ПОБЕЛЕВШИЕ НИВЫМ., 1994 г. Страницы издания выделены линейками (номер страницы предшествует тексту на ней) К оглавлению ГЛАВА ПЯТАЯ НАСЛЕДИЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ Духовное взросление Каждая новая эпоха формировала свое понимание Бога и Библии. И каждая последующая эпоха должна была корректировать прежние представления, очищая их от чисто человеческих, исторических привнесений. Этот процесс необходим для взросления человечества. Подобно отдельному человеку, весь человечески род проходит через те же самые возрастные стадии - младенчество, юность и, наконец, зрелость. Это особенно хорошо видно на процессе познания человеком окружающего мира. По сравнению с нашим предком, орудовавшим каменным топором, современныи человек, конечно же, повзрослел. Этот процесс не может не касаться и повзросления человеческого духа. Дистанция от языческого жреца, приносящего в жертву идолам людей, до Терезы из Калькутты, оставившей благоустроенную жизнь и вышедшей на улицы огромного города подбирать умирающих в грязи людей, столь же велика, как от владельца каменного топора до биохимика, вводящего новый ген в хромосому бактерии. Отрицать духовный прогресс человечества невозможно. Хотя, с другой стороны, число преступлений, совершаемых людьми, не уменьшается, а технический прогресс делает войну с каждым десятилетием все более ужасающей. Однако невозможно отрицать, что нравственные нормы человечества в целом все же становятся все более и более гуманными, так что даже всесильные диктаторы предпочитают скрывать свои преступления, а не похваляться ими. Всемирная организация здравоохранения все больше расширяет масштабы своей деятельности, хотя проблем остается перед ней еще очень много. Меняется отношение к бедности, болезням, культурной отсталости. Вчерашнее милосердие становится нормой сегодняшнего дня.
104 Для тех, кто отрицает духовный прогресс человечества, можно напомнить, что ведь и Иисус Христос пришел не сразу после Авраама или Моисея, а лишь тогда, когда народ Израильский и другие народы были способны воспринять Евангелие. В наше время много говорят об упадке веры. Однако в качестве несомненно положительных признаков можно указать на то, что сейчас среди христиан нет ни религиозных войн (во всяком случае, в больших масштабах), ни инквизиции. И хотя, безусловно, найдется еще немало фанатиков, которые могли бы учинить и то, и другое, но их время, к счастью, уже прошло. Люди, которых можно назвать святыми XX века, - такие, как Максимилиан Кольбе, Тереза из Калькутты, Мартин Лютер Кинг, мать Мария (Скобцева), - принадлежат к разным христианским исповеданиям (соответственно: католик, протестант, православная), но их объединяет самое главное: они не проливали ничьей крови, а сами жертвовали жизнью ради своих ближних и дальних. Их целью было не отстаивание любыми средствами догматов веры или того или иного способа перекреститься, а стремление соединить всех людей любовью, которую в них породил Христос, независимо от вероисповедания, национальности, цвета кожи и т. п. Эти люди являются для нас провозвестниками нового христианства - не православного, католического или протестантского, но подлинно вселенского христианства. Христианства, так сказать, с "человеческим лицом". Развитие разных народов, как известно, идет неравномерно. Одни живут, окруженные роботами и компьютерами, другие еще находятся в каменном веке (некоторые племена в Бразилии и Австралии). Точно так же неравномерно происходит и развитие христианских Церквей. Для членов одних Церквей принадлежность человека к той или иной конфессии практически уже не имеет никакого значения, важно только, чтобы он в жизни своей искал Христа и по-настоящему жил с Ним в сердце. В других Церквах, пожалуй, и руки не подадут тем, кто не принадлежит к их исповеданию или даже именно к их Церкви. Чем более консервативна та или иная Церковь, тем больше в ней духовных черт прошлого, тем дальше отстоит она в своем духовном возрасте от XX века, в котором она живет. И тем труднее ей стать для своих соотечественников устами Христа, проповедующими Евангелие, поскольку в Ее культе, вероучении, во всей Ее жизни много такого, что человек XX века может воспринять, лишь отступив назад, в психологические и духовные установки прошлых веков. Это отступление, при всей его кажущейся на-
105 дежности и патриотичности, на деле оборачивается духовным инфантилизмом, становится тормозом на пути к Христу, так как много сил и энергии уходит на внутреннее оправдание и удерживание вещей в значительной степени второстепенных по сравнению с самым главным, что нам открывается в Иисусе Христе и в Его Евангелии. Ганс Кюнг (которого я уже цитировал выше) называл Русскую Православную Церковь самой консервативной из христианских Церквей. Может быть, он несколько преувеличил, так как Русская Зарубежная Церковь еще более консервативная. Впрочем, если говорить о больших Церквах, с многомиллионной паствой, то Кюнг, пожалуй, прав. Коль скоро это так, то будет несомненно полезным остановиться на некоторых консервативных особенностях нашей церковной жизни, особенно препятствующих основной цели Церкви - проповеди Евангелия "даже до края земли". Духовное младенчество Быть может, самой яркой иллюстрацией неевангельских издержек иконопочитания в нашей Церкви является празднование Торжества Православия, совершаемое в первое Воскресение Великого Поста. Точнее даже не само празднование, а те проповеди, которые произносятся в этот день. Вот начало одной из них, близкое к оригиналу: "Сегодня мы с вами отмечаем великий день - день Торжества Православия. Что такое Православие? Что является в нем самым главным? Почитание святых икон! Вот основное в нашей православной вере. Именно почитанием святых икон и ношением креста наша религия отличается от всех остальных религий!" Далее, конечно, кратко напоминается о том, как святой евангелист Лука, будучи врачом, был еще и художником и как он писал, причем с натуры, иконы Божией Матери с младенцем Иисусом на руках, которые стали образцами для всех последующих икон. Вспоминается и предание о царе Авгаре, получившем плат с чудесно возникшим на нем изображением Христа. (Согласно преданию, посланный царем художник никак не мог написать удовлетворительно портрета, и тогда Иисус взял плат, приложил его к лицу и отдал плат художнику. К изумлению последнего, на плате осталось изображение лика Иисуса). Историческим основанием предания о плате царя Авгара был, по-видимому, изобразив-
106 шийся на погребальном саване лик Иисуса, известный в настоящее время как Туринская Плащаница*. В таких проповедях почти ничего не говорится о Самом Иисусе, о том, что в Нем открылась людям полнота любви Божией. Нет, речь идет только об иконах, в особенности Богородичных, и о ношении нательного крестика. Причем такие проповеди произносятся не где-то в "глубинке", а в Москве "маститыми" протоиереями. Интересно, что в чине Торжества Православия, то есть в особом праздничном молебне, совершаемом в этот день после литургии, ни в прошениях, ни в молитве, завершающей чин, ни слова не говорится об иконах. Основная направленность молебна - прошение об умирении раздоров, расколов, о верности Слову Божию, о взаимной любви между всеми христианами. Евангельский отрывок, читаемый на молебне (Мф. 18, 10-17), призывает не презирать ни одного человека, каким бы он ни казался никчемным и заблудшим, так как "нет воли Отца вашего небесного, чтобы погиб один из малых сих". Приводится притча о заблудившейся овце, которая. будучи найдена, доставляет хозяину больше радости, чем 99 не заблудившихся. Пожалуй, проповеди, вроде той, о которой мы упомянули вначале, - наиболее яркий пример так называемого "предания", господствующего в нашей Церкви и не опирающегося ни на Священное Писание, ни даже на богослужебные тексты, поскольку из них никак нельзя вычитать, что самым главным в христианстве является иконопочитание и ношение нательного крестика. Эта трансформация возникла исторически и постепенно. Истоки ее, вероятно, где-то в раннем средневековье, когда государственное христианство в борьбе с язычеством стремилось привить многочисленным проявлениям языческой культуры христианское содержание. В результате в народном христианстве почитание Богоматери
__________
*Данные радиоуглеродного анализа, относящие возраст Плащаницы к XII в. н. э., противоречат другим свидетельствам в пользу ее подлинности: пронзенные запястья, а не ладони (как на всех других изображениях), монетки на глазах погребенного, относящиеся именно к времени правления Пилата в Иудее. Результаты радиоуглеродного исследования могут объясняться несколькими причинами: запыленностью Плащаницы, тем, что ее в XIV веке несколько дней варили в масле, чтобы исключить происхождение от "нечистой силы", и, наконец, самим фактом воскресения, который, подобно радиоактивной вспышке, мог сместить изначальное природное соотношение изотопов углерода в веществе льняной ткани, из которой Плащаница была изготовлена.
