ПОБЕЛЕВШИЕ НИВЫМ., 1994 г. Страницы издания выделены линейками (номер страницы предшествует тексту на ней) К оглавлению ГЛАВА ШЕСТАЯ СОЦИАЛЬНЫЕ АСПЕКТЫ Уже несколько десятилетий назад было обращено внимание на одну чрезвычайно любопытную закономерность. Если посмотреть на картину христианского мира, то нетрудно заметить, что самыми богатыми и развитыми в промышленном отношении странами являются страны протестантские: США, Швеция, Дания, Голландия, Швейцария, Германия, Англия (которая условно тоже может быть отнесена к протестантским странам) и др. Одновременно в этих же странах более устойчивые политические режимы, более демократические порядки. Напротив, католические страны - Италия, Испания, Португалия, Ирландия, Франция в XVIII-XIX вв., не говоря уже о странах Латинской Америки, - в целом беднее, политические страсти в них постоянно накалены, режимы часто неустойчивы. Сравним, например, такие страны, как Франция и США. За последние 200 лет первая 15 раз меняла свою конституцию, и очень радикально, другая - ни разу. Одна пережила четыре буржуазные революции, другая - одну. В первой сложная и пестрая партийная система, в другой - две с трудом отличимые одна от другой основные партии*. США - страна практически |не знающая и не знавшая буржуазного антиклерикализма, и единственная буржуазная революция (война за независимость) носила исключительно экономический (и лишь в небольшой мере политический) характер. В католических странах (Франция, Испания, Мексика и др.) нередко вспыхивавшие революционные движения чаще всего носили ярко выраженный антиклерикальный характер. Если распространить подобное сравнение на православные страны, то нетрудно заметить, что они, пожалуй, еще *Д. Е Фурман. Религия и социальные конфликты в США. М, "Наука", 1981. В значительной степени данная глава написана под влиянием этой интересной книги.
135 беднее католических, уровень демократических свобод в них самый низкий, революции самые жестокие, а накал антиклерикализма самый высокий. Правда, здесь беднее с примерами, поскольку на протяжении последних четырех веков из православных стран только Россия обладала политической независимостью. Так или иначе возникает вопрос: чем объясняется указанная закономерность? Секуляризация Современная эпоха характеризуется всеми, начиная от профессиональных атеистов и кончая профессиональными богословами, как эпоха секуляризации. Первоначально слово "секуляризация" обозначало отчуждение церковного имущества в пользу государства. Сейчас, когда речь идет о секуляризации, скажем, культуры и мировоззрения, то под этим понимается перемещение того, что находилось в рамках религиозных взглядов, в сферу, так сказать, научного знания и общественно-политических принципов. Для религиозного взгляда на мир (как, впрочем, нередко и для нерелигиозного) свойственно так называемое мифологическое объяснение наблюдаемого, то есть построение некой мифологической модели. Сразу оговоримся, что слово "миф" употребляется здесь не в уничижительном, а в научном смысле. Миф - это не ложь и не выдумка, а, по удачному определению Дж. Маккензи, "философия древних", за которой стоит определенная идея. Именно эта идея является главным в мифе. Что же касается его внешней оболочки - рассказа, - то это лишь чаще всего доступное и достаточно занимательное средство передачи содержащейся в мифе религиозной идеи. Миф в этом смысле дает человеку ответы на вопросы, которые выходят за рамки непосредственного опыта и того уровня знаний, на котором человек находится. Тем самым миф создает некую структуру окружающего мира, так или иначе объясняет его, придает человеку больше уверенности в себе и своих действиях. Отсюда колоссальная психологическая значимость мифа - человеку есть на что опереться. Создается некая умозрительная система координат. С нею человек может соотносить те жизненные вопросы и проблемы, с какими ему приходится сталкиваться. Однако подобно тому, как на смену старым научным моделям приходят новые, более соответствующие накопленному опыту, так и мифологическое построение рано или поздно сталкивается с растущими знаниями, вступая с ними в противоречие. При этом, поскольку новое знание не может быть
136 отброшено, должен быть оставлен старый миф. Это нередко приводит к серьезным кризисам в религиозном сознании людей, возникающим из необходимости увязать религиозные взгляды, содержащие привычные мифы, с очевидными фактами науки. Приведем простой пример. Конец XIX - начало XX в. для многих верующих людей было временем кризиса, вызванного явным несовпадением библейского рассказа о сотворении мира за 6 дней и человека из "праха земного" с данными геологии, палеонтологии и антропологии. Вместо 6 дней - 2 миллиарда лет физической, химической и биологической эволюции, а вместо "праха земного" - явное родство человека со всеми животными вообще и человекообразными обезьянами в особенности. Какие только не предлагались хитроумные способы для того, чтобы отстоять буквальное значение первых двух глав Библии. Нечто подобное было во времена Галилея и Коперника, когда