ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ ПОЭТИЧЕСКИХ СОЧИНЕНИЙ
К оглавлению
ПРЕДУКАЗАНЬЕ
І
Год пятьдесят шестой пошел
Я, Франсуа Вийон, школяр,
Сжав зубы и трудясь, как вол,
Решил: коль есть он, Божий дар,
Отдай ему сердечный жар, –
Так римлянин Вегеций учит,
Иначе горький перегар
Надежд несбывшихся замучит
II
К нам приближалось Рождество,
Когда все волки ветром сыты,
Когда в округе все мертво
И ставни наглухо закрыты
Я, глядя на огонь сердито,
Решил немедленно сломать
Любовную тюрьму, где скрыто
Был сердцем вынужден страдать
III
На то решился потому.
Что, хоть и кошка между нами
Не пробегала, смерть саму
Она своими же руками
Готовит мне. Под небесами
Молю я всех богов любви:
Пусть отомстят коварной даме
И скрасят горести мои.
IV
А я ведь принимал как дар,
Улыбки, ласковые взгляды,
Пылал любви моей пожар,
Впивал я ложные услады,
Но белой лошадью парада
Все это было. Я убит.
Мне все сменить на свете надо,
Пусть сердце в дом иной стучит
V
Меня поймал лукавый взгляд
Той, кто безжалостно играет.
Хоть я ни в чем не виноват,
Она мне гибели желает,
Не длит мне жизнь, а обрывает –
Бежать, бежать – одно спасенье!
Живые связи разрушает,
Не слушая мои моленья.
VI
Чтоб избежать беды, сбегаю,
Мне лучше скрыться с глаз долой.
Прощай! В Анжер я уезжаю,
Поскольку хоть чуть-чуть со мной
Делить не хочешь рай земной.
Отныне мертвый я скиталец,
Среди возлюбленных – святой,
Среди любовников – страдалец.
VII
Сколь ни страдать мне от разлуки,
Бежать я должен навсегда,
Взывать с колен, тянуть к ней руки
Других настанет череда.
Еще селедка никогда такой не
Вызывала жажды!
О горькая моя беда!
Господь, помилуй хоть однажды!
VIII
Поскольку должен уезжать, –
А доведется ль возвратиться? –
Я не из стали и, как знать,
Что может в жизни приключиться.
Кто знает, сколько жизнь продлится,
А смерть – продление изгнанья.
Коль скоро должен удалиться,
Оставлю я предуказанья.
Во имя Господа Отца,
И Сына, и Святого Духа,
Чьей милостью не до конца
Все прибирает смерть-старуха,
Гром славы, а не показуху
Гийому откажу Вийону
(Она уже достигла слуха),
А с ней шатер мой и знамена.
X
Той, о которой речь была,
Из-за кого иду в изгнанье,
Которая, как гений зла,
Не испытала состраданья,
Отдам я сердце на прощанье,
Пусть мертвое его хранит,
А козни все и злодеянья
Ей, верно, сам Господь простит.
XI
За ними вслед Итье Маршану,
К кому привязан всей душой,
Иль Жану ле Корню, горлану,
Я обещаю меч стальной.
В закладе он за золотой.
Так вот, согласно повеленья,
Пусть выкупят подарок мой,
Отдавши ливр за сохраненье.
XII
А Сент-Аману подарю
Я «Лошадь белую», «Мула»,
Брильянт свой откажу Бларю,
А с ним и «Пегого осла».
Каноникам, что столько
Зла от Кармелитской буллы знали,
Желаю, чтобы жизнь текла
Под знаком старых Декреталий.
XIII
Вале Роберу, кто во тьме
Парламента строчит законы,
Хотя в них сам ни бе ни ме,
Предуказую без препоны
Мои забытые кальсоны
Извлечь из дома Трюмильер
И водрузить их как корону
На душку Жанну да Мильер.
XIV
Поскольку он к среде почтенной
Принадлежит, ему б пристало
Подарок сделать вдохновенный,
Коль своего ума так мало.
