Стивен Рансимен

ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ В 1453 ГОДУ

К оглавлению

Глава VIII. НАДЕЖДЫ ИСЧЕЗАЮТ

Султан не воспользовался своей победой для того, чтобы сразу начать штурм города. Пока что он придерживался тактики запугивания и изматывания осажденных. Бомбардировка сухопутных стен не прекращалась ни на минуту. Каждую ночь горожане должны были заделывать, насколько это было возможно, образовавшиеся бреши. Пушки, стоящие теперь на плотах, обстреливали Влахернский квартал. Время от времени турецкие корабли покидали свою стоянку и пересекали Золотой Рог, словно намереваясь атаковать стены, выходящие на залив. Греческие и венецианские корабли должны были постоянно находиться настороже для их перехвата. В течение недели почти не было ни одного непосредственного столкновения и людских потерь.

Однако перед городом возникли новые проблемы: стал ощущаться недостаток продовольствия. Солдаты, которые должны были находиться на своих постах на стенах, постоянно отпрашивались в город, чтобы раздобыть пищу для своих жен и детей. В первых числах мая эта нехватка стала столь ощутимой, что император вновь провел сбор средств среди церквей и частных лиц; с помощью собранных денег он закупил все продовольствие, какое только было можно, и учредил комитет, призванный следить за тем, чтобы оно распределялось поровну. Это дало свои результаты. Хотя рационы и были скудными, каждая семья получала свою долю, и серьезных жалоб больше не поступало. Расположенные в городе сады и огороды в это время года почти еще ничего не приносили, а рыбацкие суда не могли безопасно выходить на лов не только в море, но и в Золотой Рог. Поголовье скота, овец и свиней, которое в черте города никогда не было многочисленным, сейчас быстро уменьшалось, так же как и запасы зерна. Было ясно, что, если не будет прислано продовольствие, сейчас даже более необходимое, чем солдаты, голод принудит войска и население к капитуляции [171].

По этому поводу император созвал у себя верхушку венецианской общины и своих сановников и предложил послать в Дарданеллы легкое судно, чтобы выяснить, что с флотом, который, по словам Минотто, должна была выслать Венеция. Еще 26 января Минотто направил в Венецию просьбу об этом, однако до сих пор никакого ответа получено не было. В Константинополе ничего не было известно о бесконечных проволочках в Венеции, о том, что, хотя письмо Минотто было получено сенатом уже 19 февраля, прошло ровно два месяца, прежде чем этот флот, которым командовал генерал-капитан Лоредано, отправился в путь. Император верил в Лоредано, который, как он слышал, был храбрым военачальником. Однако он не знал об инструкциях, данных 13 апреля адмиралу Альвизо Лонго: как можно быстрее привести свой флот к острову Тенедос, сделав лишь однодневную остановку в Модоне для пополнения запасов. На Тенедосе ему предписывалось оставаться до 20 мая, собирая сведения о составе и передвижениях турецкого флота. К этому времени к нему и должен присоединиться генерал-капитан со своими галерами и критскими кораблями. Затем уже весь флот направится к Дарданеллам, чтобы прорваться к осажденному городу. Не знали в Константинополе и о том; что Лоредано приказали отплыть из Венеции только 7 мая. Он должен был идти на Корфу, где к нему присоединится галера губернатора, с которой он прибудет в Негропонт (остров Эвбея). Там его будут ждать две критские галеры, и все вместе они направятся на Тенедос. Если Лонго к этому времени уже уйдет в Константинополь, он оставит на Тенедосе один корабль, для того чтобы информировать Лоредано о положении дел и сопровождать флотилию до Проливов. Однако Лоредано должен избегать любых действий, которые могли бы как-то спровоцировать турок, до тех пор, пока не прибудет в Константинополь, где он переходит в распоряжение императора, — разумеется, подробно поведав ему о тех больших жертвах, которые несет Венеция, идя на оказание помощи. Если к этому времени Константин заключит с турками мир, генерал-капитан должен направиться в Морею и заставить, вплоть до применения силы, деспота Фому вернуть Венеции несколько деревень, которые он незаконно захватил.

