Бог, богатый милосердием

Содержание:

Видевший Меня видел Отца (1-2)

Мессианская весть (3)

Милосердие в Ветхом завете (4)

Притча о блудном сыне (5-6)

Пасхальная тайна (7-9)

"Милость... из рода в род" (10-12)

Милосердие Божие и миссия Церкви (13-14)

Молитва современной Церкви (15) 

---

1. Откровение милосердия

"Бог, богатый милосердием" (Еф 2.4),- Тот, Кого Иисус Христос открыл нам как Отца: это он. Его Сын, явил Его и открыл Его нам, каков Он есть (Ин 1.18; Евр 1.1-2). В связи с этим стоит вспомнить как Филипп, один из двенадцати апостолов, обратился ко Христу, сказав: "Господи, покажи нам Отца, и довольно для нас". Иисус ответил ему: "Сколько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня?.. Видевший Меня видел Отца" (Ин 14.8-9). Это было сказано в прощальном слове Иисуса, в конце пасхальной трапезы, за которой последовало все происшедшее во время святых дней, - все, что свершилось, дабы навсегда утвердилась истина, что "Бог, богатый милосердием, по своей великой любви, которой возлюбил нас, и нас, мертвых по преступлениям, оживотворил со Христом" (Еф 2.4-5).

Следуя учению Второго Ватиканского Собора и учитывая особые нужды нашего времени, я посвятил энциклику "Искупитель человека" человеку, истине о нем, той истине, которая во всей своей полноте и глубине перед нами раскрылась во Христе. И мы считаем, что в нашу трудную, критическую эпоху важно и необходимо еще раз подчеркнуть, что именно в самом Иисусе Христе раскрывается образ Отца, Который есть "Отец милосердия и Бог всякого утешения" (2 Кор 1.3). И действительно, в Пастырской конституции "Радость и надежда" написано: "Новый Адам, Христос... во всей полноте раскрывает человека перед самим человеком и являет ему всю высоту человеческого призвания", и являет это Христос именно "раскрывая саму тайну Отца и Его любви" (РН 22). Эти слова с полной ясностью свидетельствуют о том, что достоинство природы человека обнаруживается через связь с Богом,- связь по-настоящему жизненную, а не только понятийную. Человек и его высшее призвание раскрываются во Христе через Откровение тайны Отца и Его любви.

И поэтому следует теперь обратиться к этой тайне. Нас побуждают к этому как многообразный опыт Церкви и современного человека, так и все устремления сердца человеческого, человеческие страдания, надежды, томления и ожидания. Если верно, что человек есть, в некотором смысле, путь Церкви (я уже говорил об этом в энциклике "Искупитель человека"), то мы должны, как постоянно указывают нам Евангелие и все Предание, вместе с каждым человеком следовать «денно по этому пути - пути, который проложил Христос, раскрывший в Самом Себе Отца и Его любовь (там же) . Стремление во Христе к человеку - то, к чему Церковь, пребывающая посреди изменчивого потока времени, была призвана раз и навсегда, - есть одновременно устремление к Отцу и Его любви. В наши дни Второй Ватиканский Собор подтвердил эту истину.

Чем более миссия Церкви сосредоточивается на человеке, чем более она становится, так сказать антропоцентристской, тем более способ осуществления этой миссии должен становиться теоцентристским, иными словами. Церковь должна принимать во Христе направление к Отцу.

И если представители различных течений мысли, как в прошлом, так и в наши дни, склонялись и склоняются к тому, чтобы разделить тео- и антропоцентризм и даже противопоставить их друг другу, то Церковь, следуя за Христом, стремится обеспечить между ними органическую и глубокую связь. Это фундаментальный, а может быть, и наиболее важный принцип учения Второго Ватиканского Собора. И если на современном этапе истории Церкви наша главная задача - осуществление учения этого великого Собора, то, следовательно, мы должны подойти к этому принципу с верой, умственной широтой и открытым сердцем.

В моей первой, уже цитированной здесь, энциклике я хотел обратить особое внимание на то, что углубление и обогащение всех форм церковного сознания и совести, явившееся плодом трудов Второго Ватиканского Собора, должно еще более широко раскрыть наши умы и наши сердца навстречу Христу. Сегодня же я хочу добавить к этому, что открытость себя навстречу Христу, Который как Искупитель мира полностью раскрыл человека человеку, невозможно иначе как через всегдашнее, все более глубокое обращение к Отцу и Его любви.

2. Воплощенное милосердие

Бог, "Который обитает в неприступном свете" (1 Тим 6.16), говорит человеку также посредством картины мира (космоса), ибо "невидимое Его (аттрибуты Его), Его вечная мощь и Его Божество, от сотворения мира, через дела Его становятся видимыми" (Рим 1.20). Такое опосредствованное и несовершенное познание - плод ума человека, ищущего Бога в мире видимом через рассмотрение творений Божьих, - не есть еще "видение Отца". "Никто никогда не видел Бога", -пишет святой Иоанн, подчеркивая, что "Сын Единородный, пребывающий во чреве Отчем, Он открыл Его (Отца)" (Ин 1.18). Это Откровение являет Бога в непостижимой тайне Его существа - единым и троичным - окруженным "неприступным светом" (1 Тим 6.16) . Но в этом Откровении Христовом мы познаем Бога прежде всего в Его любви к человеку, в Его "филантропии", т.е. человеколюбии (Тит 3.4). В этой Божественной "филантропии" Его "невидимое совершенство" становится "видимым" - видимым в несравненно большей степени, нежели через все другие дела, "сотворенные Им": совершенные свойства Божьи становятся видимыми во Христе и через Христа - в Его действиях и словах и, наконец, в Его смерти на Кресте и Его Воскресении.

Так что во Христе и через Христа Бог становится видимым в Своем милосердии, иными словами, выявляется тот аттрибут Его Божества, который при помощи различных терминов и понятий был определен как "милосердие" еще в Ветхом Завете. Во Христе все традиционное ветхозаветное учение о Божественном милосердии получило окончательное завершение. И Христос не только говорит о Божественном милосердии и об'ясняет его с помощью образов и притчей, но, что самое важное, - Он воплощает и олицетворяет это милосердие. Он Сам, в некотором смысле, - милосердие. Каждому созерцающему милосердие и обретающему его во Христе Бог является "видимо" как Отец, "богатый милостью" (Еф 2.4) .

Создается впечатление, что в наши дни человек более, чем в прошлом, противится Богу милосердия; для современных умонастроений характерно стремление убрать из жизни и вырвать из сердца человеческого само понятие милосердия. Кажется, что идея милосердия и само слово, его обозначающее, ныне становятся некой помехой для современного человека, ставшего благодаря невиданному в истории научно- техническому прогрессу хозяином земли, которую он покорил и поработил (Быт 1.28) . По-видимому, это владычество над землей, понимаемое нередко слишком односторонне и поверхностно, не оставляет места милосердию. В этой связи уместно будет обратиться к рассмотрению "положения человека в современном мире", каким оно было представлено в начале Пастырской конституции "Радость и надежда". Там можно прочесть следующее: "Таким образом, современный мир предстает одновременно мощным и немощным, способным на лучшее и на худшее, и перед ним открывается дорога к свободе или рабству, прогрессу или регрессу, братству или ненависти. С другой стороны, человек начинает понимать, что от него самого зависит, куда направить те силы, которые он сам привел в движение и которые могут подавлять его или служить ему".

Изменения, происходящие в современном мире, дают людям надежду на лучшее будущее, но одновременно нынешняя ситуация таит в себе многочисленные угрозы, подобных которым не знала еще история человечества. И Церковь должна, используя любую возможность (в ООН, ЮНЕСКО, ФАО и т.д.), непрестанно возвещать об этих угрозах, но при этом опираться на истину, полученную от Бога.

Раскрывшаяся во Христе истина о Боге "Отце всякого милосердия" позволяет "видеть" Бога пребывающим в особой близости к человеку, и более всего тогда, когда он, человек, страдает или когда сами основы его существования оказываются под угрозой. И поэтому многие люди, а также целые группы людей, сознавая всю трудность современного положения Церкви и мира и руководствуясь непосредственным чувством веры, как бы стихийно обращаются к милосердию Божьему. В этом они, несомненно, движимы Христом, Дух Которого действует в глубине их сердец. И действительно, тайна Бога "Отца всякого милосердия" раскрыта перед нами; вот почему Церковь, видя угрозы, нависшие над человечеством, обязана говорить людям об этой тайне. К этому призывает Церковь Христос.

В данной энциклике я хотел бы ответить на этот призыв. Я хотел бы вернуться к вечному и в то же время несравненно простому и глубокому языку Откровения и веры, чтобы с его помощью вновь возобновить перед Богом и людьми разговор о величайших затруднениях нашего времени.

Поистине, Откровение и вера призывают нас не абстрактно созерцать тайну Бога - "Отца всякого милосердия", но прибегать к этому милосердию во имя Христа и в единстве с Ним. Не учил ли Христос, что Отец наш, "видящий тайное" (Мф 6.4 и 6.18), можно сказать, непрестанно ожидает, что мы, прибегая к Нему во всех наших нуждах, будем всегда тщательно всматриваться в Его тайну - тайну Отца и Его любви? (см.ЕфЗ.18; Лк 11.5-13).

Я хочу, чтобы эти слова приблизили Божью тайну к каждому человеку и одновременно стали бы призывом Церкви к милосердию, в котором современный мир и современный человек испытывают такую великую нужду. Ибо люди нуждаются в милосердии, часто даже не зная об этом. 

3. Начало дела и учения Христова

В Назарете Христос напомнил соотечественникам слова пророка Исаии: "Дух Господень на Мне; ибо Он помазал меня благовествовать нищим, и послал меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное" (Лк 4.18-19). Согласно святому Луке, это изречение явилось началом мессианского благовествования. Далее последовали дела и слова Христа, о которых мы узнаем из Евангелия. Через деяния и слова Христа Отец вошел в человеческую среду. Чрезвычайно показательно, что первое слово Христа было обращено прежде всего к беднякам, лишенным всяких средств к существованию, плененным, к слепым, не могущим созерцать красоту творения, к тем, кто на сердце имел страдание, к тем, кто пострадал от социальной несправедливости, и, наконец, просто к грешникам. Именно для таких людей Мессия стал знамением, особенно ясно показывающим, что Бог есть Любовь. Христос стал знамением Отца. В наше время, как и тогда, каждый человек также может через этот видимый знак созерцать Отца.

И замечательно, что Иисус, отвечая на вопрос учеников Иоанна Крестителя, подошедших к Нему: "Ты ли Тот, Которому должно прийти, или другого ожидать нам?" (Лк 7.19), сослался именно на те слова, которыми Он в Назарете начал свою проповедь: "Пойдите, скажите Иоанну, что вы видели и слышали: слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают, нищим благовествуется", после чего заключил: "И блажен, кто не соблазнится о Мне!" (Лк 7.22-23).

Иисус раскрыл - прежде всего, самим образом Своего жития и Своими деяниями - ту истину, что любовь присутствует здесь, на земле, где мы живем. И это та действенная любовь, которая обращена к человеку и охватывает все, что образует его человеческую сущность. Эта любовь проявляется, прежде всего, тогда, когда соприкасается со страданием, несправедливостью, нищетой и вообще со всеми исторически сложившимися условиями человеческого существования, которые по-разному выявляют ограниченность и хрупкость человека - как физическую, так и моральную. И как раз сам образ проявления такой любви, вся совокупность ее действий называется на библейском языке "милосердием".

Итак, Христос открывает Бога, Который есть Отец и Который есть "любовь", как говорит святой Иоанн в своем Первом Послании (1Ин 4.16). Христос открывает Бога "богатого милостью", как мы читаем у святого Павла (Еф 2.4) . Эта истина - не только тема учения, но - присутствующая здесь, данная нам посредством Христа реальность. Для Самого Христа основной задачей Его мессианской миссии служит раскрытие Отца как любви и милосердия. И это подтверждают слова, произнесенные Им сначала в Назаретской синагоге, а потом перед учениками и посланниками святого Иоанна Крестителя.

Христос желает явить нам Бога как Отца, как любовь и милосердие. Поэтому тема милосердия стала основном темой Его проповеди. Уча о милосердии. Христос по своему обыкновению широко пользуется притчами, ибо притча лучше всего может выразить самую сущность излагаемого. Можно упомянуть тут притчу о блудном сыне (Лк 15.11-32) или о добром самарянине (Лк 10.30-37), но также - для контраста - и притчу о злом рабе (Мф 18.23-35). Многие места учения Христа являют нам любовь-милосердие в некоем новом свете. Вспомним о добром пастыре, который отправляется на поиски потерянных овец (Мф 18.12-14; Лк 15.3-7), или о женщине, которая, убирая дом, находит потерянную драхму (Лк 15.8-10). Особенно много места этим темам учения Христова отводит в своем повествовании святой Лука, Евангелие которого заслуженно называют "Евангелием милосердия".

