведа В. Н. Шердакова «Где кончается религиозность и начинается атеизм?», построенный в виде краткого комментария к предыдущим текстам.

Материалы У. Флетчера страдают существенным недостатком, что нельзя поставить автору в вину, учитывая дату выхода его книги в свет. А именно, они основаны на работах советских социологов религии десяти-пятнадцатилетней давности, а следовательно, не совсем адекватно отражают современное положение.

Тем не менее вслед за о. И. Павловым и В. Шердаковым согласимся с основными выводами американского специалиста, которые тем более важны, что сделаны исключительно на основе советских источников: 1) «Советская социология религии представляет собой несовершенный инструмент со множеством методологических пороков. Хотя случайные ошибки могли повлиять на подсчет данных, более вероятно, что исследователи склонны предуменыпать как число верующих, так и степень их религиозной активности» (с 34). 2) «Несмотря на постоянное давление и дискриминацию, советский верующий не производит впечатления человека деморализованного или растерянного. Социологические данные свидетельствуют скорее о твердости и убежденности верующих» (с. 31)< 3) «Хотя советские социологи считают, что религия—явление прошлого, что со Времен Октябрьской революции она слабеет и отмирает, существует немало свидетельств обратного. В четырех поколениях она имела стойких последователей, несмотря на все препятствия. И когда условия становились благоприятными (годы войны или период «оттепели» 50-х), она быстро развивалась. Современные социологические исследования доказывают: религия ни в коей мере не исчезла, верующие в СССР есть, и в ближайшем будущем они составят значительную часть населения» (с. 34).

По неясным причинам в тексте дайджеста крайне мало места уделено религиозному воспитанию. По У. Флетчеру, активно участвующие в жизнедеятельности той или иной деноминации — прежде всего выходцы из религиозных семей, причем религиозное воспитание чаще всего передается от дедов к внукам, минуя среднее поколение. Даже для 70-х годов подобное наблюдение относительно православия не соответствовало действительности, поскольку три последние десятилетия истории нашего «неофициального» общественного сознания отмечены массовым движением к религии и церковности представителей молодого и среднего поколения из религиозно индифферентных семей; основой этого движения является феномен индивидуального обращения, причины которого до сих пор остаются вне рамок социологии.

В. Шердаков представляет то корректное и достойное марксистское религиоведение, которое не имеет ничего общего с лживой атеистической псевдонаукой таких агрессивных, циничных и истеричных «живых трупов» сталинского склепа, как А. Белов, И. Крывелев, Н. Гордиенко или Е. Лосото, всякая полемика с которыми исключена в силу полной научной несостоятельности перечисленных атеистов сталинской школы.

В. Шердаков в конечном счете констатирует, что «административные санкции, преследования и ограничения в отношении религии обычно не дают ожидаемых результатов» (с. 45), а также, что «нет ни малейшего смысла превращать в идеологических и политических противников ведущие религиозные организации, вставшие на путь поддержки социальных преобразований» (с. 49). В целом он согласен с данными статьи о. И. Павлова, которые, видимо, следует считать достоверными, поскольку состояние советской социологической науки периода застоя пока что не оставляет никаких возможностей оперировать более конкретными цифрами и фактами. Эта публикация особенно знаменательна: впервые за многие десятилетия православному ученому и представителю духовенства предоставлена возможность выступ пить как в специфически научной, так и вообще в светской печати с умеренной критикой по поводу отношения государства к Церкви в нашей стране. Факт этот тем более важен, что статья была напечатана до официального признания К. Харчевым и рядом других облеченных властью лиц наличия репрессий против верующих в сталинские времена и некоторые иные периоды советской истории.

О. Иннокентий ограничивается лишь внешним, формальным описанием современного состояния РПЦ, что естественно для издания, в котором напечатана его статья, однако вследствие подобного подхода наиболее существенные внутренние проблемы нашей Церкви остаются вне поля зрения. Именно поэтому, дополняя сообщение о. Иннокентия (и исходя в этом из личных наблюдений и фактов, общеизвестных в среде нашей православной общественности), я не могу обойти известные «болевые точки» нашей церковной жизни, с каковыми многие вынуждены сталкиваться каждодневно.

Схема описания положения РПЦ, использованная и американским религиоведом, и православным исследователем-иеромонахом, представляется вполне удобной и целесообразной.

ПОЛОВОЗРАСТНОЙ СОСТАВ ВЕРУЮЩИХ

Наблюдая за значительной массой пожилых прихожан, иные спрашивают: «В храме так много старых женщин, отчего же пожилые мужчины настолько редки, что возвышаются в толпе эдакими «одинокими островками»?» Известно, что женщины преобладают в любой христианской деноминации, известно и то, что продолжительность их жизни более длительная. И все же настало время наконец сказать всю правду: верующие мужчины соответствующих поколений были в своем большинстве физически уничтожены в период сталинизма, ибо представляли наибольшую опасность для богоборческой тирании как активные носители и распространители веры, как исповедники и борцы. Если количество прихожанок преклонного возраста, хорошо помнящих катакомбный период и в лице наиболее активных своих представительниц, не избежавших в свое время сталинских концлагерей, до сих пор исчисляется десятками, то мужчин, прошедших сходный путь, в буквальном смысле слова можно перечислить по пальцам.

Чрезвычайно важно наблюдение целого ряда священников, особенно сельских: значительная часть их немолодых прихожанок, активно участвующих в богослужении,— это бывшие комсомолки 20—30-х годов, сами некогда закрывавшие и осквернявшие храмы и ныне раскаявшиеся в своих действиях.

