АРХИВЫ КРЕМЛЯ

ПОЛИТБЮРО И ЦЕРКОВЬ
1922-1925 гг.

К оглавлению

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Дело №23. «Об изъятии церковных ценностей и колоколов».
Список документов:

КОММЕНТАРИИ

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

Настоящее издание впервые вводит в научный оборот четыре тематических дела фонда Политбюро (ф. 3) АПРФ, посвященных выработке и осуществлению в январе 1922 — апреле 1925 гг. генеральной линии партии и правительства по отношению к религии и церковным организациям, в первую очередь — к Русской Православной Церкви (РПЦ). Эти документы составляют первую книгу нашего издания. Вторая книга представляет собой приложение, в котором публикуются документы других дел центральных фондов и архивов, помогающие лучше понять материалы этих четырех тематических дел, представить функционирование механизма власти.

Тематические дела фонда Политбюро (ПБ) примыкают к протоколам заседаний ПБ и содержат инициативные и подготовительные материалы к рассмотрению вопросов на таких заседаниях, выписки из постановлений ПБ по этим вопросам, а иногда и дальнейшую служебную переписку по реализации постановлений. В отличие от протоколов ПБ, тематические дела подбираются не по всей повестке дня заседания, а по одной из рассматриваемых на заседаниях проблем и дают хронологическую последовательность обсуждения ее на ряде заседаний ПБ. Подробнее о тематических делах этого фонда, о делах с оригинальными (черновыми) протоколами ПБ и соотношении документов тех и других см.: Покровский Н. Н. Источниковедение советского периода. Документы Политбюро первой половины 1920-х гг.//Археографический ежегодник за 1994 г. М., 1996. С. 18-46.

Издаются дела фонда 3, описи 60, посвященные следующим вопросам: д. 23 — кампании 1922 г. по изъятию церковных ценностей; д. 24 — судебным процессам над духовенством и верующими в связи с этой кампанией; д. 25 — следствию над патриархом Тихоном и подготовке несостоявшегося суда над ним; д. 12 — антирелигиозной работе в целом, особенно — в связи с деятельностью созданной в октябре 1922 г. Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б). Этим исчерпывается комплекс тематических дел фонда, посвященных организации в 1922-1925 гг. высшим руководством партии и государства беспощадной борьбы с верой и церковью в огромной крестьянской стране с тысячелетними православными традициями. Несколько документов по настоящей теме, оказавшихся по разным причинам в других делах того же фонда, публикуются в приложении.

Хронологические рамки публикации охватывают четко очерченный период истории Русской Православной Церкви от начала подготовки и проведения плана раскола и уничтожения Церкви в ходе кампании по изъятию церковных ценностей до кончины первого после восстановления патриаршества предстоятеля РПЦ.

В этих хронологических рамках публикуются все без исключения документы четырех названных дел (за пределами публикации оказываются, таким образом, несколько более ранних документов из д. 12 и более поздних — из д. 23). Сопроводительные письма к документам приводятся в помещенных в конце каждого дела примечаниях в сокращенном виде, но с полным сохранением всех реалий, описанием помет, резолюций, печатей, бланков и т. д. Все прочие документы издаются без каких-либо пропусков и сокращений. Во второй книге публикуются документы, выборочно извлеченные из ряда дел нескольких фондов следующих центральных архивов: АПРФ, ГАРФ, РЦХИДНИ, ЦА ФСБ. Правила издания этих документов те же, что и в первой книге.

Охватываемые изданием годы были временем языковой реформы, а также начала складывания советского бюрократического новояза. Для этих лет характерна изрядная языковая пестрота. К тому же степень грамотности функционеров и делопроизводителей различных ведомств была крайне неодинаковой, и сохранение без изменений языковых характеристик создаваемых ими документов представляется важным для исследователя. Издатели отказались поэтому от ставшего уже традиционным приема неоговоренных исправлений орфографии и синтаксиса документов XX в. Все языковые погрешности и ошибки документов передаются нами дословно, без исправлений, оговорки под строкой даются лишь в исключительных случаях. Без оговорок исправляются в машинописном тексте только явные, совершенно бесспорные опечатки машинисток — изменение порядка соседних букв, отсутствие в конце строки знака, которому “не хватило места”. При других неоговоренных исправлениях от читателя оказалось бы скрытым, например, столь важное для характеристики лиц, учреждений эпохи сочетание революционного пафоса и безграмотности в ряде юридических документов. В квадратных скобках приводится текст, дописанный публикаторами, — пропущенные в документе слова, буквы, знаки препинания, раскрываются сокращения, не указанные в списке сокращений. Многоточия в квадратных скобках означают пропуски в тексте: в издаваемых документах — в результате механической утраты, а в предисловии, примечаниях и комментариях — при неполном цитировании текста источников составителями. Предположительные чтения утраченных или неразборчивых мест приводятся в угловых скобках. В тексте передаются только авторские подчеркивания. Знак сноски “звездочка” отсылает к примечаниям в конце каждого из четырех дел, цифра, набранная полужирным шрифтом,— к комментариям в конце книги. Биографические справки и именной указатель помещены в конце второй книги.

Сформулированное издателями научное заглавие документа может полностью совпадать с самоназванием, тогда оно заключается в кавычки и не повторяется в начале текста документа; в остальных случаях самоназвание приводится полностью после научного заглавия. Должности членов ПБ в научных заглавиях не указываются. Справа под научным названием приводится дата документа; если ее нет в тексте, она заключается в квадратные скобки, а основания датировки излагаются в легенде. Грифы секретности помещаются под датой.

Определения “подлинник — копия” в легенде имеют некоторые особенности и иногда не совпадают с формулировкой самого документа (приводимой в тексте публикации). Так, все соответственно оформленные экземпляры одного письма (телеграммы) в несколько адресов считаются подлинными, даже если отправитель употребил формулу “копия — таким-то”. Отмечены случаи, когда формула “п. п.” (подлинный подписал) перед подписью употреблялась не только в копии, но и перед подписью — автографом автора в подлиннике. В связи с неразработанностью проблемы “подлинник — копия” в документалистике XX в. в спорных и неясных случаях вместо этих терминов в легенде употребляется слово “экземпляр”. При отсутствии почерковедческих справочников и соответствующих исследований публикаторы предпочли сейчас подходить с осторожностью к определению автографичности — выявлены единичные случаи, когда подписи членов Политбюро под подлинными документами исполнялись их техническими секретарями, делопроизводителями, подчас — с умелым подражанием автографу; оказалось также, что иногда одни члены Политбюро исполняли подписи за других.

Делопроизводственные пометы воспроизводятся (или описываются) во всех случаях, включая даты таких помет и записей, но исключая входящие номера и отсылки к первоначальным (позднее переформированным) делам фонда ПБ. Отмечаются краткие рукописные пометы или штампы, фиксирующие принадлежность документов дел фондов ПБ к делопроизводству того или иного заседания ПБ, с указанием даты, номеров протокола и пункта повестки дня. Исследователь должен, однако помнить, что подобные пометы иногда содержат неправильные отсылки или искусственное привязывание документа к заседанию. Есть протоколы и несуществующих заседаний — когда в самом конце деятельности ЦК РКП(б) определенного созыва срочно оформлялись в протоколы заседаний постановления, проведенные опросом (например, протокол № 117 за 1922 г.); списка присутствовавших в таких протоколах, понятно, нет, хотя дата заседания (весьма условная) указана. Постановления ПБ, принятые с формулировкой “без занесения в протокол”, действительно в протоколах отсутствуют, но зачастую находятся в тематических делах.

Публикаторами документов настоящего тома являются Н.Н. Покровский и С.Г. Петров, несущие всю научную ответственность за это издание.

Выработка концепции издания осуществлялась ими при участии В.Ю. Афиани, В.П. Козлова, Н.А. Кривовой, Н.Г. Охотина, Т.Ф. Павловой, Р.Г. Пихои. Правила издания разработаны Н.Н. Покровским, В.Ю. Афиани и С.Г. Петровым.

Выявление документов в архивах производилось публикаторами совместно с работниками архивов: С.А. Мельчиным (АПРФ), Л. А. Роговой, Л.П. Кошелевой (РЦХИДНИ), В.П. Козловым (ГАРФ), а также с сотрудником ИИ СО РАН С.А. Красильниковым (ГАРФ) и сотрудником НИЦ “Мемориал” Н.Г. Охотиным (ГАРФ, ЦА ФСБ). Эту работу в Москве координировала Н.А. Кривова.

Текст документов подготовлен к печати Н.Н. Покровским и С.Г. Петровым; комментарии и биографические справки — ими же с использованием материалов Н.А. Кривовой (часть сведений об опубликованных нормативных актах), В.В. Марковчина (данные о чекистах), Л.А. Роговой и Л.П. Кошелевой (выборочные данные о некоторых партработниках).

Важную помощь при подготовке издания оказали директора архивов А.В. Коротков (АПРФ), С.В. Мироненко (ГАРФ), К.М. Андерсон (РЦХИДНИ), В. П. Гусаченко (ЦА ФСБ) и сотрудники этих архивов. Весьма ценной оказалась помощь Росархива и научно-информационного и просветительского центра “Мемориал”. Следует отметить также помощь ректора Православного Свято-Тихоновского Богословского Института протоиерея В.Н. Воробьева и сотрудников института Н. Е. Емельянова и Л.С. Аристовой. Финансовое участие в подготовке оригинал-макета принял “STICHTING НЕТ PAROOL”. Всем этим лицам и организациям публикаторы выражают свою глубокую признательность.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В 1922 г. партийная линия по отношению к религии и церкви была выработана на базе кампании по изъятию церковных ценностей. Эта экспроприация проводилась под лозунгом сбора средств в помощь жертвам страшного голода, обрушившегося на страну во второй половине 1921 г. Даже по официальным данным советской историографии, голодом было охвачено более 22 млн. чел., к маю 1922 г. в неурожайных районах Поволжья, Урала, Казахстана, Украины от голода умерло более 1 млн. чел. ^{[ 1 ]} Наряду с такой традиционной причиной голода, как засуха, сказалась разруха, связанная с опустошительной гражданской войной, с гибельными экономическими экспериментами “военного коммунизма”, с кровавым подавлением крестьянских волнений и восстаний против этих экспериментов в самых хлебных районах страны.

Уже первые известия о начавшемся бедствии, с которым явно не могли справиться государственные органы страны, вызвали значительное общественное движение помощи голодающим. В него включились многие светские и церковные организации в стране и за рубежом во главе с виднейшими деятелями разных государств. Самую значительную помощь голодающим Поволжья сумела организовать Американская администрация помощи (АРА), правительственное соглашение с которой было подписано 20 августа 1921 г. Немалых успехов в деле организации этой помощи смог добиться знаменитый полярный исследователь Фритьоф Нансен, что позднее сделало особенно весомым направленный им Л. Д. Троцкому протест против религиозных преследований в России (№ 25-25). В самой стране во Всероссийский общественный комитет помощи голодающим сначала было разрешено войти и деятелям, оппозиционным большевизму.

Одной из первых откликнулась на беду Русская Православная Церковь. Патриарх Тихон еще 22 августа 1921 г. издал воззвание “О помощи голодающим”, где призывал всех верующих и духовенство полусотни тысяч православных приходов страны, как и зарубежных деятелей, к добровольным благотворительным пожертвованиям в помощь голодающим ^{[ 2 ]}.

В июле — августе 1921 г. и позднее патриарх неоднократно обращался с церковных амвонов с такими же призывами. Он предлагал руководителям ВЦИК и Помгола признать создаваемый им Церковный комитет помощи голодающим и разрешить ему вести соответствующую благотворительную работу. Хотя номинальный глава законодательной власти государства М. И. Калинин соглашался принять это предложение, реальные руководители страны из центральных партийных органов не склонны были делать эту “уступку”. Решение срочной проблемы затягивалось на месяцы, желание помочь беде квалифицировалось подчас как уловка классового врага. Вместо Всероссийского комитета помощи голодающим с широким представительством общественности в конце концов была создана при ВЦИК Центральная комиссия помощи голодающим (Помгол) — как один из органов партийно-советского аппарата, а многие деятели Всероссийского комитета были репрессированы. Руководимый М. И. Калининым Помгол отныне жестко контролировался ВЧК-ГПУ и Политбюро. Власти все с большей подозрительностью относились и к международным организациям помощи, изрядно затрудняя, а то и пресекая их деятельность как “антисоветскую”.

Под воздействием все усиливающихся бедствий голода вновь и вновь оживлялась борьба мнений внутри партийного руководства о допустимости использования в этих экстремальных условиях помощи общественных религиозных организаций. Лишь 8 декабря 1921 г. ВЦИК разрешает, наконец, религиозным организациям собирать средства в помощь голодающим под руководством Помгола. Церковь готова немедленно начать эту наинужнейшую работу, но оказалось, что следует ожидать появления инструкций и положений о порядке осуществления этого разрешения. Соответствующее положение готовится нарочито неспешно, оно будет утверждено лишь 1 февраля 1922 г. (№ П-4). Причинами этой неспешности является все та же боязнь дать хоть какое-то легальное поле действия небольшевистским общественным силам, а также продолжающиеся споры вождей о наилучших методах искоренения религиозности и церковности в огромной крестьянской стране. Речь шла о выборе между однопланово-репрессивным подавлением чекистско-военными методами и допущением определенных компромиссов с теми из лояльных власти церковных иерархов, коих можно будет использовать с целью организации раскола церкви и ее конечного уничтожения.

В самом начале декабря 1921 г. Дзержинский, опираясь на разработки видных чекистов Лациса и Самсонова, дает отпор адресованным Ленину и ВЧК предложениям Луначарского использовать некоторых иерархов, чтобы “в безопасной для нас форме примирить с нами крестьянство идеологически”. Луначарский, осуждая образ действия известного искоренителя религии, сотрудника ВЧК и Наркомюста А. И. Шпицберга (который “по обыкновению идет слишком на пролом”), предлагал тонкие способы с привлечением архиепископа Владимира Путяты и содержавшегося в Бутырках митрополита Сергия Страгородского. Лацис, заклеймив это предложение наркома просвещения как “очередные увлечения “Богоискателей”” (знал чекист, как использовать старые партийные распри), счел необходимым специально подчеркнуть: “СЕРГИЙ уж совсем для этой цели не гож” — т. е. для раскола церкви ^{[ 3 ]}. Дзержинский, поддержав своих сотрудников с традиционной для него непримиримостью, решительно подвел принципиальную теоретическую базу под этот спор, потребовав, чтобы с церковью работало только ВЧК своими методами:

“Мое мнение: церковь разваливается, поэтому нам надо помочь, но никоим образом не возраждать ее в обновленной форме. Поэтому церковную политику развала должен вести В. Ч. К., а не кто-либо другой. Оффициальные или полуоффициальные сношения с попами — недопустимы. Наша ставка на коммунизм, а не религию. Лавировать может только В. Ч. К. для единственной цели — разложения попов. Связь какая бы то ни было с попами других органов — бросит на партию тень — это опаснейшая вещь. Хватит нам одних спецов” ^{[ 4 ]}

В коротком этом тексте примечательно многое. Здесь и категорическая невозможность поступиться важнейшим партийным принципом о непримиримости, враждебности коммунизма и любой формы религии (сегодняшних шествий своих наследников-партийцев с иконами и свечами железный Феликс в самом страшном сне представить не мог). Здесь и четкая формулировка цели любых контактов “с попами” — развал и разложение церкви. Так в канун полных драматическими поворотами событий 1922-1924 гг. первый чекист страны четко формулирует генеральную цель политики партии в отношении церкви, остающуюся неизменной при всех спорах и колебаниях, связанных с выработкой конкретных методов. Очень показательно, наконец, что Дзержинский без тени сомнения распространяет партийную позицию и на советские органы власти как вещь само собой разумеющуюся, отвергая возможное прикрытие советскими структурами действительной партийной линии. Эта позиция Дзержинского вскоре будет поправлена Троцким.

Но пока идут эти примечательные споры, церковь, получив разрешение на участие в помощи голодающим под руководством советского органа (Помгола), усиливает необходимую легальную практическую работу. 14 февраля 1922 г. публикуется новое воззвание патриарха Тихона. Оно составлено 6 февраля, как только патриарх получил утвержденное Помголом “Положение о возможном участии духовенства и церковных общин в деле оказания помощи голодающим”. Но еще несколько дорогих дней было потеряно, пока ЦК Помгола рассматривал непростую проблему — может ли советская власть ради помощи голодающим допустить легальное появление в печати документа, написанного главой церкви. ВЦИК, куда патриарх обратился за соответствующим разрешением, не осмелился самостоятельно принять таковое. Текст заявления патриарха Тихона с сопроводительными документами был отправлен (в подлиннике) из ВЦИК в Политбюро. Последнее на своем заседании 9 февраля рассмотрело этот текст, одобрило его и разрешило публикацию (№ П-8). Лишь после этого 11 февраля соответствующее решение было проведено и через ЦК Помгола. После этой двойной проверки воззвание публикуется в 10-й типографии МСНХ в виде листовки. На сохранившемся экземпляре этой листовки типографски воспроизведены как решение ЦК Помгола, так и делопроизводственная помета о том, что вопрос этот был решен на самом высоком уровне, в Политбюро. (Подобные обстоятельства партия предпочитала скрывать. Напомним также, что вскоре, в марте — мае 1922 г., в судебно-следственных материалах по делам духовенства и верующих текст этого воззвания станет рассматриваться как инкриминирующий материал из-за расхождения позиции патриарха и авторов декрета от 23 февраля 1922 г.)

Патриарх писал в своем воззвании от 6 февраля:

“Мы вторично обращаемся ко всем, кому близки и дороги заветы Христа, с горячею мольбою об облегчении ужасного состояния голодающих. Вы, православные христиане, откликнулись своими пожертвованиями на голодающих на первый наш призыв. Бедствие голода разрослось до крайней степени. Протяните же руки свои на помощь голодающим братьям и сестрам и не жалейте для них ничего, деля с ними и кусок хлеба и одежду по заветам Христа” (№ П—5).

Глава церкви не только призывал прихожан к благотворительным пожертвованиям, но и разрешал духовенству и приходским советам передачу в пользу голодающих церковной утвари и имущества, “не имеющих богослужебного употребления (подвески, в виде колец, цепей, браслет, ожерелье и другие предметы, жертвуемые для украшения святых икон, золотой и серебряный лом)”. Хотя по советскому закону все это с января 1918 г. церкви уже и не принадлежало, на деле слово патриарха имело тут решающее значение.

Казалось, долгожданная основа совместной борьбы властей и церкви со страшным бедствием наконец создана. Однако пройдет совсем немного дней — и власти поспешат разрушить эту основу. Этот новый (относительно только новый, конечно) поворот в партийной политике будет оформлен документом за подписью того человека, который в тогдашнем руководстве менее всего его желал. Но председатель ВЦИК, кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) М. И. Калинин послушно подчинился партийной дисциплине, крайне затруднив тем самым положение тех, кто сегодня хотел бы преувеличить реальное значение индивидуальных мнений в монолите партийного единства.

Речь идет, понятно, о чреватом столькими расстрельными приговорами декрете ВЦИК от 23 февраля 1922 г. — главном партийном инструменте широкой кампании тех лет по разгрому религии вообще, Русской Православной Церкви в особенности ^{[ 5 ]}. (Мы указали традиционную датировку этого документа по дате, указанной при его публикации в “Известиях”; иногда в делах того времени встречается и его наименование по дате принятия ВЦИК — 16 февраля.)

Этим декретом центр тяжести решительно переносился с церковного участия на насильственное изъятие властью церковных ценностей. На деле главным неизбежно становилось не спасение жизней голодающих, а ускоренная ликвидация церкви как таковой.

Декрет ВЦИК от 16(23) февраля 1922 г. был отнюдь не первым в ряду советских мер по экспроприации, наоборот — он базировался на уже накопленном новой властью солидном опыте. С самого начала своей деятельности большевистское правительство проявляло немалую энергию в деле изъятия собственности и сокровищ “старого мира”, хотя это рвение вовсе не означало сколько-нибудь разумного использования захваченного в интересах достижения провозглашенных целей. Оптимизацией этого дела не раз занималось Политбюро ^{[ 6 ]}, входя подчас в мельчайшие детали, иной раз вполне криминального свойства.

Очень характерна в этом отношении одна из записок в Политбюро наркома внешней торговли Л. Б. Красина. Почтенный Леонид Борисович, выполняя волю партии и правительства, должен был тогда организовывать весьма деликатного свойства операции по нелегальной реализации за рубежом экспроприированных драгоценностей. Он лучше многих членов Политбюро видел, пребывая в Западной Европе, многочисленные нелепости в диктуемых Политбюро принципах постановки этого дела, критиковал явно завышенные представления Троцкого о размерах возможной прибыли от тайной продажи экспроприированного. Если внутри страны большевики, захватив власть, смогли, наконец, беспрепятственно насытить свою давнюю страсть к “эксам”, то за пределами России приходилось считаться с законодательной ответственностью за сбыт похищенного, за подпольный ввоз драгоценностей, с судебными исками бывших владельцев. К тому же, как видно из сдержанной критики Красина (получавшего время от времени выволочки от Политбюро) ^{[ 7 ]}, реализация товара часто поручалась отбывающим за рубеж посланцам Коминтерна. Между строк читается — выручка тратилась на “мировую революцию”. Красин же предлагал сосредоточить все дело продажи в Наркомате внешней торговли, т. е. в советском правительстве.

В записке с грифом “Совершенно секретно (подлежит уничтожению)”, озаглавленной “Организация продажи драгоценностей заграницей”, Красин писал:

“Сейчас это дело стоит ниже всякой критики. Обыкновенно этот товар попадает в руки товарищей из Коминтерна, что абсолютная бессмыслица, так как людям являющимся в данную страну по большей части нелегально и для работы с такого рода торговлей ничего общего не имеющей, поручается продажа товара, на котором при современных условиях свободно могут проваливаться даже легальные профессиональные торговцы.

В лучшем случае продажа ведется по диллетантски через случайных знакомых и по ценам значительно ниже тех, которые могли бы быть выручены при более деловой постановке сбыта.

Для продажи более крупных партий, подбираемых сейчас Гохраном эти архаические методы уже совершенно недопустимы и опасны” ^{[ 8 ]}.

Красин предлагал, чтобы вывозом и продажей драгоценностей занимался только Внешторг, удовлетворявший бы из выручки за проданное “валютные требования Коминтерна”. Призывая покончить с опасной и малодоходной “продажей из под полы”, Красин не предлагал и не мог предложить полностью легальной схемы действий. Это относилось как к перевозу, так и к реализации ценностей:

“Драгоценности (по его проекту.— Я.Л.) перевозятся заграницу Внешторгом через надежных курьеров Коминдела или ответственных работников не подвергающихся пограничным осмотрам и хранятся при соответствующих миссиях”.

“Продажа ведется отдельными сравнительно некрупными партиями через своих ювелиров и продавцов находящихся заграницей под нашим контролем и за ответственностью Внешторга.

Эти продавцы и ювелиры не состоят в какой либо оффициальной связи с нашими миссиями, а работают как частные скупщики. Связь устанавливается негласная [...] Имена лиц сообщаются Председателю Особого Отдела В. Ч. К. и дальнейшему сообщению кому либо не подлежат” ^{[ 9 ]}.

14 февраля 1921 г., когда Политбюро рассматривало предложения Красина “о способах реализации бриллиантов”, непростой этот вопрос было постановлено “передать на разрешение Оргбюро”. 16 февраля 1921 г. Политбюро вернулось к данному делу и приняло предложение Красина о сосредоточении всей продажи драгоценностей за границей исключительно во Внешторге, поручив Красину конкретную “постановку дела” ^{[ 10 ]}. Политбюро и в дальнейшем будет неоднократно возвращаться к трудноразрешимой задаче создания полулегальной сети для нелегальной торговли драгоценностями; по предложениям Ленина и Троцкого Политбюро будет всячески торопить Красина с реализацией ценностей, дважды “ставить ему на вид”, настоятельно требовать от него “большей энергии в проведении этого неотложного дела”. Троцкий и Красин будут разрабатывать (уже в мае 1922 г.) планы создания “французско-бельгийско-армянского синдиката” для этой торговли ^{[ 11 ]}. Однако, как известно, обеспечение высоких цен при распродаже старой России окажется непосильным для большевиков и много позднее, в годы первой пятилетки.

История организации этой распродажи крайне запутана и еще ждет своего исследователя, хотя первые шаги здесь уже сделаны ^{[ 12 ]}. Теперь необходимо будет детально сопоставить материалы фонда Политбюро АПРФ, свидетельствующие о неустанной заботе боевого штаба партии о скорейшем сбыте экспроприированного, с секретными документами многих других фондов и архивов. Правда, в столь деликатном деле далеко не все документировалось для вечного хранения.

В 1922 г. Политбюро одну за другой создавало различные комиссии и тройки по сбору и реализации ценностей. Компетенция таких комиссий зачастую перекрещивалась, они дублировали друг друга, меняли состав, а иногда и названия. Мы не ставим сейчас задачу в сколько-нибудь полной мере отразить историю их деятельности, тем более что последняя имела лишь частичное отношение к кампании 1922 г. по изъятию ценностей у церкви. От Политбюро работу всех этих комиссий как правило курировал Троцкий, независимо от того, входил ли он формально в их состав.

В деле 12 фонда Политбюро АПРФ отражено руководство высшего партийного органа работой двух таких комиссий. В те дни, когда неспешно решался вопрос о возможности допуска духовенства к сбору средств для голодающих, Политбюро приняло постановление от 12 января 1922 г. (протокол № 89, п. 28) ^{[ 13 ]} о создании в Москве и Петрограде особых фондов предметов роскоши для продажи за рубежом. Для руководства этим делом создавалась особая комиссия из членов Политбюро Зиновьева, Каменева, Троцкого (с правом замены соответственно Беном, Арутюнянцом, Лежавой).

Хотя в этом постановлении говорилось кратко о “выделении” фонда (т. е., следовало понимать, из уже собранного), когда Политбюро опять вернулось к этому вопросу на заседаниях 20 и 26 января, оказалось, что речь идет о новом “сборе предметов роскоши”, причем находящихся “вне соответственных государственных хранилищ (музеи, дворцы, монастыри и проч.)”. К причинам причисления монастырей к “учреждениям Гохран” вернемся несколько ниже, а сейчас подчеркнем, что эти предложения Троцкого (принятые с небольшими поправками 26 января) предусматривали, что в создаваемые фонды для экспорта не войдут золото, серебро и бриллианты (после изъятия их следовало сдавать в Гохран), а также обнаруженные предметы музейного хранения, кои должны были передаваться в государственные музеи. Но одновременно давалось “поручение” Президиуму ВЦИК (!) особо “обсудить вопрос о возможности продажи предметов роскоши, богатой одежды и проч., имеющихся в музеях и других государственных хранилищах, специально для помощи голодающим” ^{[ 14 ]}. Напомним, что в число “других” попадали и монастыри.

В первоначальном проекте постановления Политбюро, составленном от имени только что созданной комиссии Л. Д. Троцким, предлагалось особо определить позднее, на что именно пойдут (кроме помощи голодающим) “вырученные суммы от продажи предметов роскоши” из создаваемых в Москве и Петрограде фондов. Но из окончательного текста постановления этот пункт о целях очередного изъятия было решено вообще исключить и цели эти никак не определять ^{[ 15 ]}.

Однако наряду с этим в документах упоминается “комиссия по изъятию ценностей” (или “по учету, изъятию и сосредоточению ценностей” — уникальный вклад в русскую стилистику); комиссия эта во главе с Троцким осуществляла руководство экспроприацией ценностей у самых разных социальных групп населения, отнюдь не ограничиваясь столицами и не обделяя своим вниманием драгоценные металлы и камни. Эта комиссия Троцкого интенсивно работала еще до начала кампании по изъятию церковных ценностей, видимо — со средины ноября, но в дальнейшем деятельность обеих комиссий тесно переплетается. Среди главных задач второй комиссии было стягивание в Гохран реквизированных ценностей независимо от места их временного (после реквизиции) хранения. Троцкий получал новый титул “Особоуполномоченного СНК по учету и сосредоточению ценностей”. В этом своем качестве он телеграммой от 12 января 1922 г. за № 389/д распорядился о создании в губерниях особых троек, руководящих всем делом “сосредоточения” ценностей. Согласно утвержденной 23 января 1922 г. инструкции, эти местные органы должны были обследовать все хранилища — склады ЧК, музеи, губфинотделы, закрытые ранее монастыри и церкви. Главным помощником Троцкого в этой комиссии (как и позднее в изъятии церковных ценностей) был его выдвиженец по Реввоенсовету Георгий Дмитриевич Базилевич, боевой командир, руководивший одно время снабжением Красной Армии. В документах первой половины 1922 г. он подписывался “Замособоуполномоченного СНК по учету и сосредоточению ценностей”.

