Ирина Паперно

1860-е ГОДЫ: ПЕРЕСТРОЙКА, ГЛАСНОСТЬ,

ТРАВМАТИЧЕСКАЯ ЭПИДЕМИЯ К оглавлению книги

См. 19 век.

Из: http://www.nlo.magazine.ru ("Новое литературное обозрение"). Переиздавалось в книге.

Самоубийство стало предметом общественного внимания в России в 1860-е годы, причем русские публицисты усматривали в этом явлении знаменательный факт переживаемой эпохи: "Самоубийство так же старо, как и само человечество. <...> Но ни в одну эпоху истории человечества оно не было так распространено <...> как в наш просвещенный и гуманный XIX век. Теперь самоубийство сделалось какой-то эпидемической болезнью и, притом, болезнью хронической, которая вырывает тысячи жертв из среды населения решительно всех цивилизованных стран Европы. Так говорит статистика, это же может сказать всякий, кто следит за городской хроникой" 1. И городская хроника, и статистические обзоры в периодической печати говорили читателю одно: в последние годы Россия, как и Западная Европа, переживает эпидемию самоубийств.

Именно в эти годы, в ходе Великих Реформ, информация о самоубийствах и преступлениях, впервые в России, стала достоянием публики. В результате реформ новые муниципальные органы и земства взяли на себя заботу об общественном благосостоянии 2. Судебная реформа сделала доступной деятельность судов. Реформа печати и ослабление цензуры создали условия для увеличения числа публикаций и тиражей. В целом политика так называемой гласности приоткрыла работу социальных механизмов и течение бытовой жизни рядового человека для широкой публики.

Социальная трансформация эпохи Великих Реформ совпала с интеллектуальной революцией, - по словам современника, восстанием против восемнадцати веков господства метафизики 3. Вслед за своими европейскими собратьями, русские позитивисты вступили в новый мир - мир материальных фактов, доступный посредством человеческих ощущений и естественно-научных методов. Русский позитивизм имел радикальный характер и был связан с политическим радикализмом. Начиная с середины 1860-х годов столкновения между радикалами и правительством стали привычными: "эпоха освобождения" была эпохой насилия. Печать выработала символический словарь для определения этого исторического опыта. 1860 - 1880-е годы осмыслялись как эпоха "перестройки" или, в пессимистическом ключе, "разложения" всего строя жизни, как "трудное переходное время", "переходное время между ветхим и новым, идеализмом и позитивизмом" 4. Проводились широкие исторические аналогии - с Францией эпохи Революции или с Римом времен становления христианства, когда "весь прежний психический мир человека рухнул", открыв дорогу новой вере 5. Самоубийство рассматривалось в этом контексте - как "знамение времени" и "порождение времени" (приведенные выше формулы, широко распространенные в печати этих лет, взяты из статей о самоубийстве).

С новым веком пришел и "новый человек" (другая формула того времени), готовый, пользуясь словами Людвига Бюхнера, "подчиниться власти строгих законов природы" 6. Научные метафоры наполняли дискурс дня. Новые, научные метафоры накладывались на старые, христианские понятия. Краткий обзор "новой веры" из христианского памфлета "Наше время и самоубийство" (1890) демонстрирует и состав, и сочетаемость, и взаимную заменяемость единиц этого словаря:

Не далеко еще ушло от нас то время, когда нашей молодежи проповедывали, что <...> у человека никакой души или духа нет, а есть рефлексы головного мозга; - что душа и дух должны <...> исчезнуть из нашего литературного оборота; у человека есть только мозг и "мозги". <...> Об ответственности за поступки тут не могло быть и речи; ибо все совершается по неодолимой и не зависящей от человека силе внешних обстоятельств или под влиянием расстройства "рефлексов мыслящего мозга". Наука объявила <...> [что] человек силен только в фактах и опытах. Знай законы, по которым совершаются эти факты и опыты, и человек покорит весь мир. "Вы будете боги", говорит нам наука 7.

Предполагается, что самоубийство - есть порождение именно этого, недалеко ушедшего времени.

Литература предложила модель "нового человека" в образе нигилиста Базарова, созданного совместными усилиями Тургенева и Писарева. Студент-медик, поклонник "Силы и материи" Бюхнера (которую он называет "Материя и сила"), Базаров воспринимает мир как лабораторию. Эмблематично его занятие разрезанием лягушек, устроенных, по его мнению, так же, как и человек. По словам Писарева (сказанным по другому поводу, но на том же языке), "тут-то именно, в самой лягушке-то и заключается спасение и обновление русского народа" 8. Эмблематична и смерть нигилиста, столь похожая на самоубийство, - в результате инфекции, полученной при вскрытии человеческого тела.

В России 1860 - 1870-х годов, как и в Европе, естественные науки боролись за влияние с новыми общественными науками, главным методом которых была статистика. Статистика, быстро развивавшаяся в России именно в эти годы, виделась как "ключ к будущим переменам и реформам" 9. (Отныне статистика, наряду с медициной, снабжала современников ключевыми словами культурного языка.) В общественной науке видели наследницу естественным наукам: "Делалось ясным, что лягушки с пробирками мало подвигают русских людей на действия, имеющие в виду общее благо. Развитые люди задумались на мгновенье и решили изменить систему воспитания. Не естествознание спасет русский народ, а социальные науки <...> Оказывалось, что спасение русского народа зависит от распространения социологии. Взялись за нее. Социальные науки толкуют о народе, о его благосостоянии <...> Новые люди указали <...> на народ" 10. Историку картина представляется иной: понятия общественной науки не заменили понятия естественных наук, а наложились на них, создав метафорическую структуру. Организующая метафора статистики и социологии - социальный организм - представляет собой результат такого наложения, метафору, которая позволяла не только переходить от индивидуального к социальному, но и переносить медицинские представления о человеческом теле на изучение общества. В 1870-е годы метафоры общества как единого тела, доминировавшие в писаниях западных социологов, таких, как Герберт Спенсер или Пауль фон Лилиенфельд (русский, работавший на Западе), получили широкое распространение и в России 11. В России органическое направление в социальных науках совпало с развитием идеологии народничества, построенной на идеалах коллективности и органичности социальных связей. Народники видели спасение русского народа от социального "разложения" в крестьянской общине - соборном единстве, неразрывно связанном с землей. Для индивида дорога к спасению лежала - по словам современника - в подчинении "коллективным желаниям русского народа" 12.

В дискурсе 1870-х годов коллективный человек играл роль нового (и лучшего) "нового человека". Так, статистика показала, что коллективный человек (т. е. массы) подчиняется строгим законам. Будучи бессмертен, коллективный человек был во всех смыслах как боги. Обозревая достижения западной моральной статистики для широкого русского читателя, один журналист представил дело именно в таких образах: "Рождение, брак, размножение, смерть - таков цикл внешнего существования отдельного человека; но в то время, как люди рождаются, живут и умирают, остается род, человечество, развивающееся в своем целом по определенным, правильным и неизменным законам" 13.

Таков был символический словарь эпохи 1860 - 1880-х годов. В этой ассоциативной сети самоубийство играло важную роль, сделавшись символом, который вобрал в себя проблемы дня. Многие из них были общими с западноевропейской культурой; другие специфичны для России этого времени.

САМОУБИЙСТВО И ПЕЧАТЬ

Газеты в России начали печатать сообщения о самоубийствах в конце 1830-х годов. (В Англии газеты сообщали о самоубийствах с начала восемнадцатого века 14.) В 1839 году в "Санкт-Петербургских ведомостях" и в "Северной пчеле" появился раздел "дневник происшествий", сообщавший краткие сведения о несчастных случаях и внезапных смертях. Эта информация поступала из официального бюллетеня городской полиции, "Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции", который начал выходить в том же 1839 году, и сводилась к описанию неопознанных тел, обнаруженных в публичных местах 15. Приведем пример (от 9 августа, 1839 г.):

31 июля в 10 часу утра, в Черной речке (Нарвск. Ч. 4 кв.), всплыло мертвое тело неизвестного человека мужеского пола. По совершенной гнилости, тело предано земле.

Сообщения о самоубийствах исчезли в 1848 году, когда в связи с революциями в Европе русское правительство усилило контроль над печатью. В начале 1860-х годов, с ослаблением контроля, сообщения о самоубийствах стали - нерегулярно - появляться в газетах. Новый орган, либеральная газета "Голос", выходившая с января 1863 года, поместила первое (краткое) сообщение в четырнадцатом номере (16 января). В течение 1860-х годов объем информации в органах периодической печати значительно расширился, увеличилось и количество газет и журналов, и их циркуляция - печать, впервые в России, стала играть заметную роль как источник информации и орган общественного мнения. В 1866 году газеты начали печатать отчеты о деятельности новых, открытых судов, и в печати, также впервые, стала занимать большое место тема преступности. В это время крупные газеты печатали по несколько сообщений о самоубийстве в каждом номере. Самоубийство занимало немалое место в появившихся в эти годы органах "малой прессы", ориентировавшихся на вкус массового читателя 16. В газетах помещались также и статистические данные о самоубийствах 17. Из газет сообщения о самоубийствах попадали в еженедельные и ежемесячные издания, где отдельные случаи обсуждались и комментировались в обзорах текущих событий.

