К характеристике русских архиереев в первой половине XVIII века
(постановка проблемы)Алексей Иванович Алексеев, кандидат исторических наук, Российская национальная библиотека, Санкт-Петербург Исторический вестник, №9-10, 2000, http://www.intercon.ru/~vle/public/istor_vest/2000/9-10/1_35.htm Целью настоящего доклада является попытка показать те возможности, которые хранят материалы архива Священного Синода для исследователей русской иерархии. В качестве хронологических рамок исследования выделены начало проведения церковной реформы и начало процессов адаптации синодального управления к нуждам русской церковной жизни. Отличительной чертой этого периода можно считать его удивительную неорганичность всему строю Русской Церкви прежних столетий. Сюда можно отнести и западноевропейские образцы для проведения реформ, и насильственный характер их проведения, и ту огромную роль, которая в процессах реформирования была отведена «чужакам», главным образом малороссийскому духовенству. Разумеется, любая типизация есть условность, и дело только в тех познавательных горизонтах, которые этот прием может открывать. В исторической литературе уже были предприняты попытки обозначить основные типы архиереев Петровской и послепетровской России. Непревзойденными исследованиями по данной теме следует считать труды И.А. Чистовича1 и К.В. Харламповича2 . В трудах этих и других авторов была показана недостаточность противопоставления великорусских и малороссийских элементов в деле Петровской церковной реформы. Было также показано, что борьба между Феофаном Прокоповичем и его противниками по вине обеих сторон принимала характер политических интриг, которые для проигравших заканчивались в Тайной канцелярии. По этой причине представляется возможным выделить внутри русского епископата много больше двух или трех типов, которым довелось возглавлять Русскую Церковь в тяжкие годы коренной ломки традиционных устоев. Мы сознательно уклоняемся здесь от подробного рассмотрения таких фигур первого ряда, как Стефан Яворский, Феофан Прокопович, Феофилакт Лопатинский и др., поскольку материалы относящихся к ним источников более или менее широко уже введены в научный оборот, и сосредоточиваем свое внимание на менее известных архиереях, каждого из которых можно считать хоть сколько-нибудь типическим для первой половины XVIII в. Оговоримся также, что предложенная типизация не претендует на сколько-нибудь исчерпывающую полноту. I. В качестве первого типа выделим последовательных сторонников модернизаторских усилий императора Петра I. К ним, на наш взгляд, можно отнести всего трех архиереев — Феофана Прокоповича, Феодосия Яновского и Гавриила Бужинского. Волею судеб два первых стали заклятыми врагами после смерти Петра, и проигравший эту борьбу Феодосий кончил свои дни в заточении. Гавриил, пользовавшийся расположением царя-преобразователя, после его смерти занимал Рязанскую кафедру и играл в целом очень скромную роль3. Тем не менее мы можем считать всех троих единомышленниками, поскольку их объединяла, во-первых, общая к ним ненависть большей части православного духовенства и мирян, а во-вторых, последовательная просветительская позиция. Ярче всего эта позиция проявилась в реформе благочестия, когда под видом борьбы с суевериями оскорблялись религиозные чувства православного, сжившегося со своей стариной народа. Напомним, что основными мероприятиями в ходе этой реформы стали фактический запрет почитания чудотворных икон4, запрет крестных ходов5, упразднение часовен6, вынос из церквей резных икон7, строжайший запрет славлений8. Все эти преследующие цели церковной регламентации указы были обязаны своим появлением на свет архиереям Феодосию и Феофану. Их проведение в жизнь оказалось безуспешным, но на практике способствовало углублению пропасти между Церковью как институтом регулярного государства и народным Православием. Проповедник времен императрицы Елизаветы Кирилл Флоринский позднее говорил об этом: «…на благочестие и веру нашу наступали, но таким образом и претекстом, будто они не веру, но непотребное и весьма вредительное