Перед каждым, кто обращается к этому учению о милосердии, встает важнейшая проблема. Мы имеем в виду вопрос о значении терминов и содержании понятий, и прежде всего - понятия "милосердия" по отношению к понятию "любви". Сопоставляя эти понятия, получаешь ключ к пониманию самого милосердия, и это для нас наиболее важно. Но прежде чем продолжить наши размышления, то есть прежде чем устанавливать значение слов и внутреннее содержание понятия "милосердие", мы должны обратить внимание на то, что Христос, раскрывая Божью любовь и милосердие, в то же время требует от людей, чтобы и они в своей жизни руководствовались любовью и милосердием. Это требование связано с самой сущностью мессианской вести и образует ядро Евангельской морали - "этоса" Учитель выражал это требование и в форме благословения, данного Им в Нагорной Проповеди: "Блаженны милосердные, ибо они сподобятся милосердия" (Мф 5.7).

Таким образом, мессианская весть о милосердии обладает неким особым. Божественным и человеческим, измерением. Через Христа, ставшего воплощением любви, которая с особой силой предстала перед страдающими, горюющими и грешными, через Христа - совершение мессианских пророчеств - Отец входит в человеческую среду. И Христос с наибольшей полнотой раскрывает нам Отца - Бога, "преисполненного милосердия". Вместе с тем Христос, ставший для людей примером милующей любви к другим, настойчиво призывает их - и Своими деяниями больше, чем словами, - призывает к милосердию, ибо это одна из существеннейших сторон Евангельской морали. Речь здесь идет не только о выполнении какой-то заповеди или требования этического порядка, но о соблюдении того непреходящей важности условия, без которого не может раскрыться Божественное милосердие к людям: "милосердные... сподобятся милосердия". 

4. Понятие "милосердия" в Ветхом Завете

В Ветхом Завете понятие милосердия имеет долгую и богатую историю. И мы должны вспомнить ее, дабы во всей полноте просияло то милосердие, которое раскрыл перед нами Христос. Христос, раскрывая милосердие посредством Своих деяний и Своего учения, обращался к людям, которые были не только знакомы с идеей милосердия, но также - будучи народом Божьим Ветхого Завета - извлекли из своей многовековой истории некий особый опыт познания милосердия Божьего. И этот опыт был не только социальным и общинным, но также личным и внутренним.

Действительно, Израиль заключил Союз с Богом, но часто расторгал этот Союз. И каждый раз, когда Израиль начинал осознавать собственную неверность, - а на протяжении долгой истории Израиля всегда находилось достаточно и простых людей, и пророков, способных пробудить совесть народа Божьего, - он начинал взывать к милосердию. В книгах Ветхого Завета можно найти тому многочисленные свидетельства. Упомянем наиболее важные: начало истории Судей (Суд 3.7-9), молитва Соломона при освящении Храма (3 Цар 8.22- 53), конец Книги пророка Михея (Мих 7.18-20), умиротворяющее утешение Исаии (Ис 1.18 или 51.4-16), моление иудеев в изгнании (Вар 2.11 и 3.8), возобновление Завета после возвращения из плена (Неем 9).

Показательно, что в своих проповедях пророки связывали милосердие - о котором они часто говорили из-за прегрешений народа - с образом горячей любви Бога к Своему народу. Господь возлюбил Израиль особой любовью избрания, подобной супружеской любви (см., напр., Ос 2.21-25 и 15; Ис 54.6-8). Поэтому Господь прощал Израилю его проступки и грехи - вплоть до неверности и предательства. И когда видел покаяние и подлинное обращение, то вновь утверждал народ Свой в милующей благодати (см. Иер 31.2; Иез 39. 25-29). У пророков милосердие означало особую силу любви Божьей, превозмогающей грех и неверность избранного народа. В этом обширном "социальном" плане милосердие выявляется соотносительно с внутренним опытом каждого, кто пребывает в грехе, кто испытывает страдание и горе. Сыновья и дочери Израиля прибегали к Господу, умоляя Его о милосердии именно из-за физического и морального зла (или греха). Именно так, полностью сознавая тяжесть своего прегрешения, обращался к Нему Давид (см. 2 Цар 11; 12; 24.10), а также Иов после своего бунта (Книга Иова) . Чувствуя смертельную угрозу, нависшую над еврейским народом, к Богу обращается и Есфирь (Есф 4.17 и слл.). В книгах Ветхого Завета можно найти еще много подобных примеров (см. Неем 9.30-32; Тов 3.2-3, 11-12, 8.1617; 1 Макк 4.24) .

В основе этого проявляющегося в многообразных формах верования, общинного и личного, о котором весь Ветхий Завет свидетельствовал на протяжении стольких веков, лежит основополагающий опыт избранного народа, живущего в изгнании; Господь, видя жалкое положение Своего народа, уведенного в рабство, слыша его вопли, ощутил его тоску и решил освободить его (Исх 3.7-8) . И в этом спасении, совершенном Господом, пророки распознают Его любовь и Его сострадание (Ис 63.9) . Именно в этом коренится доверие всего народа и каждого человека в отдельности к Божественному милосердию, к которому можно прибегнуть во всех трагических обстоятельствах.

Прибавим к этому, что одна из причин такого жалкого положения человека - это его грех. Народ Ветхого Завета познал это ничтожество уже во времена Исхода, когда был воздвигнут золотой телец. Господь восторжествовал над предательским делом - нарушением Завета - торжественно открывшись перед Моисеем: "Господь, Господь, Бог нежный и милующий, медлящий во гневе и преисполненный милосердия и верности" (Исх 34.6) . Именно в этом важнейшем Откровении избранный народ и каждый человек в отдельности почерпнет после всех падений силу и вдохновение обратиться к Господу, чтобы напомнить Ему то, что Он Сам открыл о Себе, и испросить у Него прощение.

Так что деяниями и словами Господь являл милосердие Своему народу с самого начала его жизни, и избранный народ на всем протяжении своей истории - и когда случались несчастья, и когда он начинал осознавать свой грех - прибегал к милосердию Божьему. Все стороны любви Божьей проявились в милосердии Господа к "людям Своим": Он - их Отец (см. Ис 63.16), ибо Израиль - первенец Его (Исх 4.22). Он также супруг той, о которой возгласил пророк, назвавший ее новым именем - "рухама" ("возлюбленная"), ибо милосердие Его совершится над ней (см. Ос 2.3).

И даже когда Господь, выведенный из терпения неверностью народа Своего, уже хотел было покончить с ним. Его нежность и Его щедрая любовь к людям Своим снова превозмогли Его гнев (Ос 1.7-9; Иер 31.20; Ис 54.7-8). Так что понятно, почему псалмопевцы, желавшие восхвалить Господа, пели гимны Богу любви, нежности, милосердия и верности (см. Пс 103 и 145).

Все это показывает, что милосердие - не только часть понятия Бога; милосердие характеризует всю жизнь народа Израиля, жизнь каждого из его сынов и дочерей, оно являет собою суть их теснейшей близости с Господом, содержание их общения с Ним. Именно о таком милосердии говорится в разных книгах Ветхого Завета, где можно найти величайшее богатство выражений, связанных с этой темой. Несомненно, было бы затруднительно искать там ответ на чисто теоретический вопрос - что такое милосердие само по себе. И тем не менее уже сама терминология, используемая в ветхозаветных книгах, во многом раскрывает эту проблему.

Для определения понятия милосердия (милости) авторы ветхозаветных книг используют, главным образом, два выражения, обладающих различными смысловыми оттенками. Это, во-первых, термин "хесед", обозначающий внутреннюю расположенность к добру. Используя его для характеристики отношений между двумя лицами, Ветхий Завет имеет в виду не только их взаимное благорасположение, но также и верность друг другу, основывающуюся на внутреннем обязательстве и, следовательно, также и на верности каждого самому себе. И если понятие "хесед" обозначает также милость или любовь, то это потому, что и милость и любовь зиждутся именно на такой верности. Тот факт, что такое обязательство носит характер не только нравственный, но и почти юридический, ничего не меняет. Если же в Ветхом Завете слово "хесед" относится к Господу, то это всегда в тех случаях, когда речь идет о Завете, который Бог заключил с Израилем. Со стороны Бога этот Завет был даром, проявлением милости к Израилю. Однако, поскольку Бог, заключив со Своим народом Союз, обязался его соблюдать, понятие "хесед" приобрело, в определенном смысле, и некое юридическое значение. Юридическое обязательство со стороны Бога теряло свою силу, когда Израиль нарушал Завет и не соблюдал его условий. Но именно в этих случаях "хесед" раскрывался в более глубоком смысле. Он являл себя таким, каким был изначально, - то есть как любовь дарующая, любовь, которая преодолевает предательство, милующая благодать, побеждающая грех.

Такая верность по отношению к неверной "дочери моего народа" (см. Плач Иер 4.3-6) есть, в конечном счете, верность Бога Самому Себе. Это с полной очевидностью следует, прежде всего, из частого использования в Библии пары понятий "хесед-эмет" ("милость- верность") - понятий, которые можно рассматривать как взаимодополняющие (см. Исх 34.6; 2 Цар 2.6; 15.20; Пс 25/24/.10; 40/39/. 11-12; 85/84/.11; 138/137/.2; Мих 7.20). "Не для вас я сделаю это, Дом Израилев, а ради святого имени Моего'' (Иез 36.22). Так что Израиль, отягощенный грехами, нарушивший Завет, основываясь на законнической справедливости, не имеет права претендовать на "хесед" Бога, однако может и должен сохранять надежду и доверие, ибо Бог Завета по-настоящему "верен Своей любви". Плод такой любви - прощение и возвращение милости, восстановление внутреннего Завета.

Второе слово , которое используется в Ветхом Завете для определения милосердия, - это "рахамим" Оно обладает своим, специфическим оттенком. Тогда как "хесед" служит для обозначения таких понятий, как "верность самому себе" и "верность своей любви" (т.е. в определенном смысле, мужского свойства), семантика слова "рахамим" отражает понятие материнской любви ("рехем" - материнское лоно). Глубочайшая изначальная связь, можно сказать, единство матери и младенца создает между ними особые отношения, порождает у матери совершенно особую любовь. Об этой любви можно сказать, что она совершенно бескорыстна и не служит наградой за какие-то заслуги. Такая любовь, следовательно, представляет собой некую внутреннюю необходимость: она и есть внутренняя потребность сердца. Так что здесь мы видим, в известном смысле, "женский" аспект "мужской" верности самому себе - аспект, выражаемый посредством слова "хесед". В глубинном психологическом плане "рахамим" порождает множество чувств, в том числе доброту, нежность, терпение, участливость - другими словами, постоянную готовность прощать.

Когда Ветхий Завет, говоря о Господе, употребляет слово "рахамим", то имеются в виду именно эти Его свойства. Мы читаем у Исаии: "Может ли женщина забыть грудное дитя свое, может ли быть безжалостной к исчадию чрева своего? Но если бы она и забыла, то я не забуду тебя" (Ис 49.15). Верная и непобедимая благодаря таинственной силе материнства, эта любовь по-разному выражена в ветхозаветных текстах: это и "спасение в опасностях" (особенно тех, что исходят от врагов), и прощение грехов - как отдельного человека, так и всего Израиля, - и, наконец, готовность выполнить обещанное и ответить чаяниям (эсхатологическим), невзирая на человеческую неверность. В Книге Осии читаем: "Уврачую от неверности их, возлюблю их по благоволению" (14.5).

В Ветхом Завете встречаются также и другие слова, по-разному передающие то же содержание. Тем не менее два только что рассмотренных термина заслуживают особого внимания. В них ясно виден исходный антропоморфный аспект-, рассматривая Божественное милосердие, библейские авторы пользуются словами, соответствующими сознанию и опыту своих современников. В греческом переводе - Септуагинте терминология менее богата: многие оттенки, присущие оригинальному тексту Библии, там отсутствуют. Однако Новый Завет обладает тем богатством и глубиной, которые характерны уже для Ветхого Завета.