30 января 1922 г. Троцкий, посылая Ленину доклад Базилевича о ходе всего “сосредоточения” ценностей, подчеркивал, что эта деятельность “не затрагивает действующих церквей и вообще всех действующих религиозных учреждений и заведений. Изъятие ценностей из этих учреждений является особой задачей, которая ныне подготовляется политически с разных сторон” (на решение этой “особой задачи” и был направлен декрет ВЦИК об изъятии церковных ценностей от 16(23) февраля 1922 г.) ^{[ 16 ]}.

На заседании 26 мая 1922 г. Политбюро приняло к сведению заявление Троцкого о завершении работы комиссии “по сосредоточению и учету ценностей”, которой он руководил “по поручению Политбюро и Совнаркома”; ликвидацию комиссии было решено “провести в советском порядке” ^{[ 17 ]}. Троцкий подчеркивал, что преемственность в этой работе будет соблюдена и впредь благодаря тому, что его “главный сотрудник и заместитель по сосредоточению ценностей” Базилевич по просьбе Наркомфина переходит в ведение этого учреждения ^{[ 18 ]}.

Одновременно действует и особая комиссия по реализации изъятых ценностей. В деле № 12 имеется “протокол № 9 заседания комиссии по реализации ценностей” от 22 марта 1922 г. ^{[ 19 ]} На этом заседании присутствовали Троцкий, Красин, Фрумкин, Литвинов, Шейман, Туманов — люди, связанные с внешней политикой страны, и обсуждали они проблемы создания “синдиката по реализации ценностей” за рубежом .

Пленум ЦК РКП(б), обсудив доклад Троцкого “о кампании по извлечению ценностей”, был обеспокоен тем, как обеспечить “максимальное ускорение реализации ценностей”. Метод был избран традиционный: накачка Красину и создание новой “комиссии по реализации ценностей” в составе Троцкого, Сокольникова и Красина (“с заменой тов. Фрумкиным”) ^{[ 20 ]}. Уже через два дня Политбюро специальным постановлением от 18 мая 1922 г. требовало от комиссии и персонально от Фрумкина “максимально ускорить опыт реализации” (протокол № 7, п. 4) ^{[ 21 ]}.

На том же заседании пленума ЦК РКП(б), на котором была создана эта комиссия Фрумкина, была утверждена еще одна комиссия — в составе Сокольникова, Рыкова и Цюрупы. Этой комиссии поручалась наиважнейшая, заключительная операция всей технологической цепочки: изъятие — продажа — потребление. Комиссия должна была обеспечить передачу “Военному Ведомству” (Реввоенсовету) Троцкого 5% всех собранных ценностей. Детализируя эту директиву, Политбюро постановило 18 мая (приложение к п. 4 протокола № 7), что, не дожидаясь оценки всех “сосредоточенных” сокровищ, Реввоенсовет немедленно получит из их числа драгоценностей (какие-то вещи натурой) на 25 миллионов рублей (каких рублей, не указано, но из сопутствующих документов ясно, что речь идет о золотых). Позднее будет произведен окончательный перерасчет. Сумма эта “предназначена [...] на мобилизационные запасы, не облагается налогами и при определении военной сметы не учитывается” ^{[ 22 ]}.

Все перечисленные комиссии занимались не специально церковными ценностями, а вообще всем “изъятым” и нуждающимся поэтому в “сосредоточении” и “учете”. Еще предстоит на всем массиве документов (включая материалы местных архивов) изучить, как после декрета ВЦИК от 16(23) февраля 1922 г. соотносилась деятельность этих экспроприационных органов с работой комиссий, созданных специально для изъятия церковных ценностей в соответствии с декретом.

В связи с постоянными заботами Политбюро о реализации экспроприированного и о скорейшем выделении 5% драгоценностей для Реввоенсовета, среди документов Политбюро отложилось несколько свидетельств острого спора, возникшего в мае 1922 г. по вопросу о предварительной оценке всех изъятых ценностей между Троцким и Базилевичем с одной стороны и Красиным и Сокольниковым с другой. Если первые настаивали на цифре порядка 1 млрд золотых рублей, то вторые считали реалистичной сумму в десять раз меньшую ^{[ 23 ]}. Речь шла прежде всего об огромных ценностях русских государей, включая знаменитые коронационные регалии. Документы упоминают в этой связи “романовские ценности”, “романовское золото”. Учитывались ли при этом церковные ценности, изъятие которых было еще в самом разгаре,— неясно, скорее всего, нет. Но вряд ли такие детали тогда особенно волновали спорящих, ибо полученная к концу года сумма церковных ценностей не составляла и 1% от цифры, называвшейся Базилевичем и Троцким в мае. Из приведенных выше данных о предварительном исчислении 5% для Реввоенсовета видно, что Политбюро остановилось 18 мая в первом приближении на компромиссной общей оценке всего изъятого в 500 млн. золотых рублей.

В связи с этим спором появился и один из наиболее любопытных документов далекого от обыденности дела № 93 фонда Политбюро. Эксперты Гохрана “т.т. Фаберже [А. К.], Масеев, Бос, Франц” в письме от 19 мая 1922 г. на имя Базилевича сообщили о принципах произведенной ими “оценки драгоценностей бвш. Императорского Двора”. Они подчеркивали, что их оценка ни в коем случае не является завышенной, ибо в первую очередь бралась во внимание “действительная ценность камней”, их подбор, художественность выполнения и лишь затем — “их историческое значение”. Эксперты оценили в 375 млн. золотых рублей одни только коронационные регалии (большая и малая короны, скипетр, держава, цепь Андрея Первозванного, орден). Они подчеркивали, что даже при недопустимой оценке “как товар или лом” “этот сказочный подбор бриллиантов во главе с историческим камнем “Орлов” (описанный в целом ряде научных изысканий) и крупным шпинелем (каковый по своей величине первый в мире)” пойдет за огромные миллионы. Из документа следует, что А. И. Рыков уже интересовался “возможностью реализации коронационных ценностей на заграничном рынке” у Фаберже и акад. Ферсмана. Он получил ответ, что это “безусловно возможно при особо осторожном подходе к этой операции, не торопясь” ^{[ 24 ]}.

Нельзя не отметить, завершая этот краткий обзор документов Политбюро об общем руководстве всеми изъятиями, что публикуемые материалы содержат интересное свидетельство об идейном обосновании Троцким необходимости крайней спешки при реализации за границей добычи партии и правительства. 23 марта 1922 г. Троцкий пишет Ленину, Красину и Молотову: “...для нас важнее получить в течение 22-23 г. за известную массу ценностей 50 миллионов, чем надеяться в 23-24 гг. получить 75 мил[лионов]”. Причину этой спешки Троцкий видит даже не в ужасах голода, а в близости победоносной мировой революции: “Наступление пролетарской революции в Европе, хотя бы в одной из больших стран, совершенно застопорит рынок ценностей: буржуазия начнет вывозить и продавать, рабочие станут конфисковывать и пр. и пр.” (№ П-57). Это одно из самых поразительных свидетельств готовности большевистских лидеров идти в разрушении своей страны до конца ради верности призраку перманентной мировой революции.

Следует отметить, что ко времени появления декрета ВЦИК от 16(23) февраля 1922 г. в насильственном изъятии церковных ценностей партия накопила уже изрядный опыт не только по части общих, так сказать, всесословных (по бывшему статусу владельцев) конфискаций, но и по части экспроприации имущества религиозных организаций.

Законодательная база для этой любимой партией деятельности была заложена с первых же шагов советской власти. Знаменитый ленинский декрет от 23 января 1918 г. “Об отделении церкви от государства и школы от церкви” решительно провозглашал принцип полного лишения религиозных организаций любой собственности: “Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью. Прав юридического лица они не имеют”. Остальное было делом техники, хотя и непростым.

Сразу же экспроприировать имущество более 50 тысяч приходских храмов, 1 120 монастырей, лавр, пустынь, скитов новая власть не решалась, да и пока не имела для этого достаточной силы. И хотя к осуществлению столь грандиозной задачи приступили немедленно, сперва предпочитали действия частичные, а не всеобщие. Начали с закрытия уже в 1918 г. духовных семинарий, епархиальных училищ с их храмами ^{[ 25 ]}, вообще любых домовых церквей и храмов в любых учреждениях. Значительные средства были получены к концу 1918 г. в результате экспроприации имущества Священного Синода. 4 марта 1918 г. Совнарком под председательством Ленина обсуждал вопрос о передаче в ведение НКВД кредитов ликвидируемых церковных учреждений ^{[ 26 ]}.

Характерно, что созданная в Наркомюсте в апреле 1918 г. комиссия (затем — VIII отдел) по осуществлению декрета об отделении церкви от государства стала называться “ликвидационной”. Подготовленная этим отделом инструкция от 24(30) августа 1918 г. о порядке применения декрета предусматривала уже целый ряд жестких конфискационных мер, включая изъятие капиталов, ценностей, другого имущества церквей и монастырей. Имущество это передавалось на баланс местных советов ^{[ 27) ]}.

На практике такое изъятие началось значительно раньше. Уже в январе 1918 г. произошел вооруженный захват Александро-Невской и Почаевской лавр. Переезд правительства в Москву дал повод для осуществления мер, направленных против функционирования кремлевских монастырей и соборов, — якобы под предлогом безопасности правительства. Затем эта практика стала распространяться на другие столичные храмы и обители. Экспроприации, сопровождаемые расстрелами духовенства и мирян, быстро вышли за пределы столиц.

Вскоре власти пришли к выводу о желательности предпринять все же попытку полной национализации имущества церквей и монастырей уже в 1918 г. на основе декрета от 23.01 1918 г. И хотя в глобальном виде, с реальным изъятием национализированного имущества, это тогда еще не было осуществлено, руководитель VIII отдела НКЮ П. А. Красиков слал на места одно приказание за другим, требуя ускорить передачу всего церковного имущества советам. При этом в апреле 1918 г. поступило разъяснение VIII отдела НКЮ: так как имущество монастырей переходит в ведение советов, сами монастыри должны быть ликвидированы. В 1918-1920 гг. удалось осуществить ликвидацию нескольких сотен монастырей. Действия эти обычно сопровождались конфискацией монастырского имущества, хотя, как правило, проследить дальнейшую судьбу изъятых монастырских ценностей по источникам невозможно.

Одновременно партия стремилась ликвидировать как можно больше церквей. Уже в силу одного этого факта невозможно было позднее, во время всеобщей кампании по изъятию церковных и монастырских ценностей якобы в помощь голодающим, выполнить директиву Политбюро о проведении изъятия по дореволюционным описям имущества.

Трудно сказать, отыщут ли когда-нибудь историки достаточно надежный массив источников для достоверного определения размеров этой грабиловки 1918-1921 гг. Жалобы духовенства и прихожан на насильственное закрытие храмов и обителей, другие материалы об изъятиях этих лет — один из массовых источников, лишь ныне становящийся доступным ^{[ 28 ]}. Однако полные перечни изъятого (или просто похищенного) и здесь чаще всего отсутствуют, не говоря уже об оценке имущества.

На рубеже 1921—1922 гг. продолжаются попытки руководителей партии, советской власти продолжить и как-то упорядочить всю эту политику прямых экспроприации имущества, бывшего ранее собственностью церковных организаций. 27 декабря 1921 г. ВЦИК принимает короткий декрет о судьбе “колоссальных ценностей, находящихся в церквах и монастырях”. Декрет требует от местных властей при изъятии, ликвидации и использовании этого имущества различать:

“имущество, имеющее историко-художественное значение”, которое “подлежит исключительному ведению отдела по делам музеев” Наркомпроса и не может отчуждаться без его разрешения;
“имущество материальной ценности”, подлежащее передаче в Гохран и
“имущество обиходного характера, где оно еще сохранилось”, о дальнейшей судьбе которого декрет умалчивает, оставляя ее решение на усмотрение местных властей.

Впрочем, ниже критикуются “наблюдающиеся за последнее время ликвидации имущества органами местной власти путем неорганизованной продажи или передачи группам верующих”. Но все, что ВЦИК требует здесь, сводится к обязательной музейной экспертизе ^{[ 29 ]}.

В январе 1922 г. Троцкий неоднократно требует упорядочивания дела изъятия ценностей из монастырей. Требования эти вроде бы просто продолжают прежнюю линию, намека на новую широкую кампанию здесь на первый взгляд еще нет. Но уже 9 февраля 1922 г. Троцкий в короткой записке одной из “троек” (уполномоченному Президиума ВЦИК по изъятию ценностей Лебедеву, руководителю VIII “антицерковного” отдела НКЮ Сосновскому, заместителю наркома юстиции П. А. Красикову) подчеркивает: “Мне кажется необходимым сейчас же подготовить постановление Президиума ВЦИК о порядке изъятия и учета церковных ценностей, о порядке их сосредоточения и об установлении им особого государственного счета со специальным назначением на нужды голодающих (хлеб, семена, орудия и т. д.)” ^{[ 30) ]}. Таким образом, появление известного декрета ВЦИК от 16(23) февраля 1922 г., ставшего юридической основой для широкомасштабной акции ограбления церквей и монастырей, историк может рассматривать как выполнение высшей законодательной властью страны прямого указания Льва Давыдовича.

Такая интерпретация источников справедлива, но не полна. Напомним, что само Политбюро в тот же день 9 февраля, когда Троцкий писал свою записку, рассмотрело и одобрило текст воззвания патриарха от 6 февраля. Патриарх, разумеется, призывал к добровольным пожертвованиям предметов, не имевших прямого богослужебного применения, что было достаточно далеко от линии Троцкого. На заседании Политбюро 9 февраля Троцкий, правда, отсутствовал. Таким образом, на самом верху пирамиды власти в первой декаде февраля полного единства по вопросу о начале широкой кампании против церкви еще не было.

Однако, хотя разработка декрета ВЦИК от 23 февраля велась по прямому партийному указанию, протоколы заседания Политбюро свидетельствуют, что окончательный текст декрета не прошел процедуры утверждения высшим партийным органом. Если учесть, что в отношении религии и церкви ВЦИК во главе с Калининым занимал более сдержанную позицию, чем Политбюро, можно понять гнев Троцкого, когда, вернувшись из отпуска, он ознакомился с текстом уже опубликованного декрета. Создавая систему комиссий по изъятию церковных ценностей, Политбюро 16 марта 1922 г. констатировало (протокол № 113, п. 12 — № 23-10), что дело это “еще не подготовлено” и постановило запросить мнение Троцкого. Последний 17 марта, представляя для обсуждения в Политбюро свой развернутый план по этому вопросу, предваряет его преамбулой с острой критикой действий ВЦИК по подготовке декрета:

“В отношении изъятия ценностей сделано было, главным образом Президиумом ВЦИК, все для того, чтобы сорвать кампанию [...] Декрет об изъятии был издан и опубликован совершенно независимо от хода подготовки и оказался холостым выстрелом, предупредившим попов о необходимости серьезной подготовки к отпору”.

Троцкий считал, однако, что партия вполне может повернуть все мероприятие в задуманное им русло, более отвечающее генеральной линии партии воинствующих материалистов: “Думаю, что дело можно поправить, если поставить его в центре внимания партии. Предлагаю следующие конкретные мероприятия” ^{[ 31 ]}.

Самого плана Троцкого, дальнейшего его развития и соответствующих решений Политбюро мы коснемся несколько ниже. Сейчас же ограничимся констатацией определенного несовпадения позиций в партийном руководстве при создании инициативных документов о кампании изъятия церковных ценностей.

С принятием ВЦИК декрета от 16(23). 02 1922 г. об изъятии церковных ценностей началась сложная борьба за его интерпретацию и масштабная общерусская кампания изъятия. Экспроприация веками копившихся в храмах ценностей потребовала энергичных усилий всего карательного и политико-идеологического аппарата страны, повседневного руководства и корректирования со стороны Политбюро и непосредственно главных вождей. Достаточно сказать, что связанные с этой кампанией вопросы в решающие недели весны 1922 г. ставились почти на каждом заседании Политбюро, между которыми, к тому же, не раз проводились опросы. На это крупное дело сразу же был нацелен весь механизм ГПУ. Главные чекисты не только руководили неизбежным широкомасштабным применением насилия, претворяя в жизнь директивы центрального партийного штаба, но и оказывали активное воздействие на выработку линии Политбюро. Еще ждет своего исследования важнейший инструмент такого воздействия — секретная система как повседневной, так и аналитической информации вождей органами ГПУ (ряд источников публикуется ниже). Но такие видные руководители чекистов, как Дзержинский, а особенно — Уншлихт, Менжинский, Самсонов, не раз выступали инициаторами обсуждения в Политбюро, комитетах и комиссиях разных уровней наиболее жестких мер по отношению к РПЦ, верующим. А если иногда партийные лидеры по тактическим соображениям временно смягчали предложенные чекистами меры насилия, ГПУ умело вновь и вновь повторять свои предложения, в конце концов добиваясь их утверждения (№ 23-21 — 23-23).

Но все же бразды правления всеми принципиальными моментами дела твердо держало в своих руках Политбюро. Главным двигателем широкой операции по разгрому РПЦ оставался Л. Д. Троцкий, действовавший при непосредственной поддержке прежде всего В. И. Ленина, а затем И. В. Сталина. В. М. Молотов, бывший тогда фигурой несамостоятельной, все же позволял себе иногда некоторую оппозицию по отношению к глобальному (троцкистско-ленинскому) плану разгрома РПЦ и искоренения религии. Изредка отдельные возражения заявляли и Каменев с Зиновьевым, явно из опасения слишком обострить обстановку в Москве и Петрограде. Но стойкие ленинцы легко ломали эти непоследовательные попытки робких возражений от членов Политбюро. Еще более сдержанной по отношению к планам Троцкого была позиция М. И. Калинина, стремившегося по возможности особенно не отходить от объявленной официальной цели кампании — помощи голодающим. Но именно его руководство партии избрало в качестве главного прикрытия своих действительных целей — и он послушно эту роль исполнял, подписывая все заготовленные Троцким и Уншлихтом бумаги, давая за своей подписью составленные другими интервью и статьи в газетах.

Уже в первых числах марта перед Троцким остро встал вопрос о создании в масштабах всей страны особого механизма для осуществления изъятия церковных ценностей. С 12 января 1921 г. в губерниях создавались и действовали особые тройки, являющиеся местными органами Комиссии “по учету и сосредоточению ценностей”. Но у них была своя задача — изъятие ценностей, ранее конфискованных В Ч К и “застрявших” в ее местных органах, ценностей, принадлежавших музеям или перемещенных туда, а также закрытым монастырям, церквям. Действующие церкви и монастыри, как подчеркивал Троцкий, — это особая задача, более политическая, чем финансовая. Конечно, в стране действовал аппарат Помгола, но Троцкий не очень доверял ему, даже когда это уже был свой, “советский” Помгол. И хотя он сам приказывал разработать ВЦИК декрет об изъятии церковных ценностей, результатом работы, а тем более перспективой иметь Помгол реальным руководителем всей кампании Троцкий был крайне раздражен.

Как и в истории с Комиссией “по учету и сосредоточению”, Троцкий собирался оставаться главным реальным двигателем и руководителем всего дела, имея для конкретной работы особый четкий механизм во главе с проверенным человеком, верным ему и партии. А Помгол и его председатель должны были стать удобной ширмой для строго законспирированного органа действительного руководства. Решающий шаг в этом направлении Троцкий начал готовить 10.03 1922 г., созвав под своим председательством заседание Комиссии “по учету и сосредоточению ценностей” (протокол № 7) и поставив на нем вопрос об исправлении “явно обнаруженной ныне несостоятельности постановки дела” с исполнением декрета ВЦИК от 16(23).02 1922 г. Протокол этого заседания по своим формулировкам являлся вроде бы самодостаточным документом, фиксировавшим решения, принятые под председательством “особоуполномоченного СНК” в пределах его полномочий, и не нуждавшимся более ни в чьем утверждении. Однако любопытно, что единственный известный пока экземпляр протокола (из фонда ВЧК Центрального архива ФСБ) не был подписан Троцким и вся проблема была вынесена на Политбюро.

Согласно этому протоколу, “для руководства работой” по “изъятию ценностей из церквей” создавалась особая комиссия под председательством Сапронова. Его заместителем назначался Уншлихт, который обязан был, начав работу, ввести в курс дела главу московских чекистов Медведя и затем передать свои полномочия по комиссии ему. В комиссию включались также Самойлова-Землячка и Галкин; все вышеперечисленные (за исключением Медведя) при этом были и оставались членами руководимой Троцким Комиссии “по учету и сосредоточению” (№ П-27). Подчеркивался “строго конспиративный характер” новой комиссии: “Ни адрес, ни состав ее нигде не публикуется. Официальный же адрес комиссии по вопросу об изъятии ценностей из церквей должен быть при Помголе”.

Постановления, изложенные в протоколе № 7, Троцкий вынес на обсуждение Политбюро. Там проект столкнулся с предыдущей сходной инициативой, которая, скорее всего, также исходила от Троцкого. Еще 11.03 Политбюро приняло опросом (и затем 13.03 утвердило на заседании — см. № 23-6) постановление о создании подобной комиссии для Москвы, почти в том же составе, который предусматривался 10.03 протоколом № 7 для Центральной комиссии (по этому же протоколу московскую комиссию предполагалось распустить, но Политбюро в конце концов сохранило ее под руководством Медведя, подчинив Центральной). Рассматривая 16.03 вопрос об изъятии церковных ценностей, Политбюро, явно из-за всей этой путаницы с двумя комиссиями, сочло всю проблему неподготовленной и поручило Сапронову перед созданием центральной комиссии еще раз запросить точное мнение Троцкого (№ 23-10). Сапронов тут же направил Троцкому соответствующее письмо (комм. 13 к д. 23).

Троцкий, продумав еще раз детали предлагаемой им конструкции, подробно изложил весь план в своем письме в Политбюро 17.03 1922 г. (№ 23-14). Теперь он предлагал уже создать целую сеть комиссий во главе с Центральной, соответственно подработав состав последней. Наряду с Сапроновым, Уншлихтом и Красиковым Троцкий рекомендовал ввести в ее состав заместителя Калинина по Помголу Винокурова и своего заместителя по “учету и сосредоточению” Базилевича, а также какого-либо представителя Секретариата или Агитпропа ЦК. Кандидатуру председателя комиссии Троцкий не предлагал, но соглашался сам вести раз в неделю заседания комиссии.

Письмо это было тщательно обсуждено на заседании ПБ 20.03 1922 г. и принято с небольшой, но примечательной правкой. Кадровые наметки Троцкого были одобрены, но в качестве заместителя Сапронова был назначен вполне подходящий для такой работы человек — заместитель народного комиссара внутренних дел Белобородов, в недавнем прошлом активный участник екатеринбургского цареубийства. Представителем ЦК РКП(6) в комиссии стал зам. заведующего Агитпропа Яковлев. Но главой комиссии было решено сделать Калинина, что вроде бы разрушало весь замысел Троцкого. Возможно, такое решение как-то отражало выдвинутое Лениным накануне, 19.03, категорическое требование, чтобы (явно учитывая национальность Троцкого) во всех официальных мероприятиях по изъятию выступал только Калинин — “никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий” (№ 23-16). Конечно, здесь было дело не публичное, а строго конспиративное — и все же. Однако протоколы комиссии показывают, что на деле Калинин никогда не руководил ею, комиссия не раз шла на конфликты с ним, а действительным руководителем, председательствовавшим на ее заседаниях, вскоре стал заместитель председателя комиссии Белобородов.

Политбюро 20.03 утвердило без изменений основные предложения Троцкого о создании во всех губерниях “секретных подготовительных комиссий” для руководства изъятием церковных ценностей, в состав которых обязательно включаются “комиссар дивизии, бригады или начальник политотдела”. Для их прикрытия на местах создаются “официальные комиссии или столы”; в центре роль такой ширмы отводилась Помголу во главе с тем же Калининым.

Так стал складываться механизм руководства этой широкой акцией, включивший в себя как уже существовавшие главные органы управления, так и экстраординарные административные новации.

Верховное руководство твердо осуществляло Политбюро; при всей важности инициатив Троцкого и Ленина в этом органе существовала реальная коллегиальность в принятии решений; руководитель Секретариата И. В. Сталин вплоть до весны 1923 г. поддерживал жесткую линию Троцкого. При подготовке и проведении в жизнь своих решений Политбюро привычно использовало сложившиеся механизмы Секретариата, Оргбюро и Агитпропотдела ЦК РКП(б). Для детального повседневного руководства в решающие месяцы весны — лета 1922 г. функционировала Центральная КИЦЦ и ее губернские органы; определяющую роль в этой сети комиссий играли представители руководящих партийных и силовых структур. Осенью 1922 г. из неразберихи пересечения функций нескольких особых комиссий, созданных для решения ряда конкретных задач в сфере борьбы с религией, возникла новая главная комиссия по руководству всем делом — Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП(б), о деятельности которой будет сказано ниже. Трудно переоценить тот огромный вклад, который внесли в дело изъятия ценностей, разгрома РПЦ и создания “обновленческой церкви” силовые структуры во главе с ОГПУ. Кампания сразу же потребовала применения армейских подразделений, поэтому к ней быстро были подключены Реввоенсовет, Генштаб, штабы армий, начальники гарнизонов, политорганы армии. В Центральной КИЦЦ и других комиссиях П. А. Красиков представлял НКЮ и Прокуратуру. А вскоре пришлось заниматься и организацией судебных процессов над духовенством и верующими. Здесь было не обойтись без Ревтриба и местных трибуналов; их опять же нельзя было оставлять без повседневного руководства и наставления, поэтому Политбюро, само утверждавшее наиболее важные расстрелы, создало и особую комиссию по судебным процессам (ими, правда, занимались и другие комиссии).

Органу ВЦИК — Помголу отводилась по этому замыслу роль прикрытия. Но в ходе самой кампании по изъятию не только Винокурову, но и Калинину приходилось заниматься огромным количеством практических деталей, до которых не всегда были охочи мастера идейно-политического и военно-заплечного руководства. В Помгол шла обильная корреспонденция со всей страны, жалобы и ходатайства. Сюда, как и в ГПУ, поступали сведения с мест о ходе изъятия. Архивный фонд Помгола является поэтому важнейшим массивом информации. И в конце концов общий цифровой итог всей кампании по изъятию подвел именно Помгол (преобразованный в Последгол).

Но дело было отнюдь не только в изъятии ценностей. В том же письме Троцкого от 17.03, ставшем постановлением ПБ от 20.03, содержатся четкие директивы, относящиеся к важнейшей, по существу, главной задаче всей кампании по “И.Ц.Ц.” — расколу и разгрому Русской Православной Церкви и других традиционных религиозных организаций страны. Именно церковь, являвшаяся самой массовой организацией в огромной крестьянской стране, мыслилась теперь главной угрозой новому строю. Необходимость беспощадной борьбы с ней была для партийных вождей азбучной истиной. Но следовало решить важные проблемы тактики. Конечно, жаль было отказываться от таких привычных методов политической борьбы, как внедрение агентуры в лагерь противника и активное ее использование не только в целях собственного осведомления, но и для раскола противника изнутри, вплоть до создания и поддержки “собственной”, рептильной псевдоцерковной организации. Но допустимо ли созидать церковь на марксистско-атеистическом камне? Не в каноничности такой церкви было для них, конечно, дело, да и вообще не в самой церкви, ближайшее будущее показало, что ее можно просто расстрелять — и нет проблемы. Затруднение было не в этом — после многих лет уставных и теоретических споров о чистоте атеистического марксизма может ли передовой авангард победоносного мирового пролетариата позволить себе возводить стены и покров христианского храма, как воспримет это партийная масса и зарубежные марксистские оппоненты? Что менее опасно — широкомасштабное репрессирование духовенства и разгром храмов или партийно-церковное строительство (хотя бы и ради разрушения)?

И, как часто бывало в партии, в критический момент ее главные вожди решительно обогатили марксистскую теорию смелыми построениями. Как мы видели, еще в конце 1921 г. неподкупный Феликс категорически требовал, чтобы профессиональным делом осведомительства и провокации в церковной среде занимались только профессионалы ГПУ своими методами, а не партийные мыслители-дилетанты. Но весной 1922 г. ведущие теоретики и практики партии Ленин и Троцкий выработали более тонкий план. В постановлениях Политбюро впервые его наметки прослеживаются в лапидарном тексте п. 33 протокола № 111 от 13.03 1922г. “О временном допущении “советской” части духовенства в органы Помгола в связи с изъятием ценностей из церквей” (№ 23-5). Непосредственным поводом этой инициативы Троцкого был запрос от 10.03 его представителя по “учету и сосредоточению ценностей” в Петрограде Приворотского о том, возможно ли такое допущение (№ П-29). В Питере наметился компромисс изымателей с миролюбивой частью “тихоновского” духовенства, желавшей избежать столкновений и кровопролития при изъятии. Сам этот компромисс позднее будет партией осужден, и дело кончится расстрелами, но в запросе Приворотского Троцкий увидел возможность не мириться с “тихоновским” духовенством, а, наоборот, оторвать от него “советскую” часть, внести в церковь раскол.

