Клаудия Кунц

СОВЕСТЬ НАЦИСТОВ

К оглавлению

СОВЕСТЬ ВОЙНЫ

В 1911 году молодой Гитлер оказывается в ночлежке, заполненной евреями. Старожилы предлагают вновь прибывшему тест на сообразительность. Два близнеца упали в дымоход, а когда их вытащили, один оказался чист, другой - грязен. "Скажите-ка, юноша, кто стал отмываться первым?" "Тот, который грязен", - отвечает Гитлер.

"Неправильно! Глядя на чистого, тот, который грязен, думает, что и он чист".

"Ну, тогда, - продолжает Гитлер, - отмываться станет чистый, ибо он видит грязного".

"Опять неправильно! - Евреи удивленно переглядываются за его спиной: как он глуп, этот Гитлер! Потом объясняют дураку: - Два близнеца просто не смогли бы вместе упасть в узкий дымоход!"

На что Гитлер бросает: подобные еврейские оскорбления его не задевают. А поскольку евреи все-таки приютили его в ночлежке, обещает в будущем окончательно решить их вопрос.

Резюме сей истории: евреи сами отчасти виноваты в холокосте.

Это краткий пересказ пьесы Джорджа Табори "Майн кампф", режиссерская версия которого прошла недавно в одном из московских театров1. На театральных подмостках история превратилась в фарс, Гитлер - в трагикомического героя, а евреи - в "подстрекателей" войны. Получается, будь Гитлер по-сообразительней, а евреи - менее коварны, войны, возможно, и не случилось бы: Не переродился бы Третий рейх в империю зла, и не унесла бы Вторая мировая десятки миллионов жизней.

Всё более отдаляются от нас события 30-40-х годов XX века, и всё чаще при взгляде на те бурные годы у нас возникает отстраненная, недоумевающая улыбка. То ли она относится к комичному облику фюрера, то ли - к трагедии прошедшего века, чьи жертвы кажутся уже призрачными. Но горькая улыбка появляется у человека и в страхе за будущее: XXI век начался суетливо, напряженно и кроваво, почти как его предшественник. Какой сюрприз преподнесут будущие десятилетия? Не затмят ли они своей жестокостью минувшие кошмары? Только память о прошлом, только его скрупулезный анализ поможет человечеству избежать трагических ошибок.

1 Об этом см.: Аннинский Л. Вожди. Заметки нетеатрала// Культура. 2005. 25-31 августа. № 33.

Н.В. Лепету хин

Исследование Клаудии Кунц посвящено нацизму - одной из самых злободневных тем исторической науки. Изучению этого явления отдан огромный пласт литературы, хронологические рамки которой простираются с 30-х годов XX века и по сей день. В наше время насчитываются десятки тысяч работ на многих языках мира по этой тематике. Исследования носят как обобщающий характер, так и узкопроблемный. Причем написаны они не только профессиональными историками, но и учеными других специальностей и различной политико-философской ориентации, что, конечно, не обедняет науку, а, напротив, обогащает ее. Основное значение имеет вопрос о том, насколько авторы работ продвинулись в раскрытии сущности изучаемой проблемы.

Работа Клаудии Кунц представляет собой историко-психологическое исследование, в фокусе которого - идеология нацизма, в особенности ее расистская составляющая. Изучению идеологии нацизма, этого важнейшего элемента государственной машины Третьего рейха, посвящен значительный пласт научной литературы. В нашей стране интерес к этой тематике начал формироваться с 30-х годов прошлого столетия1, но первые серьезные научные штудии появились лишь в 70-е годы и носили они преимущественно обобщающий характер2. 80-е годы отмечены относительным затишьем: в свет вышли лишь четыре крупные отечественные работы и классический для нашей историографии труд Галкина3, а также несколько переводных исследований4. Ситуация в этой области кардинально изменилась в 90-е годы, в связи с подъемом в нашем отечестве интереса к нацистской тематике. Тогда издательства развили бурную деятельность по опубликованию в основном переводной мемуарной и исследовательской литературы5. В России начала

1 См.: Аржанов М. Гегелианство на службе германского фашизма. М., 1933.

2 См.: Бланк А.С. В сердце "Третьего рейха": Из истории антифашистского Народного фронта в подполье. М., 1974; Он же. Из истории раннего фашизма. М., 1978; История фашизма в Западной Европе. М., 1978; Филатов М.Н. Нацистские мифы вчера и сегодня. Алма-Ата, 1979.

3 См.: Галкин АЛ. Германский фашизм. М., 1989; Безыменский Л. Разгаданные загадки Третьего рейха. 1933-1941. М., 1981; Рахшмир П.Ю. Происхождение фашизма. М., 1981; Мельников Д.Е., Черная Л.Б. Преступник № 1. М., 1983; Мельников Д.Е., Черная Л. Империя смерти: Аппарат насилия в нацистской Германии. М.,1987.

4 См.: Бурдерон Р. Фашизм: идеология и практика. М., 1983; Опитц Р. Фашизм и неофашизм. М., 1988.

0 См.: Ширер У. Взлет и падение Третьего рейха. М., 1991; Рёкк М. Сердце с сердцем: Воспоминания. М., 1991; Пруссаков В. Оккультный мессия и его рейх. М., 1992; Фромм Э. Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии. М., 1992; Са^иойлов Э.В. Фюреры: общая теория фашизма: В 2 кн. Обнинск, 1992; Фест И. Гитлер: биография: В 3 т. М., 1993; Толанд Дж. Адольф Гитлер: В 2 т. М., 1993; Делярю Ж. История гестапо. Смоленск, 1993; Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. Смоленск, 1993; Рауш-нинг Г. Говорит Гитлер. Зверь из бездны. М., 1993; Булок А. Гитлер и Сталин. М., 1994; Келтка Э. Я сжег Гитлера. М., 1994; Грюнберг К. Гитлер. М., 1995; Сьюард Д. Наполеон и Гитлер. М., 1995; Геббельс И. Последние записи. Смоленск, 1995; Мичелх С, Мюллер Дж. Командиры Третьего рейха. Смоленск, 1995; Хлебников Г Интимная жизнь Гитлера. М., 1995; Герцштейн Р.Э. Война, которую выиграл Гитлер. Смоленск, 1996; Гудрик-Кларк Н. Оккультные корни нацизма: Тайные арийские культы и их влияние на нацистскую идеологию. СПб., 1997; Райх В. Психология масс и фашизм. СПб., 1997; Клелтерер В. Свидетельствовать до конца: Из дневников 1933-1945. М., 1998; Шпеер А. Воспоминания. Смоленск, 1998; и др.

Совесть войны

XXI века сформировалась устойчивая тенденция неугасающего интереса к истории нацизма1.

Нацизм возник в атмосфере, сложившейся после горького поражения Германии в Первой мировой войне В ноябре 1918 года, когда Германия признала свой крах, ее армейские круги почувствовали себя преданными, заявив, что армия не несет ответственности за этот проигрыш, и определив измену как "удар ножом в спину". Кадровое офицерство германской армии, воспитанное в традициях прусского милитаризма, обладало чрезвычайно развитым чувством военного превосходства (столь свойственным, впрочем, всем военным вне зависимости от национальной принадлежности). Легенда о непобедимой и непобежденной германской армии тщательно лелеялась людьми в погонах, а действительное положение дел на фронте и тылу замалчивалось. Германия располагала тогда 184 дивизиями, стоящими под ружьем, и 17 резервными (из них - лишь двумя боеспособными). Союзнические войска выставили против них 205 дивизий плюс 103 резервных, постоянно пополняемых американскими подкреплениями2. В октябре 1918 года был сломлен Дунайский фронт, и 6 ноября из войны вышла Австро-Венгрия. Третьего ноября начались волнения военных моряков в Киле, 7 ноября вспыхнуло восстание в Мюнхене. 9 ноября Большой военный совет посчитал, что Генеральный штаб отдал инициативу, и решил просить перемирия у союзников. В это же время германский канцлер подал в отставку, а кайзер бежал в Голландию. В атмосфере растерянности, страха и паники трое гражданских лиц - принц Макс Баденский, новый канцлер Фридрих Эберт и министр Матиас Эрцбергер - взяли на себя миссию просить союзников по Антанте о начале переговоров. В тот же день социал-демократ Филипп Шейдеман провозгласил с балкона Рейхстага "республику", которая сразу стала предметом ненависти военщины.

Германия погрузилась в океан хаоса политической борьбы и агитационной возни. Хваленая немецкая дисциплина воспитала поколения людей, лишенных свободы выбора и приученных к слепому повиновению. С крушением иерархической пирамиды, с пересыханием потока команд, умело направлявших покорных бюргеров, немцы оказались легкой добычей для ловких прокламато-ров. Ситуацию усугубляли начавшиеся безработица и нищета большинства населения. Для восстановления порядка потребовались военные, объединившиеся в целый ряд самостоятельных формирований: "вольные стрелки", "боевые группы". Эти дружины представляли собой по сути маленькие армии, подчинявшиеся только своим командирам.

Именно в это время военные открыли для себя политику, отчасти компенсировавшую им сломленный боевой дух. Открылся своего рода психологический фронт - военнослужащие организовали "курсы гражданственности". Одним из создателей такой службы стал капитан Эрнст Рём. В начале лета 1919 года курсы закончил бильдунгсофицер Адольф Гитлер. Именно там ему преподали азы доктрины, ставшей позднее идеологией национал-социализма.

1 См.: Аникеев А.А., Колыа Г.И., Пуховская НЕ. НСДАП: идеология, структура и функции. Ставрополь, 2000; Випперман В. Европейский фашизм в сравнении 1922-1982. Новосибирск, 2000; Мэнвем1 Р., Френкель Г. Знаменосец "Черного ордена": Гиммлер. М, 2001; Зигмунд А.-М. Женщины нацистов. М., 2001. Ч. 1; Телицын В.Л. Проект "Аненер-бе": наследие предков и Третий рейх. М., 2001; Гитлер A. Mein Kampf. М., 2002; Шка-ровский М.В. Нацистская Германия и Православная Церковь. М., 2002; Артамошин СВ. Идейные истоки национал-социализма. Брянск, 2002; Залесский К.А. Кто был кто в Третьем рейхе. М., 2003; Гищберг АН. Ранняя история нацизма. М., 2004, и др.

1 Об этом см.: Делярю Ж. История гестапо. Смоленск, 1992. С. 19.

Н.В. Лепетухин

Принятая в Веймаре в августе 1919 года конституция при всех своих явных демократических достоинствах, содержала некоторые положения, позволившие в дальнейшем споро покончить с республиканскими институтами. А республиканское правительство, уверовав в незыблемость утвержденного закона, не придало вовремя должного значения деятельности агитаторов.

Противники Веймарской республики быстро поняли, что к успеху их приведет метод постепенного просачивания во все ее институты. Повсеместно афишируя свою преданность, они обеспечили себе доступ к важнейшим рычагам государственного управления.

Капитан Рём и его единомышленники были нацелены на возвращение старого порядка. И начали они с создания множества националистических организаций. Раздробленность движения на мелкие группы затрудняла отслеживание их деятельности, на случай же репрессивных мер позволяла распределить ответственность среди многих лиц, дабы затем восстановить группы уже под новым названием. Подобная тактика вводила власти в заблуждение и придавала заговорщикам сил.

В одну из таких групп - Немецкую рабочую партию, руководимую Антоном Дрекслером, - в сентябре 1919 года вступил Адольф Гитлер. Довольно быстро он стал ее лидером, а в августе 1921 года преобразовал в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию (НСДАП). Численность партии стремительно росла благодаря широко и умело развернутой пропаганде - отбору нужного информационного материала, доведения его до уровня, вызывавшего доверие, но не поддававшегося научному анализу, придания ему иллюзорной стройности путем повторения примитивных, но доступных всем лозунгов, постоянных обвинений правительства в предательстве и т. п. Своих идейных противников НСДАП предпочитала урезонивать не словом, а кулаком и дубинкой. Для этих целей была организована специальная команда. Так возникли формирования СА - штурмовиков.

Лучшими агитаторами партии показали себя военные, из них же складывался костяк отрядов СА, которые по численности и мощи вскоре превысили даже состав регулярной армии.

Идеология - это сложная структура, в которую включена не только содержательная, но и практическая часть - программа и способ внедрения идей - пропаганда. Классическая модель создания идеологии предполагает, что теоретические концепции формируются и развиваются в книжном, виртуальном виде. Нацисты же провозглашали себя "людьми действия", и началом их деятельности оказывалась программа, а не теория. В рассуждениях Гитлера подчеркивался искусственный характер идеологии, в деле создания которой решающая роль отводилась лидеру ("принцип Гитлера")1.

Тематика нацистской пропаганды была ориентирована на различные слои немецкого общества, но особенный отклик находила в армейских кругах. Ее тезисы не отличались от того, что проповедовалось на "курсах гражданственности": ликвидация парламентской системы, концентрация власти в руках государства, управляемого всевластным фюрером, периодически проводимые плебисцитарные референдумы и т. д. Конституция государству не нужна, поскольку она сдерживает его развитие. Государство не должно терпеть противников ре

1 Подробнее об этом см. автореферат диссертации на соискание степени доктора исторических наук: Макарова A.M. Доктрина национал-социализма как объект социально-критического анализа. Сыктывкар, 2005.

Совесть войны

жима: никаких оппозиционных партий, никакой "демократической" прессы - всё должно быть подчинено интересам государства.

Хитрость тоталитаризма заключалась в отождествлении правящей партии с родиной и государством. А, с точки зрения господ офицеров, для защиты родины (партии) все средства хороши. Интересы отдельной личности в расчет не принимались, поскольку она -лишь часть коллектива, во имя которого должна жертвовать всем. Отсюда - необходимость в жесткой, непререкаемой армейской дисциплине, в подчинении воле харизматического лидера, подавлении любой попытки сопротивления или даже оппонирования режиму.

Эти базовые принципы расцвечивались набором расистских аргументов: ценность чистоты германской крови, превосходство арийской расы, "вечная" борьба "высших" народов с "низшими" и т. п. Особое место в национал-социалистических идеологических построениях всегда принадлежало спекуляциям на научных достижениях. Обращение к точным, проверенным опытным путем данным придавало идеологии флёр респектабельности в глазах обывателей. Науке можно придавать ценностный смысл и на этом основании включать ее в идеологию, особенно если речь идет о будущей политике завоевания. В этом случае практически все отрасли знаний, и в первую очередь биологические, а также связанные с изучением пространства, в той или иной мере служат оправданию завоеваний. Научные представления подкреплялись у нацистов дополнениями о знании "в целом", знании о сокровенном. Именно так трансформировалась в миф о чистоте крови расовая теория.

Любая идеология, претендующая на влияние, обосновывает свою значимость ссылками на традицию и авторитет. Обращение к немецкой научной традиции придавало нацистским идеям дополнительную основательность. В особую группу исследователи нацизма выделяют работы Ф. Ратцеля, К. Хаусхо-фера, Ж.-А. Гобино и Х.-С. Чемберлена, которых относят к непосредственным предшественникам национал-социалистических идей.

Нацистская модель мира, основанная на расовой исключительности арийцев, костяк которых составляли немцы, распространилась за период Второй мировой войны почти на всю территорию Европы. Наиболее понятный и привлекательный для немцев геополитический подход предполагал территориальные изменения - восстановление границ Германии и возврат ее прежних колоний. Однако в этих вопросах нацисты заходили дальше простого пересмотра результатов Первой мировой войны, апеллировали к пангерманистам с их идеей Великой Германии. Так проводилась в жизнь нацистская идея единства немецкого народа, живущего в одном государстве. Если германское пространство было подчеркнуто единым, то оккупированные территории подчеркнуто расчленялись. Колонизация захваченных территорий подразумевала расовую сегрегацию переселенцев в зависимости от чистоты крови. Вокруг немецкого государства должно было быть создано кольцо колоний, население которых принадлежало бы исключительно к "чистой расе". Предполагалось, что после окончания войны территориальное оформление получит и расовая элита - СС. Гитлер предложил Гиммлеру избрать Бургундию в качестве центра сверхнационального арийского ордена, поддерживаемого СС.

Для расово неполноценных представителей как покоренных народов, так и германского общества отводились замкнутые пространства концлагерей и гетто. Особым типом наци-сакрального пространства становился концлагерь, где реализовывалось непосредственное противостояние сверхчеловека (охранника СС) и недочеловека (еврея-заключенного).

Н.В. Лепету хин

В представлении Гитлера мир представал биполярным, состоящим из арийцев и неарийцев, между которыми велась постоянная борьба. Нацистами выдвигался новый критерий избранности, понимаемый как единство чистоты крови и "правильного мировоззрения". Таким образом приземленная коллективистская концепция "расовой общности" противопоставлялась библейскому избранному народу - евреям. Общность мыслилась как единство, но не как равенство. Нацисты были противниками любого эгалитаризма, толкуя его как марксистское стремление подавить индивидуальность и превратить людей в толпу.