107 едва ли не вытесняет почитание Отца, Сына и Святого Духа. Из Ходатаицы и Заступницы Мария становится как бы самостоятельным Божеством. Причина здесь, по-видимому, в почти полной невозможности для человека, не знакомого со Священным Писанием и не получившего хотя бы небольшой подготовки, своими силами представить и принять такую близость Бога, которая даруется нам во Христе Иисусе. Поэтому вполне естественным выглядит стремление заменить эту близость, такую потрясающую и таинственную, такую обязывающую к столь же беспредельной ответной любви, на куда более понятную
материнскую любовь Богородицы, которая при этом утрачивает значение лишь Ходатаицы и Заступницы, а становится самостоятельной ценностью, вытесняющей образ Бога, даваемый в Божественном Откровении, Библии. При этом из любви Божией к нам вытесняется, вычеркивается ее мужественный аспект, наиболее трудно переносимый из-за содержащегося в нем призыва к ответственности, самостоятельности, взрослости. Вместо этого между нами и Богом, открывающимся в Иисусе, поставляется Богородица, по-матерински, по-женски прощающая и милующая и жалеющая, которая упросит, умолит грозных и требовательных Отца и Сына. Все это порождается естественным стремлением человека бежать от ответственности, уйти во младенчество, спрятаться в материнских руках и никогда оттуда не выходить, никогда не становиться взрослым. Но Бог хочет от нас именно этого, именно к этому Он нас неизменно призывает - быть соработниками Ему в этом мире, быть Его устами, проповедующими Евангелие, Его руками, готовыми действенно помочь всем, кто в этом нуждается. Именно это поручает Иисус Своим ученикам (Мк. 16, 15-18). Интересно обратить внимание на то, что в Библии есть только одно место, где любовь Бога сравнивается с любовью женщины к своему ребенку, причем именно к младенцу: Забудет ли женщина грудное дитя свое,
Чтобы не пожалеть сына чрева своего?
Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя.
Вот, Я начертал тебя на дланях Моих;
Стены твои всегда предо Мною.
(Ис. 49: 15-16) Когда же Иисус говорит о любви Бога к грешнику, Он приводит притчу о блудном сыне, вернувшемся к отцу, притчу, в которой, как ни странно, ничего не говорится о матери. Этим как бы подчеркивается мужественный характер любви Бога к нам, при всем Его милосердии.
108 Современная психология убедительно показывает, что для правильного формирования характера ребенка необходимо присутствие материнского и отцовского начал. Первое созидает в становящемся человеке душевность, мягкость. Второе развивает требовательность к самому себе во всех отношениях: организованность, целеустремленность, чувство ответственности и т. п. В неполных семьях, где отсутствует отец, в том случае, если мать не обладает сильным характером с мужскими чертами, дети часто вырастают неорганизованными, бесхарактерными, слабовольными, инфантильными, но при этом и жестокими, компенсирующимися за счет тех ближних, которые не в состоянии дать отпор. Это особенно заметно на мальчиках, так как в мужском варианте все проявляется отчетливее. Вероятно, не будет большой натяжкой усмотреть параллель между инфантилизмом детей, выросших без отцов, с инфантилизмом тех христианских народов или групп, где почитание Божией Матери (безусловно, само по себе ценное и достойное) вытеснило почитание Иисуса как нашего Искупителя от греха и смерти. В инстинктивном стремлении человеческой души вытеснить непосредственное почитание Отца, Сына и Святого Духа "промежуточной инстанцией" - особенным почитанием Богородицы (эта тенденция сильно проявляется не только в Православной, но и в Католической Церкви) - мы снова встречаемся с самым главным заблуждением человеческой души: попыткой самим создать образ Божий, вместо того образа Бога, который раскрывается нам в Библии. В библейском образе Бога мы узнаем две великие истины: (1) Ягве - Бог ревнитель и (2) Ягве - Бог милосердный. Ревность-требовательность и строгость Бога приводит Его народ и каждого отдельного человека просто на грань истребления за совершенные ими грехи. Но милосердие Божие возвращает жизнь. В этом именно смысле говорит апостол Павел о жизни христианина, который умирает со Христом, чтобы жить с Ним. Чтобы по-настоящему идти к Богу, приходится предоставить всего себя лепить рукам Божьим, зная, что Он будет переделывать тебя, разрывая и ломая то, что сформировалось само, неправильно. Но это ведь процесс трудный и даже мучительный. Поэтому человек предпочитает моделировать Бога по собственному образу, который будет гораздо выше его самого, по образу мечты, которую он сам осуществить не в состоянии. Но который тем не менее остается в основе своей его собственным, то есть человеческим, творением и ни-
109 когда не совпадает с той вечно таинственной Реальностью, Которая и есть Сам Бог. Будучи оторванным от Священного Писания, народное благочестие, наставляемое вместо этого обилием икон и акафистов, создает самые фантастические богословские конструкции. Например, не раз приходилось слышать, что Святая Троица - это "Иисус, Божья Матерь и Никола Угодник". Нередко Дева Мария и канонизированные Церковью святые становились просто заместителями привычных языческих божеств. А посвященные им праздники, принимая христианские формы, оставались совершенно языческими по содержанию: с пьянством, драками, переодеванием в "ряженых", с ворожбой и развратом. При этом никакие увещевания не помогали. Со времен Кирилла Туровского (XII в.) и до наших дней батюшка не перестает уговаривать своих прихожан, например, в том, что так называемая масленица отнюдь не время разгула, а уже приготовление к Великому Посту. Пожалуй, только уже в наше время, с исчезновением старого деревенского уклада, Православие, лишившись привычных бытовых черт, все больше освобождается от вековых языческих наслоений. Если внимательно присмотреться к тому месту, которое занимают в сознании большинства наших верующих Божья Матерь и наиболее почитаемые святые, то нельзя не увидеть некую средневековую аналогию византийского двора. На самом верху Отец и Сын - грозные, неприступные соправители. К Ним, однако, вхожа Царица Небесная - Богородица, которую можно обо всем умолить и упросить. В каких-то особых, конкретных случаях к Ним могут войти с нашими просьбами также те или иные святые - Николай, мученик Трифон, великомученик Пантелеймон и другие. Удивительно здесь не то, что такая проекция собственного монархического сознания на таинственное бытие Божие психологически близка нашим малообразованным бабушкам. Поразительно, что даже наша интеллигенция, будучи настроена отчаянно демократически в политическом плане, придя в Православие, целиком принимает ту же самую схему. Так, в одном религиозном, еще диссидентском, сборнике как вполне соответствующая взглядам составителя приводится следующая цитата из святого Дмитрия Ростовского: "...если бы не молитвы Божией Матери, то что защитило бы нас от мстительной десницы Божией?" (!) Здесь как-то улетучивается то самое главное, что содержится в Благой Вести, принесенной Иисусом: близость Бога к нам в Сыне Его, открывающем нам Отца:
110 Так возлюбил Бог мир,
Что отдал Сына Своего Единородного,
Дабы всякий верующий в Него не погиб,
Но имел жизнь вечную.
(Ин. 3: 16) Пусть читатель не подумает, что автор здесь выступает как иконоборец или человек, не почитающий святых. Речь идет просто о том, что исторически человечество, по-видимому, проходит различные стадии духовного взросления. И то, что в какой-то момент было средством спасения, несло в себе благословение Божие, через некоторое время становилось "петлей и сетью", как говорится в таких случаях в Библии. Приведем лишь один пример. В 21-й главе книги Чисел рассказывается о том, как Бог поражает змеями вышедший из Египта народ Израильский за его малодушие, ропот и сожаление об оставленном Египте. И множество народа умирало, поражаемые змеями. Народ кается в своем согрешении и просит заступничества у Моисея. И тогда Бог повелевает Моисею сделать медного змея и выставить его на виду у всех - "и ужаленный, взглянув на него, останется жив". И сделал Моисей медного змея,
и выставил его на знамя,
и когда змей ужалил человека,
он, взглянув на медного змея,
оставался жив.