И мне такая мысль запала:
Раз он, сундук, умом не ярок,
Ему бы Мальпансе прислало
«Искусство памяти» в подарок.
XV
Чтоб обеспечить жизнь Роберу,
Просить придется об услуге
Моих родителей, к примеру,
Продать железную кольчугу.
Заботясь о ближайшем друге,
Я завещаю: пусть, собака,
Владеет лавочкой в округе
Достопочтенного Сен-Жака.
XVI
Кардону Жаку быть с обновой.
Подарок мой весьма красивый:
Перчатки, плащ до пят шелковый
И желудь, выращенный ивой.
Да будет жизнь его счастливой:
Винный погреб не скудел,
Чтоб каждый день был гусь с подливой
И сто забот, чтоб не жирел.
XVII
Де Монтини, как дворянину,
Трех лучших гончих завещаю.
Рагье я после смерти выну
Сто франков, но предупреждаю,
Что эту сумму не включаю
Я в то, чем обладать могу.
Родных же я не разоряю
И не желаю быть в долгу.
XVIII
Я завещаю де Грини
Охрану славного Нижона
И больше, чем де Монтини,
Собак. И весь Бисетр по склону
Рассыпанный. А вот Мутону
Дам троехвостку от чесотки
И право спать, блюдя законы,
Засунувши ступни в колодки.
XIX
Отдам Папенов водопой
Рагье – не может быть в излишке
Вода, где заняты едой,
А я ему «Сосновые шишки»
Дарю кабак, уважь страстишки!
Когда на двор и глянуть зябко,
Сядь к камельку в своем плащишке, –
Как говорят, по Сеньке шапка.
XX
Мотену с Басанье за бденье
Желаю милостей сеньора,
Который преисполнен рвенья
Искоренить повсюду вВора.
Дарю я также прокурору
Фурнье сандальи, опахало, –
У нас морозы грянут скоро,
Так вот, чтоб тело отдыхало.
XXI
Вот Жан Труве, мясник, питух,
Ему хочу барашка дать
И плеть, пусть отгоняет мух
С «Быка», допрежь его продать.
«Корову», как могу понять,
Унес виллан, взвалив на плечи.
Поймать его бы и распять,
Чтобы не тешилось злоречье.
XXII
Я шевалье дю Ге свой «Шлем»
В употребленье предлагаю,
А страже, что в ночную темь
По лавкам рыскает, хватая
Воров повсюду, завещаю
Фонарь в проулке Пьер о Ле.
Себе «Три лилии» желаю,
Коль снова окажусь в Шатле.
XXIII
Перне Маршан, бастард дю Барра,
Фигура эта всем знакома, –
Хозяин ходкого товара,
Ему дарю я стог соломы –
Пусть стелет под грехи Содома,
Иначе сводник записной
Просить на хлеб из дома к дому
Пойдет с протянутой рукой.
XXIV
Шоле и Лу, что слышат чутко,
Где что запело, заклохтало,
Дарю отбившуюся утку, –
Им на двоих одной не мало.
А чтоб хозяйка не видала,
Дам плащ монашеский до пят,
Щепы чуть-чуть, гороха, сала
И каждому пинок под зад.
XXV
Подвигнут истым состраданьем,
Трем малышам, кто гол и наг,
Указанным в предуказанье,
Лишенным всех житейских благ
И беззащитным, как червяк,
Распоряжусь, чтоб все им дали –
Хотя бы зиму кое-как
Бедняжки перезимовали.
XXVI
Мои несчастные сиротки –
Вот Госсуэн, Марсо, Лоран.
Нет ни родителей, ни тетки,
Богатство их – дырявый жбан.
Таков удел им черный дан.
Так пусть же все вдруг станет
Белым: вино, подливка, пармезан,
Когда душой расстанусь с телом.
XXVII
Я, преисполнен состраданья,
Судьбою клириков задет,
Мое им завещаю званье,
Что дал мне Университет,
Чтобы избавить их от бед, –
Недаром же учились в школах!