христианству суеверие искореняют»9. Феофан Прокопович и Гавриил Бужинский принадлежали к числу самых образованных людей Петровского времени, причем первый проявил себя более как писатель и проповедник, а второй — как переводчик и проповедник. Нравственные качества всех троих членов «прогрессивной партии духовенства» симпатии не вызывают. Для всех характерны стяжательность, корыстолюбие, заносчивость, склонность к интригам и другие качества, свидетельствующие о сознательном предпочтении «сует мира сего». II. Второй тип гораздо более многочислен и очень влиятелен. К нему решимся отнести архиереев-малороссов, которые сдержанно воспринимали церковную реформу Петра и в целом отличались консерватизмом. Если представителей первого типа обвиняли в тяготении к протестантизму, то вторые характеризовались проводниками католического влияния10 . Вероятно, есть смысл более дифференцированно подойти к рассмотрению персоналий, сгруппированных в этом типе. Очевидно, стоит разделить всех малороссов по местам их архиерейского служения: к одной группе отнести тех, кто занимал кафедры на Украине, к другой — кто в Великороссии. В ходе дальнейшего анализа с большой долей условности можно выделить епархиальных владык по характеру архиерейского служения. Как-то: большая или меньшая степень суровости и терпимости к своей пастве, степень ревности в преследовании старообрядцев, подвижнический или стяжательский образ жизни, та или иная степень образованности и т.д. Но скорее всего мы столкнемся здесь с набором вполне индивидуальных черт и личностных характеристик, которые не поддаются обобщению. Этот тип являет множество разных характеров. Сюда следует отнести и местоблюстителя патриаршего престола, а затем и первого президента Святейшего Синода Стефана Яворского, и большую часть малороссов на кафедрах Великороссии. По подсчетам, которые приводит в своем исследовании К.В. Харлампович, из 127 архиереев, занимавших великорусские кафедры в 1700–1762 гг., 70 принадлежало к выходцам из Украины и Белоруссии, 47 — к великороссам, а 10 были выходцами из других православных регионов (Греции, Румынии, Сербии, Грузии). Доля малороссов в управлении Синодом была еще более высокая. Например, в 1746 г. 5 из 6 архиереев, заседавших в Святейшем Синоде, были малороссами, а в 1751 г. все 9 синодальных архиереев являлись выходцами из Украины11. Правительства императора Петра и императрицы Анны Иоанновны сознательно предпочитали малороссов как наиболее ученых и склонных поддерживать преобразовательские тенденции в церковной жизни. На практике это приводило к тому, что, по выражению И.К. Смолича, «свою оппортунистическую поддержку государственной церковности эти малоросские епископы старались компенсировать деспотическим господством над подчиненным им епархиальным духовенством, находя при этом опору у своих земляков, заседавших в Святейшем Синоде»12. Здесь следует отметить принципиальную разницу, которая существовала в отношениях украинских архиереев со своей паствой на Украине и в отношениях, в которые они входили со своей паствой, занимая великорусские кафедры. Терпимые к суевериям близкой им этнорелигиозной среды, украинские архиереи были склонны жестоко преследовать казавшиеся им нетерпимыми суеверия великороссов13. Конечно, исключениями здесь будут святители Димитрий Ростовский, Иннокентий Иркутский и подвижник Филофей Лещинский. Разумеется, нет нужды отрицать огромные заслуги украинских епископов, которые по праву принадлежат им в деле просвещения (в частности, открытие духовных школ), но эти стороны их деятельности уже многократно отмечались в литературе. Питомцы Киевской академии, Черниговской семинарии и Харьковского коллегиума пользовались огромным преимуществом перед русскими претендентами на владычные кафедры. Но, пожалуй, можно утверждать, что эти преимущества имели значение лишь в глазах верховной государственной власти. Кроме того, обращение к материалам архива канцелярии Синода, отход от упрощенных, примитивизирующих подходов, противопоставлявших просвещение косности и невежеству14, позволяет утверждать, что