Часть 4

Утерянная связь

9. Неадекватные упрощения и практическое знание: метис

Всякое сражение – Тарутинское, Бородинское, Аустерлицкое – всякое совершается не так, как предполагали его распорядители. Это есть существенное условие.

— Толстой, Война и Мир

Нам уже неоднократно приходилось наблюдать в природе и обществе провалы неадекватных и стереотипных упрощений, навязанных государственной властью. Утилитарная коммерческая и финансовая логика, приводящая к геометрически правильным монокультурным лесопосадкам одного возраста, наносила и серьёзный экологический ущерб. Там, где шаблон применялся с наибольшей пунктуальностью, это привело, в конце концов, к необходимости попыток восстановления многого из первоначального разнообразия и сложной структуры леса – или, скорее, создания «виртуального» леса, который подражал бы живучести и долговечности «донаучного» леса. 

Запланированный «город, построенный в соответствии с наукой», претворённый в жизнь согласно небольшому числу рациональных принципов, для  большинства его жителей оказался социальным крахом. Как это ни парадоксально, крах запланированного города часто предотвращался практическими импровизациями и незаконными действиями, которые полностью отсутствовали в плане, как это, например, имело место в Бразилиа. Так же, как и логика, лежащая в основе научного леса, была неадекватным средством создания здорового и «преуспевающего» леса, так и бледная схематика Ле Корбюзье оказалась недостаточным средством для нормальной жизнедеятельности человеческого сообщества.

Любой крупный социальный процесс или событие неизбежно окажутся гораздо более сложными для отображения, чем те схемы, которые мы можем разработать для них перспективно или ретроспективно. У Ленина, потенциального руководителя партии авангарда, были все основания для подчеркивания военной дисциплины и иерархии в проекте революции. После Октябрьской революции власти большевистского государства тоже имели все основания для преувеличения централизующей и прогнозирующей роли партии в организации революции. И все же, мы знаем – и Ленин, и Люксембург тоже понимали это, - что революция была драматическим событием, зависящим больше от импровизаций, ошибочных действий и неожиданных удач, так блестяще описанных Львом Толстым в романе «Война и мир», чем от тщательной отработки парада на плацу.

Упрощения сельскохозяйственной коллективизации и планируемого из центра производства были вполне сопоставимы в колхозах  бывшего Советского Союза и в деревнях уджамаа Ньерере в Танзании. Здесь тоже схемы, которые не потерпели неудачу, сумели выжить в значительной степени благодаря отчаянным мерам, не только не предусмотренным, но и просто запрещенным государственным планированием.  Таким образом в российском сельском хозяйстве развилась неофициальная экономика, действующая на крошечных частных участках и при помощи «кражи» времени, оборудования и приспособлений из государственного сектора и поставляющая основную часть молочных продуктов, фруктов, овощей и мяса на российский стол¹. Таким же образом насильственно переселяемые танзанийцы успешно сопротивлялись коллективному производству и возвращались назад к участкам, более подходящим для боронования и культивирования. Время от времени ценой упорного навязывания государственных упрощений в аграрной жизни и производстве был голод – примерами служат принудительная Сталинская коллективизация или политика «Большого скачка» в Китае. Однако в большинстве случаев государственные чиновники успевали остановиться раньше, чем проваливалась официальная система, и вынуждены были закрывать глаза, если не прямо потворствовать, множеству неформальных методов, которые фактически и обеспечивали её выживание.

Эти довольно-таки крайние примеры обширной, навязанной государством социальной перестройки иллюстрируют, я думаю, главный смысл формально организованной социальной деятельности. В каждом случае неизбежно неадекватная схематическая модель социальной организации и производства, положенная в основу планирования, не могла создать набор инструкций для воплощения успешного социального порядка. Упрощенные правила никогда не могут воспроизвести функционирующее сообщество, город или экономику.  Официальный порядок, для того, чтобы удержаться, всегда до значительной степени паразитирует на неофициальных процессах, не признаваемых формальной схемой, без которых он не мог бы существовать и которые он не может сам создавать или поддерживать.

Поколения деятелей профсоюзного движения принимали на вооружение это понимание и использовали его как основание для забастовки в форме «работы строго по правилам». В забастовке «работа по правилам» (французы называют её greve du zele) служащие начинают выполнять свою работу, методично соблюдая каждое из правил и инструкций и выполняя только те обязанности, которые указаны в  условиях работы. Результатом, к которому они стремятся, является то, что работа тормозится вплоть до полной остановки, или, по крайней мере, сильно замедляется. Рабочие достигают эффекта своей забастовки, оставаясь  на работе и следуя каждой букве инструкций.  Их акция также наглядно иллюстрирует, насколько сильнее зависит действующее производство от неофициальных договорённостей и импровизаций, чем от формальных рабочих правил. Например, в длительной акции «работы по правилам», направленной против фирмы «Катерпиллер», крупного производителя оборудования, рабочие перешли к неэффективным технологическим приёмам, разработанными инженерами, понимая, что компания заплатит за это временем и качеством больше, чем если бы они продолжали применять свои более быстрые, уже давно изобретённые, практические методы². Они основывались на проверенном положении, что тот, кто работает строго по инструкции, неизбежно работает менее производительно, чем проявляюший инициативу.

Этот взгляд на социальный порядок – отнюдь не открытие, скорее это социологический трюизм. Однако он дает ценную отправную точку для того, чтобы понять, почему авторитарные высокомодернистские системы настолько потенциально разрушительны. Они игнорируют – часто  до полного подавления –практические навыки, которые держат любую сложную деятельность. Моя задача в этой главе состоит в том, чтобы осмыслить эти практические навыки, называемые по-разному – умением (знанием дела или arts de faire)³, здравым смыслом, опытом, ловкостью или метисом. Что же это за навыки?  Как они были получены, развиты и сохранены?  Какое они имеют отношение к формальному гносеологическому знанию? Я надеюсь показать, что многие формы высокого модернизма заменили ценное сотрудничество между этими двумя сторонами знания «имперским» представлением науки, которое отвергает практическое умение, как в лучшем случае незначительное, а в худшем – невежественное. В связи между научным и практическим знанием, как  мы увидим далее, отражается политическая борьба за учреждение гегемонии специалистов и их ведомств. Тейлоризм и научное сельское хозяйство в этом понимании – не только стратегии производства, но также и стратегии управления и присвоения.

Метис: контуры практического знания

Благодаря исследованиям Марселя Детьена и Жан-Пьера Фернана можно обнаружить в греческом понятии «метис» средства сравнения форм познания, заложенных в местный опыт, с более общим абстрактным знанием, используемым государством и его техническими ведомствами⁴. Перед тем, как уточнить понятие и начать его использовать, обратимся к примеру, чтобы проиллюстрировать практический характер местного знания и заложить основу для дискуссии. Когда первые европейские поселенцы в Северной Америке столкнулись с вопросом, когда высаживать и как растить незнакомые культуры Нового Света, в частности, кукурузу, они обратились за помощью к местному опыту своих соседей-индейцев. По одной легенде индеец по имени Скванто (по другой – индейский вождь по имени Массасоит) подсказал им, что высаживать кукурузу надо, когда молодые листочки дуба станут величиной с беличье ухо⁵. Каким бы фольклорным ни казалось звучание этого совета сегодня, в основе его точно подмеченное знание последовательности естественных событий весной в Новой Англии. Для индейцев это была упорядоченная последовательность событий, примерно такая: появляются всходы дикой капусты, затем распускаются листочки ивы, возвращается краснокрылый черный дрозд и появляется первый выводок подёнки – вот приметы календаря весны. Несмотря на то, что сроки этих событий в каком-то году могли наступать раньше или позже, темп их следования мог быть замедлен или ускорен, очерёдность событий почти никогда не нарушалась. Как грубый практический метод, он давал надёжную, хотя и приближенную защиту от заморозков. Мы почти наверняка искажаем советы Скванто, так как колонисты, возможно, следовали им, сводя их до единственного наблюдения. Всё, что мы знаем относительно местного практического знания, говорит о том, что оно полагалось на отчасти избыточное объединение многих примет. Если другие признаки не подтверждали примету по дубовым листочкам, осторожный сеятель мог отложить посев на более поздние сроки.

Сравните эти рекомендации с другими, основанными на более универсальных единицах измерения. Типичное местное издание Альманах фермера дает нам подходящий пример. Оно предлагает высаживать кукурузу после первого полнолуния в мае или после конкретной даты, например, 20 мая. В Новой Англии, во всяком случае, этот совет потребовал бы значительного уточнения в зависимости от широты и долготы. Дата, которая подходила бы для более южного штата Коннектикут, не подойдет для Вермонта; дата, которая будет верной для долин, окажется неправильной для возвышенностей (особенно для склонов, обращённых на север); дата, которая хорошо работает у побережья, не сработает внутри материка. Наконец, дата, указанная в альманахе, застрахована от неудачи, так как самое плохое, что могло бы  случиться с издателем альманаха, это что его рекомендации привели бы к неурожаю.  В результате этой коммерческой осторожности, ради определенности сроков может быть упущено важное для развития растений время⁶.

В противоположность этому, подход индейцев был локальным и туземным; он подходил к общим особенностям местной экосистемы; он интересовался листьями дуба именно в этом месте, а не листьями дуба вообще. И независимо от специфических особенностей этот принцип прекрасно применяется везде. Он может быть с успехом использован где-нибудь в умеренных широтах Северной Америки, где есть дубы и белки. Точность, обеспечиваемая соблюдаемой последовательностью, почти всегда даёт временной выигрыш в несколько дней роста, не сильно увеличивая риск посадок перед сильным морозом.

Практическое знание, подобное знанию Скванто, конечно, может быть объяснено  на более универсальном научном языке. Ботаник мог бы заметить, что рост первых дубовых листьев обусловлен состоянием почвы и температурой среды, которые дают надежду, что кукуруза взойдёт и что вероятность убийственного мороза незначительна. То же самое могла бы подсказать средняя температура почвы на определённой глубине. Таким же образом математик начала девятнадцатого века Адольф Кьютелет обратил своё научное внимание на обыденную проблему, а именно, когда в Брюсселе зацветает сирень. После долгого и тщательного наблюдения он заключил, что сирень быстро расцветает, «когда сумма квадратов средних ежесуточных температур, начиная с последнего мороза, составит в целом цифру, соответствующую (4264C)⁷. Вот уж это – определенное знание! Учитывая методы организации требуемых наблюдений, вероятно, это был весьма точный вывод. Но он едва ли применим практически. Шутливая формула Кьютелета наводит на размышления о признаках практичного местного знания: оно ровно настолько экономично и точно, насколько нужно, не больше и не меньше.

Некоторые колебания я испытываю перед введением в данное обсуждение ещё одного незнакомого термина, «метис». Однако этот термин, как мне кажется, лучше передает имеющиеся в виду практические навыки, чем это делают такие выражения, как «местное практическое знание», «народная мудрость», «практические навыки», «техне» и так далее⁸.