От Ветхого Завета мы унаследовали - в некоем особом синтезе - не только богатство выражений, используемых в ветхозаветных книгах для определения Божественного милосердия, но также и определенную "психологию", безусловно антропоморфную и имеющую отношение лишь к Богу: мы говорим о трогательном образе Его любви, которая, соприкасаясь со злом и особенно с грехом - как отдельного человека, так и всего народа, - раскрывается как милосердие. Этот образ включает в себя не только богатое содержание глагола "ханан", но и содержание слов "хесед" и "рахамим". "Ханан" обозначает понятие более широкое - проявление благодати, которая представляет собой, так сказать, некое постоянное, щедрое, добровольное и полное милости расположение к людям.

Помимо этих основных семантических элементов, ветхозаветное понятие милосердия включает также и содержание глагола "хамаль", буквально обозначающего "пощадить" (поверженного врага), но также и "проявить жалость и сострадание", т.е., следовательно, содержащего в себе идею прощения и отпущения грехов.

Слово "хус" также выражает жалость и сострадание, но прежде всего в смысле душевном. Впрочем, для обозначения милосердия эти слова используются в библейских текстах значительно реже. Кроме того, следует обратить особое внимание на термин, о котором уже шла речь, - мы имеем в виду "эмет". Он обозначает прежде всего "устойчивость", "безопасность" (в Септуагинте - "истину"), но также и "верность", и поэтому, видимо, связан по смыслу с термином "хесед".

Авторы Ветхого Завета, возвещая Господне милосердие, употребляют многочисленные, но очень близкие по смыслу слова; разнообразие значений этих слов сводится, можно сказать, к одному основополагающему и единственному значению, и это для того, чтобы выразить неисследимое богатство Божьего милосердия и в то же время показать, насколько это милосердие, в своих различных аспектах, охватывает человека. Ветхий Завет, ободряя горюющих и особенно тех, кто обременен грехами, - это относится и ко всему Израилю, установившему Союз с Богом, - призывает прибегать к Божественному милосердию и полагаться на него. Ветхий Завет постоянно напоминает о милосердии, и особенно во времена падения и отчаяния. Всякий раз, когда милосердие проявляется и осуществляется в жизни всего народа или отдельного человека. Ветхий Завет возносит ему благодарение и хвалу.

Так что милосердие, в некотором смысле, как бы противопоставляется Божественной справедливости, и во многих случаях оно раскрывается как нечто не только более мощное, но и более "фундаментальное". Уже в Ветхом Завете содержится учение о том, что любовь "больше" справедливости. Хотя справедливость есть подлинная человеческая добродетель и превышающее всякое разумение совершенство Бога, тем не менее любовь "больше" ее. Любовь более велика в том смысле, что она первая и основополагающая. Можно сказать, что любовь - это основание справедливости, а справедливость, в конечном счете, служит милосердию. Первенство любви, ее превосходство над справедливостью (что характерно для всего Откровения) проявляется именно в милосердии. Псалмопевцам и пророкам это было настолько ясно, что они словом "правда" стали обозначать совершенное Господом спасение и Его милосердие (Пс 40.1 1 ; 98.2-3; Ис 45.21; 51.5 и 8; 56.1 ). Милосердие отличается от справедливости; и все же (если мы признаем - как это и было в Ветхом Завете,- что Бог участвует в истории человечества и что Он, как Творец, уже связан со своим творением особой любовью) - справедливость не противоречит милосердию. Любовь по своей природе чужда ненависти и стремлению причинить зло тому, кому она однажды полностью отдалась: "ничем не гнушаешься, что сотворил" (Прем 11.25). Эти слова указывают на глубочайшую основополагающую связь в Боге между справедливостью и милосердием, присутствующими в отношениях Бога с человеком и миром. Согласно этим словам, мы, восходя к началу, должны искать животворные корни и внутренние причины этой связи, обретающейся в самой тайне творения. Эти слова свидетельствуют о том, что уже в Ветхом Завете есть предвосхищение полного Откровения Бога, Который Сам "любовь" (1 Ин 4.16) .

Тайна творения связана с тайной того избрания, которое каким-то особенным образом положило начало истории народа, чьим отцом в Боге стал, в силу своей веры, Авраам. Но через этот народ, существовавший на всем протяжении ветхозаветной истории и продолжающий существовать и сейчас, в эпоху Нового Завета, каждый человек, вся великая человеческая семья стали причастны к тайне избрания. "Любовью вечной я возлюбил тебя, и потому к тебе благоволение" (Иер 31.3). "Горы сдвинутся... а милость Моя не отступит от тебя, и мир, заключенный между нами, не поколеблется" (Ис 54.10). Возвещенная некогда Израилю, эта истина несет в себе предвосхищение всей истории - предвосхищение и временное и эсхатологическое (Ин 4.2,11; Пс 145. 9; Сир 18.8-14; Прем 11.23; 12.1). Христос, раскрывая Отца в свете этого милосердия, действовал в среде уже подготовленной - об этом свидетельствуют многочисленные места Ветхого Завета. Незадолго до Своей смерти, завершая дело Откровения. Христос обратился к апостолу Филиппу с незабываемыми словами: "Столько времени Я вами, и ты не знаешь Меня?.. Видевший Меня видел Отца" (Ин 14.9). 

5. Аналогия

От начала Нового Завета, в Евангелии от Луки нас поражает тождественность двух изречений о Божественном милосердии, в которых очень ярко отразилась вся ветхозаветная традиция. Значение терминов, используемых в ветхозаветных книгах, передано в них со всей полнотой. Мы видим Марию, вступающую в дом Захарии и от всей души прославляющую Господа "за его милосердие", распространяющееся "из рода в род" на людей, живущих в страхе Божием. Позднее, вспоминая избрание Израиля, она провозглашает то милосердие, о котором с начала времен "памятует" Тот, Кто избрал ее. И в том и в другом случае имеется в виду "хесед", т.е. речь идет о верности, которую по Своей любви Бог являет народу Своему, о той верности Своим обещаниям, которые полностью осуществились именно в материнстве Божией Матери (см. Лк 1.49-54). Далее, при рождении Иоанна Крестителя, и все в том же доме, его отец Захария, благословляя Бога Израилева, прославляет то милосердие, которое Он "сотворил отцам нашим, памятуя святой Завет Свой" (см Лк 1.72). И в этом случае имеется в виду "хесед", ибо далее, когда Захария говорит о "милующей благости нашего Бога", ясно раскрывается другой смысл милосердия, то, что выражается словом "рахамим" (в русском переводе "благоутробное милосердие"), которое отождествляет Божественное милосердие скорее с материнской любовью.

В учении Самого Христа этот унаследованный от Ветхого Завета образ упрощается и, вместе с тем, углубляется. И, быть может, очевиднее всего это выявляется в притче о блудном сыне (см. Лк 15.1 1-32), в которой сущность Божественного милосердия выражена как-то особенно ясно. В других книгах Ветхого Завета такая ясность достигается благодаря языку, словоупотреблению; здесь - благодаря самой истории, благодаря примеру, позволяющему лучше понять тайну милосердия, эту глубочайшую драму, где отеческая любовь сталкивается с расточительством и грехом сына.

Сын, о котором говорится в притче, получил от отца свою долю наследства, покинул дом и, "живя в блуде", растратил все в дальних странах. Он представляет собой, в определенном смысле, образ человека всех времен, начиная с того, кто первый потерял наследство благодати и изначальную правду. Аналогия становится, таким образом, всеоб'емлющей. Притча, пусть и не прямо, затрагивает каждое нарушение завета любви, каждый случай утери благодати, всякий грех. И хотя о неверности народа Израилева в этой притче говорится менее ясно, чем в пророческой традиции, все же пример блудного сына можно применить и тут. Сын, "когда прожил все... начал нуждаться", тем более что "в той стране", куда он пришел, "настал великий голод". И тогда он нанялся пасти свиней (к одному из жителей той страны) и рад был бы насытиться "хотя бы рожками, которые ели свиньи".

Аналогия очевидным образом поворачивается к "внутреннему" человека. Полученное от отца наследство состояло из материальных благ, но важнее этих благ было достоинство сына, живущего в доме отца своего. Положение, в котором он оказался, потеряв эти материальные блага, должно было бы пробудить в нем сознание утраты своего достоинства. И об этом он не думал тогда, когда требовал от отца причитавшуюся ему долю наследства, с тем чтобы, получив ее, отправиться в дальние страны. Но кажется, что он еще не понимает этого, когда говорит самому себе: "Сколько наемников у отца моего избыточествует хлебом, а я умираю от голода". Он оценивает самого себя соответственно количеству утерянных благ, которыми не может более "обладать", в то время как наемники в доме отца "обладают" этими благами. Произнесенные блудным сыном слова выражают прежде всего его отношение к материальным благам. И все же за внешним его слов скрывается драма утерянного достоинства, осознание напрасно утраченного сыновства.

И тогда он решает: "Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: Отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих" (Лк 15.18-19). Эти слова более глубоко раскрывают сущность проблемы. Оказавшись из-за своего легкомыслия и греха в трудном материальном положении, блудный сын начинает постепенно сознавать потерю своего достоинства. Решение вернуться в отчий дом и упросить отца принять его - не в силу сыновних прав, но как наемника - идет как будто извне, вызвано чувством голода и нищетой, в которую он впал; и все же за этим скрывается осознание куда более важной потери. И действительно, быть наемником в доме своего собственного отца - это безусловно великое унижение и великий позор. И тем не менее блудный сын готов принять и это унижение и этот позор. Он вполне понимает, что у него больше нет никаких прав и что он может быть лишь наемником в доме отца своего. К этому решению он пришел через полное осознание того, что он заслужил, и того, на что он по нормам справедливости еще имеет право рассчитывать. Отсюда хорошо видно, что в глубине сознания блудный сын начинает понимать утрату своего достоинства, - того достоинства, которое рождается в отношениях сына с отцом. И только после принятия такого решения блудный сын отправляется в путь.

В самой притче ни разу не встречается ни слово "справедливость", ни даже "милосердие". Тем не менее соотношение "правда-любовь", проявляющееся как милосердие, подразумевается с полной очевидностью. Совершенно ясно, что, когда необходимо преступить точные и порой слишком строгие границы справедливости, любовь преображается в милосердие. Растратив полученные от отца блага, блудный сын по возвращении обязан зарабатывать на жизнь, трудясь в отчем доме как наемник. И возможно (хотя и не обязательно), что он постепенно вернет некоторую часть материальных благ, но, вероятно, никогда не приобретет их столько, сколько растратил. Вот что потребовалось бы от сына с точки зрения справедливости, тем более что он не только расточил свою долю наследства, но своим поведением также нанес рану отцу и ввел его в скорбь. Сын сам понимает, что таким образом утратил свое сыновнее достоинство, но его поведение не может оставить равнодушным и отца, заставляет его страдать и беспокоиться. И все-таки ведь это его родной сын, и ничто не может окончательно разрушить их связь. Блудный сын осознает это, и именно такое осознание дает ему возможность понять, что он утратил свое сыновнее достоинство, и правильно оценить то место, которое он еще может занять в доме отца своего.

6. Особое значение достоинства человека

Точное описание состояния души блудного сына позволяет правильно понять, в чем состоит Божественное милосердие. Перед нами несомненная аналогия - в этой простой, но глубокой по смыслу истории образ отца семьи раскрывает нам Бога как Отца. Поведение отца в притче, его образ действий, через который раскрывается его внутреннее отношение к сыну, позволяют нам вновь, в каком-то новом, целостном, полном простоты и глубины синтезе, увидеть различные стороны ветхозаветного понимания милосердия. Отец блудного сына верен своему отцовству, верен той любви, которую изначально в преизбытке отдал сыну. В притче эта верность выражается не только в готовности принять сына, расточившего наследство и после этого вернувшегося домой, но, прежде всего и больше всего, в отцовской радости, в пышном праздновании сыновнего возвращения; эта радость настолько велика, что вызывает недовольство и ревность старшего сына, который всегда оставался с отцом и никогда не покидал дома.

Верность отца самому себе (уже выраженная в ветхозаветной традиции словом "хесед"), передана здесь с какой-то особенной теплотой и душевностью. Действительно, мы читаем, что отец, увидев пришедшего в дом блудного сына, "сжалился и побежав пал ему на шею и целовал его" (Лк 15.20). Безусловно, отец движим глубоким чувством, и это также может об'яснить его щедрость по отношению к сыну,- щедрость, которая так возмутила старшего брата.