эффективность насаждаемого сверху «просвещения» была в первой половине XVIII в. все же мала. Кроме того, необходимо учитывать, что многочисленные ссылки на невежество, косность, ханжество, лицемерие, леность русского духовенства, которыми переполнена официальная документация Петровской поры, не следует понимать буквально. Во всяком случае, действенность многих мероприятий по регламентации церковной жизни была (к счастью!) минимальной, а многие архипастыри допетровской поры имели гораздо больше традиционных средств воздействия на народ. Бесспорно также, что малороссийские епископы довольно редко становились жертвами политических обвинений. Здесь можно назвать лишь процессы Киевского митрополита Варлаама Вонатовича, втянутого в дело по доносу киевского войта, Тверского епископа Феофилакта Лопатинского и Варлаама Леницкого, в бытность Псковским архиепископом обвиненного в неслужении благодарственного молебна. Стоит также упомянуть о том, что по причине неприязненных отношений с князем А.Д. Меншиковым Антоний Стаховский сменил Черниговскую кафедру на Тобольскую15, а Варлаам Леницкий Коломенскую епископию на Астраханскую16. На фоне архиерейских процессов, которые терзали Русскую Церковь в 1720-е – 1730-е гг., эти гонения выглядят очень умеренными17. Вообще разница в том, как правительство смотрело на те или иные проступки архиереев малоросского и великоросского происхождения, наводит на мысль о том, что там, где на злоупотребления малороссов смотрели сквозь пальцы, в деяниях великороссов подозревали противоправительственный умысел. Причины этого следует искать и в общей направленности, и в самом насильственном характере реформ, но немалую роль играло и то обстоятельство, что почти все архиереи-малороссы происходили из шляхетства. В поведении некоторых оказавшихся на великорусских кафедрах малороссов прямо-таки поражает страсть к стяжательству и способность накапливать богатства самыми противозаконными путями. Известно, например, что за переводы архиереев брал деньги Феодосий Яновский, епископ Лаврентий Горка ассигновал члену Святейшего Синода архимандриту Феофилу Кролику 5 тысяч рублей, которые предназначались на взятки18. Но всех, по-видимому, превзошел епископ Варлаам Леницкий. Занимая епископскую кафедру в Суздале, Варлаам еще в 1721 г. был уличен в том, что собрал взяток на общую сумму в 2801 рубль. Две тысячи из них он отправил в Киево-Печерский монастырь, где намеревался обеспечить себе безбедную старость, а на 700 рублей заказал золотую архиерейскую шапку, которую тоже предполагал отправить туда19. Вообще судьба Варлаама может служить интересным примером беспрецедентной лояльности к нему верховной власти. На время отрешенный от Суздальской епархии, Варлаам наотрез отказался ехать викарием в Псков и получил назначение на Коломенскую кафедру. В декабре 1726 г., полностью амнистированный, Варлаам добился от Синода возвращения ему всех ранее отобранных взяточных сумм. В следующем году представлялся для перемещения в Переяславль, но по воле князя А.Д. Меншикова поехал в Астрахань20. В Астрахани он должен был выдержать ожесточенную борьбу с тамошним вице-губернатором фон Менгденом21. Когда терпение Синода истощилось от нарастающего потока взаимных жалоб и обвинений, он был переведен в Переяславль. Затем ему довелось быть архиепископом в Пскове, откуда он был отправлен на покой по обвинению в неслужении молебна в 1739 г. Впоследствии монахи Киево-Печерского монастыря, жалуясь на его тяжелый характер и дурной нрав, говорили, что Варлаама «четыре кафедры (на самом деле 5) снести не могли». Подобную ситуацию, как мы увидим ниже, вовсе невозможно себе представить с архиереем-великороссом, которому грозило лишение сана и за гораздо более мелкие прегрешения. Ни в коей мере не улучшало взаимоотношения с паствой то обстоятельство, что почти все архиереи-малороссы содержали при себе своих родственников, которым нередко доводилось играть значительные роли в архиерейских домах и даже в управлении епархиями22. III. Тип архиереев-великороссов менее многочислен и гораздо менее