Понятие «метис» пришло к нам от древних греков. Одиссея часто хвалили за то, что у него имеется в изобилии метис и что он использует его, чтобы перехитрить своих врагов и вернуться домой. Метис обычно переводится как «хитрость», «хитроумие». Хотя перевод и верен, он не дает возможности оценить диапазон знаний и навыков, представляемых этим словом. В широком смысле слова метис представляет огромное множество практических навыков и приобретенных сведений в связи с постоянно изменяющимся природным и человеческим окружением.  Метис Одиссея был очевиден не только в том, что он обманул Цирцею, циклопа Полифема и приказал привязать себя к мачте корабля для избежания соблазна Сирен, но также и в сплочении своих людей, в восстановлении судна и в гибкой тактике, применяемой с целью вызволения своих спутников из многочисленных опасных ситуаций. Здесь подчеркивается не только способность Одиссея успешно приспосабливаться к постоянно изменяющейся ситуации, но и его умение понимать, и, следовательно, обманывать своих человеческих и божественных противников.

Все человеческие действия требуют значительного уровня метиса, но для некоторых необходимо формирование еще более высокого. Начиная с навыков, которые требуются для приспособления к капризному физическому окружению, на запасе метиса основывается приобретенное знание того, как управлять судном, запустить бумажного змея, поймать рыбу, постричь овцу, водить автомобиль или ездить на велосипеде. Каждый из этих навыков требует глазомера, который приходит в результате практики и умения «читать» волны, ветер или дорогу и соответствующим образом управлять своим поведением. Одним из важных указаний на то, что все они требуют метиса, является то, что их исключительно трудно преподать, не прибегая к непосредственной практике. Можно было бы попытаться составить чёткие инструкции, как ездить на велосипеде, но вряд ли можно себе представить, что такие инструкции позволили бы новичку поехать на велосипеде с первой попытки. Принцип «практика приводит к совершенству» был изобретен как раз для такой деятельности, поскольку непрерывные, почти незаметные приспособления, необходимые для езды на велосипеде, постигаются в процессе самой езды. Необходимое приспособление станет автоматическим только благодаря приобретенному «чувству» равновесия в движении⁹. Неудивительно, что большинство ремёсел и профессий, требующих контакта с орудиями и материалами, традиционно требовали долгого ученичества для овладения мастерством.

Нет сомнений, что некоторые быстрее приобретают определенные умения, чем большинство других людей. Но, не касаясь этого малопонятного отличия (на которое часто указывают как на различие между компетентностью и гениальностью), езде на велосипеде, плаванию, ловле рыбы, стрижке овец и так далее можно научиться только через практику. Поскольку каждая дорога, ветер, течение и овца различны и постоянно изменяются, хорошему практику, как Oдиссею, придётся набираться опыта во многих различных ситуациях. Если бы ваша жизнь зависела от корабля, прокладывающего путь при скверной погоде, вы, конечно, предпочли бы капитана с большим опытом вместо, скажем, блестящего физика, который умеет анализировать законы плавания, но никогда не управлял судном.

Те специалисты, которые имеют дело с чрезвычайными ситуациями, также представляют показательные примеры людей, обладающих метисом. Пожарники, отряды быстрого реагирования, медики скорой помощи, спасательные группы, работающие на бедствиях в шахтах, врачи в больничных отделениях экстренной помощи, команды, восстанавливающие повреждённые электролинии, отряды, гасящие пожары на нефтяных месторождениях, и, как мы увидим далее, фермеры и пастухи в непредвиденной окружающей обстановке должны быстро и решительно реагировать, чтобы свести к минимуму материальный ущерб или спасти людские жизни. Хотя и существует житейский опыт, которому можно обучить и который передаётся, каждый пожар или несчастный случай уникален, и половина занятых в битве людей знает, какие практические правила применить и в какой последовательности, а когда и отбросить эти правила и действовать на свой страх и риск.

Команда Реда Адаира, которая была собрана со всего мира для тушения  пожаров на нефтяных скважинах, была ярким и показательным примером. Перед войной 1990 года в Персидском заливе его команда была единственной, имевшей какой-либо «клинический» опыт, и поэтому Адаир мог сам устанавливать цену своей работе. Каждый пожар преподносил новые проблемы и требовал искусного сочетания опыта и импровизации. Представим себе находящихся почти на противоположных полюсах, с одной стороны, Адаира, а с другой какого-нибудь младшего клерка, выполняющего одни только повторяющиеся операции. Работа Адаира, безусловно, не может быть сведена к рутинной практике. Он должен начинать с непредсказуемого – несчастного случая, пожара – и затем придумывать методы и оборудование (в зависимости от существующих возможностей, конечно, и изобретаемых в основном им), предназначенные для тушения пожара в этой конкретной скважине¹⁰. А клерк имеет дело с предсказуемым, упорядоченным окружением, которое можно предусмотреть заранее до мельчайших подробностей.  Что касается Адаира, он не может упростить окружающую среду, чтобы применить шаблонное решение.

Примеры, представленные до сих пор, были главным образом связаны с отношениями между людьми и их физической окружающей средой. Но метис равно применим и к человеческому взаимодействию. Представьте себе сложные физические действия, которые требуют постоянного приспособления к действиям, ценностям, желаниям или жестам других. Например, бокс, борьба и фехтование требуют мгновенной автоматической реакции на выпады противника и могут быть освоены только в результате долгой практики самих движений. Здесь также имеет место хитрость. Успешный боксер научится маневрировать движением, чтобы спровоцировать ответный удар, который он может использовать в своих целях. Если исходить из физического содержания таких совместных действий, как танец, исполнение музыкального произведения или совершение акта любви, то и здесь важно подобное же, выработанное практикой, живое рождение опыта. Многие спортивные состязания сочетают как кооперативные, так и состязательные аспекты метиса. Футболист должен знать не только  действия своих товарищей по команде, но также и то, какие командные действия и уловки введут в заблуждение противников. Важно заметить, что такие навыки имеют как родовое сходство, так и специфическое различие: в то время как каждый игрок может быть более или менее квалифицирован в различных аспектах игры, каждая команда имеет свою специфическую комбинацию приёмов, свой «стиль», и каждое соревнование с командой соперников предоставляет уникальную возможность проверки его действенности¹¹.

Такие сложные и рискованные деятельности, как военная дипломатия и политика, вообще представляются навыками, исполненными метиса. Успешный практик в каждом случае пытается влиять на поведение партнеров и противников применительно к собственным интересам. В отличие от моряка, который должен приспосабливаться к ветру и волнам, не влияя на них непосредственно, генерал и политический деятель находятся в постоянном взаимодействии со своими коллегами, каждый из которых пытается надуть другого. Быстрое и толковое приспособление к непредсказуемым событиям – как естественным, вроде погоды, событий в близком окружении или передвижений противника, так и извлечение наилучшего результата из ограниченных ресурсов – виды навыков, которые невозможно преподать в виде сухой трафаретной дисциплины.

Здесь важно, что чисто эмпирическая природа метиса с необходимостью делает навыки ускользающими от исследования.  Простой эксперимент, проведённый философом Чарльзом Пирсом, может помочь передать понять, что имеется в виду.  Пирс просил людей поднимать два тела и принимать решение, которое из них было более тяжелым. Поначалу их оценка была довольно грубой. Но поскольку люди занимались этим в течение длительного периода, они в конце концов научились различать весьма незначительные отличия в весе. Они не могли точно описать свои ощущения, свои чувства при этом, но их фактическая способность к оценке веса чрезвычайно росла. Пирс рассматривал эти результаты как свидетельство некоторой подсознательной связи между людьми через «слабые взаимодействия».  Однако для нас это свидетельство иллюстрирует рудиментарный вид знания, которое может быть приобретено только практикой, и тот факт, что оно почти не поддаётся передаче в письменной или устной форме без прямой практики¹².

Оценивая ряд примеров, которых мы коснулись, мы можем отважиться на некоторые предварительные обобщения относительно природы метиса и того, где подобное знание является уместным. Метис наиболее применим к приблизительно схожим, но никогда не бывающим в точности идентичными ситуациям, требующим быстрой и отработанной реакции, которая становится второй натурой практика. Навыки метиса могут использовать и общепринятые правила, но приобретаются через практику (часто в обычном ученичестве) и развитое чувство стратегии. Метис сопротивляется упрощению его в дедуктивные принципы, которые могут успешно быть переданы с помощью изучения по книгам, потому что контексты, в которых он применяется, настолько сложны и неповторимы, что формальные процедуры принятия рационального решения становятся невозможными.  В некотором смысле метис лежит в том значительном пространстве между областью гениальности, к которой не может быть применена никакая формула, и областью кодифицируемого знания, которое может быть выучено наизусть.

Местное знание

Почему же методы, связанные с любым квалифицированным ремеслом, так плохо подходят для изложения?  Художники или повара, заметил Майкл Оукшот, могут пытаться описать своё искусство и свести его до чисто технической информации, но то, что таким образом получается, представляет очень немногое из того, что им известно, к изложению может быть сведена очень небольшая часть их знаний.  Познание правил ремесла стенографии не позволяет еще изучить его в совершенстве: «Эти правила и принципы представляют собой упрощения самой деятельности; они не имеют смысла вне её, они, лучше сказать,  не могут управлять ею и не могут обеспечить её познание. Овладение в совершенстве правилами и принципами может сосуществовать с совершенной неспособностью к выполнению той деятельности, к которой они относятся, так как  выполнение деятельности вовсе не состоит в применении этих принципов; а даже если бы и состояло, знание того, как применять их (знание фактического выполнения деятельности) не даётся в их содержании»¹³.

Знание того, как и когда применять практические правила в конкретной ситуации составляет сущность метиса. Очень существенны тонкости применения этих правил, потому что метис наиболее ценен в контекстах, которые изменчивы, не определены (неизвестен ряд фактов) и имеют частный характер¹⁴. Хотя мы ещё вернемся к вопросу о неопределённости и изменчивости, я хочу остановиться на дальнейшем исследовании местного характера и специфичности метиса.

Поучительно различие между более общей навигационной наукой и частным знанием правил навигации в судовождении. Когда большое грузовое судно или пассажирский лайнер приближаются к большому порту, капитан обычно передаёт управление своим судном местному лоцману, который проведёт судно в гавань до причала. И то же самое происходит, когда судно покидает причал – его ведет лоцман, пока оно благополучно не выйдет на морской простор. Эта разумная практика позволяет избежать многих несчастных случаев и отражает тот факт, что навигация в открытом море (в более «абстрактном» пространстве) представляет собой более общую специализацию, а умение провести судно среди других в некотором определенном порту есть сугубо контекстуальный навык. Мы могли бы назвать искусство навигации, которым обладает лоцман, «местным и специфическим знанием». Лоцману известны особенности местных приливов и отливов, течений вдоль побережья и морских рукавов, уникальные свойства местных ветров и характер волн, мели, неотмеченные рифы, сезонные изменения в течениях, условия движения морского транспорта в местных водах, ежедневные капризы ветров, дующих с мысов и вдоль проливов, и то, как провести судно в этих водах ночью, не говоря уже о том, как благополучно довести множество различных судов до причала в условиях, когда все это сразу меняется¹⁵. Такое знание по определению специфично, оно может быть приобретено только через практику и местный опыт. Подобно птице или насекомому, которое блестяще приспособилось к своей узкой экологической нише, лоцман знает только одну гавань.  Если бы его вдруг перевели в другой порт, большая часть его знаний оказалась бы  неприменимой¹⁶. Хотя информация об условиях определённого порта имеет довольно узкое содержание, именно эта информация  должна преобладать в знаниях лоцмана, и с этим согласны командиры кораблей, капитаны портов и, не в последнюю очередь, те, кто страхует морскую торговлю от потерь. Практический опыт лоцмана в местном масштабе важнее общих правил навигации.

