Архимандрит ИРИНЕЙ (ТОЦКЕ)

СООБЩА ПРАВИТЬ КОРАБЛЬ ХРИСТОВ

Беседа в библиотеке Экуменического Института

в Нидералтайхе в неделю перед Рождеством Христовым

(22.ХП.91)

Оп.: Новая Европа, 1993. - №3. Номер страницы после текста на ней.

Ср. православно-католическое единство.

Архимандрит Ириней (Irentius /Totzke/, род. в 1932 г.) — предстоятель Византийской декании бенедиктинского аббатства св. Маврикия в небольшом баварском городе Нидералтайх (ФРГ), плодовитый переводчик богослужебных текстов с церковнославянского на немецкий язык, духовный композитор, регент, выдающийся музыковед — специалист в области восточно-христианских традиций церковного пения. Его разносторонние и многочисленные исследования, среди которых центральное место занимают разыскания по истории богослужебного пения на Руси, в России, были недавно собраны и опубликованы в отдельной книге: Archimandrit Irenaus. Dir singen wir. Eos-Verlag St. Ottilien, 1992. Этот внушительный, снабженный вступительной статьей проф. Фэри фон Лилиенфельд, том приурочен к 60-летию о. архимандрита.

О. Ириней родился в Данциге (ныне Гданьск), высшее образование получил в Восточной высшей школе (Institute Orientate), где слушал, в частности, лекции выдающегося специалиста по истории русской святости профессора иеромонаха Иоанна (Кологривова), и в Мюнхенском университете, где ему посчастливилось быть учеником проф. Ивана Гарднера, большого знатока восточнославянского церковного пения. В Collegium Russicum молодой человек познакомился с иеромонахом Иоанном-Хризостомом (В. Н. Пляшкевичем), оказавшим огромное влияние на его дальнейшую судьбу.

Мне довелось побывать за богослужениями в Нидералтайхе, и я был захвачен их высоким духовным настроем и музыкальностью. Тогда же о. архимандрит согласился дать мне интервью, которое недавно было опубликовано на немецком языке (см.: Schaut in den Osten! Herausgegeben von N. Wyrwoll. ffildesheim, 1993, SS. 70-89). По-русски оно печатается в сокращенном варианте.

Интервью посвящено трем вопросам: истории принятия византийского богослужебного чина некоторыми католическими общинами Западной Европы; уникальной личности и судьбе архимандрита Иоанна-Хризостома; актуальной проблематике католико-православ-ных отношений и вообще православию в России.

Проф. Е. М. ВЕРЕЩАГИН

Отец архимандрит, что вы могли бы рассказать о том времени, когда византийский обряд только вводился в вашей обители?

Эти события имели место задолго до моего вступления в братию. Я же здесь всего лишь с 1957 года. Но история мне хорошо

известна. Папа Пий XI, потрясенный ужасными известиями о положении Церкви в советской России, в 1924 г. направил всем монахам-бенедиктинцам мира официальное послание с просьбой сделать нечто доброе для Русской Православной Церкви, вновь завязать некогда бывшие у бенедиктинцев, но затем потерянные контакты с российскими православными. Точные очертания этого замысла были тогда неясны, и, вероятно, поэтому почти все бенедиктинцы отклонили поручение папы. Но несколько монастырей все же восприняло идею, и среди них были Шеветонь в Бельгии и Нидералтайх в Баварии.

А почему папа обратился именно к бенедиктинцам?

Потому что из всех монастырских общин именно бенедиктинская обнаруживает наибольшее родство с Православной Церковью. Основатель западного общежительного монашества преп. Бенедикт (Венедикт) — его память, кстати, празднуется в Православной Церкви 14 марта ст. ст. — жил в VI в. Он входит в число свв. отцев еще не разделенной Вселенской Церкви. К тому же бенедиктинское богослужение славится литургическим пением — именно мы подарили миру драгоценный григорианский хорал.

Успели ли бенедиктинцы в Германии накопить к 1924 г. достаточный опыт общения с православными?

Едва ли. Правда, здесь были довольно многочисленные русские церкви и часовни, построенные по династическим соображениям или для русской аристократии, приезжавшей на курорты. Однако можно считать, что немцы познакомились с русским православием лишь после 1917 года, когда в страну прибыли сотни тысяч беженцев и эмигрантов. Они учредили для себя регулярное церковное управление и, между прочим, опубликовали на немецком языке многочисленные книги и статьи, сообщавшие серьезные знания о Православной Церкви. Особенно потрудились в этой сфере профессора Николай Арсеньев и Федор Сгепун. (Кстати, с обоими учеными наш монастырь поддерживал хорошие отношения.)

Позвольте спросить вас о различиях между двумя католическими орденами. Когда заходит речь о «восточном обряде» в Католической Церкви, то прежде всего приходят в голову базилиане (василиане), а не бенедиктинцы. Ведь известно, что именно василиане служат «по-восточному». Не так ли?

Мне кажется, что папа не обратился в 1924 г. к василианам по той причине, что они являются униатами. А униатство представляет собой, как все знают, настоящий камень преткновения между Православной и Католической церквами. Не забудем и о том, что для василиан были характерны латинизированные теология и духовность, а главное, литургия, близкая к латинской: они представляли собой, так сказать, закрытую поведенческую модель, и для них новые концепции не подходили.

Но к числу активных на Востоке орденов относятся также иезуиты. Почему же в таком случае папа не обратился и к ним?

Как известно, этот орден обязан своим происхождением духу контрреформации, и на нем лежит отпечаток эпохи XVI века. Первоначальная цель иезуитов заключалась в том, чтобы вернуть в лоно католицизма те страны и территории, в которых возобладали протестанты. Что же касается их богословия, то Общество Иисуса черпает из схоластики Возрождения и Барокко, а также из испанской мистики. И то и другое довольно далеко отстоит от духа Восточно-православной церкви. Между тем окружение Пия XI тяготело к католической неопатристике, к тому движению, которое на Западе называлось «литургическим», и даже надеялось, что сближение с восточным Православием приглушит схоластические тенденции в Западной Церкви.

Итак, большинство бенедиктинских монастырей не вняло призыву папы. Но все же в Европе две бенедиктинских общины проявили готовность. Почему одной из них оказался именно монастырь в Нидералтайхе?

