Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: I век.

Валерий Максим

ДОСТОПАМЯТНЫЕ ДЕЯНИЯ И ИЗРЕЧЕНИЯ

К оглавлению

ВАЛЕРИЙ МАКСИМ И ЕГО ИСТОРИЯ В ПОУЧИТЕЛЬНЫХ АНЕКДОТАХ

Валерий Максим, живший в первой половине I в. н. э., прославился как автор своеобразной моральной, или нравоучительной, истории. Собрав в девяти книгах девятьсот шестьдесят семь занимательных историй из «деяний» и «изречений» знаменитых людей прошлого, он стал немыслимо популярен в Риме. Его главный труд был издан около 30 г. н. э. Сохранились сокращенные версии — эпитомы. Одна из них принадлежит некоему Юлию Париду и относится к концу IV или началу V в. Другая эпитома под именем Януария Непотиана была написана в конце VI в.

О самом Валерии неизвестно почти ничего, кроме кратких сведений, черпаемых из его труда. Его имя фигурирует в рукописях и эпитомах. Патрицианский род Валериев известен с III в. до н. э. Максим, как следует из его сочинения, получил добротное риторическое образование и не был лишен литературного дара. Его покровителем был Секст Помпей, консул 14 г. н. э., который помогал также и поэту Овидию, о чем тот сообщает в своих «Письмах с Понта» (IV.1.4, 5, 15).

Главный труд Валерия Максима — «Достопамятные деяния и изречения» — состоит, как уже говорилось, из девяти книг, разбитых на главы, каждая из которых представляет собой своеобразную иллюстрацию к какой-либо теме, например, римской религии или моральным качествам человека. Обычно вслед за римскими примерами (exempla interna) Максим помещает так называемые «внешние» (externa) примеры, собственно, короткие рассказы из жизни чужеземных народов.

Наблюдения над «внутренними», римскими рассказами показывают, что труд Максима еще не был завершен в 30 г. н. э. или около того. Автобиографическая преамбула к примеру II.6.8 сообщает о посещении Максимом Греции вместе с Секстом Помпеем. {Сомнения некоторых историков по поводу идентификации первого лица с Максимом уже неуместны после убедительного исследования Дж. Бриско (Briscoe J. Notes on Valerius Maximus // Sileno, 1993. P. 395-408).} Если Помпей был в ранге наместника провинции, то такая поездка скорее всего имела место около 25 г. н. э. Сам Помпей умер между 29 и 31 гг. Далее, весьма пылкое порицание заговора против императора (IX.11, внешний пример 4) наводит на мысль об узурпаторе Сеяне, фаворите Тиберия, префекте преторианцев с 14 г. н. э., уничтожившем сына императора Друза в 23 г. Сеян был казнен в 31 г., значит, сочинение Валерия еще не было закончено.

Замысел своего собрания Валерий, обращаясь к императору Тиберию, вполне ясно объясняет в предисловии к первой книге: сохранить достойные памяти изречения и деяния великих людей, «чтобы у желающих почерпнуть что-то из этих примеров не было нужды в длительных изысканиях». Совершенно очевидно, что Валерий имел целью создать своеобразное пособие для ораторов, как начинающих, так и действующих. В предисловии он не говорит о назидательности своего сочинения. Но расположение материала и сами примеры свидетельствуют о сверхзадаче — стремлении к улучшению нравов. По сути Валерий раскрывает извечную тему борьбы добра и зла, точнее, на римской почве, доблести (virtus) и порока как такового (vitium).

Следуя за своими любимыми императорами, Августом (умер в 14 г. н. э.) и Тиберием (14-37 гг.), Валерий выставляет себя поборником традиционных ценностей римского народа, а следовательно, традиционной идеологии. Он, безусловно, приверженец сенаторского сословия и приводит значительное число примеров достойного поведения отцов-сенаторов. Это вполне согласуется с его республиканскими убеждениями, когда сенат был действительно высшим органом в государстве. При этом Валерий разумно не забывает о панегириках по адресу Юлия Цезаря, Августа и Тиберия, из которых первого можно с полным основанием считать провозвестником новой эпохи Империи.