Обсуждение темы самоубийства было прерогативой либеральной и радикальной печати. Особое внимание преступлениям и самоубийствам уделяли, среди газет, "Голос" и "Санкт-Петербургские ведомости", а также еженедельная газета "Неделя" (народнический орган); среди журналов - "Отечественные записки", "Дело", "Русское богатство". Умеренный "Вестник Европы" и консервативный "Русский вестник" игнорировали эту тему. Исключение составлял ультраконсервативный орган, газета "Гражданин" (издававшаяся с 1872 года князем В. П. Мещерским), которая считала своей задачей противодействовать пагубному влиянию либеральных органов. В 1873 - 1874 годах, когда газету редактировал Достоевский, в "Гражданине" много писали о самоубийстве - как зловещем явлении, вызванном "нигилистическим" духом эпохи 18. И "Московские ведомости" М. Н. Каткова, газета, которая также боролась против нигилизма, писали о самоубийстве в этом ключе 19.

Большинство оппозиционных органов, созданных в 1860-е годы, прекратили свое существование к концу 1880-х годов 20. К этому времени тема самоубийства стала менее заметной в печати: сообщения о самоубийствах продолжали печататься в "дневниках происшествий", однако в 1890-е годы самоубийство уже не обсуждалось как "знамение времени", потеряв статус центрального культурного символа. Полагаю, что "эпидемию самоубийств" 1860 - 1880-х годов можно считать продуктом печати 21. Так думали и современники: "В наше время, при развивающейся все более и более гласности, приходится беспрерывно слышать о новых случаях умопомешательства и самоубийства". Однако они без колебаний делали из этой информации выводы о современном состоянии общества: "Это, конечно, служит одним из несчастнейших признаков нездорового состояния общества" 22.

ЭПИДЕМИЯ САМОУБИЙСТВ, 1860 - 1880-е ГОДЫ

С начала 1870-х годов газеты сообщали о самоубийстве как о явлении, повторявшемся с поразительной регулярностью: "самоубийство за самоубийством в Петербурге", "еще одна попытка самоубийства". Публицисты из "толстых" журналов связывали рост самоубийства со спецификой исторического момента. В марте 1871 года, в десятую годовщину освобождения крестьян, обозреватель "Отечественных записок" сосредоточил во "Внутренней хронике" свое внимание именно на росте преступлений и самоубийств, наблюдаемом читателем газет: "...стоит только заняться чтением дневника происшествий и отчетов о заседаниях окружных судов - вас невольно охватывает какой-то ужас. <...> Если мы возьмем последний месяц старого и два месяца нового года, то увидим, что в одних только столицах застрелилось и зарезалось человек десять благородных. Неблагородных мы не берем уж в расчет, потому что их нужно считать дюжинами" 23. Для публициста газета поставляла "живые иллюстрации" к цифрам статистических отчетов. Осенью 1873 года, просматривая столичные и провинциальные газеты, тот же автор описывал самоубийство в медицинских терминах, как эпидемическое явление, связывая его, однако, с регулярностью газетных сообщений: "Самоубийства у нас в последние годы - точно холера, забравшаяся в гнилое место, нарочно устроенное для ее постоянной поддержки. В городах открылись даже особенные постоянные еженедельные отчеты о самоубийствах" 24. К этому времени и мысль о том, что Россия переживает "эпидемию самоубийств", и медицинские метафоры стали повсеместными. "Внутренняя хроника" газеты "Неделя" периодически заключалась колонкой под заглавием "Эпидемия самоубийств"; иногда сообщение сводилось к констатации факта, что эпидемия продолжается 25. Через десять лет, в 1880-е годы, журналисты, по-прежнему дивясь регулярности, с которой повторялся этот индивидуальный акт, по-прежнему прибегали к метафорам из сферы медицины и массовой коммуникации: "Мания самоубийства среди юношества, принимая с каждым днем все большие размеры, решительно становится общественным недугом; наши молодые люди исчезают один за другим; они, точно сговорившись по телеграфу, уходят из разных мест на тот свет одновременно, служа неиссякаемым материалом для хроники ежедневных происшествий" 26. В эти годы "эпидемия" свирепствовала с особой силой на страницах "Недели", одного из немногих новых органов печати, не вышедшего из обращения 27. В 1886 году "Неделя" отметила, что самоубийства не только сделались обычным явлением в газете, но и описываются с помощью привычного языка: "Самоубийства давно уже сделались обычным явлением нашей жизни. Никто теперь не удивляется, встречая в каждом номере газеты несколько известий о том, что такой-то или такая-то пустили себе пулю в череп, приняли какого-нибудь яду, бросились под поезд железной дороги или иным путем покончили свои счеты с жизнью. Явились даже особые выражения, указывающие как на постоянство этого печального явления, так и на широкую степень его распространения: в редкой корреспонденции о самоубийстве мы не встретим выражения: "обычная весенняя или осенняя эпидемия самоубийств уже началась", или: "жертвами нынешнего сезона самоубийств являются" и т. д." 28. Это был язык компромисса: в начале 1870-х годов газеты объявили об "эпидемии самоубийств"; через десять лет необходимо было обновить привычные идиомы - самоубийство было представлено теперь как сезонная эпидемия (по модели инфлюэнцы, а не холеры).

Большинство журналистов и их читателей приняли на веру идею об "эпидемии", понимая это слово буквально. В более поздние годы появился по крайней мере один скептический голос, публициста-радикала (и естественника) Николая Шелгунова: "В русской жизни самоубийства наблюдаются не сегодня и не вчера. Усиливается ли это явление и усилилось ли оно в 1888 году, достоверно неизвестно, потому что у нас нет точной статистики самоубийств. Но те, кому нужны самоубийства, как "материал", утверждают (тем более, что можно обойтись без доказательств), что самоубийства увеличиваются" 29. К этому времени самоубийства служили как материал для обсуждения целого ряда насущных вопросов дня.

CАUSE CELEBRE: ГЛАСНЫЕ ДРАМЫ ИНТИМНОЙ ЖИЗНИ

Осенью 1873 года русская печать оживленно обсуждала сенсационный случай "убийства-самоубийства" 30: 18 сентября, в модном отеле "Belle Vue" на Невском проспекте молодой человек выстрелом из револьвера убил женщину, в которую был безответно влюблен, и вслед за тем застрелился сам. Преступник, Тимофей Комаров, был кандидатом права Санкт-Петербургского Университета; его жертва, Анна Суворина, - женой известного журналиста А. С. Суворина, знакомого в это время многим как автор фельетона "Очерки и картинки", публиковавшегося за подписью "Незнакомец" в либеральных "Санкт-Петербургских ведомостях". (Через несколько лет Суворин поменяет политическую ориентацию и станет одним из ведущих реакционных журналистов.) Убийство-самоубийство произошло при следующих обстоятельствах: как сообщали газеты, Суворина, замужняя женщина тридцати трех лет и мать пятерых детей, ужинала с влюбленным в нее молодым человеком в комнате отеля, с ведома мужа, который собирался "приехать за нею попозже" и прибыл через несколько минут после того, как в номере, около полуночи, раздались выстрелы. Его задержала спешная работа для следующего номера газеты 31. То, что участники драмы были деятелями печати, стало немаловажной частью события. "Неделя" представила это происшествие как "дело г-жи Сувориной, жены сотрудника "С.-Петербургских Ведомостей", имя которой, как издательницы нескольких книг для детского чтения*, небезызвестно читающей публике" 32. Для печати "дело Сувориной" стало пробным камнем в обсуждении преступлений и самоубийств, рассматриваемых как звенья единой цепи, а также последствий того, что преступления и самоубийства стали предаваться гласности.

Трудно сказать, что произвело на читателей большее впечатление - самая драма, свободные нравы "новых людей" или тот факт, что интимные подробности частной жизни оказались доступными публике. Тема гласности занимает большое место в статьях о деле Сувориной. Статья в газете "Неделя", за подписью Е. К., так и называлась - "Гласные драмы интимной жизни" (автором была Евгения Конради, журналист левого направления). Описанная различными органами, от идейной "Недели" до легкомысленных "Новостей", личная драма Сувориных была открыта для публики - вплоть до зрелища обезображенного тела убитой женщины, описанного в газетах (как и тело самоубийцы) в больших подробностях. Репортер из газеты "Новости" (которая поместила отчет о "кровавой драме в Бель-Вю" на первой странице) утверждал, что ему "удалось видеть покойницу в мертвецком покое", и, взяв на себя роль патологоанатома, описывал состояние ее тела, покрытого кровью, в медицинских терминах, вплоть до "наших наблюдений над раной", которая была "довольно велика и с разорванными краями" 33. Подобное описание появилось и в авторитетной либеральной газете "Голос" 34. "Санкт-Петербургские ведомости" нашли необходимым, выступая от лица Суворина, объявить, что муж жертвы, вопреки злостным утверждениям газет-конкурентов, не возражал против того, чтобы подвергнуть тело жены судебно-медицинскому вскрытию 35. В этом контексте само название отеля, где произошло убийство-самоубийство, - Belle Vuе - приобретало эмблематический смысл.