Сначала в баварских монастырях, в том числе и в нашем, обращение папы не было услышано. Лишь через десять лет, в 1934 г., новый настоятель Нидералтайха Эммануэль Хойфельдер воодушевился идеями папы. Однако война перечеркнула все его планы. Молодые монахи, загоревшиеся его замыслами, погибли на фронте, так что приор Эммануэль оказался совсем один. И тем не менее самая первая восточно-экуменическая, связанная с его именем фаза была весьма существенна для Католической Церкви: поскольку наше поле зрения, которое раньше было сконцентрировано лишь на реформации и контрреформации, теперь впервые расширилось за счет внимания к православию на Востоке. Ситуация в Нидералтайхе скоро изменилась: в число братии вошли двое русских — Василий Пляшкевич и Владимир фон Бурманн. Первый прибыл из Смоленска и вскоре был пострижен с именем Иоанна-Хризостома (Златоуста). Второй же, российский немец, уроженец Петербурга, в постриге принял имя Василия. Оба они в новом духе приступили к экуменической работе.

Вы довольно часто употребляете слово «экуменический». Но разве Католическая Церковь не настроена в некотором роде антиэкуменически?

Действительно слово это — в его новом значении «всехристианский» — происходит из протестантских кругов. Католическая Церковь, равно как и большинство православных поместных церквей, первоначально скептически отнеслась к экуменическому движению. Правда, Константинопольский патриархат был у его истоков, но Русская Церковь, например, присоединилась к нему лишь в 1961 г., а Рим стал восприимчив по отношению к экуменической идее еще позже — в 1964 г., когда проходил II Ватиканский собор. Перелом был здесь достигнут благодаря усилиям папы Иоанна XXIII.

Целью является именно воссоединение, возвращение к состоянию до 1054 года, до Великой схизмы. Туг я бы в первую очередь сослался на документы II Ватиканского собора и на публикации смешанной Католико-Православной комиссии. Комиссия эта была образована папой Павлом VI и патриархом Константинопольским Афинагором I, и в ней представлены все поместные православные церкви. Один из самых ранних сторонников экуменической идеи среди католиков, профессор-иерей принц Макс фон Саксен еще перед первой мировой войной выразился так: «Целью воссоединения с Православной церковью Востока должно быть соединение, но не подчинение». К сожалению, мы, христиане, поставили между собой перегородки, и нам же самим следует вновь устранить это «преграждение вражды». Мы, вероятно, навсегда останемся «западными» и «восточными», но вражды между нами не должно быть ни в коем случае.

И сколь высоки эти перегородки?

По знаменитому выражению русского православного епископа Платона (XIX в.), перегородки эти не достигают неба.

Вернемся, однако, к нашей прежней теме, связанной с монастырем в Нидералтайхе. К какому времени восходят контакты монастыря со славянами?

Эти контакты очень древние, в чем приор (позднее настоятель) Эммануэль усматривал Божественное предзнаменование. Так, среди трех преданий относительно содержания св. Мефодия в узах, одно сопрягает его имя с Нидералтайхом. Кроме того вплоть до XVII в. у Нидералтайха всегда была связь как с мадьярским, так и со славянским миром.

Вы сказали, что, возможно, после суда над ним св. Мефодий содержался в узах именно в Нидералтайхе. Мы знаем, что судебный процесс первосвятителя проходил в Регенсбурге. В городе и до сих пор хранится память об этом событии. Здесь установлена доска с надписью: «В память о пребывании Мефодия в Регенсбурге». На мой взгляд, словечко «пребывание» в известном историческом контексте — «пребывание» имплицирует добровольность — представляется странным. Вы не находите? Ведь св. Мефодия судили неправедно, он был вопреки воле папы приговорен к тюремному заключению и соответственно препровожден в монастырь. Помнится, недавно умерший епископ Регенсбургский Рудольф Грабер публично принес свои извинения за состоявшийся в его кафедральном городе судебный процесс над Мефодием...

Мы вовсе не гордимся тем, что входим в число возможных мест подобного «пребывания» св. Мефодия и, если исторические документы это подтвердят, будем ощущать на себе бремя греха. Так что настоятеля Эммануэля захватила только лишь предположительная мысль: что св. Мефодий мог побывать здесь!

Итак, два русских насельника приступили у вас к экуменической работе. Они стали, если можно так выразиться, застрельщиками,

а другие монахи, в том числе и природные немцы,— особенно из числа новой братии,— подхватили инициативу. Так было дело?

В общем так, если только уточнить, что они сами уже нашли здесь готовый к реализации замысел о. настоятеля.

Вот и вы, о. архимандрит, продолжаете дело скончавшегося архимандрита Иоанна-Хризостома. Я бы очень просил вас обрисовать этого выдающегося человека. Ведь вы, несомненно, отлично его помните.

Именно ему я обязан тем, что приехал в Нидералтайх и остался здесь. Начав свои занятия в Риме, я, собственно, и не помышлял о том, чтобы стать монахом. Когда я познакомился с иеромонахом Иоанном-Хризостомом, ему было всего лишь 35 лет. Благодаря беседам с ним я почувствовал всю красоту русских святых. Мне стало очевидно, что в Православной Церкви монашество имеет несравненно большее значение, чем в католичестве. Монашество просто неотделимо от православной духовности. Эти личные беседы чудесным образом дополнялись лекциями другого русского человека, проф. Ивана Кологривова, в Institute Orientale. Через три года я принял твердое решение поступить в братию монастыря св. Маврикия в Нидералтайхе.

Как выглядел о. Иоанн-Хризостом?

Он был высок ростом, примерно 1,85 м. Телосложение его было основательное. Он не был толст, но очень силен и как-то массивен. Во время войны ему пришлось проделать немало пеших переходов в мороз, так что у него было хроническое расширение вен. Но хотя внешне он выглядел неповоротливым, он был чрезвычайно находчив. У него был типично русский дар рассказчика, причем, подобно Гоголю, он тяготел к гротеску. Импровизируя, он умел так разукрасить историю, что слушатели смеялись до слез. Он был также неплохим поэтом — в манере Фета, которого боготворил, но, поступив в монастырь, перестал сочинять стихи. Из раннего своего стихотворного собрания он ничего не опубликовал, может быть, остерегаясь упреков, что инок сочиняет стихи не на духовные темы.

А происходил он из каких кругов?