План этот основывался и на предыдущих поисках ЧК и ЦК подходящего церковного лидера, которого можно было бы использовать на жестких условиях (напоминаем опять о споре Дзержинского с Луначарским конца 1921 г.). Учитывалось при этом и известное внутрицерковное явление — движение за обновление церковной жизни, существовавшее в канонических рамках РПЦ еще в период великих реформ 1860-х годов, возродившееся в 1905 г. и отраженное в ряде решений Поместного Собора 1917-1918 гг. В 1922 г. представилось удобным повернуть некоторые лозунги и отдельных лидеров этого движения в направлении, угодном Лубянке и Старой площади, для решения стратегической партийной задачи раскола РПЦ. Троцкий приглядывался уже и к возможным руководителям раскола, готовым резко радикализовать обновленческие лозунги (даже независимо от того, были ли они обновленцами раньше). На роль главного архиерея выдвигался безместный епископ Антонин (Грановский), хотя предстояло еще решить, что выгоднее партии — иметь во главе своей церкви епископа старого поставления или объявить в рамках этой церкви “принципиальную” войну епископату.

Не вдаваясь в подобные детали, Троцкий 12.03 предложил в записке в Политбюро допустить “советское” духовенство в Помгол, доведя “блок с этой частью попов” до определенного сотрудничества с ними. “Вся стратегия наша в данный период должна быть рассчитана на раскол среди духовенства на конкретном вопросе: изъятие ценностей из церквей” (№ П-32). Политбюро 13.03 превратило это предложение в директиву высшего органа страны (№ 23-5).

Параллельно начиналась организационная работа в Москве, а в Ростове-на-Дону практически одновременно с этим в марте — апреле конституируется под покровительством ГПУ местное “бюро для оказания противодействия епископской власти” (см. с. 77).

Сразу же после первых известий о массовом сопротивлении изъятию (11.03 в Ростове-на-Дону, с 17.03 в Смоленске и особенно 15.03 в Шуе) Ленин и Троцкий дают уже развернутые теоретические обоснования всей кампании. Собственно говоря, именно события в Шуе вызвали немедленную реакцию в Политбюро.

Мы публикуем значительный комплекс документов как об этой реакции, так и о самих событиях, включая материалы следствия и суда. Известие о кровопролитии в Шуе поступило в ЦК РКП(б) 18.03 в 11 ч 30 мин в виде шифротелеграммы Иваново-Вознесенского губисполкома, где упоминалось о 5 убитых и 15 раненых в результате столкновения войск с толпой (№ 23-13);

среди убитых назывался и один красноармеец, но потом выяснилось, что он был лишь избит толпой ^{[ 32 ]}. В ответ на расстрел толпы из пулеметов и винтовок забастовали рабочие двух фабрик. Из материалов о событиях в Шуе (как и о других столкновениях весны 1922 г.) виден несомненный стихийный характер происходящего ^{[ 33) ]}.

Получив сообщение из Шуи, ЦК партии рассылает 19.03 на места шифротелеграмму за подписью Молотова о приостановке изъятия вплоть до особого распоряжения (№ 23—15). Позднее местные органы не раз будут ссылаться на эту шифротелеграмму, оправдываясь перед центром в медлительности проведения кампании. Но Ленин уже в тот же день 19.03 в своем известном письме принципиально осудит любое отступление или задержку, заметив, однако, что шифротелеграмма может стать неплохой маскировкой истинной решительности партии.

Ленинское письмо (написанное еще до получения уточнения о том, что среди красноармейцев убитых не было), как это заметил сразу же при сенсационной публикации его в 1970 г. Н. Струве в “Вестнике РСХД”, поражает своим жестким и решительным тоном. Подлинность его ныне, после рассекречивания всего комплекса д. 23 АПРФ, после обнаружения автографа пометы Молотова и еще двух экземпляров документа, сомнений не вызывает (№ 23-16). Эти страницы ленинского наследия десятилетиями являлись важнейшей тайной режима.

В секретнейшем письме Ленин с присущей ему четкостью и с полной откровенностью намечает к ближайшему заседанию Политбюро (20.03 — № 23-17, 23-18) план предстоящего сражения с классовым врагом. Ужасы голода в этом тексте обрисованы кратко и впечатляюще — но лишь как обстоятельство, способствующее осуществлению боевого плана партии. Четко и открыто называются две главные цели — а) разгром противника с широким применением расстрелов для его устрашения (“с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий”) и б) получение средств, необходимых для осуществления внешне- и внутриполитических планов партии и ранее всего — для укрепления позиций в Генуе ^{[ 34 ]}. То есть главной задачей была отнюдь не помощь голодающим, как официально объявлено.

Характерно, что и в разгар НЭПа Ленин привычно рисует всю политическую проблему в категориях военных (и она уже в реальной политике неизбежно становится армейской!): “решающее сражение”, “решительное и беспощадное сражение”, “разбить неприятеля наголову”, “стратегическая ошибка” и т. д.

Одновременно ситуация оценивается с жестких классовых позиций, в ход идет соответствующая терминология: сопротивляющиеся политике партии в отношении церкви — это “черносотенное духовенство и реакционное городское мещанство” , а крестьянство в условиях голода очень даже удобно либо привлечь на свою сторону, либо, на худой конец, изолировать.

И конечно же, противник хорошо организован, все заранее спланировал и “совершенно обдуманно проводит свой план в жизнь” (будто не большевики, а церковники были авторами самой идеи о насильственном изъятии). Для доказательства тезиса о едином плане действий “церковной контрреволюции” (тезиса, который вскоре станет директивным для трибуналов), Ленин опирается на чекистскую интерпретацию событий в Петербурге и на “нелегальное воззвание патриарха Тихона”. В воззвании патриарха Тихона от 28.02 1922 г. (№ 23-1) призыва к вооруженному сопротивлению власти отнюдь не было, а в Петербурге митрополит Вениамин призывал верующих не к борьбе с властью, а к соглашению с ней (№ П-21). Но генеральная линия партии была прочерчена, расстояние от истмата до Верхтриба было преодолено единым натиском — и это один из главных заветов Ильича.

Обоснование благодетельности для страны и народа массовых казней духовенства было сделано не без ученой демонстрации макиавеллистских познаний: “Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что, если необходимо для осуществления известной политической цели, пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным образом и в самый краткий срок, ибо длительного применения жестокостей массы не вынесут”. (Насчет длительности Сталин, конечно, творчески развил потом бессмертное учение Макиавелли — Ленина.)

Переходя к конкретному плану разгрома неприятеля, Ленин напомнил о строгой конспирации, замене всюду на публике Троцкого Калининым, потребовал вопреки посланной шифротелеграмме активизировать усилия по изъятию (мудро заметив, что именно благодаря секретности телеграммы о ней враз узнают все) и, главное, потребовал самых энергичных и быстрых действий в Шуе — посылки туда особой комиссии ВЦИК с неограниченными полномочиями для ареста и расстрела по быстрому приговору “суда” нескольких десятков “представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии”. Предусматривалось распространение этой практики на “Москву и несколько других духовных центров”. Так были предопределены расстрельные приговоры 1922 г. (и многих следующих лет).

Наконец, Ленин потребовал созвать на предстоящем вскоре XI съезде партии, следующем после провозглашения всяческих послаблений НЭПа, конспиративное совещание “всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала”, чтобы внятнее донести до мест директиву о разгроме храмов (“в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей”) и о массовых расстрелах “реакционного духовенства и реакционной буржуазии”. И, конечно, предполагалось создание особой секретной комиссии Калинина (а реально — Троцкого) “без всякой публикации”, которая руководила бы “всеми операциями”.

Мысли Ленина перекликались со многим, что уже сделал или сделает в ближайшие дни Троцкий. Наряду с уже упомянутыми документами это немедленно становящиеся партийными директивами письма и инструкции Троцкого от 22.03, 23.03, 24.03, 26.03 (№ 23-23, 23-25, 25-1, 23-28). Мы находим здесь все те же идеи об энергичном проведении изъятия, об арестах и расстрелах. Огромное внимание уделяется агитационному обеспечению экспроприации — Троцкий не раз будет подстегивать печать, требовать “взять бешеный тон”, грозить газетам карами Политбюро за недостаточную, по его мнению, активность. 23.03 он предложит срочно ассигновать 1 млн. руб. для закупки хлеба и “широко оповестить об этом”. Газеты должны будут всячески пропагандировать официальные цели ведущейся якобы по инициативе трудящихся кампании — а отнюдь не реальные. В этих документах Троцкий все яснее начинает формулировать необходимость стимулирования партией и государством раскола церкви. В пропагандистских материалах печать, по указаниям Троцкого и Политбюро, должна изображать его как раскол между верхами (епископатом) и низами церкви, в реальной политике следует искать фигуры, опираясь на которые, негласно их поддерживая, можно будет свалить и разгромить всю церковную иерархию (вскоре начнут писать: “контрреволюционная организация, именуемая православной иерархией”). В письме в Политбюро 23.03 Троцкий называет фигуру для него здесь ключевую — епископа Антонина (Ленин темы раскола церкви в своем письме не касался).

Троцкий в эти дни настойчиво следит за тем, чтобы партия направляла все дело на выполнение именно этой реальной цели — разгрома церковной организации. 22.03 Политбюро, принимая очередные предложения Троцкого, внесло в них поправку Молотова, предложившего исключить из изъятия бедные церкви, “не имеющие сколько-нибудь значительных ценностей” (№ 23-23). На этом заседании Троцкий не присутствовал. Но уже на следующий день 23.03 он добился нового постановления Политбюро: поправка Молотова, продиктованная разумной осторожностью и официально провозглашенными целями изъятия, была решительно исключена из постановления ПБ (№ 23-24).

В наиболее развернутом виде позиция боевого штаба партии по церковной политике предстает в большой записке Троцкого, подготовленной им 30.03 к состоявшемуся в тот же день секретному совещанию делегатов XI съезда, созванному по предложению Ленина (№ 23-16, 23-29). Этой стороны работы съезда историко-партийная наука не затрагивала.

Записка Троцкого охватывает весь широкий спектр ключевых вопросов проблемы, начиная с теории классов, кончая практикой организации слежки и расправ. Главные мысли и даже формулировки ленинского письма от 19.03 присутствуют в этом тексте, но Троцкий внес и немало своего. Он начинает со всемирной истории церкви и создает следующую истматовскую схему. Переход к буржуазному обществу вызвал в европейской церкви Реформацию, являвшуюся приспособлением церкви к нуждам этого общества (для европейской контрреформации в схеме места нет, а секты — лишь предшественницы Реформации). В России церковь не прошла через стадию реформации, оставшись до 1917 г. феодально-крепостнической, а не буржуазной. Лишь теперь, в эпоху победившей пролетарской революции, в РПЦ медленно начинает формироваться буржуазное “сменовеховское” крыло (на деле такого “буржуазного крыла” в РПЦ не было, было нечто иное — движение разных слоев церкви и общества за определенное обновление, включившее и введение патриаршества, и расширение роли приходов). Завтра крыло это может стать опаснейшим врагом пролетарского государства. Но сегодня оно реально противостоит монархически-черносотенному крылу, возглавляемому патриархом. Поэтому именно сегодня следует, “не ангажируясь политически”, всячески поддержать “сменовеховских попов” против “черносотенных”, дать печатные органы, которые снабдят партию “неоценимым агитационным материалом” против “контрреволюционных иерархов”. В ходе кампании по изъятию следует разгромить этих последних “вечекистскими методами” и с помощью “сменовеховцев”. Это поможет подготовить условия для завтрашнего разгрома самих “сменовеховцев”, “советского духовенства”. Следует разрешить этим последним организоваться, провести собор против “монархистов” и сразу после собора, “не давая сменовеховским вождям очухаться”, разгромить и их, “превратить в выкидыш” буржуазную реформацию русской церкви. Уже сейчас, готовя этот второй разгром, следует заказать М. Н. Покровскому “программно-теоретическую брошюру”, чтобы “вооружить партию историко-теоретическим пониманием судеб православной церкви и ее взаимоотношений с государством, классами и пролетарской революцией”.

За всей этой высокой марксистской теорией следовало 6 четких практических директив партийным и советским руководителям на местах: провести широкую агиткампанию, расколоть духовенство, изъять ценности без какого-либо попустительства, “расправиться с черносотенными попами”, неофициально поддержать “сменовеховских”, но заставить их определиться и взять на учет; начать подготовку ко “второй кампании” по разгрому и этих последних.

Наряду с Лениным и Троцким с собственными инициативами по церковному вопросу выступала и Лубянка, претендовавшая, как мы помним, быть единственной организацией, имеющей право своими специфическими методами вести работу в церковной среде с целью ее разложения. В марте 1922 г. ГПУ обращалось в Политбюро по этим проблемам дважды — 8 и 20 числа (№ 23-2 и 23-21). В первом случае речь шла о решениях особого совещания в ГПУ под председательством Уншлихта и при участии Базилевича, Галкина и Медведя; документ приобщен к делам заседания ПБ от 13.03, решавшего проблемы изъятия. Участники совещания сформулировали целый ряд конкретных предложений о развертывании антирелигиозной агитации и пропаганды. Все они целиком находились в русле указаний Троцкого тех дней.

20 марта Уншлихт и Самсонов направили в Политбюро выдержанную в самых решительных тонах докладную записку. Обобщая свои источники информации, два высокопоставленных чекиста конструировали картину контрреволюционного заговора, который якобы осуществляли “патриарх Тихон и окружающая его свора высших иерархов”. Формулировки 4 главных пунктов этой “крд” будут легко узнаваться позднее в обвиниловках и приговорах трибуналов. Неграмотно, но решительно главные чекисты заявили в конце записки: “ГПУ находит: 1) что арест синода и патриарха сейчас своевременно” и что следует немедленно собрать “духовный собор” “на предмет избрания нового синода и патриарха”, а всех попов, выступающих против изъятия, немедленно же сослать в голодные районы “как врагов народа” (№ 23-21).

Политбюро, рассмотрев это обращение ГПУ на заседании 22.03, по предложению Троцкого решило, не отвергая столь энергичных мер, несколько отсрочить их: “Арест Синода и патриарха признать необходимым, но не сейчас, а примерно через 10-15 дней”. Дни эти использовать для “бешеной” антицерковной агитации, организации первых судебных процессов над духовенством, а уже “после этого арестовать Синод” (№ 23-23). Напомним, что за три дня до этого Ленин советовал самого патриарха “не трогать”, ограничившись пока слежкой и еженедельными докладами в Политбюро Дзержинского и Уншлихта о всех его связях. Поэтому об аресте патриарха, как и о созыве собора, в этом постановлении ПБ не упоминалось. До обновленческого собора пройдет еще почти полтора года, дело это для Лубянки оказалось крайне хлопотным и пока ей пришлось ограничиться лишь созывом сравнительно небольшого учредительного собрания “советского” духовенства, активной подготовкой дальнейшего оформления раскольнической “советской” церкви “сменовеховцев”.

Завершив выработку идейно-теоретических основ кампании и дав соответствующие практические указания, Политбюро продолжало следить за их исполнением. Основная конкретная работа осуществлялась перечисленными выше специальными и общегосударственными органами, где действовали, как мы видели, наиболее доверенные лица партии и Лубянки. Отдельные важные вопросы по представлению тех или иных комиссий или членов ПБ (в первую очередь Троцкого) решались непосредственно на заседаниях Политбюро. По документам фонда Политбюро АПРФ (ф. 3) конца марта — мая 1922 г. можно судить о подобных решениях с целью интенсификации агитационной кампании и самого процесса изъятия, усиления ответственности губкомов партии за все это дело, борьбы с утаиванием или хищениями изымаемых ценностей, организации скорейшей их реализации за рубежом (№ 25-1, П-57, П-67, 23-33, 23-35, 23-37).

По мере развертывания работ по изъятию закономерно возникла опасность того, что, несмотря на все разъяснения на съездовском совещании 30.03 1922 г., непосредственные исполнители могут стихийно пытаться повернуть всю кампанию от ее тайной цели (разгром церкви) к официально декларируемой (помощь голодающим). Иначе говоря — станут заключать компромиссы с духовенством с целью мирного изъятия вместо провоцирования конфликтов. На местах подчас опасались ответственности за острые “экцесы” при изъятии, за пролитую кровь, за забастовки рабочих; боялись, что, как обычно, будут искать козлов отпущения среди местных функционеров. Публикуемые протоколы заседаний местных властей Шуи сразу же после конфликта хорошо это демонстрируют (№ П-43 — П-45).

Троцкий и его сотрудники в Центральной КИЦЦ первыми заметили такую опасность, и по приказанию ЦК из Москвы по губерниям рассылаются 1-2 апреля шифротелеграммы с требованием не обманываться внешней “лояльностью” духовенства, а сурово проводить изъятие всех без исключения ценностей, не останавливать его из-за предложений равноценной замены церковных предметов другими драгметаллами (что разрешено ВЦИК), а там, где было изъято не все, провести повторную конфискацию (№ 23-31, 23-36). Вскоре выработали разъяснение, что “равноценная” замена означает выкуп церковного предмета не равным по весу количеством того же драгметалла, а в 2-3 раза большим, так как следует учитывать и художественно-историческую ценность выкупаемого предмета. Это, конечно, не мешало, как свидетельствуют публикуемые документы Главмузея, изъятые предметы разрушать и пускать в переплавку (№ П-79).

Нет ничего удивительного, что и после Ростова-на-Дону и Шуи желанные эксцессы продолжали множиться. Вполне закономерно заданные сверху параметры кампании по мере ее распространения на все новые города и веси приводили повсеместно к острым проявлениям недовольства верующих и в ответ — к применению вооруженной силы, арестам, процессам в ревтрибуналах и расстрелам. В Петрограде и Владимире добились было мирного изъятия, но тут же местные чекистские и советские власти получили за это отчаянный нагоняй.

Хода изъятия на местах мы коснемся ниже, в связи с его отражением в таком массовом источнике, как секретные донесения и их обобщение в информсводках ГПУ. Сразу же заметим, однако, что точная, с цифровыми характеристиками картина и сопротивления, и репрессий по находящимся сейчас в нашем распоряжении источникам дана быть не может, необходимо их гораздо более полное выявление и рассекречивание как в центральных, так и в местных архивах. Два тематических дела фонда Политбюро (№ 23 и 24), относящиеся к кампании по изъятию ценностей и к репрессиям за сопротивление этому изъятию, касаются лишь нескольких серьезных столкновений и судебных процессов. Документы этих дел с разной степенью подробности упоминают о столкновениях толп верующих с изымателями, имевших место в Москве, Петрограде, Ростове-на-Дону, Калуге, в Смоленске, в котором 28-29.03 войска стреляли близ собора в толпу (1 убитый, 100 арестованных, 4 приговоренных к расстрелу). Дело № 24, целиком посвященное судебным процессам в связи с сопротивлением изъятию, содержит важные директивы Политбюро трибуналам и ВЦИК по процессам в Иваново-Вознесенске (Шуя), Москве, Минске (над польскими ксендзами) и Петрограде. В обвинительном заключении по делу патриарха Тихона упоминаются дела Верховного трибунала, его выездных сессий и губтрибуналов о беспорядках в связи с изъятием в Новгороде (2 дела), Иваново-Вознесенске (2 дела), Ростове-на-Дону (2 дела), Москве (2 дела), Петрограде, Туле, Витебске, Череповце, Чувашии, Рыбинске, Костроме, Астрахани, Гомеле, Ярославле, Екатеринбурге. В документах, публикуемых в приложении к настоящему изданию, упоминаются кроме этого процессы в Новочеркасске, Вятке, Царицыне. В то же время в информсводках ГПУ сообщается об арестах духовенства и верующих практически во всех губерниях; нужно думать, что наряду с показательными процессами немалая часть этих арестованных была репрессирована без суда и реальные размеры этой массовой акции сейчас вряд ли удастся адекватно восстановить по документам. Делопроизводство особой комиссии ЦК РКП(б) по руководству этими процессами пока не выявлено, степень сохранности и доступности фондов местных карательных органов неизвестна.

Тем не менее д. 24 фонда Политбюро АПРФ, как и ряд документов других центральных фондов, позволяют сделать некоторые наблюдения. Политбюро, дав упоминавшиеся выше общие директивы о беспощадных расправах, обязательных расстрельных приговорах на показательных процессах, время от времени возвращалось к оперативному руководству репрессиями на своих заседаниях. Для трех наиболее важных процессов — в Иваново-Вознесенске, Москве и Петрограде Политбюро не только давало предварительные (!) директивы трибуналам о приговоре, но и утверждало уже после вынесения приговора окончательное число расстреливаемых. Характерно, что на заседаниях Политбюро разговор шел именно о числах, фамилии если и были, то в прилагаемых к делу документах. (Вспомним о более поздних количественных “лимитах” на расстрел, спускаемых из Политбюро на места.)

Расстрел по тогдашним понятиям был делом срочным; вне всякой очереди передавались телеграммы из губерний о вынесенных расстрельных приговорах с запрашиванием санкций ВЦИК на приведение приговора в исполнение (вот такие либеральные времена). ВЦИК, хотя и обладал формальным правом помилования, обращался в случае подобных ходатайств за решением вопроса в Политбюро. Сохранились протоколы поименных опросов членов и кандидатов в члены ПБ об окончательном количестве расстреливаемых в связи с изъятием церковных ценностей в Шуе и Москве. Это позволяет узнать индивидуальные позиции членов реального правительства страны, фиксируемые при голосованиях опросом, но отсутствующие в обычных протоколах заседаний ПБ.

25.04 1922 г. выездная сессия Верховного трибунала, следуя прямой директиве Ленина и ПБ, приговорила в Иваново-Вознесенске к расстрелу за участие в шуйских беспорядках священников Павла Михайловича Светозарова, Ивана Степановича Рождественского и мирянина Петра Ивановича Языкова (№ П-109). Материалы дела (ГАРФ, ф. Р-1005, оп. 1с, д. 377) свидетельствуют о крайней спешке следствия и суда, многих вопиющих юридических ошибках — когда, например, П. И. Языкова путали с его братом, когда не учли многочисленные свидетельства прихожан о. Иоанна Рождественского о том, что он призывал верующих в церкви не противиться изъятию (один из таких документов, ходатайство сельского схода с. Палех за о, Иоанна, нарочито был на пару месяцев задержан в канцелярии и приобщен к делу лишь после его расстрела), не учли даже экспертизу местных чекистов о том, что о. Иоанн не имел отношения к распространению в Шуе воззвания патриарха Тихона от 28.02.

После приговора ВЦИК получил ряд ходатайств о помиловании трех осужденных на смертную казнь (в том числе и еще один документ из Палеха о своем священнике). Калинин распорядился отложить смертную казнь и обратился в Политбюро с просьбой “отменить решение Ревтрибунала” о расстреле. В краткой, небрежной записке Сталина об этой просьбе говорится о “двух попах”, о которых ходатайствовал Калинин, но возможно, что Президиум ВЦИК имел в виду всех трех приговоренных к расстрелу (№ 24-1).

Эта записка от 02.05 1922 г. призывает членов ПБ высказаться о предложении Калинина. Характерно, что, как показывает черновик записки, Сталин начал писать “Президиум [ВЦИК] предлагает...”, но зачеркнул первое слово и вместо этого написал “тов. Калинин предлагает”. Сталин счел, что предложение об отмене расстрела лучше представить исходящим не от Президиума ВЦИК, обладающего правом помилования, а от одного человека, кандидата в члены ПБ. Как показывают документы подобных опросов, голоса членов и кандидатов в члены ПБ подсчитывались вместе, т. е. формально, во всяком случае, голоса эти были равны. В результате голосования опросом, проведенного в тот же день, Ленин, Троцкий, Сталин и Молотов высказались против отмены смертного приговора, а Рыков, Томский и Каменев — за такую отмену (№ 24-2). При этом бросается в глаза, что голос Калинина за собственное предложение учтен не был. Если бы его учли, большинства голосов за расстрел не было бы. Президиум ВЦИК постановлением от 05.05 1922 г. смирился с этой сомнительной расстрельной арифметикой (№ П—121), и 10.05 приговор над тремя осужденными был приведен в исполнение (№ П-126).

Другое голосование опросом в Политбюро связано с известным московским “процессом 54-х” (26.04-8.05). Начавшееся в конце марта 1922 г. изъятие ценностей из московских храмов и монастырей привело к многочисленным попыткам москвичей спасти свои святыни. Мы публикуем ряд документальных свидетельств об этих событиях; все они, за одним исключением (№ П-75, листовка “Куда идет церковное золото”), составлены разных рангов руководителями кампании по изъятию и поэтому заведомо отражают точку зрения лишь одной стороны конфликта (голос самих москвичей, правда, хорошо слышен и в сделанном в Краснопресненском райкоме партии перечне вопросов, задаваемых рабочими на собраниях об изъятии, № П-68). Документы показывают, что при всей остроте конфликтов, разыгрывавшихся на московских улицах вокруг церковных зданий, ни единого плана, ни организации совместных действий у противников изъятия, вопреки утверждению приговора, не существовало. В стычках с обеих сторон были раненые, убитых не было. Тем не менее громкий показательный процесс, проходивший в здании Политехнического музея, завершился вынесением 11 смертных приговоров. К расстрелу были приговорены священники Александр Николаевич Заозерский, Александр Федорович Добролюбов, Христофор Алексеевич Надеждин, Василий Павлович Вишняков, Анатолий Петрович Орлов, Сергей Иванович Фрязинов, Василий Иванович Соколов ^{[ 35) ]}, иеромонах Макарий Николаевич Телегин, гражданка Варвара Ивановна Брусилова (безработная), Сергей Федорович Тихомиров (мясник), Михаил Николаевич Роханов (крестьянин Витебской губ.) — № 24-6.

На сей раз шеф Москвы Л. Б. Каменев предложил сократить число расстреливаемых до двух. Сталин 08.05 1922 г. поставил это предложение на голосование опросом. Результаты его зафиксированы кратким машинописным документом; автографов голосовавших (как и в предыдущем случае) в деле № 24 и в черновых протоколах заседания ПБ нет. Согласно этому документу (№ 24-8), в результате опроса Ленин, Троцкий, Сталин и Зиновьев проголосовали против предложения Каменева, а Томский и Рыков — за него; голос самого Каменева опять не учтен. Предложение Каменева было отвергнуто.

Однако в черновом протоколе заседания ПБ от 11 мая, на котором утверждались итоги этого голосования опросом, сохранился документ, рисующий все дело в ином свете. Это записка Зиновьева на бланке Председателя ИККИ, в которой он сообщает о своем голосовании за предложение Каменева по этому вопросу ^{[ 36 ]}. На записке две рукописные даты: “8.V.22 г.” в начале текста и “9/V1922” в конце его; сейчас нам трудно категорически утверждать, являются ли они обе автографическими, или же первая принадлежит канцеляристу, относящему таким образом документ к опросу от 08.05. Но в любом случае это раньше утверждения 11.05 на ПБ итогов опроса (№ 24-12) и неясно, как в машинописной записи итогов опроса (№ 24-8) появилось утверждение, что Зиновьев голосовал против предложения Каменева, а не за него. При нормальном подсчете голосов предложение Каменева проходило бы — за него, кроме самого Каменева, были Зиновьев, Томский и Рыков против Ленина, Троцкого и Сталина.

Однако это было отнюдь не концом обсуждения вопроса в Политбюро. На том же заседании ПБ 11.05 1922 г., на котором столь странным образом были утверждены результаты этого опроса (пунктом 18 протокола № 6), вопрос о московском приговоре стоял в повестке дня дважды. Согласно записи пункта 14 по вопросу “о московских попах” при обсуждении предложения Каменева было принято предложение Троцкого об отсрочке приведения приговора в исполнение, причем Троцкому было поручено “ориентироваться и внести письменное предложение в Политбюро”; Калинин и Смидович должны были переговорить с Троцким о “предложении Антонина” (№ 24-11). Это предложение епископа Антонина Грановского пока не выявлено, вероятно, оно содержало просьбу о помиловании осужденных.

Но как раз в эти дни по инициативе Троцкого и ГПУ завершались важные переговоры с епископом Антонином и группой клириков об организационном оформлении обновленческой (“сменовеховской”, по презрительной характеристике Троцкого) церкви. Решение ПБ по п. 14 протокола № 6 от 11.05 означало готовность штаба партии поступиться несколькими расстрельными приговорами для укрепления авторитета новой церкви.