(Чис. 21: 9) Этот странный и малопонятный библейский эпизод был вполне понятен современникам Иисуса, так что Он сам, согласно Евангелию от Иоанна, говорил, что Как Моисей вознес змею в пустыне,
Так должно быть вознесену Сыну Человеческому,
Дабы всякий, верующий в Него,
Не погиб, но имел жизнь вечную.
(Ин. 3: 14-15) Но обратимся к Священному Писанию и спросим: что же стало с самим медным змеем, символика которого вошла не только в Новый Завет, но и в нашу церковную православную поэзию? В 18-й главе 4-й книги Царств рассказывается, как иудейский царь Езекия, "делавший угодное в очах Господних", ...отменил высоты, разбил статуи, срубил дубраву
и истребил медного змея, которого сделал Моисей,
111 потому что до самых тех дней
сыны Израилевы кадили ему
и называли его Нехуштан.
На Господа, Бога Израилевого, уповал он...
И прилепился он к Господу и не отступал от Него,
И соблюдал все заповеди Его,
какие заповедал Господь Моисею.
(4 Цар. 18: 4-6) Дело, вероятно, в том, что всякое, так сказать, материальное средство, помогающее человеку выходить из беды и заблуждения, со временем как бы теряет свою силу. Меняется условия, меняются люди, а всякий внешний образ чего бы то ни было остается все тем же и может из благословения превратиться в препятствие, преграду между человеком и Богом. И только Сам Бог, как Вечная Нетварная Сущность, остается всегда вечно новым, вечно узнаваемым заново, хотя и вечно непознанным, открывающим перед каждым, кто приходит к Нему, подлинную, истинную жизнь. Лишь бы люди искали именно Его истины, а не свои проекции и не увековечивали свои временные, несовершенные представления о Нем. Быть может, нечто подобное происходит и с иконами. Будучи в свое время удачным средством вытеснения языческих изображений, они во многих случаях стали доминировать в христианском сознании как некая самостоятельная сущность, отдельная от первообраза - Иисуса из Назарета. Именно к Его образу, чудесно запечатлившемуся на погребальном саване Христа - Плащанице, - хранившемся вначале в Едессе, затем в Константинополе и, наконец, ставшем известным под названием Туринской Плащаницы, восходят самые первые изображения - иконы. Затем эти изображения стали варьировать по тематике, появились изображения Марии и святых. Все это происходило уже спустя несколько веков после евангельских событий и утверждения первых христианских общин. Даже в проповедях Иоанна Златоуста, жившего в IV в., и в его Творениях, составляющих 12 больших томов, мы не встретим никаких восхвалений Марии, а всего лишь несколько вполне сдержанных упоминаний о Ней. Итак, оправдано ли почитание святых и Божией Матери? Безусловно. Слишком много имеется свидетельств на протяжении всей истории Церкви и в том числе и в нашем, XX веке реальной помощи и явлений тех, кто жизнью своей удостоился от Бога благодати оказывать воздействие на земные дела не только при жизни, но и после нее, чтобы отнести все это к области человеческой фантазии. Вопрос лишь в том, чтобы христианские святые и Дева Мария не заслоняли
112 в нашем сознании и нашей духовной жизни Самого Совершителя нашего спасения - Иисуса Христа. Как Петр сказал о себе сотнику Корнилию: "Встань (с колен), я тоже человек!" (Деян. 10, 26). В двух наиболее известных явлениях Божией Матери в XX веке - Фатимском (городок Фатима в Португалии - летом 1917 года) и в Междугорье (село в Югославии - начало 80-х годов) - одно было общим. Дева Мария призывала к почитанию Своего Сына - Иисуса Христа, призывала людей к примирению, посту и молитве. Между прочим, в обоих явлениях речь особо шла о России. В Фатиме летом 1917-го было сказано о страшных бедствиях, которые ожидают ее. Такими сообщениями были наполнены все португальские и испанские газеты того времени, так что это не было "пророчеством после события". В Междугорье Дева Мария говорила о том, что перед Россией открываются возможности для покаяния: если они будут использованы, то и сама Россия, и многие страны получат великое благословение, если же нет - Россия увлечет своим бесчестием многие народы и тем обречет и себя, и их на неисчислимые страдания. Петр Иванов в своей книге "Тайна Святых" высказал очень интересную мысль о том, что столь пышный культ Богородицы является следствием младенческого состояния Церкви. Ранняя первохристианская Церковь была взрослее, мужественнее. С приходом огромных масс язычников, не прошедших, подобно иудеям, многовековой монотеистической школы Ветхого Завета, Церковь христианская - этот Новый Израиль - как бы возвращается ко времени странствования народа Израильского в пустыне. История откровения уже ушла далеко вперед, а души языческих народов все еще находились, и в значительной мере находятся, в XV в. до н. э. Этот болезненный разрыв, эта дистанция не преодолевается сразу. Младенческое сознание во многом и еще долго будет давать себя знать, и здесь важно уметь видеть и различать эти младенческие симптомы, а не гордиться ими, ошибочно почитая их за наиболее полную и адекватную реализацию христианства. Возможное решение Совершенно неожиданно для себя самое здоровое и вместе с тем самое коротко сформулированное отношение к проблеме иконопочитания я встретил в уже упомянутом чине Торжества Православия, изданном в царствование Александра III. О времени издания свидетельствовал текст мно-
113 голетия, в котором "благоденственное и мирное житие" испрашивалось прежде всего для "самодержавнейшего императора Александра Александровича и его наследника Николая Александровича" (будущего Николая II). В этом чине, точнее, в последней его части провозглашаются анафемы на сомневающихся в Божестве Господа нашего Иисуса Христа. Здесь же анафемы на сомневающихся в том, что императору от самого Бога дается помазание и особая благодать на царствование Россией. И в одном из последних анафемствований речь идет об иконах: "...отвергающимся святых икон, предназначенных для воспоминания о жизни Господа нашего Иисуса Христа и честных угодников Его и через то ко благочестию верных наставляющих, и вместо этого глаголящим им "яко идолам быти" - анафема". Ясно и определенно говорится о том, что иконы представляют собой напоминания о священных событиях, имеющие в виду побудить нас к большему благочестию. Здесь нет никакой глубокой и таинственной философии, приписываемой иконам отцом Павлом Флоренским и столь восторженно подхватываемой нашими неофитами и ортодоксами из интеллигенции. Иконе отводится то место, которое и должно быть: когда наш взгляд бездумно скользит по сводам храма или по собственной комнате, икона напоминает нам о вечном и везде присутствующем Божественном измерении нашего бытия, заполняя этим напоминанием неизбежную в противном случае пустоту стен и наших хаотично возникающих мыслей. Я бы даже дерзнул сказать, что икона напоминает нам о Боге именно тогда, когда мы не молимся. И она же может (конечно, совершенно необязательно) стать препятствием, рассеивающим моментом во время самой молитвы. Самые глубокие молитвы произносятся с закрытыми глазами. Ибо только так можно помочь нашему постоянно рассеивающемуся духу обратиться к невидимому, неизреченному Богу. В этом анафемствовании, наряду с утверждением столь здравого отношения к иконам, содержится и отвержение нездорового отрицания их теми, кто называет иконы идолами. Такое воинственное отношение часто можно встретить у наших ортодоксальных протестантов - баптистов, адвентистов, пятидесятников. И хотя православная практика, быть может, и дает основания для такой реакции, справедливость требует признать, что в теории Православная Церковь всегда призывала поклоняться не самому веществу икон ("доскам и краскам"), а лишь образам, передаваемым ими. Есть в Москве такое место, где по одной и той же трамвайной линии едут в церковь или из церкви православные, а
114 в молитвенный дом или из него - баптисты. Те и другие - старушки. Баптистские вроде немножко как-то почище - больше белых платочков, и лица такие неприступно праведные. Нередко между ними вспыхивает обмен мнениями по поводу предпочитаемых конфессий. Баптистки, как правило, начинают первыми: "Вы разве Богу молитесь? У вас там только доски и краски. Вот у нас - Живой Бог!". Православные не уступают: "Да какая там у вас вера? Ни икон, ни Божией Матери нет! Грех один!". Этим аргументы исчерпываются, и каждая из сторон остается вполне довольной собой в полной уверенности, что другой уготовано хорошенькое местечко в аду. И хотя действительно самым ярким внешним признаком Православия является обилие икон и их особое почитание, баптисты, обличающие православных в идолопоклонстве, оказываются в положении той старушки, которая принесла часовому мастеру маятник от сломавшихся ходиков с просьбой починить часы. Крайности иконопочитания всего лишь симптом, причем свойственный далеко не всем православным. Как мне кажется, следует не обрушиваться на симптомы, а постараться понять те причины, которыми они вызываются. Абсолютная уверенность в том, что только "нашей" Церкви, только "нашему" исповеданию принадлежит монополия на обладание истиной, - это тоже наследие минувших веков, когда люди, называвшие себя христианами, шли войной на тех, кто не так крестился, или молился на другом языке, или считал главой Церкви не Римского папу, а Константинопольского патриарха. Всегда можно было найти предостаточно причин для религиозных войн с тем, чтобы язычники, именовавшие себя христианами, могли успешно истреблять неугодные группы, классы, а иногда и целые народы. Наконец к XX веку перед угрозой все нарастающего атеизма многие из христиан стали понимать, что полнота истины не может быть достигнута без полноты Церкви, а последняя, в свою очередь, невозможна, если люди, утверждающие, что они христиане, то есть принадлежат Иисусу Христу, являются Его учениками, будут не только разрозненны, но нередко и враждебны друг другу. Исторический смысл разделения Церквей и возникновения различных христианских исповеданий в том-то, по-видимому, и состоит, что ни одна из Церквей в силу человеческого несовершенства не в состоянии охватить всю полноту того, что открыл нам Бог в Иисусе. Каждая из исторических Церквей постигает лишь какие-то части, грани всей Церкви.