признать, что земля - шар и что в центре Вселенной (как ее представляли тогда) находимся не мы, а солнце, для очень многих равносильно вероотступничеству. Даже такой радикально настроенный человек, как Лютер, считал, что полагать, будто бы не солнце движется вокруг земли, а наоборот - "глупо и нечестиво", поскольку в Книге Иисуса Навина было приказано остановиться именно солнцу, а не земле (Ис. Нав. 10, 12-13). Сейчас, спустя почти сто лет, для большинства христиан стало совершенно очевидным и понятным, что Библия - не научный трактат и что невозможно представить, чтобы Бог открывал людям, жившим за 2000 лет до н. э., тонкости современной научной картины мира. Бог открывал людям великие истины на том языке, который был им понятен. И эти истины нисколько не потеряли свое значение для нас, хотя мы и располагаем бесчисленными данными многих наук, проливающих свет на эволюцию Вселенной и нашей Земли. Эти истины состоят в том, что Бог - единственный Творец мира, что Он сотворил мир из ничего, что мир создан для человека и что человек, будучи по своему телу связан с этим миром, несет в себе Божию искру, выделяющую его из всей Вселенной как совершенно уникальное творение Божие - Его образ и подобие. Таким образом, рассказ о сотворении мира и человека не утратил для нас ни своей значимости, ни своего обаяния. Тайна о Боге и Его творении, стоящая за рассказом, стала для нас, узнавших о подлинных масштабах Вселенной и о природных процессах, совершающихся в ней, еще более ве-
137 личественной, подобно тому как знание анатомии и физиологии человека не перечеркивает ни красоты человеческого тела, ни наших любимых лирических произведений. Эти процессы вытеснения сказочного аспекта мифа научным знанием и переосмысления старых мифов шли на протяжении всей истории и продолжают идти сейчас Одновременно с разрушением старых мифов (не обязательно из Священного Писания) шло создание новых, подчас не менее наивных, но всегда куда менее плодотворных - преувеличенная вера в могущество науки, в гениальность какого-либо вождя, который все знает и все сделает наилучшим образом, и т. п. При замене мифа те другим мифом, а научным знанием, человечество, как правило, выигрывало Создание громоотводов вместо мифа о колеснице пророка Илии, производящей громы и молнии, было делом явно прогрессивным. Причем библейский образ великого пророка нисколько от этого не пострадал. Однако важно заметить, что есть такие вопросы, которые, очевидно, никогда не смогут быть удовлетворены научным знанием. Происхождение Вселенной, рождение и смерть, чудо добра и бездна зла всегда останутся теми тайнами бытия, к которым знание не сможет подступиться. Здесь уже не миф и не научное знание, а лишь откровение Высшего Начала может давать ответы на эти вечные вопросы. От самого человека, от его доверия к этому откровению зависит принять его или отвергнуть. В принципе логично оставить эти вопросы как вообще не имеющие ответа. Но с последним человеческий разум, как правило, не хочет примириться. Позиция агностицизма как отказа от поиска смысла жизни - это позиция постоянной дурной тревоги и иссушающей неудовлетворенности. Сама структура человека такова, что ему естественнее поверить в то, что во Вселенной есть какой-то, пусть сокрытый от него, смысл, то есть, по существу, поверить в Бога, чем поверить в то, будто мироздание совершенно лишено какого-либо смысла. В человеке заложена неуничтожимая потребность в смысле. Человеческий вопль о смысле бытия не может быть криком в пустоту, и невозможно представить, что присущий ему поиск смысла сам явился продуктом развития бессмысленной материи. Самое высокое и чистое откровение Бога о Самом Себе и человеке, его смысле и предназначении содержится в Библии. Разумеется, оно, прежде чем было записано, также, в большей или меньшей мере, обросло мифологическими чертами. Это своего рода дань особенностям человеческого воспри-
138 ятия, когда откровение Бога образует некий сплав с человеческими представлениями о том, каким должно бы быть то или иное событие. Кроме того, здесь еще сказывается и несовершенство человеческого языка, приспособленного главным образом для описания видимого, материального мира. Поэтому когда речь идет о мире духовном, неизбежны аналогии, поэтические образы, метафоры как средство передачи специфической инаковости мира духовного. Таким образом, в секуляризации тех или иных представлений веры можно видеть, кроме всего прочего, процесс очищения веры, даваемой откровением, от мифов, созданных человеческим воображением или просто тем уровнем знаний человека о природе, который определил форму данного откровения Секуляризация есть всегда, когда есть рост знаний, развитие науки, когда происходит прогрессивное развитие общества. Глубинный и сущностный процесс секуляризации на поверхности может выступать в разных формах: полного вытеснения мифа, трансформации мифа, а также смены одних мифов другими, менее явными и более рациональными. Очевидно, что одним из важнейших факторов, определяющих преобладание того или иного пути секуляризации (иначе говоря, в данном случае того или иного пути приведения истин веры в соответствие с достигнутым уровнем естественно-научных знаний и всего уровня развития общества), являются особенности вступающей во взаимодействие и конфликт с новым знанием религиозной системы. От того, насколько она гибка, эластична, способна внутренне перестраиваться в соответствии с новыми знаниями и потребностями, то есть "секуляризоваться изнутри", а не быть насильственно "секуляризованной снаружи", зависит не только ее собственная судьба, но и ход всех общественно-политических процессов в данном государстве. Чем более жесткой оказывается религиозная система, тем более опасно для нее развитие знаний, тем более активно препятствует она их росту и вообще каким бы то ни было изменениям и, тем самым, замедляет развитие, придает ему "взрывной" характер. Напротив, чем более система эластична, тем более плавным оказывается процесс секуляризации. На примере США хорошо видно, что религиозная система, состоящая из независимых от "крепкой власти" христианских церквей - епископальной, конгрегационалистской, пресвитерианской, лютеранской, методистской, баптистской и христианских общин - квакеров, пятидесятников и других, - чрезвычайно разнообразно реагировала на давление,
139 создаваемое развитием естественно-научных знаний. Вокруг такого, например, вопроса, как преподавание дарвинизма в средних школах США, имели место газетная полемика, демонстрации и митинги сторонников и противников, даже судебные процессы против сторонников и виновников такого преподавания. Однако так или иначе вопрос был решен в конце концов положительно и, пусть в очень бурной, но вполне демократической атмосфере. Происходил сложный процесс "увязки" веры в Бога, точнее говоря, традиционного понимания Священного Писания, с научными знаниями. Ничего подобного не происходило, например, в России. И хотя А. К. Толстой написал сатирическое стихотворение в защиту свободы науки вообще и дарвинизма в частности, в церковных кругах, представленных практически единообразной Церковью, как тогда, так и теперь, сама мысль о возможности наличия у человека обезьяноподобных предков представляется нечестивой и еретической. Здравое отношение к данным науки, как тогда, так и сейчас, встречается в православной среде лишь как исключение. И то, что было легко и просто для поэта-христианина А. К. Толстого в конце XIX в., до сих пор не очевидно для многих наших православных священников: Восход наук не в нашей власти,
Мы их зерна только сеем.
И Коперник ведь отчасти
Разошелся с Моисеем... Как и что творил Создатель,
Что считал Он боле кстати,
Знать не может председатель
Комитета по печати... А. К. Толстой ("Послание к М. Н. Лонгинову
о дарвинизме". Собр. соч., т. I, с. 498, СПб, 1907 г ). Разумеется, отношение к дарвинизму лишь один из примеров. Понятно, что для большинства русской интеллигенции XIX - начала XX в. Церковь виделась как средоточие обскурантизма и реакции, а дарвинизм в такой обстановке из научной теории превратился в идеологический символ борьбы не только против невежества и мракобесия, но и против Церкви и религии вообще как сил, с их точки зрения, несомненно реакционных. Даже попытки к внутрицерковным реформам, которые имели место со стороны иерархов и были приостановлены "сверху" императорской властью, не смогли реабилитировать Церковь в глазах либеральной интеллиген-
140 ции. (Имеются в виду "Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе", 1905 г., о которых говорилось выше). Именно из-за отсутствия всякой "эластичности" русского Православия и всей российской государственной машины русская революция носила столь взрывной и антиклерикальный характер. Это именно была насильственная секуляризация всей общественной структуры "извне". Ригидность Церкви и Реформация После падения Западной Римской империи Западная и Восточная Церкви оказались в очень разных исторических условиях. На Востоке децентрализованная Церковь (ряд теологически равных между собой патриархатов автокефальных Церквей) оказалась противостоящей центральной светской власти - византийскому императору. На Западе централизованная Римская Церковь противостояла ряду слабых и враждебных между собой государств. Это различие условий привело постепенно к различию вероучений, обряда и к разрыву. Западная Церковь, имея единый центр, имела возможность принимать решения по догматическим вопросам и, следовательно, могла относительно безопасно пойти на постановку новых вопросов и на неизбежные в связи с этим разногласия. Наоборот, на Востоке, в Православных Церквах, после того как православные патриархаты оказались в разных государствах и Вселенские Соборы стали невозможны, единственным путем, каким можно было сохранить единство, было ни на йоту не отступать от того состояния, при котором застал Церковь последний Вселенский Собор. Западная Церковь пошла дальше по пути, ведущему от первоисточника к формализации и иерархизации. Но это означало также, что она тем самым дальше пошла по пути, ведущему к Реформации. Внутри монашеских орденов и церковной иерархии накапливались проблемы, делающие неизбежным обращение к Первоисточнику - Библии. И, как всегда в таких случаях, внешне незначительное событие - выступление молодого монаха-богослова в провинциальном немецком городке - послужило искрой, вызвавшей взрыв Реформации, породившей новую, предельно живую и эластичную форму христианского вероисповедания. В истории христианства, наряду с проникновением в Божественный замысел о человеке, который раскрывался главным образом в исследованиях и интерпретации Священного Писания, и стремлением реализовать его в жизни общества,
