I. Духовно-академический мир есть одно из проявлений русской христианской культуры. Непродолжительный в своем существовании - чуть более ста лет с момента организационного оформления в начале Х1Х и до своего разрушения в конце второго десятилетия ХХ века - он имел длительный период предуготовления. Его воспроизводящей питательной средой являлось сельское духовенство; подавляющее большинство воспитанников и преподавателей  духовных академий были детьми сельских дьячков и священников, живших на земле и от земли.

II. Профессиональная деятельность духовенства, его относительная сословная замкнутость способствовали выработке и накапливанию определенных духовных свойств, сохраняемых и передаваемых по наследству, что, на наш взгляд, наиболее ярко и полно проявилось в научном творчестве и церковно-общественной деятельности лучших представителей духовно-академической корпорации: пронизанность русской богословской науки живым религиозным чувством, непосредственная погруженность в православие, существо которого Глубоковский определял как “неисчерпаемую христианскую энергию, идущую от первоисточника”. “В историческом течении христианства по вселенной это есть центральный поток”, - замечал он. С этой точки зрения духовно-академический мир и русская богословская наука могут быть рассматриваемы как плод многовекового существования православия в России. Все “/.../ великое в мире рождается с неприметной таинственностью, - замечал Глубоковский в очерке “Богословие” - не из конкретных внешних фактов, а из внутренних индивидуальных факторов”
 
III. В.В.Болотов и Н.Н.Глубоковский - ярчайшие представители этого мира, ученые европейского уровня, видные  церковно-общественные деятели своего времени., их объединяло отношение к профессорскому достоинству, как своего рода священнослужению, самопожертвование науке. В течение почти 10 лет они были коллегами по СПбДА. Рассмотрим несколько сюжетов истории их взаимоотношений, раскрывающих внутреннюю сцепленность научных биографий этих людей и влияние индивидуальных факторов на вектор развития церковно-исторической науки.

Сюжет первый:. В момент пересечения их судеб оба занимались общей церковной историей. Болотов был на 10 лет старше. В 1890 г. он - магистр богословия, автор “Учения Оригена о св. Троице” (1879),  экстраординарный профессор по кафедре общей церковной истории СПбДА. Глубоковский - профессорский стипендиат МДА по кафедре общей церковной истории, представивший  в качестве магистерской диссертации  сочинение “Феодорит, епископ Киррский, Его жизнь и литературная деятельность”, к появлению которой Болотов отнесся  несколько ревниво. Узнав из письма А.П.Лебедева, что “дельный студент написал ему дельное сочинение о Феодорите”, он, по собственному признанию, испытал “момент слабости”,  убоявшись, что его открытие о диаконе Рустике перехвачено. Полученный от автора в марте 1890 г. первый том “Феодорита” (один из первых вышедших из типографии экземпляров) произвел на него “очень выгодное” впечатление и при беглом просмотре книги он встретил не много “даже и наследственных” промахов. В письме автору Болотов  высказал свои замечания (для возможного использования при печатании второго тома), которые затем в расширенном виде и с добавлением новых тезисов повторил в известном отзыве “Theodoretiana” (1891-92). Упомянув о  высокой оценке труда в русской и иностранной печати, Болотов сразу оговаривается , что его отзыв сделан “в несколько низшем регистре”. Отметив  феноменальное трудолюбие, отличную. дисциплинированность, полноту аргументации  выдвигаемых  положений, последовательность, несомненную зоркость автора, прозрачность метода он не согласен с ним в большинстве сделанных выводов. По его мнению, “важность” исследования Глубоковского “заключается - главным образом - не в том, к чему он приходит, но в том, как он идет“; он упрекает автора в “феодоритизме”: обилии “розовых тонов” и недостатке “туши”, что привело к решению многих вопросов  “ во славу Феодоритову”... “Гвоздем” отзыва Болотов считал вопрос о подлинности гл 12 Compendii. Вопреки  мнению большинства  авторитетных ученых, начиная от Тильмана и включая Глубоковского, Болотов вслед за Гарнье находил ее подложною. “Центром тяжести этого гвоздя” он считал  сверку текстов из псевдо-Феодорита и Григория Богослова и свое дополнение  Гарнье “новою и довольно длинною параллелью из Василия”, благодаря чему ему удалось, по собственному признанию,  если не решить, то “подвинуть к решению” вопрос  о подложности этой главы. В письме Д.А.Лебедеву (1893) Болотов  высказывает  свое убеждение, что “Феодорит скрепя сердце  julia modum анафематствовал Нестория /.../ и не верил в самое существование несторианской ереси /.../ И Нестория он ставил немножко на пьедестале веры и немножко ожег на нем пальцы”
Сюжет второй:  11 октября 1891 г. на заседании академического Совета, когда окончательно решался вопрос о замещении вакантной кафедры Св. Писания Нового Завета Болотовым была  предложена кандидатура А.П.Рождественского и последний большинством  голосов (9 против 4) был избран. Однако  через 10 дней резолюцией митр. С.-Петербургского Палладия (Раева) более соответствующим службе в Академии был признан Глубоковский, предложенный в качестве кандидата на том же заседании Совета тогдашним ректором Антонием (Вадковским).
Такое вхождение в академическую корпорацию  надолго осложнило положение Глубоковского в академии, внесло дополнительное напряжение и окраску в научную деятельность ( в частности в столкновения с А.П.Рождественским, занявшим вскоре кафедру Св.Писания Ветхого Завета) в  и до некоторой степени объясняет  репутацию его, как “гордого и замкнутого” ученого; Болотов и Глубоковский  были славой и гордостью Академии, но если первый был ее любимым детищем, то второй скорее инородным телом и развивался, самоутверждаясь и встречая сопротивление  чужой для него среды.