115
Одни Церкви в большей мере, другие в меньшей. Но ни одна, даже самая малая, конфессия не является бесплодной в этом всеобщем поиске полноты истины. И лишь тогда Церковь достигнет полноты, когда станет возможным соединить все, что удалось достичь, когда станет возможным все духовные находки и открытия, добытые в истории каждой Церкви, сделать достижением всех Церквей, о чем мы и молимся за каждой литургией. Не насильственная унификация всех христианских исповеданий по какому-либо единому образцу - как часто представляют себе соединение Церквей многие православные, - а братское любовное соучастие в том, что было приобретено в каждом исповедании. При сохранении, разумеется, местных исповедных и других особенностей. Впрочем, это дело отдаленного будущего. Сейчас речь идет лишь о том, чтобы мы подумали о словах: ...ты говоришь:
"я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды";
а не знаешь, что ты несчастен,
и жалок, и слеп, и нищ, и наг.
(Откр. 3: 17) Эти слова могут относиться к любому исповеданию расколотой на множество частей Церкви Христианской, если только те, кто придерживается его, уверены, будто именно они все имеют и им нечему поучиться у христиан других исповеданий. Только взаимная открытость, диалог, доброжелательность, терпимость и готовность воспринимать все то, что может приблизить нас ко Христу, будет содействовать подлинной полноте Церкви. Противоположные устремления превратят ее лишь в собрание враждующих между собой политических партий, потому что люди неизбежно будут думать "не о том, что Божие, а о том, что человеческое". Дети в Церкви "Бабушка, я хочу гулять! Гуля-а-а-ть! Я буду слушаться! Бабушка-а!" Такие крики можно довольно часто слышать в храме в конце литургии. Это особо усердные бабушки, нередко тайком от родителей под видом "погулять" приводят своих внучат в церковь для причастия. Когда спрашиваешь: "А родители сами-то в церковь ходят?" - ответ, как правило: "Да какой там! Насилу согласились, чтобы я сводила!" Естественно, ребенок трех-пяти лет, которому дома ничего о вере не говорили и которого и в церковь-то принесли, быть может, первый или второй раз после крещения, в непривыч-
116 ной обстановке пугается. А тут еще бородатый дядя с ложечкой говорит, чтобы рот открыл. Ребенок, естественно, начинает отказываться, плакать, умолять, чтобы поскорее уйти отсюда. Но не тут-то было. Не затем бабушка встала с утра пораньше и тащила в транспорте капризничающего малыша, стараясь не опоздать. Да надо еще проследить, чтобы сердобольные родители, не дай Бог, не сунули чего-нибудь ребенку поесть или не дали бы "попить водички", а то иной батюшка ни за что не причастит. Словом, малыша скручивают (стоящие рядом бабули всегда с удовольствием помогут) и, несмотря на отчаянное сопротивление, батюшка, разжимая лжицей его зубки, все же причастит его. Крик при этом стоит невообразимый - зрелище вообще не из приятных. Но все остаются чрезвычайно довольны его исходом - причастили! Кроме, пожалуй, самого младенца, впрочем, его-то об этом как раз и не спрашивают. Все примирительно говорят - ну, он еще маленький, не понимает! А если не понимает, то, может быть, все это и не нужно? И потом - чего он не понимает? И что понимают в происходящем сами участники такого причащения младенца? Как они связывают эту сцену с только что произнесенными словами молитвы перед святым причащением: Со страхом Божиим и верою приступите!
Верую, Господи, и исповедую,
яко Ты еси воистину Христос, сын Бога живого,
пришедый в мир грешных спасти... Или это один из примеров разорванного, мозаичного сознания, в большей или меньшей мере свойственного всем людям, когда части мировосприятия не подогнаны друг ко другу в четкий рисунок, а остаются разрозненными, образуя довольно туманные очертания. Ясно, что причастие здесь выступает в виде особого рода лекарства, которое, будучи всеми правдами и неправдами помещено в рот младенцу, произведет необходимое действие - послужит улучшению его здоровья и вообще низведет благодать и благоволение Божие. То есть налицо чисто механическое или, иначе говоря, магическое отношение к Святым Дарам. Ведь одна из главных особенностей всех магических действий именно и состоит в их механически-принудительном характере: лишь бы все необходимые тексты были вычитаны, а все необходимые действия правильно совершены. Здесь ни от кого не требуется глубокой веры, достаточно того, что человек прибегает к магическому действию.
117 Очевидно, в таких случаях совершенно забывают о том, что, собственно, происходит за литургией. Между тем литургия есть воспоминание последней трапезы Иисуса со Своими учениками, на которой главное внимание было обращено не на пасхального ягненка, особым образом приготовленного в воспоминание исхода из Египта, а на самые простые вещи - хлеб и вино. …Иисус взял хлеб и, благословив, преломил
и, раздавая ученикам, сказал:
Приимите, ядите: сие есть Тело Мое.
И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал:
пейте из нее все;
Ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета,
за многих изливаемая во оставление грехов.
(Мф. 26: 26-28)
…сие творите в Мое воспоминание.
(Лк. 22: 19) Иисус завещал, чтобы Его ученики в воспоминание о Нем повторяли эту трапезу - преломляли хлеб и пили вино из общей чаши, вспоминали Его наставления, совершенные Им исцеления, а главное - вспоминали Его Самого, Сына Человеческого, в Котором Бог так поразительно пришел к нам, людям. С этого момента стало излишним принесение в жертву животных. То был древний ритуал трапезы с Богом: часть жертвенного животного сжигалась на огне, то есть как бы отдавалась Богу, другая часть съедалась за священной трапезой участниками жертвоприношения. Кровью жертвы окроплялся жертвенник - место невидимого присутствия Бога среди людей - и народ, приносивший жертву. Люди и Бог становились близкими друг другу, единокровными родственниками, а жертва становилась совместной трапезой Бога и людей, праздновавших это вхождение в близость с Владыкой неба и земли. Отныне все это уже лишнее. Бог заключает с людьми Новый Завет. Не мы, люди, приносим нечто Богу - да и что мы можем принести Тому, Кто все создал? - а Бог через Иисуса говорит нам о хлебе и вине, что сие есть Тело Его и сие есть Кровь Его. Он Сам избирает это как самую лучшую жертву из наших рук, которой усвояется быть Его Телом и Его Кровью. И смысловое ударение здесь не на словах "тело" и "кровь" в их привычном для нас земном буквальном смысле, а на слове "сие" - "это". Этот хлеб и это вино, которые мы поставляем на престол, Бог избирает как Свое Тело и Свою Кровь. Буквальное понимание,
118 вероятно, пришло позже, когда христианство совершенно отделилось от иудаизма. Очевидно, что ранняя Церковь понимала эти слова не так, как мы силимся их понимать, поскольку нигде в Новом Завете не обсуждается вопрос, как увязать эти слова с запретом вкушения какой-либо крови, поскольку в ней душа животного, принадлежащая Богу (Лев. 17, 11, 14; Втор. 12, 23). Такая дискуссия была бы неизбежна в случае буквального понимания. Напротив, подчеркивается, чтобы христиане из язычников воздерживались от вкушения крови (Деян. 15, 20). Итак, Бог дает нам самую простую и в тоже время самую возвышенную форму жертвоприношения Ему: вкушение хлеба и вина, освященных молитвой, в память об Иисусе, становится и праздничной трапезой с Богом, и воспоминанием об установлении кровного родства людей со своим Создателем и друг с другом. А теперь во Христе Иисусе
вы, бывшие некогда далеко,
стали близки Кровию Христовою.