Со стороны отца он принадлежал к так называемому «колокольному дворянству», по родословная его матери восходила к боярам. Родился он в 1915 году и до пятнадцати лет жил в своем родном Смоленске, где его отец преподавал латынь и древнегреческий в гимназии. В 1930 г., досрочно получив аттестат зрелости, молодой человек стал учительствовать в деревнях Рыжкове и Сопоть Смоленской области. Затем продолжил образование в Московском институте иностранных языков.

А как он попал в Германию и почему остался здесь?

Современному человеку это, возможно, будет трудно понять. Василий Пляшкевич был пламенным патриотом, и он горячо

поддерживал идею царской России. Поэтому когда началась война и молодой студент, призванный в армию, оказался на линии фронта, он перешел к немцам в первый же день. Его замысел состоял в том, чтобы присоединиться к борьбе за освобождение России от большевистского ярма.

Так что, он влился в армшо Власова?

Нет, во-первых, к тому времени РОА еще не была основана. А во-вторых, эта армия, несомненно, показалась бы ему слишком ленинской. Отлично владея немецким языком, он добился службы в германской армии. Он поверил словам Гитлера о том, что его, Гитлера, целью является восстановление монархии в Германии. В. Пляшкевич был приверженцем идеи «трех императоров» (России, Австрии и Германии). Ему представлялось, что после того, как монархия будет восстановлена в Германии, окажется возможным восстановить ее и в России. Но вскоре его постигло разочарование, потому что Гитлер изменил своим прежним планам. И, естественно, ничего кроме ожесточения не могло вызвать у молодого человека увиденное им в тылу: там нацисты установили режим террора.

Предпринимал ли он попытки как-то помогать русским пленным?

Да, и особенно — гражданскому населению. Он с удовольствием рассказывал, что «умелыми переводами» ему удавалось побудить местных германских начальников принимать такие меры, которые приносили гражданскому населению пользу.

Ну, а с чем была связана его приверженность церковной традиции?

Он же происходил из священнического рода. Собственно, его отец был в семье первым лицом, избравшим светскую профессию. Кроме того, он был пламенным сторонником патриарха Тихона.

Так он не ходил в официальную, «Сергиевскую» церковь?

Он принадлежал в Москве к числу так называемых «мечёвцев», которые имели тогда в Дмитрове в Преображенском храме свой тайный центр. Ими руководил ей. Дмитровский Серафим (Звездинский), хотя он к тому времени уже много лет пребывал в ссылке. Каждые три месяца одна женщина,— ее фамилия, кстати, также была Преображенская,— ездила к еп. Серафиму и привозила от него для общины духовные наставления. Среди этих наставлений было и такое: оставаться в Сергиевской церкви, не переходить ни к иосифлянам, ни к григорьевцам, принимать от нее св. дары, но держаться по отношению к ней на расстоянии. Бог рано или поздно поможет Церкви. Мечевцы на пушечный выстрел не приближались к «Декларации» митр. Сергия и сторонились всего, что было связано с государством. Например, многие члены этого кружка никогда не пользовались московским метро, потому что из-за постройки подземки были разрушены храмы, и немалым числом. За великой ектеньей и в других положенных

местах богослужения имя митр. Сергия возносилось, но нарочито небрежным голосом. Имя же сосланного епископа Серафима в прошении «о здравии и спасении» произносилось медленно и выразительно, и при этом все присутствующие делали земной поклон, а многие и плакали.

Итак, Василий Пляшкевич остался в Германии. Когда появилось у него намерение принять монашеский постриг?

Подобное желание было у него еще в России. А во время войны он дал обет св. Серафиму Саровскому (этот святой был им особенно почитаем), что примет монашество, если уцелеет.

А как и когда начались у него первые контакты с католиками?

Надо думать, в Польше, в 1944 г., во время отступления германской армии. Но есть и предыстория. Как раз в связи с совершившейся в России революцией Василий Пляшкевич много размышлял по поводу устройства Церкви. Молодой человек был приверженцем старой византийской концепции симфонии между императором и патриархом. От Соловьева же он заимствовал идею универсальной теократии. Он мечтал о создании христианской империи, включающей в себя — федеративно — отдельные государства с их царями и королями. А чтобы не было у государства возможности «обезглавить» Церковь,— как это случилось в результате церковной реформы Петра I, и в особенности — в 1927 г. с принятием сергиевской «Декларации»,— он считал нужным союз между Русским патриархатом и папством. Как видим, и в этом пункте он следовал Соловьеву. Кстати, немало русских аристократов и представителей интеллигенции придерживалось подобных взглядов, и, когда эти люди попали на Запад, они предпринимали попытки претворить свои идеи в жизнь. Из числа представителей старых российских домов подобные мысли разделяли князь Волконский, князья Оболенский и Урусов. Можно упомянуть и о средних слоях дворянства, например, о семьях Евреиновых, Кологривовых или Длусских. К этому кругу присоединились некоторые люди из мира искусства, например, поэт Вячеслав Иванов, супруги-художники Браиловские и г-жа Данзас, философ. Сегодня подобные мечты представляются совершенно нереальными, но я бы подчеркнул, что перечисленные лица — это все серьезные люди, глубоко озабоченные будущим России, которую постигло несчастье. Итак, именно с этими людьми и завязал контакты о. Иоанн-Хризостом. Почти все они сменили свою церковную принадлежность и перешли в католичество лишь из желания добиться универсальной теократии. Они постоянно рассуждали о взаимодействии императора, папы и патриарха. Прочие же аспекты католического богословия не имели для них первостепенного значения. Что касается о. Иоанна-Хризостома, то сам он, особенно под конец жизни, нередко называл себя «православным, состоящим в общении с Папой».

Как же произошло его присоединение к католичеству?

Думаю, это случилось в Польше, в конце 1944-го или в начале 1945 года, еще в его бытность армейским переводчиком. В ходе отступления он оказался в английской зоне оккупации, где и демобилизрвался. Когда же появились советские комиссии по репатриации, комендант сказал ему: «Я не смогу отстоять вас, так что сегодня вечером вам надо исчезнуть. Мы проделаем для вас отверстие в колючей проволоке». Так он оказался вблизи Гамбурга. В городе он постучался в первый попавшийся дом католического священника, представился, кратко рассказал о своих планах. Его сндбдили штатской одеждой и дали ему точный адрес монастыря в Нидералтайхе, о котором он — совершенно случайно — узнал еще на фронте в России от одного полевого священника...