Выступая против занятия Глубоковским кафедры Св. Писания  Нового Завета, Болотов основывался на своих представлениях о некоем идеале преподавателя кафедры и  Глубоковском как авторе “Феодорита”, противопоставив “звезде” Глубоковского - “огонек”  научной жизни, который “так непритязательно, но так чисто, так бездымно” горел, по его словам в Рождественском., его “ясность взгляда и простоту понимания”. “Я всегда шел от  кафедры  к  лицу, от “субботы” к “человеку”, подыскивал для “субботы” “человека”, для “кафедры” доцента, никогда ни наоборот./.../”, - объяснял он свою позицию Глубоковскому, с которым поддерживал в это время “дружескую” переписку По мнению Болотова,  “Церковная история - предмет низшей пробы, чем Св.Писание” (но как ученые историк и экзегет были в глазах Болотова равны).  Он  считал Глубоковского по своим качествам   более историком, нежели экзегетом, слишком порывистым, неспособным к “мягкому laufer”,(“мы же с Вами слишком арийцы для такой работы”), к тому же уязвимым в качестве “interpres наличного и готового”,  ибо он “не вслушивается в тон факта”,  понимая его “в другом регистре - и другом цвете”, втолковывает в тексты “свою мысль”, слышит  “призвуки” и “тонкие намеки”, которых в них нет.*. “Экзегезис - золотые весы Коттона/.../; у Вас же - орудия боевые”.  Силу Глубоковского он полагал  в том, что тот -  “искатель следов” новых, не внесенных в данный отдел фактов”, ““минер” против разных земляных и каменных сооружений”  и находил  сходство их позиций:”/.../ В Ваших поисках у Wrigt /.../ с удовольствием вижу “гонение” того же “духа”, на лбу которого написано Jgnotesumma Cupidо , который и меня гонит на восточные трясины, прелестные только тем, что туда ничей топор и ничья коса не ходили, который дает стимулы к “реалистическому образу мышления””. Высказывания  Болотова  об “историке=минере=искателе новых следов” весьма характерно  для его взглядов  на задачи и цели историка и показательно для его самоощущения себя  и своего места в исторической науке, но не совсем верно  угадывают суть  направления Глубоковского.  (*Интересно  сравнить рассуждения Болотова с замечаниями А.П.Лебедева, полагавшим, что ничто так не повредило Глубоковскому  в первом томе как “руководство Болотова”:  “Желание усвоить его результаты относительно Феодорита заставило Вас дать неверные тона почти всей первой  части. Но зато во второй части Вы отомстили за свое унижение”)