Удельный вес представителей молодежи и среднего поколения (20—50 лет) в приходах возрос настолько, что привычные «церковные старушки» подчас теряются среди более молодых, особенно во время праздничных богослужений. Не только в Москве, Ленинграде и Киеве, но и во многих областных центрах (например, города Поволжья и Восточной Сибири, русские православные приходы Латвии и Эстонии) молодежь составляет ныне, согласно данным духовенства, примерно одну треть прихожан. Среди новопришедших за последние двадцать лет женщины и девушки несколько преобладают, однако процент мужчин достаточно велик и, пожалуй, соответствует некоему «нормальному» положению, то есть сравнимому по своим параметрам с ситуацией свободных христианских общин в странах, где верующие не подвергались дискриминации и репрессиям. В церквах много детей, представляющих второе, а иногда и третье поколение пришедших в 60—70-е годы. Гораздо меньше представителей поколения 16—20 лет: воспитанные на лжи и фальши брежневских школ, эти юноши и девушки замыкаются в движении «рокеров» и «металлистов», в наркомании, воистину являя собой потерянное для государства поколение (для Церкви ни одна душа не может считаться потерянной).

В то же время необходимо заметить, что клир и епископат, за некоторыми исключениями, еще не совсем понимают, что делать с таким количеством активных мирян. А некоторые и не хотят понимать; среди епископов встречаются даже такие, которые признаются, что предпочли бы не замечать новопришедших, доставляющих им лишние хлопоты и нарушающих привычно-застойное «благолепие» архиерейской жизни.

Все мало-мальски активные священники и епископы, стремящиеся тем или иным образом реагировать на это принципиальное изменение состава прихожан, еще совсем недавно перебрасывались из епархии в епархию и с прихода на приход, что даже получило в церковных кругах ироническое наименование «рокировки» иереев и архиереев. Так, например, в начале 80-х годов, после смерти настоятеля о. Всеволода Шпиллера был разгромлен известный московский приход св. Николы в Кузнецах. В таких случаях священнослужители отправляются в наиболее отдаленные церкви (городские окраины или глухие села), а епископы — в столь же далекие и безлюдные епархии. Пример бывшего курского владыки Хризо-стома, «сосланного» в Сибирь, говорит сам за себя.

Настало время «заметить» новопришедших, часть которых живет церковной жизнью вот уже по 15-20 лет, не только социологам и уполномоченным по делам религии, но и нашим архипастырям.

ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ К СОЦИАЛЬНЫМ СЛОЯМ

Можно смело утверждать, что уже к концу 70-х годов в православной пастве восстановилось естественное положение, при котором церковная религиозность охватывает практически все слои современного советского общества. Произошло это естественным и стихийным путем, то есть вопреки официальным дискриминационным запретам действующего сталинского законодательства на все формы проповеднической и миссионерской деятельности Церкви. Отсутствие специальной православной миссии среди рабочих привело к тому, что эта социальная группа активнее пополняет ряды баптистов, адвентистов или пятидесятников. К сожалению, русской православной Церкви в настоящее время нечего сказать рабочим на доступном и понятном для них языке независимо от того, будет ли ей в дальнейшем позволено это сделать или нет.

Христианство всегда будет поражать своими удивительными, возвышенными и таинственными парадоксами: несмотря на явное отсутствие контакта Церкви с рабочим классом, значительное количество рабочих наполняет сегодня православные приходы, особенно провинции. Практически целиком из рабочих состоит движение апостольства мирян Восточной Сибири, связанное с именами О. Александра Пивоварова и Игнатия Лапкина.

Наименее заметно в храмах присутствие «среднего класса»: работников торговли, сферы обслуживания и т.д., то есть тех групп, где в период застоя несоблюдение восьмой заповеди не только процветало, но и культивировалось государством, нарушавшим по типу рашидовской мафии эту же заповедь ежечасно и у всех на глазах, что развращало наиболее уязвимые социальные группы, так как подавало пример всеобщему стяжательству.

Для получения высшего образования верующие, как правило, скрывали свои убеждения. Дети из одной и той же верующей семьи могли из осторожности вступать в комсомол и, наоборот, оставаться вне рамок этой формально атеистической организации. Любые попытки открытого исповедания веры незамедлительно пресекались отчислением из института и в соответствующих случаях изгнанием из комсомола. Известны случаи, когда молодые люди, обратившись во время своего студенчества, сами покидали ряды комсомола или партии, что механически влекло за собой их отчисление из высшего учебного заведения. Возможно, что случалось и иное, но даже бывший председатель Совета по делам религий В. Куроедов в своей книге «Религия и Церковь в Советском государстве» (М., 1984, с. 191) приводит единственный пример соблюдения Конституции в этой сфере, да и тот анонимно, без дат и фамилий, что весьма понижает его достоверность.

Еще совсем недавно, в годы, предшествующие перестройке, выпускники высших учебных заведений, о религиозных взглядах которых становилось известно идеологическим кураторам, получали наихудшее распределение; научным сотрудникам тех или иных учреждений сообщалось, что ни о какой защите диссертации не может быть и речи. Хочется надеяться, что этот период уходит в прошлое.

Вынужденные идти на известную сделку с собственной Совестью, дети из православных семей далеко не всегда выдерживали такого сомнительного двоемыслия и эволюционировали к некоторой религиозной теплохлаДности, ограничиваясь тем, что можно назвать «Непрактикующим православием» (признание себя верующими и членами Церкви без посещения богослужения или при посещении такового с частотой один-два раза в год).