Еще в апреле, реализуя одобренные ПБ предложения Троцкого о привлечении к расколу церкви и изъятию ценностей “советского” духовенства (№ П—32, записка Троцкого от 12.03 и другие документы), московский чекист Михаил Шмелев, уполномоченный VI отделения СО МГО ГПУ, “разрабатывал” в этом направлении группу духовенства. Он был “специалистом” органов по церковным делам: еще 26.11 1921 г. он предложил в ГПУ план ареста членов Синода РПЦ и Московского Епархиального Совета, присовокупив к нему список 25 подлежащих аресту лиц, однако тогда начальство приказало лишь подшить ценный документ к делу ^{[ 37 ]}. Накануне начала изъятия ценностей из московских церквей М. Шмелев изготовил для Ф. Д. Медведя еще один проскрипционный список — на арест московского духовенства для предотвращения волнений (№ П-52), но, видимо, тогда было решено, что выгоднее провести аресты после волнений. Однако Шмелев дождался своего дня — 09.04 1922 г. он составляет список 53 лиц, которые должны будут стать обвиняемыми на московском процессе и дела которых переданы в Ревтрибунал (№ П-94). Сразу же после этих расстрельных дел ему поручат организацию обновленческой церкви.

К этому времени здесь у ПБ и ГПУ были уже не только теоретические разработки, но и кое-какие практические дела. 14.03 1922 г. (на следующий же день после принятия ПБ упоминавшегося принципиального решения о сотрудничестве с “советским” духовенством — № 23—5) ГПУ разослало по ряду губернских городов шифротелеграммы о стягивании в Москву нужного духовенства. Для этого местные чекисты должны были “предложить” “осведомителям-церковникам, проваленным, непригодным для работы на местах выехать в Москву для временной агитационной работы”. Там они должны были не позднее 20.03 явиться к начальнику VI отделения СО ГПУ Рутковскому (№ П—38). Работа их оплачивалась. Вскоре глава СО ГПУ Т. П. Самсонов вызвал шифротелеграммами в Москву для тех же целей из Петрограда “священников Введенского и Заборовского”, а из Нижнего Новгорода “архиепископа Евдокима с разделяющими их взгляды духовенством” ^{[ 38 ]}. Было решено провести в Москве совещание “прогрессивного духовенства”, организация дела поручалась руководителю московских чекистов Ф. Д. Медведю; сохранились документы о финансировании всего этого мероприятия из сметы средств, выделяемых на изъятие ценностей, особым целевым назначением ^{[ 39 ]}. Уже 14.03 Московская КИЦЦ, заседавшая под председательством Сапронова, поручила Медведю “подыскать и оборудовать соответствующие помещения для прибывающего духовенства”; о характере оборудования документ молчит, мы так и не знаем, доставал ли Медведь для комнат обновленцев иконы, распятия или что-то иное (№ 23-7).

11.04 1922 г. в недрах ГПУ родилась некая инструкция о проведении организационного совещания “московской оппозиционной группы” духовенства и о принятии на этом совещании политической резолюции, направленной против руководства РПЦ и призывающей “к обновлению церковной иерархии при помощи даже поместного собора, который должен решить вопрос о судьбе патриаршества, о конституции Церкви и ее руководстве” (№ П-100).

20.04 1922 г. Михаил Шмелев составил доклад своему начальству о том, что накануне он провел такое совещание на квартире священника С. Калиновского. Главным стоял вопрос “об оппозиции Патриаршему Подворью и открытом выступлении против Патриарха” (№ П-105). Круг участников был довольно узким. Кроме трех священников — Калиновского, Борисова и Николостанского на сборище этом присутствовал один иерарх — епископ Антонин (Грановский). Незадолго до этого, 13.04, он был в Политбюро утвержден по предложению Троцкого членом ЦК Помгола как представитель “советского” духовенства (№ П-102). Известный в прошлом богослов и библеист, епископ Антонин прославился еще в дни революции 1905 г. более чем смелым рассуждением о сочетании законодательной, исполнительной и судебной власти как о земном подобии Божественной Троицы. За это он был уволен на покой, а после Поместного Собора за самочинные богослужебные новшества был запрещен в священнослужении ^{[ 40 ]}. Власти на совещании 19.04 1922 г. были представлены кроме Шмелева антирелигиозным деятелем Галкиным. Вдвоем они “разъяснили собравшимся необходимость момента относительной поддержки Советской власти революционным духовенством, в борьбе его с Патриаршим подворьем и засильем в синоде и в Высшем духовном управлении реакционных элементов”.

“Революционное духовенство” не возражало, просило лишь открыть епископскую кафедру для Антонина, “изолировать” своего противника епископа Серафима Чичагова. Договорились о составлении обращения к верующим, об открытии журнала “Живая церковь”, о посылке своих эмиссаров в Петроград.

Параллельно с этим ГПУ вело работу и с другими представителями “сменовеховского” духовенства, готовило майское совещание деятелей новой церкви. 4.04 начальник VI отделения СО ГПУ А. Ф. Рутковский отчитывался перед И. С. Уншлихтом о работе со “сменовеховцами-попами в Москве”, Петрограде и Нижнем Новгороде, о привлечении на свою сторону епископов Владимира Путяты и Евдокима (Мещерского), о проектах создания антитихоновского журнала (№ П-99).

В первой декаде мая, когда в Политехническом музее заседал Революционный Трибунал, а в Политбюро спорили об оптимальном количестве расстреливаемых, работа чекистов и Троцкого по оформлению обновленческой церкви дала первые важные плоды. Был согласован текст того политического заявления, о составлении которого договорились еще на шмелевском совещании 19.04. В фонде Политбюро АПРФ сохранился тот вариант этого документа, который был вынесен на одобрение высшего партийного органа (№ 12-1). Примечателен сам внешний вид того экземпляра, с которым знакомились члены ПБ: он был напечатан на машинке Реввоенсовета и заверен секретарем Троцкого М. С. Глазманом; на тексте документа размашистые записи-автографы об ознакомлении с ним 12.05 Сталина, Каменева, Томского, Рыкова, Молотова, Зиновьева. Понятно, что официально вопрос об одобрении Политбюро церковного документа стоять не мог, и эти автографы заменяли обычную процедуру оформления опросом.

Важен и оборот этого документа, наглядно связывающий проблему организационного оформления обновленческой церкви с обсуждением 11.05 в ПБ расстрельных итогов московского процесса. На той же машинке, с той же заверительной записью М. С. Глазмана здесь помещен текст ходатайства (от 10.05) обновленцев о помиловании всех приговоренных к расстрелу по этому процессу (№ 12-2). Большевики предложили современникам и потомкам веселую психологическую загадку: допустимо ли спасать сотоварищей ценой предательства.

Воззвание выполняло главные требования, продиктованные чекистами: восхваление “рабоче-крестьянского правительства”, резкое осуждение его “врагов”, включая церковных иерархов и патриарха Тихона, требование немедленного созыва церковного собора для суда над этими противниками властей и “решения вопроса об управлении церковью”. Воззвание подписали: протоиереи А. Введенский, С. Дедовский, священники В. Красницкий, Е. Белков, С. Калиновский, иеромонах С. Тарасов, псаломщик С. Стадник, одна подпись осталась неразобранной. Многие из подписавших вскоре станут видными деятелями обновленческого движения. На документе была запись о том, что епископ Антонин в принципе с обращением согласен, но требует придания ему более церковной формы. Это было сделано (возможно, самим Антонином) и 14.05 усовершенствованный текст воззвания был опубликован в советской печати за подписями епископа Антонина и тех же клириков (кроме С. Тарасова), с прибавлением подписей протоиерея Русанова и священников И. Борисова, В. Быкова.

Таковы те обстоятельства, которые учитывались в Политбюро, когда оно 11.05 поручило Троцкому “ориентироваться” в обстановке и к вечеру 12.05 внести письменные предложения в ПБ о ходатайстве Антонина и числе расстреливаемых. Троцкий выполнил задание предельно быстро. 12.05 он запиской в ПБ предложил основной принцип решения — “всемерно использовать настоящий критический момент для опубликования воззвания от имени прогрессивной части духовенства”, а тем временем особой доверенной группе решить, сколько голов нужно отдать под ходатайства “лойяльных священников”, а сколько все же расстрелять (№ 24-13). Троцкий обещал подготовить публикацию уже 13-14.05, отсюда и спешка с визированием 12.05 членами ПБ первого варианта воззвания. Окончательный вариант опубликовали в отведенный Троцким срок, 14.05. И с ходатайствами о помиловании управились быстро — рядом с этим обещанием Троцкого в деле № 24 фонда Политбюро находятся 6 индивидуальных ходатайств подписавших воззвание “прогрессивных” клириков от 12-13.05 о помиловании всех или почти всех осужденных на смерть (№ 24—14 — 24—19). Сортировкой на жизнь или смерть приговоренных православных занялась назначенная Троцким тройка — председатель Московского ревтрибунала М. Бек, зам. наркома юстиции П. А. Красиков и зам. председателя ГПУ И. С. Уншлихт. Определение этой тройки, вынесенное 14.05, сохранилось в двух вариантах — черновом в фондах ВЧК-ГПУ и в копии окончательного документа в фонде Политбюро. Между ними есть существенные различия. Правка происходила, видимо, не без участия Троцкого, утвердившего окончательный текст своей резолюцией: “Присоединяюсь. Троцкий”. В окончательный вариант введены идеолого-политические клише в определении вины осужденных. Но главное исправление сделано от руки прямо на черновике — один из осужденных на смерть, дровокол крестьянин Роханов, был в последнюю минуту заменен на священника А. Н. Заозерского ^{[ 41) ]}. Кроме него было решено казнить X. Надеждина, В. Соколова, М. Телегина и С. Тихомирова. Это последнее решение тройки и Троцкого и было утверждено постановлением ПБ от 18.05 1922 г. (протокол № 7, п. 13 — документ № 24-25).

Московский трибунал еще 05.05 1922 г. вынес определение о необходимости привлечения к суду в качестве обвиняемых патриарха Тихона и архиепископа Крутицкого Никандра (Феноменова). Последний абзац московского приговора был направлен против всей системы святоначалия в русской церкви: объявлялось, что трибунал “устанавливает незаконность существования организации, называемой православной иерархией” (№ 24-6). Так в итоге судебного разбирательства, непосредственно руководимого Политбюро ЦК РКП(б), 8 мая 1922 г. было вынесено юридическое определение, ставящее вне закона всю иерархию Русской Православной Церкви — иерархию, без коей Церкви нет. Этот приговор всей Церкви не был формально отменен последующими правовыми актами об условиях ее существования в коммунистическом государстве. Историки тоже о нем забыли.

Определения о привлечении к судебной ответственности патриарха Тихона выносились во время процессов 1922 г. во многих губернских центрах. Одновременно резко свирепеет “бешеная” (как того и требовали Троцкий, ПБ) кампания в газетах против патриарха Тихона, которого “Известия” еще 18.03 поместили под № 1 в списке “врагов народа”. 07.03 было опубликовано официальное сообщение о привлечении патриарха Тихона к судебной ответственности, и вскоре он был помещен под домашний арест в Донском монастыре. Начал разворачиваться механизм подготовки публичного судебного процесса над патриархом. Главная роль в этом, естественно, принадлежала ГПУ, хотя посильную лепту вносила и особая партийно-чекистская комиссия, а с осени 1922 г. — Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП(6). Но время от времени директивные указания поступали с самого верха — из Политбюро. В этой связи в фонде ПБ АПРФ и сформировалось особое дело о процессе над патриархом (д. 25).

Интенсивные допросы патриарха начались еще до вынесения приговора Московским трибуналом. ГПУ, которое еще 20.03 поставило перед Политбюро вопрос о незамедлительном аресте патриарха (и получило 22.03 от ПБ санкцию на этот арест “через 10-15 дней”), решает теперь перейти к активным действиям. Секретным постановлением Президиума ГПУ от 03.05 1922 г. было определено начать готовить процесс патриарха, вызвать его для допроса в качестве свидетеля на московском процессе и одновременно — “в ГПУ для предъявления ему ультимативных требований по вопросу об отречении им от должности лишения сана и предания анафиме (так! — Н.П.) представителей заграничного монархического антисоветского и Интервенционного активного духовенства” (№ 25-2). Это документальное подтверждение того колоссального давления, под которым были сформулированы акты РПЦ 1922 г. об отношении к Русской Православной Церкви за рубежом ^{[ 42 ]}.

Оба допроса патриарха — в трибунале и в ГПУ — состоялись в один день, 05.05 1922 г. Текст первого публиковался ^{[ 43 ]}, текст второго находится в следственном деле патриарха Тихона, сформировавшемся в ГПУ и лишь постепенно, с ограничениями входящем в нормальный научный оборот. Один из публикуемых в настоящем издании документов из фонда ПБ АПРФ может в определенной мере оказаться полезным в данной источниковой ситуации. Это “Следственная сводка № 1 6-го отделения СО ГПУ по делу Патриарха Тихона” (09-10.05 1922 г. — № 25-5). Она составлена новым начальником этого отделения, одним из самых фанатичных гонителей церкви Е. А. Тучковым. В недавнем прошлом он был писарем с четырехклассным образованием, ныне — чекистским вершителем судеб Церкви и ее иерархов. В сводке, составленной им для Сталина, Троцкого и начальников ГПУ, он резюмирует первые два допроса патриарха — 05.05 и 09.05 1922 г. (в “Актах Святейшего Патриарха Тихона...” допрос 05.05 не учтен, а допрос 09.05 1922 г. считается первым в серии допросов патриарха в 1922-1923 гг.). Согласно этой сводке, 05.05 в ГПУ от патриарха прежде всего добивались осуждения политических решений Карловацкого собора зарубежного православного духовенства и пытались через патриарха распространить насильственное изъятие церковных ценностей по декрету 16(23) февраля на русские православные церкви за рубежом. Тихон подтвердил свое осуждение карловацких решений. Второе требование, конечно, было совершенно химеричным; трудно сказать, надеялся ли Тучков всерьез здесь на какой-то реальный материальный успех или же только на вполне понятные пропагандистские выгоды. Патриарх отвечал на это требование достаточно уклончиво. Еще менее удалась попытка Тучкова добиться от патриарха формального осуждения действий тех священников внутри страны, которые выступали против насильственного изъятия ценностей. На допросе 09.05 ГПУ также довольно безуспешно пыталось вынудить патриарха признать “черносотенной”, “контрреволюционной” деятельность при Деникине Высшего Церковного Управления Юга России, а его руководителя митрополита Антония Храповицкого — “врагом народа”. Допросы на этом прервались до августа 1922 г., но интенсивная подготовка процесса продолжалась.

Параллельно в мае 1922 г. была осуществлена под надзором ГПУ важная операция по перехвату обновленцами части управленческого механизма церкви из рук подследственного патриарха. Патриарх вынужден был “ввиду крайней затруднительности в Церковном Управлении”, возникшей от привлечения его к суду, временно передать 12.05 свои полномочия митрополиту Агафангелу Преображенскому, причем синодальные дела должны были передать от патриарха митрополиту представители обновленцев А. Введенский, В. Красницкий, Е. Белков и С. Калиновский (документ этот, известный ранее в различных вариантах копий, публикуется нами по автографу патриарха из заведенного на Лубянке следственного “дела патриарха Тихона” — № П-127). В бывших патриарших покоях в Троицком подворье уже 19.05 обосновалось обновленческое Высшее церковное управление, вскоре разославшее по епархиям 56 своих уполномоченных. ГПУ не дало возможности митрополиту Агафангелу принять переданную ему патриархом высшую церковную власть, а вскоре обновленцы, собрав в мае 1922 г. при помощи чекистов свое учредительное собрание, провозгласили создание “Живой Церкви” и избрали ее Центральный Комитет во главе с протоиереем В. Красницким.

Факты эти хорошо известны историкам, но публикуемые дела фонда Политбюро, не давая здесь новых деталей, позволяют четко соотнести их с рассмотренными выше общими директивами Ленина и Троцкого. В частности, хорошо видно, как умело осуществляло ГПУ требование Троцкого поддерживать раскол и в самом стане обновленцев. В настоящем издании публикуются отчеты Е. А. Тучкова, где он хвастается своими успехами в достижении именно этой цели, кроме того, процитируем документ, показывающий четкое понимание главной задачи органов при организационном оформлении обновленчества: “Углубить раскол церковных групп и создать среди них полную непримиримость в каноническом и догматическом отношениях, дабы новая церковь не представляла из себя сплоченную единую организацию” ^{[ 44) ]}.

Одновременно с Москвой захват обновленцами церковной власти происходил и в Петрограде, где митрополиту Вениамину 05.04 с трудом удалось было добиться соглашения с властями о мирном изъятии церковных ценностей (№ П-88). Москве пришлось немедленно предпринять ряд шагов для срыва этого компромисса, серьезно поправить местных чекистов, командировать в Петроград проверенных товарищей вроде Приворотского, представителя “Особоуполномоченного СНК по учету и сосредоточению” Троцкого. По обновленческой линии туда был послан ученик митрополита Вениамина протоиерей А. И. Введенский — чтобы перехватить у митрополита церковную власть. 25.05 он предъявил митрополиту “удостоверение” самозваного ВЦУ обновленцев о том, что он является его членом, командированным в Петроград для церковного управления. Митрополит не признал этого документа без подписи патриарха и 28.05 временно, до покаяния, отлучил А. Введенского и Е. Белкова от церковного общения за самовольное принятие на себя высшего церковного управления. 29.05 произошла знаменитая, многократно описанная сцена ареста митрополита в присутствии А. Введенского.

Несмотря на все старания властей вызвать кровавый конфликт, усилия митрополита Вениамина дали определенный результат и изъятие церковных ценностей в Петрограде прошло сравнительно мирно; в официальной “обзорной сводке” Петро-совета, подводящей итоги кампании, особо подчеркивалось, что изъятие “повсеместно протекало нормально и без серьезных недоразумений” ^{[ 45) ]}. Несколько раз собирались большие толпы близ церквей, было несколько случаев избиения членов комиссии; тогда изъятие переносилось на другое время и проходило в основном успешно. Когда местные чекисты собирали для трибунала компромат на питерское духовенство, то удалось набрать сведения об 11 подобных случаях, причем убитых не было. Это более чем на 300 петроградских церквей, выдержавших в те дни более тысячи посещений комиссиями по изъятию. Защита справедливо сделала на процессе петербургского духовенства из этих фактов вывод, что митрополиту Вениамину удалось-таки предотвратить крупное кровопролитие (№ П-149).

Как вскоре оказалось — ценою собственной жизни. Судебный процесс над петербургским духовенством в губернском ревтрибунале начался 10.06 1922 г., приговор был оглашен 05.07. Мы публикуем первичный вариант стенограммы, содержавшей главную обвинительную речь, с которой выступил зам. наркома юстиции П. А. Красиков, а также текст приговора и кассационной жалобы, составленной 07.07 защитником митрополита адвокатом Я. Гуровичем (№ П-145, П-148, П-149; в комм. 25 и 26 к д. 24 указан ряд других документов процесса). Сравнение этих текстов между собой и с другими источниками ясно показывает, насколько беспочвенным (юридически и фактически) оказался главный тезис обвинения, столь нужный вдохновителям и организаторам всей кампании,— тезис о том, что имели место не стихийные выступления верующих в защиту своих храмов, а осуществление заранее продуманного контрреволюционного плана преступной организации “Правление приходов РПЦ”. Особенно удивительна здесь речь Красикова (переиздававшаяся на следующий год после смещения Хрущева в сильно исправленном виде как лучший образчик партийного юридического ораторства). Красиков фактически вообще не затруднил себя нормальным юридическим анализом, доказательством правильности вменения статей о контрреволюционной деятельности. Вместо этого он произнес долгую пламенную речь, целиком состоящую из нападок на РПЦ, ее позицию в гражданской войне и т. д. Четкий юридический и фактический анализ обвинения, сделанный защитой, не произвел ни малейшего впечатления на трибунал, и 10 обвиняемых во главе с митрополитом Вениамином были приговорены к расстрелу; Верховный трибунал оставил без последствий все кассационные жалобы и утвердил приговор ^{[ 46 ]}.

Это вызвало большой поток ходатайств о помиловании, в том числе и от деятелей обновленческой церкви. Особенно красноречивым был в нескольких своих ходатайствах А. И. Введенский, отчаянно доказывавший, что расстрел митрополита опозорит новую церковь и ее руководителей. Об авторитете обновленцев тогдашние вожди России, конечно, заботились, но лишь до некоторого предела, не забывая о следующей задаче, о грядущем разгроме этих самых обновленцев. А для этого их полезно было и запачкать, связать кровью. Да и пора было доказать казнью кого-либо из высших церковных иерархов непреклонную твердость рабоче-крестьянской власти.

Два направленных Г. Е. Зиновьеву ходатайства о помиловании (от А. И. Введенского и от группы обновленцев, № 24-29, 24-30) тот пересылает 07.07 1922 г. в Политбюро с краткой сопроводительной запиской, где упоминает в этой связи о своем телефонном разговоре 06.07 с Л. Б. Каменевым; прямой поддержки ходатайств в этой записке нет, но не исключено, что именно она была темой телефонного разговора (№ 24-31). Политбюро действует так же, как и в случае с московским процессом. Создается специальная четверка, которая на деле и решит, кому идти на расстрел, а кому — нет. Не трибунал и не ВЦИК, а четверка Политбюро в составе П. Красикова, Т. Самсонова, М. Галкина и Н. Попова (будущего руководителя Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б)). 12.07 четверка определила на смерть митрополита Вениамина (Василия Павловича Казанского), архимандрита Сергия (Сергея Павловича Шеина), профессора Юрия Петровича Новицкого и присяжного поверенного Ивана Михайловича Ковшарова (№ 24-32). На следующий день это решение стало постановлением ПБ (протокол № 17, п. 16 — № 24-33).

Казалось бы, вопрос закрыт. Но 02.08 в Политбюро поступил странный и пренеприятный документ. На простом листке бумаги, а не на бланке секретарь ВЦИК А. С. Енукидзе “совершенно секретно” сообщал, что Президиум ВЦИК (“малый”), рассматривая вопрос о петроградском приговоре, “устно постановил” просить Политбюро “отменить свою директиву по этому делу” (№ 24-35). Эту секретную просьбу и машинистке не доверили — документ рукописный. Президиум ВЦИК, куда стекались ходатайства о помиловании, формально имел конституционное право это помилование предоставить и готов был так поступить. (Недаром предупреждало Политбюро о “недопустимой” мягкости ВЦИК — см. № 23-49.) Но директива Политбюро — выше постановления ВЦИК.

Руководство партии вынесло этот конфликт на заседание Пленума ЦК РКП(б) и, конечно, победило там, В протоколе заседания Пленума № 3, п. 5 от 02.08 1922 г. под глумливой формулировкой “о попах” окончательно зафиксировано решение “отклонить ходатайство президиума ВЦИК о пересмотре директивы ЦК по вопросу о попах” (№ 24-36). В ночь с 12 на 13 августа митрополит Вениамин и трое его подельников были казнены.

Уже в те дни апреля 1922 г., когда разворачивалось изъятие церковных ценностей в обеих столицах, Политбюро замечает беспокоящие вождей симптомы возможного финансового неуспеха всего предприятия и начинает бить тревогу, спуская на места все новые директивы. Инициатором их обычно является Троцкий, соответственно информируемый ГПУ и КИЦЦ. 30 марта — 2 апреля в губернии по требованию Троцкого уходят из ЦК РКП(б) за подписями Калинина и Молотова несколько таких телеграмм (№ 23-31, 23-32, 23-36). В них в жестких формулировках ЦК приказывает губернским властям поддерживать только то духовенство, которое на деле, а не на словах активно проводит изъятие, решительными репрессиями против духовенства бороться с попытками сокрытия церковных ценностей, а также с хищениями, проводить вторичное изъятие там, где “в целях “мирного” изъятия” было конфисковано не все. Несколько раз ПБ будет принимать постановления о недопустимости затягивания, промедления с изъятием, о наращивании агитационной антицерковной кампании, требовать списки отстающих губерний (№ 23-42, 23-43, 23-45, 23-46).

Понятно, что власти были крайне обеспокоены сокрытием ценностей, находящихся в храмах, от конфискации (что они расценивали как кражу) и реальными хищениями, как до, так и после изъятия. Политбюро в своих директивах провозгласило принцип ответственности духовенства за наличие ценностей в полном соответствии с дореволюционной документацией. Принцип очень удобный для расстрельных приговоров, но не могущий вернуть в храмы все, что уже было в них разграблено за предыдущие бурные годы. Троцкий 25.04 предложил за несоответствие наличных ценностей указанным в дореволюционных описях привлечь к суду не только местное духовенство, но и руководство РПЦ, которое якобы организовало их вывоз за рубеж (№ П-108). Бюро Центральной КИЦЦ, получая всё новые партийные директивы о строжайших наказаниях, 15.05 рассмотрело вопрос “о линии степени репрессий по отношению к виновным в расхищении и сокрытии ценностей и сопротивлении изъятию”. Было постановлено “обратиться к т. Сталину дать на места директиву” о “степени репрессий” (№ П-130). Сталин посоветовал обратиться за конкретными указаниями в НКЮ, а ГПУ по своей линии стало рассылать директивы — виновных немедленно предавать суду трибунала и выносить самые суровые приговоры (см. ниже). Мы публикуем документ об одном из таких приговоров: 15.05 1922 г. Донской облревтрибунал приговорил к расстрелу “за симуляцию краж и расхищение церковного имущества” священника Евдокима Гордеевича Фирсова, протоиерея Александра Семеновича Мануйлова, диакона Виссариона Васильевича Иванова, церковных старост Степана Клементьевича Копытина и Алексея Ивановича Головкова (№ П— 129).

В ходе всей этой титанической партийной работы Политбюро и лично Троцкому приходилось преодолевать попытки ВЦИК несколько ограничить масштабы разгрома российских храмов. Здесь у Калинина и Енукидзе было два пути — поддерживать ходатайства верующих о замене священных реликвий драгметаллами и ходатайства Главмузея об исключении из изъятия церковных предметов, имеющих несомненную историко-художественную ценность.

ВЦИК еще 13.03 1922 г. принял опубликованное вскоре в “Известиях” постановление “О замене в исключительных случаях изъятых из церквей ценностей равным по весу количеством золота или серебра” (№ П-35). На основании этого постановления ЦК Помгола стал рассылать на места телеграммы с разрешением такой замены. Из разных районов страны в Помгол стали поступать многочисленные просьбы о замене церковных предметов драгметаллами ^{[ 47 ]}. Комиссии, проводящие изъятие, стали жаловаться, что просьбы о замене затрудняют работу. И тогда Политбюро по инициативе Троцкого и Центральной КИЦЦ распорядилось направить на места секретную шифротелеграмму о том, что подобные ходатайства не должны останавливать изъятия тех предметов, о замене которых просят верующие! (№ 23-32). И эта шифровка ушла за подписями Калинина и Молотова, хотя и противоречила подписанному Калининым постановлению ВЦИК и позиции Молотова на смягчение линии партии в деле изъятия.

Документы показывают, что применялся и другой прием затруднения замены: вопреки постановлению ВЦИК верующим предлагалось заменить церковную реликвию большим по весу количеством драгметаллов — якобы для компенсации историко-художественной ценности идущей в переплавку вещи! Характерен случай с просьбой прихожан Сергиевской церкви г. Саратова. Они просили 30.05 разрешения заменить служебную чашу равным весом серебра, а губкомиссия требовала с них тройное количество серебра. Прихожане отправили телеграмму по сакральному адресу “Москва, Кремль, Ленину”, не ведая, конечно, что ответ будут составлять цареубийца Белобородов да подручный Троцкого Базилевич. Впрочем, служебные резолюции на документе свидетельствуют об относительности персональных характеристик историком государственных деятелей. Базилевич счел возможным ограничиться двойным количеством серебра “во избежание волокиты и загрузки телеграфа”. Белобородов вообще согласился на замену один к одному. Но именно Калинин начертал на телеграмме собственной рукой, что губкомиссии виднее и надо согласиться с ее условиями (т. е. 1:3) (№ П-139)!

Упомянем еще об одной из многих подобных телеграмм. Большой приход села Бараитского Красноярского уезда Енисейской губернии 07.07 1922 г. обратился с телеграммой к “вождю республики т. Ленину”, заранее оплатив и ленинский ответ размером в 15 слов. Крестьяне просили разрешения выкупить церковные ценности своего храма 150 пудами хлеба, 75 пудами мяса и 15 пудами масла. Крестьяне рассуждали просто — собирают ведь на помощь голодающим. Отвечал крестьянам важный московский чиновник: зам. зав. оргуправлением ЦК Помгола Моргунов. Он разъяснил сибирякам, что заменять дозволяется не продуктами, а только драгметаллами (№ П-150).