...Итак, вы уже не чужие и не пришельцы,
но сограждане святым и свои Богу...
(Еф. 2: 13, 19) Для чуда соединения людей со Христом и друг с другом главным становится вера в слова Иисуса, доверие к ним: "Верую, Господи, и исповедую..." Без этого ничего не произойдет: И не совершил там многих чудес
по неверию их.
(Мф. 13: 58) Помню, в одном приходе была не старая еще женщина, регулярно водившая внучку в храм и довольно часто ее причащавшая (не реже раза в месяц). Когда я спрашивал ее о семейных делах, она постоянно сокрушалась: "Вот все ругаюсь на них, - никак не хотят в церковь идти! Вот и ругаюсь, ругаюсь!" - "Ну уж ругаться-то не стоит, - успокаивал я ее, - наоборот, следует показать себя более терпеливой, помогать молодым, это скорее расположит их к вере, чем упреки". - "Верно, - соглашалась она, - да вот никак не могу удержаться. Спасибо еще, что внучку дают причащать. И то уже стала упираться - не пойду да не пойду! Я уж ее уговариваю - вот причастишься, Божия Матерь тебе конфеточек даст! Вот только так и справляюсь". Никаких других аргументов для ребенка в пользу причащения у этой ревностной
119 женщины не было. Не было здесь ни наставления девочки в вере, ни чего-либо другого, что помогло бы ребенку понять, что происходит в церкви и ради чего люди туда все-таки ходят. Лет через пять девочка стала ходить с бабушкой все реже и реже, а сейчас ее не видно вообще. Теперь бабушка водит другого внука - младшего братишку подросшей девочки. Не думаю, чтобы результат здесь оказался бы иным, так как случай, подобный рассказанному, далеко не единственный. Ходят внучата с бабушкой лет до 13, а потом начинают жить теми же интересами, что и их сверстники, никогда в храме не бывшие. Само причастие без наставления в вере, без собственной веры, очевидно, "не работает". Справедливости ради следует заметить, что наставление детей в отношении подлинного смысла причащения, особенно в его традиционном варианте, дело чрезвычайно трудное, если вообще не невозможное. В самом деле, ведь язык не повернется сказать 5- или даже 10-летнему ребенку, что он будет есть настоящее тело и пить настоящую кровь распятого Иисуса. А что говорить вместо этого? Вот и рождаются на ходу эвфемизмы: "Ну, открой ротик, дяденька тебе ннаку даст!" Или "Ну, покушай лекарствочка, оно сладенькое!" Или "Ну, попей сладенькой водички!" и т. п. и т. д. Вообще положение детей в храме больше всего напоминает их положение в компании взрослых где-нибудь в гостях. Хорошо, если ребенок еще достаточно спокойный и сдержанный. В противном случае он всем мешает, каждый невольно думает, что было бы лучше, если бы его и не приводили, а ему самому безумно скучно, жарко и вообще невыносимо долго. Просто удивительно, что за тысячу лет Православия на Руси не возникло никаких особых форм служения, рассчитанных на детей. Баптизм, например, насчитывает в России всего лишь сто лет, а между тем там давно имеются специальные молодежные и детские служения, не говоря уже о том, что принятию крещения предшествует несколько месяцев обучения основам веры. И дело здесь опять же не в том, что наша Церковь была "не свободна". Баптисты находились у нас в точно в таких же условиях. А в Православии и до революции точно так же не было никаких специальных детских служении. Даже в Американской Православной Церкви, где, казалось бы, никаких препятствий для нововведений (кроме внутрицерковных) не существует, один из энтузиастов воспитания детей в православной вере в целях облегчения участия их в богослужениях всего-навсего предлагает мальчикам петь запричастны, а девочкам поправлять свечи во время службы (!). По воспоминаниям моих собственных детей, последнее -
120 прекрасное средство для того, чтобы скоротать время, но никак не для того, чтобы молиться. Или вот другое воспоминание из церковной жизни русских православных за рубежом (во Франции). Летом устраивались русские христианские лагеря для детей. Помимо всего, что обычно проводится в детских лагерях, там были еще обязательные воскресные литургии в специальной большой палатке, где был установлен иконостас, переносной алтарь и прочее, необходимое для службы. Нередко в жаркие дни в палатке была такая духота, что некоторые дети не выдерживали и падали в обморок. Их, естественно, выносили на свежий воздух. Оставшиеся ребята покрепче с завистью смотрели на своих уже "отмучившихся" товарищей. Что мешало устроителям лагеря отступить от сложившегося веками ритуала и поискать какую-то другую форму совместной молитвы для детей? Одной из форм таких детских служении могли бы стать небольшие инсценировки на евангельские или церковно-исторические темы с непременным участием самих детей. Опыт таких инсценировок, проводившихся по домам еще в 70-х годах в среде московской верующей интеллигенции, совершенно замечателен. Тексты были краткими, простыми - большей частью песни. Слова и музыка сочинялись взрослыми. Впрочем, слова некоторых песен сочинили даже сами дети. И исполнителями были дети. В простых, проникновенных словах передавалась не только суть вспоминаемого события, но содержалась и определенная духовная ориентация: в мире немало зла и неправды, но Бог силен победить все это, и свет, зажегшийся некогда в Вифлееме, спустя века продолжает светить миллионам верующих в Иисуса. Инсценировка заканчивалась пением тропаря ближайшего праздника и вызывала большое воодушевление у детей. Сейчас многие из них стали уж взрослыми, но слова и мелодии до сих пор живы в сознании, напоминая о ярком духовном событии детства. Такого рода инсценировки могли бы соединяться со свободной молитвой как взрослых, так и самих детей. Разнообразие форм, тем, при неизменно высокой требовательности к качеству, могло бы стать замечательным средством духовного возрастания детей в верующих семьях, облегчило бы для них со временем сознательное участие во "взрослых" 175 богослужениях. Где и когда проводить такого рода детские служения - определяется не конкретными условиями. Важно самое главное - осознание того, что такие служения так же необходимы для детей, как детские книги, спектакли, фильмы, радиопе-
121 редачи, оперы, песни и т. п. Лишите наших детей всего этого в сфере светской культуры. Оставьте лишь то, что предназначено для взрослых. Сама мысль об этом кажется дикой и нелепой. Но, как ни странно, положение, очевидно нелепое в сфере светской, веками сохраняется в сфере церковной. Начиная с 1990 года в религиозном воспитании детей также стало многое меняться. В некоторых храмах Москвы и в других городах стали работать воскресные школы. Желающих водить детей по воскресеньям на занятия по Закону Божьему в каждом приходе нашлось предостаточно. Занятия эти включали в себя не только изучение Священной истории Ветхого и Нового Заветов, но также знакомство с богослужением, пение, рисование, беседы на нравственные темы и многое другое, что можно было придумать при наших пока скромных возможностях. Отрадно, что во всем этом принимали участие и миряне - прихожане данного храма. Сейчас главное - расширение наших возможностей. Везде трудности с помещениями, нехватка священников, способных проводить эти занятия, почти полное отсутствие необходимых пособий: учебников, диафильмов, слайдов и другого иллюстративного материала. Тем не менее "учебный год" завершился неплохо. Во многих школах в конце мая прошли праздничные вечера, детям приготовили подарки. Словом, опыт первого года таких школ показал, что дело это чрезвычайно нужное и важное. Именно такого рода работа из людей, просто посещающих регулярно тот или иной храм, способна создать приход - общину верующих православных христиан, которые будут жить общими задачами, проблемами, помогать друг другу в нашем общем пути за Христом. Все в целом вселяет надежду на то, что при сохранении стабильного политического, общественного и внутрицерковного климата через несколько лет мы в нашей Церкви будем иметь новое поколение христиан, способных еще шире и глубже нести в народ веру Христову. Богослужебный язык "Братие, святяй и освящаемии от единого вси - еяже ради вины не стыдится братию нарицати их глаголя: Возвещу имя твое братии моей, посреде церкви воспою тя. И паки: аз буду надеяся нань. И паки: се аз и дети, яже ми дал есть Бог. Понеже убо дети приобщишася плоти и крови и той приискренне приобщися тех же, да смертию упразднит имущаго державу смерти, сиречь диавола..."