Начиная с конца 60-х и до наших дней к РПЦ постоянно присоединяются представители «интеллигентных» профессий, пережившие обращение в сознательном возрасте. Значительный процент среди них составляют физики, математики, врачи и биологи, что свидетельствует об окончательном крахе в СССР анахроничной позитивистской науки и примитивного атеистического науковерия, так как большинство новообращенных из этих профессий настаивают на том, что к вере их привело именно знание точных наук. Почти столько же среди верующих работников гуманитарных сфер (филология, история, искусствоведение и т.д.), а также художников, музыкантов, поэтов, не говоря уже о многочисленных «сочувствующих». Тем не менее говорить о «массовом» воцерковлении советской интеллигенции едва ли правильно; главным препятствием здесь является. крайне низкий уровень знаний и образованности в области религиозных реалий и представлений—вплоть до того, что с экранов телевизоров можно постоянно слышать, как творческие работники произносят слово «Апокалипсис» с ударением на предпоследнем слоге!

Некоторые из имеющих высшее образование покидали в былые годы свое место работы и становились рабочими или осваивали любые иные профессии, более свободные от идеологического давления. Этот уход, как правило, был вызван очевидной дискриминацией верующих с высшим образованием, однако в отдельных случаях был обусловлен и своего рода бегством от мира. Впрочем, выявить четкую мотивацию в подобных действиях при законодательно закрепленной дискриминации верующих крайне трудно.

Многие уходили для того, чтобы иметь возможность более активной деятельности для Церкви (в том числе и пополняя ряды чтецов и алтарников); иные шли в рабочую среду для проповеди Евангелия.

Деклассирование в прямом смысле слова представляет для Церкви реальную опасность и имеет принципиально иной характер. Это те случаи, когда вчерашние интеллигенты, оказавшись внутри церковных стен, отказываются от всех форм самостоятельного критического мышления, агрессивно отрицают культуру и погружаются в странный вид безудержной стилизации под православие, мгновенно открывая в своих душах шлюзы нетерпимости, самодовольству и ханжеству. Явление это, известное Церкви как «неофитский синдром» (иногда, увы, затягивающийся на годы), есть также одна из наших острейших внутрицерковных проблем, которую все мы призваны решать сообща, ибо борьба со всеми видами ханжества, обскурантизма и мракобесия была и остается одной из основных задач христианства.

РЕЛИГИОЗНОСТЬ В ГОРОДЕ И НА СЕЛЕ

Сельская религиозность, как и городская, никогда не была однородной. В деревне формировались самые разные типы православных христиан: мистики, рационалисты, странники, простецы, обрядоверы, подвижники. Геноцид наиболее политически активной и экономически независимой части крестьянства и казачества, сравнимый лишь с массовым истреблением армян турками и евреев нацистами, превратил деревенскую Россию не только в духовную, но и в физическую пустыню. Пожалуй, можно сказать, что ни одна власть на земле, кроме сталинской, за всю историю человечества не проводила столь самоубийственной политики, на многие десятилетия вперед лишив себя по собственной воле реальных народных корней и обусловив долгосрочные трудности в сфере сельского хозяйства.

Процесс этот во многом необратим, хотя направленные реформы в духе деколлективизации и государственного субсидирования свободных земледельцев могли бы спасти то немногое, что еще сохранилось. За исключением немногочисленных «колхозов-миллионеров», русская деревня к северу от черноземной зоны продолжает вымирать. Почти во всех станицах и в большинстве сел храмы либо снесены, либо закрыты, а носители крепкого крестьянского православия (или старообрядчества) давно присоединились к Церкви Торжествующей — той, которая на небесах. Мы верим и надеемся, что там они молятся за нас и за землю, на которой их замучили.

Разрушение деревни во многих местах повлекло за собой и ликвидацию сельских христианских общин. В Сибири и на Дальнем Востоке на многие сотни и даже тысячи километров нет ни одного храма; во многих отдаленных областях церкви действуют только в городах (например, в Приморском крае всего четыре православных прихода: во Владивостоке, Уссурийске, Находке и Сучане; как следствие, здесь свыше двадцати общин пятидесятников и примерно столько же — баптистов). В белорусских, великорусских и восточноукраинских районах до ближайшего храма чаще всего приходится добираться с большими сложностями. В нечерноземных районах молодежь вообще бежит в города, а оставшиеся мужчины среднего возраста начинают пить горькую с шести утра (свидетельство одного молодого агронома). Если в течение десятилетий на сенокос, картошку, хлопок систематически посылались студенты, рабочие и городские служащие - приходится ли удивляться, что города теперь стали и основными центрами религиозности?

Городская ситуация также неодинакова. Во-первых, существуют города, в которых вообще нет храмов, что лишь способствует особой активности сект. Во-вторых, в большинстве областных центров и даже таких миллионных городов, как Нижний Новгород (Горький), Самара (Куйбышев), Екатеринбург (Свердловск), Пермь или Омск, функционируют 1—2 церкви, посещение которых контролируется местной администрацией. Мне известны случаи, когда тамбовцы ходят к причастию в Рязани, пензяки — в Саратове, а харьковчане — в Москве. В больших городах, естественно, больше и прихожан; это же самое относится к городам со старыми университетскими традициями (Одесса, Томск, Саратов, Харьков). Здесь больше общения, больше литературы, больше культуры, а следовательно, и гораздо более насыщенная духовная жизнь.

В наиболее привилегированном положении — Москва и Ленинград. То же самое было когда-то и в Киеве, однако закрытие Лавры и духовной школы и безумное ослепление украинского руководства брежневской поры ослабили независимое православное движение Украины настолько, что инициатива здесь, вероятно, в будущем может перейти к греко-католикам, которым рано или поздно по справедливости должна быть предоставлена принадлежащая им по праву и по Конституции свобода. Станет ли отныне духовным центром Украины католический Львов или же возродится к новой жизни православный Киев? Нам не дано это знать. Даже если Киево-Печерская лавра будет возвращена Церкви, на ее восстановление и нормальное функционирование понадобятся долгие годы и многие миллионы.