Все же источник этой радости нужно искать на более глубоком уровне. Отец сознает, что не погибло самое главное - человеческое достоинство его сына. И хотя сын расточил свое наследство, его человеческое достоинство спасено. Более того, оно как бы обретено заново. И это доказывают слова, с которым отец обратился к своему старшему сыну: "Сын! Ты всегда со мною, и все мое - твое. И о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил; пропадал и нашелся" (Лк 15.31-32). В той же пятнадцатой главе Евангелия от Луки мы читаем притчу о потерянных овцах (Лк 15.3-6) и далее - притчу о потерянной и найденной драхме (Лк 15. 8-9) . И каждый раз мы ощущаем радость, подобную той, что выражена в притче о блудном сыне. Верность отца самому себе проявляется в его полном, совершенном желании вернуть потерянного сына, спасти его человеческое достоинство. И прежде всего этим об'ясняется его радость, когда сын возвращается в дом.

Углубляясь далее, можно сказать, что любовь к сыну - та любовь, что проистекает из самой сущности отцовства, как бы обязывает отца иметь попечение о достоинстве своего сына. Это попечение и определяет всю меру отцовской любви, той любви, о которой несколько позже напишет святой Павел: "Любовь долготерпит, милосердствует... не ищет своего, не раздражается, не видит зла, находит свою радость в истине... она всего надеется, все переносит" и "никогда не прекратится" (1 Кор 13.4-8). Милосердие, каким его изобразил Христос в притче о блудном сыне, есть внутренняя форма той любви, которая в Новом Завете была названа "агапе" Эта любовь всегда готова прийти на помощь к каждому блудному сыну, склониться над любой человеческой нищетой и, прежде всего, над нравственной нищетой, над грехом. И если это так, то тот, кому оказано подобное милосердие, чувствует себя не униженным, но как бы "вновь обретенным" и "восстановленным". Отец являет ему прежде всего свою радость, ибо сын вновь "обретен" и "возвращен к жизни". Эта радость показывает, что нечто в человеке остается неповрежденным, сын, даже заблудший, продолжает оставаться подлинным сыном своего отца. И далее - такая радость есть знак вновь обретенного блага: и таким благом для блудного сына явилось обретение им истины о самом себе.

То, что в притче Христа происходит между отцом и сыном, не может быть воспринято "извне". Наши предрассудки, связанные с милосердием, чаще всего представляют собой следствие чисто поверхностной оценки. И мы, таким образом, иной раз видим в милосердии прежде всего проявление неравенства между тем, кто оказывает милосердие, и тем, кто принимает его. Отсюда мы готовы сделать вывод, что милосердие оскорбляет того, на кого оно распространяется, унижает достоинство человека. Притча о блудном сыне показывает нам, что в действительности дело обстоит совершенно по-иному: милосердное отношение к другому основано на общечеловеческом восприятии и осознании того блага, которое и есть сам человек, на общечеловеческом осознании того достоинства, которое присуще человеку. Благодаря этому общечеловеческому опыту каждый блудный сын может созерцать самого себя и рассматривать свои действия в свете полной истины (такое созерцание и есть подлинное смирение) . Именно поэтому он, блудный сын, становится новым благом для своего отца: отец настолько ясно видит благо, которое свершилось благодаря таинственному излучению истины и любви, что он как бы забывает обо всем том зле, что совершил его сын.

Просто и вместе с тем глубоко притча о блудном сыне выражает реальность обращения. Обращение само по себе есть наиболее конкретное проявление делания любви; обращение свидетельствует о присутствии в человеческом мире милосердия. Истинный смысл, присущий милосердию, состоит не только в способности глубоко проникать взором в моральное, телесное или материальное зло и не только в проявлении глубокой жалости к человеку; милосердие являет свою истину и свойства, когда оно восстанавливает, поднимает и извлекает добро из всех форм зла, существующих в мире и человеке. Милосердие, таким образом, составляет основное содержание мессианской Вести Христа, действенную силу Его миссии. Именно так понимали и осуществляли дело милосердия апостолы и их ученики. В их сердцах и делах милосердие всегда раскрывалось как сила той любви, которую "зло победить не может", но которая "побеждает зло добром" (см. Рим 12.21) Нужно, чтобы подлинный лик милосердия постоянно, вновь и вновь, раскрывался перед людьми. Ибо мы видим, что, несмотря на многочисленные предрассудки, милосердие в наши дни особенно необходимо. 

7. Милосердие, раскрывшееся в Кресте и Воскресении

Мессианская Весть Христа и Его делание среди людей завершились Крестом и Воскресением. И если мы хотим во всей полноте выразить истину о милосердии - каким оно во веси своей полноте раскрылось в истории нашего спасения, - мы должны глубоко вникнуть в эти завершающие события, которые, прежде всего Вторым Ватиканским Собором, были определены как Пасхальная Тайна. Здесь нам нужно более пристально рассмотреть содержание энциклики "Искупитель человека". Действительно, реальность искупления в своей человеческой глубине раскрывает поразительное величие человека, который "удостоился такого великого Искупителя" (Латинская служба Страстной Субботы: Славословие). С другой стороны. Божественная сторона искупления раскрывает перед нами, я сказал бы, более конкретно и "исторически" глубину той любви, которая не останавливается перед величайшей жертвой Сына, - жертвой, принесенной ради верности Создателя и Отца по отношению к людям, сотворенным по Его образу и "от начала" предызбранным в Сыне для благодати и славы.

События Страстной Пятницы (и еще ранее Гефсиманское моление) вносят нечто новое и основополагающее в развертывание Откровения любви и милосердия в мессианском делании Христа. Тот, кто "ходил, благотворя и исцеляя всех" (Деян 10.38), "исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях" (Мф 9.35), теперь - когда Его связывают, унижают, судят, истязуют, надевают терновый венец, пригвождают к кресту, когда Он умирает в страшных муках (см Мк 15.37 и Ин 19.30) - Сам жаждет милосердия и взывает к нему. Именно теперь, когда Он особенно нуждается в милосердии людей, столь щедро облагодетельствованных Им, Он не получает его. Даже самые близкие к Нему люди не способны защитить Его и избавить от рук мучителей. На этом заключительном этапе мессианского делания во Христе свершаются слова пророков - прежде всего Исаии - о слуге Ягве: "И ранами Его мы исцелились" (Ис 53.5).

Христос, как человек, принявший подлинно ужасную муку в Гефсиманском саду и на Голгофе, обращается к Отцу, к Тому Отцу, Чью любовь Он возвестил людям и Чье милосердие раскрывал Своими делами. И все же Он не был избавлен от ужасной мучительной смерти на кресте: "ибо не знавшего греха Он (Бог) соделал грехом нас ради" (1 Кор 5.21), - пишет святой Павел, в немногих словах выражая всю тайну Креста и одновременно Божественную глубину реальности искупления. Искупление же есть высшее и окончательное Откровение святости Бога, которая и является абсолютной полнотой совершенства: это полнота правды и любви, ибо правда утверждается на любви, исходит от нее и возвращается к ней. В страстях и смерти Христа - в том, что Отец не пощадил Сына Своего, но "соделал Его грешным нас ради" (там же), - выражается абсолютная правда, ибо Христос принял страдание и Крест из-за грехов людей. Здесь мы находим поистине "преизбыток" правды, поскольку грехи человека были "возмещены" жертвой Человека-Бога. Но эта правда, которая в полном смысле соответствует "мере Бога", целиком порождена любовью - любовью Отца и Сына - и вся расцветает в этой любви. Итак, раскрывшаяся на Кресте Христовом Божественная правда порождается любовью и, свершаясь в любви, приносит плоды спасения, ибо она соответствует "мере Бога". Божественная сторона искупления проявляется не только в совершении суда над грехами, но и в возвращении любви - той творческой силы, благодаря которой человек вновь достигает полноты жизни и святости, которые исходят от Бога. Таким образом, искупление несет в себе Откровение милосердия во всей его полноте.

Пасхальная Тайна есть вершина этого Откровения и этого дела милосердия - милосердия, способного оправдать человека и восстановить правду, являющую собой осуществление того спасительного порядка, который Бог от начала возжелал в человеке и через человека в мире. Страдающий Христос каким-то особенным образом обращается не только к верующему, но и к каждому человеку. Даже неверующий может почувствовать столь плодотворную близость Христа любой человеческой судьбе, также как и всю гармоничную полноту Его бескорыстного дара, обновляющего человека. Его бескорыстное служение истине и любви. Божественная сторона Пасхальной Тайны оказывается еще более значительной. Голгофский Крест, на котором Христос последний раз на земле говорил с Отцом, утвержден в самом сердце той любви, которая по вечному замыслу Бога есть бескорыстный дар человеку, сотворенному по Его образу и подобию. Бог, каким Его раскрыл Христос, тесно связан с миром не только как его Творец и подлинный источник его существования - Он также и Отец, Он пребывает в единстве с человеком, которого призвал к существованию в видимом мире; это единство осуществляется посредством отношений куда более глубоких, нежели отношения между Творцом и творением. И эта любовь не только творит добро, но делает человека причастным к самой жизни Бога Отца, Сына и Святого Духа. Поистине, тот, кто любит, желает отдать самого себя.

Голгофский Крест Христа возвышается в начале того удивительного пути, на котором Бог отдает себя человеку. Путь этот в то же время являет собой призыв к человеку - призыв участвовать в этой Божественной самоотдаче, отдавая себя Богу и вместе с собой отдавая Божественной жизни и видимый мир. Это призыв через усыновление воспринять ту истину и любовь, которые в Боге и от Бога. Над этим путем изначального призвания человека - быть усыновленным Богом - возвышается посреди истории Крест Христа, единородного Сына Божия, "света от света. Бога истинного от Бога истинного" (Никео-Цареградский Символ Веры), пришедшего дать последнее свидетельство о поразительном Союзе-Завете Бога с человеком, с каждым человеком. Этот Завет древний, как сам человек, ибо он восходит к самой тайне творения. Несколько раз заключавшийся с одним, избранным, народом, он, этот Завет, - равно новый и окончательный: утвержденный на Голгофе, он не ограничивается более одним народом - Израилем, но обращен ко всем и каждому.

О чем говорит Крест Христа, - Крест, который есть, так сказать, последнее слово Его Вести, Его мессианского делания? Конечно, Крест не есть еще окончательное завершение замысла Бога Завета, ибо, когда с первыми лучами солнца женщины, а затем и апостолы пришли ко гробу распятого Христа, они нашли гроб пустым и в первый раз услышали: "Он воскрес!" И все они, в свою очередь, повторят эти слова и будут свидетельствовать о Христе воскресшем. И все-таки даже в прославлении Сына Божия Крест продолжает присутствовать,- тот Крест, который посредством мессианских свидетельств Сына Человеческого, принявшего смерть на нем, говорит и не перестает говорить о Боге-Отце, Который непреложно верен Своей вечной любви к человеку, ибо "так возлюбил Бог мир" - следовательно, человека в мире, - "что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную" (Ин 3.16). Верить в распятого Сына и значит "видеть Отца" (Ин 14.9). Но это также и вера в то, что любовь присутствует в мире и что эта любовь сильнее всякого зла, в которое погружены человек, человечество и мир. Вера в такую любовь означает веру в милосердие. И действительно, милосердие необходимейшее качество любви: милосердие как бы второе имя любви, и оно одновременно есть тот присущий любви образ, посредством которого она раскрывается и осуществляется, противодействуя злу мира, тому злу, которое искушает и осаждает человека, проникая до самого его сердца, и может "душу и тело погубить в геенне" (Мф 10.28).

8. Любовь сильнее смерти, сильнее греха

Голгофский Крест Христа является также свидетельством того зла, которое было причинено Самому Сыну Божьему, Тому, Кто единственный среди сынов человеческих был по природе безвинен и чист от всякого греха и Чье пришествие в мир было свободно от какой бы то ни было причастности к непослушанию Адама и первородному греху. В нем, в Христе, осуществился суд над грехом - через Его жертву и Его послушание "вплоть до смерти" (Флп 2.8). Его, бывшего без греха, "Бог соделал грехом нас ради" (2 Кор 5.21). Суд был совершен также и над смертью, которая от начала человеческой истории была сопряжена с грехом. И этот суд над смертью был совершен через смерть Того, Кто был без греха, Того, Кто единственный мог - своей собственной смертью - уничтожить самy смерть (см. 1 Кор 15.54-55). Следовательно, Голгофский Крест, на котором Сын, единосущный Отцу, во всей полноте ответил правде Божьей, есть также последнее Откровение милосердия, иными словами, той любви, что противостоит в истории самому корню зла - греху и смерти.