Классическое произведение Марка Твена «Жизнь на Mиссиссипи» подробно описывает знания и навыки, приобретаемые речными лоцманами. Важная часть этих знаний состоит из сугубо практических сведений относительно внешних примет, которые могут предупреждать о мелях, подводных течениях или других опасностях. Многое в них, однако, состоит из их весьма специфических познаний в связи с плаванием именно по Mиссиссипи в различные времена года и при разных уровнях воды – знания, которое могло быть получено в определенном месте только через опыт. Хотя имеется нечто, что собственно могло бы называться общей наукой о реках, это знание оказывается весьма ненадёжным и неудовлетворительным, когда дело доходит до конкретного путешествия по конкретной реке. Местный лоцман не менее необходим на данной реке, чем местный проводник где-нибудь в джунглях или местный гид в бельгийском городе Брюгге или в медине древнего арабского города.

Практика и опыт, отраженные в метисе, всегда носят местный характер.  Так, инструктор по скалолазанию может быть лучшей в Зермате, если она часто совершала там восхождения, пилот – лучшим на Боинге 747, на котором он обучался, а хирург-ортопед может лучше всего разбираться  в коленных суставах, потому что именно в этом она специализировалась. Не вполне ясно, какая часть их метиса может быть перенесена этими специалистами своего дела, если каждый из них был бы внезапно брошен соответственно на Монблан, на борт маленького самолетика и на лечение кистей рук.

В каждом случае применение конкретного умения связано с некоторым приспособлением к местным условиям. Для ткача любая пряжа или новая нить различаются наощупь. Для гончара новая глина «работает» по-другому.  Длительный  опыт работы с различными материалами в итоге создает эффект почти автоматического выполнения таких приспособлений. Специфичность знания идет даже глубже – каждый ткацкий станок или гончарное колесо имеет свои отличительные качества, которые ремесленник должен знать и оценивать (или уметь к ним применяться). Стало быть, общее знание, которое применяется на деле, требует некоторого образного перевода. Совершенное знание ткацких станков не переводится само собой в успешное овладение некоторым конкретным ткацким станком с особенностями его конструкции, использования, составных частей и ремонта. Разговоры о мастерстве овладения определенным ткацким станком, искусством плавания по такой-то реке, умении в совершенстве управлять конкретным трактором или автомобилем не являются нелепыми; они указывают на величину и значимость разрыва между общим и частным знаниями.

Местное знание можно считать заинтересованным в противоположность общему знанию. То есть носитель такого знания обычно имеет сильную заинтересованность в определённом результате. Компания, страхующая коммерческие грузовые перевозки крупной морской фирмы с высокими капиталовложениями, может позволить себе допустить вероятность непредвиденного несчастного случая. Но для моряка или капитана, рассчитываюшего на безопасный рейс, авария есть исход единичного случая, конкретного плавания. Метис есть способность и опыт, необходимые, чтобы повлиять на результат – усилить перевес в положительную сторону – именно в конкретном случае.

Все государственные упрощения и утопические схемы, рассмотренные нами в предыдущих главах, касались деятельности, которая давала в пространственном и временном отношении уникальный результат. Знание о лесоводстве, революции, городском планировании, сельском хозяйстве и поселении вообще будет вести нас в понимании этого леса, этой революции и этой фермы только до определённой степени. Всё сельское хозяйство существует в определённом месте (поле, почва, культуры), в определённом времени (погодные условия, время года, смена популяций вредителей) и в определённых целевых объектах (потребности и вкусы семьи). Механическое применение общих правил, которое игнорирует эти особенности, приводит к практическим неудачам и социальному разочарованию. Общая формула не даёт и не может давать местного знания, которое только и делает возможной успешное преобразование с необходимостью недостаточно подробных общих представлений в успешное и детальное приложение в местном контексте. Чем более общими являются правила, тем более подробного перевода на язык местных обстоятельств они требуют. И дело не просто в том, что капитан и штурман осознают, что их практические навыки уступают совершенному местному знанию лоцмана. Скорее это вопрос признания того, что сами практические правила в значительной степени являются кодификацией, выведенной из реальной практики мореплавания и навигации.

Последняя аналогия может помочь объяснить отношение между общими практическими правилами и метисом. Метис не является простой спецификацией  местных значений (таких, как средняя температура и количество осадков), которая позволяет успешно применять общую формулу к данному случаю. Если сравнивать с разговорным языком, то практические правила родственны формальной грамматике, тогда как метис скорее похож на реальную речь. Метис нельзя вывести из общих правил, как речь не выводится из грамматики. Речь развивается с младенчества при помощи подражания, попыток применения на практике, через пробы и ошибки.  Изучение родного языка – стохастический процесс, процесс последовательных самокорректирующихся приближений. Мы не изучаем сначала алфавит, состав слова, части речи, правила грамматики, и не пытаемся потом использовать это знание, чтобы построить грамматически правильное предложение. Более того, как указывает Майкл Оукшот, знание правил речи совместимо с полной неспособностью говорить связными предложениями. Скорее уж грамматические правила являются производными от практики реальной речи.  Современное преподавание языков, которое стремится научить свободно вести разговор, признает это и начинает с простой речи и механического копирования с целью закрепления речевых образцов и акцента, оставляя грамматические правила нетронутыми, их вводят позже для систематизации и подведения итогов практического овладения языком.

Подобно языку, метис или местное знание, необходимые для успешного ведения сельского хозяйства или животноводческих пастбищ, по всей вероятности, лучше всего познаются через ежедневную практику и опыт. Подобно долгому ученичеству, воспитание в домашнем хозяйстве, где постоянно практикуется какое-то ремесло, часто представляет наиболее удовлетворительную подготовку к овладению этим ремеслом. Этот вид приобщения к профессии может больше способствовать закреплению навыков, чем смелые инновационные предложения.  Любая методическая формула, которая исключает или подавляет опыт, знание и адаптивность метиса, рискует быть непоследовательной и неудачной; обучение говорить связными предложениями привлекает гораздо больше материала метиса, чем простое изучение правил грамматики.

Cвязь метиса  с эпистеме  и техне

Для греческих философов и особенно для Платона, эпистеме и техне представляли собой знание совершенно другого порядка, нежели метис¹⁷. Прагматично-техническое знание, или техне, могло быть выражено точно и исчерпывающе в форме строгих и неукоснительных правил (не  эмпирические правила), принципов и заключений. В наиболее строгом отношении знание техне основано на логическом выводе из самоочевидных начальных постулатов. Как идеальный тип, техне радикально отличается от метиса по тому, как оно получено, кодифицировано и преподносится, как модифицируется и какую аналитическую точность оно даёт.

Где метис контекстуален и специфичен, техне универсален. В логике математики десять, помноженное на десять, всюду и всегда равняется сотне; в геометрии Евклида прямой угол – это угол в девяносто градусов; в физике точка замерзания воды принимается за нуль шкалы Цельсия¹⁸. Tехне – твёрдое знание; Аристотель писал, что техне «возникает, когда многие представления, полученные из опыта, позволяют вывести универсальные заключения относительно группы сходных явлений»¹⁹.  Универсальность техне является результатом того факта, что аналитически оно организовано при помощи простых, ясных и  логических переходов и поддаётся анализу и проверке. Эта универсальность означает, что знание в форме техне можно преподавать, как формальную дисциплину. Законы техне дают теоретическое знание, которое может иметь, а может и не иметь практическое приложение. Наконец, техне характеризуется безличной, часто количественной точностью и требует объяснения и проверки, а метис связан с личным навыком, возможностью «потрогать» и практическими результатами.

Если описание техне как идеальной или общепринятой системы знаний напоминает образ современной науки, это никакая не случайность. Однако актуальная практика науки представляет собой нечто совсем другое²⁰. Правила техне учат кодифицировать, выражать и проверять знания, как только они обнаружены. Никакие правила техне или эпистеме не могут объяснить научное изобретение и его суть. Открытие математического закона требует гениальности и, возможно, метиса; однако же доказательство его должно следовать принципам техне²¹. Таким образом, методичные и объективные правила техне способствуют получению знания, которое может быть без особого труда организовано, полностью подтверждено и которое допускает формальное преподавание, но оно не может непосредственно само добавить что-либо к себе или объяснить, как оно появилось²².

Кроме того, техне является характеристикой отдельных систем рассуждения, в которых выводы могут быть логически получены из начальных предположений.  Степень, до которой форма знания удовлетворяет этим условиям, есть уровень её объективности, универсальности и совершенной невосприимчивости к контексту.  Но контекстом метиса, как подчеркивают Детьен и Вернан, всегда являются «ситуации, которые временны, изменчивы, неоднозначны и сбивают с толку; ситуации, которые не поддаются точной оценке, строгому анализу и твёрдой логике»²³. Нусбаум убедительно показывает, как Платон попытался (главным образом в своём произведении Республика) преобразовать царство любви – сферу, которая по определению полностью является сферой случайности, желания и импульса – в царство техне или эпистемы²⁴. Платон расценивал мирскую любовь, как чувство, подвластное более низким желаниям, и надеялся очистить её от этого основного инстинкта так, чтобы она могла более походить на философский поиск истины. Превосходство чистого рассуждения, особенно научной и математической логики, заключается в том, что оно «сосредоточено на предмете, в высшей степени непоколебимо и стремится к истине». Цели такого рассуждения «извечны и независимы от того, что люди делают и говорят»²⁵. То, что человек любит или должен любить, утверждал Платон, не есть сам объект любви, а, скорее, идеализированные формы совершенной красоты, отраженные в любимом человеке²⁶. Только на этом пути любовь могла бы оставаться прямой и разумной, свободной от желаний.

Сферы человеческой деятельности, которые наиболее свободны от случайности, неоднозначности, контекста, желания и личного опыта – и, таким образом, свободные от метиса, – в итоге оказались самыми высокими человеческими устремлениями. Таковы философские исследования. Можно понять, почему на основании таких критериев Евклидова геометрия, математика, некоторые содержательные формы аналитической философии и, возможно, музыка рассматриваются, как самые совершенные  занятия²⁷. В отличие от естествознания и конкретных экспериментальных наук эти дисциплины существуют как царства абсолютной мысли, нетронутые случайными обстоятельствами материального мира. Они рождаются в голове или на чистом листе бумаги. Теорема Пифагора, a² + b² = c² , истинна для всех прямоугольных треугольников везде и всегда.