Деятели печати испытывали смешанные чувства относительно огласки, которой они предавали "драмы интимной жизни" своих собратьев. Публицист из радикального журнала "Дело" Б. Онгирский, предложив читателю обзор газетных сообщений о деле Сувориной в научной статье "Статистические итоги самоубийства", сетовал, что "Санкт-Петербургские ведомости" "забили тревогу на весь либеральный околоток", вместо того чтобы облегчить горе своего товарища "в семейном кругу" 36. Газета-сплетница "Новости", во второй публикации на эту тему, снабдила отчет о скандальных подробностях дела следующей оговоркой: "Описывая во вчерашнем нумере кровавую драму в Бель-вю, мы признали необходимым, из совершенно понятного чувства деликатности и уважения к чести семейства г. Суворина, умолчать об одном важном факте <...> факт этот заключается в том, что, как сказал нам владелец гостиницы Бель-вю, г. Ломач, в нумере, который был занят г. Комаровым, в момент убийства все было в совершенном порядке и постели не тронуты" 37. Идейная "Неделя" сообщила как скандальный факт то, что эта деталь была предана гласности: "Одна газета дошла даже до того, что добровольно взяла на себя роль судебного следователя и с торжеством объявляла публике, что, по наведенным ею справкам, в номере гостиницы, где случилось происшествие, все оказалось в порядке и постель несмятою!" 38 Все сообщения о деле в Бель-Вю предлагались под знаком социальной значимости описываемых событий. Даже "Новости" заключили красочное описание окровавленного тела женщины социологическим выводом, сформулированным в метафорических (медицинских) терминах: "Частое повторение подобных фактов указывает отчасти на ненормальное состояние развитой части нашего общества, а причины такого состояния кроются, по нашему мнению, в тех переменах, которые испытало наше общество в течение последнего десятилетия" 39. "Частое повторение" превращало убийство и самоубийство в социальное явление, а прикрепленность к моменту предполагала историческую обусловленность. Публицисты из серьезных изданий, в обзорах текущих событий за неделю или месяц, волей-неволей переходили от индивидуального к повторяющемуся, или коллективному, что, казалось, оправдывало оглашение частного и интимного. Для "Недели" это означало переход от "личностей" - (а интерес к "личностям" был продуктом "нашей доморощенной гласности") к "общему смыслу этих явлений" 40. Для публициста из "Дела" смерти, о которых сообщала общественная хроника, составляли цепь явлений, от "романтической смерти Сувориной, убитой Комаровым в отеле Бель-Вю, и до прозаической смерти одной бедной крестьянки, повесившейся на городском фонаре у Мытнинского двора" 41. В этом качестве дело Сувориной становилось правомерным предметом общественного внимания. "Неделя" отнесла две смерти в отеле Бель-Вю за счет "эпидемии" насилия, утверждая, что "едва ли можно сомневаться, что [такие эпидемии] подчиняются известным законам, с такой же роковой, неуклонной правильностью, как и явления физического мира" 42. В этом контексте газета выступала в роли деятеля науки - исследователя причинности.

Годом позже, в своем фельетоне в "Санкт-Петербургских ведомостях", сам Суворин упомянул случай в Бель-Вю, наряду с тремя подобными фактами, случившимися в течение года (убийство женщины, отвергнувшей любовные притязания), как характерное социальное явление, предложив и его историческую интерпретацию. Он сравнил таких современных молодых людей, как Комаров, с крепостниками недавно ушедшего времени и, обращаясь к читателям как к присяжным заседателям, призвал их вынести суровый приговор: "Но разве эти убийцы из современной молодежи, распоряжающиеся чужой жизнью, как своею собственностью, лучше таких помещиков доброго старого времени, преданных вами проклятию?" 43 Очевидно, что фельетонист вынес далеко идущие социальные выводы из своей личной драмы.

Статус события был ясен журналистам, но вопрос о причинах оставался открытым. "Неделя" и "Дело" вступили в полемику по этому вопросу. В "Деле" Б. Онгирский обсуждал дело Сувориной в статье "Статистические итоги самоубийств", прибегнув в поисках научного подхода к статистике. Публицист горько сетовал, что публика, заинтересовавшаяся в результате оглашения дела в Бель-Вю самоубийством, не имела твердого представления о причинах таких явлений. (Хотя речь шла об убийстве и самоубийстве, Онгирский - как и многие другие - рассматривал дело в Бель-Вю именно в контексте современных дискуссий о самоубийстве.) В самом деле, - сетовал Онгирский, - одни "усмотрели корень зла в нигилизме и безбожии", другие принялись отыскивать ответ на страницах учебника психиатрии, третьи вовсе не искали причины, успокоившись на мысли, "что никто, как Бог, управляет нашей жизнию...". К неодобрению Онгирского, Е. К. из "Недели" обратила свое перо на себя, предположив, что эпидемия насильственных смертей была продуктом самой гласности (акты насилия провоцировались вниманием печати) 44. Стремясь "вполне уяснить" причины этого явления, Онгирский решил обратиться к "фактам", т. е. к цифрам. По его мнению, "цифры не нуждаются в комментариях, они ясно показывают", что истинной причиной самоубийств была бедность. И далее: бедность вела к развитию душевной болезни, а на этой почве развивалась склонность к самоубийству. (Онгирский пользовался статистическим отчетом И. Пастернацкого, опубликованным в "Медицинском вестнике" 45.) Тот факт, что бедность не являлась фактором в деле Комарова и Сувориной, не смущало этого деятеля радикальной печати, однако его, как и многих других, смущало наличие двух различных научных объяснений - традиционного, медицинского, и нового, социологического. К его глубокому сожалению, вопрос оставался открытым.

Отвечая "одному публицисту из "Дела"" в "Неделе" 46, Е. К. обратила внимание именно на эту проблему - противоречие между медицинским и социологическим объяснением явлений. Как она заметила с большой проницательностью, публицист из "Дела" переходил от методов общественных наук к методам естественных наук: "статистика бросается в сторону и оседлывается другой модный конек - законы человеческого организма и психология". Эта путаница понятий, по мнению Конради, возникла в процессе заимствования идей с Запада: "с тех пор, как мы узнали, что существует наука статистика и еще несколько других наук, занимающихся исследованием законов органической и не органической природы <...> таких статей у нас расплодилось очень много" 47.

В самом деле, в 1860 - 1870-е годы в русской печати появлялось множество таких статей. В момент, когда христианское мировоззрение больше не пользовалось абсолютным авторитетом, а в науке шла борьба между естественно-научной и социологической точкой зрения, в обществе, еще мало знакомом с действием открытого суда и свободной печати, русские публицисты - как и русская публика - находились в замешательстве. Замешательство касалось и общей точки зрения на человека (христианская или научная), и вопроса об авторитете отдельных наук (медицина или социология), и базовых категорий мышления - индивидуальное и коллективное, частное и общее.

ДИСКУРСИВНЫЕ СТРАТЕГИИ

Решение этих проблем заключалось в самом дискурсе, которым пользовались при обсуждении вопросов о человеке и обществе, и в частности о самоубийстве, - решение не "научное" и не логическое, а метафорическое. Это был дискурс, в котором центральную роль играло понятие тела, наделенное разветвленными метафорическими значениями. Питаемый органическим направлением в западной социологии и фразеологией русского народничества (которой пользовались и те авторы, которые не разделяли народнической идеологии), этот дискурс изображал общество как коллективное тело. Преобладала тема патологии коллективного тела. (Говоря словами Петра Лаврова в манифесте народничества, сериализованном в "Неделе" в 1868 - 1869 годах, "настоящий строй общества - строй патологический" 48.) Распространенной метафорой неблагополучия было "разложение общества"; метафорой познания общества - "вскрытие". В метафорическом ключе самоубийство часто фигурировало как результат разложения коллективного тела. Различные авторы выдвигали различные конкретные объяснения самоубийства - нигилизм и атеизм, растущая бедность, развитие цивилизации и капитализма или душевная болезнь. Объединял эти объяснения именно общий язык - набор метафор и риторических стратегий, связанных с образом разлагающегося социального тела. Эта метафора примиряла противоречия между индивидуальным и коллективным, медицинской и социальной точкой зрения, частным и публичным. Метафоричность языка приводила также к смешению между прямым и переносным смыслом.

Во многих текстах именно метафора разложения коллективного тела - и одна только метафора - предлагала объяснение (имплицитное) описанных событий. Так, журналист из "Отечественных записок" (в 1872 году) предпослал длинному списку убийств и самоубийств замечание о том, что современное общество, переживающее крутые реформы, подобно жертве "мучительных хирургических операций и ампутаций" 49. В "Неделе" (в 1873 году) один автор, рассуждая о самоубийстве, описал современное общество как организм, лишенный целостности: "Напрасно стали бы мы искать той животворящей струи сильной, свежей и бодрой мысли, которая в иные эпохи подобно электрическому току, перебегая от индивида к индивиду, разветвляясь по различным слоям общественной формации, как бы образует коллективно мыслящее и чувствующее целое, в котором сливаются, возвышаясь и очищаясь, отдельные мирки индивидуальной мысли и чувства" 50. В настоящее время индивид отделяет себя от "солидарности общих интересов", что и приводит к убийству и самоубийству, таким, как случай в Бель-Вю 51. Причина эпидемии самоубийств вызвана "разложением общинных начал" и разрывом "внутренней связи личности с обществом" 52. Другой автор, в "Слове" в 1880 году, предложил философское объяснение, связав тягу к самоубийству с буддийским идеалом нирваны, почерпнутым современниками из Шопенгауэра. Однако он прибегнул и к ставшей обязательной метафоре коллективного тела, а с ней - к социальному объяснению: для индивида, который является неотъемлемой частью целого (общественного организма), бездна нирваны не представляет опасности, ибо в этом случае "человек чувствует под собою твердую почву, из которой он черпает свои жизненные соки, свою жизненную энергию"; в противном случае, "не питаясь приливом жизненной силы из общества, их энергия слабеет и чахнет, и человек незаметно, день за днем, приходит к полной психической невозможности тянуть лямку дальше" 53. В русском контексте метафорическое понятие "общественный организм" приобрело очертания знакомого по фольклору образа - мать-сыра земля.