141 всегда шли процессы, сопровождающиеся отходом от первоначальной простоты в направлении построения теологической, экзегетической и культовой "ограды" внутри Писания. Логическим завершением этого процесса на Западе было прямое запрещение перевода Библии на живые языки, канонизация Вульгаты (латинского перевода Библии, сделанного блаж. Иеронимом в IV в.) и даже запрещение самостоятельного чтения Библии мирянами. "Эластичность" течений, порожденных Реформацией, обусловлена именно их обращенностью ко всему объему Библии, многое из которой было как бы прочитано заново (например, Послания апостола Павла). Именно такое обращение к Библии привело к совсем иным последствиям, чем, например, стремление основать весь строй жизни на Пятикнижии или Коране. Христианству свойственна парадоксальность, отсутствующая в других религиях: в Иисусе Христе обитает полнота Божества. С другой стороны, Он - человек, не добившийся никакого видимого успеха в этом мире, распятый на кресте. Все, что ценно в мире сем, - ничто в глазах Бога. Спасение не достигается ни знатностью, ни богатством, ни ученостью, ни формальной праведностью фарисеев. Такое учение было, с одной стороны, в высшей степени притягательным, а с другой стороны, таило в себе аформалистические и адогматические потенции. В процессе превращения из гонимой секты в господствующую Церковь христианство неизбежно претерпевает всевозможные изменения, в результате которых многие из первоначальных ценностей оказываются буквально перевернутыми. Вместо детской простоты - сложнейшая и отвлеченнейшая система догматов. Вместо призыва "кто хочет быть больший - будь всем слуга" - могущественный и властный епископат, окружаемый божескими почестями. Вместо отрицания фарисейской праведности - в смертный грех возводится малейшая ошибка при обряде и т. п. На смену аформализму и адогматизму раннего христианства приходят формализм и догматизм средневековой Церкви. Все это не было заложено в самом Писании, а явилось результатом извечного стремления человека раз и навсегда упорядочить, зафиксировать и заковать жизнь духа в рамки религиозных законов и обрядов. Человеку всегда хочется, чтобы истина была не где-то над ним и вне его, а здесь, в руках, пойманная и посаженная в клетку человеческих установлении. Но дело в том, что адогматичность и аформалистичность христианства зафиксированы в Священном Писании. А Писание можно перетолковать, можно спрятать, но нельзя сказать, что оно ошибает-
142 ся. Поэтому Писание всегда было угрозой формальной Церкви, и поэтому его всегда, чаще всего, по-видимому, бессознательно, старались прятать от мирян. Тем не менее за сухой формалистикой магических действий, обеспечивающих спасение, всегда чувствовалась идея, что эффективность всей этой формалистики зависит от абсолютно неформального условия - любви к Богу. Именно этот аформализм, всегда сохраняющийся в качестве основного ядра христианства, был и остается источником его гибкости и силы. Наличие этого аформалистического ядра в христианстве всегда таит в себе возможность взрыва-протеста против далеко зашедшей формальной интерпретации христианства в данных конкретных условиях. Всегда остается возможность, что преданность организации может перейти в преданность идеалу, проповедуемому этой организацией, и бунту против организации во имя ее идеала. Именно это и произошло в Реформации, которая стала бунтом против Рима во имя проповедуемого Римом Христа. Основной тезис Реформации: церковные предания и решения Церкви - от людей, результат человеческой мысли, но спасающая истина не может быть получена самостоятельной работой мысли, она лишь в Откровении, то есть в Священном Писании, и пытаться его дополнить означает ставить человеческое на место Божественного. Одновременно происходит радикальное изменение отношения к тексту. Реформаторы решительно отказываются от средневекового католического представления о тексте Писания как о шифровке, которая не может быть понята вне традиционного церковного толкования. Именно вера в очевидность Писания, вера в то, что Бог хочет нам сказать через него истину, а не скрыть ее, позволяла Кальвину и Лютеру противопоставлять свои нетрадиционные толкования католическим. Они все время апеллируют к здравому смыслу. Здесь берет свое начало небывалое, характерное именно для новой истории раскрепощение человеческого разума, которому усваивается способность самому вникать и познавать Божественные истины, данные нам в Священном Писании. И это очень важно, поскольку меняется взгляд человека на самого себя, на свои способности, на весь окружающий мир и на свое место в нем. Кальвин и Лютер никогда не претендовали на полное понимание всего Священного Писания. Они допускали, что изучение Писания будет продолжаться и после них. Доступность Писания для понимания не мешает ему быть бесконечно глубоким. При этом, согласно Кальвину, стремление к пра-