Сама Природа вопиет,
Коль вижу нищих их и Голых.
XXVIII
Гийом Котен, Тибо Витри,
Два юных, бедных латиниста,
Тихони, – хоть рукой бери!–
Поющие так голосисто.
Им завещаю – дело чисто!–
И дом и спор Гийо – Гельдри:
Получат долг и в финансисты
Вдруг выскочат, того смотри!
XXIX
С клюкой епископского сана
Дарю им «Посох» непременно
Из переулка Антуана
И каждый день воды из Сены.
А всем страдающим от плена
В тюрьме, как будто птичка в клетке.
Дарю я зеркало на стену
И взгляд тюремщицы-кокетки.
XXX
Больницам завещаю рамы,
Что пропускают только мрак,
И тем, кто спит под лавкой прямо,
Под глаз огромнейший синяк.
Пусть свищут с голоду
В кулак больные, немощные плотью,
Здесь каждый сир, почти что наг –
Не прикрывают тел лохмотья.
XXXI
О благе всех людей радея,
Волос последние клоки
Я завещаю брадобрею,
Башмачнику же – башмаки,
Тряпичнику – все лоскутки,
Оставшиеся от одежды.
И цены им не велики,
Совсем не те, что были прежде.
XXXII
Я завещаю братьям нищим,
Бегинкам, Божьим дочерям
Все сладости, что мы отыщем
В тавернах и по кабакам.
А вместе с этим право дам –
Пятнадцать Предзнаменований
Пускай толкуют по углам,
Протягивая к людям длани.
XXXIII
Гард, бакалейщик круглолицый, –
Ему я «Ступку золотую»
Дарю, чтоб он толок горчицу,
А Мавр святой – клюку кривую
Как пест. Кто вверг меня в сырую
Тюрьму, пускай святой Антоний
Того огнем спалит вчистую
И безо всяких церемоний.
XXXIV
Марбёфу будет дар отличный,
Как Николаю де Лувьё, –
Обоим В скорлупе яичной
Дарю монетное старьё,
А вот хранителю Гувьё,
Консьержу Пьеру Руссевилю,
Чтоб знал, что дать, экю-дубьё, –
Их Принцы дураков дарили.
XXXV
Пока я в добром настроенье
Предуказанья составлял,
Как и всегда, к богослуженью
Вечерний колокол призвал.
Он о спасении вещал,
Что предрекает Анжелюс,
И я писание прервал,
Решивши тут же: помолюсь.
XXXVI
Вдруг что-то сделалось со мною,
Сознанье разом мне затмило,
Но было не вино виною;
То Дама-Память все взмутила
И вновь в укладке разместила
С набором средств необходимых,
Чтоб суть постичь возможно было
Понятий истинных и мнимых:
XXXVII
Условия формированья,
Оценочные означенья,
Взаимопреобразованья,
Отождествленья и сравненья.
От этого столпотворенья
Любой лунатиком бы стал
Иль спятил. Я сие ученье
У Аристотеля читал.
XXXVIII
Но тут чувствительность проснулась
И вспыхнуло воображенье,
Жизнь снова к органам вернулась,
И самый главный, что в забвенье
Поник, почуял возбужденье
И перестал свисать устало,
Чтоб чувств единое стремленье
Наглядным перед всеми стало.
XXXIX
Когда же я пришел в сознанье
И вновь обрел былые силы,
Решив кончать предуказанья,
Заметил – стали льдом чернила.
Свеча потухла, печь остыла,
И нечем вздуть мне огонек.
Я, завернувшись в то, что было,
В потемках нацарапать смог:
ХL
Под сим и подпись проставляю –
Достопочтенный мэтр Вийон.
По виду как метла живая,
Инжира, фиг не ведал он,
Как и шатров, так и знамен.
Своим друзьям он завещает
Зажатый в кулаке биллон,
И этот грош Вот-вот растает.