В западной философии и науке (включая социологию) периодически повторялись усилия переработать системы знания так, чтобы исключить неопределённость и обеспечить логическую дедуктивную строгость, которой обладала Евклидова геометрия²⁸. В естествознании результаты попыток оказались впечатляющими.  Что касается философии и гуманитарных наук, усилия были столь же настойчивыми, но результаты гораздо более неоднозначными. Известная Декартовская эпистема «я мыслю, следовательно, существую» изображала первый шаг математического доказательства и была «ответом на беспорядок, который угрожал уничтожением общества»²⁹. Иеремия Бентам и утилитаристы пытались при помощи вычисления удовольствия и боли (гедонизм) свести изучение этики к чистой естественной науке, к исследованию «каждого обстоятельства,  могущего повлиять на индивидуума, которое отмечается и регистрируется; ничто не ... оставлено случайности, прихоти или неуправляемой свободе действий, всё обследуется и заносится в размере, числе, весе и мере»³⁰.

В конце концов, благодаря статистике и теории вероятностей, даже сама случайность (tuche), которой техне стремилась овладеть, была представлена отдельным фактом, способным входить в формулы техне. Возможность риска, сопутствующего ей, могла быть определена с известной долей вероятности, и становилась фактом, подобно всем другим, а неопределённость (где неизвестна упомянутая вероятность) всё ещё лежит вне досягаемости техне³¹. Интеллектуальная «карьера» риска и неопределённости характерна для многих областей исследования, в которых зона влияния анализа была переформулирована и сужена, чтобы исключить элементы, которые не могли быть количественно определены и измерены, а могли быть только оценены. Лучше сказать, методы были направлены на  изолирование и приручение тех аспектов ключевых переменных, которые могли бы быть выражены количественно (общественное богатство – объёмом национального продукта, общественное мнение – количеством голосов, ценности – психологическими опросами). Преобразованию по этим направлениям подверглась, например, неоклассическая экономика. Потребительские предпочтения считаются заранее известными, а затем они учитываются, чтобы вынести за скобки вкус потребителя как главный источник неопределённости. С изобретательством и предпринимательской деятельностью обращаются, как с чем-то внесистемным, и выбрасывают из границ дисциплины, как слишком неподатливых, чтобы подчиняться оценке и прогнозу³². Дисциплина вобрала в себя вычисляемый риск и изгнала те темы, где преобладала сущностная неопределённость (экологическая угроза, изменения потребительского вкуса)³³. Стивен Марглин указывает, что «акцентирование личного интереса, вычисление и максимизация в экономике» являются классическими примерами «очевидных постулатов» и отражают «скорее идеологическое принятие превосходства эпистеме, чем серьёзную попытку распутать сложности и тайны человеческой мотивации и поведения»³⁴.

Логика таких переформулирований аналогична экспериментальной практике и установлению границ современного научного сельского хозяйства. Сузив область своего изучения, оно чрезвычайно выиграло в чёткости и научной силе, убрав возможные неуместные и неприятные сюрпризы за пределы своих искусственных границ³⁵. Техне наиболее подходит тем видам деятельности, «которые имеют единственную цель, и цель эта может быть конкретно указана отдельно от самой деятельности и может быть измерена количественно»³⁶. Так, задача, с которой с наибольшим успехом справилось научное сельское хозяйство, – как собрать наибольшее количество бушелей урожая при наименьших затратах на акр земли, и это было продемонстрировано на испытаниях одной культуры в течение одного сезона на опытных участках. Вопросы общественной и хозяйственной жизни, семейные нужды, длительное сохранение почвенной структуры, экологическое разнообразие и его поддержание трудно и вобрать, и целиком исключить. Формулы эффективности, производственных функций и разумной деятельности могут быть выделены только тогда, когда желанные перспективы просты, ясно определены и, следовательно, измеримы.

Проблема, как признавал Аристотель, состоит в том, что некоторые реальные возможности «даже в принципе не могут быть как надо и полностью отражены системой универсальных правил»³⁷. Он выделил навигацию и медицину как два вида деятельности, в которых практическая мудрость, связанная с большим опытом, является обязательной для наилучшего выполнения работы. Таковы практики, полные  метиса, в которых требуется быстрая реакция, импровизация и умелые последовательные приближения к ситуации. В отличие от Платона, Сократ преднамеренно воздерживался от записей своих обучающих бесед, потому что он верил, что область философии принадлежала больше метису, чем эпистеме или техне. Письменный текст, даже если он и принимает форму философского диалога, является выхолощенным набором кодифицированных правил. Устный диалог, напротив, является живым и зависящим от взаимопонимания участников, достигая таких результатов, которые не могли быть определены заранее. Сократ, несомненно, полагал, что взаимодействие между учителем и учениками, которое теперь называется сократическим, а не итоговый текст, и есть философия³⁸.

Практический опыт и научное знание

Только осознав потенциальные возможности и диапазон охвата метиса, можно оценить, какой ценной информации лишают себя высокомодернистские системы, когда, не обращая внимания ни на что, навязывают свои планы. Одной из основных причин отвержения метиса, особенно в самовластной империи научного знания, является довод о том, что «открытия» метиса – практические, контекстуальные и привязаны к конкретному времени, а научные рассуждения обещают обобщенные решения.

Мы проследили особенности метиса в действии на исторически сложившихся традиционных измерениях площади, веса и объема. Его задачей всегда было достижение частной цели или выражение характерной местной особенности (например,  «ферма двух коров»), а не приспособление к какой-то универсальной единице измерения. Очевидно, что такие народные мерила, подобно примете Скванто, часто передавали большее количество информации, чем это смогла бы сделать абстрактная мера. Они передавали информацию, которая, конечно, была более уместна локально. Это был локальный практический показатель, который менялся от места к месту и тем самым гарантировал, что он будет запутанным, невнятным и не будет поддаваться кодификации в целях политического государственного управления.

Подобной логике в основном следует классификация местной флоры среди туземцев. Важно то, что существенно для местного использования и ценности. Так, категории, согласно которым классифицируются различные растения, следуют за целями их практического использования: годится для приготовления супа, пригодно для изготовления бечёвки, полезно для заживлении порезов, эффективно при расстройствах желудка, ядовито для рогатого скота, нужно для плетения ткани, предпочитается кроликами, подходит для изготовления ограды и так далее.  Однако эта сумма знаний никогда не статична, она постоянно расширяется вследствие приобретения практического опыта. И категории, на которые разделена существующая совокупность растений, вовсе не похожи на ботанические категории Линнея, предпочитаемые научными исследователями³⁹.

Безошибочным показателем для метиса является практический успех. Благополучно ли прошло плавание для лоцмана?  Перехитрили ли циклопа уловки Одиссея?  Помог ли компресс от ожога?  Был ли урожай фермера обильным? Если для поставленной цели метод работает эффективно и с неоднократно повторяющимся эффектом, носители метиса особенно не задумываются, почему и как он действует и каков точный механизм его действия. Их намерение состоит вовсе не в том, чтобы внести свой вклад в более обширную сумму знаний, им нужно решить конкретные проблемы, которые стоят перед ними. Это не значит, что носители метиса не занимаются изобретательством. Большинство их, бесспорно, занимается этим. До весьма недавнего времени фактически все усовершенствования сельского хозяйства происходили скорее на местах, чем в промышленности или науке. Однако это означает, что новшества метиса будут обычно представлять собой некое новое сочетание существующих элементов системы (бриколаж, используя термин Леви-Стросса)⁴⁰, а не изобретение вроде трактора для решения задачи увеличения силы тяги; трактор не фермеры выдумали⁴¹. Кроме того, бриколаж практического знания часто производил сложные методы – поликультурность, стратегии закрепления почв, – которые превосходно работают, так и не понятые (пока?) наукой.

Сила практического знания зависит от исключительно скрупулёзного и проницательного наблюдения за окружающей средой. К настоящему моменту должно быть уже очевидно, почему традиционные земледельцы, подобные Скванто, такие превосходные наблюдатели своей среды, но стоит перечислить причины этого в контексте сравнения с научным знанием. Во-первых, результаты тщательного наблюдения жизненно важны для этих земледельцев. В отличие от ученого-исследователя или консультанта по вопросам сельского хозяйства, которым не приходится следовать своим советам, крестьянин сам является непосредственным потребителем собственных решений. В отличие от типичного современного фермера, у крестьянина нет дополнительных специалистов, на которых можно было бы положиться, кроме как на своих соседей, имеющих кое-какой опыт; он должен принимать решения, опирающиеся на свои собственные знания.

Во-вторых, я уверен в том, что бедность, предельно низкое экономическое состояние многих из этих земледельцев сами по себе уже представляют вескую причину для тщательного наблюдения и экспериментирования. Представьте гипотетический случай: два рыбака должны прокормиться от реки. Один рыбак живёт у реки, где улов устойчив и избыточен. Другой живёт у реки, где улов изменчив и редок, допускает только бедное и сомнительное пропитание. Более бедный из этих двух, несомненно, будет иметь непосредственную жизненно важную заинтересованность в изобретении новых методов ловли рыбы, в тщательном наблюдении за повадками рыбы, в точном расположении сетей и запруд, в выборе времени и в признаках сезонных косяков различных видов рыб во время миграции и т.д. И при этом мы не должны забывать, что крестьянин-земледелец или пастух живут на месте своих наблюдений из года в год. Он будет наверняка знать такие вещи, которых никогда не заметили бы ни ленивый земледелец, ни ученый-исследователь⁴². Наконец, как упомянуто в предыдущей главе, такой земледелец всегда является членом сообщества, которое служит его жизненным окружением, устной справочной библиотекой результатов наблюдений, использования методов и экспериментирования – суммарным знанием, которое никогда и никакой индивидуум не смог бы накопить в одиночку.

Пытливый характер донаучных людей, зачастую формируемый смертельными опасностями, привёл ко многим важным открытиям. Южноамериканские индейцы обнаружили, что жевать кору хинного дерева – очень эффективное средство против малярии, они ничего не знали об активном компоненте коры, хинине, или о механизме его действия. На Западе знали, что некоторые пищевые продукты, используемые ранней весной, типа ревеня, могли оказать помощь в ослаблении симптомов цинги, не имея никакого представления о витамине C. Плесень, появляющаяся на некоторых сортах хлеба, использовалась для задержания развития инфекции задолго до появления пенициллина⁴³. Согласно Анилу Гупта, по грубой прикидке три четверти современной фармакопеи – производные традиционно известных медицинских средств⁴⁴. Даже при отсутствии лекарств люди часто знали, какие существуют средства уменьшить шансы подцепить страшную инфекционную болезнь. Лондонцы в романе Даниэля Дефо Дневник чумного года знали, что переезд в сельскую местность или, если не удастся, уединение в своём доме значительно повышали шансы выживания в период бубонной чумы, случившейся в 1665 году⁴⁵. Зная теперь, что переносчиками чумы были блохи, распространяемые крысами, мы можем понять, почему эти способы часто срабатывали, но современники Дефо, даже при том, что они ошибочно думали, что чума была вызвана испарениями, тем не менее своими решениями попали в точку. 

Наиболее впечатляющая иллюстрация практики, предшествующей науке, – широко распространенное использование натурального оспопрививания с целью проверки его влияния на распространение оспы – произошло задолго до известия о разработке метода прививки оспы сэра Уильяма Дженнера в 1798 году. История, которую выразительно и подробно анализирует Фредерик Апффел Марглин, потому поучительна, что она демонстрирует, как только в силу метиса был найден метод прививок, что предвещало открытие, которое справедливо считается великой вехой в научной медицине⁴⁶. Я говорю это потому, что последняя тема, которую я намерен затронуть здесь, это – защита традиционной медицины перед лицом современных медицинских исследований и результатов экспериментальной практики⁴⁷. Это изложение должно прояснить, как часто местное знание, пробы и ошибки, которые мы могли бы более великодушно назвать стохастическим методом, давали практические решения, не использующие преимуществ научного метода.