Сюжет третий. Краткая оценка Глубоковским  Болотова дана в очерке “Богословие” (1919) в главе, посвященной церковной истории. Глубоковский замечает, что в ряду продолжателей А.В.Горского и А.П.Лебедева, углубивших церковно-историческую концепцию, имя В.В. Болотова, достойно  “особого упоминания”.  Он отмечает, что несмотря на внешне как бы стороннее положение по отношению к  течению русской мысли,  Болотов фактически примыкает к нему, работая преимущественно там, где “еще совсем  не трудилась научная рука” , и тем самым укрепив церковно-исторический фундамент  “до непоколебимой солидности”,” Глубоковский  указывал  на  “безусловную оригинальность” и самостоятельность Болотова,  подчеркивал   критическую заостренность его метода  и стремление “к ведению, полученному чрез непосредственное созерцание”. По словам Глубоковского, Болотов “поднял церковно-исторический идеал до чрезвычайности, непосильной для большинства”  и как церковный историк    старался исходить из “филологически-теоретического анализа самого понятия “Церкви””, считая церковную историю первой ступенью к философии. В этом же очерке в характеристике Е.Е.Голубинского встречается фраза, которая  является как бы своеобразным рикошетом оценки Болотова: “Он не страдал суетной манией к открытиям в своей области и не стремился к ним, но все доступное науке известно ему до тонкости/.../”
Сюжет четвертый: Занимая в течение  более 25 лет кафедру Св.Писания Нового Завета Глубоковский продолжал оставаться в значительной степени историком. Свое фундаментальное сочинение “Благовестие св. апостола Павла по его происхождению и существу”  (1897, 1905) он считал не  “специально-богословского, догматического или экзегетического содержания, а библейско-исторического, по связи с тогдашнею культурою вообще”. Книга “Благовестие христианской свободы в послании к Галатам” (1902)  имела подзаголовок, указывающий на ее богословско-историческое направление. Глубоковский являлся автором значительного  исследования, посвященного  русской церковной истории и одной из ярких фигур Х1Х века еп. Смарагду Крыжановскому (1914 ). Его взгляды на  церковную историю, в том числе древнюю,  достаточно выработаны и  позволяют провести сопоставление  с воззрениями Болотова.  В качестве результата такого сравнения выскажем некоторые положения и предположения:

1. Болотов и Глубоковский принадлежали к двум различным направлением церковно-исторической науки -  петербургскому и московскому. Глубоковский был учеником профессора А.П.Лебедева, одного из главных представителей московской церковно-исторической школы; по собственному  признанию,  именно ему  обязанный “началом и всем направлением”  своего “научного бытия”.  В историографии московское направление принято называть “публицистическим” (Г.В.Федотов, иером. Иннокентий (Павлов)) или находить в нем “публицистический элемент” (А.В.Карташев), а петербургское - характеризуется “стилем строгой даже несколько суховатой учености” с заметной долей позитивизма у В.В.Болотова (А.В.Сидоров).