При всем том антисемитизм - отнюдь не изобретение нацизма. Французский исследователь Леон Поляков, детально прослеживая зарождение антисемитизма в различных государствах Европы начиная с VI века, обнаружил, что дошедший до нас полемический антиеврейский трактат той эпохи принадлежит перу Евагрия1. В IX веке Амолон повторил и усилил увещевания своих предшественников: "<...> проклиная неверность евреев и стремясь защитить христианский народ от их заразы, я трижды публично требовал, чтобы верные христиане держались от них подальше, чтобы ни один христианин не работал на них ни в городе, ни в деревне, чтобы они обеспечивали себе работников только из числа своих рабов-язычников. Затем я запретил прикасаться к их еде и питью. Я опубликовал еще несколько строгих распоряжений, чтобы вырвать это зло с корнем..."2 Спустя семь веков, в 16-м столетии, антисемитизм не угас, а продолжал разгораться, раздуваемьш гневными речами и памфлетами великого реформатора Лютера: "Вплоть до этого дня мы так и не знаем, какой дьявол привел их в нашу страну; мы ведь отнюдь не ездили за ними в Иерусалим! Никто их не хочет; ворота для них открыты и путь свободен: они могут отправляться в свою страну, когда хотят; мы охотно дадим им подарки, чтобы от них избавиться, ибо они для нас тяжелая ноша, бедствие, чума и несчастье для нашей страны..."3

В Германии антиеврейские настроения особенно возросли во второй половине XIX века. Бывший социалист В. Марр, которому собственно приписывается изобретение термина "антисемитизм", заставил вновь зазвучать апокалипсическую ноту, уже появлявшуюся у Жозефа-Артюра де Гобино или Рихарда Вагнера. Его небольшая книга под названием "Победа иудаизма над германизмом" вышла в 1873 году в "очень подходящее время", поскольку за спекулятивным бумом, вызванным объединением Германии, последовал финансовый кризис, разоривший множество мелких спекулянтов. Как объяснял В. Марр, новые финансовые нравы были безусловно еврейскими, евреи выиграли партию благодаря своим "расовым качествам", которые позволили им противостоять всем преследованиям. "Они не заслуживают никаких упреков. На протяжении восемнадцати веков подряд они воевали с западным миром. Они победили этот мир, они его поработили. Мы проиграли, и нормально, что победитель провозглашает: "Горе побежденным!" Мы настолько прониклись еврейством, что уже ничто не может нас спасти, и жестокий антиеврейский взрыв может лишь задержать крушение общества, пропитанного еврейским духом, но не помешает ему. <...> Ни один антисемит никогда не озаботился тем, чтобы объяснить, почему арийцы так легко поддаются еврейскому влиянию, в то время как евреи были крайне далеки от того, чтобы проникнуться арийским духом. <...> Вы больше не сможете остановить великую еврейскую миссию. Я повторяю с са

1 См.: Поляков Л. История антисемитизма. М., 1997. Кн. I: Эпоха веры. С. 197.

2 Цит. по: Там же. С. 200.

3 Цит. по: Там же. С. 315.

Совесть войны

мым искренним убеждением, что диктатура евреев - это лишь вопрос времени, и только после того, как эта диктатура достигнет своей высшей точки, "неизвестный бог", возможно, придет нам на помощь..."1

В 1880 году Б. Ферстер, вдохновленный пребыванием в вагнеровском Бай-рёйте, выступил с идеей антисемитского ходатайства, в котором высказывалось требование специальной переписи всех евреев Германии и их полного изгнания с общественных должностей и из сферы образования. За несколько недель было собрано 225 тыс. подписей, но если к петиции присоединилось значительное количество студентов, то лишь один университетский профессор рискнул поставить под ней свою подпись. Немецкие профессора, хотевшие остаться над схваткой, вскоре оказались всё же втянутыми в нее. Первоначальный толчок был дан властителем умов националистической немецкой молодежи историком Г. Трейчке. Финансовые успехи евреев вызывали у него беспокойство.

В 1879 году Трейчке опубликовал небольшой очерк об иудео-христианских отношениях, который был озаглавлен "Наши перспективы". Эти перспективы казались ему далеко не блестящими. Автор также рассуждал о призраке еврейского господства и бичевал сарказмами "толпу молодых выходцев из Польши, торгующих панталонами, чьи дети непременно станут в Германии властителями биржи и прессы". Историк восклицал: "Евреи - это наше несчастье!" - уверяя, что немцы, самые лучшие, "самые образованные, самые терпимые", в глубине сердец разделяют это убеждение. Поэтому нет ничего удивительного, что антисемитская деятельность была в его глазах лишь "естественным, хотя грубым и постыдным, проявлением народного германского чувства к чужеродным элементам"2.

Сочинение Трейчке вызвало бурную полемику в университетской среде. Как констатировал его главный противник латинист Т. Моммзен, очерк Трейчке сделал антисемитизм респектабельным, сняв с него "сдерживающие путы стыдливости".

Когда антисемитизм глубоко пропитал немецкие буржуазные нравы, стали множиться антисемитские движения и партии, созываться международные конгрессы (Дрезден, 1882 г.; Хемниц, 1883 г.), многочисленные студенческие корпорации принимали решения об исключении евреев из своих рядов. Профессор Берлинского университета Евгений Дюринг, получивший известность благодаря своим трудам по философии и критике религии, с 1880 года начал публиковать многочисленные антисемитские трактаты. Этот социал-демократ уверял, что евреи могут быть поставлены в необходимые рамки только при социалистическом режиме3.

Но все псевдонаучные сочинения такого рода затмили вышедшие в 1900 году "Основы XIX века". Автор этого труда, Х.-С. Чемберлен, родился в Англии, но вскоре перебрался на континент, где добровольно обрел свою "вторую родину" в Германии. Получив образование в Женевском университете, он увлеченно занимался пропагандой "нового искусства" Р. Вагнера и участвовал в делах музыкального фестиваля в Байрёйте. Х.-С. Чемберлену принадлежит множество трудов, в которых перемешались его обширные познания в искусствоведении, философии, истории и естественных науках. Но самой известной его

1 Цит. по: www.AeoH Поляков. История антисемитизма. Книга II. Эпоха знаний; Шейнин Д. Об антисемитизме и его причинах // www.machanaim.

2 Цит. по: Там же.

3 См.: Дюринг Е. Еврейский вопрос //www.rus-sky.org/history/library/during; www.AeoH Поляков. История антисемитизма. Книга П. Эпоха знаний.

Н.В. Лепету хин

работой остаются "Основы XIX века", где целая глава была посвящена доказательству арийской принадлежности Иисуса1.

Следующим мощным глашатаем "еврейской опасности" в начале XX века стал в Германии генерал Эрих Людендорф. После поражения в Первой мировой войне, вернувшись весной 1919 года из Швеции в Германию, Людендорф обосновался в Мюнхене, где только что пала Баварская революционная республика, и город приобрел статус главного немецкого центра реакционных и антисемитских сил. По примеру своих братьев по оружию и бывших подчиненных генерал стал разоблачать великое предательство евреев. В то же время он активно участвовал в деятельности "народных" движений и в конце концов примкнул к нацистской партии. Людендорф принял участие в путче 9 ноября 1923 года и попал под суд вместе с Гитлером и его сподвижниками. Генерала оправдали, поскольку суд решил, что вследствие умственного переутомления ветеран войны не был полностью вменяемым. Однако это не помешало ему стать депутатом рейхстага от нацистской партии в 1924-1928 годах, а также выставить свою кандидатуру на пост президента Веймарской республики в 1925 году.

Если ненадолго вернуться в прошлое, становится очевидным, что неприятием, подозрением к евреям, часто выливавшимся в массовые погромы и резню, была отмечена вся история Европы начиная с раннего Средневековья.

Отсчет истории антисемитизма в России принято вести с глухо упомянутого в летописи избиения евреев во время восстания в Киеве в 1068 году. Это первое упоминание в документах о евреях и их гонениях. Однако маловероятно, что речь идет об осознанно антисемитской акции: били в первую очередь кня жих людей, грабили епископский двор. Первые евреи появились в Москве в XV веке, при Иване III. Один из них, мастер Леон, венецианский еврей, был врачевателем. Его медицинская карьера в Москве закончилась трагически. Когда заболел сын Ивана III, Леон гарантировал его излечение, предложив в залог собственную голову. Молодой князь вскоре умер, и лекарю пришлось испить горькую чашу собственного самомнения - в 1490 году на глазах толпы ему отрубили голову. Таков был конец первого врача-еврея, упоминаемого в русских летописях2.

В 1550 году Иван IV Грозный в ответ на просьбу польского короля Сигиз-мунда-Августа II разрешить пребывание в Москве нескольким еврейским торговцам выразил свою позицию так: "Что касается того, что ты нам пишешь, чтобы мы разрешили твоим жидам въезд в наши земли, мы уже много раз писали тебе о мерзких деяниях жидов, которые отвращали наших людей от христианства, привозили в нашу державу отравленные лекарства и причинили много зла нашим людям. Тебе, нашему брату, должно быть стыдно писать нам о них, зная все их преступления. В других странах они также причинили много зла, и за это их изгнали или предали смерти. Мы не можем разрешить иудеям находиться в нашем государстве, поскольку мы хотим избежать зла, мы хотим, чтобы Бог даровал людям нашей страны жизнь в покое, без каких-либо смут. И ты, брат наш, не пиши нам больше в будущем по поводу жидов"3.

1 См. автореферат диссертации на соискание степени кандидата исторических наук: Лепету хин Н.В. Теории расизма в общественно-политической жизни Западной Европы второй половины ХГХ-начала XX в. (Ж.-А. Гобино, Г. Лебон, Х.-С. Чемберлен). Иваново, 2001.

2 См.: Псияков Л. История антисемитизма. Кн. I. С. 358. * Цит. по: Там же. С. 360.

Совесть войны

В более зрелом виде антисемитизм в России дал о себе знать во второй половине XVIII века, когда в состав империи вошли польско-белорусские и польско-украинские земли с еврейским населением. Рядом указов Екатерины П иудейское население было ограничено в правах, а указ 1796 года установил так называемую черту оседлости. При Николае I антиеврейское законодательство становится откровенно репрессивным. Известно, например, что евреям-извозчикам запрещалось доставлять в Петербург воспитанников Полоцкого кадетского корпуса.

В конце XIX века за поимку двух грабителей назначалось вознаграждение такое же, как за поимку еврея, бежавшего из черты оседлости. В 1882-1908 годах 80% всей еврейской эмиграции в США составили российские евреи.

В начале XX века в России появились печально известные "Протоколы сионских мудрецов" - сборник якобы задокументированных докладов участников некоего сверхсекретного конгресса всемирной еврейской организации, имеющей целью превращение мира в единое иудаистское государство под управлением евреев. В "Протоколах..." излагаются принципы завоевания евреями мирового господства, инфильтрации в структуры управления государствами, взятия неевреев под контроль, искоренения прочих религий.

В России "Протоколы..." были впервые изданы в 1903 году в сокращенном виде санкт-петербургской газетой "Знамя", редактором которой являлся известный антисемит. Публикация сопровождалась сообщением, что "Протоколы..." вывезены из Франции, где их с большим трудом добыли из некоего архива еврейской организации. В 1905 году вышло первое полное издание, содержащее 24 "документа". Позднее "Протоколы..." неоднократно переиздавались, в том числе и за рубежом. Их происхождение указывалось по-разному разными людьми и в разных изданиях, зачастую эти трактовки противоречили друг другу и здравому смыслу.

В том, что "Протоколы..." - подделка, не сомневался никто из серьезных исследователей, но факт фальсификации был доказан только в 1921 году. 18 августа того года "Тайме" в передовице сообщила, что "Протоколы..." - это плагиат малоизвестного памфлета середины XIX века, направленного против Наполеона Ш. Памфлет назывался "Диалог в аду между Монтескье и Макиавелли", его автор - французский юрист Морис Жоли (1829-1878). Впервые памфлет был опубликован в Брюсселе в 1864 году и впоследствии запрещен во Франции (экземпляры конфисковывались полицией, а автора приговорили к 15 месяцам тюрьмы). В основу "Протоколов..." были положены реплики Макиавелли из "Диалога", хотя встречаются заимствования и из реплик Монтескье. Текстуальные совпадения настолько велики, что факт плагиата совершенно очевиден. В дальнейшем исследователи предположили, что "Протоколы..." были, возможно, сфабрикованы из "Диалога" в начале 90-х годов XIX века во Франции и исходно написаны на французском языке.

Общественную атмосферу того времени хорошо передают газеты, активно участвовавшие в деле приказчика еврея Бейлиса, обвиненного в ритуальном убийстве христианского мальчика. Вот что писала в 1913 году газета Союза русского народа "Русское Знамя": "Правительство обязано признать евреев народом, столь же опасным для жизни человечества, сколь опасны волки... скорпионы, гадюки, пауки ядовитые и прочая тварь, подлежащая истреблению за свое хищничество по отношению к людям. <...> Жидов надо поставить искусственно в такие условия, чтобы они постоянно вымирали: вот в чем состоит ныне обязанность правительства и лучших людей страны"1Ч.

1 Цит. по: Буйда Ю. Школа зла // Новое Русское Слово. 1994. 4 ноября.

Н.В. Лепету хин

После 1917 года и победы большевиков в Гражданской войне антисемитизм не исчез, более того, бывшие черносотенцы примкнули к лагерю красных. Но, несмотря на это, "власть комиссаров" часто ассоциировалась с властью евреев (Троцкого, Свердлова, Зиновьева и др.). Последние, покинув этот мир естественно и принудительно по мере возвеличения Сталина, не унесли с собой мифическую опасность "еврейской заразы". Во второй половине 20-х - 30-е годы, эпоху индустриализации и коллективизации, антиеврейские настроения и взгляды должны были восприниматься "homo sovieticus" столь же опасными, как и так называемая контрреволюционная деятельность. Но западные исследователи справедливо указывали на симптомы новой русской юдофобии: оскорбления, притеснения, публичные "показательные" процессы, например тридцать восемь судебных дел по поводу антисемитизма в Москве в январе-сентябре 1928 года. Речь идет лишь о вершине айсберга, кипение же антисемитских страстей в тот период еще больше усиливалось, оставаясь преимущественно подавляемым и скрытым1.

Почему парные тоталитарные режимы Гитлера и Сталина столь упорно разыгрывали "еврейскую карту"? Ответ, по-видимому, следует искать в схожести этих режимов. Всё политическое устройство гитлеровской Германии и сталинского СССР фундаментально выстраивалось на страхе и насилии. Страх как всякое негативное чувство нуждается в постоянной подпитке: тревога общества за свое будущее, переживания и волнения, рожденные экономическими проблемами, как и многое другое, - хорошая среда для формирования коллективных фобий. Идеологические машины этих тоталитарных государств методично выстраивали образ врага, окружившего родину, превращенную в неприступную крепость. Но этот видимый противник был не так "страшен" для них, как враг замаскировавшийся, подрывавший устои общества изнутри. Внутренний враг представлял большую ценность для пропаганды, умело создававшей и постоянно подогревавшей общественную истерию, оправдывавшую многочисленные репрессии. Евреи, рассыпанные по всему миру, - веками ненавидимые и презираемые изгои - идеально подходили для этих целей. И если гитлеризм громогласно поднял на свой щит расизм и антисемитизм, то сталинизм проводил и подпитывал антисемитизм скрытно, лицемерно прикрываясь лозунгами интернационализма и равенства всех народов и народностей.

Что привлекало немцев самых разных слоев общества и разного уровня образования в нацизме? Обратимся к социальной доктрине национал-социализма.

Социальная теория нацистского государства наиболее отчетливо выражена в "библиях" итальянского фашизма и германского нацизма - "Фашистской доктрине" Бенито Муссолини и "Моей борьбе" Адольфа Гитлера.

Человек, в трактовке Муссолини, - это индивид, единый с нацией, Отечеством, подчиняющийся моральному закону, связывающему индивидов через традицию и культуру2. Муссолини декларирует фашистское понимание жизни, в котором высоко ценятся культура во всех ее формах, воспитание и человеческий труд. В противовес либерализму фашистская доктрина утверждает ценность государства, и вопреки марксизму фашизм не признаёт верховенства классового единства над государственным и национальным. "Государство есть внутренняя форма и норма, дисциплинирующая всю личность и охваты

1 См.: www.AeoH Поляков. История антисемитизма. Книга II: Эпоха знаний. - 2 См.: Муссолини Б. Доктрина фашизма // www.nationalism.org.

Совесть войны

вающая как ее волю, так и разум. Его основное начало, главное вдохновение человеческой личности, живущей в гражданском обществе, проникает в глубину, внедряется в сердце действующего человека, будь он мыслитель, артист или ученый: это душа души"1. Далее Муссолини обозначает границы понятия нации и объясняет соотношение последней и государства. "Нация не есть раса или определенная географическая местность, но длящаяся в истории группа, т. е. множество, объединенное одной идеей, каковая есть воля к существованию и господству, т. е. самосознание, следовательно, и личность"2. Нация не воплощена в личности, личность не растворяется в нации, а существует в ней как выразитель национальной идеи. Сама нация является личностью, поскольку воплощена в государстве. Государство же создает нацию, дав народу моральное единство3.

