Однажды Аристипп вздумал сбить Сократа, как раньше его самого сбивал Сократ. Но Сократ, имея в виду пользу своих собеседников, ответил ему не так, как отвечают люди, опасающиеся, чтоб их слова не перетолковали в каком-нибудь другом смысле, но как человек, убежденный, что он как раз исполняет свой долг.
Дело было так: Аристипп спросил Сократа, знает ли он что-нибудь хорошее. Если бы Сократ назвал что-нибудь вроде пищи, питья, денег, здоровья, силы, смелости, то Аристипп стал бы доказывать, что это иногда бывает злом.
Но Сократ, имея в виду, что если что-нибудь нас беспокоит, то мы ищем средства избавиться от этого, дал ответ самый достойный:
— Ты спрашиваешь меня, — сказал он, — знаю ли я что-нибудь хорошее от лихорадки?
– Нет, — отвечал Аристипп.
– Может, от глазной болезни?
– Тоже нет.
– Может, от голода?
– И не от голода.
– Ну, если ты спрашиваешь меня, знаю ли я что-нибудь такое хорошее, что ни от чего не хорошо, то я этого не знаю, да и знать не хочу.
В другой раз Аристипп спросил его, знает ли он что-нибудь прекрасное.
– Даже много таких вещей, — отвечал Сократ.
– Все они похожи одна на другую? — спросил Аристипп.
– Нет, так непохожи некоторые, как только возможно, — отвечал Сократ.
– Так как же непохожее на прекрасное может быть прекрасно? — спросил Аристипп.
– А вот как, — сказал Сократ, — на человека, прекрасного в беге, клянусь Зевсом, не похож другой, прекрасный в борьбе; щит, прекрасный для защиты, как нельзя более не похож на метательное копье, прекрасное для того, чтобы с силой быстро лететь.
— Твой ответ, — сказал Аристипп, — совершенно не отличается от ответа на мой вопрос, знаешь ли ты что-нибудь хорошее.
– А ты думаешь, — отвечал Сократ, — что хорошее — одно, а прекрасное — другое? Разве ты не знаешь, что все по отношению к одному и тому же прекрасно и хорошо2? Так, прежде всего о духовных достоинствах нельзя сказать, что они по отношению к одним предметам нечто хорошее, а по отношению к другим нечто прекрасное; затем, люди называются и прекрасными и хорошими в одном и том же отношении и по отношению к одним и тем же предметам; также по отношению к одним и тем же предметам и тело человеческое кажется и прекрасным и хорошим; равным образом, все, чем люди пользуются, считается и прекрасным и хорошим по отношению к тем же предметам, по отношению к которым оно полезно.
— Так и навозная корзина — прекрасный предмет? — спросил Аристипп.
– Да, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — и золотой щит — предмет безобразный, если для своего назначения первая сделана прекрасно, а второй дурно.
– Ты хочешь сказать, что одни и те же предметы бывают и прекрасны и безобразны? — спросил Аристипп.
— Да, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — равно как и хороши и дурны: часто то, что хорошо от голода, бывает дурно от лихорадки, и, что хорошо от лихорадки, дурно от голода; часто то, что прекрасно для бега, безобразно для борьбы, а то, что прекрасно для борьбы, безобразно для бега: потому что все хорошо и прекрасно по отношению к тому, для чего оно хорошо приспособлено, и, наоборот, дурно и безобразно по отношению к тому, для чего оно дурно приспособлено.
Равным образом, говоря, что одни и те же дома и прекрасны и целесообразны, Сократ учил, как мне казалось, строить их такими, какими им должно быть. Ход его рассуждения был следующий:
– Кто хочет иметь дом такой, каким ему следует быть, не должен ли употреблять все средства к тому, чтоб он был как можно более приятен для житья и целесообразен?
Когда собеседник соглашался с этим, Сократ спрашивал:
– Не правда ли, приятно иметь дом летом прохладный, а зимой теплый?
Когда и с этим собеседник соглашался, Сократ говорил:
– Не правда ли, в домах, обращенных на юг, зимой солнце светит в галереи, а летом оно ходит над нами самими и над крышами и дает тень? Значит, если такое положение прекрасно, то необходимо строить выше южную сторону, чтобы не преграждать зимнему солнцу доступа, а ниже — северную сторону, чтобы холодные ветры не попадали в дом. Короче сказать, куда хозяину во все времена года бывает всего приятнее укрываться и где всего безопаснее помещать вещи, то и будет по справедливости самое приятное и прекрасное жилище. А картины и разные украшения гораздо более отнимают удовольствий, чем доставляют.
– Для храмов и жертвенников, — говорил Сократ, — самое подходящее место то, которое видно отовсюду, но где мало ходят, — потому что приятно, увидав храм, помолиться, приятно подойти к нему, находясь в чистоте.