Публицисты из враждебного, антинигилистического, лагеря в обсуждениях преступности и самоубийства также исходили из образного представления о связи человека с неким целым - не только с обществом, но, в первую очередь, с Богом. В памфлете "Наше время и самоубийство" священник Клитин изобразил самоубийство как естественную (мгновенную) смерть человека, потерявшего связь с "источником жизни" - Богом 54. В "Гражданине" Мещерский рассуждал, что нигилист обращается в "ничто" потому, что убивает в себе душу - частицу Бога в своем теле. Конец нигилиста - неизбежным образом самоубийство: от него остается лишь "дым и мертвое тело", подлежащее полному уничтожению, "ничто и ничего более" 55. Мещерский приложил эти принципы и ко всему обществу: "Нигилизм - это общая язва нашего общества", "все мы скорым или медленным процессом самообольщения и саморазложения идем к самоубийству" 56. Иными словами, как человек, потерявший веру, общество, потерявшее религию, - это тело без души, тело, находящееся в состоянии "саморазложения", или самоубийства. Тело нигилиста послужило источником многих метафор, описывавших современное общество 57. Говоря на различных языках (по выражению Мещерского, на "языке России духовной" и "на языке России реальной" 58), русские публицисты пользовались теми же метафорами, построенными на совмещении двух тел, индивидуального и социального.

ДИСКУРС: ТЕЛО САМОУБИЙЦЫ

В большинстве своем газетные сообщения о самоубийстве следовали стандартной схеме: место происшествия, имя самоубийцы (если оно было известно), способ самоубийства, состояние тела и, в заключение, фраза: "причины самоубийства неизвестны" или "о причинах самоубийства ведется расследование". Поскольку о личности самоубийцы и обстоятельствах самоубийства, как правило, было известно мало, наибольшее место в газетном отчете занимало описание тела самоубийцы, заимствованное из отчета о судебно-медицинском вскрытии. В этих описаниях, как и следовало ожидать, преобладали образы обезображенного, разъятого на части или разлагающегося тела. Из газетных хроник эти образы попадали в статьи в "толстых" журналах. Читатель часто оказывался в роли наблюдателя, осматривающего обезображенное тело вместе с очевидцем событий. Таков, например, обзор "общественных дел" из "Отечественных записок" за 1873 год. На волжском пароходе (сообщалось в журнале) пассажир бросился в открытый двигатель: "взорам любопытных представилась какая-то окровавленная масса, не похожая ни на какое живое существо. <...> верхняя часть тела несчастного до пояса уже была измолота в сплошную окровавленную массу. О происшествии, конечно, составлен акт. Оказалось, что самоубийца - мещанин из Самары. Причины, побудившие его лишить себя жизни, неизвестны". На другом волжском пароходе "в каюте 2 класса лежал труп пассажира-купца. Около трупа стоял невысокого роста молодой человек с русой бородкой и испуганно смотрел на обезображенное выстрелом лицо мертвеца. Это был приказчик покойного" 59. В заключение обозреватель упомянул еще о множестве других случаев самоубийства, совершенных не на таком "видном месте", как гостиница на Невском или пассажирский пароход на Волге, и лишенных очевидцев: "Случайно только, через несколько месяцев или через год, при спаде весенних вод, отыщут без вести пропавшего и напишут коротко: найдено совершенно сгнившее тело, по-видимому, мужчины или женщины <...>. Иной раз просто поймают в воде, около пароходной конторки, чью-то отрубленную голову, а чья она? Какому бедняку принадлежала? Об этом и речи быть не может! Кто ж его знает, откуда он и кто он такой, если так неосторожно потерял голову?" 60

Сообщение о найденной голове появилось незадолго до того в газете "Голос", которая, в свою очередь, заимствовала его из местной газеты "Самарские губернские ведомости":

2 августа, в 2 часа дня, на реке Волге, около мостков конторки пароходного общества "Самолет" была вынута из воды плывущая отрубленная голова, принадлежащая, повидимому, мужчине. Волос на ней нет. Наружные покровы на голове, лице и остатках шеи грязно-зеленого цвета, ослизившиеся и разбухшие. Оболочки глаз сморщены. Нос, губы и уши представляют признаки разложения. В верхней и нижней челюсти недостает по четыре зуба; места, где помещались зубы, не закрыты деснами. Черепные кости целы. При голове находится только половина шеи, оканчивающаяся четвертым шейным позвонком. На нижней части этого позвонка отсечена часть кости в горизонтальном направлении. Окружающие шейные позвонки мягкие части оканчиваются параллельно с четвертым шейным позвонком. Несмотря на разложение их, можно еще различить, что они рассечены острым режущим орудием 61.

Газета, за неимением других сведений, по-видимому, воспользовалась отчетом патологоанатома, подробно описавшего единственную имеющуюся в наличии часть тела погибшего - полуразложившуюся голову. Обозреватель из "толстого" журнала (Н. А. Демерт) превратил заимствованный им из газеты образ отсеченной головы в эксплицитную метафору. Журналист как бы приглашал читателя прочесть этот образ как эмблему разложения русского пореформенного общества, "потерявшего голову". Самый факт, что Демерт предпочел включить случай с отсеченной головой в число самоубийств (а не убийств, как диктует здравый смысл), свидетельствует о символической силе образа самоубийства.

В заключение - несколько слов об общем механизме смыслообразования. Газетные сообщения, которые были первоначальным источником информации о самоубийствах, в соответствии с правилами жанра следовали стандартной схеме и не заключали в себе рассуждений о причине и смысле события. В этой ситуации центр тяжести текста падал на наиболее разработанную часть сообщения - описание тела самоубийцы, нередко представленное в терминах отчета о судебно-медицинском вскрытии (откуда и поступал материал). Потенциал для объяснения событий заключался именно в возможных метафорических прочтениях этих текстов: образы расчлененных тел безымянных жертв могли быть прочитаны как символы разложения коллективного тела общества. В другом смысловом плане эти образы смерти, причины которой, несмотря на произведенное полицейское расследование и медицинское вскрытие, оставались "неизвестны", выступали и как символы пределов познания. Публицисты, работавшие в серьезных журналах, превращали такие образы в эксплицитные метафоры; рядовые читатели получали своего рода поэтическую лицензию на метафорическое прочтение и тех текстов, в которых метафора не являлась намеренной, таких, как газетные сообщения или судебно-медицинские отчеты.

ДИСКУРС: МЕЖДУ ПРЯМЫМ И ПЕРЕНОСНЫМ СМЫСЛОМ

Дискурс, построенный таким образом, изобиловал случаями смешения прямого и метафорического смысла. Такие смешения, как намеренные, так и спонтанные, приводили к образованию новых смыслов. Самый процесс метафоризации мог стать предметом изображения. Иллюстрацией этого может послужить статья "По поводу одной смерти", опубликованная в 1882 году в народническом журнале "Устои"; в этом тексте центральная метафора дискурса о человеке и обществе - метафора двойного тела - получила реализацию в образе тела самоубийцы, растворяющемся в теле матери-земли, России. Вначале журналист предлагает читателю картину самоубийства в его физической реальности - "валяется перед вами обезображенный труп". Он стремится показать смерть "в виде раздробленного черепа, окровавленных покровов, присохших к стене мозгов..." 62, т. е. в терминах судебно-медицинского отчета. Но писатель берет верх над патологоанатомом, переходя к фольклорным и евангельским образам: "рассеянные по всему лицу нашей земли", "кости перебитые" честных юношей-самоубийц - это "соль русской земли". Ниже читатель видит тела, "схороненные в сырой земле". А годом позже, предсказывает автор, "одинокие могилы сровняются с матерью землею, и будущим летом никто и не заметит, и не запомнит, что тут сгнили лучшие сердца и лучшие мозги, которых только производила когда-нибудь Россия..." 63. От описания трупа в судебно-медицинских терминах журналист перешел к серии фольклорных образов, основанных на метафоре "мать-сыра земля". Отчет завершается изображением того, как тела погибших, разлагаясь, растворяются в теле матери-земли. Метафора реализована: тело индивида и тело общества слились буквально.