Породив нацию, государство не должно попирать ее. С точки зрения Муссолини, фашистская доктрина, равным образом отвергающая и полицейский режим, и возвращение к абсолютизму, не реакционна, а революционна, поскольку выступает в духе упреждающего реформирования социальных отношений. Вслед за большевиками Муссолини называет партию и ее авторитет главными руководителями этого реформирования и управления нацией.

Идеи фашистского корпоративного государства Муссолини были подхвачены, развиты и расово обострены идеологами германского национал-социализма.

Политическая программа Национал-социалистической партии ("25 пунктов"), принятая и озвученная Гитлером в феврале 1920 года, - это попытка эклектичного сочетания интересов самых разных социальных слоев Германии. Для всех немцев - Великая Германия, для шовинистов - антисемитизм, для аристократов - чистота германской расы, для среднего класса - "здоровое среднее сословие" и немедленное обобществление больших универсальных магазинов; "сто мелких мастерских лучше одной фабрики", - пояснял Геббельс соответствующей аудитории 16-ю статью программы. Для крестьян - принудительное безвозмездное отчуждение земель общего пользования, отмена арендной платы и т. д., для рабочих - национализация трестов и разделение прибылей, для всех трудящихся - уничтожение нетрудового дохода и задолженности, конфискация военной прибыли, для всех имущих - борьба с марксизмом. Наконец, всем женщинам Гитлер обещал "вместо равноправия - мужей"4.

Нацисты призывали к созданию нового государства, которое, наследуя традиции предшествующих рейхов, будет консервативным и в то же время, выйдя из национальной революции, воспримет революционный облик. Жизненный импульс, по их мнению, лежащий в основе нацистского государства, обусловит органическое единство его различных слоев, его живую целостность. Оно преодолеет рационалистический либерализм современного капиталистического государства и заменит его новой формой политического бытия. Нацистское государство ниспровергнет арифметическую демократию и вместо власти количества утвердит иерархию качеств. Оно будет активным, творческим, безоговорочно подчинит себе частные интересы и хозяйственную жизнь общества.

1 Там же.

2 Там же.

3 См.: Там же.

4 Об этом см.: Энциклопедия Третьего Рейха. М., 1996. С. 336; цит. по: Устрялов Н.В. Германский национал-социализм. М., 2005. С. 10.

Н.В. Лепету хин

Нацисты видели за Германией не только великое прошлое, но и славное будущее. Две империи - в прошлом: Священная Римская империя германской нации и великая держава Бисмарка. Причем государство Бисмарка создали не дезертиры и бездельники, а полки, сражавшиеся на фронтах. Это создавало вокруг рейха ореол исторической славы, которым могли гордиться только самые древние государства.

После Версаля и Веймара несокрушимая народная воля воздвигнет третью империю - Третий рейх - грядущее мировое германское государство расового гения и солидарного труда. Эту политическую волю, этот спасительный национальный порыв бралась воплотить и упорядочить Национал-социалистическая немецкая рабочая партия1.

Нацистская Германия должна была быть построена на принципах, противоположных революционной французской идеологии 1789 года. Вместо демократии - рожденная в политической борьбе новая аристократия, власть лучших, возглавляемая наилучшими. Вместо выборов - рабочий отбор по способностям, личной пригодности, как это везде происходит в сфере хозяйственной: способнейшие преуспевают. Государство должно усвоить истину, что нет решений по большинству, есть лишь единоличные решения, связанные с ответственностью полномочных лиц. Основное - не советы и советники, а решения и решающие лица. Здесь нелишне вспомнить старый принцип прусской армии: авторитет каждого начальника сверху вниз и его ответственность снизу вверх.

На взгляд нацистов, вожди - это особая раса, обладающая естественным правом на власть: таков закон природы, такова интуиция арийства, ненавистная враждебным нациям, чьи "демократические" лозунги лишь разрушают цивилизацию.

Если лидеры итальянского фашизма прямо заявляли, что "фашизм - концепция религиозная"2 и находились в хороших отношениях с Римско-Католиче-ской Церковью, то германские нацисты не могли терпеть конкурента в борьбе за контроль над сознанием. Придя к власти, нацисты начали притеснять Церковь. В период с 1935 по 1941 год были арестованы тысячи священников, закрыты тысячи католических и протестантских школ, а Римского Папу нацистская партийная печать обвинила в "полуеврейском происхождении"3.

В первое десятилетие своего развития национал-социализм как идеология, нацеленная на привлечение молодежи и рабочих, отталкивался от антихристианских и антикапиталистических позиций. Однако практика быстро показала, что столь жесткая антихристианская направленность отторгается значительными слоями населения, средним и крупным капиталом. Гитлер решил сделать ставку на христианскую Церковь.

Дальнейшее развитие отношений нацизма и христианства весьма подробно рассмотрено А.А. Галкиным в монографии "Германский фашизм"4. Поначалу гитлеровцы приглушили антихристианскую пропаганду, потом попытались реформировать Протестантскую Церковь, использовав выросшее из Протестантской Церкви религиозное движение "Немецкие христиане". Первый руководитель этого движения, епископ Хозенфельдер, придал ему явно выра

1 См.: Гитлер A. Mein Kampf. М., 2002. С. 321-377 (гл.: "Государство", "Подданный и гражданин", "Народническое государство и проблема личности"). 1 Муссолини Б. Фашистская доктрина // www.nationalism.org.

3 Религия в Третьем рейхе // Энциклопедия Третьего Рейха. М., 1996. С. 405-406.

4 См.: Галкин АЛ. Германский фашизм. М., 1989. С. 301-304.

Совесть войны

женную на1Шонал-социалистическую направленность (отрицание Ветхого Завета как еврейской Библии, признание арийского мессианства и т. д.), в дальнейшем оно стало религиозным филиалом НСДАП. Однако антинацистские силы оказались сильны в Протестантской Церкви, и это движение оказалось в изоляции. Планы церковной реорганизации были оставлены.

Как только национал-социализм приобрел статус государственной идеологии, его позиция в отношении капитализма и Церкви претерпела серьезное изменение. Некоторые идеологи низвержения христианства навсегда покинули политическую сцену, изменилась направленность риторики и планы лидеров Третьего рейха. Ратовавший за отмену преподавания религии в школе и требовавший замещения десяти христианских заповедей нацистскими заповедями Мартин Борман категорически отверг предложение министра культов о коренной реформе Церкви под эгидой национал-социалистического государства. Изучение будущими немецкими воинами основ христианской религии и десяти заповедей было сохранено в школах.

В своем заявлении от 28 марта 1933 года Гитлер счел необходимым специально подчеркнуть: "Национальное правительство видит в обоих христианских вероисповеданиях важнейший фактор существования нашей народности"1. Антихристианская книга Альфреда Розенберга "Миф XX столетия" была объявлена выражением личной точки зрения автора, а многие национал-социалистические руководители стали активно демонстрировать приверженность христианской обрядности.

Акции Гитлера против евреев основывались не просто на его собственных фантазиях и построениях идеологического аппарата Третьего рейха. Указы фюрера воскрешали средневековые правовые акты Католической Церкви, обосновывались аргументами из антисемитских проповедей Лютера. Гитлер мнил себя средоточием, орудием всей германской нации, а ее саму - воплощением Бога на земле. Лидер нацистов соединил почерпнутые из Ригведы идеи расовой чистоты и превосходства, захвата жизненного пространства и идеи иудео-христианского мессианства, религиозного превосходства и экстремизма. В результате Католическая, Протестантские и Православные Церкви в Германии согласились воспринимать Гитлера как союзника, как вождя нового крестового похода против советского неоязычества-коммунизма.

Идеология и символика нацизма были пропитаны языческими, оккультными знаками, которые, по мнению лидеров партии, пробуждали в массовом сознании глубинные "арийские" архетипы.

На партийном знамени национал-социалистов были начертаны три символа: красное поле, белый круг в середине и в круге - черная свастика. Раса (арийство, германцы), нация (Германия), социальная идея, общество труда (социализм). Свастика - это крест, к которому добавлено нечто динамичное, не имеющее ни верха, ни низа. Свастику воспринимали как тайный магический знак, символ солнца, источника жизни и плодородия, а также символ грома, небесного гнева.

Древнейшее изображение свастики было обнаружено на территории Тран-сильвании и датируется поздним каменным веком. Свастика обнаружилась также и в развалинах легендарной Трои. В Индии этот знак появился только в IV веке до н. э., а в Китае - на тысячу лет позже. В VI веке свастика пришла в Японию вместе с буддизмом, сделавшим ее своим символом. Свастику называли символом чистоты крови и обладания тайными магическими знаниями.

1 Цит. по: Геор?ис Д., Зобнина С, Гаврилов Д. Наша общая победа // www.credo.ru.

2 Jjina 1 JV" К-7230

Н.В. Лепету хин

Миф о связи нацистов с Востоком имеет сложную родословную теософского происхождения. О тайных священных центрах Востока сообщала Елена Блават-ская в "Тайной доктрине", ссылаясь при этом на текст, с которым ее будто бы познакомили ламы в Гималаях. Блаватская утверждала, что существует множество подобных центров эзотерического обучения и посвящения: великолепные библиотеки и сказочные монастыри скрываются в горных пещерах и подземных лабиринтах в отдаленных областях Центральной Азии. Среди таких центров был назван подземный город Агади, расположенный на месте Вавилонии, и светлый оазис Шамбала в пустыне Гоби, где божественные наставники арийской расы тщательно оберегают свое священное знание1.

Эта система мифов была развернута французским автором Иосифом Сент-Ивом д'Альвейдра (1842-1909), описавшим тайный город Агарта как теократию, руководящую ходом мировой истории. Телепаттгческие сообщения, которые он получал от далай-ламы из Тибета, указывали на то, что город находится где-то под Гималаями. Фердинанд Оссендовский, 1тутешествовавший по Сибири и Монголии, подпитал эти фантазии рассказами о местных буддийских верованиях, также отсылавших к подземному королевству Агарта, в котором правил король мира. Утопическое королевство обладало сверхъестественным могуществом и могло в любой момент уничтожить человечество и преобразить поверхность земного шара.

В. Лей, эмигрировавший в Соединенные Штаты в 1935 году после недолгой карьеры инженера по ракетной технике в Германии, написал краткое изложение своих псевдонаучных идей, которые встретили известное одобрение в Третьем рейхе. Помимо Теории Мирового Льда и Доктрины Полой Земли, уже известных нацистским бонзам, Лей сообщал также о берлинской секте, занимавшейся медитативными практиками и стремившейся таким образом к освоению восточных секретов.

Мифологический образ воображаемых намерений нацистов подтверждался красочными рассказами об Обществе Туле и некоторых его членах (прежде всего о Д. Эккарте и А. Розенберге). Туле мыслилась как магический центр исчезнувшей цивилизации. Эккарт и его друзья были твердо уверены, что не все тайны Туле погибли. Существовало промежуточное звено между человеком и разумными трансцендентными существами. К нему имели доступ посвященные (т. е. члены Общества Туле). Оно представляло собой источник сил, которые могли позволить Германии овладеть миром. Лидеры Туле должны были быть людьми, знающими всё, черпающими знания и силу из основного источника энергии и ведомыми Великими Древнего Мира. Таковы были мифы, на которые опирались доктрины Д. Эккарта и А. Розенберга и силой которых эти "пророки" разогревали ум Гитлера.

Но вряд ли стоит преувеличивать идейное влияние Общества Туле на Гитлера и Третий рейх. Общество распалось около 1925 года, когда его перестали поддерживать. Эккарт и Розенберг остались, в свою очередь, простыми гостями Туле в лучшие дни этого Общества^.

Популяризации подобных эзотерических идей способствовало то, что население Германии было просто не в состоянии воспринять рациональное объяснение итогов и последствий Первой мировой войны. Относительный успех всего нацистского проекта обеспечивался тем, что общие идейные тенденции после

1 См.: Блаватская ЕЛ. Тайная доктрина: В 3 т. (5 кн.). М, 1993 Т. 1. кн. 1. С. 9. 1 См.. Гудрик-Кларк Н. Оккультные корни нацизма: Тайные арийские культы и их влияние на нацистскую идеологию. СПб., 1997 С 115-123.

Совесть войны

военной Германии отражали тяготение к иррациональному, поиск неизвестного, ожидание чуда. Нацизм заполнил вакуум в жизни многих немцев, предложив понятную и приятную многим социальную доктрину, изложенную эмоциональным, полурелигиозным языком и объясняющую причины германских трудностей.

Клаудиа Кунц в "Совести нацистов" пытается исследовать тонкую материю - область общественных отношений, где формируются мораль и совесть. Для отечественной науки историко-психологический анализ пока в новинку. За рубежом же исследования подобного рода довольно давно пользуются заслуженным уважением и популярностью.

В своей работе автор "Совести нацистов" детально рассматривает практику насаждения нацистской идеологии в политическое и обыденное сознание немцев. В фокусе внимания К. Кунц - германская система образования разных уровней (от школ до университетов), прогитлеровские взгляды представителей академической элиты страны (М. Хайдеггера, К. Шмитта, Г. Киттеля), немецкий бюрократический аппарат, славившийся исполнительностью и скрупулезностью, армия и специальные подразделения нацистов (СА и СС). И лидеры национал-социализма, и их ярые приверженцы, и государственные институты Германии - все они способствовали проникновению и укоренению расового, националистического и антисемитского мышления в головах "простых" немцев, с чьего молчаливого и немолчаливого согласия нацистский режим творил чудовищные преступления против человечества и человечности. Никакие вершины образования и цивилизованности, никакая страсть к музыке и живописи не сделают человека лучше, если ему не привиты доброта и гуманность - то, чего напрочь лишена идеология или совесть нацизма.

В 1945 году гитлеровский режим был раздавлен Советской Армией и войсками союзников. Спустя 60 лет мы констатируем живучесть и стойкость националистических идей. Согласно неофициальным данным, в настоящее время в России действует более десятка неонацистских организаций и около 50 тысяч (!) скинхедов1. Почему же в стране, более полувека искренне гордящейся своей решающей ролью в победе над нацизмом, действуют нащюналистические партии и организации, активно пропагандирующие свои взгляды, устраивающие погромы и убийства людей с другим цветом кожи? В чем секрет неувядания подобных идей? Таится ли ответ в глубинах индивидуальной и массовой психологии или его надо искать в неизбежно повторяющихся политических и экономических кризисах? Как известно, в истории всегда действует сложное переплетение самых разных причин, приводящих к рождению феномена. Вычленить эти причины, высветить их лучом анализа и рассказать об этом людям - вот задачи ученых-историков.

Постсоветская Россия отчасти напоминает современным наблюдателям, как отечественным, так и зарубежным, Веймарскую республику. Но стоит ли проецировать судьбу Германии 20-х - начала 30-х годов прошлого столетия на будущее Российской Федерации?2 Время показало, что власть в России оказалась жестче, а общество - пассивнее и потому устойчивее, чем в послевоенной Германии. И всё же российский социум и по сей день переживает глубоюш, прежде всего духовный, кризис. Расцветающий расизм и национализм (а неприязненное отношение к представителям других наций, по результатам относительно недавнего социологического опроса, высказали в среднем по России 40,9%

1 См.: www.NEWSru.com.

1 См.- Янов Л. После Ельцина: Веймарская Россия. М., 1995.

Н.В. Лепету хин

респондентов1) - лишнее доказательство этому. Сможет ли российское общественное сознание преодолеть этот кризис? Сможет ли оказать сопротивление "коричневой чуме"? Немцам в прошлом веке это не удалось.

Поэтому сегодня научно-исторические работы, вскрывающие и анализирующие истоки нацистской идеологии, показывающие ее методы и средства, остаются сверхактуальными. Работа К. Кунц принадлежит к их числу. "Совесть нацистов" - глубокое научное исследование, позволяющее приоткрыть духовную атмосферу Германии 30-х годов минувшего столетия и заглянуть в "душу" гитлеровского режима, в идеологическую систему нацистов - в совесть войны.

Н.В. Лепетухин

1 См.: Сикевич 3. Этническая неприязнь в массовом сознании россиян // Нетерпимость в России: Старые и новые фобии. М., 1999. С. 107-108.

Посвящается Джен

ПРОЛОГ

Словосочетание "совесть нацистов" не является оксюмороном1. Нам трудно представить, чтобы у тех, кто осуществлял массовые репрессии, могла быть своя этика, эти репрессии, по их мнению, оправдывавшая; однако история Третьего рейха свидетельствует, что в большинстве случаев дело обстояло именно так. Популяризаторы антисемитизма и устроители геноцида руководствовались вполне последовательной системой строгих этических максим, опиравшихся на глобальные философские предпосылки. Их светская философия отрицала существование основывающегося на божественном откровении морального закона или врожденных этических императивов. Полагая, что представления о должном и недолжном развиваются в соответствии с потребностями конкретных этносов, они отрицали существование общеобязательных моральных ценностей и выдвигали вместо них "чисто арийские" моральные принципы. Философы-моралисты начала XX века видели в многообразии культур аргумент в пользу терпимости; теоретики нацизма пришли к прямо противоположным выводам. Исходя из того, что культурное многообразие порождает культурный антагонизм, они утверждали превосходство собственных этнических ценностей над всеми прочими.