По крайней мере, к шестнадцатому веку метод привития оспы был широко распространен в Индии, на Ближнем Востоке, в Европе и Китае. Практика состояла в использовании человеческой оспенной субстанции, вводимой неглубоко в кожу или вдыхаемой, которая заражала человека слабой формой оспы, редко когда с фатальным исходом. Никогда не использовался «свежий» оспенный материал – из пустул или струпьев от больного с натуральной инфекцией в активной форме.  Прививочный материал обычно изготавливался из разжиженного вещества, взятого у тех людей, у которых наблюдался слабый характер течения болезни в период эпидемии предыдущего года, или из вещества, взятого из пустул тех, кому была сделана прививка за год до этого. Дозировка регулировалась согласно весу и возрасту пациента.

Принцип, лежащий в основе метода прививки оспы, тот самый принцип, что лежит в основе гомеопатии, отразил очень старую практику. Прививка в той или иной форме широко осуществлялась задолго до рождения современной медицины. В Индии оспопрививание выполнялось жрецами и входило в обряд  поклонения богине Ситале⁴⁸. В других обществах культурные установления, несомненно, были иными, но фактическая практика были той же самой.

Надо заметить, что открытие Дженнером вакцины, использующей сыворотку коровьей оспы, не было совсем уж новостью. Молодая доярка как-то сказала ему, что она защищена против оспы, потому что уже переболела коровьей оспой. Дженнер, следуя этой подсказке, вколол коровью оспу своим собственным детям и увидел, что они не дали никакой реакции на последующую прививку натуральной оспы. Конечно, вакцинация была большим прогрессом по отношению к натуральному оспопрививанию. Поскольку в оспопрививании использовался свежий материал, он вызывал, хоть и слабую, но всё же активную форму инфекции, и от 1 до 3 процентов тех, кому делали прививку, умерли от этой процедуры; тем не менее это гораздо лучше по сравнению с одним или двумя из шести людей, погибших в эпидемию. Метод Дженнера использовал умерщвлённый вирус, избегая таким образом инфекции, и его прививка имела замечательно низко ятрогенный уровень: только один из тысячи умирал непосредственно от прививки.  Этому достижению справедливо отдаётся должное, но важно признать, что «вакцинация Дженнера не была резким скачком вперед, а являлась прямым потомком и наследником натурального оспопрививания»⁴⁹.

И хотя оспопрививание трудно сравнивать с методом вакцинации, оно было впечатляющим  достижением практической донаучной медицины. Принцип прививки был оценен издавна, и можно себе представить огромное число практикующих специалистов в инфицированных сообществах, прилагающих усилия к развитию успешного метода борьбы с болезнью. Как только была установлена эффективность нового метода лечения, информация о нём распространялась быстрее, чем любая эпидемия, заменяя менее успешные профилактические меры. Здесь нет никакого волшебства. Компоненты такого практического знания просты: давление необходимости (в данном случае речь шла буквально о жизни и смерти), несколько подающих надежду примеров, которые сработали в аналогичных ситуациях (прививка), большая армия добровольных экспериментаторов, желающих опробовать почти любое средство⁵⁰, время, чтобы навык «отстоялся» (экспериментаторы и их клиенты наблюдали за результатами различных стратегий в течение последовательных эпидемий) и на распространение (через коммуникативные связи) экспериментальных результатов. Пока не нужен был электронный микроскоп, было бы на самом деле удивительно, если бы такое объединение жгучего интереса, тщательного наблюдения, большого количества специалистов-энтузиастов, пробующих различные возможные варианты, и времени, необходимого для проведения опытов и исправления возможных ошибок, не дало бы множества новых решений практических проблем. Те, кто занимался прививкой оспы до Дженнера, мало чем отличались от земледельцев, ведущих поликультурные посадки, описанные Полом Ричардсом. Они действительно изобретали, а не просто натыкались на нечто такое, что успешно действовало, совершенно не имея понятия о механизме работы этого нечто. И хотя это риск получения ими ложных выводов из того, что они видели, был больше, это не уменьшало практической ценности их бриколажа.

Метис с его упором на практическое знание, опыт и стохастическое рассуждение, конечно же, не просто ныне вытесненный предшественник научного знания. Он является способом рассуждения, наиболее соответствующим сложным материальным и социальным задачам, где неопределённость так велика, что мы должны доверяться нашей интуиции, основанной на опыте, и проверять каждый свой шаг. Описание управления гидроресурсами в Японии, данное Альбертом Говардом, предлагает нам поучительный пример: «Контроль почвенной эрозии в Японии подобен игре в шахматы. Лесничий, после изучения размытой водами долины, делает свой первый ход, расположив и построив в определённом месте одну или несколько контрольных дамб. Он ждет ответного хода матушки-природы.  Она, в свою очередь, определяет последующий ход лесничего, который может состоять в строительстве ещё одной или двух дополнительных дамб, увеличении размеров прежней дамбы или в строительстве опоры, подстраховывающей стены дамбы.  Ещё одна пауза для размышления, потом следующий ход и так далее, пока эрозии не нанесено поражение. Действия естественных сил, таких, как образование осадка и появление новой поросли, находятся под присмотром и используются с наибольшей выгодой, чтобы снизить затраты и получить практические результаты.  Невозможно предпринять что-либо большее, чем это уже сделано самой природой в данном месте»⁵¹. В примере Говарда специалист неявно признает, что он имеет дело со «знанием определённой долины». Каждый благоразумный маленький шаг вперёд, основанный на предшествующем опыте, порождает новые и не вполне предсказуемые эффекты, которые станут точкой отсчёта для следующего шага. Фактически любая сложная задача, вовлекающая множество переменных, чьи значения и взаимовлияния не могут быть точно спрогнозированы, принадлежит к подобным сюжетам: строительство дома, ремонт автомобиля,  усовершенствование нового реактивного двигателя, хирургическая операция на колене или возделывание участка земли⁵². Там, где взаимодействия вовлекают не только материальное, но и социальное окружение – строительство и заселение новых деревень или городов, организация революционного захвата власти или коллективизация сельского хозяйства – разум может оробеть перед множеством взаимодействий и их неопределимости (в отличие от измеримых возможностей).

Более тридцати пяти лет тому назад, признавая невыразимую сложность амбициозной социальной политики, Чарльз Линдблом подбросил в речевой обиход незабываемое выражение «наука выкарабкивания»⁵³. Фраза пыталась выразить сущность практического подхода к крупномасштабным политическим проблемам, которые не могли быть полностью понятыми, не говоря уже о  всестороннем подходе к ним. Структуры государственных служб, жаловался Линдблом, неявно допускали предсказуемость политического действия, в то время как на практике знание было ограничено и фрагментарно, а средства никогда не могли быть чётко отделены от целей. Его характеристика существующей политической практики подчеркивала постепенность подобного подхода, последовательность проб и ошибок, которая постоянно должна была пересматриваться в свете предыдущего опыта и прирастала урывками⁵⁴. Альберт Хиршман сделал тот же самый вывод, хотя гораздо более метафорический, сравнивая социальную политику со строительством дома: «Архитектор социального переустройства никогда не сможет иметь надежного проекта. Не только каждое здание, которое он строит, отлично от любого другого, которое было построено прежде; ведение строительства с необходимостью использует новые строительные материалы и даже экспериментирует с не проверенными еще на практике законами напряжений и принципами конструкции сооружений. Так что наибольшую пользу строители получат от осознания того, что только учет опыта позволит осуществить данное строительство при других обстоятельствах»⁵⁵.

Взятые вместе, позиции Линдблома и Хиршмана равнозначны хорошо продуманному стратегическому отступлению от претенциозного к всестороннему и рациональному планированию. Если отбросить социологический жаргон, термины «угадывание» ( а не «искусство предсказания») и «удовлетворительность» (а не «максимизация») описывают мир, живущий и действующий при помощи догадок и житейских правил, что очень похоже на метис.

Познание не из  книг

Подход постепенного «выкарабкивания» кажется единственным логичным курсом в такой сфере, как контроль эрозии или социальная политика, где наверняка что-нибудь пойдет не так. Тот факт, что в этих случаях  уровень неопределённости и, следовательно, потенциальной угрозы может быть уменьшен при ведении процесса более управляемыми шагами, вовсе не означает, что любой новичок смог бы взять на себя ответственность за его выполнение. Напротив, только человек с большим опытом окажется способен взвесить все за и против результатов начального шага, чтобы определить последующий. Представьте себе гидрологов или политических руководителей, которые не раз попадали во внештатные ситуации и сумели выкрутиться. Их реакция будет более квалифицированной, их суждение в оценке среды надёжнее, их понимание, каких здесь возможны неожиданности, более точным. Еще раз подчеркнём, что некоторую часть их способностей можно выразить и передать другим, но многое из них так и осталось бы скрытым, а именно интуиция, которая появляется в результате долгой практики. Рискну сказать кое-что о совершенно невыразимом, хочу дать понять, насколько важным является такое знание и насколько труден его перевод в кодифицируемую форму⁵⁶.

Информация метиса зачастую настолько неявна и непроизвольна, что его носитель не может объяснить, чем он, собственно, руководствуется⁵⁷. На ранних стадиях обучения медицине всегда рассказывают историю врача, который в начале века имел небывалый успех в диагностике сифилиса на ранних стадиях. Лабораторные испытания подтверждали его диагнозы, но сам он не знал точно, что именно он находил во время осмотров пациентов, что вело его к верным заключениям. Заинтригованные его успехом, руководители больницы попросили двух других докторов пристально понаблюдать за его приёмом пациентов  в продолжение нескольких недель и определить, какие же признаки болезни он замечал. В конце концов и они, и сам врач поняли, что он подсознательно регистрировал небольшое  подёргивание глаз пациентов. В результате подёргивание глаз стало признанным признаком сифилиса. И хотя это интуитивное чувство и смогло принять кодифицированную форму, поучительно здесь, что этот признак мог быть распознан только благодаря скрупулёзному наблюдению и длительному клиническому опыту, и то подсознательно.

У любого опытного ремесленника развивается большая совокупность действий, визуальных оценок, чувство осязания или чувство структурного видения, помогающее ему выполнять работу, а также круг тонких интуитивных подходов, рожденных посредством опыта и не поддающихся передаче иначе, как через практику.  Несколько примеров помогут передать тонкости и нюансы подобного репертуара умений. В Индонезии бывалые бугисские морские капитаны, крепко спящие в каюте, моментально просыпаются при изменении курса корабля, погоды, морского течения или возможной комбинации из всех трёх условий. Когда волны океана изменяют амплитуду колебаний или начинают ударять в судно с другой стороны, шкипер немедленно чувствует перемену благодаря небольшим изменениям в бортовой качке и крене судна.

