Пулькин М.В.

Его же о старообрядческих гарях, 2006.

Пулькин М. Православный приход и власть в середине XVIII - началеХХ в.в. (По материалам Олонецкой епархии). Петрозаводск: Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра, 2009. 424 с.

Межэтническое взаимодействие в православных приходах Олонецкой епархии: пути и формы преодоления языкового барьера (XVIII-начало XX в.)

Оп.: Нестор. - 2000. - №1. Номер страницы перед текста на странице.

M.V. Piil'kin. Interethnic Collaboration in the Orthodox Parishes of the Olonets Eparchy: Ways and Forms of Overcoming the Language Barrier (XVHI - early XX)

The author distinguishes language barrier as one of the factors impeding official introduction of Orthodoxy among the Karelians. The article analyses activities of the church leaders, undertaken during a period of two centuries and aimed to draw together pastors and parishioners.

Специфической чертой приходской формы организации религиозной жизни является полное отсутствие условий, способствующих навязыванию верующим чуждой им воли. Невозможность какого-либо рода насильственных мер по отношению к прихожанам заключалась в самих основах приходской жизни: сохраняющейся в течение длительного времени (до конца XVIII в.) выборности духовенства, зависимости церковников от прихожан в вопросах обеспечения, включенности клириков в жизнь крестьянского «мира». Длительное сосуществование прихода и сельской общины, часто совпадающих между собой территориально и организационно, также способствовало устранению преград во взаимоотношениях пастырей и паствы.

Но, в то же время, одним из существенных препятствий на пути распространения православия на значительной части территории Российской империи и, в частности, в Карелии оставался языковой барьер, разделяющий церковников и прихожан. Это обстоятельство накладывало заметный отпечаток на приходскую жизнь в Олонецкой епархии, способствуя поддержанию многочисленных дохристианских переживаний среди карелов. С другой стороны, длительное сохранение традиционной обрядности и, с конца XVII в., - стремительное распространение влияния старообрядчества не в последнюю очередь связано с климатическими факторами, обусловившими низкую плотность населения и, соответственно, огромные размеры приходов. Духовенство лишалось возможности контактировать с паствой на протяжении длительных периодов весеннего бездорожья, осенних бурь и зимних морозов. Все это. приводило к формированию такого своеобразного явления в

276

религиозной жизни как «стихийная беспоповская практика» (Н.Н. Покровский), т.е. исполнению православных обрядов (главным образом крещения) мирянами. В свою очередь, установившиеся в карельских деревнях формы совершения таинств способствовали как существованию язычества, так и распространению старообрядческих (беспоповских) религиозных воззрений (Пулькин 1999: 89).

Итак, в карельской духовной культуре сочетались поверхностно усвоенное православие, в значительной степени окрашенное старообрядческим воздействием, и, зачастую в преобладающей форме, дохристианские верования. Миссионерская деятельность православной церкви в Х1Х-начале XX в., направленная на постепенное привлечение карелов к полноценной приходской жизни, как правило, не приносила сколько-нибудь значительного успеха: в церковной публицистике в этой связи отмечалось, что «карел шаток в православии, но крепок в расколе». Роль природно-климатических факторов в формировании религиозности карелов также признавалась весьма существенной. Так, в отчете епархиального архиерея о прихожанах Олонецкой епархии сохранилось следующее свидетельство:

«... в церкви по отдаленности бывают редко, а особенно где и язык употребляют карельский, знание истин веры недостаточно». *

При несомненном преобладании в данном случае этнокультурных и природных факторов, все же нельзя не указать на те черты психологии финно-угорских народов, которые способствовали консерватизму в религиозной сфере. Как известно, для карелов (по данным современных исследований) характерна большая интровертность, чем для русских и, в то же время, «некоторая застойность аффективных процессов, прочность памяти и выработанных навыков» (Ганькова 1999: 44). Все эти особенности этнической психологии создавали дополнительные трудности в работе епархиальных миссионеров, в число задач которых входило разрушение устоявшихся в карельской среде религиозных норм, не соответствующих учению «господствующей» церкви.

Помимо старообрядчества, важным фактором в жизни карельской деревни являлись, как говорилось выше, существенные остатки язычества, прекрасно адаптировавшегося за ряд столетий формального господства православия к приходским порядкам. Священники в своей массе были наблюдателями, а в некоторых случаях и участниками обрядов, решительно осуждаемых церковью. Их обширные познания об обрядности, существующей в карельских деревнях, обобщены в значительном числе

* Сведения о состоянии Олонецкой епархии по указанию предметов ежегодного донесения епархиального преосвященного архиерея за 1861 год // Национальный архив Республики Карелия (далее -НАРК). Ф. 25. Оп. 15. Д. 66/1445. Л. 31.

277

публикаций в местной периодике, до настоящего времени являющихся незаменимым источником сведений об особенностях так называемого «бытового православия» в Карелии (Ильинский 1889; Минорский 1879; Никольский 1916).

В целом сформировавшаяся в Олонецкой епархии к середине XIX в. обрядность стала результатом контаминации христианства и местных обычаев, противостоять которым духовенство было не в силах (Сурхаско 1977: 164-166).