2. Предмет, задачи и свой подход к древней  церковной истории Болотов выводил из  первоначального значения  греческих понятий: история и церковь ( Этот лингвистический угол зрения -  одна из характерных черт Болотова). Объектом изучения церковной история является церковь, которая “есть сообщество верующих”.  “История есть расспрашивание, разузнавание человеком  чего-либо совершившегося, - и самое стремление быть свидетелем события”; историческое знание есть стремление опереться на такие источники, которые “в конце концов подводили бы к непосредственным очевидцам, т.е. восходить по последних самых первоначальных оснований, далее которых идти нельзя”. В его видении истории, последняя  не ставит себе “обширных задач”, определяя их  довольно скромно в установлении связи “между ближайшими событиями”,  и есть лишь “повествование об интересных событиях”. Болотов не считал историю наукой “в точном  смысле  слова”, признавая возможное существование исторических законов, он отказывал истории в знании их, утверждая, что история находится в эмпирическом состоянии и  навряд  когда-либо будет “настоящей наукой”, более склоняясь к мнению, что  история  “скорее суть искусство”.  Не отнимая однако надежд на “усовершенствование исторических знаний”, он видел этот путь в открытии возможной периодичности повторяющихся явлений. Болотов строил  здание истории, точнее возводил отдельные его части, не задаваясь целью построить “стройное вполне законченное здание”, сравнивая историка скорее с ремесленником (нежели архитектором), использующим в качестве кирпичей тесно связанные между собой факты=ближайшие события.  Сам он, по собственному признанию,  стремился прежде всего сказать “что-нибудь новенькое в заезженной всякими пособиями “ древней церковной истории и  к детализированному изучению событий, ставя перед собой цель: “знать как знает свидетель”, опираясь в своей работе на  тщательно разработанный критический метод. Болотов не считал возможным и научным рассматривать исторические факты с точки зрения какой-либо идеи и не принимал конструкции А.В.Горского, строившего периоды церковной истории по трем ипостасям Св.Троицы. Необходимым качеством историка он считал “величайшую  любовь к истине”  в смысле объективного отношения к фактам. Отталкиваясь от субъективных данных историк должен  идти к объективной истине. Болотов  подчеркивает , что историк - “судия”, которым управляют факты, и не он ими. Находя определенное противоречие между богословием  как областью известного и  наукой, которая хочет знать неизвестное, Болотов  хотел ослабить его по отношению к церковной истории, полагая, что известного, то есть  “преданного, догматического не так много в ее содержании”. В своих заветах В.В. Болотов указывал на необходимость внутреннего глубокого сочетания знания и веры, свободы научного исследования при полном послушании вселенскому преданию.

3. Наиболее полно  свои взгляды на предмет церковной истории Глубоковский. изложил в статье, посвященной памяти   А.П. Лебедева (1908). В характеристике последнего и нарисованном идеальном образе церковного историка,  в формулировке задач и метода церковной истории, имеющихся в других работах Глубоковского, на наш взгляд, содержатся положения, являющиеся антитезой Болотову и тому направлению, которое он олицетворял. .
По мнению Глубоковского, А.П.Лебедев - “лучший церковный историк”, дальше всех продвинувшийся “по пути к идеалу историка христианства”, который прослеживал судьбы “христианских начал в ходе мировой истории на всем ее протяжении”, “историк-мудрец”, “историк-истолкователь”, никогда не стремившийся к “ преднамеренной самобытности”  во что бы то ни стало, понимающий историю “широко и жизненно”,  умеющий  представить “разум событий” и потому приводимые им подробности не становятся “утомительными деталями...а индивидуализирующими чертами. Глубоковский подчеркивал, что Лебедев был “врагом узкой самоуглубленности”. Углубление во все частности, по мнению Глубоковского сопровождается неизбежно “мелочностью” и в самом лучшем случае “разрешается непосильною для создания чего-нибудь  цельного и крупного при всей несомненности микроскопических новинок”, а широта и отчетливость научной концепции Лебедева, “спасала научный объективизм от крайностей критической  изощренности”, которая бывает “бывает изумительна по детальности анализа, но, разлагая все, утончается до такой степени, что режет самое себя/.../”.  Одну из самых  драгоценных  черт Лебедева как историка  Глубоковский видел в  “живительности” его научной работы, склонной превращаться у других  “в сухую археологию”.(слова жизнь, живительность,  жизненный  постоянно встречаются  в  рассуждениях Глубоковского об истории). “У него минувшее не считалось исчезнувшим, но это есть момент продолжающегося бытия и потому имеет органическое право активно участвовать в нем”. В  такой “жизненной” постановке церковная история  теряла свою “книжную отвлеченность, когда наука делается достоянием специалистов".  Он говорил об обширной читательской аудитории  А.П.Лебедева, труды которого не погибли “во мраке научных святилищ и их жрецов”, как бы  скрыто оппонируя Болотову, предназначавшему, по собственному выражению,  свои сочинения “читателям полета самого высокого или пэрам по положению и оружию”. Но одну из самых главных заслуг Лебедева Н.Н. видел в  отношении к ученикам и воспитании “целых академических поколений в определенном научном духе”. “Если это не была “школа” в техническом западном смысле - пишет Глубоковский, - то вполне несомненно здесь одно выдержанное церковно-историческое направление/.../”. (Б.А.Тураев точно заметил, что Болотов явился в  науке как бы “сам по себе”, возник без подготовки и ушел без продолжения.) Для Глубоковского наличие хорошей специальной школы и широкой образованной аудитории являлись необходимыми условиями развития науки.