Здесь нет особого противоречия. Принципат Августа (так лучше именовать эту эпоху) складывался на основе взаимодействия (а также и соперничества) двух ветвей власти — традиционной в лице сената и новоявленной в лице императора. При Тиберии произошел заметный крен в сторону усиления императорской ветви, но формально сенат как республиканский институт оставался при деле управления страной. Отсюда — некоторая путаница в тексте Валерия. Довольно часто, когда речь идет о событиях эпохи Республики, он употребляет понятие «римская империя», хотя встречается и традиционное «res publica». В любом случае для него на первом месте — римский народ, populus Romanus. В этом смысле примечателен фрагмент четвертой книги раздела «О благородстве» (вариант: «О щедрости», IV.8.4) с таким зачином: «Думаю, римский народ поспорит со мной: почему это я все говорю о частных лицах, но не о народе в целом». Валерий прежде всего — искренний патриот и защитник древних, а следовательно, традиционных нравственных устоев.

Что касается стилистики повествования Валерия, то здесь едва ли найдутся какие-то новшества. Он — добропорядочный наследник стиля Цицерона (106-43 до н. э.) и Тита Ливия (39 до н. э. -17 н. э.), то есть носитель «золотой латыни». Момент подражания совершенно очевиден, тем более что труды названных авторов являлись его первейшими источниками.

Валерий пытается внести в изложение нечто свое. Но, как правило, эта самостоятельность проявляется в риторических длиннотах, риторических же вопросах и неумеренных восклицаниях. Короткие рассказы, сообщаемые Максимом, вполне самодостаточны, но автор не упускает случая высказать свое мнение, иногда коротко, иногда в напыщенных выражениях. Обратимся к тексту (IV. 1.9): «Гай Клавдий Нерон тоже может рассматриваться как пример исключительной умеренности. Славу победы над Гасдрубалом он разделил с Ливием Салинатором. Тем не менее он предпочел следовать за триумфальной колесницей Салинатора верхом, но не стать триумфатором самому: хотя сенат и даровал ему такое право, все же победное сражение состоялось в провинции, которой управлял Салинатор. Это был триумф без колесницы, но еще более блистательный, потому что одному воздали за победу, другому за умеренность». Случай 207 г. до н. э. описан Титом Ливием (XXVIII.9.9-9.11). Курсив — сентенция Валерия. Или, например, рассказ об исключительной щедрости некоего Гиллия из Агригента (IV.8, внешний пример 2), встречающийся и у других авторов, заключается выводом: «Эта щедрость оказалась более надежным стражем, чем плотно запертые сундуки». Явление того же рода — великолепный панегирик по адресу Секста Помпея (IV.7, внешний пример 2), которого автор недвусмысленно помещает в одном ряду с Александром Македонским. И так почти всегда. «История в анекдотах», пожалуй, лучшее определение жанра, в котором работал Максим. Надо только иметь в виду одно из первичных значений греческого слова «анекдот» — короткий, письменно не зафиксированный рассказ.

Естественно, Максиму требовалась некая систематизация. Рассказы его распределялись по темам. Так, например, в первой книге обозначены следующие блоки: «О религии», «О пренебрежении религией», «О предзнаменованиях», «О знамениях» (De prodigiis), «О снах», «О чудесах». Во второй книге мы находим разделы «О древних установлениях», «О военном деле» и пр.; в третьей собраны заметки о нравах и людях...

Надо заметить, что ни одна из девяти книг не отличается своеобразием моральной тематики. Трудно составить представление о логическом замысле автора. Скорее всего, такового и не было. Для римлянина пестрота изложения материала являлась основанием занимательности.