Очень похоже на водительство Св. Духа!

...И вот в 1946 г. он объявился в монастыре. Настоятель, собственно, не знал, что делать с этим русским, сбежавшим из английского лагеря. Серьезны ди и честны его слова о желании поступить в братию? Может быть, он просто хочет укрыться на время? А может быть, он даже и вообще шпион? О. настоятель испросил себе время на размышление. Но когда монашествующие собрались на вечерню и о. настоятель раскрыл антифонал, то антифон того дня звучал так: Ex Oriente adduce semen tuum («Отъ востока приведу семя твое» — Ис 43,5). Тогда о. настоятель понял, что Бог сказал Свое слово, и Василий Николаевич Пляш-кевич скоро стал братом Хризостомом.

И тотчас стал вводиться чизантийский обряд?

Мысль об этом, как говорилось, уже существовала. Папа в свое время высказал пожелание, чтобы в западных монастырях не только изучали восточную традицию, но и прямо жили по ней. Папа хотел продемонстрировать ее равноценность латинской. Но теперь, когда появились оо. Хризостом и Василий, возникала возможность поставить все дело на солидную основу. О. Хризостом сначала изучал богословие в университете г. Пассау, расположенном неподалеку, потом его рукоположили во священника, после чего он отправился в Рим, для работы над докторской диссертацией, посвященной «Поморским ответам». Наряду с новейшей историей Русской Православной Церкви, его весьма интересовало старообрядчество, симпатии к которому весьма типичны для русской интеллигенции. Пожалуй, он немного идеализировал староверов. Мы-то ведь знаем, что упорное обрядо-верие имеет и свои негативные стороны. Главная же его работа — это трехтомная «История Русской Церкви новейшего времени». Кроме того, популярностью пользовалась другая его книга — «Религиозные силы в русской истории» (от св. Владимира до Николая II). Он написал также небольшую книжку о русской церковной истории после 1917 г. и несколько брошюр, часть из них — по-русски, под псевдонимом «Андрей Беломорский». Две брошюры — «Правы ли отрицатели религии?» и «Правы ли отрицатели церкви?» — «прославил» в Советском Союзе журнал «Наука и религия», где была помещена о них большая и злобная статья.

Вернемся все-таки к византийскому обряду в вашем монастыре. Когда о. Хризостом впервые стал служить по-православному?

Думаю, сразу же после рукоположения во священника. Это было в 1952г.

Нужно ли было для этого испрашивать разрешение из Рима?

Напротив! Ему бы требовалось разрешение, если бы он надумал править службу по латинскому обряду. Ведь он был рожден в византино-славянскои традиции, а по католическому церковному праву это означает, что он должен в таковой традиции и оставаться. В противном случае при переходе в католичество он должен был бы специально оговорить, что формально принимает также и латинский обряд. Но как раз этого-то он для себя и не желал.

Так что он никогда не служил по латинскому обряду?

Почему же? Например, он очень любил так называемую «тихую мессу», нередко, находясь в пути, служил ее для себя одного. Эта особенность, думаю, опять-таки восходит к кругу мечевцев: так, уже упомянутый епископ Серафим Дмитровский очень любил «служить келейно». Келейное служение литургии по-православному, в силу его продолжительности, в дорожных условиях не всегда удавалось, так что он выбирал более простой латинский обряд.

О. архимандрит Хризостом пользовался в вашем монастыре высоким уважением. С чем оно связано?

Прежде всего он был очень благочестивым человеком. А с возрастом он приобрел некоторые традиционные черты русского старца. Вокруг него, как и вокруг оптинских старцев, была определенная аура, некое излучение, и оно оказывало облегчающее и освобождающее действие. Он был немногословен с посетителями, но те уходили от него потрясенные.

Был ли он сведущ в науках?

Его общее образование я бы назвал феноменальным. Он имел отменную философскую подготовку. А как он знал всемирную литературу! По-русски он помнил наизусть не меньше пятисот стихотворений. И, конечно, знал всю русскую классическую прозу. Он хорошо знал также немецкую, английскую, французскую, итальянскую, испанскую и скандинавскую литературы, читал польскую на языке оригинала. Кроме того, он был знатоком живописи. Но прежде всего он был прирожденным историком, историком Церкви.

Если я правильно понимаю магистральную линию его книги «Религиозные силы в русской истории», то в ней проводится мысль, что Русская ^Православная Церковь во все времена противилась незаконным деяниям светской власти. Так в какие же периоды нашей истории, по мнению о. Хризостома, можно говорить о «симфонии» духовной и светской властей?

В Киевское время. После конфликта царя Ивана Грозного с митрополитом Филиппом светская власть все больше и больше ограничивала возможности церкви, а Петр I вообще положил конец симфонии, ибо избирать патриархов было запрещено.

Так можно ли предполагать действительное существование этой вожделенной симфонии, если ее, строго говоря, никогда не наблюдалось,— может быть, за исключением правления св. Владимира?

Симфония — это идеал, а идеалы редко воплощаются в реальной жизни. Обычно наблюдаются тенденции или к цезаропапизму или к папоцезаризму. Тем не менее идеал всегда должен быть перед нашими глазами.

Верите ли вы в то, что подобная симфония способна сложиться в России?

Кто знает, что произойдет в России завтра? Но в любом случае похвально стремиться к этой симфонии. Правда, ситуация значительно переменилась. Если раньше партнерами были православное государство и православная церковь, то теперь ими стали либеральное государство и религия вообще. И вот еще факт, какого раньше не могло быть,— примерно одна треть русского населения крещена, но ей противостоят две трети некрещеных! Если в прежней России симфония была «синэргией», сотрудничеством двух православных партнеров, то сейчас речь может идти лишь о всеобщем сотрудничестве на общеприемлемой этической основе. Я уверен, что в будущем в России никакая государственная церковь просто невозможна. Во всяком случае, само это выражение «государственная церковь» едва ли снова войдет в употребление. Речь может идти лишь о распределении ролей, которые способны сыграть отдельные церкви. И предпосылкой этого является безоговорочно признанная свобода всех церквей и конфессий.