Совесть в нашем представлении - внутренний голос, провозглашающий: "Ты должен" или: "Ты не должен". Во всех культурах моральный принцип взаимности требует, чтобы мы относились к другим так же, как хотели бы, чтобы относились к нам самим. Совесть не только наставляет нас в добродетели, она обладает и другой функцией, на которую, как правило, не обращают должного внимания: она оповещает нас о том, что и кому мы должны или не должны делать. Она структурирует нашу идентичность, отделяя тех, кто заслуживает наших забот и нашего внимания, от "чужих", "других", находящихся за пределами нашего общества. Наша моральная идентичность заставляет нас задаваться вопросом: должен ли я поступать так-то и так-то в отношении того-то и того-то2. Западная теология и философия морали изобилует представлениями об этих "других", не являющихся людьми в полном смысле слова. В Торе проповедуется суровое отношение ко всем "чу

Пролог

жим". Классическая греческая философия, не задумываясь, исключает варваров, рабов и женщин из категории полноценных людей. Христианское милосердие по большей части распространяется только на самих христиан. Многие видные представители европейского Просвещения считали африканцев, американских индейцев и женщин существами, лишенными разума, не являющимися полноценными людьми. В 1933 году Карл Шмитт, видный политический теоретик и рьяный сторонник Гитлера, опровергая универсалистскую концепцию прав человека, выдвинул лозунг, ставший в нацистских кругах популярным: "Человеческое лицо - еще не признак человека"3.

Этот лозунг лег в основу нацистской морали. Нам может казаться, что катастрофа масштаба холокоста непременно должна быть делом неких темных сил, непостижимых для человеческого разума, однако самое страшное в этике расизма, породившей план "окончательного решения", отнюдь не ее экстремизм, а ее будничность, не ее чудовищная жестокость, а ее возвышенный идеализм Мужчины и те немногие женщины, которые популяризировали нацистский расизм, любили распространяться о том, что они называли "идеей" (Die Idee) национал-социализма. То, что со стороны казалось идеологией, нацистами ощущалось как истина. С точки зрения иудео-христианских ценностей, амальгама биологических теорий и расовых предубеждений, характеризующая нацистское вероисповедание, не может быть определена ни как мораль, ни даже как более или менее связная идеология. В сравнении, например, с либерализмом Адама Смита или коммунизмом Карла Маркса нацистская Die Idee лишена формальной стройности и социального гуманизма. И всё же нацистское мировоззрение выполняло те функции, которые в нашем представлении должна выполнять идеология. Оно давало ответы на насущные жизненные вопросы, осмысляло происходящее и объясняло, как устроен мир. Оно определяло границы добра и зла, осуждало эгоизм и прославляло альтруизм. Провозглашая связь представителей этноса (Volksgenossen) с их предками и потомками, нацистский идеализм позволял индивидууму найти свое место в благоустроенном коллективном бытии нации.

Гитлер, тонко чувствовавший желания своей аудитории, прекрасно осознавал страстное стремление немцев иметь правительство, которому они могут доверять, и общенациональные задачи, в которые они могут верить. С самого начала своей карьеры политического оратора он апеллировал в первую очередь именно к этому стремлению. В речах, которые его оппоненты высмеивали как "пустые", но которые его последователям казались вдохновенными, Гитлер обещал спасти старомодные ценности чести и достоинства от материализма, вырождения и космополитизма современной жизни. У его последователей было много серьезных причин для беспокойства: большевики угрожали революцией, эмансипированные женщины стремились уйти от своих семейных обязанностей, капиталисты накапливали огромные состояния, а иностранные государства пытались лишить Германию ее законного статуса

Пролог

европейской державы. Чувство раздражения, вызванное культурным и политическим беспорядком, Гитлер превратил в моральное негодование. Взамен Веймарской республики, которую он высмеивал как слабую и женственную, Гитлер обещал зарю решительного и мужественного общественного порядка. Вместо прежних устойчивых моральных ценностей, которые предлагала религия, нацистская культура предложила абсолютистское светское вероисповедание.

В отличие от либеральных режимов, мораль которых основывается на универсалистской концепции прав человека, отправной точкой морали Третьего рейха стало благосостояние германского этноса. Именно тогда, когда в западном обществе всё большее влияние стали приобретать идеалы равенства, нацисты акцентировали внимание на расовых и половых различиях. Немецкие расовые теоретики, стремясь выглядеть современными и прогрессивными, обосновывали вековые предрассудки с помощью научной терминологии. Они апеллировали не столько к негативным эмоциям, сколько к естественному для человека стремлению к здоровью, гигиене и прогрессу. Вот почему политика нацистов не казалась немцам жестокой и бесчеловечной. Мобилизовать граждан современной и просвещенной нации нацистам удавалось не только посредством репрессии, но и с помощью призывов к сотрудничеству во имя улучшения общества. Их яркая массовая культура основывалась на идеалах самоотречения и коллективного возрождения; этнических немцев призывали порвать с "чужими" и устанавливать отношения только с теми, кто признавался расово полноценным. Дорога к Аушвицу4 была вымощена праведностью.

Это новое чувство немецкой солидарности, разумеется, не делало страдания жертв невидимыми, однако теперь они казались чем-то несущественным по сравнению с величественной задачей этнического возрождения. Разумеется, то, что участники массовых репрессий действовали в соответствии со своей внутренней логикой, не означает того, что их моральные принципы заслуживают большего уважения, чем их действия. Их попытки морально обосновать преступления не отменяют самого факта преступлений. Чувство "этнической праведности" немало облегчало совесть тех, кто грабил, пытал и убивал своих беспомощных жертв. В этой книге я исследую историю вторжения светского этнического вероисповедания в ту область человеческой жизни, которая традиционно соотносится с религией, - формирование совести. Существование универсальной этики, основанной на принципе святости любой человеческой жизни, нередко представляется нам чем-то само собой разумеющимся; однако история нацистской Германии ясно свидетельствует, что попытки провозглашения этнически обусловленного блага на самом деле способны породить самое настоящее зло.

Глава 1 ЭТНИЧЕСКАЯ СОВЕСТЬ

Я считаю себя самым независимым из людей... Я никому ничем не обязан, никому не подчиняюсь, ни перед кем не нахожусь в долгу - я несу ответственность только перед своей совестью. И у моей совести один-единственный руководитель - наш народ (Volk).

Адольф Гитлер, 8октября 1935г.

"Совесть" ("conscience") - емкий термин, подразумевающий такие понятия, как "идентичность", "сознание", "идеалы" и "этические стандарты". Он происходит от латинского "соп" ("со-") и "scientia" ("знание"). В языках средневековой Европы термины "сознание" (в немецком - "BewuBtsein") и "совесть" ("Gewissen") были взаимозаменяемы и стали различаться только в XVI веке, когда формировались современные немецкий и английский языки. Когда в 1517 году Мартин Лютер поставил под сомнение авторитет Папы, он сделал свое знаменитое заявление: "Здесь я стою. Я не могу и не хочу отрекаться" и, когда его стали обвинять в ереси, разъяснил: "Моя совесть спасена, поскольку я с полным правом могу сказать, что действовал так, как считал нужным"1. Во времена позднего Возрождения "совесть" ("Gewissen") понималась как безупречный наставник в вопросах добродетели, но, если для христиан в совести был голос Бога, для сторонников светского мировоззрения источником совести являлся разум2.

С развитием человечества совесть стала пониматься как личный и неизменный принцип. Философ Просвещения Иммануил Кант видел в ней один из полюсов нормального человеческого существования. "Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным благоговением, чем чаще и продолжительнее размышляешь о них, - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне"3. В решениях П Ватиканского собора (1962 г.) провозглашается: "Совесть - глубочайшая тайна и святыня людей. В совести они пребывают наедине с Богом, голос которого эхом отзывается в их глубинах"4. Современная доктрина прав человека предполагает существование универсального морального кодекса. В статье первой Декларации прав человека (1948) прямо заявляется: "Все люди рождены свободными и равными по правам и достоинствам. Они наделены разумом и совестью и должны поступать по отношению друг к другу как братья". Из Декларации следует, что, независимо от того, к какой культуре они принадлежат, те, кто отдает приказы пытать, грабить и убивать других людей, равно как и те, кто подчиняется таким приказам, нарушают веления совести5. Таким образом, термин

2(3

Глава 1

"совесть" может определять ту своеобразную этическую чуткость индивидуума, которая заставляет его исполнять заповедь Гиппократа: "Первое - не навреди".

Но, хотя для всех основных культур человечества заповедь "относиться к другим так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе" является обязательной, на практике этому идеалу трудно следовать, поскольку не всегда ясно, кого надлежит понимать под "другими". Зигмунд Фрейд в работе "Цивилизация и ее разочарования" (1929) выразил сомнение в "золотом правиле". Поскольку чувство моральной обязанности по отношению к индивидууму возрастает по мере нашей привязанности к нему, любовь к ближнему предполагает некую связь, разделенное чувство причастности. "Если, - писал он, - ["золотое правило"] требует любить твоего ближнего, как твой ближний любит тебя, я должен выполнять его безусловно". Но любовь к "чужому", подозревал Фрейд, противоречит человеческому опыту. "Если для меня он чужой... для меня будет трудно любить его"0. На поверку вселенские моральные обязательства оказываются ограниченными рамками конкретного сообщества.

"Совесть" (и в этом смысле данный термин близок туманному немецкому термину "Weltanschauung", "мировоззрение") руководит индивидуальным выбором, создавая смысловые структуры, в рамках которых формируется идентичность'. Также как "разум" и "наука", "совесть" - зыбкий термин, содержание которого определяют не только вневременные заповеди, но и требования конкретной культурной среды. Представления о том, "кому и что мы должны делать", создают своеобразную ментальную архитектуру, в пределах которой осуществляется наш моральный выбор. В традиционалистских обществах религиозные лидеры указывают верующим, кто именно заслуживает того, чтобы к нему относились в соответствии с моральными принципами, в современном обществе эту роль берут на себя эксперты8. В нацистской Германии именно экспертам принадлежало знание ("scientia"), на основании которого определялись признаки тех, с кем следовало поступать в соответствии с велениями совести ("соп scientia").

Воспоминания бывшего члена Гитлерюгенда'' Альфонса Хека наглядно показывают, каким образом такое знание формировало практическую нравственность. В 1940 году, когда гестапо арестовало его лучшего друга Хайнца и всех прочих евреев в деревне, Альфонсу даже в голову не пришло нечто вроде: "Как ужасно, что они арестовывают евреев". Усвоив знание о "еврейской угрозе", он сказал себе: "Какое несчастье, что Хайнц еврей". Став взрослым, он вспоминал: "Депортацию я воспринимал как должное"10. В Берлине во время войны главному архитектору Гитлера и управляющему оборонной промышленностью Альберту Шпееру11 нередко случалось проезжать мимо больших толп людей, имевших подавленный вид и топтавгшгхся в ожидании [своей погрузки в вагоны] на местной железнодорожной станции. Он предпочитал не думать об уготованной им страшной участи. Спустя годы он

Этническая совесть

вспоминал: "У меня было ощущение, что происходит что-то мрачное. Но я был убежден в принципах тогдашней идеологии настолько сильно, что теперь мне это даже трудно понять"12. Хотя до 1933 года евреи были согражданами немцев, ко времени немецкого вторжения в Польшу в 1939 году они перестали быть частью мира немецких моральных ценностей. И процесс этот происходил отнюдь не спонтанно, а был тщательно спланирован. В этой книге я, собственно, и исследую этот процесс, сделавший евреев чужими в их собственной стране.

Термин "совесть нацистов" описывает систему светских этических принципов, распространявшуюся только на членов арийского сообщества, определенного на основании выводов самой передовой и самой современной (с точки зрения расовых теоретиков) биологической науки. Основываясь на этой науке, равно как и на злобных расистских лозунгах "Майн кампф"13, нацистское государство стерло с моральной карты большинства немцев целые категории населения. Эта "чистка", которая теперь нам кажется столь радикальной, не имеющей аналогий в истории, тем не менее имела свои прецеденты. Из четырех предпосылок, ставших фундаментом нацистской совести, три имеют близкие исторические параллели.

Первая предпосылка нацистской совести - Volk - представляет собой организм, который, как и любой другой организм, рождается, растет, осуществляет экспансию, деградирует и умирает. Хотя подобные точки зрения высказывались и ранее - к примеру, Иоганном Вольфгангом фон Гёте, - особо популярной эта метафора организма стала в социальной науке и политической риторике XIX века. Герберт Спенсер, современик Чарлза Дарвина, описывал превращение "варварских племен" в развитые цивилизации как триумф более развитого общественного организма11. В начале XX века пессимисты предсказывали, что западная цивилизация, будучи "зрелым" организмом, должна будет бороться против дегенерации, грозящей ей полным уничтожением1 \ Эта борьба требовала индивидуального самопожертвования и коллективных усилий. В начале 30-х годов, когда уровень безработицы устойчиво превышал 30%, политики Европы и Северной Америки, воскрешая риторику времен Первой мировой войны, облхгчали классовую борьбу, материализм и спекуляцию и побуждали граждан делать всё от них зависящее во имя общего выживания. Вдохновленные папской энцикликой 1931 года "Quadragesimo Аппо", католические лидеры призывали к справедливому разделению обязанностей между богатыми и бедными. В своей речи, произнесенной при вступлешш в должность, Франклин Д. Рузвельт просил американцев быть готовыми к жертвам в борьбе с экономическим кризисом, не менее драматичной, чем настоящая война. Во времена Третьего рейха популярная нацистская мантра увещевала этнических немцев "ставить общественные потребности выше лхгчной жадности". В противном случае нацию ожидала гибель.

Вторая предпосылка совести нацистов - каждое общество создает ценности, соответствующие его этнической сути и его природному

Глава 1

окружению. Ценности эти относительны, зависят от времени и места. Но в то время как некоторые представители тогдашней общественной науки, вроде антрополога Франца Боаса, рассматривали культурный релятивизм как аргумент в пользу терпимости, нацистские теоретики видели в культурном релятивизме доказательство их собственного превосходства. В послевоенной Европе далеко не один Гитлер ставил превыше всего этническую идентичность и сурово обличал универсализм "чужеродного" Просвещения10. Европейский политический ландшафт изобиловал антисемитами вроде генерала Юлиуша Гёмбёша, премьер-министра Венгрии в середине 1930-х годов, французского фашиста Шарля Мора, лидера бельгийского движения рексистов Леона Дегреля17 и президента Польши Юзефа Пилсудского. Как и Бенито Муссолини, эти лидеры-популисты видели именно в этническом возрождении, а отнюдь не в^терпимости главное условие здоровья нации. Это настроение уловил Йозеф Геббельс18 в своей книжке "Карманная азбука национал-социализма", катехизисе нацистских ораторов, опубликованном в начале 30-х годов. На вопрос: "Что есть первая заповедь каждого национал-социалиста?" - правоверному нацисту полагалось отвечать: "Люби Германию превыше всего и своего единоплеменника (Volksgenosse) как самого себя!"19

Третья предпосылка нацистской совести - допустимость прямой агрессии против "нежелательного" населения, живущего в завоеванной стране, если того требуют интересы победителей. Экспансию западного мира - от крестовых походов до колониальной эпохи - апологеты пытались представить не только как выгодную с материальной точки зрения, но и благотворную в моральном плане. Ввиду предполагаемого превосходства европейцев (в качестве доказательств упоминались, как правило, их белая кожа, мужество, самообладание и идеализм) считалось морально допустимым - особенно в военное время - истреблять "низшие" цивилизации, мешающие "прогрессу". Этой логикой руководствовался Л. Фрэнк Баум, журналист из Южной Дакоты, писавший об американских индейцах:

Аристократия краснокожих уничтожена, осталась только свора скулящих шавок, которые лижут бьющую их руку. <...> Белые по праву завоевателей и носителей цивилизации стали хозяевами Американского континента, и безопасность пограничных поселений должна быть обеспечена путем полного уничтожения немногих остающихся индейцев. И почему бы и нет? Времена их славы прошли, их дух надломлен, от их мужества не осталось и следа; пусть лучше они умрут, нежели живут той жалкой жизнью, которую мы наблюдаем ныне20.

Поколения читателей восхищались автором цитируемой нами передовицы, видя в нем прежде всего создателя "Волшебника из страны Оз". Никто не считал Баума моральным чудовищем, его точка зрения на расовые проблемы была точно такой же, как у миллионов других белых европейцев и американцев, недовольных тем, что необходимое для них "жизненное пространство" ("Lebensraum")21 оказалось уже населенным народами другого цвета кожи.

Этническая совесть

Четвертая предпосылка нацистской совести - за правительством допускается право ставить вне закона определенные группы ассимилированного населения, основываясь исключительно на этническом принципе. В конце XX века этнические чистки стали достаточно распространенным явлением, однако до 1933 года дело обстояло иначе. Разумеется, во времена религиозных войн и политических революций приверженцы потерпевших поражение религиозных течений или политических партий подвергались массовым преследованиям; но в нацистской Германии евреи не вступали в какую бы то ни было конфронтацию с режимом. Погромы в Европе и истребление армян турками были направлены против культурно обособленных общин, но не против граждан государства, ассимилированных доминирующей культурой. Во времена экономических кризисов нередко возникают предубеждения против чужеземцев, равно как и во время войны нередко можно наблюдать вспышки панических настроений, вызванных страхом "иностранных шпионов". Но в 1930-е годы Германия переживала экономическое возрождение и ни с кем не воевала. "Нежелательные чужие" находились не в некоем далеком "сердце тьмы" или вражеских окопах, а именно "здесь", "вокруг", в окружающей общественной среде. Если социал-дарвинисты метафорически описывали национальные государства как организмы, борющиеся друг с другом, нацистские теоретики использовали термины паразитологии, чтобы охарактеризовать опасность внутри этнического организма.