Во времена, когда при заболевании дифтерией в городе пациента изолировали дома, один доктор взял с собой молодого студента-медика на обход. Когда их впустили в переднюю дома, в котором был карантин, прежде, чем они начали осматривать пациента, врач остановился и сказал: «Погодите. Принюхайтесь! Никогда не забывайте этот запах, это – запах  дифтерийного дома»⁵⁸. Другой доктор однажды сказал мне, что после того, как он видел тысячи младенцев в большой клинике, он уверен, что только взглянув на младенца, может точно сказать, серьезно ли болен младенец и нуждается ли он в немедленном лечении.  Он не мог указать визуальную подсказку, которая позволяла ему делать заключение, но предполагал, что это было каким-то сочетанием цвета лица, выражения глаз, тона кожи и живости ребёнка. Альберт Говард приводит ещё один убедительный пример  «пристрелянного взгляда»: «Опытный фермер может сделать вывод о плодородии почвы и качестве перегноя с помощью растений – по их силе, развитию, обилию корней, здоровому «румянцу».... Это также подходит и для определения здоровья животных на хорошем пастбище». Действительно, продолжает он, «нет необходимости взвешивать или обмерять их. Достаточно взглянуть глазами успешного скотовода или мясника, привыкших иметь дело с первосортными животными, чтобы заключить, всё ли нормально или что-то не так с почвой, содержанием скота или обоими условиями одновременно»⁵⁹.

Какова основа такого понимания или интуиции? Мы могли бы назвать эти навыки «профессиональными хитростями» (не в смысле ввода в заблуждение), которыми обладают наиболее «ловкие» практикующие специалисты⁶⁰. Важно обратить внимание на то, что фактически все суждения, основанные на интуиции, которые описаны в этих коротких эпизодах, могли быть проверены путём опытов и измерений. Дифтерия может быть обнаружена лабораторным путём, анемия ребёнка может быть подтверждена анализом крови, а бугисский морской волк может выйти на палубу, чтобы удостовериться в изменении направлении ветра.  Это даёт уверенность тем, кто имеет и интуицию, и доступ к формальному измерению, в том, что их заключение может быть подтверждено. Но эпистемическая альтернатива метису гораздо медленнее, более кропотлива, требует более интенсивного капиталовложения  и не всегда убеждает. Нет никакой замены метису, когда нужны быстрые суждения высокой (но не совершенной) точности, когда важно оценить ранние признаки, которые подскажут, насколько хорошо или плохо идут дела. В случае опытного доктора именно метис на деле подскажет решение относительно того, необходимы ли анализы и, если да, то какие именно.

Даже та часть метиса, которая может быть передана житейскими правилами, есть кодификация практического опыта. Варить кленовый сироп – большое искусство.  Если переварить, сок выкипит. Конечную точку работы можно определить с помощью термометра или ареометра (который укажет определенную вязкость).  Но люди с опытом ждут пену из маленьких пузырей, образующихся на поверхности сока непосредственно перед тем, как он начинает выкипать, и эта картина представляет собой визуальное практическое правило, которое гораздо легче использовать. Однако для того, чтобы выработать интуицию, необходимо, по крайней мере, единожды, ошибиться и испортить дело. Китайские рецепты, что всегда развлекало меня, часто содержат следующую инструкцию: «Нагрейте масло, пока оно почти не задымится». Рецепты предполагают, что повар достаточно часто ошибался, чтобы помнить о том, как выглядит масло непосредственно перед тем, как оно начинает дымиться. Сугубо практические правила для кленового сиропа и масла, по определению, есть правила, полученные благодаря опыту.

Те, у кого не было доступа к научным методам и лабораторной проверке, часто полагались на метис и в результате получали ценный ряд необыкновенно точных знаний и ловких умений. Традиционные навигационные навыки до эпохи секстантов, компасов, карт морских путей и гидролокатора представляют подходящий пример. Я здесь снова обращаюсь к знаменитым бугисским мореплавателям, потому что их навыки были столь блестяще документированы Джином Аммареллом⁶¹. В отсутствии таблиц морских приливов, они разработали надежные схемы прогноза увеличения и уменьшения морских приливов и отливов, направления течений и относительной силы потоков, которые все были жизненно важными для их навигационных планов и гарантии безопасности⁶². Делая расчёты на основе времени дня, числа дней в лунном цикле и периода муссонов, бугисский шкипер держит в своей голове схему, которая обеспечивает его всей точной и необходимой информацией о морских приливах. С точки зрения астронома, кажется странным, что схема никак не ссылается на угол склонения луны. Но так как сезон муссонов непосредственно связан со склонением луны, он эффективно служит в качестве полномочного замещающего признака.  Система знаний бугисского шкипера может быть восстановлена в письменной форме, что и сделал Аммарелл с целью иллюстрации, но среди бугисов её изучали устно и в повседневном ученичестве. Учитывая сложность явления, с которым приходилось иметь дело, схема для оценки и прогнозирования морских приливов и отливов являлась изящной, простой и чрезвычайно эффективной.

Динамизм и пластичность метиса

Термин «традиционный» в выражении, например, «традиционное знание», – термин, которого я тщательно избегал, – уводит в сторону⁶³. В середине девятнадцатого столетия исследователи Западной Африки наткнулись на племена, выращивающие кукурузу, злак Нового Света, в качестве своего главного продукта. Хотя было маловероятно, что западноафриканские народности возделывали кукурузу более, чем два поколения, её выращивание уже было окружено сложными ритуалами и мифами о богине кукурузы или духе, который дал им первые зёрна. Поразительной была и готовность, с которой люди приняли кукурузу, и быстрота, с которой они ввели её в свои традиции⁶⁴. Наблюдаемое распространение метода прививок по четырем континентам представляет ещё один пример того, как быстро и повсеместно «народы, поддерживающие традиции» перенимают методы, которые относятся к жизненно важным проблемам. Примеры можно множить. Швейные машины, спички, электрические фонари, керосин, пластиковая посуда и антибиотики представляют только крошечную часть примеров изделий, которые позволили решить насущные вопросы или облегчили тяжелую и нудную работу и поэтому были с готовностью приняты⁶⁵. Как уже отмечалось, практическая эффективность – основное испытание со стороны метиса, и все эти изделия выдержали его блестяще.

Мысль, которую я выражаю, не нуждалась бы в подчеркивании или сложной иллюстрации, если бы узкое понимание науки, современности и эволюции не определяло бы полностью доминирующий способ мыслить, не заставляло бы рассматривать все другие виды знания как отсталую косную традиционность, бабушкины сказки и предрассудки. Высокий модернизм нуждался в этом «другом» – невежественном  двойнике, чтобы появиться на сцене в качестве противодействующей силы и ратовать против отсталости⁶⁶. Бинарная оппозиция исходит из истории противоборства, возникшего вокруг этих двух форм знания, со стороны институций и их кадров.  Современные исследовательские учреждения, сельскохозяйственные экспериментальные станции, поставщики удобрений и техники, проектировщики высокомодернистских планов города, разработчики планов развития стран Третьего мира и чиновники Всемирного банка проложили себе узаконенный путь преуспевания в значительной степени путём систематического очернения практического знания, которое мы назвали метисом.

Нет ничего более далекого от истины, чем такая характеристика. Метис, далекий от косности и монолитности, отличается пластичностью, локальностью и дивергентностью⁶⁷.  Именно эти особенности стиля метиса, его контекстуальный и фрагментарный состав делают его столь восприимчивым и столь открытым для новых идей. Метис не имеет никакой доктрины или централизованного обучения – здесь каждый практик имеет свою собственную точку зрения. В экономическом смысле одним из самых лучших испытаний для метиса зачастую является рынок, местная монополия, вероятнее всего, будет разрушена новаторством снизу или извне. Если новая технология работает, она наверняка найдет клиентуру.

Защищая приверженность традиционализму от рационализма, Майкл Оукшот подчеркивает прагматизм реальных существующих традиций: «Большая ошибка рационалистического подхода, хотя это и не свойственно самому методу, состоит в предположении, что «традиционное» или, лучше сказать, «практическое» знание,  неподатливо, фиксировано и неизменно, фактически же оно исключительно подвижно»⁶⁸.  Традиция, отчасти в силу местных вариаций, является гибкой и динамичной. «Никакой традиционный способ поведения, никакой традиционный навык никогда не остаются неизменными, - подчёркивает он всюду. - Его история – непрерывное изменение»⁶⁹.  Изменения, возможно, скорее будут небольшими и постепенными (инкрементализм), чем внезапными и прерывистыми.

Стоит подчеркнуть степень, до которой устное народное творчество, в противоположность письменной культуре, может избегать несгибаемой ортодоксальности. Поскольку устная культура не имеет никакого текстового ориентира для сравнения отступлений, её религиозные мифы, обряды и фольклор склонны к дрейфу.  Рассказы и традиции, находящиеся в текущий момент в обращении, изменяются в зависимости от рассказчика, аудитории и местных потребностей. Не имея в наличии никакого критерия, подобного священному писанию, для измерения степени отклонения от своих древних обычаев, такая культура может сильно изменяться с течением времени и одновременно представлять собой культуру, сохраняющую верность традициям⁷⁰.

Возможно, лучшим примером социального накопления метиса является его язык.  Конечно, существуют сугубо практические правила для обиходных выражений: клише, формулы вежливости, привычные образцы клятв и ругательств и общепринятая речь. Но, хотя и существует центральный комитет грамматиков с драконовскими цензурными полномочиями, в языке всегда появляются свежеизобретённые выражения и новые словесные комбинации, а также и старые формулы иронически переосмысливаются. Под большим давлением и при резких общественных переменах язык может меняться довольно разительно, в результате чего появляются новые гибриды, но для людей, которые говорят на нём, он все же остаётся узнаваемо родным языком. Влияния по направлениям разговорного языка никогда не распределяется одинаково, но инновация прибывает издалека и отовсюду, и, если многие найдут новшество полезным и уместным, они примут его как часть своего языка. В языке, как в метисе, редко помнится имя изобретателя, и это также помогает сделать результат объединенным общим продуктом.

Социальный контекст метиса и его разрушение

Выполняя полевые исследования в маленькой деревне в Малайзии, я постоянно поражался широте навыков моих соседей и их казуальному знанию местной экологии. Показателен такой случай.  На огороженном участке вокруг дома, где я жил, росло примечательное в этой местности манговое дерево. Родственники и знакомые обычно приходили в гости, когда фрукты были спелые, надеясь, что они получат несколько плодов и, что более важно, у них будет возможность сохранить и посадить косточки манго рядом с их собственным домом. Однако незадолго перед моим  прибытием на дерево напали большие красные муравьи, которые портили большинство плодов прежде, чем они успевали созреть.  Казалось, что ничем невозможно было помочь, кроме как поместить каждый плод в мешок. Несколько раз я видел пожилого главу дома, Мат Иса, приносящего высушенные ветви нипаховой пальмы к основанию мангового дерева и проверяющего их.  Когда я наконец решил выяснить, чем же он занимается, он объяснил мне, но с видимой неохотой, потому что, на его взгляд, тут не о чем было говорить. Он знал, что маленькие черные муравьи, которые жили повсеместно в задней части огороженного участка, были врагами больших красных муравьев. Он знал также, что тонкие, подобные остриям копья, листья нипаховой пальмы сворачивались в длинные жёсткие трубки, когда они падали с дерева и засыхали. (Кстати, местные жители использовали эти листья, чтобы скручивать из них курительные трубки). Он знал также, что такие листовые трубки обычно были идеальным местом для маток колоний чёрных муравьёв при откладывании яиц. Уже несколько недель он клал высушенные ветви нипаховой пальмы с листьями в нужных местах, пока у него не набралось множества яиц с готовыми вылупиться чёрными муравьями. Тогда он положил ветви с листьями, наполненными яйцами, около дерева манго и стал очевидцем итогового Армагеддона длиною в неделю. Несколько соседей, многие из них скептически настроенные, и их дети пристально следили за ходом муравьиного сражения. Хотя черные муравьи были вполовину меньше и даже более того, они в конце концов получили возобладали над красными муравьями и завладели землёй в основании мангового дерева. Поскольку черные муравьи не интересовались листьями или плодами манго, пока плоды ещё висели на дереве, урожай был спасён.