О. архимандрит, позвольте теперь обратиться к вашей личной судьбе. Вы упоминали о том, что в Нидералтайхе был хор, певший по-славянски. Но вот сейчас вы с братией посте по-немецки. Когда произошла эта смена языков?

Сначала мы служили по-славянски или по-гречески. И пели соответственно. Но я как-то сказал о. Хризостому: «Хорошо бы нам в большей мере следовать православным обычаям, и вот в чем. Каждый народ отправляет богослужение на своем языке. Мы же здесь не должны создавать впечатления, что мы занимаемся прозелитизмом и хотим отлучить русских эмигрантов или греческих рабочих от их церквей. Если исходить из поручения папы Пия XI, то мы должны явить духовные богатства восточно-православных церквей именно западным людям. Значит, нашим богослужебным языком должен стать немецкий». О. Хризостом согласился со мной, и я приступил к работе по переводу богослужебных текстов на немецкий язык. Собственно, начиная примерно с 1830 г., у нас в Германии существует традиция распева

по русским мелодиям православных богослужебных текстов на немецком языке. Еще тогда православная община Потсдама испросила у Св. Синода разрешение править богослужение по-немецки, поскольку живое владение русским и славянским языками было утеряно. (Эта община возникла в 1715 г., когда Петр I подарил королю Фридриху Вильгельму роту солдат.) Я как раз и подключился к этой русско-немецкой традиции и стал ее развивать. Что же касается о. Хризостома, то он продолжал служить на церковнославянском языке.

Стало быть, богослужебные книги на немецком языке уже наличествовали к тому моменту, когда вы начали свою деятельность?

Да, частично. Священник Посольства России протоиерей Алексий Мальцев, например, перевел на немецкий весь Октоих и другие книги. Примерно в то же время (около 1900 г.) протоиерей Раевский перевел исследования таинств, а несколько позже (в 1935 г.) францисканец о. Килиан (Кирххоф) осуществил перевод Постной и Цветной Триодей. Правда, во всех этих случаях тексты предназначались скорее для вразумительного чтения, чем для пения. Мне приходилось или переводить заново, или же приспосабливать переведенные тексты к распевам.

Вы, безусловно, являетесь наследником дела о. Хризостома. Вы, надо полагать, чувствуете себя его духовным продолжателем. Скажите, какова цель ваших переводов? Стремитесь ли вы к тому, чтобы все большее число немцев-католиков следовало восточному богослужебному обряду? Хотели бы вы, чтобы по вашему образцу и в других, особенно в больших городах возникали подобные же общины?

Я уже многократно ссылался на Папу Пия XI. Он поставил перед нами двоякую задачу: внешнюю и внутреннюю. Что касается внешней задачи, мы должны постоянно вести диалог с Православной Церковью. Что же до внутренней задачи, мы должны насколько возможно приблизить — духовно и интимно — православную традицию к менталитету наших западных верующих. При этом мы действуем следующим образом: во-первых, мы совершаем полную монастырскую литургию по обряду православных, прежде всего — по чину Русской Православной Церкви; во-вторых, мы проводим для наших верующих семинары, встречи, собеседования на темы восточного богословия, искусства, литур-гики, духовности, монашества, церковной музыки и т. д. При этом мы очень надеемся, что православный дух благотворно повлияет на Запад, поскольку у нас слишком распространились искушения рационализма и секуляризма.

Если подытожить сказанное, то, может быть, подошел бы наглядный образ моста?

Совершенно точно. Мы как раз и выполняем экуменическую функцию наведения мостов.

А как обстоят дела с диалогом, обращенным к православным?

Теперь он не принадлежит к нашим главным задачам. Когда еще не были созданы официальные экуменические комиссии, тогда мы выступали, например, в роли католических наблюдателей на всеправославных конференциях на о. Родос и в Белграде. Мы принимали участие также в богословских диалогах ряда мероприятий Всемирного совета церквей. И так далее.

Не полагаете ли вы, что восточный обряд, который введен у вас в употребление, также предназначен для диалога с православными?

Нет, я так не думаю. Наш обряд — это исключительное достояние наших западных верующих, и он имеет только одну цель: ввести их в мир православного Востока.

Можно ли в таком случае считать вас и ваших собратьев представителями православия в Германии?

С точки зрения церковного права, нельзя. Мы не входим ни в какую православную поместную церковь. Но если встать на почву духовности и литургики, то мы, конечно, представляем православие. Например, я сам сейчас много сил отдаю православному музыковедению.

Итак, вы занимаетесь переводами, вы руководите хором. Что еще входит в круг вашей деятельности?

Здесь, в стенах нашего монастыря, функционирует Экуменический институт. Кроме того, мы издаем журнал, который называется Una Sancta («Едина Святая»). Что касается нашего храма, то как архимандрит я возглавляю все праздничные богослужения, а в остальные дни я регентую. Наша группа «византийских» монахов сейчас насчитывает девять человек. В частности, и о. настоятель, возгла-витель всего монастыря, также вышел из нашей группы. Когда он находит время, он с удовольствием приходит к нам для сослужения.

Расскажите немного о ваших прихожанах. Кто они?

У нас, собственно, нет прихода в привычном смысле слова. Просто некоторые верующие из числа немецких католиков приходят к нам на службу. Иногда это те, кто разочаровался в литургической реформе Римской церкви, поскольку вместе с нею в богослужение пришла духовная холодность. Иногда это даже безрелигиозные люди, которые через наше посредство обретают свой путь к вере. В восточной литургии действительно представлены такие чудесные силы, которые, к сожалению, теперь отсутствуют в западных богослужебных последованиях. На Западе акцент делается на истинности веры и на Божественной благодати, но о красоте иногда забывают. Хорошо известны слова Достоевского: «Красота спасет мир». Он, конечно, имел в виду красоту Божию. И красота эта особенно ощутима в восточно-православном богослужении.

И много людей бывает за службой? Я заметил, что многие из присутствовавших подпевали. Они, выходит, знают и текст и мелодию.

Некоторые посещают нас каждое воскресенье. Кое-кто бывает раз в три-четыре недели. Немалое число приезжает издалека — из Регенсбурга, Мюнхена или даже из еще более отдаленных городов. И такие могут позволить себе приехать лишь на праздники.

Вы называете практикуемый вами обряд «византийским». Но не равнозначно ли понятие «византийский» понятию «греческий»?