Духовенству в этих условиях предстояла длительная работа, направленная на постепенное утверждение своего влияния среди носителей культуры, для которой христианство оставалось лишь одной из форм повседневной религиозной жизни. Первым шагом должно было стать преодоление отчуждения между священником и мирянами. Существенным условием здесь являлось освоение священно- и церковнослужителями карельского языка. Таким образом, взаимодействие с чужой для многих церковников культурой достигалось путем освоения ее «изнутри». Конечно, это взаимодействие было поверхностным: осваивались только те компоненты культуры (прежде всего, язык), которые необходимы для установления контактов, имевших целью обратное:

«перекрытие этнических самоопределителей различных уровней общим с русским религиозным самосознанием» (Бернштам 1980: 134).

Возникает вопрос о том, насколько были актуальны и насколько ясно осознавались самим духовенством и церковными властями эти насущные проблемы религиозной жизни.

Ответ на этот вопрос невозможен без исследования такой проблемы, как значимость изучения карельского языка для пастырской деятельности. Безусловно, языковой барьер между священниками и прихожанами был существенным фактором, влияющим на практику требоисполнения в Олонецкой епархии. Значимость этого фактора явствует из современных демографических исследований. Так, например, в Повенецком уезде, по данным В.М. Кабузана, численность карелов достигала 45% (Кабузан 1990:231). Большинство из них, особенно женщины, совершенно не знали русского языка. В то же время крайне редко встречаются упоминания о священно- и церковнослужителях, владевших языком местного населения. Этот фактор не учитывался при подборе кандидатов на священно- и церковнослужительские должности. Кроме того, немногие владевшие карельским языком клирики не могли в полной мере реализовать свои познания, поскольку не имели необходимой богослужебной литературы на карельском языке.

Документы XVIII в. создают удручающую картину полного (за весьмаг.небольшими исключениями) незнания священно- и церковнослужителями языка значительной части местного населения и абсолютного равнодушия местных духовных властей к этой проблеме. Можно предположить, что в этот период приход в

278

полной мере сохранял автономию, и любое вмешательство властей в его деятельность было затруднено. Не случайно в делопроизводстве консистории сохранились лишь единичные свидетельства о конфликтах между духовенством и паствой, связанных с языковым барьером. Так, в 1779 г. крестьяне Видлицкой волости доносили епископу о «непорятках» в деятельности священника: «... кто из нас, нижайших, просит на наш корельский язык перевести от Священного Писания и наставлять нас закона Божия, того прикажет из церкви пономарю выгнать» (Российский государственный исторический архив (далее -РГИА). Ф. 796. Оп. 60. Д. 203. Л. 15).

Иногда исключительно знание священниками карельского языка позволяло предотвратить трагедию. В марте 1784 г. Синод узнал из доношения епископа Олонецкого и Каргопольского Антония о собравшемся для самосожжения в деревне Фофановской Ребольского прихода «раскольническом скопище». Велено было «для увещевания» старообрядцев разыскать знающего карельский язык священника. Но во всем уезде не нашлось ни одного иерея, свободно говорящего на необходимом для повседневной богослужебной практики языке и готового вступить в полемику с проповедниками массовых самоубийств. Как видно из доклада Синоду следственной комиссии по делу о самосожжении старообрядцев, пришлось, несмотря на срочность, везти протопопа из петрозаводского Петропавловского собора. Протопоп Григорий Федотов был избран «яко к тому способный, Священное Писание и корельский язык знающий», говорилось в докладе упомянутой выше комиссии. До его прибытия, как видно из того же документа, «объявленное скопище погубило себя» (РГИА .Ф. 796. Оп. 65. Д. 107. Л. 16).

Иногда в источниках встречаются упоминания о том, что некоторые священники (или причетники) на бытовом уровне знали карельский язык. Так, судя по рапорту Олонецкой провинциальной канцелярии, в июле 1774 г., двое священников, поймав в лесу старообрядца Савву, «проговаривали по-корельски, что оной Савва шьет и работает, так и с него можно взять рублей двадцать или тридцать» (РГИА. Ф. 796. Оп. 55. Д. 425. Л. 41). Однако такие познания церковников вовсе не снимали остроту положения. В лучшем случае священники могли объяснить прихожанам сущность действий, происходящих в церкви. Совершенствовать свои познания церковники, целиком поглощенные сиюминутными заботами, явно не желали. Необходимо было вмешательство центральной власти, для которой вопрос распространения православия среди народов империи постепенно приобретал первоочередное значение.

Первые упоминания о попытках перевода религиозных текстов на карельский язык относятся к 1773 г., когда к Новгородскому митрополиту был прислан кандидат на священническое место из Лопских п*огостов Повенецкого уезда, от которого архиерей узнал, что «прихожане его (кандидата в священники. - М.П.) вовсе не разумеют российского языка». Тогда митрополит распорядился «заставить его перевесть на олонецкий язык Символ православной

279

веры, молитву Господню, Отче наш и краткое нравоучение

христианское». После этого митрополит созвал некоторых олонецких купцов, торгующих в Петербурге, «заставлял их читать перевод и требовал мнения, соответствовал ли он тому благому намерению?». После этого ставленник был отпущен домой, имея в своем распоряжении «перевод чрез хорошо знающих оба языка людей».*