Очевидно, что «Достопамятные деяния и изречения» собирались и создавались постепенно. Максим – не историк, однако добротное образование позволяло ему хорошо ориентироваться в исторических источниках. Среди последних, кроме трудов уже упомянутых Тита Ливия и Цицерона, несомненно, были тексты знаменитого энциклопедиста Марка Теренция Варрона (116-27 до н. э.), историка Гая Саллюстия Криспа (86-35 до н. э.) и Помпея Трога (I в. до н. э. — I в. н. э.), автора всемирной истории (несохранившейся) в сорока четырех книгах. Валерий знал греческий, что показывают многочисленные вкрапления греческих понятий и стихов. Следовательно, он должен был знать всеобщую историю Полибия (ок. 201-120 до н. э.) и конечно же Диодора Сицилийского (ок. 90-21 до н. э.), также писавшего по-гречески, просто, судя по частотности заимствований, наш автор предпочитал относительно недавних предшественников.

Вообще греческая тема занимает не много места в труде Валерия, не говоря о том, что он скептически настроен по отношению к грекам в целом. Конечно, он чтит выдающихся личностей, таких как Сократ, Платон, Аристотель, Александр Македонский, и охотно приводит примеры их моральных качеств. Но похоже, что греческая мифология для него вовсе неприемлема, в отличие от римской. В данном случае наиболее показателен фрагмент из четвертой книги в разделе «О дружбе» (IV.7.4), где мифологический рассказ о Тесее назван сказкой, «которую рассказывают лжецы, а слушают глупцы», да еще чудовищной ложью, сочиненной «склонным к обману народом».

В собрании Валерия часто встречаются примеры, не отмеченные у других авторов. Частично это можно объяснить утратой соответствующих текстов. Но иногда мы явно сталкиваемся с рассказами самого Валерия как очевидца. И здесь на первый план выдвигаются его собственный стиль, его выводы.

Пожалуй, лучший его рассказ посвящен до сих пор актуальной проблеме — эвтаназии. Обычай добровольного расставания с жизнью он прослеживает у жителей Массилии, которую, без сомнения, посещал. Далее следует сам рассказ (II.6.8): «Я думаю, что этот обычай массилийцев заимствован не из Галлии, но из Греции, потому что наблюдал его на острове Кеос, где посетил город Юлид на пути в Азию вместе с Секстом Помпеем. Случилось так, что одна высокородная женщина очень преклонных лет, после того как объяснила согражданам, почему она хотела бы покончить с жизнью, решила прибегнуть к яду, причем сочла, что ее смерть станет более достославной в присутствии Помпея. Будучи носителем всех доблестей, этот достойный муж, преисполненный человечности, не мог оставить без внимания ее просьбу. Он посетил ее и обратился к ней с самой цветистой речью. Он долго и тщетно старался отвратить женщину от ее намерения, но в конце концов отчаялся. Она же, преодолевшая девятый десяток в здравом теле и разуме, улеглась на огромных размеров кровать более изящно, чем обычно, и, опершись на локоть, сказала: "Секст Помпей, пусть боги, от которых я ухожу, нежели те, к которым я направляюсь, вознаградят тебя за то, что ты не счел ниже своего достоинства побуждать меня к жизни и не отказался быть свидетелем моей смерти. Я-то сама всегда видела улыбающийся лик судьбы. И чтобы не увидеть ее нахмурившейся, я собрала остаток духа для счастливого завершения жизни, оставляя пережить меня двух дочерей и стайку внуков". И потом... женщина распределила свое имущество и, поручив старшей дочери исполнить обряды в честь домашних богов, недрогнувшей рукой приняла чашу, в которой был растворен яд. После возлияния Меркурию она призвала его руководить ею в ее спокойном путешествии к лучшему месту в подземном мире, а потом с чувством выпила роковой напиток. Затем женщина начала говорить, какие части тела постепенно цепенеют одна за другой, как это оцепенение охватывает ее внутренности и доходит уже до сердца, и все же она попросила, чтобы ее дочери исполнили последнюю обязанность и закрыли ей глаза. А нас, римлян, пораженных таким неожиданным зрелищем и преисполненных слезами, она отпустила». Эта новелла Максима производит сильное впечатление и лишний раз подчеркивает, что ему свойственна была острота восприятия жизни, а не только книжность и «кабинетная» ученость.