ЗАВЕЩАНИЕ
I
В год моего тридцатилетья
Свалился на меня позор,
Хоть никого не мог задеть я,
Умом не туп и не остер,
Но оговор и приговор
Шли от Тибо де Оссиньи –
Он власть свою на все простер,
Включая помыслы мои.
II
Мне не каноник, не сеньор,
Я у него не в услуженье,
За что, не знаю до сих пор,
Оказывать ему почтенье.
Ему не раб, но в заключенье
Меня он вверг на хлеб с водой.
Ему б такое обращенье,
Как обращался он со мной.
III
Возможно, скажет кто-нибудь,
Что я проклятья извергаю,
Ответить поспешу: ничуть,
Его совсем не проклинаю
И только одного желаю:
Как был он милостив со мной,
Пусть будет с ним Хозяин рая,
С его и телом и душой.
IV
Ко мне епископ был жесток.
Я это не живописую,
Но я хочу, чтоб вечный Бог
С ним тоже вел игру такую.
Прощать врагам – так Церковь всуе
Твердит. Но свой позор и стыд
На суд Господен отдаю я:
Кто виноват, пусть Бог решит.
V
Я ж за епископа молюсь,
Как за Котаровы раденья,
Но не по книге – наизусть,
По лености моей до чтенья.
А как подобные моленья
Сыны Пикаровы творили,
Коль он горит от нетерпенья,
Узнает пусть в Дуэ и в Лилле.
VI
А если знать он пожелает,
О чем прошу в молитве той,
Пускай Псалтирь он почитает,
Останется доволен мной:
Когда беру Псалтирь простой,
А не сафьяновый совсем,
Всегда читаю стих седьмой,
Раскрыв на «Deus laudem».
VII
И к Сыну Божьему, Христу,
Летят мои мольбы живые,
Чтоб воплотил молитву ту,
Ведь Он в минуты роковые
Меня спасает не впервые,
Не в первый раз утишит боль.
Прославлен будь Христос, Мария
И добрый Франции король.
VIII
Достоинств Якова ему
Довольно отпустил Всевышний,
По благородству и уму
Воскрес в нем Соломон давнишний.
Не обойден он славой пышной,
Даны ему краса и сила,
Да будет ко всему не лишним
Ему и век Мафусаила.
IX
Пускай двенадцать сыновей
Из лона королевы выйдет,
Красавцев царственных кровей,
И пусть он радостно увидит:
Богатыри – всяк в Карла выйдет,
Отвагой – каждый Марциал.
И жизнь его пусть не обидит,
И рай предстанет как финал.
X
Не волочу почти что ног –
Такую слабость ощущаю,
Но все же так, как дал мне Бог,
И ум и память сохраняя,
Я завещанье составляю,
Блюдя законы неуклонно,
Свою в нем волю излагаю, –
Оно единственно законно.
XI
Шестьдесят первый год. Пишу
Я из тюрьмы освобожденный
Добрейшим королем. Спешу
Воспользоваться возвращенной
Мне снова жизнью. Возрожденный,
Опять я начинаю жить.
Признательностью вдохновленный,
Его лишь буду я хвалить.
XII
Вполне понятно, после слез,
Стенаний, жалоб и рыданий,
Тех болей, что я перенес
За эти месяцы страданий,
Мой ум открыт для состраданий.
Не знаю, вы меня поймете ль,
Но, пишет автор толкований,
Так полагал и Аристотель.
XIII
Хоть был я на вершине бед,
Блуждал во тьме, с мошной не знаясь,
Христос, что сам пошел вослед
В Еммаус бредшим, спотыкаясь,
Мне указал: не сомневаясь,
Иди – там принимают всех.
Бог всех прощает, коль раскаясь
Придешь, каким бы ни был грех.
XIV
Я – грешник, это признаю,
Но Бог мне смерти не желает.
Он хочет: всякий жизнь свою
Добром пусть кончит, кто как знает,
Но, если грешник умирает,
Беднягу милосердный Бог
На покаянье подвигает,
Чтоб он спастись душою мог.