122 Лет двадцать назад во время спора о том, понятен или нет для верующих церковно-славянский язык, я предложил своей собеседнице, известной писательнице с блестящим филологическим образованием, отстаивающей традиционную точку зрения, сказать в двух словах, о чем идет речь в приведенном отрывке. Я прочел его наизусть, поскольку это апостольское чтение на водосвятном молебне, которое читается в храме ежедневно. Потом, по ее просьбе, дал и сам текст, который моя собеседница много раз старательно читала и перечитывала, пытаясь понять. Часа через два она сдалась, согласившись со мной, что непонимание многих мест богослужения проистекает не только из-за плохого чтения или пения, но и из-за самого языка. Заметьте, текст остался непонятным при многократном прочтении человеком высокой филологической культуры, крещенным в детстве и вообще нередко посещавшим храм. (Это была Надежда Яковлевна Мандельштам). Что же говорить о церковных бабушках? Спросите тех, кто каждый день ходит в храм, поет на клиросе, словом, слышит этот отрывок ежедневно, спросите любую из них, о чем здесь говорится. С абсолютной уверенностью можно сказать, что никто на этот вопрос не ответит. Более того, спросите любого батюшку или даже чтеца, читающего этот текст, о чем здесь речь. Ответа не получите. А ведь это Слово Божие, читаемое при благоговейном молчании всего храма, причем ежедневно!.. Характерно еще и другое: никто даже не полюбопытствует, о чем же здесь все-таки речь. А ведь для этого достаточно пpocтo взять русский текст Нового Завета и прочесть Послание к Евреям святого апостола Павла, вторую главу, стихи 12-18. Но это как-то никому не интересно. Ведь читаем за службой: "братие... освящаемии... от семени Аврамова… может и искушаемым помощи..." - чего же больше? Такое приблизительное, примерное, а часто просто неверное понимание не ощущается как явно недостаточное. Очень глубокая мысль, содержащаяся в этом отрывке из Послания апостола Павла к Евреям, о человеческой природе Христа, о Его соприродности нам, людям, благодаря которой для нас открывается путь к Богу, - эта мысль остается просто неуслышанной. Все сказанное относится не только к указанному отрывку, но практически ко всем апостольским и ветхозаветным чтениям, очень важное содержание которых таким образом проходит мимо сознания молящихся. Как шутил один мой знакомый, из апостольского чтения ему было понятно всегда только первое слово: "Братие!.." Шутка грустная, но, увы,
123 справедливая. Ведь если вдуматься, то просто не по себе становится - откуда в христианской Церкви такое пренебрежение к Слову Божьему, которое низводится буквально до уровня некоего обязательного заклинания, терпеливо и даже благоговейно, но без всякого понимания выслушиваемого верующими. Как еще иначе можно назвать чтение так называемых паремий, то есть отрывков из Ветхого Завета, читаемых в большие праздники на всенощной. Столь важная вещь, как ветхозаветные события, пророчества, имеющие целью подчеркнуть в праздничный день единство Божественного замысла и действия в Ветхом и Новом Заветах, остаются на уровне торжественного, но совершенно непонятного чтения, которое лишь растягивает время богослужения, да еще придает специфическую торжественность своей непонятностью. Но ведь Слово Божие всегда имело целью наставить людей, открывать им Бога, а не поражать их воображение совершенно непонятными словами. Здесь может иметь место и еще одно отрицательное следствие постоянного употребления малопонятного языка, а именно - привычка к приблизительному мышлению. Что-то понял, а что именно - объяснить трудно. А иногда оказывается, что понял совсем даже и неправильно Эта привычка приблизительного мышления формирует и определенный тип характера. Русская душевность своим истоком, быть может, имеет именно такой, в значительной мере душевный, характер нашего богослужения. Когда происходит что-то очень красивое, но не очень понятное. Впрочем, к пониманию никто не призывает и не обязывает. Так идет изо дня в день, из год в год, из века в век. Формируется народный характер, чувствующий и любящий красивое, но не приученный к точному пониманию и выражению происходящего - чтений из Священного Писания, наставлений священника, молитв и песнопений. Это могло переноситься и на обыденную жизнь. Не здесь ли формировался характер русского человека как не расположенного к точному продумыванию и додумыванию происходящего, точному выражению своих мыслей и желаний? Последнее, по наблюдениям специалистов, способствует импульсивному, взрывному поведению, поскольку человек не имеет адекватного способа выражения своих чувств и мыслей в сложных ситуациях. Все это имеет принципиальное значение. То, что Бог, открывает Себя в Библии в той мере, в какой человек может. и должен о Нем знать, - оставаясь безусловно трансцендентным тварному миру, - в свою очередь раскрывает творческие силы человеческого разума. Бесконечно глубокому, но
124 познаваемому смыслу Библии в жизни соответствует познаваемость бесконечно таинственного окружающего мира, который, как и Библия, перестает быть .неразрешимой загадкой, шифровкой, а становится даром Божиим, предназначенным для того, .чтобы человек пользовался им для своего блага Христианство есть религия личности Иисуса Христа, а не книги. Книга, Библия, раскрывает нам то, что хочет сказать о Себе Бог. Но Бог делает это через людей. Поэтому каждая страница Библии неизбежно содержит как божественный, так и человеческий элемент. Бог был Автором этой книги не в том смысле, что Он диктовал ее, а в том, что Он вдохновлял людей писать ее. Люди, которых Бог избирал в качестве "инструментов", действовали не как автоматы, а как живые личности. Поэтому в том, что они писали, неизбежно находят свое отражение их личные свойства, уровень культуры и знаний того времени, в котором они жили. Христиане призваны не только слушать или читать Библию, а глубоко изучать ее: "Исследуйте писания", - говорит Иисус, - они свидетельствуют обо Мне!" Можно с уверенностью сказать, что именно наличие Библии как книги, которую человек призван изучать и исследовать, ориентировало европейцев на изучение и исследование окружающего мира, что в свою очередь привело к созданию современной научно-технической цивилизации. Последняя, несмотря на многочисленные нарекания, есть несомненное благо для человечества, так как только благодаря ей миллионы людей могут вести образ жизни, достойный человека, то есть иметь достаточно досуга для максимальной реализации себя как личности. В противоположность христианству ислам, например, есть религия именно книги - Корана, в котором каждое слово воспринимается как продиктованное непосредственно Всевышним. Это "закрытый" для какого-либо исследования текст. Говоря о церковно-славянском и русском языках, уместно упомянуть об одном из энтузиастов перевода Священного Писания на русский язык - архимандрите Макарии Глухареве (1792-1847). Он был монахом Глинской пустыни. Когда в России была организована миссия для христианизации народов Алтая, отец Макарии одним из первых вызвался работать в качестве миссионера. В труднейших условиях проповедовал он христианство среди местного языческого населения этих далеких краев. Перевел на местный язык Евангелия и важнейшие богослужебные тексты. Но, помимо этого, у отца Макария было еще одно заветное дело жизни. Везде
125 возил он с собой Библию на древнееврейском языке, словари и еще несколько необходимых книг, постоянно работая над переводом Ветхого Завета на русский язык. В 1844 г. отец Макарий оставил миссионерское служение и был назначен настоятелем Волховского Троицкого монастыря. В этой должности он вскоре скончался. Когда тело отца Макария надо было положить в гроб, то у него не нашлось другой простыни, кроме узкой и короткой, на которой он лежал. Одели его в старое поношенное облачение, потому что лучшего у него не было. Русский перевод Библии - плод его удивительного и настойчивого, несмотря на все препятствия и огорчения, труда - был .напечатан лишь спустя 12 лет после его смерти в "Православном обозрении" за 1860-1867 гг. При издании Св. Синодом Библии на русском языке этот перевод послужил одним из главных пособий. При жизни отцу Макарию пришлось пережить немало горьких разочарований из-за предубеждения против русского перевода Библии, которое воцарилось в правительственных и высших церковных кругах с приходом Николая I. Перевод Священного Писания на русский разговорный язык рассматривался как недопустимая его профанация. Епископат не остановился даже перед совершением небывалого в истории аутодафе. Весь тираж русского перевода Пятикнижия - результат работы "Российского Библейского общества" в период с 1822 по 1825 г., - напечатанный в 1825 г. (несколько тысяч экземпляров), был арестован и сожжен на кирпичных заводах близ Петербурга. Позже сам отец Макарий был едва не лишен сана за свою деятельность по переводу Библии на русский язык. Его спасли лишь исключительные миссионерские заслуги: лишение сана был заменено шестинедельной епитимией. Будет полезно привести некоторые места из его обширной переписки с духовным и светским начальством. Особенно эти цитаты важны потому, что рассеивают заблуждение, будто раньше церковно-славянский язык был всем понятен. Письмо из Бийска от 8 июня 1836 г.