ВЕРУЮЩИЙ И ОКРУЖАЮЩАЯ СРЕДА

Вполне естественно, что те или иные социальные, этнические или конфессиональные группы предпочитают общение с себе подобными. Православная общественность в современной России достаточно многочисленна, чтобы христиане могли себе это позволить хотя бы в больших городах. Преувеличивать не следует, но могу свидетельствовать, что во всяком случае в Москве православный, отличающийся повышенной общительностью, может в течение двух, а то и трех месяцев ежевечерне ходить в гости или на молитвенные собрания в различные православные дома, причем каждый раз это будут разные места.

Православная традиция требует помимо общения с братьями и сестрами по вере также еще и созидания домашней церкви, изучения Св.Писания и Св.Предания и обязательной духовной сосредоточенности в молчании и молитвенной собранности. Не удивительно, что на общение с «просто знакомыми» часто не хватает времени. Не забудем и все еще тяжелый российский быт, создающий множество трудноразрешимых проблем, просто непонятных французу, итальянцу или американцу. Для христиан проблема быта стоит у нас тем более остро, что большинство православных семей многодетны. К тому же русская православная общественность в своем большинстве ориентирована на общество и культуру, более того — на то, что Оливье Клеман назвал «евангелизацией культуры». Такая ориентация необходимо предполагает приобретение книг, а редкая религиозная литература здесь стоит баснословных денег (не говоря уже о цене обычной Библии — 100—200 рублей!).

Низкий прожиточный минимум, забота о детях, редкая возможность прилично одеваться и комфортабельно отдохнуть, постоянная нехватка денег — все это характерно для большинства православных мирян и, несомненно, делает их людьми «второго сорта». Для христиан, помнящих слова Иисуса Христа: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться; ищите же прежде всего Царства Божия и правды Его» (Мф. 6, 25, 33)—на деле вовсе не эти проблемы создают реальные трудности и известное отчуждение от общества.

Одна из действительно болезненных наших проблем состоит в том, что все мы вынуждены постоянно чувствовать себя преступниками, вовсе таковыми не являясь. Дело в том, что до сих пор не отмененное сталинское законодательство 1929 года запрещает верующим собираться для общей молитвы вне стен храма, совместно изучать Библию и святоотеческую литературу, организовывать систематические и правильные занятия по религиозному воспитанию детей. Все эти пункты противоречат элементарным правилам церковной жизни и основным заповедям Иисуса Христа. Естественно, что с 1917 по 1988 год православные (как и все прочие российские христиане) все это делали, делают и будут делать. Следовательно — все мы в глазах государства и общества автоматически становимся нарушителями закона, которых к тому же еще и боялся поддержать епископат.

Проблема вторая, столь же острая: все христиане в нашей стране до сих пор, к сожалению, загнаны в некое «социокультурное гетто». Сейчас ситуация начинает меняться: были проведены открытые и доброжелательные встречи со священнослужителями и мирянами РПЦ в Москве; 24 апреля в Ленинграде состоялась конференция представителей христианской общественности, даже показанная по местному телевидению. Все это явления положительные, и остается надеяться на их дальнейшее развитие.

Пока же мы по-прежнему лишены такого простейшего явления, как епархиальные библиотеки, вследствие чего приходится доставать обычную для любой демократической страны религиозную литературу всеми доступными путями. Московская патриархия никакой религиозной литературы не издает: Библия и Евангелие, молитвословы и календари, богослужебные тексты и «Настольная книга священнослужителя» религиозной литературой не являются, будучи необходимым минимумом. При этом даже перечисленные издания нельзя приобрести или достать ни в одной библиотеке.

«Журнал Московский патриархии», по сути дела, представляет собой газету, издаваемую под видом журнала. «Богословские труды» — вообще не журнал, а альманах, издающийся ничтожным тиражом и нерегулярно. Лишь в период перестройки и демократизации начали выходить независимые православные журналы «Бюллетень христианской общественности» и «Выбор» - но почему бы не вывести православную публицистику из «самиздатского подполья», почему бы не предоставить лим изданиям возможность печататься типографским способом и официально?

Русская православная Церковь едина. И одна из важнейших задач современного православия — установление постоянных церковных контактов с православной эмиграцией во имя всеобщего мира и братской любви. Особую важность, даже уникальность обретает сегодня «Вестник Русского христианского движения»—лучший и ведущий православный журнал русского зарубежья. Свободное сотрудничество в этом журнале христиан из СССР будет лучшей гарантией и конкретным доказательством реальной демократизации нашего общества—тем более что никаких православных журналов, где могут свободно высказываться православные авторы, на территории нашей страны пока что не существует. «Вестник РХД» всегда занимал нейтральную позицию, а печатание в нем острых материалов впрямую связано с неудовлетворительным и даже катастрофическим положением Церкви и верующих в СССР в 30—40-е и 60—70-е годы. Для независимого и нейтрального издания это естественно, и все русские православные должны низко поклониться издателям этого журнала. Ценность его неоспорима; даже если появится возможность свободных православных журналов в России, «Вестник РХД», видимо, навсегда останется по-прежнему одним из ведущих печатных органов, отражающих независимое православное мнение.