влиятелен. Собственно, перед нами люди, выросшие в атмосфере созданной расколом раздвоенности, когда, по выражению М. Раева, в религиозной сфере была осознана проблема выбора между повиновением жестокой институционной системе и следованием индивидуальному убеждению23. Только у отдельных архиереев-великороссов (Игнатий Тамбовский) неприятие Петровских преобразований пошло так далеко, что они были готовы сомкнуться с радикальными теориями раскольников о наступлении времен антихриста. Большинство других предпочло солидаризоваться со Стефаном Яворским и возлагать свои надежды на переход престола в руки царевича Алексея Петровича. Дело последнего (и в частности, откровения Досифея Глебова) побудило Петра начать наиболее радикальный этап своей церковной реформы. После этого архиереям из русских была отведена роль послушных исполнителей предписаний Святейшего Синода не в самых важных епархиях. И если, находясь в сравнительно благополучной Черниговской епархии, архиепископ Иродион Жураковский жаловался, что «в Малороссии честь архиерейская дешева», то насколько более униженным было положение архиереев и всего духовенства в России. Понижение архиерейского статуса и падение престижа архиерейской власти немедленно сказались на количестве конфликтов, в которые епархиальные владыки оказались вовлечены с представителями светской власти на местах24. Карьера сотрудника митрополита Иова викарного епископа Аарона Еропкина дважды обрывалась по причине конфликтов с Феодосием Яновским и Феофаном Прокоповичем25. Один из образованнейших русских архиереев Боголеп Адамов вершиной своих успехов мог считать пребывание на кафедре Великого Устюга26. По-видимому, значительных успехов достиг Нижегородский епископ Питирим, автор «Пращицы Духовной», на почве борьбы с расколом. Другой удачно делавший карьеру епископ, Алексий Титов, был по воле Петра переведен с важной Крутицкой кафедры в Вятку. Вообще интересно сравнить судьбу этого архиерея-великоросса с судьбой Варлаама Леницкого. Вовлеченный в конфликт с епископом Лаврентием Горкой, с которым по воле Синода они поменялись кафедрами, Алексий высказал по отношению к последнему неприязнь как к выходцу из Малороссии. Едва сумев оправдаться по этому делу, он вновь оказался под следствием по подозрению в том, что инициировал прошение от имени прихожан г. Рязани с просьбой оставить его на кафедре28. Интересно, что в ходе расследования дела Лаврентий Горка выдвинул против Алексия целый ряд обвинений (в том числе неслужение молебнов в положенные дни, вынос из церкви платяных икон и т.д.), Феофан Прокопович в свою очередь обвинял его в праздновании Нового года по сентябрьскому стилю и т.д. То есть Алексия обвиняли в сопротивлении нововведениям с надеждой добиться его осуждения верховной властью. Но согласно высочайшей воле он сохранил кафедру, хотя и должен был принести покаяние в соборной церкви Переяславля Рязанского. Таким образом, даже беглый взгляд на группу архиереев-великороссов рисует нам ее угнетенное и униженное положение в послепетровской России. Чрезвычайно плодотворной является мысль, высказанная в последнее время А.С. Лавровым, который, описывая основные религиозные типы Петровской России, заметил: «Возникает ощущение того, что погружение в чуждую культуру, овладение ее языком… порождали как бы защитную реакцию»28. В такой ситуации только религия оказывалась способной восстановить связь с прежними ценностями. И здесь было бы любопытно противопоставить религиозность поколения архиепископа Афанасия Холмогорского и митрополита Иова религиозности их младших современников: епископа Досифея Глебова, Алексия Титова и других. Но материалы соответствующих источников, которые позволили бы проследить следы этой защитной реакции в поведении русских архиереев, нуждаются в дальнейшем изучении и осмыслении. IV. Четвертый тип архиерея в послепетровской России представлен «чужаками», т.