обер-прокурору Св. Синода Нечаеву
с просьбой доложить государю (выдержки): "Не поставляет ли препятствия для миллионов между россиянами к Божественному врачеству буква славянская. Не надлежит ли нам быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа?"
126 "Славянское наречие сделалось у нас не только мертвым, но и для большей части народа невразумительным". "Дух Святый, сошедший на божественных учеников и апостолов, не освятил ли все наречия человеков?" Из прошения Государю в 1837 г. "Ныне славянский язык сделался у нас мертвым; на нем никто не говорит у нас и не пишет; число людей, разумеющих его в .Священном Писании, мало перед миллионами неразумеющих, частью мало разумеющих, среди которых большое количество служителей Церкви" (разрядка моя. - А. Б.). Понятно, что с тех пор положение могло измениться только к худшему. Даже для священнослужителей, большинство из которых и Евангелия, кроме как за службой, не читают, многие места остаются не просто непонятными, но понятыми прямо наоборот. Приведу пример, свидетелем которого был сам. В одно из воскресений читалось Евангелие от Луки (8,5-15), где есть такие слова: А упадшее при пути, это суть слушающие,
к которым потом приходит диавол и уносит слово
из сердца их, чтобы они не уверовали и не спаслись. На церковно-славянском языке этот отрывок звучит так: Потом же приходит диавол
и внемлет слово от сердца их,
да неверовавше спасутся. И вот батюшка, говоря проповедь после литургии, так и говорил (да еще несколько раз повторил), держа в руках Евангелие на церковно-славянском и "разъясняя" его по-русски, что вот-де "эти люди не будут веровать, но спасутся" (!). Вскоре, поняв, что он говорит что-то не то, батюшка пустился в длительные и запутанные рассуждения, что это, дескать, диавол так обманывает, на самом же деле без веры спастись нельзя и т. п. Дело здесь просто в том, что в греческом (а церковно-славянский текст - калька с греческого), как и в некоторых других языках, отрицание, стоящее перед двумя глаголами, относится к обоим, а не повторяется перед каждым из них, как в русском. Или вот другое место, которое легко может быть понято в смысле, противоположном оригиналу:
127 Если бы Я не пришел Аще бы не бых пришел
и не говорил им, то не имели и глаголам им, греха не быша
бы греха; а теперь не имеют имели: ныне же вины не имут
извинения во грехе своем о гресе своем.
(Ин. 15, 22) Слово "вина" в церковно-славянском языке означает '"причина". Есть замечательно мелодичное содержательное постовое песнопение: "Да исправится молитва моя..." Там в числе прочих есть весьма назидательные слова: Не уклони сердце мое в словеса лукавствия:
непщевати вины о гресех... Несмотря на то, что все это поется несколько раз и с большим чувством, никто не ответит вам на вопрос, что значит "непщевати вины о гресех". Или скажут, как сказал один батюшка: "Я вообще-то знал, но забыл". Хорошо еще если так, а не выдумывают того, чего нет. Для неискушенного читателя поясню: слова эти переводятся как "искать оправдания грехам". Число подобных примеров и несуразностей можно умножать до бесконечности. Ясно одно - дело здесь не в апелляции к разуму, а в психологических особенностях человека. Непонятность языка (не абсолютная, конечно) легче создает настроение торжественности, таинственности. Отец Сергий Желудков справедливо писал: "Сколько несуразностей богослужебных текстов скрывается за священной непонятностью богослужебного языка". Однако привычность ритуала, звучания молитвословий так важны, что малейшее изменение здесь уже кажется ниспровержением основ веры. Мне, например, рассказывали про священника, настолько решительного противника малейшей русификации богослужебного языка, что он готов был даже уйти в подполье, если только введут русский язык вместо церковно-славянского. Впрочем, люди очень быстро привыкают к здравым нововведениям. Например, в Ленинградской епархии, где при митрополите Никодиме много лет читали Апостол и Евангелие за богослужением по-русски, возврат к традиционному чтению вызвал недовольство. Даже посыпались жалобы, что вот-де "раньше" все было понятно, а теперь - нет. В Православном Катехизисе, изданном Св. Синодом в 1902 г., мне довелось читать самому, что среди прочих "грехов" Католической Церкви есть и такой: богослужение в ней ведется на непонятном языке, а именно - латинском. При
128 этом даже давалась ссылка на Священное Писание, обличающая подобное положение, которое, таким образом, можно считать не иначе как еретическим: Но в церкви хочу
лучше пять слов сказать умом моим,
чтобы и других наставить,
нежели тьму слов на незнакомом языке.
(I Кор. 14: 19) 0днако Католическая Церковь уже в 1964 г. на II Ватиканском Соборе разрешила и даже рекомендовала богослужение на тех языках, на которых говорят в данной местности. Так что выдвинутое против нее обвинение, скорее, может быть в наши дни отнесено к нашей Православной Церкви. Кроме уже сказанного есть еще одна сфера жизни нашей Церкви, где упорная приверженность к церковно-славянскому языку также создает излишние трудности и не приводит к сколько-нибудь заметным положительным результатам. Речь идет о подготовке будущих священнослужителей в Духовных Семинариях и Академиях. Дело в том, что при изучении таких предметов, как Катехизис, Догматическое богословие и некоторых других, предусмотрено заучивание наизусть довольно значительного количества цитат из Священного Писания. Это необходимо потому, что каждое богословское положение этих предметов должно опираться либо на текст Священного Писания, либо на решение Вселенского Собора. Еженедельно бывает по два занятия, и на каждом "задают" по три-четыре цитаты из Священного Писания, которые следует заучить к следующему разу, причем на церковно-славянском языке. Можно быть как угодно хорошо философски и богословски образованным, но если не знать наизусть всех заданных текстов, причем именно на церковно-славянском языке, то нельзя рассчитывать даже на "тройку". Практически три четверти времени и сил при обучении в тех классах, где проходят эти предметы, уходит на зазубривание цитат, часто довольно значительных по объему. Вообще говоря, выучивание наизусть наиболее существенных в вероучительном отношении текстов из Священного Писания - вещь чрезвычайно полезная и нужная. Эти знания могли бы быть использованы в проповедях, в беседах с людьми, наконец, как материал для собственных молитв и размышлений. Но беда вся в том, что в проповедях использовать эти тексты невозможно, так как большинство из них нуждается в переводе на русский, чтобы быть понятными для
129 слушателей. Говорить наизусть длинную цитату на церковно-славянском, а затем переводить ее на русский - громоздко, да и невозможно, непременно где-нибудь собьешься. Кроме того, перевод на русский при этом окажется просто пересказом: точность мысли, ради которой текст заучивается наизусть, будет утрачена. Тогда уж лучше сразу пересказывать своими словами. Но пересказу в семинарии как раз и не учили - достаточно было точь-в-точь произнести на церковнославянском. В результате я не встречал ни одного священника, который использовал бы в своих проповедях цитаты, заучивание которых стоило в свое время стольких трудов. Год .или два они еще держатся в памяти, но затем, не будучи употребляемыми, исчезают бесследно. Остаются лишь воспоминания о том, как зимними вечерами ходил по семинарским коридорам, повторяя вполголоса тексты, время от времени подсматривая забытое в записной книжке. Единственный большой текст, который я до сих пор помню, - 53-я глава из книги пророка Исаии, единственная, которую мы учили на русском, поскольку она предусматривалась не в курсе Катехизиса, а в курсе Ветхого Завета, преподаватель которого оказался более открытым к нововведениям и предложил выучить наизусть, но на выбор. Все предпочли учить по-русски. Казалось бы, самое простое и легкое решение - учить все эти цитаты по-русски. И заучивать легче, и в проповеди можно использовать, а следовательно, и помнить их священнослужители будут всю жизнь. Но - нет! Против этого разумного и естественного решения восстают со всей силой снобизм и консерватизм "профессионалов" (главным образом преподавателей этих дисциплин): русский язык - язык "не церковный", не богослужебный; церковно-славянский перевод точнее (заметим, далеко не всегда), а, следовательно, заучивание на церковно-славянским более "научно" и т. п. и т. д. Велики и могущественны силы инерции, особенно инерции мысли. В подтверждение того, что высказываемое здесь мнение о желательности перевода богослужебных текстов на русский язык не является ни еретическим, ни протестантским, можно сослаться на такой исключительной важности документ, каким являются "Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе". "Отзывы" были ответами на циркулярный указ от 27 июля 1905 г., который был разослан Св. Синодом и требовал описания сторон жизни Русской Церкви, нуждавшихся, по мнению епархиальных архиереев, в