Именно через Крест Божество Иисуса Христа более всего приблизилось к человеку и склонилось над тем, что сам человек - особенно в своих несчастьях и страданиях - называет своей горькой судьбой. Крест есть как бы излияние вечной любви на самые глубокие раны земного человеческого существования; Крест есть полное осуществление мессианского замысла, провозглашенного Христом в Назаретской синагоге (Лк 4.18-21) и затем повторенного перед посланцами Иоанна Крестителя (см. Лк 7.20-23). Согласно пророчеству Исаии (см. Ис 35.5; 61.1-3), суть замысла Христова состоит в Откровении милующей любви к беднякам, страдальцам, заключенным в темницах, слепым, угнетенным и грешникам. В Пасхальной Тайне преодолены границы того многообразного зла, к которому причастен человек во время своего земного существования: поистине Крест Христов обнажает перед нами глубочайшие корни зла, лежащие в грехе и смерти,-посему Крест есть эсхатологический знак. Лишь в конце времен, когда мир полностью обновится, - только тогда во всех избранных любовь победит зло в его последних глубинах и принесет, подобно зрелому плоду. Царствие жизни, святости и прославленного бессмертия. Основа этого эсхатологического свершения заложена уже в Кресте и смерти Христа. "Тридневное воскресение Христа" (1 Кор 15.4) знаменует собой осуществление мессианского делания и завершение полного Откровения милующей любви в порабощенном злом мире. В то же время Воскресение есть знамение, предвещающее явление "нового неба и новой земли" (Откр 21.1), когда Бог "отрет всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло" (Откр 21. 4).

В эсхатологическом свершении милосердие раскрывается как любовь, тогда как во времени, в человеческой истории - которая есть также история греха и смерти - любовь неизбежно раскрывается прежде всего как милосердие и осуществляется именно в форме милосердия. Мессианская задача Христа, Его милосердный замысел становится замыслом Его Народа, Церкви. В самом центре этого замысла непоколебимо утвержден Крест, ибо в нем Откровение милующей любви достигает наибольшей высоты. Пока "старый мир" не прейдет (там же), Крест будет тем "местом", о котором можно сказать также и словами Апокалипсиса апостола Иоанна: "ее, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною" (Откр 3.20). Милосердие Божие особенно раскрывается также в призыве к человеку, чтобы тот оказал милосердие Сыну Божьему, Распятому.

Христос, Распятый есть Глагол непреходящий (см. Мф 24.35). Он Тот, Кто стоит при двери и, не насилуя ничьей свободы, стучится в сердце каждого человека (см. Откр 3.20), дабы вызвать в нем любовь, -ту любовь, которая не только соединяет со страдающим Сыном Человеческим, но через которую каждый из нас также являет свое милосердие по отношению к Сыну Вечного Отца. В этом мессианском замысле Христа и в крестном Откровении милосердия не становится ли достоинство человека более величественным, более возвышенным, - ведь он, человек, не только цель милосердия, но также, в определенном смысле, и тот, кто "совершает милосердие"?

Не к этому ли в конечном счете сводится отношение Христа к человеку - отношение, выраженное в словах: "Все, что сделали вы для одного из малых сих, для Меня сделали" (Мф 25.40)? Не составляют ли слова Нагорной Проповеди: "Блаженны милосердные, ибо они сподобятся милосердия" (Мф 5.7), в некотором смысле синтеза всего Благовествования, всего содержащегося в нем "изумляющего взаимо- обмена"? Ведь этот синтез и есть закон - простой, мощный, но и "сладчайший" закон самого домостроительства нашего спасения. И эти слова Нагорной Проповеди, от начала показывающие многообразные возможности "сердца человеческого" ("быть милосердным''), - не раскрывают ли они также и глубину тайны Бога: неисследимое единство Отца, Сына и Святого Духа, единство, где любовь, включающая справедливость, порождает милосердие, которое, в свою очередь, раскрывает совершенство правды?

Пасхальная Тайна - это Сам Христос, до конца раскрывший неизреченную тайну Бога. Именно в Пасхальной Тайне во всей полноте осуществились слова, сказанные Христом на Тайной Вечере: "Видевший Меня видел Отца" (Ин 14.9) . И действительно, Христос, которого "Отец не пощадил" (Рим 8.32) ради людей и который, страдая и мучаясь на Кресте, не был омилосердствован людьми, воскреснув, раскрыл всю полноту той любви, какой Отец возлюбил Его, а чeрез Него и всех людей. "Он Бог не мертвых, но живых" (Мк 12.27). Христос Своим Воскресением раскрыл Бога милующей любви; именно Он, Христос, принял Крест как путь к воскресению. И поэтому, когда мы совершаем память Креста Христова, Христовых страданий и смерти, наша вера и наша надежда устремляются к Воскресшему - ко Христу, Который "в тот же первый день недели, вечером" пришел в горницу, "где собрались ученики Его", дунул на них и сказал им: "Примите Духа Святого. Кому отпустите грехи, тому отпустится; на ком оставите, на том останутся" (Ин 20.19-23).

И Воскресение Сына Божия явилось подлинным "пробным камнем" милосердия, иными словами, любви Отца - любви более сильной, нежели смерть. И это тот же самый Христос, Сын Божий, Который в конце - а в некотором смысле и по oкончании - Своего мессианского служения раскрыл Себя как неистощимый источник милосердия, той любви, что в последующей истории спасения в Церкви будет непрерывно являть себя более сильной, нежели грех. Христос Пасхи есть окончательное воплощение милосердия, его живое знамение: знамение спасения исторического и одновременно эсхатологического. Поэтому пасхальное богослужение вкладывает в наши уста слова псалма: "Буду без конца воспевать милосердие Господа" (Пс 89/88/2).

9. Мать милосердия

В этом пасхальном церковном песнопении во всей полноте отражается пророческое содержание слов, произнесенных Марией, в тот час когда Она навестила Елизавету, жену Захариину: "Милость Его из рода в род" (Лк 1.50). Начиная с воплощения эти Мариины слова раскрыли новый смысл истории спасения. После Воскресения Христа это новое направление домостроительства нашего спасения начинает осуществляться исторически, приобретая в то же время эсхатологическое значение. И с тех пор все возрастающее число новых поколений людей, принадлежащих к огромной человеческой семье, а также и новые сменяющие друг друга поколения Народа Божьего, запечатлены знаком Креста и Воскресения, "запечатлены печатью Бога" (см. 2 Кор 1.22), печатью Пасхальной Тайны Христа, Который и есть абсолютное Откровение милосердия, провозглашенного Марией на пороге дома двоюродной сестры: "Милосердие Его из рода в род" (Лк 1.50).

Мария также особым и исключительным образом - более, чем кто- либо - сподобилась милосердия и одновременно - тоже совершенно исключительным образом - через жертву Своего сердца приобщилась к Божественному милосердию. Ее жертва тесно связана с Крестом Ее Сына - Крестом, у подножия которого Она стояла на Голгофе. Через жертву Своего сердца Мария стала, каким-то особым образом, причастной к Откровению милосердия, то есть к абсолютной верности Бога Своей любви, к тому Завету, который Он от вечности возжелал и который во времени заключил с человеком, с народом и с человечеством; посредством жертвы Мария стала причастной к Откровению, окончательно совершенному через Крест. Никто так, как Мать Распятого, не пережил тайну Креста, эту переворачивающую душу тайну встречи трансцендентной Божественной правды с любовью, это "целование", данное милосердием правосудию (см. Пс 85/84/11). Никто столь глубоко, как Мария, не принял в свое сердце эту тайну - Божественную тайну искупления, которое осуществилось на Голгофе через смерть Ее Сына, смерть, сопряженную с жертвой Ее материнского сердца, с Ее окончательным "да будет..."

Мария, следовательно, наиболее глубоко познала тайну Божественного милосердия. Она познала всю его цену, все его величие. Именно в этом смысле мы называем Ее также Матерью милосердия: Госпожой нашей Владычицей милосердия или Матерью Божественного милосердия. Каждое из имен обладает глубоким богословским содержанием, ибо они отражают особое, только Ей присущее состояние души, всей Ее личности; именно благодаря этому состоянию Она оказалась способной, прежде всего через многообразные события истории Израиля, а затем и через все, чем живет каждый человек и все человечество, постичь то милосердие, которое, по вечному замыслу Пресвятой Троицы, распространяется на всех и каждого "из рода в род" (Лк 1.50).

И далее, те имена, которыми мы величаем Матерь Бога, говорят о ней прежде всего как о Матери Распятого и Воскресшего, как о той, Которая Сама, каким-то особым образом, выразила милосердие и тем самым в той же мере удостоилась этого милосердия на протяжении всей Своей земной жизни, и особенно когда стояла у подножия Креста Своего Сына. Наконец, эти имена говорят о Ней как о Той, Которая через Свое таинственное и в то же время ни с чем не сравнимое участие в мессианском делании Своего Сына была, особым образом, призвана приблизить к людям ту любовь, ради Откровения которой пришел на землю Ее Сын: любовь, наиболее полно изливающуюся на страдающих, бедствующих, находящихся в неволе, слепотствующих, угнетаемых и грешных, как об этом и говорит Христос, пользующийся словами пророка Исаии, - сначала в Назаретской синагоге (см. Лк 4.18), а затем отвечая ученикам Иоанна Крестителя (см. Лк 7.22).

Этой "милующей любовью", проявляющейся прежде всего в соприкосновении с физическим и моральным злом, было полно сердце Той, Которая была Матерью Распятого и Воскресшего. Каким-то неповторимым и исключительным образом Мария была причастна этой любви. Благодаря Марии и в самой Марии эта любовь не перестает раскрываться в истории Церкви и человечества. Такое Откровение особенно плодотворно, ибо у Матери Божией оно зиждется на особом присущем Ее сердцу чувстве, на Ее особой чуткости, на Ее особой способности подойти ко всем тем, кому легче воспринять милующую любовь, когда она исходит именно от матери. Это и есть одна из великих и животворящих тайн христианства; танца эта внутренне тесно связана с тайной Божественного воплощения.

Второй Ватиканский Собор говорит нам: "Начиная с согласия, которое Мария с верою дала в Благовещении и которое без колебаний сохранила у Креста, Ее материнство в домостроительстве благодати продолжается непрерывно и будет продолжаться до прославления в вечности всех избранных. И по взятии на небо Она не оставила этого спасительного служения, но многообразным заступничеством Своим продолжает содействовать получению даров вечного спасения. Свою материнскую любовь обращает Она на братьев Сына Своего, еще странствующих и находящихся в опасностях и тревогах, пока они не достигнут блаженной отчизны" (Догматическое постановление о Церкви "Свет народам", 62). 

10. Образ нашего поколения

Мы с полным правом можем утверждать, что слова Божьей Матери, прославившие то милосердие, к которому "из рода в род" становятся причастными все, кто руководствуется страхом Божиим, - эти слова относятся и к нашему поколению. В Величании Марии мы находим пророческое содержание, относящееся не только к истории Израиля, но также и к будущему Народа Божьего на земле. И действительно, все мы живущие ныне на земле представляем собой поколение, сознающее приближение третьего тысячелетия, и все мы глубоко переживаем нынешний поворот истории. Современное поколение понимает, что находится в привилегированном положении, ибо прогресс открыл перед ним такие огромные возможности, о которых еще несколько десятков лет назад даже и не подозревали. Творческая деятельность человека, его ум и труд привели к великим изменениям - как в области науки и техники, так и в социальной жизни и культуре. Человек распространил свою власть над природой, глубже познал законы общественной жизни. Современный человек был свидетелем исчезновения или, лучше сказать, умаления тех препятствии и расстоянии, которые разделяют людей и нации; это совершилось благодаря более глубокому пониманию универсального, благодаря более ясному осознанию единства рода человеческого и необходимости тесного, проникнутого подлинной солидарностью, сотрудничества друг с другом и, наконец, благодаря желанию - и возможности - завязать отношения с братьями и сестрами, отделенными искусственными географическими границами или национальными и расовыми перегородками. Особенно современная молодежь понимает, что научно-технический прогресс способен не только принести новые материальные блага, но также обеспечить людям более широкий доступ к знанию. Например, бурное развитие информатики умножает возможности человека познавать новое и открывает доступ к интеллектуальным и культурным богатствам других народов. Новейшие средства связи способствуют более широкому участию человека в жизни всего мира и растущему обмену идеями. Достижения психологических, биологических и социальных наук помогут человеку лучше овладеть богатством своего собственного существа. Конечно, такой прогресс еще слишком часто остается привилегией индустриально развитых стран. И все же нельзя отрицать, что перспектива причастности к этому прогрессу всех стран и всех народов уже не может долгое время оставаться лишь утопией, - конечно, при условии наличия в этом отношении доброй политической воли.