143 вильному пониманию Писания - естественное следствие спасения, но безусловно правильное понимание всех тонкостей библейского текста не есть необходимое условие спасения. Необходимым для спасения мыслится лишь вера в то, что верующий спасен Иисусом Христом. Последствия для общественного развития Благодаря тому, что в основание веры и всей жизни кладется Священное Писание, которое невозможно свести ни к формальным догматам, ни к формальным правилам, в протестантизме, как уже говорилось, приветствуют достаточно сильные адогматические и аформалистические тенденции, неизменно "срывающие" всякое стремление к формализации Протестантизм выходит на дорогу постоянной "секуляризации изнутри", а также духовного движения, обновления. Данный момент является очень важным для нашего изложения. Дело в том, что процесс "секуляризации изнутри" идет не сам по себе, а является ответом веры на накопление естественно-научных знаний и постоянные изменения обстановки, которые происходят именно в христианском мире, а не в исламском или буддийском. "Секуляризация изнутри" есть процесс взаимной адаптации, интеграции веры и знания, которые поддерживают и обогащают друг друга. Как уже говорилось, утверждение протестантизмом принципиальной открытости библейского текста ко все более глубокому его изучению имеет своим следствием изучение окружающего мира, то есть развитие науки и техники. (Наука может развиваться и в странах, где библейский текст закрыт для свободного исследования, но в этом случае наука будет неизбежно противопоставляться вере, как свобода - несвободе). В свою очередь достижения науки будут оказывать воздействие на характер понимания и толкования Священного Писания. Тем самым не будет происходить нарастания напряжения между двумя сферами человеческого духа - верой и знанием, - а будет формироваться знающая вера и верующее знание. Автор совсем не хочет быть понятым в том смысле, что лишь в протестантских странах возможно такое гармоническое развитие веры и знания. Речь идет лишь о том, что исторические страны, пережившие Реформацию, действительно оказались более открытыми для "секуляризации изнутри". В дальнейшем влияние Реформации, в смысле адогматического обращения со Священным Писанием, имело и продолжает иметь место как в католических, так и в правоспавных общинах.
144 В этом смысле и вся вообще современная наука - детище именно христианства (точнее, иудео-христианства), поскольку именно Библия впервые привносит в человеческое сознание идею о направленности мирового процесса к некой цели, в противоположность представлению о его цикличности, характерному для всякого языческого и вообще нехристианского сознания. Научный взгляд на мир имеет одно важное следствие: исходя из него, человек все более и более научается отделять явления мира материального от жизни духа. В первом присутствует закон необходимости, во втором - божественная свобода. Становится все более ясным, что в окружающем нас бытии принадлежит сфере, познаваемой разумом, а что выходит за рамки компетенции научного исследования и вообще всякой попытки рациональной объективации и, следовательно, не может быть раз и навсегда сформулировано, определено и установлено. В наше время мы гораздо увереннее можем провести ту черту, перед которой, по выражению одного из Отцов Церкви, разуму следует остановиться в благоговейном молчании. В этом смысле одинаково наивно выглядят как стремления материалистов свести всю жизнь человека лишь к биохимическим процессам, так и стремления некоторых богословов философски обосновать, исходит ли, например, Святой Дух только от Отца или от Отца и Сына. Иными словами, сфера веры и сфера знания современным человеком различаются лучше, чем во все предыдущие столетия. И это есть несомненное благо как для веры, так и для знания. Процесс "секуляризации изнутри", характерный для протестантизма, имел и другие важные последствия. Воспитанный протестантизмом человек, по сравнению с человеком средневековья, более строго относится к моральным вопросам, упорнее трудится, более самостоятелен, больше доверяет своему разуму, менее традиционен, больше открыт к будущему. Таким образом, протестантизм расшатывал феодальные иерархии и способствовал развитию буржуазного общества. Поэтому первыми на путь буржуазно-демократического развития выходят протестантские страны, и развитие их эволюционное, они практически не знают характерной для католических и православных стран традиции буржуазного антиклерикализма. Для католических (и православных) стран характерно, наоборот, некоторое замедление темпов буржуазного развития, которое впоследствии приводит к политическим и духовным взрывам.