Нам, православным, еще грех жаловаться. У старообрядцев до сих пор нет даже собственной духовной школы, адвентисты лишь сейчас начали строить собственный духовный центр и не имеют даже в столице собственного молитвенного здания, а украинские греко-католики вообще вынуждены существовать нелегально. И мы от всего сердца желаем этим конфессиям благополучного разрешения их собственных тяжких вопросов.

Итак, определенная доля отчужденности верующих в СССР от остального общества все же наличествует. Особенно явственно проявилось это в недавних (конец мая) телесюжетах о монахинях Пюхтицкого монастыря и об адвентистах Седьмого дня. Комментатор, искренне желая говорить «как лучше», постоянно и даже навязчиво подчеркивал: «Смотрите, они же ничем от нас не отличаются... Они ведь и одеты так же, как мы... Они, верующие,— такие же, как и мы с вами!»

Более всего это напоминает, прямо скажем, увещевания аболиционистов и последующих борцов за расовое равноправие между белыми и чернокожими...

Остается надеяться на то, что системе сталинского апартеида, религиозной сегрегации и дискриминации верующих в СССР, сохраненной неосталинистами, сегодня благодаря политике гласности и демократизации приходит долгожданный конец. Ибо свобода вероисповедания есть столп и утверждение всемирного здания прав человека, есть начало и гарантия всех прочих прав и свобод.

До сих пор говорилось о том, как отчуждает от себя верующих общество. Существует ли обратный процесс? К сожалению, существует.

В современной православной общественности в СССР можно выделить два четких направления, охватывающих как мирян, так и священнослужителей. Направление пока что преобладающее ориентировано на воцерковление культуры, на принятие культу^ ры и мира, на приобщение ко всей полноте жизни и открытости к чужим мнениям при твердом памятовании о том, что мы всего лишь странники в этом мире и окончательная полнота Жизни Преизбыточествующей ожидает нас в вечности пакибытия. Равно как и при абсолютной верности духу своей традиции и умении различать Св.Предание и чисто человеческие установления, а иногда и «негодные и бабьи басни» (1 Тим. 4, 7).

Второе направление уступает первому по влиянию и количеству последователей, но продолжает расти и шириться, особенно благодаря «неофитскому синдрому». Его характерные черты: вышеупомянутая стилизованная церковность, высокая степень нетерпимости, страстная любовь к учительству и обличениям, некритическое отношение к насущным проблемам церковного бытия, резкое отталкивание от культуры в целом, провозглашение собственной исключительности и связанная с этим тяга к принципиальному изоляционизму РПЦ, наконец, удивительный культ окостенелости и даже какой-то мумификации.

Хочу оговорить специально: я имею в виду совсем не разделение РПЦ на православие либеральное и православие консервативное. Консерватизм — понятие в высшей степени чистое и благородное; он в каком-то смысле неотделим от православной традиции, как, кстати сказать, неотделим от нее и известный либерализм. Хотя бы оттого, что корень этого слова — «либертас», то есть свобода.

Разделение, на мой взгляд, проходит именно соответственно принципу изоляционизма и окостенения. Обоим направлениям, например, присуще уважение к старчеству, но лишь второе решается утверждать, что в настоящее время благодать сохранилась только у старцев. Обоим направлениям могут иногда быть присущи тенденции, именуемые «модернистскими», но если первое направление может говорить, например, о так называемом «экуменизме сердца», то есть не об организационно-административном, но сердечно-молитвенном единении и солидарности со всеми, кто исповедует Иисуса Христа Сыном Божиим, то представители второго видят наиболее страшных врагов как раз в инославных христианах, зато ищут в православии некий особый эзотеризм, а иные намекают на необходимость союза с буддизмом и «великими Махатмами», чтобы окончательно отгородиться таким образом от разлагающего влияния «Запада, у которого к святости хода нет».

Кто-нибудь мог бы назвать первое направление церковью св.Филиппа-митрополита и преп.Сергия, а второе - церковью К. П. Победоносцева, если бы переведенные как раз Константином Петровичем сочинения Фомы Кемпийского не осуждались представителями второго течения с такой непримиримостью.

В свободной и единой Церкви могут и даже должны мирно сосуществовать различные течения и идеологии - лишь бы все они были объединены Любовью Христовой, Всякая поляризация сил, напротив, наносит Церкви только вред, а изоляционистские тенденции неизбежно приводят к албанизации русской православной Церкви, к ее сведению на уровень замкнутой, этнокон-фессиональной и глубоко провинциальной деноминации, добровольно отказывающейся от принципов соборности и вселенскости.

ПУТИ УСВОЕНИЯ ВЕРЫ

Во все времена существования христианства подлинная вера обреталась свободной человеческой личностью как следствие индивидуальной встречи с Иисусом Христом и любви к Нему. При всем бесконечном многообразии религиозного опыта это утверждение остается верным и для характеристики путей усвоения веры теми, кто присоединялся и присоединяется к нашей Церкви. Даже дети и подростки, воспитанные с детства в релгиозных семьях, должны обязательно пройти через личное обращение. Восхождение человека к Богу есть великая тайна; мы знаем, что «и бесы веруют и трепещут» (Иак. 2, 19), однако же остаются противниками Бога. Ни религиозное воспитание в семье, ни восхищение древними иконами или красотой богослужения, ни поиски национальных корней сами по себе не приводят человека ко Христу, потому что не мы Его избираем, а Он нас избрал и поставил (Ин. 15, 16).

В этом смысле можно в одном пункте не согласиться с академиком Д. С. Лихачевым, чья замечательная беседа «Предварительные итоги тысячелетнего опыта» была напечатана в журнале «Огонек» (1988, № 10, с. 9—12). «Когда человек идет в церковь ради моды или только ради перемены мировоззрения, — это тоже ложь»,— пишет Дмитрий Сергеевич.