Но наряду с этим - или скорее внутри этого - существуют затруднения, неизбежно сопровождающие всякий рост и развитие. И современный человек, сознавая, что он способен ответить на глубокие жизненные вопросы, ощущает вместе с тем какую-то тревогу и немощность. Картина современного мира являет нам также и тени, и отсутствие равновесия, подчас весьма серьезное. Пастырская конституция Второго Ватиканского Собора "Радость и надежда" не является единственным документом, в котором рассматривается жизнь современного поколения людей, и все же этот документ обладает особенно важным значением. Мы читаем в нем: "Действительно, нарушение равновесия, от которого страдает современный мир, связано с другим, более глубоким, нарушением равновесия, коренящимся в самом сердце человека. Именно в самом человеке противоборствуют различные стихии. С одной стороны, он, как творение, ощущает себя многообразно ограниченным, с другой - чувствует себя неограниченным в своих желаниях и призванным к высшей жизни. Прельщаемый многими вожделениями, он постоянно принужден выбирать между ними или отказываться от них. Мало того, слабый и грешный, он часто совершает то, чего не желает, а то, что желал бы совершить, не делает (см. Рим 7.14). Так что именно от внутреннего разделения страдает человек, и именно от этого возникают столь многочисленные и большие нестроения в глубине общества" (РН 10).

В том же документе, в конце "Введения", мы также читаем: "Становится все больше тех, кто перед лицом современной эволюции мира с новой остротой ставят или переживают важнейшие вопросы бытия: Что такое человек? Каков смысл страдания, зла, смерти, которые продолжают существовать, несмотря на столь значительный прогресс? К чему все победы, приобретенные такой ценой?" (там же).

И можно ли через пятнадцать лет после Второго Ватиканского Собора сказать, что напряженность и угрозы человечеству, характерные для нашей эпохи, стали менее опасными? Думается, что нет. Наоборот, эти угрозы и напряженность, о которых в соборном документе говорилось лишь в общих словах, без подчеркивания всей той опасности, что они несут в себе, в полной мере раскрылись за последние годы; эти угрозы и напряженность выявились теперь по-иному, чем прежде, и не позволяют более питать прежних иллюзий.

11. Причины тревоги

И это происходит потому, что в современном мире растет как сознание угрозы, так и страх уничтожения, вызываемые, как я уже отмечал в энциклике "Искупитель человека", прежде всего возможностью войны, которая из-за имеющихся ныне запасов атомного оружия может привести к почти полному уничтожению человечества. Но угроза эта связана не только с тем злом, которое люди могут причинить друг другу, используя военную технику; она связана также и со многими опасностями, порождаемыми материалистической цивилизацией, которая, несмотря на все свои "гуманистические" декларации, утвердила примат материального над личностью. Следовательно, современный человек боится, что использование технических средств, изобретенных этой цивилизацией, приведет к тому, что отдельный человек, а также и общественные группы, общины, общества и нации окажутся жертвой злоупотребления властью со стороны других людей, общественных групп и обществ. История нашего века дает тому множество примеров. Несмотря на все декларации прав человека, взятого в целом - то есть во всей полноте его телесного и духовного существования, - нельзя сказать, что все эти примеры принадлежат исключительно прошлому.

И прав всякий, кто боится стать жертвой насилия, отнимающего у него внутреннюю свободу, возможность публично высказывать правду, в которой он убежден, исповедовать свою веру и слушаться голоса своей совести, указывающей ему правильный путь. Действительно, технические средства, которыми располагает современная цивилизация, несут в себе не только возможность самоуничтожения человечества в результате военного конфликта, но также возможность некоего "мирного" порабощения отдельного человека, социальных групп, целых обществ и наций, которые по каким-либо причинам в состоянии помешать тем, кто располагает такими средствами и готов использовать их невзирая ни на что. Достаточно вспомнить о пытках, которые еще существуют в нашу эпоху и систематически используются властями как средство достижения господства или политического превосходства - средство, безнаказанно применяемое исполнительными органами этих властей.

Так что вместе с сознанием угрозы, нависшей над жизнью, растет сознание другой угрозы, еще более опасной для сути человека, для того, что тесно связано с достоинством его личности, с его правом на истину и свободу.

Все это происходит как бы на фоне угрызений совести, которые вызываются тем, что рядом с людьми и обществами зажиточными, пресыщенными, живущими в изобилии, порабощенными потреблением и страстью к наслаждениям, существует в человеческой семье множество людей и социальных групп, которые страждут от голода. Множество детей умирает от голода на глазах у матерей. В различных частях мира и в разных социально-экономических системах существуют целые зоны нищеты, недоедания и всякого рода ущербности. Все это известно каждому. Неравенство между людьми и народами не только сохраняется, но и углубляется. Еще и сегодня рядом с теми, кто живет в полном довольстве и изобилии, существуют другие, страдающие от бедности и нищеты, часто даже умирающие от голода; количество таких людей исчисляется десятками и сотнями миллионов. Поэтому нравственная тревога и беспокойство неизбежно будут увеличиваться. Совершенно очевидно, что в основе современной экономики и материалистической цивилизации имеется какой-то коренной недостаток или, скорее, целая их совокупность; я бы даже сказал, что сам механизм, составляющий основу современной цивилизации и экономики, дефектен. И это не позволяет человеческой семье преодолеть, я бы сказал, все то, что по сути своей столь несправедливо.

Эта картина сегодняшнего мира, исполненного физического и морального зла и потому порабощаемого внутренними противоречиями и напряженностью, но одновременно ощущающего угрозы, направленные против свободы человека, совести и религии, - эта картина об'ясняет тревогу, которую испытывает современный человек. Эту тревогу испытывают не только те, кто подвергается лишениям и угнетению, но также и те, кто наслаждается преимуществами богатства, прогресса и власти. И хотя есть также немало людей, пытающихся понять причины несправедливости или бороться с ними, используя те средства, которые предоставляет техника, богатство и власть, все же эта тревога, живущая в самой глубине души человека, указывает на недостаточность всех этих полумер. Ибо, как правильно отметил Второй Ватиканский Собор, тревога эта связана с основными проблемами существования человека, взятого в целом. Она связана с самим смыслом существования человека в мире; она отражает беспокойство о будущем человека и всего человечества и, по нашему убеждению, требует окончательного решения тех проблем, которые стоят ныне перед родом человеческим.

12. Достаточно ли одной справедливости?

Нетрудно заметить, что повсюду в современном мире у людей проснулось чувство справедливости. И вне всякого сомнения, благодаря ему ярче выявляется все то, что противостоит справедливости в отношениях между людьми, социальными группами или классами, также как и в отношениях между народами и государствами, между целыми политическими системами и даже целыми "мирами". Это глубокое и многообразное течение, источник которого современные люди усматривают в справедливости, свидетельствует об этическом характере тон напряженности и тех столкновении, которые мы видим повсюду в современном мире.

Церковь разделяет с людьми нашей эпохи это горячее и глубокое стремление к жизни справедливой со всех точек зрения. И Церковь не забывает о необходимости размышлять о разных сторонах справедливости, какой ее требует жизнь людей и обществ. Подтверждение этому мы находим в католическом социальном учении, развившемся в прошлом веке. Это учение оказало влияние как на воспитание людей и формирование их этического сознания в духе справедливости, так и на разного рода движения, развивавшиеся в том же духе, особенно в области христианской просветительской деятельности мирян.

И все же нельзя не заметить, что программы, основанные на идее справедливости и долженствующие служить воплощению этой справедливости в социальной жизни отдельных личностей, групп и обществ, на практике часто подвергаются искажению. И хотя представители этих течений продолжают ссылаться все на ту же идею справедливости, опыт показывает, что часто отрицательные силы - злопамятность, ненависть и даже жестокость - берут верх над ней. И тогда стремление уничтожить противника, ограничить его свободу или даже полностью отнять ее становится основным побудительным мотивом действия. Но именно это и противоречит самой сути справедливости, которая по своей природе стремится к установлению равенства и равновесия между враждующими сторонами. Подобные злоупотребления идеей справедливости и ее практическое искажение доказывают, насколько человеческая деятельность может оказаться чуждой справедливости, даже если она творится во имя этой справедливости. И не напрасно Христос упрекал своих слушателей, приверженных к учению Ветхого Завета, за тот душевный настрой, который проявился в словах: "Око за око, зуб за зуб'' (Мф 5.38). Так искажалась идея справедливости в те давние времена; надо сказать, что современные формы ее искажения продолжают следовать все тому же образцу. И действительно, совершенно очевидно, что во имя мнимой справедливости (например, исторической или классовой) ближних иной раз уничтожают, убивают, лишают свободы и самых элементарных человеческих прав. Опыт прошлого и настоящего доказывает, что одной лишь справедливости недостаточно. Справедливость может дойти до самоотрицания и саморазрушения, если любви - силе более глубокой - не дают строить человеческую жизнь во всем ее многообразии. Исторический опыт позволяет сделать следующее заключение: вершина права - вершина несправедливости. Это утверждение не обесценивает и не умаляет значения того порядка, который зиждется на нем; оно указывает лишь, с иной точки зрения, на необходимость прибегать к еще более глубоким силам духа, которые и обусловливают правопорядок в целом.

В полной мере представляя себе условия жизни того поколения, к которому мы принадлежим. Церковь разделяет тревогу многих наших современников. Церковь также не может не испытывать беспокойства при виде того упадка, в котором находятся многие из основных ценностей, составляющих неоспоримое благо не только христианской, но и общечеловеческой морали и вообще нравственной культуры, - как, например, уважение к человеческой жизни с момента ее зачатия, уважение к браку в его нерасторжимом единстве, уважение к семье и ее прочности. Моральная вседозволенность поражает прежде всего семью, т.е. среду, столь чуткую к жизни и к наиболее сокровенным отношениям между людьми. Одновременно с этим наблюдается кризис, связанный с появившейся в человеческих отношениях неискренностью, безответственное обращение со словом, корыстное отношение людей друг к другу, умаление сознания подлинного общего блага и легкость, с какой это благо приносится в жертву собственной выгоде. Наконец, мы стали свидетелями некоей "десакрализации" бытия, которая часто трансформируется в дегуманизацию. Человек и общество, для которых нет ничего "святого", находятся, несмотря на видимое благополучие, в нравственном упадке. 

Эта картина, показывающая духовное состояние нашего поколения, не может не вызывать глубокой тревоги; невольно вспоминаются слова Величания Марии, прославляющие воплощение Сына Божьего и воспевающие "милосердие... из рода в род". Нужно, чтобы Церковь наших дней неизменно сохраняла в своем сердце ощущение всей значимости этих вдохновленных Богом слов и применяла их в соответствии с реальной жизнью и страданиями великой человеческой семьи. Нужно, чтобы Церковь более глубоко и более ясно сознавала необходимость свидетельствовать о милосердии Божьем, сохраняя традиции Ветхого и Нового Завета и, прежде всего, следуя за Самим Иисусом Христом и Его апостолами. Церковь должна нести свидетельство о милосердии Божьем, раскрывшемся во Христе и во всем Его мессианском посланничестве; она должна исповедовать это милосердие прежде всего как спасительную истину веры, без которой невозможна гармония жизни с верой. Церковь должна стремиться внедрить и воплотить эту истину в жизнь своих верных и, по возможности, в жизнь всех людей доброй воли. Наконец, Церковь, проповедуя милосердие и оставаясь неизменно верной ему, должна - и имеет на это право - взывать к милосердию Божьему, умолять о нем перед лицом всякого рода физического и морального зла, перед лицом всех угроз, нависших ныне над человечеством.

13. Церковь, исповедующая и проповедующая милосердие Божие

Церковь должна исповедовать и проповедовать Божественное милосердие во всей его истине, каким оно нам было засвидетельствовано Откровением. Выше мы пытались в общих чертах представить эту истину, столь полно выраженную в Священном Писании и в Традиции. В повседневной жизни Церкви истина о Божьем милосердии, явленная в Библии, постоянно отражается в многочисленных литургических чтениях. И Народ Божий, благодаря своему подлинному чувству веры, глубоко сознает это, о чем свидетельствуют многочисленные выражения, порожденные личным и общинным благочестием. Было бы весьма трудно привести или хотя бы перечислить здесь все такие выражения, ибо большая часть их глубоко скрыта в сердце и сознании Народа Божьего. Некоторые богословы утверждают, что милосердие есть величайший аттрибут Божий, величайшее из Его совершенств. Библия, Традиция и вся жизнь в вере Народа Божьего дают тому неисчислимые свидетельства. Речь здесь идет не о неисследимом совершенстве сущности Бога, скрывающейся в самой тайне Его Божества, но о том Божественном совершенстве и аттрибуте, благодаря которым всякий человек, стяжавший внутреннюю истину своего существования, входит в наиболее глубокие отношения с Богом Живым. Согласно словам, сказанным Христом Филиппу " Видевший Меня видел Отца" (Ин 14.9-10), "видение Отца" - созерцание Бога посредством веры - становится благодаря Христову милосердию столь же простым и преисполненным внутренней истины, как та встреча сына с отцом, о которой рассказывает притча о блудном сыне.