145 Идеология буржуазных революций в католических странах, всегда более поздних, чем в странах протестантских, где они в той или иной степени совпадают с Реформацией, является уже антихристианской с мощными "псевдорелигиозными элементами". Вот какую характеристику "псевдорелигиозным элементам" Французской революции дал Энгельс. "Это было, - писал он, - теологическое мировоззрение, которому придали светский характер. Место догм божественного права заняло право человека, место Церкви заняло государство" ("Юридический социализм", Маркс, Энгельс, соч., т. 21). Очень сходные процессы происходили и в России, где победившая партия активно насыщала жизнь псевдорелигиозными элементами, имевшими явные аналогии в отвергнутом Православии. Здесь мы подошли к очень важному явлению, которое можно назвать сохранением системы ценностей. Явление это состоит в том, что ценности, сформировавшиеся в эпоху становления той или иной нации, продолжают сохраняться, несмотря на всевозможные изменения социальных, экономических и политических условий. Так, например, особенности американских протестантских церквей оказали большое влияние на социальную жизнь и отношение людей к социальной жизни - влияние тем большее, что и другие факторы - специфические условия колониальной жизни в Америке - действовали в том же направлении. Так, идея ценности социального успеха, юридического равенства, святости договора и закона продолжает сохраняться в Америке и в настоящее время. Идея юридического равенства имеет своим истоком кроме идеи равенства всех людей перед Богом также веротерпимость, довольно рано сложившуюся в американских колониях. Веротерпимость является одним из ярких примеров тех особенностей общественной жизни, которые, складываясь в сфере религиозной, переходят затем в сферу общественных отношений. Так, в XVII в. американские конгрегационалисты, составлявшие большинство среди христиан в колониях, отнюдь не были терпимыми, например, к баптистам и квакерам. Однако сами условия колониальной жизни и религиозная установка большинства переселенцев, покидавших Европу прежде всего именно ради религиозной свободы, привели к тому, что взаимная веротерпимость колонистов стала просто требованием жизни. Именно факт веротерпимости сделал возможным в 1800 году первый в мире случай мирного перехода власти от одной партии к другой в результате выборов. Можно думать, что здесь же лежат истоки той мысли, которая была высказана победившим кандидатом (Джефферсо-
146 ном) в его инаугуральной речи и могла быть "услышана" аудиторией: "...не каждое различие во мнениях есть различие в принципах"... Отношение к социальному успеху. Труд, как и вообще повседневная жизнь, становится в протестантизме, особенно в кальвинизме, основной сферой, в которой спасение становится зримым. Но это меняет отношение к успеху, который приносит труд. Кальвинизм никогда не утверждал, что богатый спасается, а бедный погибает. И тем не менее, плод труда - успех - приобретает особое значение. "Зарывать в землю таланты" - грех, так как в таком случае человек делает для славы Божией меньше, чем он может. Наоборот, трудиться и добиваться успеха - путь спасения, долг. О том, как ценность успеха сливается в США с религиозными взглядами и получает религиозное освящение, говорят данные одного опроса: 60 процентов белых протестантов и 55 процентов католиков считают, что Богу нравится, когда человек стремится выше и выше по общественной лестнице. Отношение к "договору". "Договорная теология" - явление очень характерное, особенно для .раннего протестантизма. "Договор" - это тот же Завет, который Бог в Библии заключает с Авраамом. Ветхозаветные книги, которые в XVI-XIX веках читались протестантами и почти не читались католиками, содержат множество примеров, когда Бог поощрял верность Израиля Завету и, наоборот, карал за отступление от него. Подражая в жизни примерам из Священного Писания, христиане-протестанты, естественно, стремились строить отношения с Богом и ближними также по принципу "договора", что наиболее способствовало развитию республиканской формы правления. Впрочем, здесь возникает вопрос: не предполагает ли сама по себе ситуация переселения республиканских форм политического устройства, независимо от религиозных взглядов переселенцев? По-видимому, - да. Напрашивается аналогия с политическим устройством казачества, где также создавались выборные органы со сменяемостью выборных лиц. Однако республики американских колонистов (впоследствии штаты), помимо ситуации переселения, имеют свой прообраз в устройстве религиозных общин, и республиканское устройство органически вытекало из особенностей религиозных взглядов и становилось впоследствии самостоятельной "ценностью". Республиканский строй казачества, напротив, никак не был связан с их православной верой, и поэтому он не превратился в принцип, в "ценность". Это видно из того, что при всей приверженности к выборным