Этот успешный полевой эксперимент по биологической защите от вредителей предполагает наличие определенных познаний о среде обитания и пище чёрных муравьёв, их способах кладки яиц, о соображениях относительно того, какой материал мог бы быть использован в качестве переносных камер для яиц, и знание об отношениях между красными и черными муравьями.  Мат Иса объяснил, что подобные знания, относящиеся к практической энтомологии, имели довольно широкое распространение, по крайней мере, среди его более пожилых соседей, и люди помнили, что нечто вроде такой стратегии помогало один или два раза в прошлом. Что мне совершенно ясно, так это то, что никакой официальный консультант по вопросам сельского хозяйства и не подумал бы в первую очередь о муравьях, не говоря уже вообще о биологическом методе борьбы с вредителями – большая часть сельскохозяйственных консультантов выросла в городе и в основном интересовалась рисом, удобрениями и ссудами. И при этом большинство их и не подумало бы посоветоваться с людьми; ведь, в конце концов, именно они были экспертами, обученными для обучения крестьян. А подобное знание приобретается и хранится пожизненно, это – наблюдения постоянного сообщества, итог опыта многих поколений, люди обменивается такими знаниями и сохраняют их.

Единственная цель этой иллюстрации – поставить вопрос о социальных условиях, необходимых для воспроизводства сопоставимого практического знания. Эти социальные условия, как минимум, требуют заинтересованного сообщества, накопленных знаний и постоянно продолжающегося экспериментирования. Иногда существуют формальные организации, которые кажутся почти идеально структурированными для собрания и обмена практической информацией, такие, как veilles во Франции девятнадцатого века.  Veillee, как видно из названия, были традиционными посиделками, проводимыми фермерскими семействами в течение зимних вечеров, часто в сараях, чтобы использовать тепло помещения, согретого домашним скотом и, таким образом, сэкономить на топливе.  Не имея определённой повестки дня за исключением социальных и экономических вопросов общины, эти посиделки представляли местные собрания, где шёл обмен мнениями, историями, сельскохозяйственными новостями, советами, сплетнями и религиозными рассказами или народными сказками, в то время как люди лущили орехи или занимались рукоделием. Учитывая тот факт, в что каждый член сообщества имел большой жизненный опыт целенаправленного наблюдения и практики, приобретаемый каждым семейством в процессе своих хозяйственных решений, эти посиделки представляли запланированный ежедневный семинар по практическому знанию.

Это напрямую подводит нас к двум из больших парадоксов метиса. Первый состоит в том, что метис не распределяется демократически. Он не только зависит от способности к восприятию, сноровки, которая не может быть присуща всем, но также и от доступа к опыту и практике, необходимым для его приобретения, которые могут оказаться ограниченными. Ремесленные гильдии, талантливые мастеровые, определённые общественные слои, религиозные братства, целые сообщества и вообще люди часто относятся к некоторым видам знания, как будто они имеют монополию на них, которую отказываются разделять с другими. Лучше сказать, что доступность такого знания для других сильно зависит от социальной структуры общества и преимуществ, которую даёт монополия на некоторые формы знания⁷¹. В этом отношении метис не унитарен, и мы, возможно, должны говорить разных видах метиса, признавая его неоднородность.  Второй парадокс состоит в том, что, каким бы пластичным и восприимчивым ни был метис, развитие и передача некоторых его форм кажутся зависимыми от ключевых моментов жизни доиндустриального общества. Сообщества, маргинальные для рынков и государства, наверняка сохранят высокий уровень метиса – у них нет другого выбора, они должны положиться в значительной мере на свои собственные знания и подручные материалы. Если бы, делая покупки в местном магазине или при посещении ассоциации фермеров, Мат Иса нашёл бы дешёвый пестицид, который покончил бы с красными муравьями, он, без сомнения, использовал бы его.

Некоторые формы метиса исчезают на глазах⁷². Так как средства передвижения людей, товарные рынки, формальное образование, профессиональная специализация и средства массовой информации достигли даже наиболее отдалённых сообществ, подорваны социальные основы развития метиса. Можно только приветствовать, причём с большими основаниями, исчезновение великого множества некоторых местных знаний. Как только спички стали широко доступными, с чего бы вдруг кому-то захотелось узнать, кроме как из праздного любопытства, как высечь огонь с помощью кремня и трута?  Умение отстирывать одежду с помощью стиральной доски или на камне на реке, требует несомненного искусства, но его с удовольствием потеряли те, кто может позволить себе купить стиральную машину. Подобным же образом и без большой ностальгии были забыты навыки починки носков, когда на рынке появились дешёвые носки машинной вязки.  Старые бугисские моряки говорят: «Теперь, имея таблицы и компасы, любой может управлять судном»⁷³. Действительно, почему нет? Производство стандартизированного знания сделало некоторые навыки более широко – более демократически – доступными, поскольку они больше не являются заповедной зоной гильдии, которая может отказать в допуске к ним или настаивать на долгом ученичестве⁷⁴. Многое из мира метиса, что мы потеряли, есть почти неизбежный результат индустриализации и разделения труда.  И многое из этих потерь были осознаны, как освобождение от тяжелого труда и нудной работы.

Но было бы серьёзной ошибкой полагать, что разрушение метиса было просто непреднамеренным и неизбежным побочным продуктом экономического прогресса.  Разрушение метиса и замена его стандартизированными формулами, узаконенными сверху, входит в проект действия и государства, и крупномасштабного бюрократического капитализма. Говоря о «проекте», заметим, что это скорее объект постоянных инициатив, которые никогда не были полностью успешны потому, что ни одна форма производства или социальной жизни не может быть приведена в действие одними формулами, то есть без метиса. Однако движущая цель проекта отражает логику контроля и присвоения.  Местное знание, ввиду того, что оно рассредоточено и относительно независимо, позволяет всё, кроме регламентации. Сокращение или, что более соответствует утопической картине, устранение метиса и местный контроль, который следует за этим, и есть предпосылки проектов государства, административного порядка и финансового управления, а также в случае крупной капиталистической фирмы, трудовой дисциплины и прибыли.

Подчинение метиса довольно легко видеть в развитии массового производства на фабрике. Я полагаю, что сопоставимый процесс деквалификации рабочей силы в сельскохозяйственном производстве является более трудно преодолимым и, учитывая препятствия на пути полной стандартизации, в конечном счете, менее успешным.

Как убедительно показала одна из ранних работ Стивена Марглина, капиталистическая прибыль требует не просто эффективности, но комбинации эффективности и контроля⁷⁵. Решающие инновации разделения рабочей силы на уровне комплектующих изделий и концентрация производства на фабрике представляют собой ключевые шаги в постановке трудового процесса под унитарный контроль. Эффективность и контроль в принципе могли бы совпадать, как, например, в случае механизированного прядения и плетения из хлопка. Однако иногда они абсолютно не связаны и даже несовместимы. «Эффективность в лучшем случае создаёт потенциальную прибыль, - замечает Марглин. - Без контроля капиталист не может превратить эту прибыль в существующую. Таким образом,  организационные формы, которые усиливают капиталистический контроль, могут увеличивать прибыль и этим привлекать капиталистов, даже если они неблагоприятны по отношению к производительности и эффективности. Наоборот, более эффективные пути организации производства, уменьшающие капиталистический контроль, могут в результате сократить прибыль и поэтому отвергаться капиталистами»⁷⁶. Типичная структура кустарного производства часто являлась препятствием к эффективности.  Но она почти всегда была помехой для капиталистической прибыли. На выходе текстильного производства, которое преобладало до фабричной организации, рабочие, обрабатывающие хлопок, имели контроль над сырьем, могли устанавливать темп работы и увеличивать свой оборот путём различных стратегических приёмов, которые трудно поддавались контролю. Решающее преимущество фабрики, с точки зрения хозяина, состояло в том, что он мог более непосредственно устанавливать часы и интенсивность работы, а также контролировать сырьё⁷⁷. Уровень, до которого всё ещё могло организовываться эффективное производство на ремесленной основе (по типу раннего производства шерсти и шелка, согласно Марглину), не устраивал капиталиста, ставящего целью получение прибыли от рассеянного ремесленного населения.

Фредерик Тейлор, гений современных методов массового производства, с большой отчётливостью представлял конечный результат разрушения метиса и превращения сопротивляющегося якобы независимого ремесленного населения в более подходящие единицы или «рабочие руки». «Под научным управлением... руководители понимают ... бремя общего сбора всего традиционного знания, которым обладали рабочие в прошлом, а затем классификации и сведения этого знания к правилам, законам, формулам....   Таким образом, все технологические наработки, которые были у рабочих при старой системе, при новой системе должны с необходимостью быть рассмотренными управляющей структурой в соответствии с научными законами»⁷⁸.

На тейлористской фабрике только управляющий имел доступ к знанию и управлению целостным процессом, а роль рабочего была сведена к выполнению небольших, часто минутных, операций общего производственного хода. Производительность зачастую была поразительно высокой, как на первых заводах Форда; однако всегда контроль и получение прибыли оставалось наибольшим преимуществом⁷⁹.

Утопическая мечта тейлоризации – фабрика, в которой движения каждой пары рук сводились бы до автоматизма, как у запрограммированных устройств, – оказалась на деле нереализуемой. И не потому, что не делалось попыток. Дэвид Нобл описал хорошо профинансированный проект разработки станков с цифровым управлением, так как он обещал «освобождение от рабочего-человека»⁸⁰. Полный провал этих попыток потому и произошел, что система Тейлора при разработке не учитывала метис – практическое приспособление опытного рабочего, которое делается, чтобы компенсировать  небольшие изменения в материале, температуре, износ или неисправность механизма, технический сбой и т.д. Как сказал один оператор: «Думают, что цифровые средства управления – это какое-то волшебство, но всё, что вы можете сделать автоматически, так это только выпустить брак»⁸¹. Это заключение можно обобщить. В блестящей описании рутинной работы станочников, чьи профессии, казалось, были полностью деквалифицированы, Кен Кастерер показал, как рабочим всё же пришлось развить индивидуальные навыки, абсолютно необходимые для успешного производства, которые никогда не могли быть выражены в руководствах для новичков. Один станочник, чья работа считалась низко квалифицированной, провёл аналогию между выполнением своей работы и вождением автомобиля: «Все автомобили в основном похожи, но каждый автомобиль своеобразен.... В начале обучения вы просто изучаете правила движения. Но как только вы научились ездить, вы приобретаете чувство автомобиля, который вы ведёте. Вы понимаете, как он ведёт себя при различных скоростях, как работают тормоза, когда мотор начинает перегреваться, как завести его, когда холодно....  Теперь, если представить себе старые автомобили, похожие на эти станки, причём некоторые из них работали по три смены в течение двадцати лет, это будет похоже на то, как если бы у вас был автомобиль без гудка, который начинает поворачивать направо, когда вы нажимаете на тормоз, который не заводится, если вы не зальёте бензин определённым образом, – тогда, возможно, вы поймёте, что значит пытаться работать на таком старом станке»⁸².