Отвечая своим критикам, нацистские расовые эксперты приводили аналогии, призванные смягчить, заставить выглядеть менее шокирующим радикализм их планов22. По их словам, высылка иностранцев и граждан еврейского происхождения из Германии была явлением того же порядка, что и обмен населением между Грецией и Турцией, состоявшийся в 1922-1923 годах после греко-турецкой войны23. Еще чаще ставились в пример Соединенные Штаты. Ярые антисемиты восхищались судом Линча, напоминавшим афроамериканцам "об их месте", а более трезвые политики выражали надежду, что когда-нибудь нацистский расовый кодекс получит такой же законный статус, как квоты на иммиграцию в США, законы против смешанных браков, программы принудительной стерилизации, проводившиеся в двадцати восьми штатах, и сегрегация на "черном Юге"24.

Однако своеобразие нацистской этнической политики заключалось в том, что ее жертвами становились граждане, не отличавшиеся от основной массы населения в физическом или культурном отношении. Немцы, которым ставили в вину еврейских предков, равно как и арийские граждане с "поврежденными генами" и "гомосексуальными наклонностями", говорили на том же языке, что и их мучители, и принадлежали к той же культуре. Однако, если для "ущербных арийцев" допускалась возможность "исправиться", евреи (а позднее цыгане) ставились вне закона окончательно. Провозглашенные опасными существами, по отношению к которым были невозможны какие бы то ни было моральные обязатель

Глава 7

ства, они оказались "проблемой", которая должна была быть решена любыми, пусть и сколь угодно безжалостными, способами.

Превратить обычных граждан, у которых обнаружились еврейские предки, в некие чужеродные существа было не так-то просто. В XIX веке, несмотря на протесты антисемитов, немецкие евреи допускались в университеты без всяких квот и участвовали в культурной, профессиональной, деловой, политической и научной жизни, входили в элитарные общественные круги (хотя высший офицерский корпус и дипломатическая служба оставались для них практически недоступными). В Первую мировую войну немецкие евреи сражались и погибали за отечество в тех же самых пропорциях, что и немцы-христиане. Из тридцати восьми немцев, получивших Нобелевскую премию между 1905 и 1937 годами, четырнадцать имели еврейских предков. Еврейская молодежь чаще заключала браки с христианами, чем с евреями, и до 1933 года термин "смешанный брак" мог относиться только к протестантско-католиче-скому, афрогерманскому и германо-азиатскому, но никак не к еврей-ско-христианскому браку2'.

Статистика актов антисемитизма и антисемитских высказываний в прессе Германии, Франции, Великобритании, Италии и Румынии между 1899 и 1939 годами показывает, что до 1933 года немцы были одним из наименее подверженных антисемитизму народов-''. Может быть, наилучшим доказательством сравнительной открытости немецкого общества для евреев является тот факт, что в анкеты переписи населения не включалась графа об этнической принадлежности2'. До прихода к власти нацистов в Германии, по статистическим данным, насчитывалось только 500 тыс. граждан, являвшихся членами иуд ейской религиозной общины. Остальные 200 или 300 тыс. лиц еврейского происхождения, не связанных с общиной, не представляли сколь-либо заметной статистической величины в стране с населением около 65 млн.

В январе 1933 года все граждане Германии составляли единый народ. В течение шести последующих лет нацистского режима граждане, попавшие в категорию "евреев", систематически выводились за пределы того, что было определено как Volk. В контексте собственно нацистской Германии Volk можно почти всегда переводить как "раса" ввиду общеизвестной одержимости нацистских политиков и самого Гитлера идеей расовой чистоты28. Но, чтобы понять причины популярности расистской политики Гитлера, необходимо различать термины "Rasse" и "Volk", отнюдь не взаимозаменяемые в нацистском лексиконе. Хотя прилагательное "volkisch" буквально означает "этничесюш", родственное английское "folk" обычно понимается в смысле "традиционный", "сельский" или "чудаковатый". Его прежнее значение - "народ как солидарная этническая целостность" ныне является устаревшим.

Чтобы оправдать расистский террор, популяризаторы нацистского учения использовали необычайно притягательно силу идеи этнического возрождения. Многозначный термин Volk открывал широкие эгалитаристские и экуменические перспективы для всех, кто имел право

Этническая совесть

относить себя к "народу единой судьбы", тогда как понятие "раса" покоилось на эмпирических основаниях столь шатких, что даже самые ревностные нацисты не могли его определить. Когда нацистские писатели поносили евреев, они называли их "собратьями по расе" ("Rassen-genossen"), а когда они восхваляли арийцев, то писали о них как о "собратьях по этносу" ("Volksgenossen"). В своих речах Гитлер мог часами воспевать "политическое тело этноса" ("Volkskorper"), "этническую общность" ("Volksgemeinschaft"), "душу этноса" ("Volksseele") и просто "das Volk". Но ни Гитлер, ни его единомышленники не говорили о "расовом государстве" ("Rassenstaat"). Когда они использовали слово "раса", в таких словосочетаниях, как "расовая гордость" ("Rassenstolz"), "расовая политика" ("Rassenpolitik"), "защита расы" ("Rassenschutz"), слово "раса" автоматически связывалось в их представлении с идеей конфронтации с "другой", чужой, презираемой, расой. Нацистское государство было основано на принципах народности и расы - на любви к себе и ненависти к другим.

В период с 1928 по 1932 год, когда электоральная поддержка нацистов резко возросла2'1 с 2,6 до 37,4%, их антисемитизм играл далеко не самую главную роль в привлечении голосов избирателей. Для многих немцев, разочарованных трещавшей по швам демократией и насмерть перепуганных "коммуниспгческой угрозой" во времена экономического кризиса, в первую очередь был привлекателен обещанный Гитлером радикально новый порядок. Архивные свидетельства, мемуары и устные воспоминания вполне ясно указывают, что отношение немцев к "еврейскому вопросу" начало отклоняться от западноевропейских и североамериканских норм только после прихода к власти нацистов. Немцы не потому стали нацистами, что были антисемитами; они стали антисемитами потому, что стали нацистами10.

В 1933 году началась изощренная пропагандистская кампания, исподволь подготавливавшая немецких граждан и немецких солдат к многостороннему сотрудничеству с режимом, который в военное время будет осуществлять массовые расправы над евреями, цыганами, военнопленными, гомосексуалистами и всеми прочими "нежелательными" категориями населения. Как подчеркивает историк Рауль Хиль-берг, "окончательное решение" стало возможным не в силу экстремизма Гитлера и высших партийных вождей, но по причине возникновения негласного консенсуса, "латентной структуры, порожденной не столько законами и приказами, сколько общим настроением, общим пониманием, определенным душевным созвучием" Поскольку исполнители приказов и сами прекрасно понимали конечные задачи расовых чисток, они охотно "импровизировали" и нередко превышали свои полномочия. Описывая миллионы рядовых солдат, прибывавших на фронт в твердой уверенности в необходимости уничтожения расового противника, историк Омер Бартов замечает: "Создание подобного консенсуса настроений в армии, - может быть, самое значительное достижение нацистской образовательной программы"

Глава 1

Историки 90-х годов отыскивали причины этого консенсуса в двух весьма различных направлениях. Одни, как Дениэл Дж. Гольдхаген, обнаруживали в немецкой культуре столь глубокую и застарелую ненависть к евреям, что геноцид, по их мнению, едва ли нуждался в объяснении. Другие, как Кристофер Р. Браунинг, считали создание пропасти между христианами и евреями "главным достижением режима", но всё же в качестве главных факторов, объясняющих психологическую готовность к совершению массовых убийств, рассматривали дух армейского братства и условия военного времени33. Недостатком обоих подходов является то, что по разным причинам они практически игнорируют рассматриваемый нами период 1933-1939 годов, время, о котором многие немцы позднее вспоминали как о "нормальных годах" Третьего рейха. Когда мы пытаемся представить чудовищность нацистских зверств, мы легко поддаемся искушению вообразить всех вообще участников террора подверженными исступленной паранойе Адольфа Гитлера и его ближайшего окружения. Крайние поступки, по всей видимости, должны порождаться крайними убеждениями. Но тщательное изучение общественного мнения в нацистской Германии обнаруживает, что большинство немцев, разделяя "культурный", "цивилизованный" антисемитизм, типичный для Западной Европы и Северной Америки, в то же время не одобряли грубые расистские инвективы и погромную тактику твердолобых нацистов.

Корыстью можно было объяснить поведение иных алчных нацистских боссов. Доносы в гестапо часто мотивировались банальной завистью. Еврейские погромы инспирировались фанатичными расистами, испытывавшими тягу к насилию, но немецких евреев этого периода более всего поражала не жестокость клептократов, фанатиков и "обиженных", а поведение их собственных друзей, соседей и коллег, не замеченных в какой-то особой приверженности к нацизму. Именно этот тип поведения был характерен для большинства немцев. Евреи с горестным изумлением замечали перемены в окружавшей их действительности: молчание продавца в магазине, игнорирующего заданный вопрос, вежливые просьбы прервать членство в тех или иных клубах и обществах, гнетущая тишина, воцарявшаяся, когда они заходили в любимое кафе34. Когда сердобольные "не-евреи" пытались утешить своих еврейских друзей, уверяя, что в Палестине им будет лучше, евреи приходили в отчаяние35. Образованные люди не верили своим ушам, когда слышали рассуждения о "еврее - предприимчивом, хитром, непоседливом и лишенном творческого начала". Академики-евреи испытывали глубокое огорчение, когда их почтенные коллеги начинали превозносить нехитрую, примитивную концепцию Volk как "глубинный" идеал "подлинно" немецкой души3ь. На всех уровнях связи евреев и окружающей среды слабели - вплоть до окончательного разрьвза. "Результатом была изоляция"37. Так что же превратило рядовых немцев, которые до 1933 года не отличались каким-то особым антисемитизмом, в равнодушных наблюдателей, а то и соучастников массовых преследований?

Этническая совесть

Немцы, бывшие в 1933 году обычным западноевропейским народом, к 1939-му полностью утратили всякие европейские черты. О мотивах и судьи, и историки могуг только догадываться. Однако историки в состоянии описать общественную среду, в рамках которой индивидуум делает свой выбор. В описаниях нацистского общества типичны два стереотипа: так, к примеру, Ханна Арендт утверждала в 50-х годах, что немцы были охвачены "железным обручем страха" и что пропаганда одурачила их до такой степени, что "всякий плюрализм стерся в прах пред гигантской фигурой Единого Великого Человека" 8. Архивные исследования 90-х годов поставили под сомнение это пресловутое всемогущество террора и пропаганды. Поскольку "страшное" гестапо на самом деле испытывало недостаток кадров и было малоэффективным, обычные граждане нееврейского происхождения и не связанные тесно с коммунистическим движением могли без особого труда обходить любой нацистский закон, который их не устраивал Мемуары евреев, эмигрировавших из нацистской Германии, свидетельствуют, что те немногие верные друзья, которые предлагали им помощь и утешение, обычно не подвергались за это суровым наказаниям. Даже солдаты на фронте могли не исполнять не устраивавшие их приказы. Не бездумное повиновение, но осознанное приятие - вот что характеризовало немецкий стиль сотрудничества со злом.

Итак, коль скоро террор в нацистской Германии был куда менее драконовским, чем до сих пор считалось, то, следуя за Арендт, мы должны сделать "главной подозреваемой" идеологию, вбивавшуюся в немецкие умы легендарным Министерством народного просвещения и пропаганды Иозефа Геббельса. Однако, хотя Геббельс и был известен своим расизмом, до 1939 года его министерство уделяло сравнительно мало внимания популяризации расовой ненависти. Пропагандисты обличали Версальский договор и оппонентов критиков нацизма, пугали сталинизмом, но предостережения о расовой опасности почти не занимали места в массовой культуре. К примеру, только в двух комедиях и одной исторической драме среди приблизительно 2000 фильмов, одобренных Геббельсом и его окружением за период 1933-1939 годов можно обнаружить открытый антисемитизм. В киножурналах не упоминалось ни о расе, ни о евреях. Хотя по поводу евреев Гитлер делал уничижительные замечания, он не стремился тратить свой огромный политический капитал на популяризацию мер, долженствовавших привести к очищению расы - и его сдержанность можно объяснить не только беспокойством о своей репутации за рубежом, но и чуткостью к немецкому общественному мнению111. Даже страстные антисемиты в партии понимали, что ярость, направленная против евреев ("Juden-koller"), может быть контрпродуктивной, и что колеблющихся следует убеждать другими способами. Уподобляя вкрадчивое убеждение газу, Геббельс писал: "Лучшая пропаганда - та, которая действует незримо, проникая во все утолки общественной жизни и одновременно оставаясь для общества незаметной"11. Чтобы быть убедительными, новые расист

Глава 1

ские мировоззренческие установки должны были выглядеть как естественная реакция на объективное положение вещей. Не пропаганда, а знание было способно по-настоящему изменить мировоззрение.

Тогда как страстный антисемитизм был типичен для радикальных нацистов, более трезвая форма расового мышления обладала высокой мобилизующей силой для более широких слоев населения. Термин "этнический фундаментализм" я использую для определения того глубоко антилиберального коллективизма, который явился главной отличительной чертой общественной жизни Третьего рейха. Этот термин находится в родстве с понятиями "религиозный фундаментализм" и "этнический национализм"42. Подобно первому, этнический фундаментализм заявляет о себе как о защитнике духовного наследия прошлого, уберегающего его от заразы индустриализованного, урбанистического общества. Подобно второму, этнический фундаментализм призывает своих последователей отомстить за былые обиды и выковать в борьбе славное будущее, в котором не будет места "инородцам". Лидеры подобных движений, часто обладающие харизмой, создают для своих последователей особый мир нравственных ценностей, доступный только тем, кто разделяет общий язык, религию, культуру или территорию. Двойные стандарты, неизбежные для столь спесивой идеологии, порождают лицемерие, поражающее посторонних наблюдателей. Однако сами последователи этнического фундаментализма предпочитают называть эту спесь этнической гордостью; именно этническая гордость явилась питательной средой, давшей развитие основам нацистской идеологии - культу фюрера и его Volk, расовым фобиям, концепции завоевания "Lebensraum".

О нацистской пропаганде часто писали, как о мифе, призванном скрывать суровую реальность, однако я не стремлюсь в очередной раз обличать разрыв между мифом и реальностью; я исследую процесс превращения расизма в повседневное мировоззрение обычных немцев, без поддержки которых нацизм был бы невозможен. Хотя Третий рейх обладал признаками тоталитарного режима, в нем также присутствовало и извращенное демократическое начало. Немцы всегда активно участвовали в общественной жизни, и нацисты, придя к власти, отнюдь не собирались подавлять эту активность, - они ее реформировали. Когда Гитлер стал канцлером, на Германию отнюдь не спустилось мертвенное единообразие. Разумеется, оппонентов заставили замолчать, но для огромного большинства немцев, одобрявших Гитлера, открылись широкие перспективы удовлетворения их гражданских чувств. Этот процесс популяризации концепции этнической добродетели, которая в любом варианте неумолимо выводила всех, кто был признан чужим, за пределы нравственной вселенной их сограждан, я буду анализировать в трех контекстах.

Первый контекст, которому посвящены главы 2, 4 и 10, - роль Гитлера как проповедника общественной морали для своего Volk. Для Гитлера было типично мыслить собственную жизнь в символическом

Этническая совесть

ключе, отводя самому себе роль воплощенной добродетели. Его автобиография как бы повторяла историю его Volk - скромное, но благородное происхождение, доблесть перед лицом сильного, жестокого и трусливого врага и - в самый критический момент, когда катастрофа кажется неизбежной, - возрождение. Подлинный Голиаф в одеждах Давида, Гитлер выставлял себя образцом добродетели и восстановителем строгих нравственных ценностей43. Успешно выступая на публике в роли глубоко нравственной персоны, чуть ли не избегающей говорить о расовом вопросе, Гитлер понимал, что может вызвать недоверие радикалов, и совершенствовал технику закодированных посланий, в которых посвященным давалось понять, что необходимо терпение и что день, когда они смогут удовлетворить свою ненависть, рано или поздно наступит, и тогда фюрер произнесет слово, которое вправе произнести только он один, - "Пора".