Тем не менее Валерий — прежде всего историк-моралист, или скорее даже энциклопедист-моралист, продолжающий знаменитую традицию римского энциклопедизма, украшенную именами Катона Старшего, Марка Теренция Варрона, Авла Корнелия Цельса. Сам же Валерий в свою очередь сделался источником для Плиния Старшего, Плутарха, Авла Геллия. Наш автор не всегда щепетилен по отношению к своим предшественникам. Мы находим у него немало разночтений, особенно в случаях, когда речь идет о конкретных цифрах, будь то численность войска, суммы денег и прочее. Можно списать это на забывчивость Максима, а можно понимать и так, что для него важнее всего были выводы из того или иного примера, нежели точность рассказа.

Обычно каждый раздел у Валерия заканчивается так называемыми внешними примерами, взятыми не только из знакомого римлянам греческого мира, но и из жизни других народов: галлов, скифов, персов. Самые авторитетные писатели для Валерия в этих подразделах — Геродот, Платон, Ксе-нофонт, Фукидид. В Античности не принято было делать какие-либо ссылки на труды предшественников, но начитанные римляне, разумеется, без труда узнавали происхождение того или иного пассажа.

В любом случае отметим, что Валерий нигде не позволяет себе увлечься какими-то фантастическими деталями. Даже в разделах первой книги, посвященных религии, суевериям и предсказаниям, его сообщения констатируют факты: тогда-то появилось (например, на небе) такое-то знамение. Подобные рассказы у суеверных римлян встречались в огромном количестве, даже у строгого Тита Ливия. Верили ли они сами во все эти явления, вопрос отдельный. Но и историки, и энциклопедисты считали необходимым включать такие сюжеты в свои повествования. Г.-Ф. Мюллер в известной монографии вполне убедительно показал, что римляне в эпоху раннего принципата действительно искренне верили в божественность императорской власти и даже Тиберия рассматривали как живого бога. {Mueller H.-F. Roman Religion in Valerius Maximus. London; New York, 2002.} Тем более не вызывает сомнений факт всеобщей веры в богов вообще. А то, что Валерий использовал религиозные мотивы с назидательной целью, вполне соответствует его общей установке. И часто устойчивые моральные качества у Валерия становятся божествами: таковы Судьба, Ненависть, Вера и другие. О знакомстве же Максима с научными достижениями свидетельствует, например, фрагмент, посвященный Сульпицию Галлу (VIII. 11.1), чье «страстное рвение... в поглощении любых литературных трудов имело великую пользу для общего блага». В войне с персами, когда он был легатом у Луция Павла, «в ясную ночь луна неожиданно затмилась. Наша армия была напугана этим как дурным предзнаменованием... Но, со знанием дела выступив с речью об устройстве неба и природе звезд, Галл вернул воинам боевой дух. Таким образом свободные искусства Галла помогли Павлу одержать... знаменитую победу». Астрономические расчеты позволили точно датировать это лунное затмение -21 июня 167 г. до н. э.

Гораздо больше примеров имеют отношение к реальной истории, точнее, к римским магистратурам, военному делу, браку и семье и т. д. Без этих рассказов ныне невозможно серьезное изучение ни римской государственности, ни права, ни того, что принято называть «древностями». Например, два пассажа Максима содержат однотипную информацию: о возбуждении народным трибуном Гнеем Бебием дела против цензоров 204 г. до н. э. (VII.2.6. Ср.: Ливии, XXIX.37.17) и о деле против других цензоров, возбужденном по инициативе народного трибуна Публия Попилия в 169 г. (VI.5.3). Ливии (XLIII.16.5) называет его Публием Рутилием, но в любом случае тщательный анализ обоих фрагментов, их сопоставление с параллельными местами позволяют лишний раз убедиться, что в черте города лишь трибуны имели право заставить цензоров отвечать перед общиной по самым пустячным делам и даже обвинить их в государственной измене. Причем начиная с середины III в. до н. э. и вплоть до времени Мария (156-86 до н. э.) трибуны обладали наивысшей политической властью, и противостоять им мог только сенат, что, кстати, и произошло в первом случае.