Спонтанные действия Новгородского митрополита стали первым этапом в изучении и использовании карельского языка в повседневной богослужебной практике. Этому в значительной степени способствовали реальные потребности религиозной жизни: необходимость внесения ценностей и традиций православия в повседневную жизнь карелов и в особенности борьба против старообрядческого влияния. Связь между незнанием русского языка и «расколом» среди карелов ясно осознавалась современниками. Так, сенатор Д.О.Баранов, посетивший Олонецкую епархию в 1838 г., отмечал в своем всеподданнейшем докладе на имя императора, что одной из главных причин распространения влияния старообрядчества стало равнодушие карелов к «пастырским поучениям священников», тогда как раскольники «чрез частое с ними общение по делам торговым ознакомясь с их языком и обычаями, подчинили их своему влиянию» (РГИА. Ф. 834. Оп. 2. Д. 1664. Л. 6). Примечательна существенная разница в отношении священников, с одной стороны, и старообрядческих наставников - с другой, к проблеме карельского языка. Очевидно, изучение карельского языка приверженцами «древлего благочестия» было подчинено практическим потребностям - «делам торговым» - и лишь затем появилась новая форма использования приобретенных познаний - богослужебная деятельность. Нет сомнений в том, что и та, и другая противоборствующие стороны - священники и старообрядческие наставники - в равной мере испытывали проблемы, связанные с отсутствием необходимой литературы на карельском языке.

Центральной духовной властью проблема отсутствия необходимых для священнослужения на карельском языке книг была замечена в 1802 г., когда Синод распорядился перевести катехизис и Символ веры, в числе прочих, «на олонецкий и карельский языки».(РГИА.. Ф. 834. Оп. 84. Д. 4. Л. 78). В 1804 г. Синод издал «Перевод некоторых молитв и сокращенного катехизиса на корельский язык» в виде двух небольших брошюр с параллельными текстами на карельском и церковно-славянском языках.(Баранцев 1967: 92).

В этом же году 800 экземпляров брошюры было отправлено в Новгородскую епархию

* Письмо от неизвестного, из г. Кинешмы, к обер-прокурору св. Синода, князю А.Н. Голицыну, - о необходимости перевести на Олонецкий язык катехизис и другие религиозно-нравственные книги//Олонецкий сборник. 1894. Вып. 3. С. 129.

280

«для раздачи оных обитающим в Новгородской епархии обращенным в веру греческого исповедания олонецким народам для лучшего их вразумления и понятия о богопочитании и истинном познании святости христианской веры». *

Конечно, это было лишь первое незначительное достижение. Духовная власть предполагала закрепить успех.

В 1816г. обер-прокурор Синода князь А.Н. Голицын обратил внимание Новгородского митрополита Амвросия на необходимость обучения священников карельскому языку.

«Нельзя ли, — говорилось в письме обер-прокурора, - отыскать ключ к олонецкому языку, который якобы близок в выговоре к финскому, и преподавать его в семинарии по правилам грамматическим, дабы тем доставить для олонцев пастырей, могущих проповедовать слово Божие на собственном их языке». **

Как известно, в Олонецкой губернии в то время не существовало семинарии. Однако обращение столь влиятельного чиновника подтолкнуло работы, связанные с переводом Священного Писания на карельский язык и обусловило начало второго этапа в изучении и использовании карельского языка в богослужебной практике. В 1821 г. была предпринята новая попытка перевода церковной литературы на карельский язык. Ученик Новгородской семинарии В. Сердцов представил Новгородскому и Санкт-Петербургскому митрополиту перевод Евангелия на карельский язык. Митрополит, в свою очередь, передал текст князю А.Н. Голицыну, который сообщил о новом переводе Комитету Библейского общества,*** заинтересованному в публикации переводов текста Библии на доступном для населения империи языке.

Здесь важно подчеркнуть, что переводческая деятельность воспитанника Новгородской семинарии началась во вполне благоприятный для подобного рода трудов момент. Как отмечает Е.А. Вишленкова, в начале 1820-х гг. «появились указы, свидетельствующие о стремлении правительства добиться христианизации населения» (Вишленкова 1999: 32). В частности, в этот период (в 1820 г.) Российское Библейское общество издало Евангелие от Матфея в переводе на тверской диалект карельского языка (Макаров 1963: 70-79).

Казалось, что и выполненному в Новгороде переводу гарантирован успех. Комитет, одобрив труд, счел тем не менее «за нужное» узнать:

* Справка, составленная в канцелярии Новгородской духовной консистории // НАРК. Ф. 25. Оп. 16. Д. 25/54. Л. 2.

* * Отношение обер-прокурора св. Синода, князя А.Н. Голицына, к Новгородскому митрополиту Амвросию, от 14 февраля 1816 года, о необходимости обучать священников-ставленников в Лопские погосты - корельскому языку // Олонецкий сборник. 1894. Вып. 3. С. 130.

*** Указ Новгородской духовной консистории//НАРК. Ф. 126.Оп.З. Д. 1/13. Л. 2).

281

«довольны ли будут олонецкие карелы таковым переводом на их наречие, также сколь велико число людей, говорящих оным, и много ли из них разумеющих по-русски и знающих читать».

Для ответа на все эти вопросы было решено передать текст «духовнымлицам» в Олонецкую епархию (НАРК. Ф. 126. Оп. 3. Д. 1/3. Л.2).