Гитлер и Геббельс высказывались по расовому вопросу достаточно сдержанно, но партийцы среднего звена обладали полной свободой публично проповедовать не только этническую гордость, но и расовую нетерпимость. Несмотря на знаменитые насмешки Гитлера над "умниками", задача популяризации расистского мышления возлагалась на высокообразованных специалистов, способных придать антисемитизму ауру объективности. В главах 3, 5 и б я исследую "PR-кампании", в которых участвовали молодые партийные функционеры, идеологи, врачи и новообращенные нацисты из людей старшего поколения. Говоря языком маркетинга, они дали евреям, бывшим до 1933 года друзьями, соседями и коллегами, новый "бренд" - "парии". Известные немцы, не замеченные ранее в симпатиях к нацизму, такие как философ Мартин Хайдеггер, теолог Герхард Киттель и политический теоретик Карл Шмитт, внесли кардинальный вклад в создание новой версии антисемитизма - и респектабельной, и безжалостной одновременно. После прихода Гитлера к власти в 1933 году партийное Бюро расовой политики, возглавляемое 29-летним врачом Вальтером Гроссом, усиленно создавало в обществе настроения этнической гордости, деликатно замешанной на расовых страхах. Примером мастерства нацистских проповедников приспосабливаться ко вкусам различных аудиторий может служить успешное привлечение нацистами на свою сторону немецких преподавателей.

Главы 7, 8 и 9 я посвящу исследованию того внутреннего круга, где формулировались задачи расовой политики и откуда осуществлялся контроль над ее реализацией. До прихода к власти Гитлер и его единомышленники, судя по всему, не имели ясной программы решения "еврейского вопроса". В 1919 году Гитлер в одном из своих писем противопоставлял то, что он называл эмоциональной (яростной) тактикой, тактике рациональной (бюрократической). В 30-х годах идейные вдохновители террора против евреев создали административную инфраструктуру, в рамках которой террор мог осуществляться. Одновременно с суровыми административными преследованиями спонсируемые

Глава 7

правительством интеллектуалы распространяли результаты новейших расовых исследований, в свете которых евреи представали не столько как биологическая опасность, сколько как своего рода нравственная чума. Понятно, что, коль скоро дурная природа еврейства понималась как факт, полученный в результате "объективного познания", "золотое правило" должно было звучать отныне так: "Поступай с другими так, как, тебе кажется, они поступают с тобой". То ли по причине хронической нерешительности Гитлера, то ли, наоборот, как результат его политической гениальности в нацистской среде сформировались два резко различавшихся подхода к решению еврейской проблемы - штурмовики (Sturmabteilung, SA) подходили к проблеме "эмоционально", а СС (Schutzstaffel, SS) - "рационально". В соперничестве двух этих сил возник мощный и в то же время гибкий консенсус, дававший широкий простор для "индивидуального творчества".

Концепция "окончательного решения" оформилась на далеком Восточном фронте после вторжения в Советский Союз в июне 1941 года. Эта концепция разрабатывалась в течение шести лет, предшествовавших вторжению в Польшу в 1939 году, когда над ней трудились влиятельные кадры в правительстве, партии и СС, создававшие административную инфраструктуру, проводившие теоретические диспуты и вырабатывавшие в борьбе мнений единый подход. И хотя не было единства управления и единства теории (расовые эксперты спорили вокруг таких, казалось бы, уже признанных объективными понятий, как "немецкая кровь", Volk и Rasse, "нордическая раса", "арийцы" и "неарийцы", Гитлер откладывал решения со дня на день, колебались Министерства юстиции и внутренних дел, головорезы-штурмовики устраивали свары с "расовыми детективами" из СС), тем не менее главная цель никогда не ставилась под сомнение. Аномалии только укрепляли могучий зарождавшийся консенсус. Стране не угрожала опасность извне; национальная экономика процветала, но и в этих условиях пропагандисты расовых страхов и этнической гордости сумели создать то, что современники называли "пропастью" между "праведным" этническим большинством и менее одного процента сограждан, провозглашенных "нежелательными". Консенсус этот не возник в результате осознанного стремления ко злу, скорее, он явился теневой стороной добродетели.

Эта мобилизация широких масс населения, считавших себя нравственными и одновременно готовых преследовать ни в чем не повинных сограждан, ясно показывает, какой силой может обладать преданное идее меньшинство, способное выиграть, как выражались нацисты, "битву за общественное мнение". Нелишне будет еще раз подчеркнуть, что в годы перед войной, когда культура расизма еще только распространялась в Третьем рейхе и убежденные нацисты требовали "истребления еврейства", еще не существовало никаких конкретных планов физической ликвидации. Одако немцы настолько глубоко усвоили представление о своей "праведности" и "низости" своих врагов, что вопрос о не

Этническая совесть

обходимости решительной и беспощадной войны до последнего уже не ставился. Дело было только за техническими деталями.

У Хорхе Луиса Борхеса есть рассказ, в котором бывший комендант концлагеря и осужденный нацистский военный преступник размышляет перед казнью о своей жизни. Хотя он вполне согласен со справедливостью приговора, он не раскаивается в своих преступлениях, поскольку, по его словам, "нацизм по сути представляет собой акт морали, очищение и возрождение развращенного человечества"41. Исследователи проанализировали и основные принципы, и тончайшие нюансы нацистской идеологии, однако ни один из них не отнесся серьезно к обещанию Гитлера создать новый нравственный порядок. В этой книге я исследую всеохватывающую этическую революцию, создавшую фон и парадигму для нацистской расовой войны и сделавшую немцев терпимыми к расовым преступлениям задолго до появления батальонов смерти и концлагерей.

Глава 2 ПОЛИТИКА ДОБРОДЕТЕЛИ

Высшая задача этнического государства (Volksstaat) - забота о сохранении тех изначальных расовых элементов, которые образуют культуру и создают красоту и достоинство высшей человеческой природы.

Адольф Гитлер. Майн каллпф. Глава 2

Хотя нам сейчас трудно представить Адольфа Гитлера пророком добродетели, именно в этом заключалась тайна его огромной популярности. Современному читателю бесконечные речи Гитлера покажутся скорее всего пресными, тяжеловесными и лживыми, но для его последователей, которых горько разочаровала обанкротившаяся либеральная демократия, эти речи казались вдохновенными свыше. Уже в начале своей карьеры Гитлер проявил необыкновенное чутье в отношении глубочайших духовных и политических запросов аудитории. Немцы ощущали свое национальное бессилие и жаждали лидера, которому могли бы доверять, - уловив эти настроения, Гитлер сделался политическим проповедником добродетели. И во время своей кампании 20-х годов, и как "народный" канцлер после января 1933 года он культивировал свой имидж возвышенного, равноудаленного от частных интересов лидера, прославляя этическое превосходство "арийского" Volk и представляя себя в качестве образца восхваляемых им добродетелей: в нем сочеталось всё - и бескорыстная преданность идее, и скромное происхождение, и воздержанность во вкусах.

Гениальная способность убеждать1 обнаружилась у Гитлера на улицах Мюнхена во время революционных волнений 1919 года. В "Майн кампф" он вспоминал, что именно там он понял, "что все великие, потрясающие мир события были вызваны к жизни не написанным, а произнесенным вслух словом"2. Поскольку "массы ленивы", замечал он, они не будут читать ничего, что противоречит их взглядам, но они всегда остановятся послушать хорошую речь, даже если ее содержание поначалу вызовет у них чувство протеста. ^<В те [ранние] годы мне часто приходилось иметь дело с аудиторией, которая верила в противоположное тому, что я собирался сказать, и желала противоположного тому, во что я верил. Обычно двух часов хватало, чтобы переменить образ мыслей двух-трех тысяч человек и вплотную подвести их к нашим убеждениям и нашей философии жизни"3. В отличие от писателя, оратор "всегда может увидеть по лицам слушателей", что задевает их за живое. Чуткому оратору аудитория как бы сама подсказывает те

Политика добродетели

идеи, которые вызовут в ней наибольший отклик. "Оратор всегда позволяет увлечь себя массам, и слова, говорящие сердцам слушателей, сами приходят ему в голову. Если он ошибется <...> сама жизнь в лице аудитории поправит его"4. Здесь уместна аналогия с удачливым коммивояжером, который начинает с того, что знакомится с аудиторией и изучает ее реакцию. Поняв ее запросы, он уже может спокойно и уверенно объяснить, почему только нацистское движение способно их выполнить. Тогда каждый слушатель скажет себе: "Конечно, это именно то, что я всегда думал"3. Нередко, произнеся особо удачную речь, Гитлер хвастался: "Массы передо мной вздымались, как океан, полный самого святого негодования и безграничного гнева"0.

Всегда учитывая в своих выступлениях характер аудитории, Гитлер, тем не менее производил впечатление человека, верного себе, постоянно повторяя такие эпитеты, как "непоколебимый", "решительный", "неумолимый" и "абсолютный". Вопреки злобствующим врагам Гитлер клялся восстановить веру в Volk. Если другие политики разрывали единство Германии, то Гитлер обещал целостность. Опередив конкурентов, Гитлер начал использовать самые современные тогда средства связи, чтобы усилить производимое впечатление. До изобретения электроусилителей любой политик (включая самого Гитлера) терял голос после 15-минутного выступления перед аудиторией примерно из ста человек; используя звукоусиливающую аппаратуру, Гитлер мог обращаться к десяткам тысяч. Годы спустя он вспоминал: "Без громкоговорителя мы никогда бы не завоевали Германии"7. Современники часто сравнивали Гитлера с актером из-за того, что он изучал свои жесты на фотографиях и отрабатывал позы перед зеркалом. Подобно звезде немого кино, Гитлер яростно жестикулировал и гримасничал. Но, в отличие от актера, он сам писал свои тексты.

Стиль выступлений Гитлера - бурный словесный поток, цветистые метафоры, замысловатый синтаксис - немало способствовал возникновению того, что историк Иен Кершо назовет "гитлеровским мифом". Но харизма Гитлера зависела не только от его актерского мастерства, но и от сути послания, с которым он обращался к массам. Оппоненты нацизма слышали в речах Гитлера, громившего Версальский договор, коммунистов, политических конкурентов и демократию, только призыв к ненависти. Они не оценили должным образом структуру речей Гитлера, в которой каждая вспышка ярости уравновешивалась экзальтированным прославлением высших целей. Современному читателю эти гимны нравственной чистоте и бескорыстию кажутся столь же лицемерными, сколь они банальны. Но у немцев, помнивших воинственную лихорадку 1914 года или слышавших рассказы взрослых о том времени, гитлеровская смесь идеализма и ненависти вызывала живейший отклик.

Три раза политическая карьера Гитлера висела на волоске, когда свирепствующие нацистские дружины, выполняя его желания, совершали вопиющие преступления. Первый раз - тогда, когда Гитлер находился под следствием после провала Пивного путча8 1923 года. Две дру-

Глава 2

DEVTSCHLAND

//.f. 7. "Германия".

Гроб, помещенный между двумя профилями вверху и надписью "Deutsch-land" внизу, намекает на печальную судьбу Volk, которому угрожают евреи. Гитлер как художник избегал изображать человека, но инициалы "А. Н." позволяют догадываться, что его вклад был решающим в создании этого плаката и открытки 1920 г.

Открытка предоставлена Вольфгангом Хейни, Берлин.

гие вспышки насилия произошли сразу после того, как Гитлер стал канцлером в 1933 году, когда нацистские дружины терроризировали сначала коммунистов, потом евреев. Во всех этих случаях он продемонстрировал высочайшее мастерство в умении сохранять незапятнанной свою репутацию праведника.

По. i и т и к а до брод cm с. t и

В 1919 году Гитлер, тогда начинающий политик, сформулировал свою отрицательную программу, привлекшую к нему небольшую группу фанатически преданных последователей. В пышных фразах он тесно увязывал "возрождение нравственной и духовной силы немцев" с уничтожением еврейского "расового туберкулеза"1'. Его первые речи изобиловали отталкивающими образами алчных капиталистов, трусливых дипломатов, продажных политиков и кровожадных большевиков, и всё это зло, несмотря на многообразие форм, имело единый источник - "мировое еврейство"10. Обращаясь к ожесточившимся ветеранам и разочарованным согражданам, он клялся "с неумолимой решимостью поразить зло в корне и с холодной решимостью истребить его до конца"11. Один из друзей Гитлера, спросивший его, как он собирается решать "еврейскую проблему", ярко описал его ответ:

Он больше не видел меня - его глаза были устремлены мимо меня в пустое пространство: "...Как только я получу власть, моей первой и главной задачей будет уничтожение евреев... Я буду ставить виселицы рядами - на Мариенплац в Мюнхене, например, - столько, сколько можно, лишь бы только уличному движению не мешали. Потом я буду вешать евреев без разбора, и они будут висеть, пока не завоняют... - столько, сколько позволят соображения гигиены... Другие города последуют этому примеру, и так будет продолжаться до тех пор, пока вся Германия не будет полностью очищена от евреевlJ.

Полицейский репортер оставил нам описание того, каким образом осуществлялся контакт оратора с аудиторией, взаимно усиливавших друг в друге чувство ненависти. Начав свое типичное для 1920 года выступление с довольно бледных рассуждений о международном праве, Гитлер перешел к воспоминаниям о том, как немцы ненавидели Великобританию во время войны, и слушатели начали кричать: "Ура! Верно!" Когда он спросил, кто виноват в поражении Германии, толпа заревела: "Евреи!" Связав "еврейство" с "международным капиталом", он вызвал еще более "бурные аплодисменты". "Наш Volk должен получить прививку ненависти ко всему чужеродному... прежде всего мы должны быть немцами... мы должны уничтожить (ausmerzen) яд, если хотим выздороветь. Наступит день, когда сквозь тучи засияет солнце! [Яростные, продолжительные аплодисменты.]"и

Откликаясь на настроения махровых антисемитов в своем движении, Гитлер обличал "еврейство" как вездесущую нравственную опасность и клялся, "что не даст угаснуть пламени идеализма... которое зажжет все немецкие сердца с такой силой, что испепелит заразу эгоизма, дух еврейства и мамоны". Немцы не успокоятся, пока "наши угнетатели не будут лежать на земле перед нами... раздавленные (zerschmettert)"H. Яростными криками о "грязных евреях" и об "образе (Gestalt) оплаченных предателей и еврейской сволочи (КапаШеп)" он доводил себя до неистовства.

В черновых набросках своей речи "Политика и раса", произнесенной в конце весны 1923 года, Гитлер ответил на вопрос "почему мы должны уничтожить Еврея?" клятвой защитить немецкую "нравственность, обычаи, чувство справедливости, религию и т. д."1'. Положение дел в

Глава 2

Германии вызывало уныние. Франция и Британия требовали выплаты просроченных долгов по репарациям, французская армия оккупировала промышленный Рурский бассейн. Гиперинфляция возносила рейхсмарку к небесам - от соотношения 4 : 1 к доллару в 1914 году и 17 : 1 к доллару в 1919-м она дошла до уровня четырех триллионов марок за один доллар. Коммунисты и правые бесчинствовали на улицах. Это сочетание дипломатического, экономического и политического кризисов почти уничтожило доверие к Веймарской республике.

В начале 1923 года нацистская партия, насчитывавшая в своих рядах 55 тыс. членов, была почти неизвестна за пределами Баварии. Поскольку ситуация в Германии ухудшалась, крепкие головы в гитлеровском ополчении СА1() (штурмовики) требовали революции. В ночь с 8 на 9 ноября Гитлер отдал соответствующий приказ и вместе с генералом Эрихом Людендорфом17 и двумя баварскими политиками вступил во главе отряда из двух тысяч коричневорубашечников в Мюнхен - здесь они собирались арестовать высокопоставленных государственных служащих, захватить средства связи и сменить конституцию. На Одеонсплац в центре Мюнхена полиция блокировала улицу. Менее чем через минуту зазвучали выстрелы. Были убиты 14 нацистов и четверо полицейских. Путч провалился. Гитлеру, Людендорфу и другим заговорщикам было предъявлено обвинение в государственной измене.

Процесс [над революционерами] начался в феврале следующего года. Как австрийскому гражданину, нарушившему подписку о неучастии в военных действиях, Гитлеру могла угрожать депортация или длительное тюремное заключение. Его политическое будущее зависело от того, сумеет ли он вызвать симпатии судей. Уже к концу второго судебного заседания "тонкий слух" Гитлера, всегда во время выступлений угадывавшего желания аудитории, заставил его приглушить тему расовой ненависти и сосредоточиться на прославлении Volk. Отныне эта формула стала определяющей в его публичной карьере. Сделав бескорыстную преданность Volk главным аргументом в свою пользу, Гитлер поведал историю небольшой irjyimbi идеалистов, осмелившихся восстать против зла. Его длинные тирады и находчивые ответы сделали свое дело: неудачная попытка свалить правительство стала выглядеть как настоящий подвиг добродетели. "В подобный критический момент Volk не спасут спокойные раздумья (mhige Uberlegung)... только фанатизм, пылкий, безудержный, беспощадный фанатизм избавит Volk от порабощения"18.

С первого же дня судебных заседаний риторика Гитлера начала творить чудеса. Консервативные, хотя отнюдь не пронацистские судьи вслух восхищались этим смелым "изменником". "Да он просто колоссальный парень, этот Гитлер!" - заметил один из них в разговоре с коллегой10. В следующие шесть недель Гитлер, неотесанный агитатор, превратился в безвинно пострадавшего патриота, преданного демократией, слишком слабой, чтобы защитить немецкую честь. Демонстрируя скромность, он называл себя барабанщиком, хотя его безмерные претензии на возвышенную добродетель делали его более похожим на трубача20.