Думается, что правота здесь за св. Кириллом Иерусалимским, отцом и учителем Церкви IV века, который писал: «Я готов принять и тебя, который пришел сюда, не слишком размыслив, ибо ты предназначен ко спасению, я имею на это прочное упова-нив; Может статься, тебе самому неведомо, куда ты пришел и в какие путы уловлен. Ты оказался в сетях Церкви. Не бейся и не пытайся их избегнуть. Сам Иисус уловил тебя, и не ради смерти твоей, но дабы даровать тебе жизнь во одоление смерти».

РПЦ в настоящее время лишена возможности преподавать катехизис всем желающим принять крещение, что является грубейшим нарушением церковных правил и никаким образом не может свидетельствовать о свободе Церкви и верующих в СССР—во всяком случае до отмены сталинского законодательства и введения нового, демократического. Вследствие чего далеко не каждый из новопришедших может получить церковные наставления, предваряющие принятие таинства, и осознать, что христианство не есть очередная идеология, но Путь к Новой Жизни, основанной на двух наибольших заповедях в законе.

«Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею, и всем разумением твоим; и возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22, 37—39).

Адекватно любить самого себя — очень сложно. Этому не учит ни психоанализ, ни аутотренинг, ни формула «человек — это звучит гордо», сводящая человеческую личность к некоему сомнительному предмету среднего рода. Этому учит только Церковь.

Современный человек, сформированный идеологизированным сознанием неосталинского периода застоя, хранящий в своем бессознательном фантомы 30-х годов, этих «духов злобы поднебесной», не умеющий любить самого себя, не привык любить и другого.

В этом неумении любить, по-видимому, и коренятся та нетерпимость, стилизация и страсть к обличениям, наконец, та самая ложь, о которой говорит Д. С. Лихачев. Поэтому, если случается так, что кто-либо приходит в Церковь, минуя Иисуса, - это становится одной из очередных болевых точек нашей церковной жизни.

РЕЛИГИОЗНАЯ ПРАКТИКА

Тот факт, что крещение младенцев стало теперь у нас повсеместным явлением, еще не свидетельствует о пробуждении религиозного чувства в их родителях. И все же, если бы они не имели хотя бы капли веры и заинтересованности, они едва ли принесли бы своего ребёнка в храм. Там, где есть такая вот капля веры — есть и надежда, а Бог Сам распорядится судьбою принятых в Церковь младенцев и в Свое время поставит их, чтобы они шли и приносили плод.

Отсутствие религиозной образованности — одна из характерных черт существенной части наших пожилых прихожанок. Придя на службу в церковь одного из наших южных городов, являвшей собой обыкновенный сарай с приделанным маленьким крестом, я пытался выяснить у первой же ба.бушки благочестивого вида, где будет происходить исповедь. Старушка долго слушала с некоторым недоумением, после чего, пожевав губами, ответила: «Вот мы так стоим, миленький, и смотрим себе. А больше я нйчего-то не знаю».

А откуда же ей знать? Даже проповеди у нас произносят далеко не все священники и не во всех храмах; если же какой-нибудь батюшка пожелает проводить регулярные беседы с прихожанами после службы, он немедленно будет подвергнут пресловутой «рокировке» милостью местного уполномоченного. Ни о каких часах приема верующих наши священники не смеют и мечтать; нередко приходилось наблюдать, как назначенный уполномоченным староста грубо отчитывает иерея: «Что это ты гут болтаешь со всякими? Иди, иди! Кончил службу - уходи».

До тех пор пока в православных церквах не появятся помещения, в которых священнослужители будут регулярно принимать прихожан,— о здоровой и свободной РПЦ не приходится и говорить. В идеале не только священник, но и местный архиерей должен знать свою паству, ее нужды, состав, возможности и желания послужить Церкви. Давно пора восстановить практику, когда епископ в определенные дни собственноручно совершает таинства крещения, миропомазания и венчания. Эта практика только повысит престиж архиерея и приблизит его к церковному народу, уничтожив пропасть между епископом и священником или епископом и паствой, существующую сегодня.

Наша Церковь сейчас настолько разобщена, а отдельные ее «составляющие» настолько отчуждены друг от друга вследствие целенаправленной политики, проводимой чиновниками от атеизма в период застоя, что, прибегая к гиперболе, можно сказать, что внутри русской православной Церкви по сути дела существуют три церкви, почти никак друг с другом не связанные:

- епископальная церковь, состоящая из одних архиереев и отдающая распоряжения нижестоящим клирикам; эта церковь заседает на международных конференциях, борется за мир (видимо, среди священников и мирян сторонников борьбы за мир просто не имеется), принимает решения по общецерковным вопросам и рассылает иереям свои праздничные послания или извещает их о своих решениях.

- пресвитерианская церковь, включающая в себя только пресвитеров (священников) и диаконов. Епископы не созывают никаких съездов епархиального духовенства; многие провинциальные священнослужители жаловались, что ничего не знали даже о недавнем предсоборном совещании. Священники также не созывают никаких общих собраний прихожан. Священник должен совершать богослужение и требы, благолепным голосом зачитывать прихожанам праздничные послания епископа и покорно перебираться с прихода на приход — даже если он живет, например, в 60 километрах к югу от Москвы, а назначен служить на 60-м километре к северу от нее.