147 органам казаки, если бунтуют, то не во имя республики, а во имя "доброго царя". В этом суть процесса сохранения системы религиозных ценностей или, лучше сказать, "секуляризации ценностей", когда тот или иной принцип, сложившись на основании религиозных взглядов, переходит впоследствии в систему гражданских отношений. В этом процессе имеются и свои "родимые пятна". Идея равенства, порожденная отрицанием церковной иерархии, равенством всех уверовавших перед Богом и колониальными условиями, способствовавшими уничтожению феодальных иерархических связей, странным, на первый взгляд, образом уживалась с характерным для большинства американцев (за исключением квакеров) бесчеловечным отношением к неграм и индейцам. Отношение гораздо более жестокое, чем у католиков-испанцев, бразильцев и франко-канадцев. У последних довольно много смешанных браков, у англо-американцев их почти нет. Эта особенность во многом связана с кальвинистскими корнями американской ценности равенства. У католиков иерархия Церкви психологически порождает иерархию спасения. Отсутствие иерархии спасения у кальвинистов подразумевает полное равенство спасенных, но оно же порождает полное неравенство с "погибшими". По мере секуляризации идея равенства спасенных может перейти в идею политического равенства. Но если по каким-либо причинам на какую-либо группу идея равенства не распространяется, то никаких "полутонов" не возникает. Католик легко может признать человека человеком и христианином, не признавая его равенства с собой, - для кальвиниста это невозможно. Сочетание демократизма с полным непризнанием равенства негров и белых было и есть еще в одном кальвинистском обществе - обществе буров. Сейчас в ЮАР система апартеида осуждается англиканской и другими Церквами и не осуждается, а, наоборот, поддерживается реформатской бурской Церковью. Впрочем, в самое последнее время и здесь как будто произошли изменения в сторону признания прав человека. Мы упомянули об этой особенности американского общества (отношения между белыми и цветными), казалось бы, выпадающей из нашей темы, потому что она представляет собой яркий пример того, как какие-то "просчеты" в религиозных представлениях в прошлом порождают почти неразрешимые социальные проблемы в будущем, каковой является проблема взаимоотношений белых и цветных в США ("черная" преступность, негритянские гетто и др.).
148 Если посмотреть с этой точки зрения на нашу страну, то нетрудно увидеть, как в советском обществе до недавнего времени в секуляризованном виде удерживались многие "православные ценности", сложившиеся еще в московский и петербургский периоды нашей истории. Идее единственно "истинной веры" соответствовала идея "единственно верного марксистско-ленинского учения". Вера в непогрешимость любых действий Церкви, несмотря на греховность отдельных ее членов, имела своей аналогией веру в непогрешимость партии, несмотря на возможность "отдельных ошибок" со стороны "отдельных" руководителей. Слабое представление о важности личного решения и личной ответственности в вопросах веры имело и имеет своей аналогией пониженное чувство личной ответственности в жизни вообще ("как все - так и я"). Обязательности в прошлом почти поголовного крещения соответствовало почти поголовное обязательное прохождение через октябрят, пионеров, комсомольцев, практически столь же формальное. Обязательности в прошлом участия в праздничных богослужениях государственных служащих соответствовало обязательное, пусть формальное, присутствие на профсоюзных собраниях, субботниках, демонстрациях и т. п. Подобные параллели можно было бы расширить и углубить, но, вероятно, в этом нет особой необходимости. Главное, что хотелось бы подчеркнуть и ради чего, можно сказать, написаны эти заметки, - первичность религиозных ценностей. История каждого народа идет по тому или иному пути, находясь в зависимости не только от географических, этнографических и внешнеполитических факторов, но также в значительной мере от факторов религиозных. От того, какая вера исповедуется тем или иным народом, и от того, как наставляется народ в этой вере, зависят избираемые народом практические формы правления, характер экономической деятельности, вся система нравственных ценностей, которыми народ живет в повседневной жизни, словом, зависит судьба всего народа и каждого отдельного человека. Вера может быть самой пламенной и все же оставаться христианской лишь по форме, а не по духу. Этому есть замечательный пример в Новом Завете (Лк. 9, 49-56). Иисус проходил с учениками через Самарию, и в одном селении жители не приняли их, так как они имели вид паломников в Иерусалим.