В архивах сохранилось немало документов, связанных с непримиримой борьбой изымателей, вдохновляемых лично Львом Давыдовичем, против линии Главмузея, возглавляемого его супругой Натальей Ивановной. Начальство и эксперты Главмузея старались доказать партии и правительству, что крайне нецелесообразно губить в ходе кампании по изъятию церковных ценностей предметы огромного художественного и исторического значения, ломать иконостасы, выковыривать драгоценные камни из окладов и переплетов, обрывать жемчуг с риз и т. д. Ныне историки иногда сурово оценивают позицию Н. И. Троцкой, так как она заботилась, по их мнению, лишь о более выгодной реализации церковных ценностей за рубежом ^{[ 48 ]}. Однако можно возразить, что подобные аргументы стали приводиться ею лишь во вторую очередь, после того, как не сработали аргументы о необходимости сохранения культурно-исторического достояния страны (№ П-147). Троцкая предложила вообще не трогать, исключить из кампании по изъятию 103 наиболее значительных и знаменитых церковно-монастырских комплекса страны, объявив их целиком под музейной охраной, т. е. создав из них музейно-церковные комплексы (№ П-71, П-72). Если бы прошел этот проект, сегодня наша страна была бы неизмеримо богаче исконными церковными реликвиями, безжалостно разграбленными большевиками в 1922 г.

Записки, направлявшиеся Н. И. Троцкой в разные инстанции, сегодня являются ценным историческим источником. Конкретными примерами актов вандализма при изъятии церковных ценностей он авторитетно корректирует победные сводки местных чекистских и партийных властей (№ П-119, П-146, П-147). Троцкая опиралась в своей борьбе на п. 6 инструкции ВЦИК по проведению изъятия, несколько раз подтверждавшийся Калининым в телеграммах на места — от 22.03, 19.04, 24.04 (№ П-14, П-55, П-119). Эти документы требовали присутствия представителей Главмузея при изъятии и передачи им всех обнаруженных вещей музейного значения для хранения в музеях (Троцкая считала — или в церквях-музеях).

Л. Д. Троцкий попытался разрастающийся конфликт между КИЦЦ и Главмузеем быстро и четко разрешить в самом зародыше. Уже 22.03 1922 г. он направил письмо руководителям Центральной КИЦЦ, ВЦИК и Главмузея, в котором изложил свой классовый взгляд на проблему и конкретные пути ее разрешения (№ П—54). Троцкий грозно констатировал, что “среди археологов, работающих в Главмузее, по самой их профессии, имеется не мало лиц, теснейшим образом связанных с церковными кругами, настроенных контрреволюционно и стремящихся сорвать работу по изъятию ценностей. Таким тенденциям нужно давать суровый отпор”. (Суровый отпор был дан: группа экспертов — сотрудников Главмузея за сопротивление изъятию церковных ценностей пошла под суд; материалы этого суда есть в деле патриарха Тихона.) В то же время Троцкий признавал, что вандализм, порча ценностей, “невнимание к историко-художественным ценностям” тоже приносят вред. По его словам, такая порча для кампании по изъятию — “то же самое, что замороженная Наркомпродом картошка — для продовольственной кампании” (!). Это парадоксальное на первый взгляд сравнение соседствует в письме с категорической директивой не передоверять главное дело, экспертизу музейного значения церковных предметов, Главмузею, а сделать высшим третейским судьей при спорах Гохран. Убеждение, что глава Гохрана Аркус с его классовым чутьем разберется в древнерусском искусстве лучше Грабаря, вполне характерно для позиции Троцкого. Спорные предметы для дальнейшего решения их судьбы должны поступать (вопреки первоначальной инструкции от 28.02 1922 г.) не в музеи, а в Гохран, а соответствующую инструкцию следует выработать Бюро Центральной КИЦЦ совместно “с партийным представителем Главмузея”. Инструкция вырабатывалась в острой борьбе и, конечно же, в конце концов отразила точку зрения Центральной КИЦЦ, а за подписью Калинина 27.04 ушло предписание передавать спорные вещи в Гохран (№ П-114). Таким образом, за подписью Калинина 24.04 и 27.04 были переданы на места два прямо противоположных распоряжения по этому вопросу; первое из них отражало позицию самого Калинина и Н. И. Троцкой, второе — позицию Центральной КИЦЦ и Л. Д. Троцкого. Калинин и здесь должен был уступить (см. также № П-118). Если вспомнить о распоряжении Ленина и Политбюро подписывать директивы Троцкого именем Калинина, можно понять всю сложность решения для таких документов традиционной источниковедческой проблемы определения авторства.

Уверенность Троцкого, что изъятие легко будет провести без невыгодного вандализма, конечно, не соответствовала действительности. Столь широкая кампания, выполняемая военно-чекистскими методами, неизбежно вела к массовой гибели знаменитых памятников национальной культуры русского народа и других народов страны. В публикуемых документах говорится, в частности, о превращении при изъятии в лом уникальных серебряных риз и раки XVII в. в Пафнутьевом Боровском монастыре, о массовой порче изымаемых (для переплавки!) шедевров церковного искусства Ярославля, Ростова Великого, Смоленска, Зарайска, Соловецкого монастыря, о конфискации Гохраном для “реализации” уникальных памятников старины из Москвы, Петрограда, Костромы, Нижнего Новгорода, Калуги, Рязани, Казани, Кирилло-Белозерского монастыря. Из всего поступившего в Гохран Главмузей смог спасти лишь 1/10 часть (по весу! — № П-147). Особенно острая борьба развернулась вокруг иконостаса петроградского Казанского собора. Несмотря на толпы протестующих около собора, несмотря на требования Российской Академии наук и Российской Академии художеств “приостановить разрушение памятника архитектуры мировой художественной ценности”, несмотря на распоряжение Калинина о том же, 17.05 руководитель Петропомгола известный чекист И. П. Бакаев рапортовал из Смольного о завершении демонтажа иконостаса (№ П-133 — П-136).

В деле № 23 Политбюро все эти конфликты отразились лишь однажды — при конфискации высокохудожественной серебряной раки, хранившей мощи преп. Варнавы Ветлужского (Костромская губ.). По запросу местных властей Политбюро распорядилось изъять не только саму раку “на общем основании”, но заодно конфисковать и мощи (№ 23-38 — 23-40).

Этот случай в деле единственный: выработав “общие основания” и организовав ряд громких показательных процессов, Политбюро доверило конкретную “работу на местах” ГПУ и соответствующим комиссиям, принимая время от времени понукающие директивы. Поэтому для суждения о том, как конкретно шли дела у “изымателей” в городах и селах страны, необходимо выйти за пределы фонда Политбюро АПРФ в поисках массового материала секретных донесений с мест и их первичного оперативного обобщения для вождей. Делом этим занималась Лубянка. Созданный ею механизм информации руководителей страны — важный сюжет исследования для историка XX в. Но до всестороннего анализа этой темы пока далеко, начинать нужно с выявления источников, определения их специфики. Сейчас мы можем сделать лишь несколько предварительных наблюдений.

Значительный фактический материал о том, как проходила в разных губерниях страны кампания по изъятию церковных ценностей, дают периодические информационные сводки ГПУ-ОГПУ. Они составлялись в Информационном отделе и в VI (антирелигиозном) отделении Секретного отдела этого ведомства. И те, и другие сводки часто назывались “ежедневными”: сводки Информотдела — до конца сентября 1922 г. и сводки VI отделения — в марте 1922 г., но независимо от названия они могли быть сводками как за один, так и за несколько дней.

В обоих типах сводок указываются источники сведений — это ежедневные госинформсводки с мест, информационные сообщения губотделов ГПУ, телеграммы этих же отделов, а также транспортных органов ГПУ. В колонтитулах сводок VI отделения в качестве источника глухо указаны и сообщения “центральной агентуры”. В сводках Информотдела изредка цитируются в сокращенном виде и сводки VI отделения. Нам были доступны 64 (из 115) сводки Информотдела, охватывающие (с лакунами!) период с 1 марта по 25 октября 1922 г. ^{[ 49) ]} и 11 сводок VI отделения за период (также с лакунами!) с 14 апреля по 19 августа 1922 г. ^{[ 50) ]}

Информационные сводки ГПУ, дающие за один или несколько дней погубернский обзор событий в связи с изъятием церковных ценностей, являются одновременно и крайне важным, и чрезвычайно тенденциозным историческим источником. В реляциях губернских чекистов находят свое четкое отражение идущие сверху партийные директивы — но уже не в виде приказаний центра, а как псевдореальная картина местных событий. Руководители страны видят поэтому именно такую “реальность”, какую хотели бы. Это характерная особенность секретных систем информации всех авторитарных режимов. В документах Ленина, Троцкого, Политбюро задан круг противников важного мероприятия — и в сводках ГПУ с мест начинает обозначаться тот же круг с использованием тех же терминов — “черносотенное духовенство”, “торговцы”, “кулаки”, вообще “буржуазия”, “интеллигенция”, “эсеры и меньшевики”, “черносотенцы”. Соответственно производится отбор при арестах, в приговорах трибуналов, конструируются “заговоры” — и все это возвращается в Москву в донесениях с мест. Материалы Шуйского, Московского, Петроградского процессов показывают, как шел такой первоначальный отбор будущих обвиняемых и осужденных, когда определяющими моментами являлись упомянутые социально-политические характеристики, а не реальное поведение во время конфликта.

Подобным образом после обсуждения в марте 1922 г. в Политбюро предложений ГПУ и Троцкого о применении репрессий к патриарху Тихону Информотдел ГПУ, обобщая 22 марта донесения с мест за первые три недели месяца, настойчиво подчеркивает, что с появлением воззвания патриарха от 28 февраля заканчивается мирный период изъятия и начинается период борьбы с повсеместными “контрреволюционными выступлениями”. Между тем из той же и следующих сводок видно, что в губерниях лишь кое-где и только в первой половине марта начиналась работа по созданию местных комиссий по изъятию, а само изъятие еще не проводилось, отсюда и “мирный период” ^{[ 51 ]}.

Вместе с тем исследователь, учитывающий направление тенденциозности источника, особенности его терминологии, репрессивный стиль мышления его заказчиков и авторов (“политический заказ”), сможет извлечь из информационных отчетов ГПУ, как “ежедневных”, так и обзорных (см. № П-155, П-172) значительный массив реальных фактов, способных создать довольно достоверную картину происходившего, неплохо привязанную к координатам времени и места. Правда, эти координаты зачастую надо будет еще уточнять — многие события в сводке датируются лишь днем соответствующей телеграммы из губернии, а место указывается иногда только в пределах волости, уезда. Но тем не менее несколько тысяч сообщений с мест, аккумулированных в этих сводках, в целом позволят исследователю провести убедительный анализ. Не претендуя сейчас на решение этой особой и весьма трудоемкой задачи, ограничимся несколькими предварительными наблюдениями.

Последовательность и характер событий в своей совокупности существенно отличаются от заданных начальством информационных схем. Обстановка на местах обостряется с первыми известиями о подготовке местных властей к реализации декрета ВЦИК от 16(23) февраля 1922 г. По указанию из центра вся операция должна предваряться пропагандистской кампанией, включающей принятие соответствующих решений на собраниях верующих, “беспартконференциях”, митингах. С началом этих мероприятий губернские сводки фиксируют растущую враждебность масс, принятие на собраниях резолюций, прямо противоположных заданным властями. Информсводки буквально пестрят сведениями о подобном результате первых собраний, хотя вскоре после начала применения вооруженной силы против недовольных значительно возрастает количество известий и о собраниях, проходящих по первоначально задуманному плану.

Приведем несколько сообщений сводок об обсуждении проблемы изъятия церковных ценностей на собраниях в марте — апреле 1922 г. Здесь и ниже мы выбираем из сводок примеры конфликтных ситуаций, оставляя в стороне как сводки с простой фиксацией количества изъятого, так и известия о бесконфликтном изъятии после “проделанной работы”, составной частью которой фактически во всех губерниях были аресты (в скобках указываются даты сообщений с мест):

Уфимская губерния (27.03). “В Миасском уезде население 2-х станиц на беспартконференциях высказалось против изъятия” — ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 15.
Череповецкая губерния (28.03). “В Устюжском уезде состоялось собрание верующих по вопросу о сдаче церковных ценностей. Собрание прошло бурно. Большинство из собравшихся высказывалось против изъятия ценностей” — там же, л. 14.
Чувашская область (28.03). “На некоторых собраниях постановлено: протестовать против изъятия колокольным звоном. Произведены аресты” — там же.
г. Москва (01.04). “На 3/IV в 9 типографии Городского района назначено общее собрание рабочих по вопросу об изъятии церковных ценностей. На собрании будут присутствовать духовенство и верующие. Меньшевики ведут подготовительную работу к предстоящему собранию: собираются подписи протеста против изъятия церковных ценностей. Ожидается выпуск воззваний и прокламаций. Возможна забастовка рабочих. На Чугунно-Литейном заводе Сокольнического района Берц и Мак-Гиль 31/III состоялось общее собрание по вопросу об изъятии ценностей. На собрании вынесено постановление: “в первую очередь взять золото у коммунистов, их жен, торговцев, а затем уже и из церквей [...] На ф[абри]ке тонких сукон быв. Гинзбург общее собрание рабочих от 31/III постановило: в первую очередь взять ценности у торговцев на рынках, затем в магазинах, а потом уже в церквах””. Вместе с тем резолюции собраний в поддержку декрета ВЦИК от (16)23 февраля принимались в конце марта на других московских предприятиях — на заводе Гужон, на фабрике военного снаряжения Бовздей, на фабрике Гознак, в вагонных мастерских Николаевской железной дороги — там же, л. 28.
Новгородская губерния (10.04). “На собрании рабочих депо ст. Новгород рабочие высказались против изъятия. Наблюдалась агитация” — там же, л. 60.
Петроградская губерния (11.04). “На общем собрании рабочих 8-й фабрики прозодежды вопрос об изъятии решен отрицательно” — там же, л. 64.
Московская губерния (13.04). “Церковный совет Волоколамского собора постановил отдать только те ценности, которые сочтут нужным выдать верующие, и то при условии разрешения Соввластью вопросов: 1) открытия Иосифова монастыря, 2) преподавания закона божьего до 18 лет, 3) ношения иконы Николая чудотворца” — там же, л. 62.
Омская губерния (14-15.04). “Рабочие Главжелдормастерских настроены к изъятию враждебно. В Тарском уезде крестьяне проводят собрания под видом религиозных, выносят постановления об избиении и разоружении коммунистов” — там же, л. 69.
Новониколаевская губерния (15.04). “В Барабинске выступившаго коммуниста с речью за изъятие выталкали из церкви с криками “Бей коммунистов, не отдадим золото”” — там же.
Владимирская губерния (18.04). “Рабочие Александровского уезда к изъятию относятся отрицательно. Рабочие на собраниях выносят резолюции против изъятия” — там же, л. 86.
Архангельская губерния (21.04). “Отношение крестьян к изъятию враждебное. В уезде отмечены случаи категорического отказа от сдачи ценностей. Производятся аресты инициаторов. Преимущественно кулаков [...] Крестьяне Печерского уезда обжаловали изъятие перед ВЦИК” — там же, л. 87.
Московская губерния (21 и 23.04). “Брон[н]ицкий уезд:
На безпартконференции в Мохринской волости отмечались контрреволюционные выступления. Приняты меры к изоляции виновных” — там же, л. 86.
Екатеринбург (24.04). “Большинство верующих в городе вынесли постановление с протестом против изъятия. Арестован открыто агитирующий против изъятия архиерей” — там же, л. 95.
Белоруссия (ССРБ) (24.04). “Общее собрание рабочих ф[абри]ки Вулкан высказалось против изъятия ценностей. По всей губернии распространяются слухи о том, что в случае изъятия ценностей население восстанет против” — там же, д. 499, л. 61.
Гомельская губерния (24.04). В Галышинской волости Стародубского уезда “в 4 волостях верующими вынесено постановление ценностей не сдавать” — там же, л. 61.
Московская губерния (25.04). “На Ульяновской волконференции под влиянием агитации антисоветских элементов против изъятия ценностей принята резолюция отрицательного характера” — там же, д. 497, л. 93.
Рыбинская губерния (25-26.04). “Изъятие продолжается. На собрании верующих в Весьегонске велась контрреволюционная агитация. Собрание носило бурный характер. Произведены аресты” — там же, л. 96.
Пермская губерния (30.04). “В Сарапульском уезде крестьяне Тарасовской волости под влиянием к[онтр]-р(еволюционной] агитации постановили ценности не сдавать” — там же, д. 499, л. 4.

Терминология последнего и многих ему подобных сообщений весьма характерна для лексикона и образа мышления работников ведомства, осуществлявшего, так сказать, “мониторинг” процесса претворения в жизнь партийных директив. Стремление крестьян уберечь свою церковь от разграбления сразу квалифицируется как деяние контрреволюционное, поэтому историку трудно понять, в какой мере сами крестьяне осознавали, что защита ими церкви от КИЦЦ направлена против партии, режима, революции. В то же время, как мы видели, функционеры ГПУ не раз сообщали и о бесспорных случаях сознательной антикоммунистической окраски подобных протестов. Конечно, отделение реальных фактов от “приписок” в информсводках (как и в судебно-следственных делах) — нелегкая задача.

Сводки являются сложным, но исключительно ценным источником при изучении еще одного важного явления массовой социальной психологии. Речь идет о слухах. Концентрация немалых партийных, административных, военных сил для стремительного решения задачи разгрома церкви — задачи, вполне антихристовой для традиционного массового сознания — породила по всей стране огромную волну слухов. Показательно, что одинаковые слухи одновременно возникали в самых разных частях необъятной страны. Чекисты, сначала довольно подробно фиксировавшие эти слухи, позднее начнут это делать менее добросовестно, ограничиваясь вместо пересказа содержания краткой формулой: “провокационные слухи”.

Несколько раз сводки сообщают об упорном слухе, согласно которому церковные ценности изымаются для того, чтобы обеспечить коммунистам (правительству) бегство за границу. Этот слух отмечался 01.04 “среди крестьян, рабочих и красногвардейцев” Алтайской губернии (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 31), около 31.03-01.04 в г. Павловске Воронежской губернии (там же, л. 24). В сообщении Транспортного отдела ГПУ от 13.04 из г. Новониколаевска констатировалось, что среди рабочих-железнодорожников “ведутся разговоры, что коммунисты все обобрали и теперь хотят обобрать церковь, что [бы] разделить их между собой и уехать заграницу” (там же, л. 70). Из Владимирской губернии 13.04 сообщалось: “В Слуцком уезде буржуазия распространяет слухи о том, что ценности изымаются якобы для того[,] чтобы облегчить коммунистам бегство” (там же, л. 86).

В те же дни возникает и слух, что изъятые ценности пойдут на уплату каких-то долгов правительства. Он зафиксирован в г. Торопце Псковской губернии 07-11.04, в Рыбинской губернии 23-25.04 (там же, л. 63, 94).

В нескольких телеграммах с мест разъяснялось, что передающие эти слухи имели в виду русские долги странам Антанты. Так, в телеграмме от 28.04 сообщалось, что в Казани ходят слухи, будто изымается церковное золото “для уплаты долгов Антанте, для выкупа помещения в Берлине” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 411, л. 178). Напомним, что в известном письме Ленина от 19.03 особо подчеркивалось, что церковное золото необходимо, чтобы укрепить позицию страны на конференции в Генуе (где ставился вопрос о долгах России). В публикуемой нами листовке против изъятия церковных ценностей, распространявшейся в Москве незадолго до 01.04, рассказывалось, как Н. И. Троцкая о том же говорила И. Э. Грабарю (№ П-75).

В сообщении из Нижегородской губернии от 02.04 сообщалось: “Изъятие церковных ценностей в Васильсурском уезде рассматривается, как необходимая мера к отысканию средств для предстоящей войны” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 29). Наряду со слухами о близкой войне пошли слухи о “скором падении советской власти” — они приводились в телеграмме Оренбургского губотдела ГПУ от 24.03 (там же, л. 30). В обоих последних случаях сводки сохранили и стандартную реакцию VI отделения ГПУ: “виновных предать суду Ревтрибунала”. А в Кубано-Черноморской области в связи с изъятием ценностей распространялись даже слухи о скорой “высадке дессанта белых” (там же, л. 68).

Во многих сводках о содержании слухов сообщается в более общей форме: “ценности пойдут не по назначению”, “поступят в личное распоряжение коммунистов” — г. Омск 08.04, г. Москва 07-08 и 13.04, Тамбовская губерния 12.04, Татарская республика 25.04 (там же, л. 44, 47, 62, 95). В Баумановском районе г. Москвы 06.04 был зафиксирован слух о том, что “ценности не попадут голодающим, а разграбятся разными комиссиями” (там же, л. 47). Проблема расхищения церковных ценностей не раз возникала в информсводках ГПУ, но в ином контексте — в связи с реализацией директив Политбюро о мерах суровой ответственности для клириков, виновных в “укрывательстве” церковного имущества от комиссий по изъятию. Такие деяния в соответствии с тезисом о праве государственной собственности на все церковное имущество рассматривались как уголовно наказуемые.

Первые же информационные сводки ГПУ сообщают обильные сведения о самом процессе изъятия по губерниям. Его начальные стадии в большинстве губерний обычно сопровождались бурными событиями, лишь изредка сводки упоминают, что изъятие удалось в первые же дни кампании провести спокойно. Гораздо чаще поступают сообщения о том, что слухи о готовящемся или начинающемся изъятии собирают у церквей и монастырей большие толпы верующих, по несколько сотен человек, которые активно препятствуют изъятию. При этом нередко происходят столкновения между верующими и членами комиссии по изъятию, сводки пестрят сообщениями об избиении толпой лиц, производящих изъятие или агитирующих за него. Дальнейший ход событий освещается в сводках по-разному. Иногда указывается, что в результате изъятие было отложено, а в более поздних сводках будет лишь сообщение о проведенном изъятии, без объяснения, какими методами преодолевалось сопротивление толпы. Иногда отмечается, что обстановка была нормализована благодаря помощи местного духовенства, стремившегося любой ценой избежать кровопролития (но гораздо чаще губернские чекисты пишут о возбуждении духовенством населения к сопротивлению). Иногда сводки глухо информируют, что изъятие произведено несмотря на происходившие “эксесы”, не раскрывая подробностей. Во многих случаях сообщается о применении насилия — об арестах “зачинщиков”, “агитаторов”, а несколько раз прямо указывается, что сопротивление было сломлено действиями регулярных частей армии, отрядов ЧОН, военных курсантов, милиции.

Наиболее откровенное из чекистских известий подобного рода связано с событиями в Смоленске 28 марта 1922 г. Губернские власти, получившие от Троцкого “руководящие указания” об энергичных действиях, после случившегося кровопролития пытались в телеграмме в Москву от 30 марта (№ П-70) сгладить углы: “...большая толпа начала теснить сторожевые цепи [...] Дополнение новых рот несколькими выстрелами воздух толпа оттеснена. Предварительным дознанием ранено 6 человек, одна женщина умерла [...] Сегодня ночь и день полная тишина, все идет нормально порядком”. Но в сводке сообщений губернского и транспортного ГПУ картина более откровенная, нет и следа успокоительной версии о “стрельбе в воздух”: “Толпа избила нескольких курсантов. Вызванной военной силой по толпе был открыт огонь. Есть убитые и раненые. Были случаи стрельбы по курсантам с балконов и из окон зданий [...] Волнения частично перекинулись на железную дорогу [... ] Курсанты и стрелковые части вполне надежны в боевом отношении” (полный текст см. в комм. 14 к д. 23). И лишь через пару дней смоленские чекисты сообщат, что “после ареста антисоветских элементов, ведущих агитацию против изъятия, отношение населения к изъятию несколько улучшилось” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 30).

Одно из первых сообщений Калужского губотдела ГПУ (около 24-29.03) ярко рисует обстановку начала изъятия, сочетание разных методов преодоления сопротивления — от применения вооруженной силы и арестов до штрафов и уговоров на митингах. Приводим полностью текст этого сообщения, изобилующего и точными фактами, и тенденциозными штампами:

Калужская губерния (без числа): “Монахи Пафнутьевского монастыря отказались давать ценности!,] мотивируя это отсутствием епископа в отсутствие коего сдачу произвести невозможно. Духовенству удалось съагитировать часть мес[т]ного населения [,] преимущественно кулаков. К моменту изъятия у монастыря собралась толпа в 300 человек, отказавшаяся допустить комиссию к работе. Для ликвидации инцидента был устроен митинг[,] не давший положительных результатов, а также был вызван отряд в 60 человек с 2-мя пулеметами. Изъятие происходило при содействии вооруженной силы. Арестовано 12 человек активных участников и организаторов сопротивления[,] в том числе 3 священника и архимандрит.

СО ГПУ отдано распоряжение немедленно закрыть монастырь и выселить братию. Дело передать в Ревтрибунал.

В Тарусском уезде, вследствие агитации духовенства и эсеров!,] толпа в 400 человек силой отобрала у комиссии изъятые ценности. По распоряжению Начгуботдела [ГПУ] на место происшествия был командирован отряд и устроен митинг. После митинга граждане добровольно отдали ценности. Задержано 17 человек, из коих 12 освобождено.

В Малоярославльском уезде население 5-ти волостей отказалось выдать ценности. В одной из волостей Литвинского уезда толпой верующих был избит уполномоченный. Самосуд был подготовлен председателем Волисполкома активным членом партии левых эсеров. Виновные арестованы. В одной из волостей Кавалецкого уезда был избит уполномоченный. Самосуд был подготовлен 6ыв[шими] членами союза русского народа при активном участии духовенства. На деревню наложен штраф. После разъяснения инцидента населению последнее признало действия властей правильными. Ценности изъяты, инцидент ликвидирован.

В общем кампания по Калужской губернии заканчивается. В КИЦЦ поступали многочисленные заявления с просьбой об оставлении ценностей или замене их продуктами. КИЦЦ все просьбы отклонила” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 13).

Хотя известие о близком завершении кампании в губернии оказалось преждевременным, в целом это сообщение достаточно убедительно характеризует обстановку начала изъятия.

Сводки сохранили несколько других известий о применении вооруженной силы в губерниях на начальных стадиях этой кампании:

Ярославская губерния (08.04). В Ростовском уезде, в Варницком монастыре “толпа верующих в количестве 300 чел. не допустила изъятие. Члены комиссии действовали насильно” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 45).
Курская губерния (без даты, около 09-13.04). “В Белгородском уезде был случай изъятия ценностей при помощи вооруженной силы. Настроение населения возбужденное. Духовенство пассивно” (там же, л. 63).
Псковская губерния (около 10-18.04). “Был случай недопущения комиссии в одну из церквей, помощью местной милиции водворен порядок, произведены аресты подстрекателей толпы. При достаточном накоплении материала обвинения епископа Генадия в данный момент будет изолирован” (ГАРФ, ф. 353, оп. 6, д. 7, л. 91).
Московская губерния (26.04). “Воскресенский уезд. В Пятницкой волости вследствие сопротивления верующих изъятие проводится при помощи вооруженного отряда. Производятся аресты виновных в сопротивлении Комиссии” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 96).
Кременчугская губерния (01.05), г. Кременчуг. “При изъятии из староверской церкви произошло столкновение между толпой и комиссией. Инциндент ликвидирован при помощи вызванного взвода курсантов. Подстрекатели арестованы” (там же, д. 499, л. 3).

Случаи применения силы при изъятии отмечались сводками и в столице:

г. Москва. Городской район (21-22.04). “Во время изъятия у церкви Знамения собралась возбужденная толпа в 800 человек. На место был послан кавотряд. Изъятие продолжается” (там же, д. 497, л. 86).
Бауманский район (25.04). 24.04 “около церкви Николы Покровского во время изъятия собралась толпа около 200 человек, толпа была разогнана конной милицией. Арестовано 4 чел[овека] за агитацию среди публики” (там же, л. 93).

Более полную картину применения вооруженных отрядов армии и милиции для подавления сопротивления изъятию церковных ценностей можно будет составить лишь тогда, когда будут выявлены и станут доступными для анализа все сохранившиеся информсводки разных типов, а также те телеграммы и донесения с мест, на основании которых они составлялись. Но даже и в этом случае картина не будет исчерпывающей, из-за нечеткости (подчас нарочитой) формулировок этих источников. Сводки содержат многие десятки сообщений о том, что большие толпы верующих препятствуют изъятию. Чаще всего в той же или в следующих сводках говорится, что зачинщики арестованы и изъятие проведено; при этом обычно упоминается о позиции духовенства за или против изъятия. Но конкретные меры, позволившие сломить сопротивление толпы, произвести аресты и изъятие, называются далеко не всегда. Приводим ряд подобных сообщений из сводок Информотдела ГПУ.