Не равнозначно. В литургике проводится такое различие. Вся семья церквей и народов, получивших христианство от Византии, так и называется «византийской». Внутри семьи различаются члены: «византино-греческий» обряд, «византино-русский», «ви-зантино-славянский», «византино-румынский», т. е. здесь уже на первый план выступает язык.

Но в таком случае почему в вашем наименовании обряда пропущено это слово «славянский»?

Но ведь мы служим не по-славянски, а по-немецки.

Правильно, однако музыка у вас по большей части все же славянская, точнее сказать, русской традиции.

Да, музыка славянская и русская. Также и типикон, которым мы руководствуемся,— русский.

Теперь — вопросы из практики экуменической жизни. За каждой литургией мы молимся «о соединении всех (божиих церквей)», но это важное прошение, говоря откровенно, не воспринимается нами всерьез. Мы просто не верим, что это «соединение» когда-либо состоится. Вероятно, было время, когда это желанное событие представлялось реальным. Но как раз в данный момент такого впечатления не складывается. Напомню, что действия католиков-униатов в Западной Украине вызывают резкую реакцию со стороны Московского патриархата. На такую же реакцию натолкнулось и назначение римскими властями «архиепископа Московского и всея Руси», первого главы всероссийской Католической Церкви. Москва видит в этом деянии нарушение соглашения, по которому обе церкви воздерживаются от взаимного прозелитизма. После всего этого сейчас трудно думать о «соединении». Какова ваша оценка сложившегося положения?

Сначала надо уточнить «самую малость». Рим не назначал никакого «архиепископа Московского и всея Руси». Назначен только лишь епископ-администратор, причем одновременно были назначены администраторы для Казахстана и Сибири. Хотя эти лица, как сказано, и имеют сан епископский, все же в их титуловании не упоминаются местности, которые они окормляют. Они так и называются: «временные управляющие». Как я слышал, именно

учитывая возражения Православной Церкви, Рим и воздержался от того, чтобы назначить этих трех иерархов подлинными епархиальными архиереями. Положение «администратора» можно уподобить викарному епископу в Русской Православной Церкви. Но даже если отвлечься от этих назначений, состоявшихся в апреле 1991 г., экуменическое положение действительно ухудшилось, и особенно пострадали отношения между Ватиканом и Московским Патриархатом. Все католические богословы из числа приверженцев экуменической идеи чрезвычайно сожалеют о подобном ухудшении. Также и Римский секретариат по единству христиан чрезвычайно обеспокоен тенденциями развития. К сожалению, этот ватиканский секретариат не имеет больше своего прежнего влияния. В Католической Церкви — впрочем, как в любой другой — можно обнаружить два направления: одно настроено более экуменично, а другое сохраняет приверженность старым конфессиональным категориям. И это второе направление, как представляется, сейчас берет верх. А теперь я постараюсь объяснить, чем вызвано подобное ухудшение. Никто не отрицает, что после второй мировой войны на различных территориях Европы местные униатские церкви были насильственно присоединены к Православной Церкви. Так поступили все большевистские властители, а за ними стоял, конечно, Сталин. Теперь же, в период политической перестройки, эти верующие вновь обрели возможность свободно воссоздать свою церковную организацию. К сожалению, эта реставрация принимает иногда нехорошие формы. По-человечески можно понять людей, которые за сорок пять лет духовного пленения накопили в себе агрессивный заряд. И тем не менее: то, что можно понять по-человечески, не всегда понятно, если встать на церковную точку зрения. Иначе говоря, в нашем случае надо по отдельности рассматривать две стороны: гуманитарную и богословскую. На мой взгляд, сейчас налицо следующее трагическое разделение: Рим принимает во внимание исключительно одну лишь человеческую сторону, а патриархат односторонне держится только лишь богословия. И в первой, и во второй позиции кроется однобокость: православные считают униатов просто бывшими православными, в 1946 году вернувшимися в лоно матери-Церкви, а теперь почему-то эти униаты возникают снова, оставляют Православную Церковь и разрушают добрые отношения между Римом и Москвой. Рим же, напротив, видит лишь гуманитарное измерение проблему!, не интересуясь другими, так что вне его поля зрения остается богословская сторона дела. Требуя для униатов религиозной свободы, не замечают, что в экклезиологическом отношении эти униаты действительно представляют собой проблему и для Рима, и для Православия.

И что же, в Риме действительно не замечают тех беззаконий, даже жест'окостей, которыми временами сопровождается это восстановление Греко-Католической иерархии?

Вопрос, конечно, непростой. Ведь имелись же различные попытки разрешить все трудности в рамках совместной римско-русской

Комиссии. Но обнаружилось, что униаты далеко не всегда придерживаются достигнутых на Комиссии договоренностей. И вновь складывается впечатление, что Рим по отношению к униатам не всегда умеет настоять на своем.

Если подвести итоги: вас не радует назначение новых католических епископов, а также тот путь восстановления Греко-Католической Церкви, который мы видим реально?

Как было уже сказано, я не считаю назначение этих администраторов чем-то драматическим. Католики, безусловно, имеют право на то, чтобы их окормляли епископы. Почему для России должно быть сделано исключение? А вот у униатов развитие, действительно, приняло плохой оборот. Здесь надо добиваться улучшения положения, и быстрого улучшения.

Можно ли в таком случае из ваших слов заключить, что «вину» за ухудшение в отношениях между двумя церквями следует отнести на счет римской стороны?

Поляризация вопроса едва ли правомерна. Нельзя дать ответ в таком смысле: здесь добро, а там зло. Обе церкви несут на себе исторический груз. И через него надо переступить!

Давайте на минуту представим себе, что вы являетесь советником как папы, так и патриарха. Какой совет дали бы вы папе с целью улучшения ситуации? И что бы вы сказали патриарху, если бы он спросил вашего мнения?

Я бы, вероятно, посоветовал патриарху заявить примерно следующее: «Насильственное воссоединение униатов в 1946 году было ошибкой. Если кто-то хочет вернуться в униатскую церковь, то нет препятствий для воссозлания церковной организации. Но все же это воссоздание должно протекать в духе братства». А Святого Отца я бы попросил строже наблюдать за тем, чтобы возрождение греко-католиков действительно проходило в духе братства и обоюдного уважения.