Прогрессивные русские публицисты обыкновенно утверждали, что заботились не о слове или чистой науке, а о деле. Рассмотрим один такой пример. Согласно автору из журнала "Дело" (в 1868 году), "научные", т. е. статистические, данные - это "сырой материал", который подвергался "обработке" и "прилагался к делу" в руках журналиста, служа таким образом "прямым разрешением поставленных вопросов" 64. Действуя в соответствии с назначением (и названием) журнала, публицист, в поисках "коренных вопросов" о причинах самоубийства, выступил с интерпретацией статистических данных, опубликованных в "Архиве судебной медицины и общественной гигиены" 65. В своей статье он попытался установить причинно-следственные связи между рубриками статистических таблиц. Его выбор пал на данные о состоянии окружающей среды в связи с увеличением числа самоубийств, в особенности в среде бедняков. Стремясь к конкретности, журналист заговорил о "гнилости атмосферы и испорченности почвы" в столице. Здесь уже в ход пошла не статистика, а медицина. Как сообщил незадолго до этого тот же "Архив судебной медицины и общественной гигиены" ("самый лучший и самый полезный из всех периодических изданий в России" 66), в Петербурге, лишенном канализации, не соблюдаются правила о вывозе нечистот, которые выливаются прямо на землю, так что "вся почва Петербурга мало-помалу обращается в общую помойную яму, испаряющую миазмы" 67. Как известно, это приводит к эпидемиям инфекционных болезней, в особенности поражающих семьи, живущие в подвалах, в непосредственном контакте с зараженной почвой. Этим убийственное воздействие гниющей почвы не ограничивается, решил журналист: "великую ошибку сделал бы статистик, если бы, говоря, например, о самоубийствах в Петербурге, не обращал внимания на такие обстоятельства, о которых мы сейчас упомянули" 68. "Просматривая далее таблицы", он нашел значительное число случаев самоубийства под рубрикой "учащиеся". Чем это может быть вызвано? Публицист начинает рассуждать. Возьмите, например, студентов-медиков, обращается он к читателю. Задумайтесь о "материальной обстановке", в которой они живут, и "только тогда для нас сделаются понятными статистические цифры". Возьмите холодные, темные, сырые клетки "вросших в землю лачуг", "часто с трещинами в полу", в которых помещается большинство студентов, "прибавьте к этому весьма скудную пищу, которою питаются студенты", ежедневные занятия, "и притом занятия в больнице с разложившимися трупами, - и вы будете иметь прекрасно подготовленную почву для развития легочной чахотки". В заключение - риторический вопрос: "Мудрено ли, что при подобной обстановке число самоубийств в среде учащихся представляет собой значительную цифру?" 69

Читателя ведет серия риторических фигур, причем организующую роль играет образ почвы. Речь идет и о "почве" как метафоре (как, например, в составе идиомы "подготовить почву"), и о "почве" как физической реальности, той пропитанной отбросами, испаряющей миазмы почве, которая "подготавливает почву" для развития легочной чахотки, а следовательно, и обстановку для увеличения числа самоубийств. В поисках "положительных данных" о смертности и "коренных причин" самоубийств (термины автора 70), текст колеблется между прямым и метафорическим смыслом слова "почва", сливая их воедино. Сама эта процедура продиктована логикой изначальной метафоры: "коренные причины" обнаружены в "почве".

Действие этих риторических ходов на читателя усиливается и за счет тех культурных ассоциаций, которые стоят за ключевыми понятиями. Так, за идеей о губительности "гнилой почвы", испаряющей "миазмы", стоит длительная традиция, которая восходит к научным представлениям, сформировавшимся еще в восемнадцатом веке. Как показал в своем исследовании "социального воображения" Ален Корбен, представление о том, что зловонная городская почва, вобравшая в себя продукты распада (экскременты, гниющую пищу, разлагающиеся тела), гибельна для человека, было свойственно французам и в восемнадцатом, и в девятнадцатом веке, поощряя и предрассудки массового сознания, и заботы реформаторов общественной гигиены, причем медицинские представления об опасности нечистот для здоровья и благотворном действии городской канализационной системы сочетались в умах населения Парижа с архаическими, мифологическими представлениями о почве как о живом и всесильном существе 71. Очевидно, что те же гигиенические представления и те же архаические страхи владели русской публикой в Петербурге 1860-х годов.

Сила убеждения, которую несли в себе такие статьи, основана на энергии риторических ходов и символических ассоциаций. Знакомые звуки распространенных идиом (таких, как "подготовить почву") и апелляция к коллективным страхам, а также конкретные эпизоды из жизни или литературы (например, история Базарова, студента-медика, смерть которого, так похожая на самоубийство, была вызвана именно контактом с разлагающимся трупом) - все это создает у читателя представление, что причинно-следственная связь между "почвой", или разложением, и самоубийством позитивно установлена. В этом смысле задачу автора из "Дела" - превратить слово в дело и вскрыть "коренные причины" самоубийства - можно считать выполненной: "корень" самоубийства найден в "почве", посредством реализации метафоры. Как мы видим из различных примеров, риторическая структура дискурса, построенная на реализации метафор и метафоризации научных понятий, оказывается немаловажной силой в формировании коллективных представлений о природе вещей.

ВРАЧ В ПЛЕНУ МЕТАФОР:

СИМВОЛИЧЕСКАЯ СИЛА ВСКРЫТИЯ

Среди метафор, организующих обсуждение самоубийства, наряду с образом разложения, важнейшую роль играет вскрытие. Центральная метафора позитивного знания в культуре девятнадцатого века, понятие "вскрытие" приобретало в России 1860-х годов дополнительные коннотации в контексте политики гласности, понимаемой как обнажение скрытых общественных механизмов для обозрения публики. Образ судебно-медицинского вскрытия (процедура, которой в обязательном порядке подвергались тела самоубийц) обладал особой символической силой, сочетая в себе авторитет медицины и закона. (Именно в этом контексте журнал "Архив судебной медицины и общественной гигиены" мог считаться самым дельным среди русских периодических изданий.) Не только журналисты, которые писали о самоубийстве, но и ученые-медики, которые собственноручно производили судебно-медицинские вскрытия, нередко попадали в плен этих метафор, теряя различие между прямым и переносным смыслом. Такова история Ивана Гвоздева, профессора судебной медицины Казанского университета и автора популярной (часто цитируемой) брошюры "О самоубийстве с социальной и медицинской точки зрения". Опубликованная в Казани в 1889 году, эта книга подводила итоги двадцатилетней практики, начавшейся в разгар "эпидемии" 1860-х годов. Как мыслитель, Гвоздев разделял взгляд на человека Людвига Бюхнера, утверждая в своей книге, что "движение материи", понятие, объясняющее в настоящее время "все явления видимого мира", могло "пролить свет" и на "темную область душевных отправлений", нормальных и ненормальных, "а в том числе и самоубийства" 72. Как ученый-врач, Гвоздев доверял лишь "позитивным данным", ограничившись материалом, полученным при вскрытии головного мозга. Как истинный позитивист, он решил также ограничиться полученным из собственного опыта - "только тем, что получили мы лично из хода жизни вообще и в особенности из данных судебно-медицинских вскрытий самоубийц" 73. Исходя из данных более чем ста вскрытий, он утверждал, что "сращение твердой мозговой оболочки с костями черепа" было одной из характерных черт смерти от самоубийства как таковой. Заметив, что роль твердой оболочки головного мозга в "умственной или духовной деятельности" оставалась науке неясной, Гвоздев тем не менее утверждал, что такие изменения в материи мозга не могли не привести к существенным изменениям молекулярного движения в мозгу, т. е. психической деятельности 74. В целом Гвоздев пришел к следующему выводу:

Хотя головной мозг, во всех психических расстройствах, и в том числе и при самоубийстве, и должен представлять соответствующие этим расстройствам материальные изменения, но эти изменения бывают иногда до того неуловимы или преходящи, что, даже при резких формах умопомешательства, не редко ускользают от надлежащего определения. Проходимость, или неуловимость материальных изменений собственно головного мозга, при самоубийстве, есть явление почти постоянное, особенно при посягательстве на свою жизнь людей, повидимому, психически здоровых 75.

Гвоздев, как явствует из этой формулировки, борется с явлениями, несовместимыми с принципами позитивизма: это люди, "по-видимому" душевно здоровые, и это мозговые ткани, лишенные видимых материальных изменений. В обоих случаях, решает врач, наблюдаемое состояние есть ложное, а не истинное положение вещей: самоубийцы - люди душевнобольные (аксиома, восходящая к Эскиролю), а душевная деятельность есть состояние мозговой материи (фундаментальное положение позитивизма). С точки зрения позитивиста, реальность - это нечто, что "должно" лежать за обманчивой видимостью, хотя она и постоянно ускользает от "надлежащего определения".

Подходя к самоубийству не только с медицинской, но и с социальной точки зрения, доктор Гвоздев обратился не только к данным вскрытий, но и к статистике. Его внимание привлек тот зарегистрированный статистикой факт, что "у людей образованных самоубийство встречается чаще, чем у неразвитых" и что многие случаи самоубийства приходятся на студенческий возраст. Исходя из этих данных, Гвоздев поставил вопрос: "не может ли современное воспитание служить, хотя бы отдаленною, причиною самоубийства?" 76 В подходе к этому вопросу Гвоздев остался верен эвристическому принципу, сформулированному им в медицинской части его исследования: пользоваться только данными, полученными лично "из хода жизни вообще и в особенности из данных судебно-медицинских вскрытий самоубийц", и поскольку, как профессор судебной медицины, Гвоздев встречался со студентами главным образом в университетском анатомическом театре, над телами самоубийц, он исходил в своей оценке современного состояния образования из заслушанных им в течение двадцати лет (начиная с конца 1860-х годов) студенческих протоколов судебно-медицинских вскрытий, числом около двух тысяч 77. Гвоздев был поражен обилием погрешностей против русского языка и элементарных законов физиологии, но, писал он, "ничто нас так не поражало, как почти полное забвение у большинства студентов, оканчивающих медицинское образование, классических языков" 78. Он сделал из этого факта далеко идущие выводы: "Ведь это, по нашему мнению, есть не что иное, как прямое издевательство над латинским языком и косвенное издевательство над временем, употребленным для изучения этого языка, - а ведь время-то - жизнь!" 79 С помощью этого аргумента доктор Гвоздев провел-таки связь между внешними обстоятельствами (состоянием образования) и склонностью человека к самоубийству (т. е. издевательству над жизнью). Символическая сила образа вскрытия сказалась и в этом, побочном проекте исследования возможных причин самоубийства, предпринятом с социальной точки зрения: ключом к тайне самоубийства оставалось "вскрытие".