е. лицами других стран, которые по воле верховной власти были определены на епископские кафедры в России. Архиерейское служение в чужой для себя стране они воспринимали, в первую очередь, как почетное поручение высшей государственной власти. Интереснейшей личностью предстает здесь выходец из Османской империи грек Афанасий (Пассиус-Кондоиди), назначенный в 1726 г. епископом Вологодским, а впоследствии перемещенный в Суздаль. Будучи одним из самых богословски образованных людей, Афанасий проявил свои блестящие способности в работе по исправлению славянского текста Библии. Возведенный за свои ученые заслуги в архиерейский сан, он, однако, оказался очень слабым администратором и не раз страдал от недостаточного знания местных условий29. Понятно, что епархии извлекали мало пользы от того, что ими управлял ученейший, но в целом малокомпетентный иерарх. Характерно, что практически безрезультатно закончились все попытки Афанасия добиться увеличения расходов на школу за счет сокращения численности присланных на пропитание в монастыри епархии отставных солдат и офицеров30. Вопиющим примером безответственности высшей государственной власти следует считать другой пример. В 1739 г. в пределах России оказался Молдавский митрополит Антоний Черновский, связанный какими-то обязательствами с русским правительством и покинувший Молдавию вместе с войсками фельдмаршала Миниха31. Вопреки сделанному ранее определению Синода о недопущении иностранцев на архиерейские кафедры, указом от 29.05.1740 г. он был назначен митрополитом в Чернигов. Едва заняв кафедру, Антоний заказал в Киевской типографии 400 антиминсов, которые принялся раздавать во все церкви епархии, взимая у священников по 4 рубля за антиминс. Это вызвало сильное недовольство духовенства и жалобы в Святейший Синод. В свое оправдание Черновский ссылался на практику молдавских архиереев и незнание великоросских обычаев. В апреле 1742 г. митрополит Антоний прибыл в Москву для участия в коронации Елизаветы Петровны. Указом Святейшего Синода от 6.09.1742 г. он был переведен в Белгород. Новый Черниговский епископ Амвросий Дубневич потребовал у Антония возврата всех вещей Черниговской кафедры, которые тот забрал, отправляясь в Москву, а также денег (500 р.), полученных за антиминсы, признанные негодными и подлежащие замене. Занимая Белгородскую кафедру, Антоний показал себя крайне стяжательным и безнравственным архиереем. В 1746 г. по его донесениям началось расследование дела о бежавшем Нежегольском протопопе Федоре Серебренике, выявившее чудовищные злоупотребления со стороны Белгородского владыки32. По согласным показаниям множества свидетелей обнаружилось, что в епархии царит безграничная «симфония». Вопреки указу Синода о сосредоточении всего делопроизводства в консистории, Антоний оставил в своем ведении особый «ставленнический стол», где со священников регулярно вымогались взятки. Митрополит взимал также в свою пользу чиншевые деньги с архиерейской вотчины Грайворон и увеличил сумму сбора с 444 до 1000 рублей. Было выявлено, что Антоний устроил винный завод в д. Ломовой Белгородского уезда и продавал вино через шинки в вотчинах архиерейского дома. При архиерейском доме Антоний содержал целый сонм «волохов», кормившихся за счет поборов с духовенства епархии33. Обнаружилось, наконец, что сам митрополит Антоний неоднократно публично курил трубку, «убирался в турецкое и греческое платье и шаровары», в таком образе ездил верхом, устраивал со своей свитой «конские ристания», содержал при архиерейском доме подозрительную «женку» и т.д. Расследование по делу о винах белгородского архиерея тянулось вплоть до 1748 г. и было прекращено лишь в связи с его смертью 1.01.1748 г. Среди имущества митрополита Антония, права на которое заявили его родственники34, насчитывалось 2 тысячи иностранных червонцев, 580 рублей, 338 драгоценных камней35. Преемник Антония святитель Иоасаф вынужден был сообщить в Синод о крайней скудости и ветхости вещей, находившихся в архиерейской ризнице, хотя в свое время Антоний забрал 924 рубля на починку церковных вещей36. Таким образом, можно констатировать, что пребывание «чужака» на одной из благополучных архиерейских кафедр обернулось настоящим бедствием для епархии и явило пример чудовищных злоупотреблений. Впоследствии подобные случаи были все же очень редки и среда архипастырской деятельности оказывала гораздо более действенное влияние на личность того или иного архиерея. В заключение хотелось бы подчеркнуть, что многие проблемы истории Русской Церкви первой половины XVIII в. еще ждут своего исследователя. Во многом они намечены в замечательных трудах ученых XIX — начала XX в., но во многих случаях требуется переосмысление, связанное, в первую очередь, с необходимостью введения в научный оборот источников, хранящихся в фондах канцелярии Синода, и многих других. 