Политика добродетели

Ил. 2. Экзальтированные жесты Гитлера напоминают язык жестов актеров немого кино. Эти шесть открыток были специально отобраны фюрером - очевидно, с намерением придать им статус объектов культа. Статуарные позы Гитлера выражают благочестие, самоотверженность и твердость, столь важные для мифа о фюрере.

Публ. по изд.: Michaud Е. Un art de reternite: L'image et le temps du national-socialisme. P.: Gallimard, 1996. P. 73.

Образ яростного антисемита Гитлер сменил на образ решительного трибуна Volk, увлекающего аудиторию видениями "чистоты повсюду, чистоты в нашем правительстве, чистоты в общественной жизни и также чистоты в нашей культуре... которая вернет нам нашу [национальную] душу". Хотя его намеки на евреев были вполне недвусмысленны (он обещал, к примеру, излечить "немецкие легкие" от "расового туберкулеза"), он воздерживался от прямых инвектив своих ранних речей21. Оттачивая тактику вопроса и ответа, прочно вошедшую затем в его арсенал, он карикатурно преувеличивал обвинения своих критиков и отвечал на них заверениями в своей добродетели. Тогда как другие обвиняемые настаивали на своей невинности, Гитлер не стал уходить от ответственности за нарушение презиравшейся им конститущш. Вопреки тогдашнему закону, он отстаивал свое "моральное право перед Богом и миром представлять нацию. В таких вещах всё решает нравственный выбор, а не простое большинство"22.

Глава 2

Со страстью, доходящей до истерики, Гитлер представил немецкую историю как мелодраму национального самопожертвования, добродетели и страдания. Вдохновленный романами Карла Мая о Диком Западе, которыми зачитывался всю жизнь, и обожаемыми им вагнеровски-ми героями, Гитлер создал нечто вроде националистического моралите. Его главные персонажи - страдающий Volk, "чужеродный" негодяй и одинокий герой - повторяли темы военной пропаганды, действовавшие на воображение Гитлера в те времена, когда он был солдатом. Не упоминая о "еврействе", Гитлер обрушивался на Версальский договор и большевизм, одновременно обличая либералов как слишком трусливых, чтобы защищать Volk1;. Рассказывая о своей политической жизни, он превратил себя из агитатора малозаметной партии в восстановителя морали, призывавшего к этническому возрождению, которое упразднит классовые, религиозные и идеологические границы. Позднее он вспоминал, что "одновременно учился говорить перед слесарями и профессорами университетов... подыскивая слова... которые смогли бы вызвать дикую бурю аплодисментов"24.

Судьи не ограничивали его во времени, когда он распространялся о "двух философиях" - безвольном либерализме, с одной стороны, и этнической чести - с другой2'. Что же, гремел Гитлер, означает теперь слово "нравственность", когда либералы позволили Версальскому договору, навязанному мстительными врагами, стать "высшим законом страны"? Он клеймил этот договор как "закон, все 414 статей которого утверждают безнравственность". Нарушение его условий есть акт патриотизма2'1. Гитлер не отрицал антигосударственных целей своих дружинников, но окутал их преступлешш риторическими облаками "чести, свободы и отечества". В демократической Веймарской республике, повторял он, "закон и нравственность больше не являются синонимами". Поскольку конституция ослабила нацию, именно демократия, а не 1шостранные государства предали Volk. Под управлением бесхребетных либералов и социалистов государство выродилось в узкопрагматическое учреждение, "организацию людей, имеющих, судя по всему, только одну цель - обеспечивать друг друга хлебом насущным"2/.

Пылкая риторика и замысловатый синтаксис побуждали к немедленному действию, "к решительной битве не на жизнь, а на смерть". Снова и снова Гитлер изображал жестокую "схватку двух великих философий... - между новым этническим (volkische) движением... и мар-ксистско-пацифистскими ценностями". На одной стороне находились чистосердечные нацисты, на другой - трусливые либералы и социалисты, "замаравшие всё, что было великого, благородного и святого"28. Обращаясь к суду с места для дачи показаний, Гитлер напоминал о высоких мгновениях немецкой истории, которые, подобно нарушению Бисмарком прусской конституции в 1860-х годах, тоже можно было назвать "изменой" - но изменой, оправданной потомками2". Вместо того чтобы "принимать удар за ударом с овечьей кротостью", восклицал Гитлер, лучше вспомнить о трактате военного теоретика Карла фон

Политика добродетели

Клаузевица "О войне", написанном во времена Наполеоновских войн, в котором доказывалось, что любой народ, который добровольно подвергнется унижению, обречен. "Лучше погибнуть с честью", - добавлял Гитлер.

Оправдательные речи Гитлера превратили его фиаско в шумный публичный успех, благодаря которому его имя стало известным в Германии и Европе. После шести с лишним недель судебных заседаний, во время которых он отстаивал патриотический характер своей "измены", в заключительной речи Гитлер воззвал к нравственности, стоявшей над буквой закона. Он сказал судьям: "Даже если вы тысячу раз подряд признаете нас виновными... настанет день, когда богиня вечного правосудия истории с улыбкой порвет заключение прокурора и приговор суда. Она оправдает нас"]п. Стратегический провал Гитлера 9 ноября 1923 года стал РЫ-трггумфом.

Первого апреля 1924 года судьи объявили, что не станут депортировать Гитлера, потому что он сражался в баварской армии и в силу того, добавили они, что он "столь сильно ощущает себя немцем". В сравне-нии с приговорами, которые выносились обвиненным в государственной измене марксистам (от 15 лет до пожизненного заключения), пятилетний срок, полученный Гитлером, выглядел чуть ли не поощрением51. Хотя порой он изображал себя мучеником, томившимся "в застенках", обычно он тепло вспоминал о своей жизни в баварском исправительном учреждении как о периоде, когда он пополнил образование за счет государства 12.

Узнавая о выступлениях своего фюрера на суде, некоторые нацисты выражали озабоченность тем, что их движение теряет антисемитскую заостренность. Гитлер успокоил их, заверив, что его прежние идеи о "еврейском вопросе" были "слишком мягкими!.. Только с помощью самой жесткой боевой тактики" удастся решить "вопрос, который и для нашего Volk, и для всех вообще народов является вопросом жизни и смерти"'1. В течение лета товарищ Гитлера Рудольф Гесс;1 записывал ежедневные размышления своего фюрера, позднее превратившиеся в книгу "Четыре с половиной года борьбы с ложью, глупостью и трусостью" - нацистский издатель сократил это название до "Mein Kampf" ("Моя борьба"). Перед Гессом как единственным слушателем ядовитый расизм Гитлера вспыхнул с новой силой. Он яростно обличал "паразита в теле других рас, который вечно ищет пропитания (Nahrboden) для своей собственной... Он был и остается типичным паразитом, нахлебником, который распространяется подобно опасной бацилле... Volk, пораженный им, рано или поздно погибает"". Он обличал "нравственную отраву" в лице "сводников, дезертиров и сброда", а также "надменных высокомерных всезнаек". Фобии одолевали его. "Если вы осторожно взрежете этот гнойник, вы обнаружите - подобного личинке в гниющем теле, ослепленной неожиданным светом, - жида". Шагая по камере и диктуя свой magnum opus [лат. главный труд] Гессу, этот самоучка создал целую манихейскую вселенную, в которой он клялся выиграть

Глава 2

"праведную борьбу за душу нашего Volk" и "истребить его международных отравителей"36.

Освобождение Гитлера из тюрьмы всего лишь десять месяцев спустя партийная пресса назвала "рождественским подарком для Vol к"; Гитлер принялся укреплять заново свое расшатавшееся движение37. Его февральская речь 1925 года перед тремя тысячами последователей в пивной "Бюргерброй" ("Burgerbrau") стала триумфом примирения. Подогрев в толпе чувство ненависти к Версальскому договору, он призвал к единению всех этнических немцев и пожелал, чтобы его сторонники прекратили распри и снова объединились под его руководством, - ответом были крики восторга38. Был взят новый курс: выступая перед образованной аудиторией, Гитлер сдерживал свою дикую ненависть - хотя его товарищи, разумеется, понимали, кого он имеет в виду, разглагольствуя о "единственном враге". У Гитлера были свои резоны для осторожности: он прекрасно понимал, что власти могут запретить ему публичные выступления или депортировать его. Взамен прежних пространных инвектив против еврейства он ограничился тем, что сдабривал свои речи шутками и попутными колкими замечаниями в расистском духе39. Иногда он предостерегал от "еврейства, пытающегося поработить мир", иногда обращался к медицинским метафорам и говорил о "заражении крови нашего национального тела (Volkskorper^40. Презираемые им "урбанизм", "материализм", "алчность" он наделил эпитетом "еврейские". Чтобы развлечь аудиторию, он шутил о "новоявленных еврейских композиторах, писаках, живописцах, затопивших наш Volk своим душещипательным дерьмом (Dreck)"41. В типичной трехчасовой речи тогдашнего Гитлера часто можно встретить беглые упоминания еврейской темы, как, например, выпад против "еврейской прессы" за пропаганду декадентской "Джимми-культуры" (возможно, имелся в виду Джим Кроу)42. Фюрер обличал нравственное вырождение, дошедшее до того, что стали возможными сексуальные связи евреев с не-евреями; эти связи клеймились им как "расовая измена" ("Rassenschande")43 и "бастардизация"44. Множа примеры, Гитлер показывал, как честные, доверчивые арийцы постоянно попадаются на еврейскую удочку45.

В конце 20-х годов нацистские активисты вовсю боролись за избирателя - менее шести процентов сторонников фюрера, отдавших за них свои голоса, разумеется, устроить не могли. В этот период Гитлер оттачивал свою новую роль. Вместо того чтобы всякий раз заявлять о своем расизме, он научился давать выход своей расистской ярости только тогда, когда это соответствовало его глобальным стратегическим замыслам. К примеру, в начале 1928 года Баварская католическая центристская партия осудила антисемитизм Гитлера и высмеяла его как "жреца от политики". Тот перешел в контратаку, обрушившись на своих католических оппонентов в двух пространных выступлениях - февральском и августовском. Каждая речь длилась от двух до трех часов, и вместе они занимают 47 страниц убористого текста. Вызывая "взрывы смеха" своим антиклерикальным и антисемитским юмором, он вы

Политика добродетели

ставил своих католических конкурентов лицемерами и процитировал их собственные антисемитские плакаты, отпечатанные всего лишь несколькими годами ранее. Подчеркнув необходимость единения всех христиан, воскликнув: "Германия - для немцев!" - в заключение своей февральской речи Гитлер обрушился на еврейских "мошенников", трусов, а также на "еврейскую жажду выгоды и власти". Завершая свою августовскую речь, он поклялся "бороться против отравы еврейской крови и культуры". Обличая марксистов, отрицавших расовую опасность, он предостерегал: "Они убедятся в моей правоте, когда их дети будут вкалывать под кнутом еврейского надсмотрщика"46. Излив ненависть, Гитлер завершил обе речи призывом к самопожертвованию: "Так же, как в прежние годы, отдайте свою любовь этнической Германии, этому несчастному Volk... принесите свою благодарность тем, кто пожертвовал жизнью" ради нацистского движения. Неистовые крики "Хайль!" и продолжительные аплодисменты сопровождали его уход. Однако эти выступления были не характерны для описываемого периода. Обычно Гитлер не давал полного выхода своей антисемитской ярости.

Гитлера занимала не столько разработка конкретной программы нацистской партии, сколько создание образа лидера, которому аудитория может доверять. Преданные последователи превращали его фразы в яркие плакаты с броскими надписями: "Вымирание или будущее?", "Во имя национального единства!", "Свобода и хлеб!", "Роковой час Германии". Своих восторженных слушателей он увещевал: "Если хотите личного счастья, позаботьтесь, чтобы ваш Volk был жив и свободен". Если есть "вера и упорство", повторял он, возрождение не заставит себя ждать47.

Избегая антисемитских крайностей, Гитлер проповедовал добродетели этнического фундаментализма: он восхвалял немецкое единство; употреблял органические метафоры, создающие образ живого Volk, одолеваемого "внутренними нечистотами"; обличал коварных врагов извне и взывал к праведности Volk, ставшего мучеником. Обсуждение сложных проблем Гитлер подменил нехитрыми проповедями, в которых империалистический Volk изображался добрым отцом, желавшим обеспечить будущее сына, и обличались алчные "классовые снобы, безразличные к здоровому телом и душой Volk". Обращаясь к бедным крестьянам, он призывал: "Забудьте собственные невзгоды и трудитесь во имя Volk". От речи к речи разыгрывалась всё та же мелодрама - менялся только злодей, но два главных персонажа оставались неизменными - Volk, как девушка, которой угрожает опасность, и Гитлер, ее

ля

спаситель .

В период между мартом 1925-го и 30 января 1933 года, когда Гитлер стал канцлером, он неустанно призывал немцев оставить партийные распри и создать "Единство, объединенную Волю, движимый которой Volk будет бороться за право существовать на Земле"49. Громивший до суда еврейство как нравственную опасность, в конце 20-х годов Гитлер перенес основной акцент на прославление добродетельного Volk. Один

Гласа 2

из его верных последователей, присутствовавший на митинге в 1928 году, так описывал это превращение фюрера:

Гитлер переменился за последние годы. Его речи, как всегда, эмоциональны и пламенны, приправлены саркастическим остроумием. Походя он умеет наносить быстрые и точные удары. Но он стал куда более умеренным, чем раньше... никакой резкой критики. Ни слова против евреев. Никаких направленных атак. Но при всем том речи Гитлера действуют сильнее, чем когда-либо... Я охарактеризовал бы его двухчасовое выступление не как пропаганду или предвыборную агитацию, но скорее как философские размышления о национальной экономике и политике".

Молодая еврейка, из любопытства пришедшая послушать Гитлера, также была удивлена этой переменой. Крики "Хайль!", вспоминала она, были такими громкими, что она "испугалась, что вот-вот обвалится крыша", но, на ее взгляд, существенного в речи Гитлера было немного: "[он] опровергнул мнение воображаемых оппонентов, провозгласил все положенные лозунги, а остальное время посвятил самовосхвалению... Даже против евреев ничего не было сказано"'1.

Гитлер, которого последователи обожали, а противники находили пресным, в своих речах начала 30-х годов уделял основное внимание трем темам: гневным обличениям "версальских победителей", брани в адрес конкурентов и пространным рассуждениям о чести, борьбе, славе и нравственности. Отказавшись от прежних ядовитых метафор, он проповедовал идеализм, соединявший воедино гражданскую добродетель и этническую чистоту. Благодаря исследованиям Теодора Абеля мы располагаем живыми портретами тех, кто примкнул к нацистскому движению на ранних этапах и для кого эти слова являлись не пустым звуком. В 1935 году, когда Абель объявил конкурс на лучшее эссе на тему "Почему я стал национал-социалистом", откликнулось около 600 "старых бойцов" ("старый боец", "alte Kampfer" - нацист с первых дней движения). В присланных эссе "старые бойцы" описывали свое решение примкнуть к нацистской партии (или, как они называли ее, "нашему Освободительному движению") как нравственный выбор. Обливая презрением "упадочничество веймарской демократии и модернистской культуры", они пламенно описывали свою тоску по "человеку дела с твердыми принципами"'-. Одна женщина вспоминала, что была потрясена этим "идеализмом, которого мы так страстно ждали все эти годы, пусть даже и не осознавая того. Да, наш Volk должен знать, зачем он живет на земле, знать, что означает принадлежность именно к этому, а не к какому иному Ко//;!"". Другой "старый боец" вспоминал речь Гитлера, которую слышал в 1926 году: "Через него немецкая душа обращалась к немецкому мужеству. С тех пор я был непоколебим в моей преданности Гитлеру. Меня поразила его бесконечная вера в наш Volk и желание освободить его"й.

Хотя антисемитские пассажи не были устранены из последующих изданий "Майн кампф", с каждым годом для умеренных последователей Гитлера становилось всё легче относить вульгарный расизм этой книги к "ошибкам молодости". Тем не менее расистская направленность

Политика добродетели

Ил. 3. "Приветствуемый бесконечным людским океаном в берлинском парке Люстгартен" (вверху).

"Более ста тысяч саксонцев на Южном лугу в Хемнице" (внизу).

Во время знаменитого предвыборного тура Гитлера на аэроплане в 1932 г.

буклет Генриха Гофмана "Гитлер над Германией" позволил тем, кто не смог

побывать на его выступлениях, почувствовать их атмосферу.

Публ. по изд.: Hoffmann Н., Berchtold J. Hitler uber Deutschland. Mtinchen:

Fritz. Eher Nachf. Gmbh, 1932.

нацистской партийной программы была очевидна для любого, кто дал бы себе труд ознакомиться с ее 25 пунктами: только лица "немецкой крови" могут быть гражданами (Volksgenossen); евреи не могут быть государственными служащими или работать в средствах массовой информации; лица "не-немецкого" происхождения, въехавшие в Германию после 1914 года, должны быть удалены из страны; универмаги (принадлежавшие, по мнению нацистов, евреям) должны быть конфискованы и переданы мелким лавочникам. Методы были не совсем ясны, но конечная цель сомнений не вызывала: "Партия будет сражаться с еврейским материалистическим духом и в Германии, и за ее пределами")5. Однако грубый антисемитизм позволялся теперь только исполнителям, сам же Гитлер как образец добродетели должен был быть выше этого.