— конгрегационалистская церковь, которую составляют конгрегации прихожан: либо формальные приходские объединения, либо довольно сплоченные и многочисленные по составу группы активных мирян. Епископ о них почти ничего не знает, священник лишен возможности принимать прихожан соответственно нуждам каждого, проводить катехизацию, давать необходимую литературу из несуществующих в природе приходских библиотек. Поэтому миряне либо катехизируют, изучают Библию и св. отцов, собираются для совместной внехрамовой молитвы и помогают друг другу сами, либо этого не делают, пытаясь жить по Христу в изоляции и одиночестве или плывя по течению бездумного обрядоверия.

Схема эта условна и нарочито гиперболизирована: в РПЦ есть и немногочисленные епископы, еще в 70-е годы благословившие движение апостольства мирян, и яркие священнослужители, окормляющие огромные приходы. Само движение мирян никогда не противопоставляет себя клиру и епископату, полагая главной целью служение Богу и ближним, проповедь Слова Божия и обеспечение единства Церкви. Результаты были бы тем действеннее, чем более удачны были бы старания мирян обеспечить единство между собою.

Вышеприведенная условная схема отчасти отражает неестественную ситуацию, сложившуюся в РПЦ и препятствующую ее нормальному развитию и бытию.

К сфере религиозной практики относится и еще одна крайне болезненная проблема—катастрофический недостаток действующих храмов. О. И. Павлов пишет, что к 1939 году (конец «ежовщины») в Ленинграде было всего пять церквей — сейчас их всего... 12, то есть столь же мало. Что мешает государству вернуть верующим Исаакиевский и Казанский соборы? В Москве, население которой (10 млн) равно целой Португалии или Венгрии, нет и 50 действующих церквей. Целые области Севера и Дальнего Востока вообще лишены храмов.

Для верующих Церковь есть Мать, окормляющая нас духовно и врачующая наши души и тела. Представим целые области без поликлиник и больниц или по 45 булочных и поликлиник на всю Москву!

Нетрудно представить себе и то столпотворение, которое происходит в наших храмах по праздничным дням. Церкви напоминают тогда вокзалы, а без кареты «скорой помощи» редко обходится любая праздничная служба. Разве это не называется воспрепятствием верующим «удовлетворять свои религиозные потребности»?

СТАТИСТИКА РЕЛИГИОЗНОСТИ

Видимо, цифра в 20 процентов приверженцев РПЦ от общего числа населения страны реальна, однако для установления точного числа прежде всего следует предоставить РПЦ требуемую свободу и на деле доказать всему населению нашей страны, что признание в религиозности не повлечет за собой наказания или поражения в правах. Лишь тогда будет возможно проведение настоящих социологических опросов.

Кровоточащей раной, о которой мало говорят и которую предпочитают не замечать, является положение «малых народов», входящих в состав РПЦ. Мы подходим к празднованию тысячелетия крещения Руси с недостойным чувством, равнодушия к судьбе многочисленных православных народностей, лишенных богослужения и Св. Писания на родном языке. Карелия, Коми, Якутия имеют всего по две действующих Церкви на своих необъятных территориях. Если в православных храмах Молдавии еще можно услышать отдельные возгласы и молитвословия по-молдавски, то карелы и коми, осетины и чуваши, мордва и марийцы, удмурты и пермяки, якуты и хакасы пребывают в состоянии не только религиозной, но и национальной дискриминации. Разгромлено бурятское православие; оставлены на произвол судьбы сотни тысяч крещеных татар (кряшены).

Об издании Евангелия на казахском, узбекском, таджикском или башкирском и речи не заходит - на этих языках и Коран-то не издан. А ведь и среди этих народов есть христиане. Их немного, но они существуют. Все вышеперечисленные народы лишены возможности читать и слушать Слово Божие на родном языке - подобную дискриминацию не позволяли себе даже убежденные сторонники русификаторства в былой империи.

Здесь рассмотрены далеко не все внешние и внутренние проблемы РПЦ. Их множество - и решать эти вопросы предстоит всему телу Церкви в духе братской любви и соборного единства.

Иные из этих проблем вместе с Церковью придется решать и государству. Тысячелетие Крещения Руси — наиболее подходящий повод для возвращения государством русской православной Церкви свободного и достойного существования в конституционных рамках, для предоставления свободы прочим религиозным направлениям.

Ежегодно РПЦ отдает около 30 миллионов рублей в фонд Мира. Разве не будет миротворческой деятельностью передача этих средств на реставрацию многочисленных церквей и монастырских комплексов, древних памятников архитектуры и национальных святынь России? Если государство вернет РПЦ сразу несколько десятков монастырей, на восстановление которых не хватает средств,— разве не принесет это в будущем пользу обществу, если Церковь устроит в этих помещениях библиотеки, церковно-археологические музеи, центры катехизации, а главное - больницы и приюты для престарелых?

Канун тысячелетия христианства на Руси, словно озарив нашу землю таинственными отблесками Фаворского света, выявил четыре первостепенных истины, равно касающихся и Церкви и общества. Истины эти невозможно отныне не замечать или замалчивать.

1) Вопреки всем прогнозам сталинской атеистической псевдонауки, религиозность не только в России, но и во всем мире не уменьшается, а возрастает. В 30—40-е годы христианство было основной альтернативой нацизму, а известное оскудение веры в послевоенном мире оказалось вызванным именно шоком военных лет. И даже несмотря на это, религия в России 50—60-х годов оказывала такое влияние на общество, что подверглась очередному гонению. В 70-е годы во всем мире начался возврат ко Христу, так как ренессансный гуманизм испытывает глубокий кризис, а всеобщие надежды на бесконечно растущее экономическое процветание оказались ошибочными. Таким образом, религиозное пробуждение России есть часть общего всемирно-исторического процесса, а вовсе не «инспирировано клерикальным спецслужбами», существующими лишь в воображении профессиональных лжецов.