Орловская губерния (28.03). “При изъятии ценностей из Покровской церкви (одна из крупнейших церквей в г. Орле) толпа верующих пыталась воспрепятствовать работе КИЦЦ. ГПО произведены аресты среди подстрекателей” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 12).
Тамбовская губерния (28.03). “В Елатьме толпа верующих силой разогнала комиссию [...] В Козлове толпа женщин пыталась избить представительницу У кома [...] СО ГПУ отдано распоряжение арестовывать подстрекателей и предавать их суду Ревтрибунала” (там же, л. 13).
Новгородская губерния (28.03). “В Старорусском уезде Губполитотделом ведется следствие относительно происшедших волнений. Изъятие церковных ценностей в этом уезде приостановлено” (там же, л. 14). Не выявлена сводка с сообщением о самих волнениях в Старой Руссе, в связи с которыми Ревтрибунал вынес расстрельный приговор (см. № П-128).

В сводках из той же губернии за 26-28 и 29.04 будет сообщаться о том, что в Малых Крестцах “толпа крестьян в количестве 200 ч[еловек] пыталась противодействовать изъятию” и что по губернии за такие действия арестован 31 человек (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 114; д. 499, л. 2, 60).

Вятская губерния (27.03). “В одной из волостей Уржумского уезда толпа избила 2-х представителей Уисполкома и весь состав Волисполкома” (там же, д. 497, л. 15).
Владимирская губерния (29.03). В Вязниковском уезде “во время изъятия ценностей, происходившего 23/III толпа пыталась напасть на членов комиссии” (там же, л. 25).
Витебская губерния (31.03 и 12-14.04). “В Витебске в некоторых церквах верующие препятствуют проведению учета церковных ценностей. Около собора каждый день собирается толпа. 30/III над членами комиссии по учету ценностей было совершено насилие”. “По Витебску проводится подготовительная работа [...] арестовано 25 человек[,] агитировавших против изъятия” (там же, л. 30, 67).
Алтайская губерния (01.04). “При посещении КИЦЦ Иннокентиевско-Вознесенского монастыря из собравшейся толпы слышались крики: Не давать, пусть ломают дверь и грабят. Бейте богохульников” (там же, л. 31).
Рыбинская губерния (09.04, 23-25.04, 29.04-02.05). При изъятии ценностей из 3-й и 4-й городских церквей “большая толпа народу [...] пыталась противодействовать изъятию”, “пыталась избить членов Комиссии”. Арестовано 22 человека, изъятие закончено (там же, л. 63, 94, 114).
Ярославская губерния (12.04) “При изъятии Старецкого монастыря толпа в 300 чел[овек] не допустила комиссию к работе. Изъятие временно отложено. По ходатайству верующих временно освобожден священник[,] арестованный за отказ подчиниться КИЦЦ” (там же, л. 62).
Петроградская губерния (14.04). “В Новой Ладоге верующие единогласно постановили не допускать изъятия. Во время изъятия была попытка ударить в набат. Возбужденная толпа осыпала членов комиссии бранью, более серьезных эксцесов не было” (там же, л. 67).
Архангельская губерния (14.04, 21.04). “В Пинежском уезде произведены аресты лиц[,] противодействовавших изъятию”. “В уездах отмечены случаи отказа от сдачи ценностей. Производятся аресты инициаторов. Преимущественно кулаков” (там же, л. 67, 87).

В самом г. Петрограде отмечалось в сводке за 25.04, что толпа в 500 человек, собравшаяся при изъятии ценностей из церкви Петра и Павла, “держала себя вызывающе”; в сводке за 26.04 сообщалось: “При изъятии из Владимирской церкви на площади собралась толпа до 1 т[ысячи] ч[еловек]. При изъятии из Семеновской церкви — около 600 человек. Произведены аресты лиц, уличенных в контр-революционной агитации” (там же, л. 94, 97).

Об арестах верующих, сопротивляющихся изъятию, в апреле сообщали также из Царицынской губернии (12.04, там же, л. 68), из г. Иркутска (15.04, там же, л. 70), из г. Тюмени (29.04, там же, л. 116). В г. Твери изъятию ценностей из собора препятствовала толпа в 200 человек (26-27.04); в г. Тамбове в те же дни толпу близ собора сумел успокоить настоятель, не допустив кровопролития (там же, д. 499, л. 59, 60).

В связи с этим последним случаем перейдем к другой важнейшей теме сообщений информационной сети ГПУ. Ею является позиция духовенства губерний во время кампании по изъятию церковных ценностей. Позиция эта для тех, кто информировал высшее руководство страны, важна не только как показатель развития самой кампании, но и как признак реального воплощения обоснованной в Политбюро Троцким и Лениным глобальной сверхзадачи — раскола и уничтожения Русской Православной Церкви и других религиозных организаций страны. В экстремальной ситуации изъятия неизбежно возникали существенные различия в поведении архиереев, духовенства. ГПУ в аналитических отчетах для руководства страны (см. П-155, П-172) отчитывалось о своей энергичной работе по использованию этой обстановки для раскола церкви. Немалое внимание уделялось этой теме и в информационных сводках. Сначала это фиксирование высказываний и действий руководителей и духовенства епархий в связи с самим ходом изъятия, а затем все больше — в связи с созданным под опекой ГПУ обновленческим движением.

Первые информационные сводки за март — апрель 1922 г. наряду с сообщениями о враждебном отношении населения к изъятию буквально пестрят упоминаниями о такой же позиции местного духовенства, о его “контрреволюционной агитации” против изъятия, о произведенных в этой связи арестах. Несомненно, что и в приведенных выше сообщениях об арестах “зачинщиков” имелись в виду не только миряне, но и клирики, даже если это в тексте особо не оговаривалось. Характерно, что в сводках VI отделения СО ГПУ в случаях, когда донесения с мест о сопротивлении изъятию не сопровождались перечислением принятых репрессивных мер, справа против таких донесений приводился текст распоряжения, отправленного в эту губернию руководством ГПУ и содержавшего категорическое приказание о немедленном аресте “зачинщиков” и предании их суду Ревтрибунала. В этом суде обязательно должен был участвовать начальник губотдела ГПУ, “требуя суровых репрессий за сопротивление власти”, приговор следовало немедленно с нарочным доставлять на Лубянку (ГАРФ, ф. А-353, оп. 6, д. 7, л. 4, 85, 90, 95, 97, 99, 110; ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 11, л. 64, 67-69, 74, 82-84). Как правило, эти распоряжения в качестве первоочередного объекта репрессий прямо называют духовенство.

Позиция правящих архиереев епархий, понятно, интересовала ГПУ прежде всего. Сводки за 29.03 Информотдела и VI отделения одним из первых отмечают по докладу Владимирского губотдела ГПУ от 24.03 конфликт с епископом Переяславльским Дамианом (Дмитрием Григорьевичем Воскресенским), незадолго до этого освобожденным из Владимирской тюрьмы. Он отказался “выдать священные предметы из храмов”, ссылаясь на “циркуляр патриарха Тихона” (видимо, владимирские чекисты именовали так воззвание патриарха от 28.02). Местные власти согласились было отложить вопрос “до решения ВЦИК и Губкома”. ГПУ немедленно объявило строгий выговор с занесением в личное дело начальнику губотдела за “незадержание попа Дамиана Воскресенского, соглашение с ним” и за “допущение столкновения толпы с милицией”, о чем в сводке не упоминалось. Дамиан был арестован и в 1922-1925 гг. находился в ссылке в г. Теджен; умер он в конце 1940-х гг. в концлагере (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 11, л. 67).

После кровавых столкновений в Старой Руссе Петроградский отдел ГПУ сообщил 18.04 на Лубянку о противодействии изъятию трех иерархов: митрополита Новгородского Арсения (Авксентия Георгиевича Стадницкого), епископа Старорусского и Демянского Димитрия (Сперовского?) и епископа Валдайского Иосифа (Невского). В ответ пришло требование скорейшей “разработки” их дел для предания суду Ревтрибунала (об агитации митрополита Арсения против изъятия говорилось и в сообщении Новгородского губотдела ГПУ от 28.03). Однако митрополит Арсений упоминается в последующих сводках как активно действующий на свободе. После сообщений об арестах духовенства в Новгородской губернии 25.04 констатируется:

“Состоялось совещание КИЦЦ совместно с митрополитом Арсением, на котором достигнуто соглашение”. А 29.04 в сводке VI отделения удовлетворенность выражается в следующей примечательной формулировке: “ГПО произвело изъятие лиц, замеченных в агитации против изъятия [...] Митрополит Арсений под влиянием мер[,] принятых ГПО[,] обнародовал в газете воззвание к верующим с призывом не противодействовать изъятию. ГПО принимает все меры расслоению духовенства” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 14, 94; д. 499, л. 2; ГАРФ, ф. А-353, оп. 6, д. 7, л. 110). Позднее митрополит Арсений был арестован по делу патриарха Тихона и сослан в Среднюю Азию.

Особой остроты в первые же дни кампании по изъятию достиг конфликт с архиерейской властью в г. Ростове-на-Дону. О массовых беспорядках в этом городе 11 марта 1922 г., повлекших за собой расстрельный приговор, в доступных нам сводках не сообщается. Но в телеграммах от 25 и 26.03, попавших в сводку Информотдела № 7 от 30.03, говорится о “контрреволюционной агитации” архиепископа Ростовского Арсения (Александра Смоленца) и о том, что еще “5/1П он предал анафеме всех посягающих на достояние церкви”. СО ГПУ в ответ на это известие предложило “не затягивать разработками дела подстрекателей и инициаторов выступлений”, арестовать “виновных церковников”, требуя для них в Ревтрибунале “самых суровых репрессий”. Губотдел ГПУ 24.04 сообщит: “Произведен арест священников-сподвижников архиепископа Арсения”. По другим источникам известно и об аресте самого владыки. Сводки конца апреля уже будут отмечать здесь “пассивное отношение” духовенства к изъятию ценностей при сохраняющемся “враждебном отношении” крестьян епархии (ЦА ФСБ, ф. 1, он. 6, д. 497, л. 14, 97; д. 499, л. 8, 35).

Информсводки за апрель приводят несколько других сообщений с мест о противодействии изъятию со стороны православного епископата. 12.04 полномочный представитель ГПУ сообщал из Царицына, что во 2-м Донокруге “ведет контрреволюционную агитацию” епископ Николай (Орлов, в 1921-1922 гг. правящий архиерей Нижне-Чирской епархии). А через две недели в Москву уже шел доклад о его аресте вместе с несколькими священниками и другими лицами (там же, л. 68; д. 499, л. 61-62). По приговору суда, начавшегося в Царицыне 09.06 1922 г., епископ Николай Орлов за сопротивление изъятию церковных ценностей будет расстрелян.

Из Челябинска 21-23.04 сообщалось, что “контрреволюционную агитацию” местного духовенства возглавил епископ Дионисий (Прозоровский), который “объехал несколько волостей Челябинского уезда и призывал крестьян защищать церковь от посягательства богоотступников” (там же, д. 497, л. 88). Сходные известия приходили 15.04 и из Сибири — протестовали против изъятия ценностей омский архиерей Димитрий (Димитрий Никанорович Беликов, профессор Томского университета, историк) и епископ Томский Виктор (Островидов). Последний “покинул церковь, не подписал протокола” о подготовке изъятия. Власти в ответ провели 10.04 в Томске “вооруженную демонстрацию гарнизона, профорганов и детей”, изъятие пошло (там же, л. 69).

Наиболее многочисленны сообщения сводок об аресте духовных лиц за агитацию против изъятия ценностей и за попытки утаить часть церковного имущества от изъятия (что неизменно квалифицировалось ГПУ как кража). За март — май 1922 г. такие известия приходят практически из всех губерний. Но это является отражением не только спонтанного развития событий на местах, но и показателем претворения в жизнь настойчивых указаний ГПУ о применении суровых репрессий по отношению к духовенству. Это особенно хорошо видно в сводках VI отделения СО ГПУ, где такие указания цитируются в колонке “Директивы о мероприятиях СО ГПУ”.

Однако ценность информсводок для изучения историком репрессий в отношении духовенства значительно снижается не только их изначальной тенденциозностью в оценке стремления клириков противостоять государственному разграблению храмов, но и крайне неточным, приблизительным характером самих сообщений с мест. Информационная система ГПУ редко приводит имена репрессированных, меру наказания; даже число арестованных, их духовный сан указываются далеко не всегда или же — весьма приблизительно, равно как и конкретные обстоятельства дела.

В качестве исключения приведем пример из сводки по Московской губернии (01.04): “Священник села Бисерово Вохринской волости Сокольский 29/III на собрании верующих высказался с призывом не отдавать ценности из церкви, и если соввласть захочет изъять ценности силой, умереть за святую церковь и не допустить ее позора. Собрание верующих к речи священника отнеслось сочувственно” (там же, л. 28).

В целом сводки дают чрезвычайно пеструю картину настроений и поведения духовенства в связи с изъятием церковных ценностей. В этой пестроте проступает некоторая общая закономерность хода событий: сначала острое неприятие верующими изъятия, народные толпы, собирающиеся на защиту храмов, избиение членов комиссий по изъятию. Власти в ответ применяют силовые приемы — иногда сразу же, зачастую — после некоторой отсрочки изъятия (при этом подчас ссылаются на директиву Политбюро об отсрочке, принятую сразу после шуйских событий — см. № 23-10). Угроза кровопролития заставляет и часть духовенства выступить с призывом к верующим подчиниться насилию властей. По мере развертывания кампании по изъятию донесения с мест все больше превращаются в перечисления изъятых пудов и фунтов драгметаллов с краткими ремарками о спокойствии населения или о новых арестах.

Постепенно в сводки входит новая тема, являющаяся естественным продолжением предыдущих. Это тема стимулирования чекистскими органами раскола церкви. Уже само проведение изъятия церковных ценностей, связанное с насилием и оскорблением чувств верующих, неизбежно приводило к изрядным различиям в реакции на него как архиереев, так и духовенства вообще. Выше мы приводили примеры сопротивления изъятию. Но подчас брало верх стремление церковников любой ценой избежать крайнего обострения обстановки, не дать властям повода для силовых действий по отношению к верующим и церкви. Напомним, что в труднейшей ситуации подобная примирительная линия удалась было петроградскому митрополиту Вениамину (см. № П—88). О его дальновидности свидетельствует тот факт, что Москва затем в резкой форме дезавуировала действия местных советских и чекистских властей, согласившихся на компромисс с митрополитом ради мирного проведения изъятия. Спровоцированный таким образом конфликт, закончившийся громким судебным процессом и расстрелом видного церковного деятеля, больше соответствовал представлениям Троцкого и Ленина о действительных целях всей кампании по изъятию.

Имеющиеся сейчас в нашем распоряжении информсводки ГПУ не отражают этих действий митрополита Вениамина, но упоминают о других подобных примирительных воззваниях, выпущенных новгородским митрополитом Арсением, псковским епископом Геннадием (Туберозовым), суздальским епископом Василием (Зуммером), витебским архиепископом Иннокентием (Ястребовым), задонским епископом Иоанном, духовенством Марийской области (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 25, 27, 94, 95; ГАРФ, ф. A-353, оп. 6, д. 7, л. 91). После расстрела толпы в Шуе власти способствовали распространению в Иваново-Возне-сенской и соседних губерниях воззвания владимирского митрополита Сергия (Страгородского), где он доказывал “бесполезность выступлений защиты храмов верующими, приводя примеры евангелья слов Христа” (ГАРФ, ф. A-353, оп. 6, д. 7, л. 90).

Углубляя расхождения в церковной среде по вопросу об отношении к действиям богоборческих властей, местные чекистские органы проводят работу по сталкиванию между собой разных групп духовенства и отчитываются перед Лубянкой в своих здесь успехах. Одно из самых первых свидетельств такого рода содержится в телеграмме из Ростова-на-Дону от 24.04. После сообщения об аресте ГПУ группы священников, “сподвижников архиепископа Арсения” (Смоленца), телеграмма сообщает о начавшемся организационном оформлении церковного раскола:

“В Ростове лояльное духовенство организовало бюро для оказания противодействия епископской власти. В первую очередь Бюро намерено: 1-ое разоблачить епископа Арсения и епископскую власть вообще. 2-ое в замен епископства как форму правления организовать Комитет, 3-е содействовать изъятию ценностей” (ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 6, д. 497, л. 97). Эти действия на Дону идут параллельно с оформлением по решению Политбюро московским чекистом М. Шмелевым центральных органов обновленческого движения (см. № П-100, П-105).

В дальнейшем информационные сводки ОГПУ будут уделять все большее внимание организации раскола Русской Православной Церкви и поддержке властями обновленческих групп. Будут приводиться и сведения об успехах и неудачах обновленческого движения, об арестах его противников. К началу осени 1923 г. тема раскола Церкви станет главной темой информсводок ОГПУ. Более общий аналитический обзор итогов этой деятельности ОГПУ по губерниям будет содержаться не в “ежедневных” (периодических), а в пространных обобщающих отчетах VI отделения ОГПУ, охватывающих время от нескольких месяцев до года. К публикации этих отчетов в настоящем издании (см. № П-155, П-172) мы и отсылаем читателя.

Как уже говорилось, упоминавшиеся выше документы Политбюро и Лубянки пока не дают возможности определить цифровые характеристики ни числа столкновений между верующими и властями, ни количества убитых и раненых в этих столкновениях, ни числа репрессированных. Из одной работы по истории РПЦ в другую переходит свидетельство активного участника событий “живоцерковного” протопресвитера В. Красницкого о том, что в ходе изъятия в 1922 г. в стране произошло 1 414 кровавых инцидента. Часто (хотя не всегда точно) приводятся сведения бежавшего из России священника Михаила Польского о том, что в 1922 г. общее число жертв, погибших при столкновениях и расстрелянных по суду, было 2 691 человек белого духовенства, 1 962 монашествующих, 3 447 монахинь и послушниц; всего 8 100 жертв. В литературе встречаются и упоминания о том, что в связи с изъятием церковных ценностей в 1922 г. в стране прошло 231 судебное дело, на коих были вынесены приговоры 732 человекам ^{[ 52 ]}. Для документальной проверки всех этих цифр, увы, время еще не пришло: необходимо погубернское выявление и сопоставление всех свидетельств, сохранившихся в центральных и местных архивах.

Зато дело 23 фонда Политбюро АПРФ однозначно подводит, наконец, цифровой итог другим достижениям партии в ходе кампании по изъятию. Речь идет об общей денежной оценке всего, изъятого у церкви в 1922 г. Подводя итог отчетам губернских КИЦЦ и другим донесениям с мест, ЦК Последгола (бывшего Помгола) рапортовал 04.11 1922 г. в Секретариат ЦК о выполнении задачи по изъятию, представив “Ведомость количества собранных церковных ценностей по 1-е ноября 1922 г.” (№ 23-50). Судя по информационным сводкам ГПУ, вся кампания по изъятию к этому времени в основном закончилась, хотя отдельные изъятия продолжались и в следующие годы (№ 23-51— 23-54). Документ заверен подписью-автографом заместителя Калинина по Помголу-Последголу А. Н. Винокурова, и подлинность его бесспорна.

Согласно этому документу, всего было изъято: золота — 33 пуда 32 фунта, серебра — 23 997 пудов 23 фунта, бриллиантов — 35 670 штук и т. д. В конце ведомости общая оценка всего изъятого (не включившая, правда, стоимость 964 “антикварных вещей”): 4 650 810 р. 67 к. В золотых рублях.

Напомним, что Ленин в письме от 19.03 1922 г. (№ 23-16) надеялся на получение многих сотен миллионов или даже нескольких миллиардов золотых рублей. Троцкий также считал возможным добыть церковных сокровищ на несколько миллиардов золотых рублей. Получили тысячную долю ожидаемого.

Отметим, что приведенный в итоговой ведомости Последгола общий порядок цифр согласуется и с предшествовавшими промежуточными или частичными итогами; погубернские итоги информсводок ГПУ пока еще настолько неполны, что их трудно суммировать, но они согласуются с итоговой ведомостью А. Винокурова. По итогам операции в г. Москве, там было изъято более 2 пудов золота, 3 тысячи пудов серебра, 3 658 бриллиантов и алмазов, в Петрограде было изъято более 4 пудов золота, 1 024 пуда серебра, 3 690 бриллиантов ^{[ 53) ]}. Опубликованная газетами в мае сводка сообщений местных финотделов о количестве изъятых церковных ценностей на 15.05 1922 г. дает общую сумму по 45 губерниям: золота — 17 пудов 63 золотника, серебра — 9 436 пудов 18 фунтов 35 золотников, бриллиантов — 7 997 штук и т. д.; в июне эти цифры, сообщенные А. Н. Винокуровым корреспонденту РОСТА, немного увеличились: более 17 пудов золота, 11 415 пудов серебра, 13581 штука бриллиантов и алмазов ^{[ 54 ]}. Ноябрьский итог, видимо, оказался меньше того, чего ждали, судя по майским результатам — но порядок цифр тот же, не дающий возможности говорить о преуменьшении ноябрьских итогов А. Винокуровым в 10-100-1000 раз. Да и зачем ему было это делать? Не забудем и о традиционном расхождении между победными предварительными реляциями с мест и цифрами реальной наличности.

Троцкий сравнительно рано понял крах своих надежд на конфискацию миллиардов рублей церковного золота. В своем письме Уншлихту, Белобородову и Красикову 25.04 1922 г. он констатирует, что “главные церковные ценности” изъять по декрету от 23.02 1922 г. не удалось. Троцкий считает, что они “уплыли за годы революции”. Допустив огромный просчет в предсказании финансовых итогов всей кровавой кампании по изъятию, Троцкий в этом письме торопится свалить ответственность на “верхушку церковной иерархии”. Она, по его словам, смогла планомерно организовать в годы гражданской войны вывоз почти всего церковного золота за границу, оставив в стране лишь “громоздкое серебро”. Доказать наличие и исполнение такого плана, ранее не обнаруженного ВЧК, было, конечно, невозможно, но это несущественно, главное — ответ был найден. Практические предложения Троцкого в создавшейся ситуации были вполне традиционны — не прекратить бесполезную кампанию, а, наоборот, резко усилить репрессии против церкви и духовенства, особенно высшей иерархии, выколотить из них сведения о том, куда они дели настоящие ценности и церковные капиталы (№ П-108). Напомним, что вскоре от патриарха Тихона будут крайне настойчиво, но безуспешно требовать принятия действенных мер для возвращения в страну (т. е. в ГПУ и Гохран) всех находящихся за рубежом русских церковных ценностей и капиталов.

Вместе с тем была доля истины в словах Троцкого о том, что ценности из русских церквей в основном “уплыли за годы революции”. Только в главной массе своей — отнюдь не за рубеж. С начала 1918 г. РПЦ подвергалась многочисленнейшим и хаотичным революционным экспроприациям. Значительная часть территории страны была опустошена фронтами гражданской войны и подавлением крестьянских восстаний 1921 г. Частыми были случаи вполне уголовных грабежей, от которых подчас не очень уж сильно отличались реквизиции самых различных центральных и местных властей. Напомним о масштабах лишь одной из них: уже в январе 1918 г. у Синода РПЦ было изъято ценных бумаг и других активов на сумму 46 млн. рублей ^{[ 55 ]}. Немало ценностей “уплыло” (по терминологии Троцкого) во время кампании 1918-1919 гг. по вскрытию мощей русских святых. Так, в октябре 1918 г. в Александро-Свирском монастыре при вскрытии вооруженным отрядом ВЧК раки святого было конфисковано в монастырских тайниках около 40 пудов серебра “в церковных изделиях”. Они были поделены между местным комбедом, музеем и ГубЧК ^{[ 56 ]}.

Оценивая сообщенную 04.11 1922 г. А. Н. Винокуровым итоговую цифру изъятых по декрету 16(23).02 1922 г. церковных ценностей в 4,6 млн. р., не следует забывать, что она относилась лишь к ценностям действовавших тогда церквей, монастырей, костелов, синагог, мечетей. Сбор ценностей из закрытых монастырей и церквей должен был осуществляться (по крайней мере, по закону) совершенно отдельно, не через Помгол и КИЦП, а через комиссию Троцкого “по учету и сосредоточению ценностей”. Последняя в мае 1922 г. объявила о завершении своей работы и передаче всех подобных дел в дальнейшем в ведение Гохрана (Аркуса и Базилевича). Характерно, что эта комиссия занималась поисками сокровищ не только в закрытых монастырях (а их, по сведениям П. А. Красикова от 1920 г., уже тогда было 673), церквах, дворцах, особняках, но и в местных органах ГПУ и в музеях. И по этой линии Троцкий в январе 1922 г. ожидал очень многого, но в мае никаких итогов не объявил (во всяком случае, подобные данные пока не обнаружены). А уже 09.08 1922 г. была создана новая комиссия по изъятию ценностей из музеев во главе с Базилевичем.

Историков давно интересовал вопрос, на что пошли с таким отчаянным трудом добытые в 1922 г. церковные ценности. На хлеб для голодающих, на денежную реформу Г. Я. Сокольникова, на индустриализацию? Итоговая ведомость А. Н. Винокурова позволяет теперь ответить на этот вопрос.

Из 4,6 млн. собранных рублей еще до развертывания массовой кампании по изъятию было решено, по предложению Троцкого, истратить 1 млн. золотых рублей на закупку хлеба для голодающих и развернуть вокруг этого широкую агиткампанию (№ 23-30). Для оценки остающейся суммы изъятого стоит вспомнить сметы на расходы по проведению самой кампании: никакой документации по расходованию только на голодающих особого фонда, составленного из изъятого имущества (как предписывалось декретом 16(23).02 1922 г.), не обнаружено. Механизм контроля за этим расходованием (включая контроль духовенства и верующих), несмотря на все требования снизу, создан не был. Между тем составленная на один лишь апрель 1922 г. смета технических расходов Московской, Петроградской и губернских КИЦЦ была утверждена Малым СНК в сумме 1 559 592 золотых рубля (запрашивали 2 000 006), но потом разрешали и сверхсметные расходы. Это только расходы на упаковочные материалы, грузчиков, транспорт, с прибавлением части расходов на агиткампанию и на московское совещание обновленческого духовенства ^{[ 57) ]}. Главные расходы на агитацию шли по другим сметам. Сюда не включены также основные расходы на кампанию, связанные с массовым применением по всей стране революционного насилия по отношению к верующим и духовенству (см., например, московскую смету на прокормление 3 500 человек, задействованных для изъятия — № П-76).

Учитывая все это, вряд ли будет преувеличением сказать, что собранные (и не разграбленные тогда же!) церковные ценности пошли в первую очередь на саму кампанию по изъятию или, точнее говоря, на кампанию по расколу и разгрому Русской Православной Церкви.

Если, таким образом, финансовая сторона февральско-мартовского (1922 г.) плана Ленина-Троцкого явно потерпела крах, то с осуществлением политических задач этой кампании дело обстояло неизмеримо лучше. Добившись в мае ареста патриарха, начала следствия над ним и создания обновленческой церковной организации, Политбюро и ГПУ успешно продолжали дело раскола и разгрома РПЦ. Лубянка, в значительной мере парализовав репрессиями канонически законное руководство церкви, торопилась с дальнейшим оформлением и укреплением организации ее противников. Эта организация с самого начала оказалась, в свою очередь, расколотой на враждебные группировки, что также соответствовало замыслам штаба партии и ОГПУ, которые легко могли, судя по обстоятельствам, то мирить их ради выполнения партийного задания по борьбе с РПЦ, то ссорить, дабы не усиливать “сменовеховцев”.

Всю эту нехитрую механику с предельной откровенностью и даже цинизмом раскрывает в своих исполненных хвастовства секретных отчетах начальник VI отделения СО ГПУ Е. А. Тучков (№ П-159, П-170, П-173, 12-6, 12-7). Далеко не всему в этих отчетах можно верить, успехи своего ведомства Евгений Александрович восхвалял подчас с немалыми “приписками”. Но цели, да и некоторые методы и “достижения” он обрисовывает весьма выпукло, хотя и не раз принимая желаемое за действительное. Историку небезынтересна следующая общая характеристика Тучковым религиозной политики Лубянки: “Поставленная перед Отделением в конце 1922 г. задача сдвинуть с мертвой и антисоветской позиции православную церковь и лишить ее той мощи, которой она обладала до этого времени, Отделением задача эта выполнена полностью: Православная церковь, как единый аппарат к настоящему времени не существует, она разбита на несколько отдельных групп[,] имеющих свои отдельные иерархии, находящихся между собой в постоянной вражде и совершенно непримиримо друг к другу настроенные” (№ П-170).

Важным мероприятием Лубянки на пути решения этой задачи был Всероссийский съезд “Живой церкви”, состоявшийся в Москве б-17 августа 1922 г. Председательствовал на съезде В. Д. Красницкий. Съезд вынес резолюцию с требованием суда над патриархом Тихоном и снятия с него сана на предстоящем Поместном Соборе. Был принят ряд острых резолюций, направленных против монашества и епископата, разрешен белый епископат, второй брак священников, брак для бывших монахов. На этой почве произошел раскол с группой епископа Антонина Грановского. Тучков, регулярно сообщавший в Политбюро о ходе работы съезда, так вошел в роль его закулисного руководителя, что счел необходимым рассказывать вождям партии, как им было поставлено на вид Красницкому пьянство нескольких руководителей съезда (№ 12-6).