8 мая сенат дал Лоредано дополнительные инструкции. Если за время плавания он получит сведения о том, что император еще не заключил мира, ему следует проследить за тем, чтобы Негропонт был должным образом подготовлен на случай обороны. Кроме того, с ним выедет посол Бартоломео Марчелло, который должен отправиться прямо ко двору султана, чтобы заверить его в мирных намерениях республики; миссия же генерал-капитана и его судов состоит лишь в том, чтобы экспортировать возвращающиеся из Леванта венецианские торговые корабли и охранять законные интересы Венеции. Султана следует побудить заключить с императором мир, а императора — принять любые разумные условия. Однако, если Мехмед намерен продолжать затеянное дело, посол не должен настаивать и обязан обо всем уведомить сенат.

Инструкции сената были хорошо продуманы и, возможно, не лишены смысла, если бы не фактор времени. К тому же до сих пор никто в Венеции не представлял себе ни степени твердости характера султана, ни превосходства вооружения его армии. То, что над Константинополем нависла угроза, понимали все, но считалось, что великий город с его мощными стенами сможет как-нибудь продержаться достаточно долго [172].

Папа, хотя и был обеспокоен, проявлял еще б'ольшую медлительность. Лишь 5 июля, т.е. через неделю после того, как все было кончено, его представитель в Венеции, архиепископ Рагузский, попросил сенат одолжить папе пять галер, которые его святейшество намерен был послать на помощь осажденному городу. Папа был готов заплатить за это 14 тыс. дукатов — сумму, в которую включалось и четырехмесячное жалованье экипажам этих судов. Архиепископу сказали, что этих денег недостаточно. Он вернулся в Рим с требованием венецианцев заплатить и за часть вооружения галер, которые тем временем будут подготовлены к отплытию [173].

Не зная обо всех этих задержках и твердо надеясь в самом скором времени встретиться со своим флотом, венецианская бригантина из флотилии Золотого Рога с двенадцатью добровольцами на борту, переодетыми в турецкое платье, вечером 3 мая направилась на буксире к цепи. В полночь цепь опустили, и судно вышло в Босфор. Подняв турецкий флаг, никем не задерживаемая бригантина с попутным северным ветром пересекла Мраморное море и вышла в Эгейское [174].

Между тем в самом городе напряжение осады стало все больше сказываться на нервах его защитников. Неприязнь между венецианцами и генуэзцами в ряде случаев выливалась в открытые ссоры. Венецианцы винили генуэзцев в катастрофе 28 апреля; генуэзцы же возражали, утверждая, что всему виной опрометчивость Коко, и, в свою очередь, обвиняли венецианцев в том, что, как только возникает опасность, они отводят корабли подальше в безопасное место. Венецианцы отвечали, что, наоборот, со многих своих галер они сняли рули и паруса и оставили их на берегу, а вот генуэзцы почему-то так не делают. Генуэзцы на это заявляли, что не намерены ослаблять мощь своих кораблей, тем более что у многих из них в Пере остаются жены и дети, о которых они должны заботиться. Когда затем венецианцы стали укорять генуэзцев за то, что они поддерживают контакты с султанским лагерем, те отвечали, что все переговоры, которые они там вели, проходили с ведома императора, чьи интересы полностью совпадают с их собственными. Эти взаимные обвинения получили такую широкую огласку, что император в отчаянии позвал лидеров обеих сторон и умолял их воздерживаться от распрей. "Достаточно того, что война у наших дверей! — воскликнул Константин. — Так, ради бога, не начинайте ее между собой". Его слова возымели действие, и внешне сотрудничество было восстановлено, но взаимная неприязнь осталась [175].

Вполне возможно, что в эти дни император действительно пробовал вступить с султаном в переговоры о мире, и, похоже, генуэзцы из Перы по его поручению зондировали почву на этот счет. Однако требование султана оставалось все тем же: город должен капитулировать безоговорочно, и только в этом случае он лично гарантирует его жителям сохранение жизни и имущества, а император при желании может отправиться в Морею. Эти условия были неприемлемы. Никто в городе, независимо от его политических взглядов, не соглашался на позор капитуляции, не говоря уже о том, что никто всерьез не верил в милосердие султана. Однако некоторые из советников императора считали, что он должен покинуть осажденный город. Вне стен Константинополя у него будет больше возможностей собрать военные силы против турок, нежели внутри их. Его братья и многие сочувствующие на Балканах, не исключая, возможно, и самого славного Скандербега, несомненно, сойдутся под его знамена; кроме того, он сможет побудить и Западную Европу исполнить свой долг.