149 Видя то, ученики Его, Иаков и Иоанн, сказали:
Господи! Хочешь ли ты, скажем, чтобы огонь сошел с неба
и истребил их, как и Илия сделал? Но он, обратившись к ним,
запретил им и сказал:
не знаете, какого вы духа;
Ибо Сын Человеческий пришел не губить души человеческие,
а спасать. И пошли они в другое селение. Необычайно пламенная вера была у любимого ученика. И пример для подражания вполне возвышенный - сам пророк Илия. Но не было самого главного, чего Бог хочет от нас, - духа любви и прощения, того духа, который только и может спасти души человеческие. Да будете сынами Отца Вашего Небесного;
ибо Он повелевает солнцу Своему
восходить над злыми и добрыми
и посылает дождь на праведных и неправедных.
(Мф. 5: 45) Тезис о том, что наш народ воспитан Православием, является общим местом. Но попробуем отнести за счет Православия не только положительные качества нашего народа, как это обычно делается, - религиозность, смирение, долготерпение, доброту, отзывчивость, дух общинности и проч., - попробуем хотя бы только поставить вопрос: а не имеют ли своим источником то же Православие такие качества, как легкое впадение в жестокость, низкая инициативность, слабое чувство личной ответственности, стремление быть "как все" (конформизм)? Нельзя ли допустить, что одной из причин таких качеств могло быть слабое внимание в бытовом Православии к личностному началу в человеке? Такая, казалось бы, безобидная вещь, как насильственное причащение младенцев (причем не грудных, а лет 5-6), не порождает ли убеждение, что насилие и принуждение, если они совершаются для блага принуждаемых, - вещи вполне допустимые? Не получается ли так, что такое отношение к причащению младенцев, кроме магического восприятия таинства, исторически оборачивается пренебрежением к человеческой личности, к праву человека сознательно, со страхом Божиим и верою приступать к главнейшему христианскому таинству? А имевшее место в прошлом и упорно удерживаемое многими современными православными убеждение, что все неправославные христиане непременно еретики и ни в коем случае не спасутся, - не имело ли оно своим следствием крайнюю жесткость религиозной системы, которая, как рас-
150 сматривалось выше, приводит к "взрывам" в историческом развитии общества и таким образом становится ответственной за атеизм и революции? Кроме того, неприязненное отношение к христианам других исповеданий имеет неизбежным коррелятом в обществе неприязненное отношение вообще ко всем "не нашим" и оправдание по отношению к ним любых жестокостей. И о каком "мире всего мира" может идти речь, если даже христиане до сих пор разобщены и раздроблены, а стремление к единству - экуменическое движение - многими ортодоксами рассматривается как "диавольские козни", как чуть ли не самая главная опасность для "истинной веры" в наше время. Но разве случайно в нашей православной литургии прошение "мира всего мира" мудро соединено с прошением о "благосостоянии Святых Божиих Церквей и соединении всех"? Ясно, что если не будет мира и духа Христова в жизни христианских Церквей, то и не будет действительного мира на земле, поскольку не будет тех самых сил, которые призваны этот мир обеспечивать. Таким образом, стремление к тому, чтобы наша Православная Церковь как можно больше соответствовала духу Евангелия, это не вопрос вкусов и личных предпочтений, а вопрос следования за Истиной, за Христом, вопрос будущего нашего народа. В сочинении "О духе законов" (1748 г.) Монтескье писал: "Принципом демократии является добродетель, так как гражданами руководит чувство любви к отечеству и равенству; признаком монархии является честь; принципом деспотии - страх". Из этих человеческих чувств Православие менее всего говорило о любви к равенству. Между тем именно равенство между всеми учениками Христа было одним из совершенно новых принципов, принесенных в мир Евангелием: ...вы знаете, что князья народов
господствуют над ними,
и вельможи властвуют ими;
Но между вами да не будет так:
а кто хочет быть между вами большим,
да будет вам слугою…
(Мф. 20: 25-26) В традиционном Православии много говорилось и говорится о страхе Божием. Но если проповеди страха не сопутствует весть о любви Бога к нам, то душа человеческая остается в состоянии ветхозаветном, не согретая светом Еван-
151 гельской вести. Отсюда нравы, поступки и вся религиозная жизнь людей будут проходить в рамках ветхозаветного создания. Кроме того, в минувших веках страх Божий проповедовался чаще всего в целях насаждения страха человеческого. Следствием такой ориентации было постоянное соскальзывание в деспотию и почти полное отсутствие склонности к демократии, недоверие к ней и неспособность к эффективному использованию демократических институтов даже тогда, когда таковые возникали. В следующей, заключительной главе будут рассмотрены конкретные меры, которые, как полагает автор, могли бы сделать Русскую Православную Церковь более соответствующей духу Евангелия и полнее утолить духовную жажду многих тысяч наших современников.
152 |