Петрозаводское духовное правление, получив текст, распорядилось поручить священникам внимательно изучить его и вьшести решение о пригодности перевода для тех приходов, где карелы составляют значительную часть населения. Решение священников было неблагоприятным для автора перевода. Подготовленный им текст Евангелия был признан пригодным только для карелов шести приходов Олонецкого и Петрозаводского уездов. В то же время было заявлено, что на территории Петрозаводского уезда проживают такие карелы, у которых «язык корельский есть вовсе испорченной и неправильный, а иные хотя и понимают, но в другом смысле». Поскольку речь в данном случае шла об обитателях Шелтозерского, Шокшенского и Рыборецкого приходов, то можно с высокой долей уверенности говорить о том, что обладателями «испорченного корельского языка» были вепсы. Кроме того, в документе, подготовленном священниками, указывалось, что для церковников Повенецкого уезда перевод также не может быть полезен. Значительную часть населения там составляют «называемые лопляне» и «есть их язык также неправильный и испорченный». Таким образом, перевод Евангелия был признан не вполне пригодным для издания и дело заглохло (НАРК. Ф. 126. Оп. 3. Д. 1/3. Л. 17).Важно также отметить, что сами ответы священников демонстрируют определенную эрудицию в вопросах, связанных с этническим составом населения Карелии. Однако эти познания были подчинены потребностям повседневной пастырской деятельности и не выходили за довольно узкие рамки, связанные с решением сиюминутных практических проблем.

После этого, как показывает анализ делопроизводства Олонецкой духовной консистории, проблема изучения священниками карельского языка и, благодаря познаниям, более упешной пастырской деятельности, стала для духовных властей одной из приоритетных задач. В 1829 г. в Олонецкой духовной семинарии был открыт класс карельского языка, «употребляемого местными жителями края» (речь шла о ливвиковском диалекте) (Любецкий 1879: 30).

Класс просуществовал до начала 1870-х гг. и был закрыт по инициативе духовных властей, которой предшествовало внимательное изучение состава учащихся семинарии, занимающихся в классе карельского языка, а также полемика по вопросу о роли карельского языка в религиозной жизни епархии.

Посетивший семинарию в 1872 г. член-ревизор Учебного комитета, при святейшем Синоде С. Миропольский указывал в своем отчете, что преподавание карельского языка в семинарии ведется по «карельскорусскому молитвеннику Тихонова», который, по словам

282

самого преподавателя, «составлен неудачно, так как при переводе принят был не чисто карельский язык, а смесь с финским, почему здешним карелам он не вполне понятен». (Миропольский 1875: 62). Ревизор изложил преподавателю собственное понимание предназначения карельского языка:

«задача преподавателя карельского языка заключается вовсе не в его разработке; осужденный силой истории на уничтожение, без письменности и задатков на развитие, он должен исчезнуть и было бы неразумно и бесцельно поддерживать его искусственно, —это и теперь язык прошлого. Все дело в том, чтобы овладеть речью карела для целей посветительных и образовательных» (Миропольский 1875:63).

Однако даже эта инициатива не была поддержана местным духовенством. Епархиальный съезд, распоряжавшийся финансами, выделяемыми на подготовку священно- и церковнослужителей, «отнесся к делу очень равнодушно и не нашел удобным назначить на этот предмет какую-либо сумму» (Миропольский 1875: 64). Однако длительное существование карельского класса стало заметным стимулом в изучении карельского языка. Вероятно, именно для этих занятий преподаватель Петрозаводского духовного училища П. Шуйский подготовил хрестоматию на карельском языке. Предложенные П. Шуйским тексты, судя по указу Синода, были рекомендованы для всех духовно-учебных заведений, где преподается карельский язык, если «прежде отпечатания этой рукописи русский алфавит будет точнее приспособлен к выражению звуков карельского языка». Но ко времени одобрения рукописи П. Шуйский скончался, а чтение курса прекратилось в 1872 г. *

Благодаря его трудам впервые был поставлен вопрос О том, что для текстов на карельском языке необходим особый алфавит, отличающийся от русского. Чрезвычайно важно отметить, что и этот вопрос был поставлен по инициативе центрального органа власти - святейшего правительствующего Синода. Местное духовенство не проявляло сколько-нибудь заметной инициативы в этом, казалось, насущном вопросе религиозной жизни.

Одновременно с трудами П. Шуйского аналогичные задачи поставил перед собой Комитет грамотности, состоящий при Императорском Вольном экономическом обществе. В 1862 г. по указанию новгородского протоиерея Гиляровского Комитет «озаботился составлением карельской азбуки русскими буквами с целью со временем составить и другие учебники для карелов». Для того, чтобы учебник соответствовал различным диалектам карельского языка, Комитет обратился к новгородским и белозерским священникам, а также к преподавателю карельского языка в Олонецкой духовной семинарии с просьбой прислать перевод на «карельское наречие»

* Указ Синода о составленной учителем Петрозаводского духовного училища Петром Шуйским карельской хрестоматии с карельско-русским словарем // НАРК. Ф. 25. Он. 2. Д. 15/736. Л. 17.

283

Символа веры, заповедей и «некоторых молитв». В Олонецкой епархии своими переводами текстов Священного Писания на карельский язык был известен священник Григорий Модестов.