Однако Константин спокойно, но решительно отказался их слушать. Он опасался, что, если покинет город, среди его защитников начнется разлад; если уж Константинополю суждено погибнуть, то он погибнет вместе с ним [176]. Генуэзцы Перы имели все основания стремиться к установлению мира. 5 мая турецкие пушки начали через их головы обстрел христианских кораблей, стоявших вдоль цепи. И хотя артиллеристы целились главным образом в венецианцев, крупное ядро весом 200 фунтов угодило в торговый корабль генуэзцев с грузом дорогого шелка и потопило его. Судно принадлежало генуэзскому купцу, живущему в Пере, и стояло на якоре прямо под стенами колонии. Муниципалитет Перы немедленно направил султану жалобу, подчеркнув при этом, как важен для него ее нейтралитет. Приближенные султана обошлись с посланцами генуэзцев не слишком вежливо. Откуда пушкарям знать, заявили они, что этот корабль не имел враждебных намерений, не был "пиратом", пришедшим на помощь их врагам? Тем не менее, если пострадавший сумеет доказать султану свою непричастность, тот, после того как возьмет Константинополь, рассмотрит его дело и полностью возместит потери [177].

6 мая пушку Урбана, бездействовавшую в первые дни месяца, починили, и бомбардировка сухопутных стен возобновилась с новой силой, в то время как турецкий флот явно готовился к новому сражению. Защитники города имели все основания ожидать на следующий день штурма и постарались к нему подготовиться. Однако, когда 7 мая, через четыре часа после захода солнца, приступ начался, оказалось, что он направлен только на участок стен Месотихиона. Несметное число турок, вооруженных, как и прежде, приставными лестницами и крюками за поясом, устремилось к стенам через засыпанный ров. Ожесточенное сражение продолжалось около трех часов, однако турки так и не смогли прорваться через бреши в стенах и наскоро сколоченные заграждения. Чудеса храбрости рассказывали о греческом солдате по имени Рангавис, который будто бы надвое разрубил личного знаменосца султана Эмир-бея, но сам был вскоре окружен и убит [178].

Хотя в ту ночь турецкий флот и не произвел нападения, положение в Золотом Роге выглядело столь опасным, что на следующий день венецианцы принялись разгружать свои корабли и все военное снаряжение их переносить в императорский арсенал. 9 мая они решили все корабли, за исключением непосредственно охраняющих цепь, отвести в небольшую гавань Неорион, или Просфорианос, расположенную возле заграждения, с внутренней его стороны, под Акрополем, а экипажи кораблей перебросить на помощь защитникам Влахернского квартала, стена которого была сильно разрушена огнем пушек на плотах. Часть матросов вначале была не согласна с таким решением, и его осуществление затянулось до 13 мая. Главной задачей моряков стала теперь починка стен, защищающих этот квартал [179].

Однако они чуть не опоздали. Накануне вечером турки снова пошли на штурм — на этот раз на небольшом подъеме влахернской стены, недалеко от ее стыка со стенами Феодосия. Атака началась около полуночи. Она была успешно отражена и вскоре прекратилась; стены на этом участке были еще в достаточно хорошем состоянии [180].

14 мая султан, уверенный, что после отвода венецианских кораблей его флот в Золотом Роге находится вне опасности, перебросил батареи с холмов над Долиной Источников по новому мосту к влахернской стене для обстрела той ее части, где стена начинает взбираться на холм. Однако, убедившись через день-другой, что больших повреждений добиться не удается, он вновь их переместил, присоединив к своей главной батарее в долине Ликоса. Султан пришел к выводу, что именно в этом месте у нападающих есть наибольшие шансы. Отныне с увеличением количества орудий обстрел стен здесь шел беспрерывно, в то время как на других участках он велся лишь периодически [181].

16 и 17 мая основные военно-морские силы турок, покинув базу у Двойных колонн, провели демонстрацию против заграждения. Цепь, однако, была все еще хорошо охраняема; оба раза турецкие корабли вернулись обратно, не выпустив в противника ни одной стрелы или ядра. Подобный же маневр имел место и 21 мая. Перед заграждением появился весь турецкий флот под оглушительный бой барабанов и звуки труб. Это выглядело столь устрашающе, что в Константинополе зазвонили колокола в знак всеобщей тревоги. Однако, снова пройдя туда и обратно вдоль цепи, турецкие корабли спокойно вернулись на стоянку. Это был последний раз, когда турки угрожали непосредственно заграждению; что, возможно, объяснялось недостаточно высоким моральным духом матросов, из которых лишь немногие были турками по рождению; во всяком случае, ни султан, ни его адмирал не хотели больше идти на риск унижения от очередного поражения [182].