XV
«Роман о Розе» благородный
Нам всем советует вначале,
Чтоб сердцу в юности свободной
Грехи случайные прощали,
А то бы мы не доживали
До старости… Благой совет!
Но все враги мои едва ли
Хотят, чтоб жил я много лет.
XVI
Когда бы смерть моя полезной
Была чуть-чуть для всех людей,
Поверьте, сам рукой железной
Порвал бы нить судьбы своей.
До сей поры от юных дней
Я сам не замышлял плохого,
Так что погибелью моей
Не потрясу ничьи основы.
XVII
Царь Александр когда-то правил.
Однажды некто Диомед
За полное попранье правил
Был пойман и поставлен пред
Царем, чтобы держать ответ.
Разбойник по рукам был связан.
К пиратам снисхожденья нет –
Он смертью должен быть наказан.
XVIII
– Ты что Заделался пиратом?–
Так Македонский вопрошал. –
За что меня ругают катом?–
Ему разбойник отвечал. –
За то, что мой кораблик мал?
В распоряжении моем
Будь армия и арсенал,
И я бы стал, как ты, царем.
XIX
Что делать! Такова судьбина
Моя, а против не попрешь.
Изменчива, коварна к сыну,
Но все ж ее не обойдешь.
Быть может, ты меня поймешь,
Сообразив, что значит бедность.
Тут будет старый стих хорош:
Ни нищий сохраняет верность.
XX
Прослушав молча речь такую,
Царь Александр пообещал: –
Я дам тебе судьбу другую !–
И сделал тут же, как сказал.
Нет, языком он не трепал,
Он был мужчина настоящий.
Валерий так повествовал,
Знаток истории блестящий.
XXI
О, если б Бог судил с другим
Мне Александром повстречаться,
Чтоб понял он, путем каким
Я смог в злодеях оказаться.
Я б сам с собой смог разобраться
И от стыда сгореть готов, –
Нужда велит со злом спознаться
И гонит волка из лесов.
XXII
Грущу о юности своей,
Что незаметно миновала,
Хоть жил я многих веселей,
Покуда старость не настала,
Шла не пешком и не скакала,
Вдруг неожиданно совсем
Вспорхнула птицей и пропала,
Меня оставивши ни с чем.
XXIII
Она прошла, а я остался,
Беду и горе претерпевший,
С умом и знанием расстался,
Как ежевика, почерневший,
Богатств, доходов не имевший
И даже средь родных изгой,
Семейным долгом пренебрегший
Творить добро и чтить покой.
XXIV
Но не боюсь я обвиненья
В том, будто б сладко ел и пил.
За плотские увеселенья
Не так я дорого платил,
Чтобы кого-то разорил.
И вывод, думаю, несложен:
Уж если кто не согрешил,
Тот и винить себя не должен.
ХХ
Да, это правда – я любил.
Влюбляться буду я и впредь.
Когда ж угас сердечный пыл
И сыт к тому ж всего на треть,
Ну, как тут от любви гореть?
Чтоб думать о любовной ласке,
В таверне надобно сидеть, –
От живота зависят пляски
XXVI
О Боже, в юности шальной
Учился б я и чтил порядки,
То нынче, как любой другой,
Имел бы дом и спал в кроватке.
Но лавры не казались сладки
Примерного ученика, –
С локтей давно не сходят латки,
Пишу, а на сердце тоска.
XXVII
Экклесиаста слово знамо:
«О, вьюнош, в юности своей
Ты веселись!» Я слишком прямо
Его воспринял с юных дней.
Но вот все чаще, все острей,
И это, видно, неспроста,
Звучат слова, что в жизни сей
«И юность с детством – суета»
ХХVIII
Мои денечки пролетели.
Об этом Иов так изрек:
Когда ткачи соломой в деле
Горят и мечется челнок,
Глядь, холст готов и рвут уток,
О прочем не подумав даже.