Осенью 1922 г., когда центр тяжести церковной политики партии все более перемещался с изъятия ценностей, прямого вооруженного насилия в сторону дирижирования сложными процессами раскола, ЦК партии постепенно приходит к выводу, что полезную для РКП(б) деятельность Лубянки в этой сфере следует более жестко подчинить прямому партийному контролю.

Конечно же, при самом благожелательном отношении к инициативам руководителей ГПУ, но под руководством ЦК. Так возникла идея создать при ЦК единую комиссию по всем церковным и антирелигиозным делам, которая должна была заменить или вобрать в себя несколько небольших комиссий, создававшихся ранее без единого плана при центральных партийных и советских органах (см. об этих комиссиях в комментарии к д. 12, особенно комм. 4).

Вопрос этот рассмотрело Оргбюро ЦК РКП(6) на своих заседаниях 06 и 13.09 1922 г. Судя по протоколу последнего заседания (№ 12-9), вопрос докладывал глава Отдела агитации и пропаганды (Агитпропа) ЦК РКП(б) А. С. Бубнов. Было принято предложение за основу нового важного органа взять уже существовавшую при Агитпропе ЦК комиссию по антирелигиозной пропаганде, расширив ее за счет заместителя Ф. Э. Дзержинского по ГПУ В. Р. Менжинского и председателя комиссии при Политбюро по сектантским делам П. Г. Смидовича. Дальнейшее оформление новой комиссии проходило уже в октябре. По предложению Троцкого в состав комиссии ввели Н. Н. Попова, который стал ее председателем. Весьма примечательно, что не было принято предложение Л. Б. Каменева о включении в комиссию М. И. Калинина (№ 12-13).

Политбюро окончательно утвердило состав комиссии 19.10 1922 г., но уже 17.10 состоялось ее организационное заседание (№ 12-14, 12—15). Наиболее значительным в составе комиссии было представительство ГПУ — кроме Менжинского в нее входили Т. Д. Дерибас (который позднее сменит Самсонова на посту руководителя СО ГПУ) и Е. А. Тучков — будущий бессменный секретарь комиссии. Главными агитпроповскими специалистами-антирелигиозниками в комиссии будут Скворцов-Степанов и Флеровский, НКЮ будет представлен Красиковым, ВЦИК — Смидовичем. Члены комиссии будут номенклатурой высокого ранга: все изменения в составе комиссии после предварительного обсуждения на Оргбюро утверждало Политбюро. Эти постановления ПБ занимают значительную часть издаваемого дела № 12. Наиболее важным из них было постановление ПБ от 25.01 1923 г. (протокол № 45, п. 9) о введении в состав комиссии и назначении ее председателем Емельяна Ярославского (№ 12-27). В состав комиссии постепенно включали также представителей МК, Наркомпроса, РЛКСМ и ВЦСПС.

Уже на первом своем организационном заседании комиссия “присвоила себе название: Комиссия по проведению отделения Церкви от Государства (КОМОТЦЕРГОР)”. В своей документации сама комиссия чаще всего придерживалась именно этого наименования. Но в документах ОБ и ПБ ее именуют “Антирелигиозной комиссией при ЦК РКП(6)” (АРК); встречается и ее наименование комиссией ЦК, а не “при ЦК”.

В последние годы деятельности АРК было посвящено несколько публикаций, основанных на протоколах заседаний комиссии, к которым мы и отсылаем читателя ^{[ 58 ]}. Кроме того, в комм. 10 к д. 12 мы впервые приводим полный перечень с указанием архивных шифров каждого из сохранившихся и выявленных экземпляров протоколов № 1-65 АРК вплоть до весны 1925 г. Хорошее представление об основных направлениях деятельности АРК дают также ее отчетные доклады в Политбюро, публикуемые нами в составе д. 12 (№ 12-20, 12-21, 12—23 — 12-25,12-28,12-33).

Эта деятельность постепенно охватила все основные направления партийно-государственной политики по отношению к религии и церковным организациям всех конфессий страны. Комиссия курировала персональный состав руководства этих организаций, выносила авторитетные суждения о судьбе архиереев и ксендзов, о репрессиях и повышениях по службе, об антирелигиозных брошюрах и христианских догматах, о комсомольском рождестве, пасхе и влиянии сектантов на Красную Армию, о мощах святых и о высылке С. Булгакова, о повестке дня обновленческого собора 1923 г. и об условиях освобождения патриарха Тихона, о передаче минской хоральной синагоги под клуб и об автокефалии православной церкви на Украине — и о многом, многом другом.

Среди наиболее важных забот АРК осенью 1922 — летом 1923 гг. было повседневное руководство подготовкой процесса над патриархом Тихоном. В комм. 13 к д. 25 мы публикуем все без исключения постановления АРК, связанные с осуществлением такого руководства (постановления АРК согласовывались Ярославским с особой тройкой, а затем вскоре пятеркой, созданной ПБ 08.02 1923 г. для непосредственного оперативного руководства процессом — № 25-8, 25-14).

Хотя вожди партии долго не оставляли своей идеи увенчать дело разгрома РПЦ в ходе кампании по изъятию расстрелом патриарха, подготовка процесса “гражданина Василия Белавина” шла неравномерно, имела свои приливы и отливы. Продолжая собирать обвинительные материалы на патриарха, Лубянка после майских допросов 1922 г. вплоть до 31 августа не оформляла протоколов допросов на святейшего, отстраненного от управления церковью и находящегося под строгим домашним арестом.

Новый этап активной подготовки этого процесса начался 15.12 1922 г. Лубянка с опозданием принялась за реализацию директивы АРК, принятой еще 14.11 1922 г.: “Поручить ГПУ закончить дело ТИХОНА в месячный срок”, чтобы процесс можно было наглядно завершить до подготавливаемого обновленческого собора (см. комм. 13 к д. 25). Все прочие постановления АРК по делу патриарха Тихона публикуются нами в том же комментарии, где читатель может детально ознакомиться с тем, как осуществлялось руководство АРК. Ход самого следствия отражен в следственном деле патриарха Тихона из Особого архива ЦА ФСБ, д. 21794/1780, тома 2-29 (том 29 на деле является томом 1, далее ссылки на это дело даются в тексте в круглых скобках). Дело это в последние годы многократно упоминалось, но еще ждет своего нормального источниковедческого изучения, которое, будем надеяться, не за горами. Пока же приведем из него несколько документальных свидетельств, фиксирующих основные вехи следствия.

Итак, 15.12 1922 г. “особоуполномоченный ГПУ” Яков Соломонович Агранов (в 1921 г. главный конструктор “дела Петроградской боевой организации”, по которому был расстрелян Н. С. Гумилев и еще человек 60-80 ^{[ 59 ]}, а в 1937 г. и сам репрессированный) подписывает постановление: “...приступить к производству дознания по обвинению гр. Беллавина и Феноменова, запросить из судебных учреждений Республики на предмет осмотра — заслушанные дела по обвинению церковников, согласно директивному посланию гр. Беллавина от 28 февраля 1922 г. оказывавших противодействие Соввласти на местах по изъятию церковных ценностей”. В качестве основания назван приговор Московского трибунала от 05.05 1922 г., причем оба подследственных уже именуются “зачинщиками и организаторами кампании по противодействию мероприятиям Соввласти” (т. 1, л. 12).

26.12 1922 г. Агранов проводит допрос патриарха, и затем следуют допросы: 29.12 1922г., 02.01 1923г., 11.01 1923г., 18.01 1923г., 25.01 1923г., 30.01 1923г., 16.02 1923г., 05.03 1923 г., 13.03 1923 г. (протоколы двух допросов) (т. 1, л. 100-258 об.). Одновременно допрашиваются подельники и свидетели. Отметим среди последних показания деятеля Коминтерна Рене-Маршана, служившего в годы гражданской войны во французском посольстве и сообщившего о контактах патриарха с этим посольством (т. 1, л. 262-264).

Тем временем АРК торопит Лубянку и готовит агитационное обеспечение будущего процесса. 30.01 1923 г. в присутствии Агранова и Крыленко комиссия, ознакомившись с положением дел, продиктовала главное направление следствия, сформулировав основные обвинения: борьба с декретом об отделении церкви от государства, со вскрытием мощей, противодействие изъятию церковных ценностей и, наконец, самое всеобъемлющее: “систематическая контр-революц[ионная] деятельность”. (Эту последнюю формулировку в дальнейшем распространят на миллионы людей.) Комиссия назначила новый срок окончания процесса над патриархом — “до 25 марта”. Политбюро 08.02 1923 г. согласилось с предложением АРК провести процесс патриарха в марте (№ 25-8).

27.02 1923 г., заслушав доклад Агранова о ходе следствия, комиссия распорядилась о ряде агитационных мер и напомнила, что до процесса патриарха Тихона должен состояться суд над католическим архиепископом Цепляком ^{[ 60 ]}.

После допроса патриарха 05.03 1923 г. предварительное следствие на Лубянке сочли в основном законченным, а дело — готовым для передачи в Верховный Суд. Коллегия ОГПУ приняла постановление об этом 06.03 1923 г.; докладчиком о деле патриарха и его подельников Николая Григорьевича Феноменова, Петра Викторовича Гурьева, Дмитрия Александровича Александрова был помощник начальника VI отделения СО ГПУ В. И. Ребров, который подготовил свое соответствующее заключение еще 23.02 (т. 1, л. 2; т. 2, л. 61).

В тот же день 6 марта Агранов и Крыленко отчитались на заседании АРК о готовности дела для суда. Комиссия постановила провести процесс с 25 по 30 марта, опять распорядилась об усилении агитации — с использованием материалов следственных дел патриарха Тихона и Цепляка. Но интересно, что АРК по важнейшим этим процессам не рискнула взять на себя главную ответственность: постановили “просить Политбюро ЦК РКП дать точные директивы суду о мере наказания, приняв во внимание международную обстановку”. Но вместе с тем АРК хотела сохранить за собой влияние на ход дела. Еще 08.02 Политбюро, согласившись провести процесс патриарха в марте, создало специальную комиссию ПБ по оперативному руководству этим процессом (№ 25-8). В нее вошли заместитель Ленина по СНК член ПБ Рыков, предполагаемый главный обвинитель на процессе Крыленко и Калинин. (Это последнее назначение, видимо, свидетельствует не столько о старом правиле маскировать Троцкого Калининым, сколько о меняющемся раскладе сил в стане вождей, сопровождаемом сменой тактики антирелигиозной борьбы.) АРК постаралась добиться для себя в этой важной комиссии целых трех мест, но в конце концов ПБ согласилось включить туда дополнительно лишь Ярославского и Красикова, превратив “тройку” в “пятерку” (№ 25-11, 24-37).

Между тем на Лубянке, несмотря на все заверения, дело все же не ладилось; видимо, собранный материал, утвержденный самим Уншлихтом, не вполне нравился на более высоких этажах чекистского руководства. Во всяком случае, и после решения 06.03 о передаче дела в суд следствие на Лубянке продолжалось, шли новые допросы. Лишь 13.03 обвинение было предъявлено патриарху (т. 1, л. 255-258, это, по-видимому, еще не развернутое обвинительное заключение), одновременно Агранов постановил избрать для патриарха меру пресечения — “домашний арест с назначением стражи” (т. 1, л. 259). Но еще позднее, 18.03, происходил допрос свидетеля Рене-Маршана. А 06.04 П. Кузнецов, производивший (с 06.03) вместе с Аграновым дознание и предварительное следствие под наблюдением помощника прокурора Судебной коллегии Верховного Суда РСФСР Яковлева, неожиданно объявил патриарху о вменении ему дополнительно ст. 62 УК РСФСР. Той самой, по которой был расстрелян митрополит Вениамин. Патриарх не признал себя виновным по этой статье, так же, как из ранее предъявленных он отвергал обвинения по ст. 59, а по ст. 69, 119 и 120 сделал весьма существенные оговорки (в окончательном варианте обвиниловки останутся лишь ст. 62 и 119) (т. 1, л. 296-304 об.) ^{[ 61 ]}.

Дело быстро движется к слушанию в Верховном Суде. АРК занято приятными хлопотами о распределении билетов на процесс, о проведении через ЦК партии особой сметы расходов на него. Но в те же дни, 03.04, АРК вдруг выдвигает новую инициативу. Вопреки собственному решению от 30.01 “ограничить до минимума число обвиняемых и свидетелей”, комиссия решает попытаться пристегнуть к делу патриарха еще двух высших иерархов РПЦ: митрополитов Сергия Страгородского и Михаила Ермакова; Агранову поручалось в этой связи допросить их. Но дело не выгорело, возможно — в связи со спешкой.

06.04 1923 г. на распорядительном заседании Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда было постановлено “назначить дело к слушанию на 12-е апреля с. г. в 12ч. дня” и была удовлетворена просьба патриарха назначить ему защитником известного петроградского адвоката Бобришева-Пушкина (т. 3, л. 8, 12).

07.04 на другом распорядительном заседании той же коллегии было постановлено ознакомить стороны с материалами следственного дела, предъявить подследственным обвинение по ст. 62 и 119 УК РСФСР и разрешить им свидания. Обвинителями на процессе назначены Крыленко и Красиков, с возможной заменой последнего, в случае болезни, Скворцовым-Степановым. Но затем на этом заседании принимаются решения, отменяющие постановленное только вчера: приказывается отложить вручение обвинительного заключения до 13.04, а сам процесс — до 17.04 1923 г. (т. 3, л. 14-17). Разгадка этого внезапного изменения проста: ранее в тот же день 07.04 такое решение было принято комиссией Политбюро по делу патриарха и Верховный Суд лишь проштамповал его (№ 25-11). Отсрочка эта была, по всей видимости, вызвана отчаянными усилиями по приданию юридически более пристойного вида обширному обвинительному заключению по делу патриарха (см. об этом документе комм. 32 к д. 25). В этом активную помощь Крыленко оказывал председатель АРК Ярославский — сохранилось его письмо Крыленко с замечаниями на проект обвинительного заключения (т. 27, л. 4).

В тот же день 07.04 комиссия Политбюро приняла еще одно важное постановление — об изменении с 12.04 меры пресечения патриарху, т. е. о переводе его из-под домашнего ареста во внутреннюю тюрьму ОГПУ. Однако выполнение этого решения задержали — уже 11.04 та же комиссия сочла, что столь значительный шаг, как перевод патриарха на Лубянку, должен получить санкцию самого Политбюро (№ 25-14). Одновременно пришлось принимать решение об очередной отсрочке процесса — обвинительное заключение все еще не было окончательно “дотянуто”, к тому же вспомнили, что как раз 17.04 должен был открываться XII съезд РКП(б) ^{[ 62 ]}, постановили начать процесс сразу же после съезда, 24.04 1923 г. Накануне, 10.04 точно такое же постановление было принято АРК.

Так вопрос об аресте патриарха и суде над ним вернулся в Политбюро. Здесь запрос комиссии Политбюро по суду над патриархом столкнулся с важным документом по тому же вопросу, но совершенно иной окраски. 10.04 1923 г. наркоминдел Г. В. Чичерин направил И. В. Сталину для обсуждения на Политбюро служебную записку (№ 25-13). В ней он старается довести до сведения вождей, что огромная волна протестов во всем мире, связанная с расстрелом Будкевича и делом патриарха Тихона, самым серьезным образом вредит интересам страны, задерживает ее международное дипломатическое признание, ликвидирует все усилия друзей России. Нарком приводит подобные известия из США, Англии, Франции, Польши. Он призывает Политбюро заранее принять политическое решение не выносить смертный приговор патриарху, чтобы потом не отменять его под внешним давлением, как это произошло с Цепляком.

Та волна протестов во всем мире против преследования патриарха, о которой писал Чичерин, нашла свое отражение и в деле патриарха Тихона из фонда Политбюро (д. 25), но отражение довольно слабое. В деле имеются два сообщения из Ватикана (на дипломатическую поддержку которого Россия особенно рассчитывала в Генуе и Лозанне). В первом из них, еще от 16.05 1922 г. излагалась просьба папы освободить патриарха, причем Ватикан готов был даже купить у русского правительства все изъятые церковные ценности, оставив их в стране, и немедленно вручить деньги (№ 25-6). Второе ходатайство папы об освобождении патриарха было сделано 17.03 1923 г. (№ 25-9). В деле имеются также документы, отражающие крайнее беспокойство за судьбу патриарха со стороны правительств и общественности Финляндии, Чехии, Великобритании; из Праги М. М. Литвинову сообщали о возможном совместном выступлении в защиту патриарха ряда европейских правительств (№ 25-12, 25-23, 25-26). Одним из самых значительных выступлений этого рода было вежливое, но жесткое послание Фритьофа Нансена Троцкому от 24.04 1923 г. (№ 25-25). Мнение Нансена, возглавившего организацию зарубежной помощи жертвам голода в России, было особенно весомым, и не считаться с ним было трудно.

Список этот можно было бы многократно расширить за счет известий, не отраженных в д. 25. В документальной книге Льва Регельсона дается подборка таких протестов, включая правительственные заявления Великобритании, Ватикана, Франции, заявления многих религиозных организаций разных конфессий. Кульминацией их был знаменитый меморандум британского правительства от 08.05 1923 г. (“ультиматум Керзона”), где говорится о “взрыве оскорбленного морального чувства человечества” в связи с религиозными преследованиями в России и особенно — с расстрелом Будкевича и делом патриарха ^{[ 63 ]}.

Ходатайство Чичерина не расстреливать патриарха и запрос комиссии ПБ о его тюремном заключении рассматривались на заседании Политбюро 12.04 1923 г. (№ 25-15). Наркому, явно не входившему в число главных вождей, дали суровый отпор. Обсудив письмо, “постановили: 3.а/1. Предложение тов. Чичерина отклонить”. Но мало того. Без занесения в протокол был принят особый сверхсекретный пункт постановления ПБ по этому вопросу: “Поручить Секретариату ЦК дать диррективу Верховному Трибуналу вести дело Тихона со всею строгостью, соответствующей объему колоссальной вины, совершенной Тихоном” (№ 25-16). Единственный экземпляр документа, написанный А. М. Назаретяном “только для т. Сталина”, находится не в протоколе этого заседания ПБ, а в тематическом деле патриарха Тихона фонда Политбюро.

Когда в ответ на просьбу не расстреливать носитель высшей законодательной, исполнительной и судебной власти страны принимает решение в такой формулировке, это на деле означает только одно: санкцию Политбюро на казнь патриарха. Факт, ранее историкам не известный.

Понятно, что Политбюро, приняв такое решение, одновременно постановило не делать для патриарха исключения в выборе меры пресечения, т.е. разрешило подвергнуть его предварительному тюремному заключению.

Верховный Суд оформил это указание партии на распорядительном заседании Судебной коллегии по уголовным делам 17.04 1923 г. Обвинительное заключение сочли, наконец, доработанным и утвердили (протокол № 34, п. 1). Открытие суда над патриархом назначили на 12 ч дня 24.04 1923 г. (п. 2). Постановили также “меру пресечения одновременно с вручением обвинительного заключения изменить, заключив гр. Беллавина Василия Ивановича под стражу” (п. 4) (т. 3, л. 21, 22, 24).

Наступила кульминация подготовки процесса. Обвинительное заключение было напечатано отдельной брошюрой и широко рассылалось по стране и за рубеж, целиком или в выдержках (№ 25-17, 25—20). VI отделение СО ГПУ составляло сделанные с классовых позиций сводки сообщений осведомителей в связи с предстоящим процессом (№ 25-18, 25-19). Газеты поместили объявление о начале процесса 24.04 и истово выполняли предписание ПБ (№ 25-15) о новой волне ожесточенной агитации против патриарха. Комиссия Политбюро напечатала и распространила по тщательно выверенным спискам новые билеты на процесс, а заодно выпросила еще 1 тыс. золотых рублей на дополнительные расходы из-за предыдущих переносов начала слушания дела.

И тут за три дня до начала суда произошел перелом. 21.04 1923 г. Ф. Э. Дзержинский обратился в Политбюро с краткой запиской: “Полагаю, что необходимо отложить процесс Тихона в связи с разгаром агитации за границей (дело Буткевича) и необходимостью более тщательно подготовить процесс” (№ 25-21). В эти дни заседал XII съезд, Политбюро не собиралось и предложение Дзержинского поставили на голосование опросом.

Конечно же, в Политбюро, а не на съезде. Результаты опроса (большей частью в автографах голосовавших) помещены на той же записке Дзержинского. Мнение было удивительно единодушным: Каменев, Зиновьев, Троцкий, Сталин, Томский и Калинин согласились с этим предложением и только председатель комиссии ПБ по суду над патриархом А. И. Рыков был против него.

Аргументы Дзержинского были те же, что и в резко отклоненной перед этим записке Чичерина. Нам неизвестно пока, что явилось главной причиной этого перелома во взглядах, какие пути убеждения смог найти руководитель самого осведомленного ведомства страны. Знал ли он о предпринимаемых или готовящихся акциях протеста за рубежом или о реальных настроениях в стране (сводки Тучкова уж очень учитывали то, что хотели бы слышать вожди). Видел ли он все реальные юридические прорехи политизированной обвиниловки? (Напомним, что 22.07 1992 г. Генеральная прокуратура РФ официально признает отсутствие состава преступления в действиях патриарха — см. т. 27, л. 23.) Или начинали сказываться результаты подвижек в соотношении сил в Политбюро и новый тактический курс Каменева и Сталина по отношению к церкви?

Эта отсрочка накануне начала процесса была принципиально иной, чем все предыдущие, когда просто торопились залатать прорехи в следственном деле и обвинительном заключении. Реально она стала первым, самым трудным шагом к отмене всего процесса. В Политбюро это хорошо понимали, не реагируя на две отчаянные попытки Ем. Ярославского (24.04 и 10.05) добиться назначения новой даты начала процесса — где-то в середине или второй половине мая (№ 25-24, 25-28). Без ответа останется и обращение 15.05 председателя Судебной коллегии Верховного Суда Н. Немцова к Троцкому с просьбой сообщить, будет ли суд в ближайшие два месяца, т. к. “началис[ь] отпуски и люди волнуются” (№ 25-30). Обескураженные Ем. Ярославский и Е. Тучков не сразу внутренне согласятся с решением ПБ; лишь когда окажется, что им предстоит еще немало “работать” с патриархом, они опять примутся восхвалять мудрость партии.

А работа им, действительно, предстояла большая и важная. В тот самый день 21.04, когда члены Политбюро приняли свое решение по предложению Дзержинского, глава РПЦ был помещен во внутреннюю тюрьму ОГПУ. Новые материалы, публикуемые нами, почти не дают сведений о ходе многонедельных бесед Е. А. Тучкова со своим знаменитым узником, причисленным Церковью в 1989 г. к лику святых. Отдельные фразы Тучкова в его отчетах (№ П-170, П-173 и др.) имеют целью самовосхваление и крайне ненадежны как исторический источник. Важнее сведения о значительной роли АРК в подготовке конкретных параметров компромисса между РПЦ и советской властью. Патриарху приходилось в тюремных условиях, не зная ничего о замыслах и планах вождей партии, решать трудную задачу определения той меры уступок, той цены, которая может быть заплачена за обеспечение хотя и шаткого, но все же легального существования Церкви в богоборческом государстве, за минимальную возможность легально противостоять планам замены РПЦ обновленцами.

Со стороны советской власти выработкой условий этого компромисса занималась АРК во главе с Ярославским. Отказавшись, наконец, от своих планов суда над патриархом, АРК принялась за выработку жестких условий компромисса с ним. Уже 11.06 Ярославский обращается к Сталину с просьбой “срочно провести” через Политбюро предлагаемые АРК основные решения “по делу Тихона”. (Правда, АРК в составе Ярославского, Менжинского, Попова и Тучкова официально одобрит эти формулировки Ярославского лишь на следующий день, 12.06.) Ярославский предложил Политбюро невиданный в юриспруденции принцип — “следствие по делу Тихона вести без ограничения срока”, но не предавать патриарха суду, а на известных условиях освободить его (№ 25-31). Условия эти в основном были приняты патриархом, хотя и в менее жесткой форме, чем у Ярославского (ср. № 25-31, № 25-34): патриарх должен был обещать свое “лояльное отношение к Советской власти” (это формулировка Ярославского; в заявлении патриарха — “я отныне Советской Власти не враг”), признать справедливость обвинительного заключения и привлечения к суду, отмежеваться “открыто и в резкой форме от всех контрреволюционных организаций”, выразить “согласие с некоторыми реформами в церковной области (например, новый стиль)”. Политбюро утвердило 14.06 1923 г. эти условия компромисса (№ 25-33). А 16.06 последовало известное заявление патриарха Тихона в Верховный Суд (№ 25-34). О церковных реформах в нем ничего не говорится, осуждение “зарубежной [...] и внутренней монархической белогвардейской контр-революций” сделано гораздо менее конкретно, чем того хотел Ярославский, без упоминания имен и организаций.

19 июня АРК на своем заседании выдвигает ряд новых требований к патриарху — ужесточить формулировки своей вины, перечисления своих “преступлений”, осудить Антония Храповицкого, патриарха Мелетия, правительство Польши, ввести в церкви новую орфографию и новый стиль и т. д. Комиссия все это приказывает “провести Тучкову в пятидневный срок и доложить на следующем заседании комиссии”. В тот же день 19.06 Ярославский просит рассмотреть на ближайшем заседании ПБ все дело, включая принятие директивы ПБ об освобождении патриарха (№ 12-39, 12-40). Политбюро на своем заседании 21.06 одобрило предложенную АРК директиву Верховному Суду об освобождении патриарха на основе его заявления от 16.06; все остальные вопросы решено было отложить, подготовив новые предложения АРК. Но одно ПБ констатировало твердо: “Процесса пока не ставить” (№ 24-38).

На своем заседании 26.06 1923 г. АРК наметила освобождение патриарха на следующий день и предусмотрела меры ослабления репрессий по отношению к “раскаявшимся” церковникам.

Патриарх Тихон оказался на свободе 27 июня 1923 г. Обосновавшись в своей резиденции в Донском монастыре, он буквально на следующий же день начал нелегкую борьбу за преодоление навязанного Троцким и ГПУ раскола РПЦ. В его обращении к верующим и духовенству от 28.06 и воззвании от 01.07 1923 г. еще можно найти отражение требований АРК от 19.06 (допущение нового стиля и орфографии, упоминание в осуди-тельном смысле политических действий Антония Храповицкого и патриарха Мелетия), есть ссылка Тихона на свои действия еще марта 1922 г. с осуждением карловацких решений. Но основной смысл этих важнейших для дальнейшей судьбы российского православия документов — в осуждении постановлений обновленческих организаций и в авторитетном призыве патриарха к преодолению раскола, к объединению на канонической основе вокруг законно утвержденной Собором 1917-1918 гг. иерархии. Хорошо известно, что менее чем за два года патриарху удалось сорвать мартовский 1922 г. план ПБ и ГПУ по навязыванию обновленчества Церкви и в дальнейшем — ее разгрома. Одни за другими приходы и епархии РПЦ стали возвращаться под омофор ее соборно избранного главы.

Патриарху сразу после освобождения предстояла крайне тяжелая борьба за само существование РПЦ на основе достигнутого с властями компромисса. Ни АРК, ни ОГПУ, ни ПБ не собирались, конечно, отказываться от своих планов раскола Церкви, от активной поддержки всей мощью государства обновленческих организаций. Ярославский и Тучков серьезно мечтают использовать этот компромисс в первую очередь против самой “тихоновской” церкви. Оба они в своих отчетах (в том числе — публикуемых в настоящем издании) многословно перечисляют ожидаемые для партии выгоды от достигнутого компромисса (см. особенно № 12—58, П-173). Они уверены, что этот компромисс включает в себя и введение в РПЦ “новой орфографии и нового стиля”. На заседаниях АРК звучат уже прямо-таки партийные директивы: “провести через Тихона” (!) новый стиль и включение в высшее руководство РПЦ одного из лидеров обновленцев В. Красницкого. И патриарх вроде бы не возражает, появляются даже какие-то документы об этом, вызывающие массу толков в стране и за рубежом. Но удивительное дело — вскоре оказывается, что ни одна, ни другая директива АРК патриарху так и не осуществляются на деле.

АРК и VI отделение СО ГПУ главным своим делом на осень 1922 г. — весну 1923 г. считали организацию и проведение большого собора обновленческих организаций, торжественно объявленного “вторым поместным”.