Позвольте еще одно замечание относительно епископа для Москвы. Из замысла назначения совершенно непонятно, для какого контингента верующих оно имело место. Похоже, что епископ Московский назначается как бы для всего населения России, а не только для «традиционных» католиков, т. е. для поляков, литовцев или немцев. Отсюда возникают опасения, что может повториться история экзарха Федорова. Тогда, в смутное время после февральской революции, тоже был прислан на Русь из Рима епископ, даже с титулом экзарха, и его задачей был — прозелитизм. Не происходит ли сейчас нечто подобное?

Мне кажется, что с тех пор в Католической Церкви имели место большие изменения. Сегодня все католики — именно все, а не только те, которые настроены на экуменизм,— едины в том отношении, что следует самым решительным образом отвергать

27-

любую форму прозелитизма. Время прежних иллюзий, слава Богу, уже миновало.

Но все-таки постоянно высказываются опасения, что Рим желает установить в России параллельную иерархию, так что в Москве рядом с Патриархом окажется еще и католический первосряти-тель. Уверены ли вы, что этого не произойдет?

Нет, я не вижу особой опасности. Из того факта, что назначены два администратора, еще далеко не вытекает, что создается противоборствующая или просто конкурирующая иерархия. Скажем, на территории старой (до воссоединения с ГДР) ФРГ были три русских епиркопа (а ведь ФРГ тогда была, да и теперь остается, по размерам намного меньше России), причем эти епископы окормляли и окормляют отнюдь не одних только русских. Но ни католические, ни протестантские епископы не усматривали в этом обстоятельстве никакой попытки конкуренции. Все зависит от количества. Если бы католические епархии стали множиться не по дням, а по часам, то, вероятно, в таком случае действительно возникла бы реальная угроза.

Возьмем ситуацию, когда отношения между Москвой и Римом столь же хороши и стабильны, как они были, скажем, десять лет назад. Как бы вы в тех условиях представили себе сближение и соединение?

Прежде всего, мы все должны обратиться ко Христу. Мы ежедневно соверщаем множество ошибок, в том числе и как поместные церкви. Нам еще предстоит путь покаяния и обращения. Что же касается сближения церквей и их соединения, то нашим церквям-сестрам нет никакой необходимости отказываться от своеобразия, равно как и нет нужды отрицать различия. В этом отношении смешанная католико-православная Комиссия, о которой я упоминал, уже проделала определенную работу. Было установлено, что соединяющая нас общая основа значительно обширнее, чем думалось до сих пор, что объединяющих элементов значительно больше, чем разъединяющих. И, наконец,— что это разъединяющее может быть предметом обсуждения в свете Божественного откровения. Кроме того, было уяснено, что форма и содержание веры — не одно и то же. В то" что касается содержания веры, по всем важным пунктам должно быть достигнуто единомыслие. Но внешняя форма может оставаться различной. Скажем, сирийское и коптское богословие почти тождественно православному, т. е. тому, которое сложилось в Византии. Это было выявлено на совсем недавних собеседованиях между православными богословами и богословами древних восточных церквей («дохадкидонских»). Но что касается внешней формы, то она у коптов и сирийцев иная по сравнению с таковой у византийцев. Аналогичным образом обстоят дела и с латинским христианством. Но в то же время имеются и такие богословские позиции, которые следует продискутировать. В первую очередь я имею в виду вопрос о значении Папы Римского. Важным

представляется, на мой взгляд, согласие православных и католических богословов относительно того, что Запад и Восток никогда не были единомысленны в этом пункте, с самого начала занимая различные позиции. И это не мешало сохранять единство Вселенской Церкви! Конечно, всем известно, что Римская Церковь подняла свое частное некогда мнение о папском примате на уровень догмата. Но поскольку различные восточные церкви не присутствовали на I Ватиканском соборе и, кроме того, этот собор до сего дня еще не завершен (он формально так и не был закрыт!),— следовательно, интерпретация этого догмата в Католической Церкви все еще не закончена,— проблему эту можно вполне спокойно обсудить друг с другом. Я не пророк, но все же да будет позволено мне высказать свое суждение. Я полагаю, что в дальнейшем будут разрешены два истолкования этого догмата — восточное и западное. И что касается восточных церквей, то для них этот догмат, я полагаю, будет всегда интерпретироваться как западное «частное мнение». В прочих вопросах на смешанной комиссии также едва ли удастся добиться единодушия, например, по проблеме Filioque или по догмату о непорочном, зачатии. Но все же самая главная для современности проблема так сформулирована митрополитом Дамаскиносом, руководителем Православного центра при Всемирном Совете Церквей: «Действительно ли существующие различия между Католической и Православной церквями настолько весомы, что делают невозможным евхаристическое взаимообщение?» Думаю, что можно было бы оставить в нерешенном состоянии целых четыре догматических вопроса (примат, Filioque, непорочное зачатие и чистилище) и тем не менее восстановить общение в таинствах. Пусть сии открытые проблемы станут предметом изучения на предстоящем Великом Вселенском соборе. Для чего громоздить преграды на пути Св. Духа? Мне лично представляется, что в нынешнее время надежда на содействие Св. Духа является важнейшим видом молитвы.

Но если все или многое мы будем рассматривать только как «частное мнение», то однажды не придут ли к нам протестанты и не заявят ли, что «частным мнением» — допустимым, допускаемым — является, скажем, точка зрения, согласно которой в св. литургии не совершается пресуществления даров? Разве не будем мы в таком случае принуждены согласиться, что и это мнение имеет право на существование?

Ну нет, ведь имеются догматические вехи. Таковы установления первых семи вселенских соборов! На них неколебимо стоит как Православная, так и Католическая церковь. Нашей совместной богословской основой является общая для нас триадология и христология. И я думаю, на этой-то основе мы и сможем — при наличии доброй воли с обеих сторон и при помощи Св. Духа — прийти к единству.

Но имеется еще и психологическая сторона. Православный применительно к католику и католик по отношению к православному

не свободны от целого ряда предрассудков и ложных представ- • лений. Иногда представления эти разрастаются до карикатуры. Вероятно, следует приложить особые усилия, чтобы выкорчевать эти суеверия. Иначе может случиться, что богословы однажды объявят о своей готовности к воссоединению, а церковный народ решительно заявит: «Нет, мы того не желаем!» И будет тогда новый раскол ничем не лучше прежнего.