САМОУБИЙСТВО И КЛАССИЦИЗМ: МЕРТВЫЕ ЯЗЫКИ

На страницах русской печати самоубийство неоднократно связывалось с классическими языками. Популярной темой были утверждения, что гимназические требования по латинскому и греческому языкам ответственны за самоубийства среди учащихся. Этот аргумент имел идеологическое значение: в эпоху реформ классическое образование подвергалось критике как оторванное от жизни, а преимущество отдавалось другому, более демократическому и практическому, так называемому "реальному" образованию. Немало внимания было уделено одному случаю - в январе 1871 года подросток, готовившийся к поступлению в пятый класс классической гимназии в Казани, Платон Демерт, "постоянно с утра до ночи корпевший над книгой" (учебниками латыни и греческого), застрелился из револьвера. Дядя покойного, П. А. Демерт, описал смерть гимназиста в гневном письме в редакцию "Санкт-Петербургских ведомостей" (опубликованном в номере 16), возлагая ответственность на классическое образование, с его непомерными требованиями по "мертвым языкам". В подтверждение этого он привел еще один такой случай: "в одной только Казани это уже не первый случай самоубийства из-за мертвых языков", летом 1870 года там застрелился, по той же причине, гимназист Сергей Пупарев. В ответ на это письмо в газету "Журнал Министерства народного просвещения" опубликовал в феврале 1871 года донесение о происшествии, составленное попечителем Казанского учебного округа П. Д. Шестаковым по просьбе министра народного просвещения. По словам Шестакова, Демерт-старший, исполненный "ненависти к классицизму", оклеветал покойного племянника, который, как и гимназист Пупарев, отлично владел древними языками. Ответственность за самоубийства, утверждал педагог, лежит не на классической системе образования, а на "нашей литературе" (как он называл современную публицистику), которая так много пишет о таких случаях, превращая их в образцы для подражания. Согласно логике его аргумента, именно печать выдвигает "классические" образцы, которые, как бы в традициях античности, вызывают к жизни акты подражания. Согласно фразеологии отчета попечителя, "литература" выступает как проводник распада и "тления": "окружая самоубийц ореолом мученичества, сочиняя о них ряд статей, прославляя и оплакивая их <...> литература действует тлетворно и разрушительно, воспитывая в юношах идею о великости подвига лиц, лишающих себя жизни" 80. И все это для того, "чтобы нанести удар классической системе образования" 81. Если бы классические языки способствовали самоубийству, логически рассуждал Шестаков, были бы тысячи таких случаев. В заключение попечитель Казанского учебного округа апеллировал к собственному опыту - обучаясь обоим древним языкам в той же гимназии, он никогда не думал из-за них лишить себя жизни.

В мартовском выпуске журнала "Отечественные записки" (отдел "Внутренняя хроника") появился отклик на выступление попечителя Шестакова - журналист иронически призывал печать публиковать списки имен "незастрелившихся и неудавшихся классиков" 82. В июле следующего года обозреватель вновь обратился к этому случаю. На этот раз он привел сведения о том, что в течение года бывает два-три таких случая. Третьим было самоубийство гимназиста Гартвиха в Одессе, причиной которого, согласно официальному расследованию, считался тот факт, установленный посредством вскрытия, что череп юноши "не имел достаточной плотности". Вспоминая отчет Шестакова в "Журнале Министерства народного просвещения", обозреватель "Отечественных записок", с горькой иронией в адрес тех, кто пытается объяснить причины самоубийств, предложил, что разница между людьми, покончившими с собой в ходе изучения "мертвых языков", и людьми, не покончившими с собой, заключается именно в степени плотности черепов и что причину самоубийства следует искать именно в недостаточной плотности, "а не в чем-нибудь другом" 83.

Этот эпизод демонстрирует ассоциативную логику осмысления самоубийства. Так, тема латинского и греческого языков ассоциировалась с парадигмой "самоубийство и античность", связавшей самоубийство с идеей мученичества и героизма. Самое имя гимназиста-самоубийцы, Платон, могло читаться в этом ключе. Более того, самоубийство рассматривалось как высокий образец для подражания и предмет "литературы". Обращение к теме вскрытия звучало в этом контексте комично: столкнулись две культурные парадигмы, классицистическая и позитивистская.

КТО ГОВОРИТ? - Н. А. ДЕМЕРТ, ОБОЗРЕВАТЕЛЬ

"Внутренняя хроника" "Отечественных записок", автор которой с горькой иронией писал о попытках властей объяснить причины самоубийств, была написана регулярным обозревателем журнала, Николаем Александровичем Демертом. Гимназист-самоубийца был племянником обозревателя. Подписывая свои обозрения внутренней жизни буквой Д., обозреватель оставался анонимным. Для собратьев по перу, однако, авторство Демерта не было секретом. После его смерти, в марте 1876 года, журналы и газеты много писали об авторе "Внутренней хроники". Сын помещика и выпускник Казанского университета по факультету права, Демерт начал свою общественную деятельность как активный участник реформ, занимавший официальные посты в местной администрации. В течение нескольких лет он сочетал административную деятельность с журналистской, а также пробовал свои силы как писатель-романист. С 1866 года Демерт оставил службу, чтобы полностью посвятить себя литературной деятельности. Он более всего преуспел именно как автор обзоров текущих событий внутренней жизни, которые печатались анонимно в газетах "Санкт-Петербургские ведомости" (1865 - 1867), "Неделя" (1868 - 1869) и "Биржевые ведомости" (1874 - 1875), в сатирическом журнале "Искра" (1865 и 1867 -1873) и - наиболее читаемая и влиятельная хроника из всех имевшихся в распоряжении читателя - в "Отечественных записках" (1869 - 1875) 84. Как писал Глеб Успенский в очерке, посвященном памяти Демерта, "внутренний обозреватель Демерт - известен всем, кто интересуется явлениями внутренней, "черноземной" стороны русской жизни" 85. Смерть обозревателя в возрасте сорока двух лет поразила его почитателей. Согласно Успенскому, известный публицист умер в городской больнице (в Москве), куда он был доставлен полицией, подобранный на улице в бессознательном состоянии, - "он был помешан" 86. Другой коллега-литератор, А. М. Скабичевский, утверждал, что Демерт скончался в тюремном госпитале. Он был арестован, в беспамятстве, в компании жуликов в московском трактире. Очевидно, сетовал Скабичевский, литературная слава Демерта не дошла до ушей судебного пристава 87. Из мемуаров современников становится также очевидным, что Демерт страдал от алкоголизма. К середине 1875 года "Отечественные записки" отказались печатать поставляемые им хроники - они стали бессвязны и бессмысленны 88. Успенский (который также был известен злоупотреблением алкоголем) уточнил диагноз: коллега-литератор страдал не алкоголизмом, а "слишком большой впечатлительностью", "а работа в качестве внутреннего обозревателя - дело трудное именно для впечатлительного человека". Выступая с вершины авторитета личного опыта, Успенский поручился за Демерта в вопросе о причинах его душевного заболевания: "Пишущий эти строки, как лично знавший Демерта, может поручиться, что в расстройстве его умственных способностей едва ли не главную роль играло именно это свойство его работы" - "почти вся личная жизнь Демерта поглощена его делом, именно этим внутренним обозрением" (курсив Успенского). Успенский метафорически представил помешательство Демерта как своего рода профессиональную болезнь: расстройство его умственных способностей, а затем и смерть были вызваны именно "внутренним обозрением" 89. Подобно тургеневскому Базарову, заразившемуся при вскрытии тела умершего во время эпидемии крестьянина, Демерт погиб, выполняя операцию по обозрению внутреннего, - как публицист, он был занят вскрытием общественного тела, что оказалось делом не менее опасным для жизни, чем медицинское вскрытие.