"Видевший меня видел Отца". Церковь исповедует милосердие Божье; Церковь живет этим милосердием и весь свой обширный опыт веры, а также свое учение строит, непрестанно созерцая Христа, сосредоточиваясь на Нем, на Его жизни, на Его Евангелии, на Его Кресте и Воскресении, на всей полноте Его тайны. Все, что в живой вере Церкви и ее учении приводит к "видению" Христа, приближает нас и к "видению Отца" во всем Его святом милосердии. И Церковь как-то по-особому исповедует и почитает милосердие Божье, может быть, именно тогда, когда обращается к сердцу Христову. Действительно, приближение ко Христу, к тайне Его сердца, позволяет сосредоточиться на том, что является в каком-то смысле центральным и в то же время наиболее доступным в человеческом плане, то есть на Откровении милующей любви Отца, которое и составляет главное содержание мессианского делания Сына Человеческого.

Церковь живет подлинной жизнью, когда исповедует и проповедует милосердие, наиболее изумляющий аттрибут Творца и Искупителя, и когда ведет людей к источникам милосердия Спасителя, - того милосердия, которое она хранит и раздает людям. И лишь благодаря этому постоянное молитвенное размышление над словом Божьим и особенно сознательное и благоговейное участие в Евхаристии и в таинстве покаяния или примирения приобретают великий смысл. Через Евхаристию мы вновь и вновь приближаемся к той любви, что сильнее смерти: "И поистине, всякий раз, как мы вкушаем этот хлеб и пьем из этой чаши", мы не только возвещаем смерть Искупителя, но также и проповедуем Его Воскресение "в ожидании Его пришествия" в славе (1 Кор 11.26). Евхаристическое служение, совершаемое в память Того, кто Своим мессианским служением - Своими словами и Своим Крестом - раскрыл Отца, являет неистощимую любовь, в силу которой Он - Христос - желает постоянно быть в единении с нами, образовать с нами единое целое, устремляясь ко всем человеческим сердцам. В таинстве покаяния и примирения исправляется путь каждого человека, даже если он отягощен тяжкими прегрешениями. В этом таинстве каждый человек может каким-то неповторимым образом пережить милосердие, то есть ту любовь, которая сильнее греха. В энциклике "Искупитель человека" мы уже говорили об этом, и все же необходимо опять вернуться к этой важнейшей теме.

Поскольку в мире, который Бог "так возлюбил, что отдал Сына Своего Единородного" (Ин 3.16), - в этом мире пребывает грех, Бог, Который "есть любовь" (1 Ин 4.8), не может раскрыться иначе как через милосердие. И это соответствует не только глубочайшей истине той любви, которая есть Бог, но также и внутренней истине человека и того мира, который служит его временной родиной.

Милосердие, будучи совершенством бесконечного Бога, само бесконечно. Следовательно, бесконечно и неиссякаемо стремление Отца принять блудных сыновей, возвращающихся к Нему домой. Также бесконечны готовность к прощению и сила его, непрерывно истекающие из поражающей своей бесконечностью жертвы Сына. Никакой человеческий грех не может стать сильнее этой силы, не может ее ограничить. Силу эту может ограничить лишь отсутствие у человека доброй воли, отсутствие готовности к обращению и покаянию, иными словами, его постоянное и упорное противление благодати и истине, и особенно свидетельству Креста и Воскресения Христова.

Именно поэтому Церковь проповедует обращение и призывает к нему. Обращение к Богу неизменно состоит в раскрытии Божественного милосердия, то есть любви "долготерпеливой и многомилостивой" (см. 1 Кор 13.4) , каков и есть Бог Творец и Отец, - любви, которой "Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа" (2 Кор 1.3) в истории Своего Союза с человеком верен до конца, вплоть до Креста, смерти и Воскресения Своего Сына. Обращение к Богу всегда есть плод возвращения к Отцу, богатому в милости.

Истинное познание Бога милосердия. Бога благостной любви есть источник силы обращения - постоянного и непрекращающегося. Такое обращение есть не только некое внутреннее однократное духовное движение, но также постоянное устремление к Богу, постоянное состояние души. Все, кто так познал Бога, все, кто именно так "зрит" Его, не могут жить иначе как в непрерывном обращении к Нему. Все они, следовательно, живут в состоянии обращения; и именно такое обращение образует наиболее глубокую основу земного паломничества всех людей - странников в этом мире. Очевидно, что Церковь исповедует Божье милосердие, раскрывшееся во Христе, распятом и воскресшем; Церковь исповедует Божье милосердие не только неся миру свое учение, но, прежде всего, раскрывая перед ним напряженную полноту жизни всего Народа Божьего. Свидетельствуя об этой жизни. Церковь совершает свою миссию - миссию Народа Божьего, миссию, сопричастную мессианскому посланничеству Иисуса Христа, и миссия эта в определенном смысле есть продолжение Христова посланничества.

Современная Церковь живо сознает, что только основываясь на милосердии Бога она может осуществить задачи, поставленные Вторым Ватиканским Собором, и прежде всего экуменическую задачу, которая заключается в достижении единства между всеми, кто верует во Христа. Предпринимая многообразные усилия в этом направлении. Церковь со смирением признает, что лишь такая любовь, своей силой превосходящая все, что разделяет людей, может окончательно привести к тому единству, о котором Христос умолял Своего Отца и о котором Дух не перестает умолять ради нас "воздыханиями неизреченными" (Рим 8.26) .

14. Стремление Церкви воплотить милосердие в жизнь

Иисус Христос учит нас, что человек должен не только принимать и переживать милосердие Бога, но что он также призван "творить милосердие" по отношению к другим: "блаженны милосердные, ибо они сподобятся милосердия" (Мф 5.7). В этих словах Церковь слышит призыв к действию и стремится практически осуществить дело милосердия. И хотя все заповеди блаженства Нагорной Проповеди указывают путь к обращению и преображению жизни, заповедь о милости обладает в этом отношении особой значимостью. Человек достигает милующей любви Бога, Его милосердия по мере того, как сам внутренне преображается в духе такой любви к ближнему.

В этом подлинно Евангельском процессе происходит окончательное духовное преображение; более того - такое преображение становится содержанием всей жизни человека, важнейшим и неизменным свойством христианского призвания. Такое обращение состоит в постоянном раскрытии и непрестанном воплощении в жизнь той любви, которая - вопреки как всем внутренним духовным, так и всем внешним жизненным трудностям - служит силой одновременно собирающей и созидающей. И действительно, такая милующая любовь по своей сущности - любовь творческая. В человеческих отношениях милующая любовь никогда не бывает актом или процессом, так сказать, односторонним. И даже в тех случаях, когда все как будто указывает на то, что лишь одна сторона дарует и предлагает, а другая только получает и принимает (например, когда врач лечит, учитель учит, родители воспитывают детей и дают им образование, благодетель спасает находящегося в нужде), на самом деле тот, кто дает, всегда тем самым получает благо. Во всяком случае, тот, кто благотворит, также легко может оказаться в таком положении, когда сам будет вынужден принимать, получать благостыню, сам встретит милующую любовь, сам станет об'ектом милосердия.

В этом смысле распятый Христос служит для нас примером наиболее побуждающим и вдохновляющим. Основываясь на этом столь трогательном образе, мы можем в полном смирении являть милосердие другим, сознавая, что Христос принимает такое милосердие, как если бы оно было обращено к Нему Самому (см. Мф 25.34-40). Следуя этому образу, мы должны также непрерывно стремиться к чистоте в тех наших помышлениях и деяниях, которые совершаются во имя милосердия, понимаемого и осуществляемого односторонне, как благо, совершаемое по отношению к другому. Ибо милосердие по-настоящему становится делом милующей любви лишь тогда, когда мы совершаем его, будучи глубоко убежденными, что и сами также получаем милосердие от тех, кто его принимает от нас. И если в нас отсутствует понимание двусторонности и обоюдности дела милосердия, то это означает, что наши дела еще не являются делами подлинного милосердия, а наше обращение, путь к которому раскрыт в учении Христа, Его словах и примере Его жизни, вплоть до Креста, еще не полностью совершилось в нас и мы еще не вполне причастны к тому изумляющему источнику милующей любви, который в Нем раскрылся перед нами.

Итак, дорога, на которую Христос указал нам в Нагорной Проповеди, дав заповедь милости, таит в себе неизмеримо больше духовных богатств, нежели мы иной раз можем найти в обычных толкованиях милосердия. Часто милосердие рассматривается как односторонний акт или процесс, в котором предполагается и сохраняется известное расстояние между тем, кто совершает милосердие, и тем, кто получает его, между тем, кто творит добро, и тем, кто принимает его. Отсюда притязания освободить человеческие и общественные отношения от милосердия, основать их исключительно на справедливости. Но рассматривая милосердие таким образом, не учитывают основополагающей связи между милостью и правдой, - связи, о которой говорит вся библейская традиция и, прежде всего, мессианское посланничество Иисуса Христа. Подлинное милосердие есть, так сказать, наиболее глубокий источник справедливости. И если справедливость сама по себе является "судией" между людьми, судией, справедливо разделяющим между ними материальные блага, то лишь любовь, и только она (и стало быть, также та милующая любовь, которую мы называем милосердием), способна вернуть человека самому себе.

Истинно христианское милосердие есть также, в определенном смысле, наиболее совершенное воплощение равенства между людьми и, следовательно, наиболее совершенное воплощение справедливости, поскольку справедливость, в своей области, преследует ту же цель. Следует отметить, что равенство, устанавливаемое справедливостью, ограничено областью благ материальных и внешних, тогда как любовь и милосердие позволяют людям общаться между собой на уровне тех ценностей, которые заключены в самом человеке с присущим ему достоинством. Вместе с тем равенство, порожденное любовью "много- терпеливой и многомилостивой", не стирает различий. Дающий становится более щедрым, если чувствует себя вознагражденным, - его вознаграждает тот, кто принял его дар. Также и тот, кто способен принять дар, - сознавая, что тем самым и он, со своей стороны, также творит добро, - служит делу утверждения достоинства человеческой личности, то есть способствует установлению более глубокого единства между людьми

Итак, следовательно, милосердие становится необходимейшим элементом в формировании взаимных отношений между людьми в духе великого уважения к тому, что есть человек, и к взаимному братству, которое необходимо утверждать между людьми. Но невозможно добиться установления такой связи между людьми, если человеческие взаимоотношения будут строиться лишь на основе справедливости. Справедливость, на которой основана вся совокупность отношений между людьми, должна подвергнуться, так сказать, "переплавке" со стороны любви - той любви, которая, по словам святого Павла, "долготерпелива и многомилостива", или, выражаясь по-иному, - той любви, которой внутренне присущи качества любви милующей, качества, столь существенные для Евангелия и вообще христианства. Напомним еще, что любви милующей присущи также нежность и чуткость сердца, о которых столь красноречиво рассказывают притчи о блудном сыне (см. Лк 15.11-32), об овцах и о потерянное драхме (Лк 15.1-10). Добавим: милующая любовь необходима прежде всего тем, кто находится в наиболее близких отношениях между собой, - супругам, родителям и детям, друзьям; такая любовь необходима в деле воспитания и в пастырской работе.

И все же милосердие не ограничивается лишь этим. Павел VI неоднократно указывал, что "цивилизация любви" (Заключительная речь Святого года, произнесенная 25 декабря 1975 г.) - это та цель, на достижение которой должны быть направлены все наши усилия - как в области социальной и культурной, так и в области экономической и политической. Следует добавить, что цель эта никогда не будет достигнута, если в наших понятиях и в нашей деятельности, касающейся широкой и сложной области общественной жизни, мы будем придерживаться принципа "око за око, зуб за зуб" (Мф 5.38) и, наоборот, не преобразуем саму сущность этого принципа, действуя в ином духе. Несомненно, что Второй Ватиканский Собор ведет нас в том же направлении: Собор неоднократно говорил о необходимости сделать мир более человечным (см. РН 40); он определил миссию Церкви в современном мире как выполнение этой задачи. Мир людей будет становиться все более человечным лишь в том случае, если в область многообразных личных и общественных отношений мы, вместе со справедливостью, начнем вносить и "милующую любовь", которая составляет мессианскую Весть Нового Завета.

