В другой раз Сократу предложили вопрос о храбрости, можно ли ей научить человека, или она — природный дар. Он дал такой ответ.
– Как одно тело от рождения имеет больше силы для перенесения трудов, чем другое тело, так, думаю, и одна душа от природы бывает крепче другой в перенесении опасностей: как я вижу, люди, получая воспитание при одних и тех же законах и обычаях, тем не менее отличаются друг от друга смелостью. Но я все-таки думаю, что при всяких природных свойствах в человеке можно развивать храбрость путем обучения и упражнения: так, например, скифы и фракийцы1, несомненно, не осмелились бы с большим щитом и длинным копьем сражаться со спартанцами, и, наоборот, спартанцы, очевидно, не решились бы вступить в бой с фракийцами, вооруженные маленьким щитом и дротиком, и со скифами, вооруженные луком. Подобно этому и во всем остальном, как я вижу, люди и по природе отличаются друг от друга, и в то же время благодаря упражнению достигают значительного успеха. А из этого следует, что все люди как с хорошими, так и с плохими природными способностями должны учиться и упражняться в той области, в которой хотят стать заметными.
Между мудростью и нравственностью Сократ не находил различия: он признавал человека вместе и умным и нравственным, если человек, понимая, в чем состоит прекрасное и хорошее, руководится этим в своих поступках и, наоборот, зная, в чем состоит нравственно безобразное, избегает его. В ответ на дальнейший вопрос, считает ли он умными и воздержными тех, кто знает, что должно делать, но поступает наоборот, он сказал:
– Столь же мало, как неумных и невоздержных: все люди, думаю я, делая выбор из представляющихся им возможностей, поступают так, как находят всего выгоднее для себя. Поэтому, кто поступает неправильно, тех я не считаю ни умными, ни нравственными.
Сократ утверждал также, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость. Справедливые поступки и вообще все поступки, основанные на добродетели, прекрасны и хороши. Поэтому люди, знающие, в чем состоят такие поступки, не захотят совершить никакой другой поступок вместо такого, а люди не знающие не могут их совершать и, даже если пытаются совершить, впадают в ошибку. А так как справедливые и вообще все прекрасные и хорошие поступки основаны на добродетели, то из этого следует, что и справедливость и всякая другая добродетель есть мудрость.
Сумасшествие, говорил Сократ, есть нечто противоположное добродетели; однако незнание он не считал сумасшествием; но не знать самого себя или воображать, будто знаешь то, чего не знаешь, это, он думал, очень близко к сумасшествию. Однако в просторечии, продолжал он, про людей, делающих ошибки в том, чего толпа не знает, не говорят, что они — сумасшедшие; только делающих ошибки в том, что знает толпа, называют сумасшедшими. Так, например, если кто считает себя таким великаном, что наклоняется при проходе через ворота в городской стене, или таким силачом, что пробует поднимать дома или браться за что-нибудь другое, очевидно невозможное, — про того говорят, что он сумасшедший. А кто делает мелкие ошибки, тех не считают сумасшедшими: как сильную страсть называют любовью, так и большую ненормальность ума называют сумасшествием.
Исследуя вопрос, что такое зависть, Сократ находил, что она есть некоторая печаль, но печаль не о несчастье друзей или о счастье врагов: завистники, говорил он, только те, кто горюет по поводу счастья друзей. Когда некоторые удивлялись, как можно, любя кого-нибудь, печалиться о его счастье, он напоминал, что у многих бывает к тем или другим лицам такое чувство, при котором они не могут равнодушно смотреть на их бедствия и помогают им в несчастье, но при счастье их они испытывают печаль. Впрочем, с человеком рассудительным этого не может случиться, а у дураков всегда есть это чувство.
Исследуя вопрос, что такое досуг, Сократ находил, что огромное большинство людей, правда, всегда что-то делает: и игроки в кости и шуты тоже что-то делают; но на самом деле, говорил он, все они ничего не делают, потому что имеют возможность пойти и заняться чем-нибудь лучшим. Но перейти от лучшего занятия к худшему ни у кого нет времени; а если бы кто и перешел, то поступил бы дурно, потому что свободного времени у него нет.
Цари и правители, говорил Сократ, — не те, которые носят скипетр или избраны кем попало или получили власть по жребию или насилием или обманом, но те, которые умеют управлять.
Когда собеседник Сократа соглашался, что дело правителя — приказывать, что делать, а подчиненного — повиноваться, Сократ указывал на то, что и на корабле управляет знающий, а хозяин корабля и все пассажиры повинуются знающему. Точно так же и владельцы земли в сельских работах, больные при болезни, учащиеся гимнастике в гимнастических упражнениях и вообще все, у кого есть дело, требующее забот, если считают себя его знающими, то сами о нем пекутся, а если нет, то не только слушаются знатоков, когда они имеются под рукой. Когда же знающих нет, их приглашают, чтобы под их руководством делать что нужно. В прядильном деле, указывал Сократ, даже женщины распоряжаются мужчинами, потому что женщины знают, как прясть, а мужчины не знают.
Если кто возражал на это, что у тирана есть возможность не слушать разумных советников, Сократ говорил:
– Да как же можно не слушать, когда грозит ущерб, если не послушаешь доброго советника? Ведь если не послушаешь доброго советника в каком-нибудь деле, то, несомненно, сделаешь ошибку, а за ошибку поплатишься.
Если кто указывал, что у тирана есть возможность даже казнить умного советника, Сократ говорил:
– А кто казнит своих лучших помощников, неужели, думаешь ты, остается безнаказанным или отделывается лишь каким-нибудь пустым ущербом? Как ты думаешь, кто так поступает, имеет больше шансов остаться невредимым, или при таком образе действий может даже очень скоро погибнуть?
Кто-то спросил Сократа, какой образ жизни он считает лучшим для человека. Он отвечал:
– Хорошую жизнь.
Тот спросил опять, не относит ли он к понятию «образ жизни» также и счастье. Сократ отвечал:
– Нет, на мой взгляд, случай и деятельность — понятия совершенно противоположные: если человек не ищет, а случайно находит что-нибудь нужное, это я считаю счастьем; а если он путем изучения и упражнения исполняет что-нибудь хорошо, это я признаю хорошей деятельностью, и кто ведет такой образ жизни, тот, мне кажется, хорошо живет.
— Самые лучшие и всего более угодные богам люди, — говорил он, — это те, кто хорошо исполняет свою работу: в области земледелия — земледельческую, в области государственной деятельности — государственную; а кто ничего хорошо не делает, тот никуда не годен и богам не угоден.