И я боюсь: вот стукнет срок,
И смерть порвет тугую пряжу.
XXIX
Где кавалеры записные,
Которых раньше я знавал,
Кто песни распевал лихие
И бодро языком трепал
Наедине иль прямо в зал?
Всем тем, кто спит на смертном ложе,
Хочу, чтоб рай укрытьем стал,
А тех, кто жив, помилуй Боже!
XXX
Кто вышел в люди, слава Богу,
И стал сеньор иль господин,
Кто нищ и гол, живет убого,
Ест хлеб глазами лишь с витрин:
Кто ищет устриц средь глубин,
Того прельстила и скуфья,
Иль Бенедикт, иль Целестин, –
У каждого стезя своя.
XXXI
Коль сам Господь велел сеньорам
Достойно проживать в покое,
Не мне на них глядеть с укором,
Я, промолчав, глаза закрою.
Всем нищим счел я за благое
Навеки подарить терпенье,
А кто ни то и ни другое,
Тем хлеб, соленья и варенья.
XXXII
Для них просверлят дырку в бочке,
Сготовят соус, крем собьют,
Вкрутую, всмятку и в мешочке –
Они любые яйца жрут.
Они не каменщики тут,
Кто тяжко вынужден трудиться,
Но вовсе не почтет за труд
Без виночерпия напиться
XXXIII
Я честно вынужден признать
Излишним это отступленье
Не мне проступки порицать,
Не мне карать за преступленья.
Совсем не суд мои сужденья, –
Хочу, чтоб всяк об этом знал.
Христу возносят восхваленья, –
Что написал, то написал.
XXXIV
Оставим монастырь как есть
И о другом поговорим:
Не каждый мнит, что ряса – честь,
Не всяк придет в восторг от схим.
Вот мы, несчастные, дерзим,
Бедняк готов поднять кулак,
И коль про то не говорим,
Не значит, что не мыслим так.
XXXV
Как я родился бедняком,
Так нищим и живу сейчас.
Отец мой не был богачом,
Ни дед по имени Орас.
Травить оленей – не для нас,
И камень на могиле скромной,
Увы, не восхищает глаз
Ни скипетром и ни короной.
XXXVI
Когда терзаюсь нищетою,
Мне сердце тихо говорит:
«Эх, человече, что с тобою,
Ну, ты не Кёр и не набит
Экю, с того и постный вид?
Но лучше, брат, ходить в хламиде,
Чем быть сеньором, что лежит
В гробнице пышной в лучшем виде».
XXXVII
Сеньором быть – кому претит?
Увы, он тоже умирает,
И место, как сказал Давид,
Того, кто был здесь, не узнает,
Мой ум ответственность слагает:
Не грешнику о том судить.
Теолог пусть в вопрос вникает,
Тут надобно провидцем быть.
XXXVIII
Отцову душу Божья сила
Взяла на небо, плоть лежит
Под камнем. Матерь ждет могила,
И сын ее не избежит.
А я, признаюсь вам, на вид
Не вышел ангелочком милым,
И в венчике не заблестит
Моем звезда или светило.
XXXIX
Я знаю: нехристь и священник,
Богач несметный и бедняк,
И честный парень, и мошенник,
Скупец, добряк, мудрец, дурак,
Красавец стройный и толстяк,
И дамы в пышном облаченье,
Что описать нельзя никак,
Все смертны, все без исключенья.
XL
И кто б ни умирал, Елена,
Парис ли, – смерть всегда страданье:
Вступает в сердце желчь мгновенно,
И прерывается дыханье.
Утопит смертный пот сознанье,
И нету никого, кто б мог
Унять предсмертное терзанье
И поручительством помог.
XLI
Смерть в дрожь вгоняет, Боже правый,
Что делает она с тобою!
Вспухают вены и суставы,
Нос виснет клювом над губою.
О тело женское, тугое,
Все совершенство и краса,
Предполагало ль ты такое?
Да, все грядут на небеса!