Обращаясь к нему с просьбой о присылке текстов на карельском языке, Комитет грамотности просил соблюдать следующие условия. Во-первых,

«писать русскими буквами и совершенно согласно с местным наречием карелов», не искажая звуков языка, «а как исполнение сего им, как русским, довольно трудно, то чтобы они просили об этом кого -нибудь из природных карелов». Во-вторых, как можно больше обращать внимание на слова, «кои в составе своем имеют двугласные буквы (дифтонги. - М.П.), составляющиеся вследствие того, что две гласные следуют одна за другой». В тех случаях, когда употребляется такой звук, «который не выражается ясно русскими буквами, употреблять латинские знаки или ссылаться на оные» (НАРК. Ф. 25. Оп. 15. Д. 73/1566. Л. 2-4).

Таким образом, вновь был поставлен вопрос об использовании латинской графики для книг на карельском языке. Заметим, что в дальнейшем эта проблема возникала неоднократно и окончательно была решена лишь в недавнее время. В частности, в 1917 г. «для олонецких карелов печатались материалы на ливвиковском диалекте с использованием модифицированного русского шрифта», а в начале 1918 г. в Финляндии был опубликован «новый карельский алфавит на латинской основе» (Анттикоски 2000: 167).

Из дел Олонецкой духовной консистории неясно, какие именно последствия имела эта, наиболее квалифицированная, попытка перевода богослужебных книг на карельский язык. Однако издание разнообразных текстов (молитв и проповедей) на карельском языке, судя по публикациям в «Олонецких епархиальных ведомостях», продолжалось (Руководство 1907: 541-542).

Существенным новшеством здесь стало издание в 1882 г. брошюры под названием «Начало христианского учения на карельском и русском языках», подготовленной А.Логиновским. По наблюдениям А.П.Баранцева, в тексте брошюры отразились «языковые особенности ливвиковских говоров, в частности, говора сямозерских карел».(Баранцев 1967: 93).

В 1895-1897 гг. аналогичные усилия предпринял Архангельский епархиальный комитет православного миссионерского общества, выпустивший несколько духовных брошюр для карелов Кемского уезда Архангельской губернии (Баранцев 1967: 93). Эта работа была продолжена и в начале XX в. По данным отчета епархиального архиерея, при миссионерском обществе работал Переводческий комитет, основной заслугой которого стало издание Евангелия от Иоанна, переведенного на карельский язык священником Тунгудского прихода К. Дьячковым.*

Внедрение карельского языка в богослужебный обиход велось

* Отчет о состоянии Архангельской епархииза1900г.//РГИА.Ф. 796. Оп. 442. Д. 1821. Л. 72.

284

и иными, более решительными, методами. В начале XX в. духовные власти Олонецкой епархии довольно активно занимались сбором сведений о приходах, в которых священники не способны проповедовать и объясняться с прихожанами на понятном для последних языке с целью поощрения тех, кто использовал карельский язык и порицания пастырей, не знающих языка значительной части населения епархии. Таким образом, начался третий этап в изучении и использовании карельского языка в религиозной жизни Карелии: широкомасштабное внедрение понятного для прихожан епархии «наречия» в церковную жизнь, в значительной степени обусловленное борьбой с панфинской и лютеранской пропагандой (Дубровская 1991: 55-64).

Исследование этого вопроса духовными властями привело к возникновению многочисленных документов, отражающих проблему использования карельского языка в повседневной богослужебной практике в разных частях Олонецкой епархии. Примечательно, что проблемы языкового барьера между пастырями и паствой сохранялась к середине XIX в. даже в относительно крупных городах. Так, в «Сведениях о состоянии Олонецкого Николаевского собора» отмечалось, что прихожане-карелы, не знающие русского языка, еще недостаточно знакомы с истинами веры и заповедями, «многие из них не знают никаких молитв, кроме краткой молитвы Иисусовой, ибо, по незнанию русского языка, они не могут не только учить, но и понять их». *

Находясь в постоянном контакте с прихожанами, городское духовенство Олонца лишь констатировало проблему, не предлагая никаких путей ее решения и не прилагая никаких самостоятельных попыток перевести на карельский язык тексты, необходимые для обучения местных жителей догматам православия.

В сельских приходах ситуация была еще сложнее. После всех многочисленных попыток перевода богослужебных книг на карельский язык духовенство к 1893 г. продолжало ссылаться на полное отсутствие необходимых изданий. Благочинный приходов с преимущественно карельским населением (Паданского, Селецкого, Масельскопаданского, Янгозерского, Гимольского, Ребольского, Кимасозерского, Ругозерского, Семчезерского, Валазминского) утверждал в своем отчете, что в его округе церковники испытывают непреодолимые трудности в просвещении «корелов». Причины этого благочинный видел, во-первых, в отсутствии руководств и книг на карельском языке, во-вторых, в «скудости языка карельского, на котором трудно говорить о вере», и, в-третьих, в «невладении этим языком многими из священников». **

* Сведения о состоянии Олонецкого Николаевского собора по указанию предметов ежегодного донесения, какое должно быть представлено от епархиальногоАрхиерея Святейшему правительствующему Синоду за 1854 г. // НАРК. Ф. 25. Оп. 1. Д. 35/45. Л. 4.