Как уже отмечалось, Валерия не забыли в Античности. Плиний Старший в своей «Естественной истории» называет его труд в числе использованных, Плутарх дважды упоминает о нем как об историке, например, в биографии Брута (53): деталь, учитывая, что Плутарх не знал латыни, а если и выучил этот язык, то лишь к концу жизни. Многочисленные анонимные цитаты из Валерия в конечном итоге привели с созданию двух сокращений — эпитом. В Средние века были известны тридцать рукописей Валерия, созданных, очевидно, в XII в. или даже ранее. В эпоху Возрождения добавились, начиная с 1470 г., еще и печатные издания. Читатели той поры, как показал Дж. Бриско, особенно ценили Максима за исключительно обильную и ценную информацию, представленную в предельно кратких формах. { Briscoe J. Op. cit. P. 395.}

Однако с расцветом классической филологии интерес к Максиму постепенно утрачивался. Новое время предпочло ясные и четкие литературные жанры, научную работу с законченными произведениями. Россыпь Валериевых примеров едва ли удовлетворяла этим требованиям. Зато анекдоты Максима оказались более чем востребованы составителями разнообразных учебных пособий по латинскому языку, а также хрестоматий, причем не только по литературе, но также и по истории античного мира.

Две вышеупомянутые эпитомы были включены Дж. Бриско в первое научное издание Максима, подготовленное для серии «Bibliotheca Teubneriana». {Valeri Maximi: Facta et Dicta Memorabilia / Ed. J. Briscoe. Leipzig; Stuttgart, 1998. V. 1-2.} До него наиболее значимые издания были подготовлены К. Кемпфом (K. Kempf, 1854; 1888) и К. Халмом (К. Halm, 1865). Для настоящего перевода использовано издание Д. Р. Шеклтона Бейли, подготовленное в рамках серии «Loeb Classical Library» с весьма важными дополнениями и исправлениями. {Valerius Maximus: Memorable Doings and Sayings / Ed. by D. R. Shackleton Bailey. Cambridge, Mass. and London, 2000. V. 1-2. С латинским текстом и английским переводом.} В предисловии к этому изданию Шеклтон Бейли отметил, что кроме перевода первой книги, выполненного Д. Уордлом (D. Wardle, 1998), никакого другого английского перевода нет. Исключение составляет перевод Сэмюэла Спида, опубликованный в 1678 г. и, разумеется, вполне устаревший. { Introduction // Ibid. Р 6.}

Полные переводы Максима действительно на удивление немногочисленны. Причина, видимо, все та же: отсутствие стройной и единой композиции в труде Максима привело к распределению отдельных историй по отдельным же темам. Тем не менее известны относительно недавние полные немецкий и французский переводы. {Valerius Maximus. Facta et dicta memorabilia. Denkwiierdige Taten und Worte / U. Blank-Sangmeister. Stuttgart, 1991; Valere Maxime. Faits et dits memorables / R. Combes. V. 1-2. Paris, 1995-1997.} Единственный русский перевод - «Валерия Максима изречений и дел достопамятных книг девять» (СПб., 1772) — безнадежно устарел.

В настоящем издании для перевода использован классический текст Валерия Максима. Добавления из эпитом исключены, поскольку они, во-первых, не имеют отношения к самому Максиму, во-вторых, не существенны в силу своей вторичности, а в-третьих, требуют дальнейшей текстологической проработки.

В издание не вошли также некоторые сомнительные с точки зрения авторства примеры. Популярным авторам всегда подражали: и в Античности, и в Средние века, и даже в Новое время. Установление подлинности потребует дополнительных изысканий, после которых более чем возможно появление «Полного Валерия Максима» с подробнейшими комментариями.

Поскольку фундаментальных русских исследований о Валерии Максиме до сих пор нет, {Исключение — отдельные работы, как например, статья Д. П. Шестакова «К Валерию Максиму (2, 10)» // Филологическое обозрение. Т. 21. 1902. С. 64. } стоит надеяться, что данный перевод окажется небесполезным как для антиковедов, так и для гуманитариев широкого профиля, увлекающихся изучением культурного круга Древнего Рима. Кроме того, это просто сборник занимательных рассказов, которые наверняка будут интересны самому широкому кругу читателей.

С. Ю. Трохачев