Между тем операции сухопутных войск были дополнены попытками провести подкопы под стены города. Операции подобного рода султан пробовал осуществить еще в первые дни осады, но тогда у него не было достаточно опытных для этого людей. Теперь же Заганос-паша отыскал среди своих воинов несколько рудокопов-сербов из серебряных копей в Ново Бродо в Сербии. Им было приказано провести подкоп под стены где-то в районе Харисийских ворот, где почва казалась подходящей для этого. Чтобы остаться незамеченными, они начали рыть издалека. Однако провести подкоп подо рвом и стенами оказалось делом слишком трудным, и эта штольня была в конце концов брошена. Вместо этого подкоп стали вести под одинарную влахернскую стену в районе Калигарийских ворот. 16 мая эти работы были обнаружены осажденными. Мегадука Лука Нотарас, обязанный заниматься подобного рода чрезвычайными обстоятельствами, обратился за помощью к мастеру Иоганнесу Гранту. По его просьбе Грант прорыл контрподкоп; его люди сумели проникнуть в тоннель, сделанный турками, и поджечь деревянные опоры, поддерживающие свод. Кровля тоннеля рухнула, похоронив под собой многих турецких землекопов. Эта неудача в течение нескольких дней удерживала турецких саперов от дальнейших попыток, однако уже 21 мая они снова начали вести подкопы в различных местах, но главным образом в районе Калигарийских ворот. Греческие солдаты Нотараса под руководством Гранта рыли контрподкопы. В некоторых местах им удавалось выкурить дымом солдат неприятеля из их ходов, в других они затапливали эти ходы водой из цистерн, хранившейся с целью заполнения рва [183].

Султан тем временем пустил в ход еще одно средство. Утром 18 мая защитники города с ужасом увидели против стен Месотихиона громадную деревянную башню на колесах. Турки соорудили ее в течение одной ночи. Башня состояла из деревянного каркаса, обтянутого воловьими и верблюжьими шкурами. Внутри ее имелась лестница, ведущая на площадку, расположенную на высоте наружной стены города. На площадке были сложены приставные лестницы, чтобы пустить их в ход, как только башня будет вплотную придвинута к стене. Однако главное назначение башни состояло в защите солдат, которые будут засыпать ров. Опыт первых атак показал, что ров является серьезным препятствием и через него необходимо сделать надежные переходы. Весь день 18 мая турки были заняты сооружением прохода через ров, в то время как их башня стояла над ними на краю рва напротив башни городских стен, разрушенной турецкой артиллерией и обрушившейся в ров. К наступлению темноты поставленная перед солдатами задача оказалась, несмотря на отчаянное противодействие обороняющихся, почти выполненной: часть рва была заполнена обломками башни, камнями, землей и хворостом, а свою башню турки передвинули на сооруженный переход с целью испытать его прочность. Однако ночью кто-то из защитников подполз к этой башне, заложил под нее бочонок с порохом и поджег фитиль. Раздался оглушительный взрыв, деревянная башня загорелась и рухнула, похоронив под своими обломками находившихся на ней людей. К утру осажденные снова наполовину расчистили ров и восстановили примыкающую часть стены и заграждения. Другие построенные турками башни также не принесли успеха; часть их была разрушена осажденными, а остальные турки отправили в тыл [184].

Подобные успехи поддерживали моральный дух христиан. 23 мая им пришлось в последний раз испытать радость победы.

В этот день, как и в предыдущие, турки вели подкоп под влахернскую стену. На этот раз грекам удалось окружить и захватить в плен несколько землекопов во главе с их командиром. Под пытками последний назвал все места, где турки вели подкопы. Благодаря этому Грант смог в течение этого и последующего дней один за другим уничтожить все подкопы. Вход в последний из разрушенных подкопов был искусно замаскирован одной из деревянных башен султана, и, если бы не сведения, полученные от пленного, осажденные ни за что бы не смогли его обнаружить. С того дня турки прекратили попытки рыть подкопы [185].