** Сведения по указанию предметов, имеющихся в составе ежегодного донесения епархиального архиерея о состоянии епархии в святейший правительствующий Синод//НАРК. Ф. 25. Оп. 2. Д. 25/1683. Л. 219.

285

Многовековой опыт приходской автономии, таким образом, показывал, что самостоятельное решение проблемы языкового барьера, с которой священник сталкивался повседневно, по инициативе самого духовенства было невозможно.

Выход из создавшегося положения духовные власти видели в «понуждении» священников к изучению карельского языка. Это решение шло вразрез с идеалами независимого прихода, но являлось единственным возможным решением, позволяющим реорганизовать религиозную жизнь во многих приходах епархии на разумной основе. Так, в 1862 г. в консисторию обратился священник из Немжинского погоста, который лишь после прибытия на место службы узнал, как видно из его доношения, что прихожане «русского языка не знают... так чтения (священник -М.П.) с прихожанами, ни они со мною не можем объясняться». Священник просил перевести его в приход с преобладающим русским населением. Однако консистория имела иной взгляд на эту проблему: как видно из указа, священник, как окончивший полный курс семинарии, был признан вполне способным изучить карельский язык, и вопрос о его переводе на другое место службы консистория решила отрицательно (НАРК. Ф. 25. Оп. 2. Д. 12/525. Л. 1-2).

К 1907 г. священники Олонецкой епархии осознали необходимость изучения карельского языка и использования знаний в пастырской практике. Об этом свидетельствуют постановления миссионерского съезда духовенства, проходившего в Видлицах. Обсуждая программу усиления преподавания церковно-славянского языка, священники отмечали:

«желательно было бы, чтобы в карельских местностях богослужение совершалось поочередно то на церковно-славянском (длярусского населения), то на карельском языке... При этом желательно, чтобы богослужение для карел совершалось непременно на карельском языке, а не на финском, так как последнее еще более будет способствовать офинению и олютераниванию православных карел. Наоборот, богослужение народном карельском языке будет возбуждать в карелах симпатию к православному богослужению и православному духовенству» (Видлицкийпастырско-миссионерский съезд//ОЕВ. 1907. N«17. С. 445).

Примечательно, что аналогичные проблемы ощущались в пастырской деятельности церковников другой части современной Карелии (не вошедшей в состав Олонецкой епархии) - «корельских приходов» православной церкви в Кемском уезде, где также духовные власти неоднократно обращались к священно- и церковнослужителям с настойчивыми требованиями поскорее выучить карельский язык. Кроме того, в 1837 г. была предпринята попытка решить проблему языкового барьера путем приглашения знающих карельский язык священников из Олонецкой епархии. Однако обращение архангельского архиерея к олонецкому коллеге не принесло успеха: «никто из учеников (Олонецкой

286

семинарии - М.П.), кончивших курс и знающих карельское наречие, поступить в приходы Вокнаволоцкий и Панозерский желания не изъявил» (НАРК. Ф. 25. Оп. 16. Д. 46/166. Л. 1-1, об.).*

В 1883 г. Синод констатировал, что «лица с богословским образованием и знающие карельский язык не соглашаются посвящать себя на дела служения церкви и народного образования в карельских приходах». Вследствие этого было принято решение об увеличении содержания духовенству Кемского уезда (Обзор 1901: 387).

Но и эти меры не принесли успеха.

В начале XX в. ситуация радикально изменилась: местные церковники обязались освоить карельский язык. Причиной столь решительного изменения их позиции стала, как говорилось выше, угроза распространения среди карелов панфинских настроений, радикально изменившая систему приоритетов в религиозной жизни Карелии. Заметим, что эта идея пришла им в головы лишь в период широкого распространения двуязычия среди карелов и, вероятнее всего, была связана с желанием повысить престиж православного духовенства в глазах местного населения, для которого Финляндия становилась все более привлекательным образцом для подражания. Священники Северной Карелии, как и их коллеги из Олонецкой епархии, считали необходимым совершать богослужение «на понятном для народа языке» и просили епископа «вменить в обязанность наличным священно- и церковнослужителям карельского края изучить местное наречие, самое большее, в течение 4-х лет» (К съезду 1907: 757).

Сходные решения принимались и на другой территории, населенной карелами, - в Выборгской епархии. Созданное в Выборге в начале XX в. Карельское православное братство решительно требовало от приходских священников скорейшего изучения карельского языка и использования его в пастырской и миссионерской деятельности. В издаваемом братством журнале «Карельские известия» отмечалось: «Язык необходим пастору, как огонь повару» (Карельские известия. 1915. № 13. С. 5; Дубровская 1989:51-59).

В ряде случаев карельский язык действительно использовался здесь при произнесении проповедей и внебогослужебном общении с прихожанами. Так, в 1915 г. в Суоряви на рождественском вечере учитель приходской школы рассказал «несколько случаев из современной войны: сначала по-русски, а затем на карельском языке» (Карельские известия. 1915. № 3. С. 9).

Очевидно, нужды военного времени существенным образом подталкивали процесс изучения карельского языка. Однако использование карельского языка в богослужебном обиходе по-

* * Дело по запросу священников, знающих корельский язык, не пожелает ли кто из них на перемещение в приходы Вокнаволоцкий и Панозерский Архангельской епархии.