Согласно свидетельствам современников, смерти Демерта способствовали и личные обстоятельства - несчастная любовь, а также серия смертей и самоубийств в семье. После этих испытаний, писал Скабичевский, Демерт стал "живым трупом" 90. Племянник Демерта, Платон, покончил с собой в январе 1871 года. Самоубийство занимало значительное, едва ли не центральное место во внутренних обозрениях Д. в "Отечественных записках" в 1871, 1872 и 1873 годах. Именно в эти годы "эпидемия самоубийств" бушевала на страницах русской печати. Усматривая (подобно другому журналисту, Суворину) в своих личных драмах общественное явление, Демерт прилагал особые усилия к обнаружению и обнародованию общественных язв, таких, как повальное пьянство, преступления, самоубийство, причины которых оставались для него (как и для других) тайной. "Что же за причина такая, однако же, всех этих ужасов, повторяющихся в последнее время почти так же часто, как случаи смерти от тифа, лихорадки и проч.?", - вопрошал обозреватель на страницах "Внутренней хроники", где он упоминал и о самоубийстве казанского гимназиста, оставшегося неназванным 91. Когда умер сам Демерт, его собратья по перу описали его безвременную и загадочную смерть в терминах общего для всей профессии языка. Так, в воображении коллеги-публициста (Скабичевского), тело обозревателя Демерта - вскрытое тело безымянного арестанта - слилось с телами преступников и самоубийц, судьбу которых Демерт описывал в своих хрониках: "А где его могила? И есть ли у него могила? Может быть, его, как безвестного арестанта, умершего в части, отправили в университетский анатомический кабинет и там распотрошили рядом с трупом одного из жуликов, с которыми он был захвачен" 92. В конце концов, личность, жизнь и смерть журналиста были поглощены сетью метафор, которую он сам сплел 93.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В обсуждениях темы самоубийства в русской печати 1860 - 1880-х годов нашли выражение различные социальные, научные и философские проблемы и различные идеологические позиции. Образы обезображенного тела самоубийцы, часто появлявшиеся на страницах газет и журналов, стали эмблемой разложения социального тела - русского общества эпохи Великих Реформ. Для позитивистов самоубийство было пробным камнем в принципиальном вопросе о свободе воли (и сильным аргументом в пользу детерминизма). Их противники видели в самоубийстве результат позитивистского мировоззрения. Для них судьба самоубийцы отражала судьбу общества, лишенного религии, - тело, лишенное души, само собой обращающееся в ничто. Для позитивиста тело самоубийцы представляло роковую загадку и трагический упрек - свидетельство недопустимости знания о причинах явлений душевной жизни, следы которой оставались неуловимыми в материи. Сознание бессильности человека определить причинно-следственные связи привело к тому, что надлежащее, но ускользавшее объяснение было найдено в самом дискурсе, которым пользовались русские публицисты, - тело самоубийцы приобрело вторую жизнь как культурный символ.

Беркли, Калифорния

Примечания

1 К. Лизин [К. Аркадакский]. Самоубийство и цивилизация // Дело. 1882, № 7. C. 285.

2 О новом статусе общественного благосостояния в эпоху реформ см.: W. Bruce Lincoln. The Great Reforms: Autocracy, Bureaucracy, and the Politics of Change in Imperial Russia. Dekalb, Illinois, 1990. P. 143.

3 Е. Лихачевa. О самоубийстве // Отечественные записки. 1881, № 7. C. 22.

4 Фразы из хроники "Наши общественные дела" (Н. А. Демерт) в "Отечественных записках" (1872, № 7. C. 83) и статьи Е. Лихачевой "О самоубийстве" (С. 31).

5 Из анонимной рецензии на кн.: А. В. Лихачев. Самоубийство в Западной Европе и Европейской России. СПб., 1882 // Отечественныe записки. 1882, № 9. С. 133.

6 Из эпиграфа к XIX главе 10-го немецкого издания "Kraft und Stoff".

7 А. Клитин. Наше время и самоубийство. Киев, 1890. С. 3-6. Клитин использовал известный антинигилистический памфлет П. П. Цитовича "Хрестоматия нового слова" (3-е изд., Одесса, 1879).

8 Д. И. Писарев. Мотивы русской драмы // Д. И. Писарев. Соч. в 4-х тт. М., 1955- 1956. Т. 2. С. 392. См. об этих метафорах: Michael Holquist. Bazarov and Sechenov: The Role of Scientific Metaphor in "Fathers and Sons" // Russian Literature Vol. XVI (1984), а также: И. Паперно. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М., 1996. С. 17-18, 190 (сноска 33).

9 Richard Wortman. The Crisis of Russian Populism. Cambridge, 1967. Р. 28. О статистике в России см. также: Alexander Vucinich. Science in Rissian Culture. Vol. 2. Stanford, 1970. P. 89.

10 Из анонимной статьи "Пессимизм нашей интеллигенции" ("Неделя", 1880, № 42, С. 1337-1338), в которой, среди других примет пессимизма, обсуждались самоубийства. Автор - И. Каблиц, опубликовавший под псевдонимом И. Юзов "Основы народничества" (1882) - компендиум народнической фразеологии.

11 У метафоры "социальный организм" есть и русские корни. Среди представителей органической теории в западноевропейской социологии были двое русских, Paul Lilienfeld и J. Novicow, известные главным образом как западные ученые. Лилиенфельд проводил аналогию между индивидуальным и социальным телом в своем труде "Основные начала политической экономии", опубликованном в Петербурге в 1860 году под псевдонимом Лилиев. Его "Мысли о социальной науке будущего" появились в Петербурге в 1872 году. Немецкое издание этих книг, хорошо известное европейским ученым, вышло в свет в 1873 и 1881 году. Спенсер, чей авторитет сыграл большую роль в повсеместном распространении этой метафоры, опубликовал свой классический труд "Основы социологии" ("Principles of Sociology") в 1878-1880 гг.

12 Пессимизм нашей интеллигенции. С. 1338.

13 Лихачева. С. 23.

14 См. об этом главу 9 в кн.: Michael MacDonald, Terence R. Murphy. Sleepless Souls: Suicide in Early Modern England. Oxford, 1990.

15 Согласно одному исследователю, до середины 1870-х годов "Санкт-Петербургские Полицейские ведомости" воздерживались от публикации сообщений о самоубийстве по просьбе родственников или знакомых погибшего (А. В. Лихачев. Самоубийство в Западной Европе и Европейской России: Опыт сравнительно-статистического исследования СПб., 1882. С. 18).

16 О "малой прессе", т. е. печати, ориентированной на массового читателя, см.: Louise McReynolds. The News Under Russia's Old Regime: The Development of a Mass-Circulation Press. Princeton, 1991. Среди этих изданий были газеты "Петербургский листок" (с 1864 года), "Петербургская газета" (с 1867 года) и "Новости" (с 1871 года).

17 См., например, "Голос", № 215 за 1872 год и "Санкт-Петербургские ведомости", № 7 за 1870 и № 42, 44 и 118 за 1873 год.

18 См. "Гражданин" № 2, 13, 18, 19, 21, 23, 38 - 40, 43, 49 за 1873 год и 1, 2, 11, 12 за 1874 год. В 1874 году в "Гражданине" печатался дебат о нигилизме между Мещерским и Я. П. Полонским (под псевдонимами), в котором самоубийство занимало большое место (см. № 4, 7, 9 - 11, 13, 14, "Письма хорошенькой женщины" и ответы, подписанные Олиц).

19 Приведем пример. Весной 1873 года газеты обсуждали самоубийства двух сестер, Прасковьи Гончаровой в 1872 году, и Александры Лавровой в 1873 году, последовавшие вслед за дуэлью между журналистом А. Жоховым и адвокатом Е. Утиным. Гончарова, двадцати двух лет, покончила с жизнью потому, что потеряла возлюбленного, Жохова (убитого на дуэли), а Лаврова, девятнадцати лет, последовала примеру сестры. Этот эпизод, дуэль и самоубийство, получил скандальную известность и широко обсуждался как пример современных нравов. "Московские ведомости" и "Гражданин" представили дело в антинигилистическом ключе, обратив особое внимание именно на самоубийство: 28 апреля 1873 года "Московские ведомости" опубликовали эпитафию, написанную отцом самоубийц, в которой он называл своих дочерей жертвой "школы нигилизма"; Мещерский в "Гражданине" откликнулся на эту публикацию как на "проклятие нигилизму" (Мысли вслух // Гражданин, 1873, 7 мая).

20 "Голос" (выходивший с 1863 года) был закрыт в 1881 году; "Санкт-Петербургские ведомости" оставили либеральную позицию к 1875 году, "Отечественные записки" (обновленные в 1867 году как "прогрессивный" орган) закрылись в 1884 году, народническая "Неделя" (начатая в 1866 году) перестала быть оппозиционной газетой в конце 1880-х годов.

21 Для сравнения можно обратиться к английскому материалу. В Англии периодическая печать пережила период бурного роста в начале восемнадцатого века, тогда началось и печатание в газетах сообщений о самоубийствах - именно в это время публика пришла к выводу, что самоубийство стало распространенным явлением, и притом явлением специфически английским. См.: Michael McDonald. Suicide and the Rise of the Popular Press in England, и ответ Reginald Zelnik, в журнале Representations, № 22 (Spring 1988).

22 Из статьи Ореста Миллера "Самоубийство от экзамена" // Заря. 1870, № 6. С. 178.

23 Из "Внутренней хроники" журнала "Отечественные записки", март 1871 года, с. 171 и 174 (подписанная "Д.", хроника была написана Н. А. Демертом).

24 Д. [Н. А. Демерт]. Наши общественные дела // Отечественные записки. 1873, октябрь. С. 261. В своем обзоре (как и в других таких обзорах) Демерт пользовался газетами, среди них "Голос", "Биржевые ведомости", "Петербургская газета", "Петербургский листок", "Московская полицейская газета", "Камско-волжская газета", "Акмолинские областные ведомости".

25 См., например, "Неделя", 3 июня 1873.

26 Мания самоубийств // Неделя. 1884, № 22. С. 733.

27 См., например: По поводу самоубийства детей // Неделя. 1884, № 18; Мания самоубийств // Неделя. 1884, № 22; Наш пессимизм // Неделя. 1888, № 24; Оторванность от жизни // Неделя. 1888, № 47.

28 Самоубийства (Этюд по общественной патологии) // Неделя. 1886, № 18. С. 621.

29 [Н.В. Шелгунов.] Очерки русской жизни // Русская мысль. 1889, № 1; цитирую по: Н. В. Шелгунов. Очерки русской жизни. СПб., 1895. С. 654.