Глубоковский полностью разделял принципы “научно-исторического созерцания” А.П.Лебедева, заключающиеся о том, что “история церкви есть матерь всех богословских наук”. и является “не отвлеченным  шаблонном или мертвою хроникой, но всегда сохраняет свою жизненность, где даже самое отдаленное прошлое открывает генезис настоящего, определяя для последнего наличную ценность и предрешая ему свойственную будущность”. Для него общая церковная история неразрывно связана с богословием, (как и наоборот), ибо “в ней затрагивается самый деликатный и таинственный двигатель исторического развития” -  самая трудная область для объективного анализа и точного воспроизведения, это религиозный фактор.

Конечную цель исторического труда Глубоковский видел в том, чтобы “быть учительным вместе с великой учительницей историей”. По его мнению, задача церковного историка состоит в раскрытии “руководящих исторических начал”, которые все стадии исторического процесса “связывают в сплоченные звенья развития последовательно сознательной идеи”. Эта принципиальность “есть душа истинно-научного исторического построения, чтобы оно не обращалось в статистическую хронографию копирования фактов, где чем их больше, тем безобразнее бывает громада сваленных в кучу камней, ибо они в такой массе просто давят, но ничему не поучают”.

Некоторое подтверждение высказанному мнению об антитезе можно  видеть в оценках Болотова, встречающихся в письмах А.П.Лебедева и др. профессоров МДА Н.Н.Глубоковскому. Уважая Болотова за глубокие познания, Лебедев считал , что “для пробития скалы он ни черта не делает”, стремясь согласовать свои исследования с духом времени и на заданный себе вопрос: “Сказал ли он хоть одну мысль, делающую честь русской науке?”, отвечал: “Кажется нет, если исключить его толкование  учения Феодорита (толкование не очень новое)/.../”.. Опубликованные лекции Болотова (февраль 1907 г.) он находил “ужасными по темноте и аффектности” , не лучшего  мнения был и об  историографии, “в которой сам черт ногу переломит”, однако  полагал, что   в случае удобопонятности  некоторые вещи все-таки “не окажутся бесполезными”  Отмечая исключительную ученость Болотова, другой московский профессор Г.А.Воскресенский указывал на  неудовлетворительность  лежащего в основе принципа,  неприемлемого  для  МДА.
 
IV Несмотря на разницу всего в  10 лет, они жили в разных временных контекстах или полях. Знаменательны и символичны  слова  Болотова о том, что он “серьезно собирается  еще в ХIХ веке умереть и остаться верным сыном ХIХ столетия”.  Глубоковский,   безусловно,  - ученый, принадлежащий веку ХХ. .Болотов довел критический метод и сформулированный им  принцип - “знать как знает свидетель до  предела, в какой-то степени исчерпав его..  Возможно,  в этом одна из причин того , что он оставил блестящие частные этюды или работал в жанре “монументальной миниатюры” (А.В.Сидоров), не создав  крупного полотна, достигнув научной зрелости.  Его концепции не хватало  связующего созидающего начала, Глубоковский разрабатывал и постулировал  принципиально иной подход  к изучению церковной истории,. стремясь за конкретным историческим бытием увидеть “сокровенные движущие факторы”, “тайную основу  изучаемого предмета”, т.е. проникнуть  в духовные основы мира, обуславливающие “разумное жизненное развитие исторического процесса”  к высшей цели. Этот метод, на наш взгляд,  органически соотносится или вписывается  в понятия  квантовой физики, среди которых одни из фундаментальных является событие.