287

прежнему оставалось непростым делом: переводчики постоянно сталкивались с проблемой передачи церковно-богословских понятий. Другим обстоятельством, стимулирующим ознакомление духовенства с языком значительной части населения Олонецкой епархии, стало противостояние распространению лютеранства среди карелов. Именно в этом видело одну из своих главных задач Православное Карельское братство, которое, уже после первых попыток приступить к проповеди среди карелов, столкнулось с проблемой языкового барьера:

«Такое явление не могло прошпи милю деятелей в этой отрасли и некоторые из них стали практиковать разъяснение картин (демонстрировавшихся в ходе чтений, организованных братством. -М.П.)накарельскомязыке».

Более того, некоторые из учителей школ, финансируемых Карельским братством, «не ограничились этим и стали переводить намеченные для прочтения статьи на карельский язык и затем вели чтения параллельно по-карельски и по-русски» (Обзор 1910: 7), осуществили перевод литургических евагельских текстов на карельский язык и к 1909 г. положили начало «карельскому отделу в приходских библиотеках» путем издания многочисленных брошюр на карельском языке (Островский 1909: 8-9).

В целом можно отметить, что именно школы, в том числе и церковноприходские, стали одним из наиболее значимых центров массового обучения «инородческого» населения империи русскому языку. Кроме того, появление школ стимулировало издательскую деятельность. Так, всего до 1914 г. в Петрозаводске, Санкт-Петербурге и Выборге было опубликовано «более 25 изданий религиозной тематики с использованием модифицированного русского шрифта» (Анттикоски 2000: 166).Аналогичные цели ставили перед собой преподаватели церковноприходских школ многих других российских епархий со значительным процентом нерусского населения, в том числе, например, Казанской (Мироносицкий 1903:12).

В целом можно отметить, что решительные меры духовных властей, призванные подтолкнуть лингвистические штудии на территориях, населенных карелами, были далеко не безуспешны. Этому в значительной степени способствовали дополнительные выплаты тем священникам и дьяконам, которые знали с детства или изучили карельский язык. Из данных начала XX в. вырисовывается довольно благоприятная картина. Во-первых, судя по публикациям в епархиальной периодической печати, процесс перевода отдельных фрагментов Евангелия продолжался благодаря усилиям отдельных энтузиастов-одиночек из числа священников, владеющих карельским языком. Так, в 1907 г. было опубликовано Пасхальное Евангелие, переведенное «природным кореляком» дьяконом Уножского прихода Стефаном Троицким (1907:164). В этом же году псаломщик Кондокского прихода Иван Никутьев «адаптировал к особенностям местного говора Евангелие от Марка и некоторые поучения» (Илюха 2000: 76).

288

Нельзя не заметить, что аналогичные труды развернулись во многих епархиях России. Так, созданная в Казанской епархии Переводческая комиссия организовала перевод богослужебных книг на 20 языков, а «самое количество сделанных Комиссией) изданий и переводов на инородческие языки простиралось в 1899 г. до 1 599 385 экземпляров» (Смирнов 1904: 50).

Аналогичная деятельность развернулась в Архангельской, Вятской, Оренбургской, Самарской, Саратовской, Уфимской епархиях (Смирнов 1904: 53).

Во-вторых, судя по отчетам благочинных о духовенстве тех приходов, значительную часть жителей которых составляли карелы, к 1910г. ситуация была следующей: свободно владели карельским языком священнослужители 13-ти приходов из 47-ми, о которых говорилось в отчетах. Объяснение этому благочинные видели в том, что некоторые священники - «природные кореляки» и язык им известен с детства. Более сложным оставалось положение тех священнослужителей, которые в отчетах благочинных обозначены как «природныерусские». Как правило, они либо, не владея свободно карельским языком, могли лишь понимать карельскую речь, использовать карельский язык «при таинстве исповеди» и «поучать народ на местном карельском наречии» (в 30-ти приходах из 47-ми, о которых сохранились сведения), либо (оставшиеся 4 прихода) священнослужители вообще не знали карельского языка. *

Конечно, речь шла лишь об одной, хотя и довольно значительной, составляющей проблемы языкового барьера между священником и прихожанами. Но все же несомненным успехом в деятельности органов церковной власти в начале XX в. стало частичное преодоление отчуждения между клиром и паствой.

Нельзя не заметить, что приходская автономия, дискуссия о необходимости возрождения которой стала значимым явлением общественной жизни России в начале XX в., (Пулькин, Захарова, Жуков 1999: 4-8) имела один весьма существенный изъян. Она была подчинена текущим сиюминутным потребностям и не распространялась на те «тонкости», которые были связаны не с требоисполнением, борьбой против влияния старообрядчества и выявлением «раскольнических» наставников. Соответственно, вне сферы особого внимания приходского духовенства оставалась такая существенная составляющая религиозной жизни, как языковой барьер и - шире - этнокультурная специфика населения епархии. Ценой преодоления этого очевидного недостатка в создавшихся условиях мог быть только административный нажим. Он, как отмечалось выше, абсолютно не соответствовал идеалам приходской автономии, но позволял

* Список священников и диаконов корельских приходов Олонецкой епархии // ОЕВ. 1910. №10. С. 172-179.