Тейлоризация также имеет свой аналог в сельскохозяйственном производстве, аналог, имеющий гораздо более длинную и разнообразную историю. В сельском хозяйстве, как и в промышленности, просто эффективность формы производства не гарантирует присвоения налогов или получения прибыли. Как мы уже отмечали, независимое  хозяйство мелкого фермера может представлять наиболее эффективный способ выращивания многих культур. Но такие формы сельского хозяйства, хотя они и допускают налогообложение и получение прибыли после полного сбора, обработки и продажи своей продукции, являются относительно непроницаемыми и трудными для контроля. Как это уже было с независимыми ремесленниками и мелкобуржуазными владельцами магазинов, контролирование коммерчески успешных мелких ферм представляет собой кошмар для администратора. Возможностей для уклонения и сопротивления масса, а цена получения точных ежегодных данных очень уж высока, если вообще не чрезмерна⁸³.

Государство, заинтересованное главным образом в присвоении и контроле, всегда предпочтет оседлую форму сельского хозяйства ведению пастбищного хозяйства или переложному земледелию. По тем же причинам государство вообще предпочитает бы крупную земельную собственность мелкой и, в свою очередь, плантации или коллективное сельское хозяйство им обеим. Там, где контроль и присвоение являются наиважнейшими соображениями, очевидно, что только две последние формы предлагают прямой контроль над рабочей силой и доходом, возможность выбора культур и методов их возделывания, и, наконец, прямой контроль над продукцией и прибылью хозяйства.  Хотя, как мы уже знаем, коллективные хозяйства и плантации редко бывают эффективными, они представляют наиболее чёткие, прозрачные и потому облегчающие присвоение формы сельского хозяйства.

Большой капиталистический сельскохозяйственный производитель стоит перед той же проблемой, что и владелец фабрики: как преобразовать ремесленную или метисную науку фермеров в стандартизированную систему знаний, которая позволит ему больше контролировать работу и её интенсивность. Одним из решений были плантации. В колониальных странах, где здоровых мужчин насильно вербовали на работы, плантации представляли своего рода частные коллективные хозяйства, поскольку для управления рабочей силы оно полагалось на государственные внерыночные санкции.  Не одна плантация, потерпев неудачу в эффективности, восполняла её, используя свои политические связи, чтобы получить гарантированные субсидии, ценовую поддержку и монополистические привилегии.

Контроль на плантациях, не говоря уже о коллективном хозяйстве, влек за собой (за небольшими исключениями) такие высокие издержки жесткого надзора и расходов, что оказался неэффективным. Теперь, когда ведение сельского хозяйства на плантациях уже дискредитировано, поучительно рассмотреть некоторые более современные альтернативы, отражающие такой же контроль и стандартизацию, поскольку они высвечивают функциональное подобие, которое может принимать различные формы⁸⁴. Повсеместное внедрение контрактного сельского хозяйства – только один из показательных примеров⁸⁵. Когда фермеры, занимающиеся выращиванием цыплят, поняли, что выращивать их централизованно и в большом количестве не только неэффективно, но и связано с серьёзными заболеваниями и проблемой сохранения окружающей среды, они изобрели своего рода высокотехнологичную систему производства⁸⁶. Большая фирма заключает  контракт с фермером по поставке тому цыплят, а затем (по прошествии приблизительно шести недель) выкупает птицу, соответствующую стандартам. Фермер, в свою очередь, обязан построить и оплатить ферму, которая соответствует общей спецификации, а также согласно точному расписанию, предписанному корпорацией, кормить, поить и вводить в рацион цыплят лекарственные средства. Договор часто пересматривается. Для корпорации преимущества огромны: она не рискует никаким капиталом, кроме того, который вложен в стоимость цыплят; ей не требуется никакой собственной земли; её расходы по управлению малы; она получает одинаково стандартную продукцию; и, что немаловажно, она без ущерба для себя может отказаться возобновить контракт или изменить цену после каждого раунда соглашения.

Логика, хотя не сама форма, подобна той, что существовала на плантации. Корпорация нуждается, согласно потребности внутреннего или международного рынка, в абсолютной гарантируемой однородности и надёжности поставки продукции⁸⁷. Необходимость управления производством стандартных цыплят во многих разных местах требует, чтобы стандарты были видны на глаз и их можно было легко объединить. Как мы видели в случае научного лесоводства, это не просто вопрос разработки мер оценки, точно передающих факты, которые отражают основной производственный цикл и могут быть переданы руководителям. Это прежде всего вопрос изменения среды в таком направлении, чтобы она была стандартизирована с самого начала. Только стандартизированное разведение птицы, здание фермы, удовлетворяющее требованиям спецификации, фиксированный режим и оговоренное расписание кормления – всё предусмотрено контрактом – позволяют одному специалисту проинспектировать сотню ферм по выпуску цыплят, скажем, для компании Кентуки Фрайд Чикен, и убедиться, что отклонения от стандарта минимальны.  Можно даже представить себе удобный бланк для проверки. Цель контрактного хозяйства состоит совсем не в том, чтобы понять особенности фермы и приспособиться к ним; скорее оно стремиться преобразовать ферму и её работников с самого начала так, чтобы они соответствовали сетке контракта.

Для фермеров, которые подписывают договор, пока  контракт в силе, налицо прибыль, которую они могут получить, хотя и при значительном риске. Контракты краткосрочны, календарные планы работ детализированы, процесс поставок оговорен. Фермеры, работающие по контракту, являются теоретически предпринимателями мелкого бизнеса, но эта теория не отражает тот факт, что они рискуют своей землей и постройками, что они не больше располагают своим временем, чем рабочие сборочного конвейера.

Доводы против имперского знания

Говорят... , что он был так предан Чистой Науке... , что предпочел бы, чтобы люди умирали от правильной терапии, чем вылечивались благодаря неправильной. - Синклер Льюис, Эрроусмит

Рассуждение, которое я позволяю себе, направлено вовсе не против самого высокого модернизма, или государственных упрощений самих по себе или самого по себе эпистемического знания. Наши идеи относительно гражданства, программ  народного здравоохранения, социального обеспечения, транспорта, связи, единого государственного образования и равенства перед законом все находятся под мощным влиянием государственных высокомодернистских упрощений. Позволю себе заявить, что первоначальные земельные реформы в большевистской России и в послереволюционном Китае были упрощениями при содействии государства, которые предоставляли действительные права миллионам людей, прежде жившим при фактическом крепостничестве. Эпистемическое знание, никогда не отделяемое в жизни от метиса, обеспечило нас наукой о мире, от которой, несмотря на все ее темные аспекты, вряд ли кто-то хотел бы отказаться.

Действительно опасным для нас и для нашей среды оказалась, я думаю, комбинация претензии эпистемического знания на универсальность и авторитарность проектирования социальной жизни. Такая комбинация имела место в планировании городов, в ленинском понимании революции (но не в его практической деятельности), в эпоху коллективизации в Советском Союзе и в виллажизации в Танзании. Подобная комбинация скрыта в логике научного сельского хозяйства и совершенно очевидна в колониальной практике. Когда подобные схемы почти достигают выполнения своих на самом деле невыполнимых утопий об игнорировании или подавлении метиса и местного своеобразия, они разве что гарантируют собственную практическую неудачу.

Заявления об универсальности кажутся свойственными пути, по которому идет рационалистическое знание. Хотя я не философ, занимающийся вопросами знания, кажется мне, что в эпистемическом здании отсутствует дверь, через которое метис или практическое знание могли бы войти на собственных условиях. Это и есть тот самый империализм, который имеется в виду. Как писал Паскаль, «большая ошибка рационализма состоит не в  его признании технического знания, а в его отказе признавать любое другое»⁸⁸. В противоположность этому, метис не кладет все яйца в одну корзину; он не претендует на универсальность, и в этом смысле он обладает плюрализмом. Конечно, определенные структурные условия могут противоречить имперскому духу эпистемических заявлений. Демократические и коммерческие требования иногда обязывают сельскохозяйственных учёных отталкиваться в своей работе от практических задач, поставленных фермерами. В период революции Мейдзи технические команды из трёх человек начали исследование фермерских новаций с их последующим лабораторным анализом с целью усовершенствования. Строительные рабочие, отказавшиеся покинуть город Бразилиа, как было запланировано, или разочарованные жители деревень уджамаа, сбежавшие из своих поселений, в некоторой степени расстроили предназначавшиеся для них планы. Однако такое сопротивление лежит вне парадигмы самого эпистемического знания. Когда кто-нибудь вроде Альберта Говарда, дотошного учёного, признает «искусство» ведения сельского хозяйства не поддающимся количественной оценке способом приобретения знаний, он выходит за пределы царства кодифицируемого научного знания.

Авторитарные высокомодернистские государства, находящиеся во власти самоочевидной (но, как правило, незрелой) социальной теории, принесли непоправимый вред человеческому сообществу и жизни человека. Ущерб увеличился, когда лидеры пришли к уверенности, как выразился Mao, что люди –это  чистые листы, на которых новый режим может писать. Социалист-утопист Роберт Оуэн полагал то же самое относительно фабричного городка Нью-Ланарк, хотя скорее на гражданском, чем на национальном уровне: «каждое поколение, во всяком случае, каждая администрация должны видеть раскрытую для них незаполненную страницу неограниченных возможностей, и если случайно этот чистый лист был исковеркан неразумными набросками скованных своими традициями предков, то первая задача рационалиста должна состоять в том, чтобы отскрести его до чистоты»⁸⁹.

Я считаю, что консерваторы вроде Оукшота упустили из виду, что высокий модернизм имеет естественную притягательность для интеллигенции и людей, которые имеют достаточно причин ненавидеть прошлое⁹⁰. Колониальные модернизаторы последних лет иногда немилосердно употребляли свою власть для преобразования населения, которое они считали отсталым и весьма нуждающимся в руководстве. Революционеры имели достаточно причин презирать феодальное прошлое, погрязшее в бедности и неравенстве, с которыми они надеялись покончить навсегда, но они также имели основания подозревать, что безотлагательная демократия просто возвратит старый порядок. Лидеров государств, только что получивших независимость в непромышленном мире (иногда это были сами революционные лидеры), нельзя обвинять в ненависти к своего колониальному прошлому и экономическому застою, а также в том, что они не прилагали никаких усилий или не имели демократической гордости, чтобы сотворить народ, которым они могли бы гордиться. Однако понимание хода исторического развития и логики их приверженности целям высокого модернизма не позволяют нам умолчать о том огромном ущербе, который получился в результате соединения их убеждений с авторитарной государственной властью.