Мир людей будет становиться "все более человечным" только в том случае, если в человеческие взаимоотношения, определяющие нравственный лик мира, мы внесем столь существенный для Евангелия элемент прощения. Прощение свидетельствует о том, что в мире присутствует любовь, более сильная, нежели грех. Более того, прощение служит главным условием примирения не только в отношениях Бога с человеком, но также и в отношениях между людьми. Если прощение будет упразднено, мы очутимся в мире холодной и безразличной справедливости, во имя которой каждый будет требовать от других соблюдения лишь собственных прав; в результате эгоизм всякого рода, дремлющий в каждом человеке, превратит жизнь и человеческое общество или в систему подавления слабых более сильными, или в арену бесконечной борьбы всех против каждого и каждого против всех.

Именно поэтому Церковь должна - на каждом этапе истории, и особенно в наше время, - рассматривать проповедь и воплощение в жизнь тайны милосердия, с наибольшей полнотой раскрывшейся во Иисусе Христе, как одну из своих основных задач. Для самой Церкви как общины верующих, а в известном смысле и для всех людей, эта тайна служит источником совершенно иной жизни - сравнительно с той, какую способен построить человек, угнетаемый тираническими силами гнездящегося в нем тройного вожделения (см. Ин 2.16). И Христос учит нас постоянно прощать именно ради этой тайны. Сколько раз просили мы, повторяя слова молитвы, которой научил нас Он Сам: "И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим", то есть именно тем, кто виноват перед нами (Мф 6.12). Как трудно выразить величайшую ценность того духовного состояния, которое эти слова определяют. В них мы слышим призыв стяжать такое духовное состояние! Как много говорят они каждому человеку - и об его ближних и о нем самом! Сознание того, что мы все должники друг друга, сопряжено с призывом к братскому единодушию, к той солидарности, которую выразил апостол Павел, обратившийся к нам со словами: "С любовью носите тяготы друг друга" (см. Еф 4.2; Гал 6.2). Какой урок смирения перед человеком - перед ближним и одновременно перед самим собой - заключен в этих словах! Какая школа доброй воли, столь необходимой для повседневной общинной жизни, протекающей в разнообразных условиях нашего существования! И что остается от любой программы гуманизации жизни и воспитания, если мы безразличны к такому уроку?

Христос настойчиво указывал на необходимость прощать других: когда Петр спросил, сколько раз должно прощать своего ближнего, Христос, назвав ему символическое число "до семижды семидесяти раз" (Мф 18.22), хотел таким образом об'яснить, что нужно уметь прощать всех и всегда. Разумеется, требование такого щедрого прощения никак не упраздняет об'ективных требований справедливости. Правильно понимаемая справедливость и составляет, так сказать, цель прощения. Нигде в Евангельской Вести прощение и даже его источник - милосердие не означают снисхождения ко злу, к соблазну, к причиненному вреду или обиде. Исправление зла, соблазна, возмещение причиненного вреда, удовлетворение обиды суть в каждом случае непременное условие прощения.

Итак, следовательно, милосердию всегда присуще то, что составляет саму суть справедливости. Однако милосердие способно наделить справедливость неким новым содержанием, которое наиболее просто и наиболее полно выражается в прощении. Ибо помимо процесса "возмещения" и "примирения", свойственных справедливости, прощение выявляет и другое - то, что для утверждения человека как такового необходима любовь. Выполнение условий справедливости нужно прежде всего для того, чтобы перед нами мог раскрыться лик любви. Рассматривая притчу о блудном сыне, мы уже говорили о том, что тот, кто прощает, и тот, кто получает прощение, соединяются в самом главном, - в том, что составляет человеческое достоинство, или самую основную человеческую ценность, что невозможно утерять и чье утверждение или "открытие заново" служит источником величайшей радости (см. Лк 15. 32) .

Церковь убеждена, и вполне справедливо, что ее долг и цель ее миссии заключаются в обеспечении подлинного прощения - как в жизни и человеческих отношениях, так и в воспитательной и пастырской работе. И Церковь осуществляет эту цель, охраняя самый источник истинного прощения, иными словами, тайну милосердия Самого Бога, - милосердия, раскрывшегося во Иисусе Христе.

В основе миссии Церкви, в основе всей той деятельности, о которой говорят многочисленные тексты последнего Собора, как и в основе векового апостольского опыта, лежит одно: "Черпайте из источников Спасителя" (см. Не 12.3). Именно на этом основываются многообразные направления деятельности Церкви, несущей свою миссию в жизнь христиан, общин и всего Народа Божьего. "Черпание из источников Спасителя" осуществляется не иначе как в духе того нестяжания, к которому и словами и примером призвал нас Господь: "Даром получили, даром давайте" (Мф 10.8) . Так на всех путях жизни и служения Церкви - через евангельское нестяжание ее служителей и всех, посредством кого она раздает дары благодати, через евангельское нестяжание Народа Божьего, свидетельствующего о "всем великолепии" своего Господа,- еще полнее раскрывается Бог, "богатый в милости". 

15. Церковь взывает к Божественному милосердию

Церковь возвещает истину Божьего милосердия, раскрывшегося в распятом и воскресшем Христе, и по-разному исповедует эту истину. Кроме того. Церковь стремится к тому, чтобы милосердие по отношению к людям осуществлялось через людей, ибо усматривает в этом необходимое условие своей деятельности, направленной на улучшение и "очеловечивание" сегодняшнего и завтрашнего мира. И все же никогда, ни в один из периодов истории - и особенно в такую критическую эпоху, как наша, - Церковь не имеет права забывать о молитве, вопле, взывающем к милосердию Божьему перед лицом многообразных форм зла, нависшего над человечеством и угрожающего ему. И это, в Иисусе Христе, право и основной долг Церкви - это право Церкви, ее долг перед Богом и перед людьми. Чем больше люди, поддаваясь секуляризации, забывают само значение слова "милосердие", чем больше, отходя от Бога, они отступают от тайны милосердия, тем больше возрастает право и долг Церкви взывать "великим воплем" (см. Ев 5.7) к Богу милосердия. Этот "великий вопль" должен постоянно звучать в Церкви нашего времени. Он должен быть обращен к Богу, чтобы умолить его о милосердии, - том милосердии, которое Церковь исповедует и о котором возвещает, что оно особенно ясно раскрылось в пришествии Христа, распятого и воскресшего, - иными словами, в Пасхальной Тайне. Именно эта Тайна заключает в себе самое полное Откровение милосердия, любви, более сильной, нежели смерть, более сильной , нежели грех и всякое зло, - любви, которая не дает человеку окончательно погибнуть даже в самом страшном падении и защищает его от самых опасных угроз.

Современный человек ощущает эти угрозы. То, что было сказано по этому поводу выше, - всего лишь слабый набросок. Часто современный человек с большой тревогой пытается разрешить вопросы, связанные со страшной напряженностью, сгустившейся над миром и вторгшейся во все сферы жизни. И если у современного человека иной раз недостает смелости произнести слово "милосердие" или если он, потеряв всякое религиозное чувство, не может найти этому слову замены, то тем более необходимо, чтобы это слово произнесла Церковь, произнесла бы его не только во имя свое, но и во имя всех людей нашего времени.

Необходимо, следовательно, чтобы все, что я сказал здесь о милосердии, вылилось бы в горячую молитву, чтобы все это непрерывно преобразовывалось бы в вопль, умоляющий о милосердии, столь необходимом человеку во всех обстоятельствах современной жизни. Да будет этот вопль насыщен всей истиной о милосердии, истиной, которая так щедро выражена в Священном Писании и Традиции, как и в подлинной жизни веры стольких поколений Народа Божьего. Подобно авторам Богодухновенных писаний, воззовем таким воплем к Богу, не могущему пренебречь ничем из Своего творения (см. Прем 11.24; Пс 145/144/9; Быт 1.31), к Богу, верному Самому Себе, Своему отцовству. Своей любви! Подобно пророкам, обратимся к этой Божьей материнской любви, которая, подобно матери, печется о каждом из своих сыновей, о каждой заблудшей овце, воззовем к этой любви, даже если вокруг нас будут миллионы заблудших, даже если в мире сем бесчестность возьмет верх над честностью и даже если современное человечество по своим грехам будет заслуживать нового потопа, подобно тому как заслужило его поколение Ноя! Прибегнем к Божьей отцовской любви, которую Христос Своей мессианской миссией раскрыл перед нами и чья вершина - Крест, смерть и Воскресение! Посредством Христа прилепимся к Богу и вспомним слова Величания Марии, возвещающие милосердие "из рода в род"! Будем умолять о Божественном милосердии ради современного поколения! И Церковь, стремящаяся, подражая Марии, быть в Боге матерью людей, да выразит через эту молитву свою материнскую заботу и все доверие своей любви - той любви, что рождает глубочайшую потребность молитвы!

Вознесем наше моление, направляемое верой, надеждой и любовью, которые Христос насадил в наших сердцах! Такое молитвенное воздыхание и есть выражение любви к Богу, Которого современный человек так часто отталкивает от себя, считая Его чуждым себе и по- разному возвещая Его "бесполезность". Такая молитва, стало быть, есть выражение любви к Богу, и мы, видя, насколько современный человек оскорбил Бога и отрекся от Него, глубоко скорбим и готовы кричать, подобно Христу, возопившему на кресте: "Отче, прости им, ибо не знают, что делают" (Лк 23.34) . Молитва эта есть, вместе с тем, и выражение любви к людям, ко всем людям без исключения и дискриминации, независимо от расы, культуры, языка, мировоззрения, независимо от того, друг он тебе или нет. Такова любовь к людям, та любовь, которая желает истинного блага для каждого человека, для каждой человеческой общины, каждой семьи, каждой нации, любой социальной группы, для юных, взрослых, стариков, больных, - эта любовь ко всем без исключения. Такая любовь означает заботливое усердие, направленное на обеспечение каждому всей полноты истинного блага, на предотвращение и удаление от человека любого зла. И если тот или другой из наших современников не разделяет веры и надежды - которые меня как служителя Христа и домостроителя тайн Божиих (см. 1 Кор 4.1) принуждают в этот час истории умолять о милосердии Божием ради человечества, - то пусть он, по крайней мере, постарается понять причины нашего рвения. Оно диктуется любовью к человеку, ко всему человеческому, к тому, чему, как интуитивно чувствуют многие люди нашего времени, угрожает великая опасность. Тайна Христа, раскрывшего нам высочайшее призвание человека, понудила меня напомнить в энциклике "Искупитель человека" о несравненном достоинстве, присущем каждому человеку; эта Тайна также обязывает меня возвещать о милосердии как о милующей любви Божией, раскрывшейся в этой Тайне. Эта Тайна также понуждает меня обратиться к Божьему милосердию, умолять о нем в нынешний, столь трудный и критический, период истории Церкви и мира, когда все мы приближаемся к концу второго тысячелетия. Во имя Иисуса Христа распятого и воскресшего, в духе Его мессианского посланничества, постоянно присутствующего в истории человечества, мы подаем наш голос и возносим наше моление ради того, чтобы еще раз, на нынешнем этапе истории, раскрылась любовь, пребывающая в Отце, чтобы через дела Сына и благодать Святого Духа Отец явил в нашем современном мире Свое присутствие. Свою любовь, более сильную, нежели зло, более сильную, нежели грех и смерть. Мы молимся, обращаясь к предстательству Той, Которая не перестает возвещать о "милосердии из рода в род"; мы обращаемся также к предстательству тех, кто уже узрил в самих себе полное свершение слов Нагорной Проповеди: "Блаженны милосердные, ибо они сподобятся милосердия" (Мф 5.7) .

Продолжая практическое выполнение великой задачи, поставленной Вторым Ватиканским собором (который мы можем по справедливости рассматривать как новую фазу самоосуществления Церкви - соответственно условиям эпохи, в которую нам дано жить), сама Церковь должна руководствоваться все тем же сознанием, что, трудясь над этим, она ни в коем случае не должна замыкаться в самой себе. Ибо раскрытие Бога, иными словами, Отца, Который дает "зреть" Себя во Христе (см. Ин 14.9), и есть то, ради чего Церковь существует. И чем более в истории человечества возрастает сопротивление Богу, и чем более современная цивилизация становится чуждой Ему, и, наконец, чем более среди людей усиливается отрицание Бога, тем больше, несмотря ни на что, должна становиться наша близость к этой Тайне, которая от начала веков скрывалась в Боге, а затем была поистине раскрыта во времени, перед людьми Иисусом Христом.

Благословляю апостолическим благословением.

Дано в Риме, у Святого Петра, 30 ноября 1980 года, в первое воскресенье Рождественского поста, на третий год моего Понтификата.Иоанн Павел II