По мнению Глубоковского, деятельность церковного историка состоит из двух этапов: “тяжелой  черновой работы” и :дальнейшего  “творческого воссоздания, при котором  отдельное приобретает плоть и кровь живого исторического явления не в его голой реальности, когда оно отражается с пунктуальною фотографическою безыдейностью и просто обременяет статистику фактов, а так как оно очерчивается на призрачном  горизонте истории во всей значимости для настоящего по сравнению с прошедшим и по предуготовлению будущего. Но каждый взятый момент не есть самодовлеющее целое. Историческая жизнь справедливо называется потоком событий и в ней отдельные волны понятны лишь в качестве моментов движения всей “реки времен”, где частное уразумевается собственно по связи с целым, а это последнее становится   конкретно и теряет свою туманность”.. Целые эпохи, выделяемые в общей церковной истории   “всегда будут  скорее сменяющимися точками бывающего, которые  фактически держатся и исторически постигаются единственно по соотношению со всем бытием, доступным наблюдению на всем протяжении до самого ближайшего к нам момента. Без соблюдения этого условия и даже при  недостаточной внимательности к нему - неизбежно утрачивается или чрезмерно сокращается вся историческая перспектива, где всякое взятое явление комментируется голосом самой истории, озаряется   ее светом и раскрывается ее разумом. Этим обеспечивается широта кругозора, объективизм воспроизведения и точность оценки” В противном случае - односторонность, преувеличенность изображения и “утомительная скрупулезность микроскопического анализа” “Для устранения этой опасности  приходится брать историю во всем пространстве минувшего и со всех сторон. А когда взглянем с этой головокружительной высоты, - пред взором рисуется картина бушующего моря со всеми свойствами стихийной неупорядоченности. Все движется, кипит, волнуется, - и в этом водовороте сначала не видится ни разумной планомерности, ни зиждительной поступательности. Как будто все это суета и произволение духа. Необходимо везде проникать за наружную осязательность, чтобы она служила  лишь точкою опоры для раскрытия руководящих исторических начал, которые дают фундамент всему процессу, одухотворяют его во всех отдельных ступенях и все стадии связывают в сплоченные звенья развития последовательно сознательной идеи”.

V. Внимательного изучения заслуживает  влияние, которое оказывает предмет исследования на исследователя,  обратная связь между исследователем и предметом его исследования, особенно тогда, когда предмет исследования не задан, а выбран свободно, по собственному притяжению. Исследование  жизни и деятельности (своего рода вхождение в образ) Оригена -  для Болотова,  Феодорита и ап. Павла - для Глубоковского не прошло бесследно. Глубоковский   оправдывая свой “феодоритизм” тем, что “нельзя вложить душу в какое-либо  дело, не полюбив самого дела, которое при том же невольно завладевает вашими лучшими симпатиями,  затрагивает самые благородные чувства вашего сердца”. Можно сказать, что в его научных воззрениях присутствовала любовь как созидающая сила,  способствующая и сопутствующая познанию. У Глубоковского  есть выражение очень точно передающее  суть этого -  “взаимность с минувшим”

VI. Будучи православными учеными, они по-разному определяли существо православия.  Для Болотова “ кафолизм есть собственно такое воззрение, по которому признается необходимым иметь дело со всею  кафолическою церковью /.../”  Глубоковский  подчеркивает, что православии  не  доктрина, “не идеальная. а всецело  реальная сила”, “живая стихия”,  определял существо православия как “неисчерпаемую христианскую энергию, идущую от первоисточника”. “В историческом течении христианства по вселенной это есть центральный поток” (везде  подч. Т.Б.).

VII. Это одухотворенное понимание истории, на наш взгляд, помогает преодолеть тот “некий трагический  разрыв между наукой и духовной жизнью”, который можно иногда наблюдать у Болотова и некоторых его современников” (А.В.Сидоров)  и одновременно есть реализация завета Болотова о глубоком сочетании научного знания и веры.

VIII. Церковная интеллигенция - ее типологические черты, менталитет, внутрикорпоративная структура, наличие различных направлений и групп, профессиональная, общественная и пр. деятельность,  взаимоотношения со светскими учеными на личном и корпоративном уровне, ее роль в истории и культуре России - есть практически не исследованная область русского исторического пространства, изучение которой затрудняет отсутствие справочных изданий.
В архиве СПбДА есть литографированный экземпляр примерной программы сбора сведений для готовящегося к 100-летию СПбДА (1909) Био-библиографического словаря преподавателей С.-Петербургской Духовной Академии. Тогда издание не было осуществлено. Впереди 200-летие Петроградской Духовной Академии, Подготовка такого Словаря  будет не только данью памяти, но научно-справочным изданием, в котором ощущается настоятельная потребность.