2) Сохраняя религиозные организации в состоянии апартеида, оказывая постоянное давление на национальную духовность и церковность народов России и РПЦ в первую очередь, брежневская администрация вынудила наше государство расчищать теперь авгиевы конюшни всеобщей коррупции и инертности. Следствием антиправославной (а значит и антинациональной) сталинской политики явилось нравственное и культурное одичание общества, отсутствие духовности, утрата чувства национально-исторической памяти, подавление чувств личного достоинства и социальной зрелости, необходимых для здоровой экономической и гражданской жизни. Ныне государство — и мы вместе с ним — стоит перед проблемами «суррогатов»: растущим шовинизмом, нетерпимостью и недоверием, обращением к оккультным и псевдовосточным учениям, разрушением семьи, детоубийством (6 млн абортов в год), наркоманией, возвратом к суеверному неоязычеству, пропагандируемому в виде «новой обрядности» сторонниками сталинского атеизма.

3) Наиболее трагическим и сложно преодолимым расколом между Церковью и миром в России остается его «третий уровень» — отчуждение между Церковью и «образованным обществом». Несмотря на достойные и благородные выступления ряда писателей и публицистов (Е. Евтушенко, А. Нуйкин, А. Нежный, В. Солоухин), наиболее трезвое, справедливое и глубокое слово о РПЦ и ее тысячелетии было сказано пока что одним лишь академиком Д. С. Лихачевым. Никто более из ведущих творческих работников России до сих пор так и не нашел в себе мужества выступить в защиту Церкви и верующих, никто не произнес слов приветствия тысячелетию. Иные литераторы даже предпочитают говорить о «возвращении к традиционным ценностям», не пытаясь даже эти ценности обозначить.

4) У современной русской православной Церкви гораздо больше проблем, чем у Советского государства. Решив проблемы внешние (отмена дискриминации верующих и законов 1929 года, возвращение необходимого числа храмов, монастырей и духовных школ), Церковь только и сможет приступить к соборному формулированию своих внутренних проблем и самостоятельных церковных задач:

— РПЦ во всей своей полноте — епископат, священно-церковнослужители и миряне — должна будет стремиться к подлинному соборному единению и преодолению всех форм отчуждения между тремя основными своими уровнями при одновременном соблюдении свободы частных мнений.

— РПЦ должна будет вернуть себе исконное в России право печалования об узниках и гонимых, не ограничиваясь только узниками совести.

— Церковь будет вынуждена уделять значительное внимание общественным проблемам и содействовать нравственному оздоровлению страны, делу социального обеспечения и народного просвещения.

— Церковь должна будет решить раз и навсегда вопрос об украинской католической Церкви и способствовать ее легализации и независимости согласно элементарным нормам человеческой справедливости и Воле Божией, попустившей этой деноминации расти и развиваться, жить, дышать и исповедовать Сына Божия.

— Церковь будет вынуждена приступить к тщательной разработке канонического и церковного права, в том числе выработав и канонические основы для критики епископа.

— Церковь должна будет принять и тот факт, что традиционно-обрядоверческая форма христианства в России, как и во всем мире, ныне утрачивает прежнее значение. Храня основополагающие традиции православия, РПЦ, видимо, признает, что в настоящее время на первый план выступает личная вера и что реальной церковной основой становятся сообщества церковных мирян, объединенных личным заветом с Иисусом Христом и Его Церковью, сознательно участвующих в обрядах Церкви и хранящих верность ее иерархии.

— Церковь должна возродить свою апостольскую и миссионерскую деятельность, работая над типом сознательной и зрелой христианской личности и разъясняя всем желающим основные начала учения' Иисуса Христа и Его Благой Вести о жертвенной и спасающей любви Бога к человеку.

— Церковь должна будет очищать православие от формализма, ханжества, обскурантизма, индифферентизма и эгоцентрической веры, не признающей церковной дисциплины и уклоняющейся то в эмоциональность, подменяющую мистицизм, то в отрицание всякой тайны, подменяющее рационализм.

В Нью-Йорке и Константинополе, Париже и Риме, Лондоне и Женеве, Брюсселе и Милане уже сейчас проводятся мероприятия, посвященные тысячелетию крещения Руси.

Неужели нашему государству не будет стыдно, что национальный праздник россиян пройдет мимо наших городов и сел, что он не коснется всех приходов нашей Церкви?

Неужели мы станем «притчею и посмешищем у всех народов»?

Мы имеем четкие ориентиры — великих христоносцев прошлого. Таких, как святые Антоний и Феодосии Печерские, Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский, митрополит Филипп и патриарх Гермоген, Нил Сорский, Тихон Задонский и Серафим Саровский. Они постоянно призывают нас следовать за Иисусом Христом, побуждают к внутреннему деланию, стяжанию Святого Духа и служению ближним.

Но прежде всего великие предстоятели русского православия зовут нас к ПОКАЯНИЮ. И если русская православная Церковь в празднование своего тысячелетия подаст в этом пример всему русскому обществу, то — верим—наступит наконец великое очищение, столь долгожданное обновление нашей земли. Ибо разве не к российскому народу обращается Господь в огненных строках Апокалипсиса?

«Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся. Вот, стою у двери и стучу. Если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною» (Откр. 3, 19-20).

Вместе со всей русской православной Церковью, вместе со всеми христианами Земли мы отвечаем на это — и как бы хотелось, чтобы нас поддержал весь русский народ:

«Боже, милостив буди нам грешным! Ей, гряди, Господи Иисусе!»

Апрель 1988

Ко входу в Библиотеку Якова Кротова