АРК занимается проблемами этого церковного собора постоянно, начиная со второго своего заседания 31.10 1922 г. (№ 12-19, комм. 56 к д. 12). На заседании 05.12 1922 г. (протокол № 7) комиссия проявляет четкое понимание приоритетов при решении трудной партийной задачи в сфере церковного строительства: нужны в первую очередь финансовые средства и государственное насилие. Председателю АРК Н. Н. Попову дается партийное поручение — “изыскать средства для проведения ВЦУ предсоборной работы”. Стремясь при подготовке собора возможно полнее подчинить приходы РПЦ обновленческому Высшему Церковному Управлению (ВЦУ), комиссия сочла необходимым срочно дать на места директиву “по линии ЦК РКП с разъяснением о том, что органами, проводящими практически церковную политику на местах являются Губотделы ГПУ”. (Это интересная перекличка с требованиями Ф. Э. Дзержинского 1921 г., о которых мы упоминали в начале настоящего предисловия (стр. 9—10) — но общий контроль осуществляет теперь комиссия ЦК!)

Третьим направлением подготовки собора явилась “антитихоновская” агитация и пропаганда; понятно, что вышедшая из недр Агитпропа комиссия не забывала об этой важной стороне дела.

Все без исключения постановления АРК, связанные с подготовкой и проведением обновленческого собора, приведены нами в комм. 56 к д. 12 (см. также комм. 10 к д. 12, а также отчеты АРК, особенно № 12-23 — 12-25, 12-28, 12-33, 12-58). Здесь мы даем поэтому лишь самую общую их характеристику.

Постановление АРК о государственном финансировании мероприятий по подготовке и проведению собора сформулировано достаточно обтекаемо и требует дополнительных исследований для определения конкретных источников получения средств. Известно, в частности, что составлялось несколько смет по финансированию “антитихоновской” агиткампании.

Зато вырабатывая директивы ОГПУ о силовом обеспечении подготовки собора, комиссия входила в детали. На заседании 19.12 1922 г. Тучкову поручается срочно собрать по всей стране сведения об “активных реакционных мирянах”, состоящих членами церковно-приходских советов, для срочного “применения к ним мер” чекистами в целях такой реорганизации этих советов, которая обеспечила бы выборы нужных лиц на собор. Вскоре комиссия, обеспокоенная ситуацией в Петрограде, санкционирует арест и высылку в отдаленные районы пятерых церковников во главе с известным епископом Николаем (Ярушевичем). В Москве АРК приказывает отбирать церкви у общин, которые могут “принести вред нашей церковной политике”, ускорить высылку пятерых клириков, “обвиняемых в антисоветской деятельности”. На заседании 27.02 1923 г. вновь принимается решение о чекистских “решительных мерах” “по отношению попов и мирян, состоящих в приходских советах” ^{[ 64 ]}.

На заседаниях АРК заранее намечалось, что на соборе будет обсуждаться, а что — нет. Комиссия официально утверждала тезисы трех докладов (двух от ГПУ и одного от Агитпропа) на совещании местных совпартработников по подготовке собора; совещание это было проведено в декабре 1922 г. в дни работы Х Всероссийского Съезда Советов, принимавшего решение о создании СССР. Но АРК детальнейше обсуждала и обновленческие предсоборные тезисы, представить которые еще 19.12 1922 г. было поручено Е. А. Тучкову! 30.01 1923 г. комиссия тщательно редактировала и Положение обновленческого ВЦУ о созыве собора, причем в интересном направлении: были смягчены слишком “революционные” политические лозунги и протестантского типа догматические пассажи первоначального текста. Это делалось, чтобы заранее не отпугнуть верующих. На заседании 06.03 1923 г. комиссия ЦК РКП(б) продолжила активную работу по определению будущих решений церковного собора. АРК постановила не допустить окончательного решения на соборе основных вопросов, связанных с церковной реформой. Историки давно уже с удивлением отметили эту особенность соборных решений. Разгадка находится в протоколе № 15 заседания АРК, где откровенно раскрывается причина такой реформаторской сдержанности собора: комиссия рассчитывала сразу после собора принять меры для углубления раскола между разными обновленческими группами вокруг вопроса об этих реформах.

На том же заседании АРК 06.03 решался принципиальный вопрос, определявший структуру создаваемой партией обновленческой церкви. Предстояло решить, быть ли этой церкви простой суммой приходов, зачастую разной ориентации, или же иметь центральный руководящий орган. Троцкий в марте 1922 г. надеялся, что обновленческий собор уничтожит “тихоновскую” церковь, после чего сразу же, “на следующий день” можно приниматься за уничтожение обновленцев. По этой логике сохранять обновленческое ВЦУ было ни к чему. Но те партийные прагматики, которые считали, что весной 1923 г. ни о полном уничтожении “тихоновской” РПЦ, ни об окончательном “изживании религиозности” в стране говорить еще не приходилось, признавали весьма полезным существование обновленческого ВЦУ, полностью подконтрольного ГПУ. При обсуждении этого важного вопроса в АРК постановили “признать необходимым сохранение ВЦУ”, но одновременно — и враждующих между собой обновленческих групп, не допустить их полного объединения на соборе (Тучков осторожно приводил аргументы и за, и против упразднения ВЦУ— № 12-31).

Однако дело было настолько серьезным, что решили запросить мнение Политбюро. На заседании этого коллективного “высшего судии” 08.03 1923 г. было постановлено “признать необходимым дальнейшее существование ВЦУ”, причем церковный собор должен был сделать так, чтобы “в достаточно эластичной форме были сохранены права В.Ц.У.” (№ 12-32).

Возможность провести на соборе любое решение партии была, об этом позднее откровенно писал в своих отчетах Е. А. Тучков, хвастаясь, что половина участников собора были его осведомителями (№ П-173).

Для членов АРК было ясно, что при таком раскладе следует конструировать коалиционное ВЦУ, в котором были бы представлены все три враждовавшие между собой группы обновленцев: “Живая церковь” В. Красницкого, “Союз общин древле-апостольской церкви” А. Введенского и “Союз церковного возрождения” Антонина Грановского. АРК приняла постановление об этом 27.03 1923 г. и заодно назначила председателем собора Красницкого (позднее комиссия изменила это решение: учитывая “упадок авторитета” Красницкого, его заменили “сибирским митрополитом” П. Блиновым). Персональный состав будущего высшего органа новой церкви АРК дорабатывала уже во время собора 04.05 1923 г.; было решено, что окончательно этот список должен быть утвержден Е. А. Тучковым и Н. Н. Поповым.

“Всероссийский поместный собор обновленцев” проходил в Москве 29.04 — 09.05 1923 г. Тучкову удалось обеспечить единство почти полутысячи делегатов в принятии самых острых мер против патриарха Тихона и разброд во всем остальном. Собор объявил о лишении патриарха сана, священства и даже монашества с возвращением “в первобытное мирское положение”; само восстановление института патриаршества Собором 1917-1918 гг. было провозглашено обновленцами “актом контрреволюционным”. АРК и ОГПУ организовали посещение арестованного патриарха делегацией собора для вручения этих постановлений. Патриарх начертал на них свою резолюцию об их неканоничности хотя бы уже потому, что 74-е Апостольское правило требует его обязательного присутствия на соборе для возможности оправдания.

Собор принял некоторые реформы, вроде второбрачия духовенства, белого епископата, перехода на новый стиль, но обсуждение предложения Красницкого о более глубоких реформах было отложено. Сформированный Тучковым и Поповым и провозглашенный на соборе Высший Церковный Совет включал в себя 10 человек от “Живой церкви”, 6 человек от “СОДАЦ” и 2 человека от “Союза церковного возрождения”; председательствовал Антонин Грановский; новые жестокие споры были не за горами.

Как мы уже упоминали, с весны 1923 г. документы начинают свидетельствовать об относительном тактическом повороте в антирелигиозной политике партии. В отчетах и протоколах АРК подступ к этому повороту сначала почти незаметен. Вполне объяснимо, что эта агитпроповская по происхождению комиссия традиционно уделяет значительное внимание агитационно-пропагандистскому обеспечению партийной линии; этого же, как мы помним, требовал и Троцкий с самого начала кампании по изъятию. Посвященный этой работе раздел обычно открывает отчеты АРК. В отчете от 01.01 1923 г. здесь, например, говорится о начале выхода газеты “Безбожник”, о выпуске к “комсомольскому рождеству” брошюры Ярославского (№ 12—24).

Но уже следующий отчет АРК от 17.01 1923 г. открывается разделом не только о “достижениях”, но и о явных “перегибах” кампании по проведению “комсомольского рождества”. Комиссия осуждает “шумные демонстрации антирелигиозных чувств”, “нетактичность”, “перебарщивание” (например, украинский циркуляр об обязательном праздновании “комсомольского рождества”), напоминает о необходимости “особо умелого и тактичного подхода” в такой работе (№ 12—25). Напомним, что в этих же отчетах комиссия с гордостью сообщает в Политбюро о своих директивах репрессировать “тихоновское” духовенство, так что “тактичный подход” отнюдь не отменял репрессий. И все же старые партийные сентенции об “умелом” подходе к верующим и религии вспомнили не случайно.

В отчете АРК от 16.02 1923 г. в том же разделе появляются первые следы весьма острой в будущем критики журнала МК “Безбожник” (не путать с газетой АРК того же названия) — за слишком сатирический, издевательско-оскорбительный тон антирелигиозных материалов. Здесь же предлагается распространить в связи с приближающейся “комсомольской пасхой” особое циркулярное письмо ЦК РКП(б) с предостережением “не устраивать карнавала”, а заняться серьезной пропагандой. АРК называет “политические мотивы” такой сдержанности: от подготовки съезда обновленцев до “глухого раздражения в крестьянских массах” (№ 12-28). Предлагаемое циркулярное письмо будет отправлено ЦК 22.02 1923 г.; в свою очередь, Оргбюро ЦК запретит антирелигиозные уличные карнавалы на Пасху (№ 12-33). Неслучайно, что в отчете АРК от 22.03 1923 г., где развиваются эти же мысли об “углубленной пропаганде”, против “головотяпских методов агитации”, комиссия осторожно заявляет, что с точки зрения проводящейся ею правильной церковной политики целесообразно, быть может, не приводить в исполнение смертный приговор патриарху Тихону (№ 12-33). Необходимость такого приговора по-прежнему сомнений комиссии не вызывает.

Проходивший в Москве 17-25.04 1923 г. XII съезд РКП(б) принял специальную резолюцию “О постановке антирелигиозной агитации и пропаганды”. В ней отражены упомянутые выше установки на “углубленную систематическую пропаганду”, осуждаются “нарочито грубые приемы”, оскорбление чувств верующих ^{[ 65 ]}.

АРК 15.05 1923 г. сделала следующий шаг в этом направлении; было осуждено массовое закрытие церквей под административным нажимом. Н. Н. Попову предлагалось “провести через Ц. К. указание и разъяснение по поводу осторожности в деле закрытия церквей”. ГПУ должно было даже проверить законность осуществленных ранее закрытий церквей с привлечением к ответственности виновных. На следующем заседании АРК 22.05 1923 г. эта тема продолжала развиваться в нескольких постановлениях — было решено обратиться прямо в ПБ за особым циркуляром о “приостановке закрытия церквей”, вернуть по просьбам верующих неиспользуемые закрытые церкви и т. д. Е. А. Тучков командировался во Владимир и Муром, откуда поступили жалобы на неправильное массовое закрытие церквей. Впрочем, вскоре АРК разъяснила, что итогов “добровольной сдачи церковных ценностей” все это никак не отменяет (см. комм. 22 к Д. 12).

Политбюро вняло предложениям комиссии. 04.07 1923 г. при утверждении резолюций июньского пленума ЦК 1923 г. Политбюро приняло важное постановление: “Считая, что в некоторых организациях антирелигиозная пропаганда приняла нежелательный характер (массовое закрытие церквей и т.п., агитация за празднование понедельника и т. д.) — поручить Политбюро срочно разослать организациям соответствующий циркуляр” (№ 12-44). Важная деталь: постановление это принималось по докладу Л. Б. Каменева.

Границы маневра были, таким образом, в основном очерчены. Осуждались “перегибы на местах”, якобы вызванные “недопониманием” линии партии. То, что к грубому насилию военно-чекистскими методами призывала сама партия и та же АРК, и упоминать было нельзя. Было признано, что в огромной религиозной стране трудно сразу переделать массовое сознание такими методами, и предлагались методы более гибкие, долговременные. Отступление предполагалось при этом минимальное: разрешить открыть те церкви, верующие коих осмелятся просить об этом после года террора, но итогов изъятия церковных ценностей отнюдь не пересматривать. Продолжались и репрессии против “контрреволюционного” тихоновского духовенства. Переход от тактики Троцкого уничтожения церкви одним махом к более затяжной борьбе с несколько меньшим применением насилия был связан и с изменением внутрипартийной обстановки: “штурм” 1922 года возглавляли Троцкий, Ленин и Сталин, а маневр 1923-го — Каменев и Сталин.

Политбюро поручило первый набросок циркуляра об этой корректировке курса составить Антирелигиозной комиссии, и та выполнила это задание в том же июле 1923 г. (№ 12-48, 12-53). В составлении текста этого проекта циркуляра принимал активное участие член АРК сотрудник М. И. Калинина П. Г. Смидович. Здесь приводится весьма интересная для историка сводка незаконных методов, применявшихся властями для закрытия церквей — политические обвинения, неисполнение общиной административных распоряжений, просрочка арендных платежей, а также изобретенных местными властями вопреки инструкциям дополнительных поборов. Документ строго запрещает применять подобные приемы и излагает законные поводы для закрытия церквей и других молитвенных помещений. Нельзя не заметить, что все перечисленные в документе методы, как законные, так и не вполне, впоследствии, на других этапах церковной политики партии, будут применяться властями с немалым размахом.

Переданный П. Г. Смидовичем И. В. Сталину проект циркуляра ЦК перед его одобрением на заседании Политбюро прошел существенную правку (скорее всего — с непосредственным участием генсека). Он был значительно сокращен и стал более жестким. Вместо перечисления незаконных методов местных властей при закрытии церквей появились четкие формулировки постановляющей части документа: “...воспретить закрытие церквей, молитвенных помещений и синагог”,— с указанием этих методов. В констатирующей части наряду с приведенными АРК примерами административного насилия по отношению к общинам РПЦ и сектантов появится раздел о столь же неправильном закрытии синагог. Дело № 12 фонда Политбюро позволяет проследить источник этого текста. Им явилась большая жалоба старост и прихожан синагог Москвы, Минска и Харькова на закрытие синагог в ряде городов страны и на оскорбительное поведение еврейских комсомольцев и “Евсекций” по отношению. к верующим евреям (№ 12—49). Это письмо, направленное в СНК СССР, попало к Л. Б. Каменеву, было им тщательно проработано и затем учтено И. В. Сталиным при окончательной доработке циркулярного письма ЦК РКП(б) № 30 от 16.08 1923 г. “Об отношении к религиозным организациям” (№ 12-56).

Этот циркуляр, одобренный ПБ (№ 12—55) и подписанный Сталиным, в конце констатирующей части содержал следующее четкое осуждение “местных перегибщиков”: “Эти организации и органы власти, видимо, не понимают, что своими грубыми, безтактными действиями против верующих, представляющих громадное большинство населения, они наносят неисчислимый вред советской власти, грозят сорвать достижения партии в области разложения церкви и рискуют сыграть на руку контрреволюции”. Сегодня стоит вспомнить, что и партия, и ее генсек уже через несколько лет забудут об этой чеканной дефиниции — забудут вплоть до испытаний Великой Отечественной войны.

И вовсе не случайно Сталин закончил циркуляр № 30 предупреждением прямо противоположного по сравнению с процитированным характера: ЦК предостерегает, что все вышесказанное не должно “ни в какой мере ослабить бдительность наших организаций в смысле тщательного наблюдения за тем, чтобы церковь и религиозные общества не обратили религию в орудие контр-революции”.

В связи с этим циркуляром в деле № 12 находятся еще несколько документов 1923-1924 гг. о “местных перегибах” по отношению к верующим (№ 12-58, 12-67, 12-68, 12-69 12-74).

Никоим образом не следует преувеличивать значение этого недолгого тактического маневра для судеб церкви и религии. Продолжались, хотя и в несколько смягченной форме, репрессии — недаром патриарх вынужден будет несколько раз просить избавить от репрессий неповинных иерархов и клириков (№ П-177, П-178). Отчеты и другие материалы СО ГПУ и Информотдела ГПУ свидетельствуют, что карательные органы продолжали использовать насилие, поддерживая обновленцев против “тихоновцев” (№ П-170, П-182, П-183, П-185). Не остановило циркулярное письмо № 30 и закрытия церквей, других “перегибов”. О неисполнении этого письма на местах, приводящем к “ежедневным обращениям во ВЦИК” верующих, писал М. И. Калинин И. В. Сталину уже в июле 1924 г. (№ 12-69).

Вся эта история с маневрами 1923 г. в провозглашаемой партией антирелигиозной политике в чем-то сходна с известным сталинским ходом в политике коллективизации, отраженном в статье “Головокружение от успехов”. В обоих случаях — дезавуирование предыдущей линии партии как “перегибов” местного руководства. В обоих случаях — фактическое возвращение в несколько иных формах к якобы осужденной политике, продолжение движения к ранее намеченной главной цели.

Издаваемый комплекс четырех дел фонда Политбюро АПРФ содержит сведения и о некоторых других сторонах антирелигиозной политики, вырабатывавшейся высшим штабом партии при участии ОГПУ, АРК и иных “приводных ремней”. Мы кратко упомянем здесь лишь о надзоре ПБ за выработкой юридических оснований для существования религиозных организаций в стране, и в частности — православных и католических общин.

Законодательство лета и осени 1922 г. жестко вводило принцип обязательной регистрации любых “обществ, союзов и объединений” (включая религиозные общины) в Народном Комиссариате Внутренних Дел и его местных органах, которым теперь принадлежало безусловное право разрешать или запрещать существование таких общин (декрет ВЦИК от 12.07 1922 г. — СУ. 1922 г. № 40. Ст. 477; постановление ВЦИК и СНК от 03.08 1922 г. — СУ. 1922 г. № 49. Ст. 622; инструкция ВЦИК от 10.08 1922 г. — СУ. 1922 г. № 49. Ст. 623). При регистрации было обязательно представление полных сведений (включая партийную принадлежность) о каждом из членов общины, устава общества и целого ряда других документов. Предусматривался отказ от регистрации, “если утверждаемое Общество или Союз по своим целям или методам деятельности противоречат Конституции РСФСР и ее законам”. Эта понятная статья на деле оставляла большой простор для произвола властей. “Разрешительный” принцип станет основой всего последующего советского законодательства в этой сфере.

В 1923-1924 гг. продолжалось создание юридической базы существования религиозных объединений. Это, конечно, свидетельствовало о некоторой стабилизации, частичном отходе от курса на скорейший разгром церкви. В инструкциях о православных и католических религиозных организациях, обсуждавшихся в НКЮ и АРК и принятых Политбюро, было даже некоторое смягчение правил 1922 г. — например, отменено требование предъявлять при регистрации устав религиозной организации (№ 12-65). При этом, конечно, сохранялся контроль карательных органов за чисто религиозным характером деятельности регистрируемых. Инструкция о регистрации православных религиозных обществ, подготовленная АРК, одобренная Красиковым и Курским и дополнительно рассмотренная Каменевым, была в окончательном виде утверждена Политбюро 26.02 1924 г. (№ 12-66).

Несколько сложнее обстояло дело с католическими общинами страны. Центр католической церкви находился вне границ России и СССР, вне пределов досягаемости ГПУ. К тому же в l922 г. и позднее советское правительство возлагало определенные надежды на помощь Ватикана в международных делах. А тут приходилось отвечать на острые протесты Ватикана в связи с изъятием ценностей из костелов, столкновениями с верующими 1 католиками в Могилеве, Витебске, Гомеле и других местах, с 1 делом Цепляка и Будкевича. Документы НКЮ и НКИД в связи с подготовкой одного из таких ответов в начале июля 1923 г. публикуются в деле № 12 (№ 12-45, 12-46). Сам ответ вполне обычен для всех советских документов такого рода: твердить в годы религиозных репрессий, что никаких таких репрессий нет и в помине. В споре вокруг соответствующих статей УК РСФСР при этом НКЮ старается скрыть как раз расстрельные их части (см. комм. 27 к д.12).

Но все же стремление советских властей в 1923-1924 гг. найти некий компромисс, дающий базу для легального существования католических общин в стране, увенчалось определенным успехом. Пришлось решить две трудные проблемы. Обряд католической конфирмации требовал обучения подростков основам веры. Это стало бы невозможным в случае победы тенденции к полному запрету группового преподавания любого вероучения. При пересмотре в 1923 г. ряда статей УК РСФСР такую статью чуть было не внесли в кодекс. Но направленный 02.07

1923 г. наркому юстиции Курскому резкий протест Каменева и Сталина предотвратил принятие этих поправок (№ 12-41). Разрешение такого изучения не могло быть привилегией одной веры, пришлось вскоре разрешать и мусульманские школы (№ 12-61). Вопрос о православных школах Политбюро, понятно, не ставило, и общее законодательное разрешение сочеталось здесь с реальной политикой поддержки обновленцев и преследований РПЦ.

Другим затруднением при легализации католических общин была проблема контроля властей страны над действиями ватиканского церковного центра. Речь шла о назначении Ватиканом иерархов и клириков в католические приходы страны, рассылке папских булл, энциклик, распоряжений и т. д. Антирелигиозная комиссия вместе с руководителями НКИД долго вырабатывала компромисс по этим проблемам (№ 12-51). И лишь 11.12

1924 г. Политбюро утвердит два основных юридических документа — Статут католического вероучения в СССР и Основные положения о католическом вероучении в СССР (№ 12—79, 12-80). Ватикан сохранял право назначения служителей культа, но каждый раз лишь с разрешения НКИД по каждой кандидатуре. Советское правительство сохраняло право отвода, в том числе и по политическим соображениям. Любые папские послания, буллы и т. д. распространяются на территории страны лишь с разрешения советской власти; все сношения высших католических иерархов страны с Ватиканом идут лишь через НКИД.

Этими документами завершаются материалы дела 12 фонда Политбюро. В публикуемых четырех делах фонда ПБ не нашла никакого отражения та трудная борьба, которую после своего освобождения вел патриарх Тихон за сплочение приходов и епархий РПЦ, за легализацию высшего церковного управления, за ослабление репрессий, против планов раскола и уничтожения Церкви. Значительная часть этих материалов опубликована ныне в “Актах Святейшего Патриарха Тихона...”, некоторые новые документы публикуются нами в приложении. Так, 20.11 1923 г. патриарх Тихон обратился “в отдел культов Н.К.Ю.” к П. А. Красикову с ходатайством об освобождении архиепископа Иллариона Троицкого, своего “ближайшего помощника по управлению Московской православной епархией”, арестованного в ночь на 16.11 1923 г., и об отмене высылки другого своего помощника (и преемника!) архиепископа Петра Полянского (№ П—167).

А 23.11 1923 г. со своими предложениями о легализации органов церковного управления при патриархе Тихоне обращается во ВЦИК к П. Г. Смидовичу председатель Московского епархиального управления протоиерей Василий Виноградов (№ П-169).

21.03 1924 г. Президиум ВЦИК вынес постановление “О прекращении дела по обвинению гр. Белавина В. И.” и его подельников (№ П-174). Изобретенное АРК состояние “бесконечного следствия” закончилось, с этим отпадали и без того шаткие резоны властей не регистрировать органы центрального управления РПЦ. И уже 12.04 1924 г. патриарх обратился с развернутым заявлением к М. И. Калинину (после личного свидания с ним 09.04), а вскоре и к А. И. Рыкову. В этих заявлениях (№ П-177) патриарх подробно, со ссылками на советское законодательство, на Конституцию доказывает полную законность и необходимость своего требования о легализации высших и епархиальных органов управления РПЦ, отводя при этом возражения НКЮ. Одновременно патриарх требует прекращения практики внесудебных репрессий по отношению к назначенным им епархиальным архиереям, их высылки и ссылки. Патриарх прилагает к заявлению список 25 таких архиереев, ходатайствуя об их возвращении (№ П-178). Патриарх протестует также против незаконных дополнительных налогов с храмов (№ П-179).

Усилия патриарха по легализации органов центрального управления дали результат. 21.05 1924 г. нарком юстиции Д. И. Курский, ознакомившись с заявлением главы Церкви, в ответ на запрос А. И. Рыкова в принципе согласился с требованием патриарха (№ П-180, П-181). В тот же самый день патриарх, заседая с Синодом в Донском монастыре, постановил оформить образование Священного Синода и Высшего Церковного Совета в соответствии с “положением, установленным Поместным Собором 1917-1918 гг.” и перечислил персональный состав обоих органов ^{[ 66 ]}. Постановление это было опубликовано в “Известиях”. Так завершилась на этом этапе долгая борьба патриарха за легализацию Русской Православной Церкви, ее органов управления, ее иерархии, объявленной вне закона московским трибуналом в приговоре от 05.05 1922 г.

Святейший сознавал, что впереди могут быть новые попытки властей так или иначе покончить с патриаршей Церковью и что самые удобные возможности этого создаст обстановка вступления на патриарший престол следующего предстоятеля Церкви. Поэтому в соответствии с правом и обязанностью, коими его наделил Поместный Собор 1917-1918 гг., он в 1923-1925 гг. сделал два тайных распоряжения о преемственности патриарших прав и обязанностей. По первому из этих распоряжений от 23.11 1923 г. патриарх Тихон назначал в случае его “ареста, осуждения гражданскаго, насильственнаго удаления от дел управления или кончины” своим преемником до канонически и свободно созванного Собора — митрополита Агафангела Преображенского, а в случае его отказа или устранения — митрополита Кирилла Смирнова (№ П-168). По второму распоряжению от 07.01 1925 г. предполагался следующий порядок преемственности: митрополит Кирилл Смирнов, митрополит Агафангел Преображенский, митрополит Петр Полянский (№ П-184). Как известно, именно этому последнему было суждено с апреля по декабрь 1925 г. управлять Русской Православной Церковью и заплатить за это двенадцатью последующими годами неволи и расстрелом 10 октября 1937 г.

Ощущение непрочности своей судьбы и ожидание новых потрясений для церкви не обманули патриарха. Мы впервые публикуем документы о том, что 21.03 1925 г., совсем незадолго до кончины патриарха-великомученика, ОГПУ начало заводить на него новое дело. Поводом на сей раз послужила передача из окружения патриарха за рубеж списков репрессированных иерархов Русской Православной Церкви. В тот день следователь СО ГПУ, помощник Е. А. Тучкова М. Д. Соловьев допрашивал патриарха об этих списках (появившихся в зарубежной прессе), об управлении православными приходами в Америке, об отношении к готовившемуся “восьмому вселенскому” Собору (№ П-186). В тот же день Соловьев начал оформлять постановление о привлечении патриарха к ответственности по ст. 73 УК РСФСР за составление этих списков с “целью дискредитировать Сов[в]ласть”. Документ не был оформлен до конца — не заполнены графы об избранной мере пресечения и о сообщении этого постановления обвиняемому и прокурору. Но подпись следователя на документе уже стоит (№ П-187). Известные ныне материалы ПБ и АРК не содержат сведений о предварительном согласовании этой акции, Тучкову предстояло еще ее “пробивать”. Но смерть избавила патриарха от новых инициатив чекистов.

Посвященное патриарху Тихону дело фонда Политбюро (д. 25) завершается документами, связанными с его кончиной 7 апреля 1925 г. Принципиально новых сведений они не содержат. Следует отметить разве что сам факт принятия Политбюро особого секретного решения в связи со смертью патриарха Тихона. В деле помещено известное послание патриарха об отношении к существующей государственной власти, подписанное им в день смерти. Экземпляр этот примечателен тем, что текст документа дан здесь в странной “антицерковной” редакции РОСТА; так, в строке “Господа и Спаса нашего Иисуса Христа” слова написаны сплошь со строчных букв, но зато “Советская Власть” — с заглавных (№ 25-41). Члены Политбюро узнали о смерти патриарха из записки начальника Секретного отдела ОГПУ Т. Д. Дерибаса помощнику И. В. Сталина Л. 3. Мехлису. Ранее не известных фактов эта записка не содержала. Дерибас выражал пожелание, чтобы газеты ограничились самым кратким сообщением об этом событии, указав лишь, кто лечил патриарха, от какой болезни и в чьем присутствии он умер (№ 25-42). Мехлис составил в соответствии с этим пожеланием текст постановления ПБ с инструкцией газетам. 08.04 1925 г. Политбюро опросом своих членов приняло это постановление (№ 25—43), и граждане России и мира смогли на следующий день вполне законно узнать о кончине главы Русской Православной Церкви.

А канцеляристы Политбюро могли теперь отправить дело № 25 на полку секретного архива в логичном, законченном виде ^{[ 67 ]}.

Далее

АРХИВЫ КРЕМЛЯ

ПОЛИТБЮРО И ЦЕРКОВЬ 1922-1925 гг.

ПОЛИТБЮРО И ЦЕРКОВЬ
1922-1925 гг.