Мф 13, 10 И, приступив, ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь им?

Мк. 4, 10 Когда же остался без народа, окружающие Его, вместе с двенадцатью, спросили Его о притче.

Лк. 8, 9 Ученики же Его спросили у Него: что бы значила притча сия?

№63 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.

Ещё один нечастый случай, когда Марк пространнее других евангелистов - и эта пространность прелюбопытна. Марк говорит, что Иисус остался "моно" - один , и тут же уточняет, что вокруг Иисуса были "двенадцать" и еще были окружающие - "пери авто", "вокруг него", чему достаточно точный аналог русское "кружковцы". И если слово "двенадцать" в современном русском языке аукнулось в слове "додекафония" ("додека" - "двенадцать"), то "пери" - как в "перипатетиках", так и в, извините, перистальтике кишечника. Синодальный перевод крайне неудачно (но крайне характерно) вместо "остался один" даёт "остался без народа". Клерикализм ню: мол, есть "народ", а есть избранники. Народ - певчие - попы. Иисус выходит эдакий архиерей, который после службы общается с профессионалами религии.

Разумеется, всё было не так. Именно профессионалов среди кружковцев Иисуса не наблюдается. То ли Он их отсеял, то ли они Его отсеяли (Голгофа свидетельствует в пользу последнего предположения). Элементарный образ сеятеля оказывается для этих дилетантов ужасно сложным. Они просят объяснений - да уж не признак ли это умственной неполноценности? Басню про муравья и стрекозу им тоже понадобилось бы объяснять? И слово "просить" в греческом оригинале означает скорее "требовать", "настоятельно выспрашивать". Матфей ещё деликатен - ученики якобы заботятся о другим, почему-де Иисус посторонним загадывает загадки. Но двое других евангелистов беспощадны: ученики просят объяснений себе. Впрочем, и у Матфея Иисус, отвесив апостолам комплимент, в довесок даёт объяснение.

Спаситель, очевидно, выбрал часть слушателей в качестве ядра новой Синагоге (Церкви). Но так же очевидно, что эта часть слушателей ничуть не более других была подготовлена к своему служению. Они были выбраны не потому, что их души оказались более мягкой почвой для слова. Пётр - камень, это понятно, кто Иуда - тоже ясно. Просьба не пытаться поставить диагноз Якову Громыхаловичу, остальных можно не жалеть.

Притча - о самом сложном, о свободе воли. Но главное не сама притча, а то, как она была рассказана. Это не тест, который должен выявить самых понятливых. Или, точнее, это тест, который показывает: все непонятливые. И если апостолы до этого ещё что-то особое о себе воображали, то после этого им оставалось только смириться. Конечно, они не смирились! Но какое-то зерно сомнения в них было посеяно, - то зерно сомнения в себе, без которого не вырастет дерево веры.

*

Парадокс притчи в том, что текст, по видимости объясняющий, по сути затемняет. Похоже на психологический тест, когда в бесформенных пятнах каждый может - и должен - увидеть нечто свое. Притча не текст, а тест, выявляющий степень сочувствия говорящему. Есть сочувствие - ларчик просто раскрывается, нет сочувствия - хоть ты тресни, не поймешь ничего. Кошмар христианской истории в том, что даже боязно признаться: Евангелие большинству людей ничего не говорит, кажется книгой холодной, пустой, может быть даже пошлой. И мне так виделось. А потом что-то переключается, и свет горит.

Важно не понимать притчи, важно не лгать себе, не выдавать память о том, как ты понял, за понимание. Сколько христиан не веруют, а лишь помнят, как когда-то верили. И лишь немногие находят в себе силы каждый день от этой памяти отказываться и приступать к Богу с назойливой просьбой помочь неверию. Если человек в благодати, молитва эта будет удовлетворена немедленно, еще до того, как ее произнесут. Если человек вне благодати... ну что ж делать, надо возвращаться, и можно.