Да, такие усилия необходимы. Было бы замечательно, если бы в России в обозримом будущем появились народные церковные высшие школы или подобные учреждения, которые не отгораживались бы от аналогичных учреждений Запада. Подлинное знание изгоняет предубеждения.

Каково ваше личное мнение о нынешнем положении Русской Православной Церкви и роли русского православия в современном обществе?

Я убежден, что православие должно сейчас сыграть в России самую важную, незаменимую роль. Ведь в стране возник огромный духовно-душевный вакуум, порожденный большевизмом. Соответственно, задача различных религиозных исповеданий в России, и особенно христианских церквей, и в первую голову .православия,— потому что православие является традиционным носителем духовности на Руси,— заключается в заполнении этого вакуума. Иссушенная земля жаждет влага, как об этом образно сказано у Псалмопевца (Пс 142, 6): «душа моя яко земля безводная тебе». И к подобной желательной деятельности относится не только богослужение, но также и педагогика и благотворительность. Важно, чтобы общественность точно знала: Православная Церковь это не только душеспасительный, но и реально-практический инструмент. Христианство европейского происхождения завершило бы в Индии свой путь немедленно после ухода англичан, если бы англиканская церковь до этого момента уже не завоевала себе позиций в педагогическом, благотворительном и социальном секторах общественной жизни. Лучшая проповедь, как известно,—.это не та, что на амвоне, а та, что на улице, у постели болящего или рядом с бесплатной столовой для бедных.

Говоря обо всем этом, вы имеете в виду какие-то новые идеи относительно роли Православной Церкви в стране?

С богословской точки зрения, Православная Церковь всегда остается верна себе. До Октября 1917 г. Русская Церковь слишком тяготела к закрытому обществу; теперь же общество в стране открытое, и надо обращаться к нему. Думаю, в частности, что Церковь должна интенсивнее развивать диалог с учеными, особенно с представителями естественных специальностей, но также — и с историками, и с религиоведами. Церковь не может отмалчиваться и в таких вопросах совести, как искусственное прерывание беременности или эвтаназия.

Церковь могла бы в этих областях предложить нечто вроде нового «богословия сопротивления»...

Думаю, что Церковь должна больше заниматься миссионерской деятельностью. Я имею в виду миссионерство не столько среди язычников, сколько «внутреннюю миссию», т. е. повторную христианизацию собственного народа. Скажем, нынешний папа постоянно и настойчиво призывает к новой евангелизации Европы. И он прав. Правда, некоторые протестанты и православные опасаются, не кроется ли за этим стремление к рекатолизации. Но я уверен, что совсем не это имеется в виду. Папа призывает все церкви, а не только одну Католическую, приступить к новой проповеди Евангелия на своих территориях. Если при этом католики, возможно, проявляют избыток активности, то православных допустимо упрекнуть в пассивности. Сектанты на каждом углу агитируют за свои общины, почему бы и православным людям не выйти на улицы с пропагандой своей Церкви? При этом не грех пользоваться средствами массовой информации, столь эффективными в современном мире. Нужна целенаправленная работа среди молодежи и подростков, для которых следует организовать различные группы и объединения сверстников. Позволю себе тут некоторое обобщение. Часто говорят, что сила Католической Церкви сокрыта в ее организационном единстве, а сила православия — в его духовности. Думаю, в нынешние времена нам нужно и то, и другое. Католичество должно многому научиться у Православной Церкви в области духовности. Знаменитый католик-экуменист, основатель монастыря Св. Креста в Шеветоне (Бельгия) иеромонах Ламберт Бодуэн дал жизнь крылатому выражению: L'eglise occidentale a I'ecole de 1'orient («Церковь Запада в школе Востока»). Но, по-моему, эту фразу можно и обернуть: Церковь Востока в школе Запада, т. е. в обучении у западных технических средств и организации. Собственно, и в соперничестве с западными вероисповеданиями Православная Церковь лучше бы утвердила себя, если бы она заимствовала, скажем, некоторые модели западной церковной организации. Подобное «перевооружение», кстати, уже наблюдалось в русской церковной истории. Когда униаты Галиции в XVII в.ввели у себя, заимствовав его у поляков, польское многоголосное («партесное») пение и своей прельстительной музыкой искушали многих верных Православной Церкви, как бы побуждая их к переходу в униатство, Русская Церковь не только ввела у себя за богослужением это самое многоголосие, но и развила его до такой степени, что намного превзошла музыку униатов!

Вы невольно вернули меня к решениям II Ватиканского собора, в которых особенно подчеркнут этот литургический пункт. Сейчас католики широко вводят местные языки в богослужение. Вот и задаешься вопросом, не стоит ли и нам попробовать нечто подобное с русским языком. И как обстоят у вас дела со всенародным пением за богослужением?

Вы коснулиЪь очень важных вопросов. Общенародное пение следует всеми силами развивать, чтобы народ сознательно участвовал в литургии. Еще важнее вопрос о языке богослужения. К

сожалению, здесь много напортили обновленцы, так что сама проблема находится как бы под подозрением. Стоит кому-то высказаться в пользу русского языка, как благочестивые прихожане сейчас же заподозрят скрытого обновления Я, правда, не сторонник того, чтобы ввести русский язык во все без исключения части литургии; церковнославянский язык так красив и выразителен, что его потерю можно уподобить только утрате у нас столь же великолепного латинского языка. Но что касается текстов для чтения вслух,— говорю о паремиях, Апостоле и Евангелии,— то введение здесь русского языка можно только приветствовать. Что же касается песнопений, то Русская Церковь и прежде время от времени предпринимала легкое поновление-модернизацию стихир, тропарей и т. д., не утрачивая, естественно, их церковнославянского языка. Нечто подобное желательно и в наши дни.

В заключение еще раз: обеим нашим Церквям есть чему поучиться друг у друга. Нам есть в чем и покаяться друг перед другом, и в чем даровать друг другу пррщение. Ибо обе наши Церкви существуют и действуют в мире, который все больше утрачивает свой христианский облик. Мы плывем в одной лодке, мы совершенно одни в этом океане — ныне не столько теоретического, сколько практического — безбожия. Мы, обе Церкви, подвергаемся огромной опасности. Вот почему нам особенно важно соединить усилия и сообща «право править» церковный корабль Христов, ибо там, на другом берегу (Им 21,4), стоит Господь и ждет нас.