130 изменениях или реформе. "Отзывы" поступили в канцелярию Синода в декабре 1905 г. В общем, никто не ожидал, что революционная или хоть реформистская мысль может исходить от епископов. Тем не менее в этом случае проявилось почти полное единодушие русских святителей в расположении к реформам. В частности, большинство выражало неудовлетворенность по поводу недоступности большей части литургических обрядов для их понимания массами верующих и выступало за дальнейшее приспособление церковно-славянского текста к разговорному русскому языку, а меньшинство стало на более радикальную точку зрения, предлагая полностью заменить церковно-славянский язык русским. Практически все епископы требовали мер, направленных на то, чтобы молящиеся могли более полно участвовать в богослужении. В настоящее время в отношении богослужебного языка официально мало что изменилось. Впрочем, неофициально в некоторых храмах, причем не только в Москве, но, например, и на Украине, по крайней мере отрывки из апостольских чтений на литургии читаются по-русски, причем без каких-либо возражений со стороны епископов. Также при чтении Евангелия некоторые непонятные церковно-славянские слова и оборот заменяются русскими. Последнее, впрочем, предполагает в священнослужителе не только хорошее знание церковно-славянского языка, но и русского синодального перевода, чтобы во время чтения наизусть производить точную замену. Никаких обид и нареканий это пока не вызывает. Однако одновременно в "'Московском церковном вестнике" (1991 г., № 6) помещена строгая отповедь, всем дерзающим на такие нововведения. Автор статьи "Священные одежды литургического языка" совершенно справедливо указывает на то, что "всякая ересь порождается нарушением церковного равновесия между божественно неизменным и человечески изменяемым". В то же время совершенно непонятным остается, почему автор статьи возводит использование церковно-славянского языка в ранг "божественно неизменного"? Как тогда относиться к святому Стефану Пермскому, просветителю зырян? Он перевел и богослужение, и части Священного Писания на зырянский язык и благодаря этому привел многие тысячи зырян .к Православию. Точно так же поступал святой Николай Японский, ставший основателем Японской Православной Церкви: переводил священные тексты на японский. Наконец, просветители славян, святые равноапостольные Кирилл и Мефодий. Создание ими славянской азбуки и перевод богослужебных текстов и Евангелия на сла-
131 вянский язык сделали возможным для многих славянских народов принятие Православия. А ведь они могли бы насаждать греческий язык, тоже древний и красивый, - язык, на котором были написаны Евангелия! Казалось бы, последнее обстоятельство должно было бы освятить греческий язык на все времена для всех народов. На эти вопросы ответов в упомянутой статье мы не найдем. Разумеется, к данной проблеме следует подходить максимально деликатно и вдумчиво, но решать ее совершенно необходимо, если мы не хотим превратить нашу Православную Русскую Церковь в общество любителей древней словесности. Неплохо вспоминать также и третью заповедь: "Не сотвори себе кумира". В данном случае из языка. Некоторые итоги "К концу императорского строя Русская Церковь была безусловно противоречивым организмом. Извне она казалась задавленной, обремененной непомерно сложным обрядом, консервативной, забывшей о земных нуждах человека, но внутри ее шла другая жизнь, вдохновленная Нагорной Проповедью. Оживление церковной жизни и мысли углубило традиционную полярность в Русской Церкви. Русское Православие никогда не было однородным телом. Строгая обрядность одних сталкивалась с требованием свободы других. Приверженность букве Святого Писания шла бок о бок с пророческим прозрением. Обещанные императоров в 1905 г. освобождение Церкви и созыв Собора всей Русской Церкви всколыхнули общественное мнение России. Появилось множество статей и книг по этому вопросу. Даже приходские священники, редко выражавшие свое мнение в печати, присоединились к общему ликованию" (Н. Зернов. Русское религиозное возрождение XX века. М., 1974). "Несколько ранее замечательный историк древней Церкви В. В. Болотов (1854-1900) лучше всего выразил убеждение группы либерально настроенных церковных деятелей, указав, что для консервативного церковного деятеля "канонический" означает соответствующий церковной практике последних веков Византийской империи; это, по его мнению, была не самая благоприятная эпоха в истории Православия и отнюдь не пример для подражания. Болотов называет ошибкой желание восстановить канонический порядок далекого прошлого. Только те нормы, писал он, которые соответствуют нуждам нашего времени и могут улучшить современ-
132 ную церковную жизнь, должны считаться подлинно каноническими, даже если у ”них нет прецедентов в прошлом. История Церкви должна служить источником информации, а не сводом законов" (там же). События октября 1917 г. не только не позволили развиться, всем этим замыслам, но даже привели к тому, что настроение большинства верующих и священнослужителей вернулось к вполне консервативной духовной ориентации середины XIX в. Так что в каком-то смысле сейчас предстоит начинать все сначала, то есть заново доказывать необходимость реформы внутри Церкви вообще и русификации богослужебного языка. Здесь, конечно, нет ничего удивительного, так как в условиях достаточно сильного, но не абсолютного внешнего давления отбор идет на сохранение консервативных тенденций, которым свойственно стремление не к христианскому перерождению жизни, а к средневековому варианту христианства. Для последнего характерны два направления религиозной жизни. Первое - пышный расцвет формы, обряда, в которые вовлекаются довольно широкие массы верующих, но при котором все дело сводится лишь к христианской форме при языческом, по существу, содержании жизни. Второе направление - путь индивидуального спасения для немногих путем своеобразного ухода от активной жизни и работы, в основном в плане личного спасения. При этом мир и общество предоставляются силам вполне нехристианским. Этот вариант христианства, господствующий как в Восточной, так и в Западной Церквах на протяжении многих веков, назван нашим замечательным религиозным философом В. С. Соловьевым "средневековым миросозерцанием". Позволим себе привести довольно большую цитату из его сочинения, поскольку это хорошо разъяснит суть дела. "Средневековым миросозерцанием я называю для краткости исторический компромисс между христианством и язычеством - тот действенный полуязыческий и полухристианский строй понятий и жизни, который сложился и господствовал в средние века как на Романо - германском Западе, так и на византийском Востоке. Обыкновенно и противники и защитники средневекового миросозерцания одинаково принимают его за само христианство или, во всяком случае, признают за ними такую неразрывную связь, как между содержанием и соответствующей ему формой. Я нахожу полезным и важным выяснить, что христианство и средневековое миросозерцание не только не одно и то же, но что между ними есть прямая противополож-
133 ность. Этим самым выяснится и то, что причины упадка средневекового миросозерцания заключаются не в христианстве, а в его извращении и что этот упадок для истинного христианства нисколько не страшен" ("Об упадке средневекового миросозерцания". Собр. соч., т. VI, с. 381, СПб). По ряду причин, отчасти уже разобранных выше, сейчас вновь, как в конце XIX-начале XX в., "средневековое миросозерцание" после некоторого периода реставрации приближается к упадку. Все острее чувствуется в нашем обществе "духовный вакуум". Все больше ощущается жажда и тоска по живому, действенному христианству. Христианству духа, а не формы, единения, а не разделения. Христианству будущего, а не прошлого.
134 |