1 Чистович И.А. Феофан Прокопович и его время. СПб., 1868. 2 Харлампович К.В. Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь. Т. 1. Казань, 1914. 3 См.: Русский биографический словарь. М., 1914. Т. 4. С. 28–32. 4 Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству Православного исповедания Российской империи (далее — ПСПР). СПб., 1872. Т. 2. № 364. 5 Там же. № 419, 423. 6 Там же. № 509. 7 Там же. № 776. 8 ПСПР. СПб., 1876. Т. 4. № 1344. 9 См.: Летописи русской литературы и древности, изданные Н.С. Тихонравовым. 1859. Кн. 2. 10 См.: Самарин Ю.Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович // Избранные произведения. М., 1996. 11 См.: Харлампович К.В. Указ. соч. С. 486–487. 12 Смолич И.К. История Русской Церкви. 1700–1917. М., 1996. Ч. 1. С. 289. 13 Как показывает новейшее исследование, колдовские дела на русской почве появляются лишь в процессе церковной реформы, и во многом под влиянием украинского духовенства. См.: Лавров А.С. Колдовство и религия в России. 1700–1740 гг. М., 2000. 14 Полагаем, что жертвой подобного претенциозного упрощения стал А.В. Карташев, который в качестве аргументов для доказательства преимуществ синодального периода использовал в основном количественные характеристики, скрывавшие к началу XX в. внутреннюю слабость церковных институтов Российской империи. См.: Карташев А.В. Очерки по истории Русской Церкви. М., 1991. Репринтное воспроизведение издания 1959 г. Т. 2. С. 315–320 и др. 15 См.: Харлампович К.В. Указ. соч. С. 518. 16 Описание дел и документов, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода (1730). СПб., 1901. Т. 10. № 241. 17 См.: Титлинов Б.В. Правительство Анны Иоанновны в его отношениях к делам Православной Церкви. Вильно, 1905. С. 72–163. 18 См.: Описание дел и документов… Т. 10. Особое приложение № 151; Рункевич С.Г. Архиереи Петровской эпохи. Т. 1. СПб., 1906. С. 136–137. 19 См.: Описание дел и документов… Т. 6 (1726). № 154. 20 См.: Описание дел и документов… СПб., 1885. Т. 7 (1727). № 40. 21 См.: Там же. СПб., 1913. Т. 9. (1729). № 223, 225, 231, 321, 402, 472. 22 См., например: Описание… СПб., 1897. Т. 5 (1725). № 20; СПб., 1891. Т. 8 (1728). № 388. 23 См.: Raeff M. La noblesse et le discours politique sous le regne de Pierre le Grand // Cahiers du Monde russe et sovietique. Vol. 34 (1–2). Janvier — juin 1993. P. 36–39. 24 См.: Закржевский А.Г. Конфликты епархиальных архиереев с местной администрацией в первой половине XVIII в. // Русская религиозность: проблемы изучения. СПб., 2000. С. 189–196. 25 См.: Успенский В.А. Краткий очерк жизни преосвященного Аарона Еропкина, епископа Карельского и Ладожского. Тверь, 1890. 26 См. о нем: СлККДР. Вып. 3. (XVII в.) СПб., 1993. Статья А.П. Богданова. 27 Описание дел и документов… СПб., 1910. Т. 14 (1734). № 257. 28 Лавров А.С. Указ. соч. С. 294. 29 См.: Описание… СПб., 1903. Т. 11. № 433; СПб., 1907. Т. 15. № 79, 292; Пг., 1915. Т. 18. № 204. 30 Там же. СПб., 1913. Т. 9. № 55. 31 См.: Лебедев А.С. Белгородские архиереи и среда их архипастырской деятельности. Харьков, 1902. С. 63–78. 32 См.: Описание… СПб., 1907. Т. 26 (1746). № 342. Ввиду того, что расследование по многочисленным пунктам обвинений в адрес Антония осталось незаконченным из-за его смерти в 1748 г., трудно судить о том, в какой мере вину за вскрывшиеся злоупотребления должны были разделять с ним служители архиерейского дома. 33 Там же. Пг., 1916. Т. 28 (1748). № 9. 34 Там же. СПб., 1913. Т. 29 (1749). № 292. 35 Там же. Т. 28. № 9. 36 Там же.
|