Возможно, к этому времени они почувствовали, что напряжение, в котором постоянно находился осажденный город, начинает работать на них. Следует отметить, что, хотя число убитых христиан к тому времени было совсем незначительным, среди осажденных имелось очень много раненых и все без исключения чувствовали усталость и голод. Боеприпасов, и особенно пороха, постепенно становилось все меньше, а с продовольствием дело обстояло еще хуже. И как раз 23 мая, в день победы над строителями подкопов, надеждам, которые еще питали христиане, был нанесен сокрушительный удар. К вечеру этого дня они увидели, как со стороны Мраморного моря к городу быстро приближается судно, преследуемое турецкими кораблями. Ему удалось уйти от погони; под покровом темноты цепь открыли, пропустив судно внутрь залива. Сначала все думали, что это передовой корабль приближающегося спасительного флота. Однако то была та самая бригантина, которая двадцать дней назад отправилась на поиски флота венецианцев. Она обошла все острова Эгейского моря, но так и не нашла ни одного венецианского корабля; более того, их никто там даже не видел.

Когда стало очевидным, что искать дальше бесполезно, капитан спросил команду, что делать. Один матрос сказал, что глупо возвращаться в город, который, может быть, уже сейчас захвачен турками; однако остальные заставили его замолчать. Их долг вернуться, заявили они, и сообщить обо всем императору, и они его выполнят даже ценой собственной жизни. Когда моряки предстали перед императором со своей тяжелой вестью, он, поблагодарив их, заплакал. Было ясно, что ни одно христианское государство не собирается поддержать Константинополь в борьбе за христианство. Отныне, сказал император, городу остается только уповать на Христа и Богородицу, а также его основателя — святого Константина [186].

Однако даже эта вера должна была подвергнуться испытанию. Появились признаки того, что само небо отвернулось от города. Именно в эти дни все снова вспомнили предсказания гибели империи. Первым христианским императором был Константин, сын Елены; таковым же будет и последний. Вспоминали также предсказание о том, что Константинополь никогда не падет в момент, когда прибывает луна. Это очень ободряло защитников при отражении нападения в прошедшую неделю. Но 24 мая должно было быть полнолуние, а затем при убывающей луне город подвергнется серьезной опасности. В ночь полнолуния произошло лунное затмение, и в течение трех часов царила полная темнота. Вероятно, как раз на следующий день весь город узнал о безысходных вестях, которые привезла бригантина. Затмение же настолько понизило дух осажденных, что решено было последние мольбы обратить к Богоматери. Самую почитаемую ее икону водрузили на носилки, которые подняли наиболее благочестивые горожане и торжественно понесли по улицам города. Все, кто мог покинуть свои боевые посты на стенах, присоединились к процессии.

Однако во время этого медленного и торжественного шествия икона вдруг упала с носилок. Бросившимся ее поднимать она показалась такой тяжелой, как будто была сделана из свинца; лишь с большими усилиями икону водрузили на место. Когда же процессия возобновилась, над городом разразилась гроза с градом, который было почти невозможно выдержать; затем хлынул такой ливень, что все улицы оказались затопленными и потоки воды чуть ли не уносили с собой детей. Процессию пришлось прекратить. На следующий же день, как будто всех этих зловещих знаков было еще мало, весь город окутал густой туман — явление, совершенно невиданное для этих мест в мае. Словно Богоматерь окутала себя облаками, чтобы не заметили, как она покидает город. Ночью же, когда туман рассеялся, вокруг купола храма св. Софии заметили какое-то странное сияние. Его видели не только в городе, но и в турецком лагере. Турки также пришли в волнение. Однако самого султана успокоили его мудрецы, которые истолковали это сияние как знамение того, что скоро свет истинной веры воссияет над этим священным зданием. У греков же и их итальянских союзников такого утешительного толкования не было.

С городских стен помимо этого видели огни, мерцающие далеко за турецким лагерем, где простирались поля и никаких огней не должно было быть. Некоторые дозорные оптимистично уверяли, что это костры военного лагеря Яноша Хуньяди, войска которого идут на выручку осажденным христианам. Однако никакой армии не появилось. Что это были за странные огни, так и осталось неизвестным [187].

Тогда министры императора снова явились к нему, чтобы еще раз попробовать уговорить его спастись, пока это еще возможно, и попытаться организовать защиту христианства из какого-нибудь более безопасного места, где он сможет найти поддержку. Император был в таком состоянии, что во время аудиенции упал в обморок. Придя в себя, он снова заявил, что не может покинуть свой народ и умрет вместе с ним [188].

Май приближался к концу; в садах и зарослях распустились розы. Луна, однако, убывала, и мужчины и женщины Византия, древнего города, символом коего был полумесяц, готовились. встретить час испытаний, который, как они теперь уже твердо знали, надвигался на них.