30 Это определение встречалось нередко, см., например: Наши общественные дела // Отечественные записки. 1873, октябрь.

31 См., например: Хроника // Санкт-Петербургские ведомости. 1873, 21 сентября, и (в тех же выражениях): Петербургские отголоски // Петербургская газета. 1873, 22 сентября 1873; Что нового? // Новости. 1873, 22 сентября.

32 Е. К. Гласные драмы интимной жизни // Неделя. 1873, № 39. С. 1415.

33 Новости. 1873, 21 сентября.

34 Голос. 1873, 21 сентября.

35 Санкт-Петербургские ведомости. 1873, 4 октября.

36 Б. Онгирский. Статистические итоги самоубийств // Дело. 1873, № 11. С. 1.

37 Новости. 1873, 22 сентября.

38 Е. К. Гласные драмы, с. 1419. "Дело" также сделало замечание по поводу безобразного поведения "литературной швали" из "Новостей" (Онгирский, с. 58). "Отечественные записки" открыли октябрьскую хронику текущих событий с обсуждения не дела Сувориной, а того факта, что это дело стало предметом всеобщего обсуждения в печати.

39 Новости. 1873, 21 сентября.

40 Е. К. Гласные драмы, с. 1419.

41 Онгирский, С. 1. Краткое сообщение о самоубийстве крестьянки Авдотьи Никифоровой появилось в "Ведомостях Санкт-Петербургской городской полиции" от 27 сентября 1873 года; 22 сентября полицейская газета опубликовала столь же краткое сообщение об "убийстве и самоубийстве" в отеле Бель-Вю.

42 Е. К. Гласные драмы, с. 1416.

43 Незнакомец. Недельные очерки и картинки // Санкт-Петербургские ведомости. 1874, 3 ноября. См. также: А. С. Суворин. Очерки и картинки. Т. 2 (СПб., 1875), под заглавием "Убийцы-самоубийцы".

44 Онгирский, С. 1-2.

45 Согласно этому источнику, бедность (в сочетании с пьянством) являлась причиной самоубийств в 53 % случаев в 1870, 1871 и 1872 годах. См.: И. Пастернацкий. Статистическое исследование самоубийств в Петербурге за 1870, 1871 и 1872 годы // Медицинский вестник. 1873, № 34, 36, 38 и 41.

46 Два органа новой, прогрессивной печати, радикальный орган "Дело" и народническая "Неделя", разделяя представление о том, что настоящий строй общества есть строй патологический, по-разному рассматривали роль науки в деле спасения общества: "Дело" рассматривало науку как инструмент для разрешения социальных проблем и, как и другие радикальные органы (такие, как "Русское слово"), считало пропаганду позитивистской науки одной из главных своих задач. "Неделя", уповая на органические перемены, к науке относилась скептически.

47 Е. К. Урок некоему публицисту "Дела" // Неделя. 1873, № 49. С. 1801, 1803.

48 Цит. по: П. Л. Лавров. Исторические письма. Пг., 1917. С. 45.

49 Д. [Н. А. Демерт]. Наши общественные дела // Отечественные записки. 1872, июль. С. 83 - 84.

50 Е. К. Гласные драмы, С. 1414. Эта развернутая метафора находится в полном соответствии с популярными представлениями о физиологии. Бюхнер в "Силе и материи" сообщал, что электрические токи играют огромную роль в физиологических функциях нервной системы.

51 Е. К. Гласные драмы, С. 1414.

52 Из анонимной рецензии на исследование А. В. Лихачева "Самоубийство в Западной Европе и Европейской России" // Отечественные записки. 1882, № 9. С. 131.

53 Д. Куликовский. Самоубийство и нирвана // Слово. 1880, № 11. С. 178.

54 А. Клитин. Наше время и самоубийство. Киев, 1890. С. 3.

55 Вера Н. [В. П. Мещерский]. Письма хорошенькой женщины // Гражданин. 1874, № 7. С. 208.

56 [В. П. Мещерский]. Мысли вслух (Признаки времени) // Гражданин. 1873, № 19. С. 557, 559.

57 Об изображении тела нигилиста в антинигилистической литературе подробно писал Питер Позефски в своей диссертации: Peter Pozefsky. Dmitrii Pisarev and the Nihilist Imagination: Social and Psychological Origins of Russian Radicalism (1860-1868). Ph.D. Dissertation. University of California, Los Angeles, 1993. Р. 293-322. Отталкиваясь от идеи антрополога Мэри Дуглас, в ее книге Mary Douglas. Natural Symbols: Explorations in Cosmology (New York, 1970), что тело человека часто используется в виде метафоры общества в целом и что определенные социальные ситуации порождают определенные образы тела, Позефски истолковывает образы тела нигилиста, с преобладанием тем заражения, разложения, насилия и проч., именно как метафоры состояния общества.

58 М. [В. П. Мещерский]. Две России // Гражданин. 1874, № 1. С. 7.

59 Д. [Н. А. Демерт]. Наши общественные дела // Отечественные записки. 1873, октябрь. С. 261-262.

60 Там же, С. 264.

61 Голос. 1873, 1 сентября.

62 По поводу одной смерти // Устои. 1882, июль. Речь идет о самоубийствах двух молодых офицеров, близких друзей, Шульца и Хржановского. Они находились в течение девяти месяцев под арестом по подозрению в политической нелояльности, были найдены невиновными и освобождены, однако предпочли подать в отставку и уехали в свои имения. Хржановский вскоре застрелился, его друг покончил с собой через несколько месяцев. Письма офицеров-самоубийц были опубликованы в "Неделе", 1882, № 33.

63 Там же, С. 43-44.

64 [Аноним]. Внутреннее обозрение // Дело. 1868, № 10. С. 82-83.

65 Была использована статья Ю. Гюбнера "Самоубийства в Санкт-Петербурге с 1858 по 1867 год", опубликованная в "Архиве судебной медицины и общественной гигиены", 1868, № 8.

66 Внутреннее обозрение // Дело. 1868, № 10. С. 84.

67 Там же, С. 89.

68 Там же.

69 Там же, С. 90.

70 Там же, С. 91.

71 Цит. по: Alain Corbin. The Foul and the Fragrant: Odor and the French Social Imagination [пер. с французского]. Cambridge, Mass., 1986. Р. 29 (глава 2).

72 И. Гвоздев. О самоубийстве с социальной и медицинской точки зрения. Казань, 1889. С. 5.

73 Там же.

74 Там же, С. 42.

75 Там же, С. 42-43.

76 Там же, С. 20.

77 Там же, С. 21.

78 Там же, С. 23.

79 Там же, С. 25.

80 Донесение попечителя Казанского учебного округа П. Д. Шестакова г. Министру народного просвещения от 27 января, за № 31, относительно самоубийства готовившегося к поступлению во 2-ую Казанскую гимназию Платона Демерта // Журнал министерства народного просвещения. 1871, февраль. С. 181.

81 Там же, С. 180.

82 Д. [Н. А. Демерт]. Внутренняя хроника // Отечественные записки. 1871, март С. 175.

83 Д. [Н. А. Демерт]. Наши общественные дела // Отечественные записки. 1872, июль. С. 92.

84 О Демерте см.: Н. П. Емельянов. Демерт // Русские писатели, 1800 - 1917. Биографический словарь. Т. 2. М., 1992. С. 104-105; Б. И. Есин. Русская журналистика 70-х - 80-х годов XIX века. М., 1963. С. 68; Н. П. Емельянов. "Отечественные записки" (1868 - 1884). Л., 1986. С. 41-44; Б. Агафонов. Казанские поэты // Исторический вестник. 1900. Т. 81. № 8. С. 597-598.

85 Глеб Успенский. Николай Александрович Демерт // Г. Успенский. Полное собрание сочинений. Т. 6. СПб., 1908. С. 505.

86 Там же.

87 А. М. Скабичевский. Литературные воспоминания. М.; Л., 1928. С. 293-294.

88 Там же, С. 293.

89 Успенский, С. 506.

90 Скабичевский, С. 292. Скабичевский пишет о двух самоубийствах в семье Демерта (с. 292); Михайловский в своих мемуарах "Литература и жизнь" (1891) пишет о трех смертях - брата, племянника (самоубийство) и матери (Н. Михайловский. Полное собрание сочинений. Т. 7. СПб., 1909. С. 23).

91 Д. [Н. А. Демерт]. Внутренняя хроника // Отечественные записки. 1871, март. С. 175.

92 Скабичевский, С. 294.

93 Перефразируя знаменитую формулу Клиффорда Гирца, вдохновленную Максом Вебером: "man is an animal suspended in webs of significance he himself has spun" (Clifford Geertz. The Interpretation of Cultures. N. Y., 1973. Р. 5).

* В основу статьи положены фрагменты из книги: Irina Paperno. Suicide as a Cultural Institution in Dostoevsky's Russia. Cornell University Press, 1997. Перевод с английского автора. Полное русское издание книги готовится к печати в издательстве "НЛО".

* Анна Суворина опубликовала, в соавторстве с Еленой Лихачевой (журналисткой, известной своими выступлениями по женскому вопросу), несколько антологий для детского чтения, одна из которых ("Для чтения", 1866) была заклеймлена рецензентом как "нигилистическая". В 1881 году Лихачева посвятила обширную статью литературе о самоубийстве, которое, наряду с преступлениями, она считала "социальной болезнью" (Е. Лихачева. О самоубийстве // Отечественные записки. 1881. № 7).