289

устранить затянувшийся на несколько столетий абсурд во взаимоотношениях церковников и прихожан.

ЛИТЕРАТУРА

Анттикоски 2000 - Анттикоски Э. Проблема карельского языка в деятельности карельского национального движения в Финляндии (1905-1945 гг.) // История и филология: проблемы научной и образовательной интеграции на рубеже тысячелетий. Петрозаводск, 2000.

Баранцев 1967 - Баранцев А.П. Карельская письменность // Прибалтийско-финское языкознание. Вопросы фонетики, грамматики и лексикологии. М., 1967.

Бернштам 1980 - Бернштам Т. А. Христианизация в этнокультурных процессах финно-угорских народов Европейского Севера и Поволжья // Современное финноугроведение. Опыты и проблемы. Л., 1980.

Вишленкова 1999 - Вишленкова Е.А. Религиозная политика в России (первая четверть XIX в.): Автореф. дисс. ... докт. ист. наук. Казань, 1999. С. 32.

Ганькова - Ганькова З.А. Этнические различия формально-динамических свойств и когнитивных стилей деятельности учащихся периода юности // «Свое» и «чужое» в культуре народов Европейского Севера. Петрозаводск, 1999.

Дубровская 1989 - Дубровская Е.Ю. Журнал «Карельские известия» как источник о состоянии национального вопроса в Карелии в годы первой мировой войны // Вопросы истории Европейского Севера. Петрозаводск, 1989. С. 51-59.

Дубровская 1991 - Дубровская Е.Ю. Противоборство панфиннизма и русского великодержавного шовинизма в Карелии (по материалам источников конца Х1Х-начала XX в.) // Вопросы истории Европейского Севера. Петрозаводск, 1991. С. 55-64.

Ильинский 1889 - Ильинский В. Свадебные обычаи в Ряговском приходе Каргопольского уезда // Олонецкие губернские ведомости (далее - ОГВ). 1889. № 84-90.

Илюха 2000 - Илюха О.П. Создание школьной сети и организация народного просвещения в Беломорской Карелии во второй половине Х1Х-начале XX в. // Исторические судьбы Беломорской Карелии. Петрозаводск, 2000. '

Кабузан 1990 - Кабузан В.М. Народы России в XVIII в. Численность и этнический состав. М., 1990. С. 231.

Любецкий 1879 - Любецкий Д. Историческая записка об Олонецкой духовной семинарии за минувшее 50-летие (1829-1879) // Пятидесятилетний юбилей Олонецкой духовной семинарии. Петрозаводск, 1879.

290

Макаров 1963 - Макаров Г.Н. О переводном памятнике карельского языка 20-х гг. прошлого века // Труды Карельского филиала Академии наук СССР. Вып. 39. 1963. С. 70-79.

Мироносицкий - Мироносицкий И. Об улучшенной постановке миссионерского дела. Казань, 1903.

Миропольский 1875 - Миропольский С. Преобразование духовно-учебных заведений Олонецкой епархии (в 1872 году). СПб., 1875.

Минорский 1879 - Минорский П. Олонецкие карелы и Ильинский приход Олонецкого уезда // ОГВ. 1879. № 52-64.

Никольский 1916 - Никольский В. Обычаи, приметы и причитания карельской свадьбы // Олонецкая неделя. 1916. № 30 .

Островский 1909 - Островский Д. Задачи, деятельность и значение православного Карельского братства во имя святого великомученика и победоносца Георгия (Речь на религиозно-нравственном чтении 24 января 1910 г. в Братском Назариевском доме г. Петрозаводска). Петрозаводск, 1909.

Обзор 1910 - Обзор деятельности отделов Православного Карельского братства в Олонецкой губернии. Петрозаводск, 1910.

Обзор1901 - Обзор деятельности ведомства православного исповедания за время царствования императора Александра III. СПб., 1901.

Отношение обер-прокурора св. Синода, князя А.Н. Голицына, к Новгородскому митрополиту Амвросию, от 14 февраля 1816 года, о необходимости обучать священников-ставленников в Лопские погосты - корельскому языку // Олонецкий сборник. 1894. Вып. 3.

Отчет о состоянии Архангельской епархии за 1900 г. // РГИА. Ф. 796. Оп. 442. Д. 1821. Л. 72.

Пулькин 1999 - Пулькин М.В. Этнокультурная специфика религиозной жизни Олонецкой епархии в XVIII-начале XX в. // Этнос. Ландшафт. Культура. СПб., 1999. С. 89.

Пулькин, Захарова, Жуков 1999 - Пулькин М.В., Захарова О.А., Жуков А.Ю. Православие в Карелии (XV-первая треть XX в.). М., 1999.

Руководство 1907 - Руководство к карельскому языку // Олонецкие епархиальные ведомости (далее - ОЕВ). 1907. № 21.

Сурхаско 1977 - Сурхаско Ю.Ю. Карельская свадебная обрядность. Л., 1977.

Смирнов 1904 - Смирнов Е.К. Очерк исторического развития и современного состояния русской православной миссии. СПб., 1904.

Троицкий 1907 - Троицкий С. Пасхальное Евангелие на корельском языке // ОЕВ. 1907. № 6.