На протяжении ряда лет Гитлер занимался совершенствованием созданного в "Майн кампф" биографического мифа о "скромном происхождении, грозных препятствиях и железной воле". Говоря о себе в третьем лице, он нередко начинал выступления рассказом (ставшим своеобразным партийным священным преданием) о "безвестном человеке, немецком солдате, который вступил на политическое поприще руководимый только веленьями совести" Л Начав с патетического восклицания "Я знаю, за что мои враги меня ненавидят!", он мог создать перед слушателями яркий образ бесстрашного рыцаря справедливости. Во время избирательной кампании 1932 года, когда нацистские дружи-

Глава 2

ны злобно набрасывались на своих противников и преследовали известных евреев, Гитлер изображал себя молодым и бесстрашным соперником 83-летнего президента Гинденбурга. Его имиджмейкеры, дабы запечатлеть в общественном сознании образ Гитлера, полный дерзости и отваги, придумали блестящий ход - предвыборный тур на аэроплане. Во времена, когда воздушные путешествия считались опасными, Гитлер, буквально спускаясь с облаков, выступал перед огромными (от 120 ООО до 300 ООО человек) аудиториями больших городов. Недорогой буклет с "художественными" фотографиями, отснятыми во время этого воздушного тура, отпечатанный тиражом 500 000 экземпляров, позволял тем, кто не смог побывать на выступлениях, почувствовать атмосферу этого великолепного шоу. Гитлер не добился полного успеха на выборах, но надежно запечатлел свой образ в общественном сознании.

В январе 1933 года он с помощью влиятельных членов своей партии путем разного рода закулисных соглашений добился поста канцлера. В ретроспективе его позиция может показаться неуязвимой, но на самом деле его власть была довольно непрочной. Во время национальных выборов июля-ноября 1932 года нацистская партия впервые стала терять голоса избирателей57. Гинденбург, лично не любивший Гитлера, вполне мог отправить его в отставку. В правительстве Гитлера только трое, включая его самого, были нацисты. 196 нацистских делегатов в рейхстаг не выглядели решающей силой в сравнении с 388 делегатами от других партий. Однако, овладев потенциалом новейших средств массовой информации, Гитлер сумел добиться мандата на власть.

Уже через несколько часов после его назначения канцлером два диктора, обращаясь к 20-миллионной аудитории, описывали факельное шествие в Берлине и превозносили нового фюрера, предающегося неусьптным трудам. Задыхаясь от восторга на манер спортивных комментаторов, они сообщали: "Крики "Ура!" раздаются снова и снова. Адольф Гитлер стоит у окна. Его оторвали от работы. Лицо Гитлера серьезно, но в его выражении не читается и самодовольства победителя. И всё же его глаза сияют при виде пробуждающейся Германии, при виде этого моря людей из всех слоев общества... работников ума и кулака... Хотелось бы, чтобы наши слушатели хоть немного почувствовали атмосферу этого грандиозного зрелища"58. Двумя днями позднее Гитлер поклялся восстановить "семью... верность и честь, Volk и Vaterland [нем. отечество], культуру и экономику" и сделать всё возможное, чтобы обрести заново "вечные основы нашей нравственности и нашей веры". Он провозгласил "безжалостную войну духовному, политическому и культурному нигилизму". Двухчасовая речь Гитлера от 10 февраля была посвящена не политике, а моральному возрождению. "Воздавая должное Богу и нашей совести, мы еще раз повернулись лицом к немецкому Volk". Выступление он завершил под гром оваций: "Мы сражаемся не ради себя, но ради Германии!

Между тем нацистские дружины безнаказанно нарушали закон. Газетный заголовок сообщал: "Четверо погибли в партийных стычках". Британский посол сэр Хорее Рамбоулд с тревогой оповещал британское

В этом плакате 1932 г. рекламный художник и ветеран нацистской партии Мьёльнир (Mjolnir; псевдоним Ганса Швейцера) выразил обещание нацистов заменить слабосильную демократию могучим мужским волевым началом. Плакат предоставлен Реми Сквайрсом.

Глава 2

Министерство иностранных дел о безответственности нацистов и их "весьма вольном отношении к нормам пристойности, не имеющем прецедента"60. Американский дипломат так описывал царившее настроение: "Фашистские молодчики, облаченные в форму национал-социалистической армии, расхаживают по улицам Штугтгарта группами по 4- 5 человек с вызывающим и развязным видом"61. Берлинский еврей Рудольф Штайнер описывал "радикальное изменение атмосферы на улицах: вместо безобидных прохожих теперь маршируют штурмовики в коричневых рубашках". Полиция стояла в стороне, когда дружинники "разгоняли евреев"62. Нацистские преступления были совершенно очевидны, но, как и в 1924 году, Гитлер преподносил их как доблестные поступки ревностных патриотов.

Появляясь на публике в своей белой рубашке с галстуком и черном костюме со скромной свастикой на лацкане, канцлер Гитлер громил враждебные иностранные державы, агрессивных большевиков, культурный упадок и бесхребетных либералов63. Каждое его слово дышало этническим фундаментализмом, однако еврейство почти не упоминалось. Многие наблюдатели отмечали с одобрением, что Гитлер смягчил свою позицию. Даже опытные дипломаты, такие как Рамбоулд, поверили в его "исправление": "Интересно отметить, что Гитлер устранил из своих проповедей все антисемитские пассажи"64. В выступлении на Берлинском стадионе, транслировавшемся по всей Германии, Гитлер воздержался от брани в адрес "расовых врагов" и более часа восхвалял "столпы нашего национального характера (Volkstum)>>. Снова и снова Гитлер повторял мелодраматическое повествование о Volk, ставшем жертвой ничтожных поденщиков от политики - продажных "партийных боссов, погубивших... нашу славную империю". Обличая "политические партии упадка... отвлекающие, разрушающие, разрывающие и разлагающие Volk", Гитлер умело использовал свою тактику вопросов и ответов и лгал с апломбом65.

На суде в 1924 году он хвастался, что не подвержен желанию "личной власти, не имеет корыстных соображений (materiellen Unterlagen), не ищет личной мести"66. В 1933 году он повторил эту риторику. Рвался ли он к власти? Нет. Решение принять должность канцлера "было самым трудным в моей жизни". Правду ли говорят противники, что он жаден? Вовсе нет. Он работает "не ради жалованья, не ради оклада. Я работаю ради вас!"67 Его материальные потребности были так незначительны, что он жил на авторские отчисления с продажи "Майн кампф". "Мне не нужна вилла в Швейцарии или банковский счет". Тем, кто сомневался в его словах, он обещал: "Мы не будем лгать и не будем мошенничать". Правы ли противники, что у него нет конкретных предложений по выходу из экономического кризиса? Да. Пока не будет завершено "полное нравственное очищение немецкого Volkskorper [нем. тело нации]", он не будет заниматься экономикой68. Что он имел в виду под "здоровьем"? Гитлер распространялся о своем эстетическом видении чистой этнической культуры. Скромный пехотинец, каким он изоб-

Ил. 5. "Наша последняя надежда - Гитлер".

Во времена экономической депрессии и политического застоя Мьёльнир изображал рядовых избирателей как отчаявшуюся, по-женски слабую толпу. В прошлом они отдавали голоса другим партиям, в 1932-м они надеются, что именно Гитлер принесет перемены. Плакат предоставлен Реми Сквайрсом.

Глава 2

ражал себя на процессе после провала путча, теперь стоял на трибуне как фюрер своего Volk.

Чтобы умиротворить ненацистскую аудиторию, Гитлер стал касаться и тех популярных тем, к которым до сих пор выказывал презрение, - пацифизма и христианства. Отвечая тем, кто называл его разжигателем войны, Гитлер заявлял: "Обо мне говорят, что я произношу кровожадные, подстрекательские речи... Господа, я никогда не произносил подстрекательских речей... Никто не желает мира и спокойствия больше, чем немецкий Volk"69. Христианство он прославлял как "основу всего нашего нравственного здоровья (Basis unserer gesamten Moral)" и семью как "клетку нашего этнического и политического тела (Volks-und Staatskorpers)". Он призывал к избавлению от "страшной нищеты нашей политической, нравственной и экономической жизни"70. Во время кризиса, настаивал он, "наша суверенная нация желает лишь одного-с радостью обратить всю силу и вес своих политических, этических и экономических ценностей не только на исцеление причиненных человечеству ран... но и к сотрудничеству"71. Тональность речи Гитлера, произнесенной 10 февраля во Дворце спорта, напомнила Рамбоул-ду о "ривайвалистских сходках"72. Французский посол Андре Франсуа-Понсе объяснял успех у масс "нравственной силой" ("1а force morale")73. Конечно, сейчас нам кажется нелепым, что Гитлер мог считаться нравственным авторитетом, особенно в то время, когда нацистские дружинники безнаказанно избивали, пытали и убивали так называемых "врагов". На фоне возраставшего страха пред хаосом риторика Гитлера творила чудеса.

В ночь с 27 на 28 февраля 1933 года террористом был подожжен Рейхстаг74. Газеты назвали это началом коммунистической революции. Последовав "совету" Гитлера и получив одобрение кабинета, президент Гинденбург приостановил действие гражданских прав. Нацистские газеты призывали "ударить тяжелым молотом по преступной коммунистической руке", устроившей поджог. Гитлер осудил "подлое нападение" и выразил восхищение "самоотверженностью пожарных", спасших Рейхстаг от полного уничтожения. Пользуясь чрезвычайными полномочиями, полученными от президента Гинденбурга, Гитлер дал распоряжение Герману Герингу (министру без портфеля и исполняющему обязанности прусского министра внутренних дел) направить в помощь полиции 10 ООО тяжеловооруженных штурмовиков. Геринг отдал приказ стрелять в "противника" при малейшей провокации75. Еще почти миллион штурмовиков вместе с другими организациями ветеранов рвались в бой. Когда адвокаты арестованных потребовали их освобождения, Гитлер заявил, что у предателей не может быть прав70. Выступая по радио, он подогревал страхи перед большевизмом. Революция 1917 года в Санкт-Петербурге произошла всего в каких-то двух тысячах миль от Берлина, и коммунистическая партия Ленина имела тогда совсем небольшое количество приверженцев в сравнении с почти шестью миллионами немецких избирателей (17% электората), поддержавшими

Пл. 6. "Тринадцать лет я выступаю с речами в Германии. Миллионы знают нашу программу".

Немцам, которых отталкивала высокопарная риторика Гитлера, фотографии вроде этой, опубликованной в буклете Генриха Гофмана "Неизвестный Гитлер", предлагали другой, успокаивающий образ сдержанного рассудительного фюрера.

Публ. по изд.: Hoffmann Н. Hitler wie ihn keiner kennt: 100 Bilddokumente aus dem Leben des Fiihrers. Berlin: Zeitgeschichte-Verlag, 1941. Особая благодарность Анне-Мари Расмуссен за предоставление этого издания.

Глава 2

[германскую] коммунистическую партию в ноябре 1932 года. На фоне фотографий горящего Рейхстага на первых полосах ведущих газет нацистское правление казалось меньшим из зол. Гитлер вплотную приступил к выполнению обещания, данного им несколькими неделями ранее: "Через десять лет в Германии больше не будет марксистов"7/.

Противоречивые оценки наблюдателей относительно масштаба репрессий свидетельствуют о воцарившемся хаосе. Американский историк Сидни Б. Фэй сообщил, что в начале марта в тюрьму было брошено четыре тысячи "врагов"78. По оценке "Нью-Йорк тайме", в начале апреля в предварительном заключении содержалось 20 тыс. человек. Министр иностранных дел Фрик сообщил о 100 тысячах. По мнению Рамбоулда, было убито от 30 до 40 человек, но другие источники сообщают о почти 200 убитых79. Местные подразделения штурмовиков набрасывались на евреев и коммунистов с "коровьими стрекалами, револьверами, хлыстами, цепями, стальными прутьями (Stahlruten), портупеями и кожаными ремнями" - "оружием духа", по выражению негодующего свидетеля80. В Дахау под Мюнхеном и Ораниенбурге под Берлином правительство построило для заключенных большие концентрационные лагеря, а лагеря поменьше множились с такой скоростью, что даже шеф гестапо не мог назвать их точное число81.

Хулиганство сочеталось с изощренным садизмом. Подростки и молодые коричневорубашечники состязались друг с другом в изобретении всё новых и новых психических и физических пыток. Француз, путешествовавший по Германии, записал свою беседу с одним социалистом, "говорившим медленно, как во сне": "Они заставили меня подняться на платформу, как дрессированного пса; в качестве публики выступали заключенные. Они заставили меня громко сказать: "Я самая большая еврейская свинья в городе". Потом на протяжении очень долгого времени они заставляли меня ползать на четвереньках под столом. Молодой командир штурмовиков... вошел с хлыстом в комнату и заорал: "А-а, вот этот ублюдок! О, как давно я мечтал набить ему рожу!""82 Все, кто ознакомились с текстом речи Германа Геринга, произнесенной в начале марта, должны были ясно понять, что конелтггуция больше никого не защищает. "Братья немцы!.. Меня не интересует правосудие. Моя задача проста - уничтожать и искоренять [zu vernichten und auszurotten]"83. Ползли [зловещие] слухи. Иностранные журналисты, отваживавшиеся проверять их, подвергали свои жизни серьезной опасности.

Пятого марта 1933 года, в день выборов в рейхстаг, немцы получили возможность выразить свое отношение к новому режиму. Перевесит ли страх перед большевизмом отвращение к нацистским бесчинствам? Избирательную кампанию нацистов, обладавших неограниченными фондами, контролировавших СМИ и упрятавших в тюрьмы своих левых оппонентов, отнюдь нельзя было назвать честной. Гитлер взывал к Volk по национальному радио: "Вы снова можете гордо поднять головы... Вы больше не рабы!" Нацистские организации разжигали по всей Германии "костры свободы". Геббельс записал в дневнике: "Вся Герма

Полшпика добродетели

ния - как один пылающий факел. Поистине это... "День Национального Пробуждения"!" Ошеломленный "неописуемым энтузиазмом", Геббельс ожидал, что горы сдвинутся с места84.

Но когда результаты выборов стали известны, настроение в предвыборном штабе заметно упало. Явка избирателей достигла рекордных 89%, однако она не принесла нацистам "великого триумфа". Несмотря на запугивание и цензуру, менее половины избирателей (43,9%) проголосовали за нацистов. Корреспондент американского журнала "Зритель" ("The Spectators) назвал эти результаты "моральным поражением правительства, [поскольку] 56% немецких избирателей осмелились выразить свое негативное отношение к нему"83. Сам Гитлер был потрясен80. Тем не менее заголовки газет от 6 марта провозглашали: "С Адольфом Гитлером в Третий рейх! Наша невероятная победа! Великий триумф! Volk требует!"8/ Считая националистов (согласившихся поддержать Гитлера), чуть более половины всех избирателей (51,8%) проголосовали за нацистский режим. Репортер "Нью-Йорк тайме" комментировал: "Трудно игнорировать тот факт, что кампания, сопровождавшаяся разнузданными репрессиями... непрерывными попытками запугать нейтральное большинство и заставить его поддержать нацистский режим, дала антидемократической коалиции всего лишь 51% большинства"88. Чтобы получить диктаторские полномочия, Гитлер должен был внести поправки в веймарскую конституцию, для чего требовалась поддержка двух третей рейхстага89.

Фюрер обратился к нации тоном проповедника, подогревая в слушателях боязнь хаоса (вызванную, кстати, не только поджогом Рейхстага, но и действиями его же собственных дружин) и восхваляя свое этническое кредо. "Я не могу избавить себя от веры в мой Volk. Я не могу не верить в то, что однажды этот народ поднимется снова; я не могу отделить себя от любви к моему Volk, и моя убежденность будет тверда, как утес, - придет час, когда миллионы тех, кто ненавидит нас сегодня, встанут в наши ряды и будут приветствовать вместе с нами то, что будет создано общими усилиями, то, во имя чего мы одолеем все преграды, то, что будет достигнуто любой ценою: новый германский рейх - [империю] величия, чести, силы, славы и справедливости. Аминь"90.

Запретив коммунистическую партию, нацистские вожди вступили в торг с католической, либеральной и националистической партиями. Когда было проведено голосование, выяснилось, что только 91 депутат рейхстага (все социалисты) проголосовали против предоставления Гитлеру диктаторских полномочий сроком на четыре года. 24 марта на торжественной церемонии в Потсдаме, проводившейся под открытым небом, Гитлер, почтительно стоявший рядом с Гинденбургом, провозгласил: "Следуя Богу и нашей совести, мы снова поворачиваемся в сторону немецкого Vol к"01. Склонив голову, он заклинал: "Пусть Божественное Провидение наделит нас доблестью и решимостью, чтобы мы смогли ощутить в душе эти священные немецкие просторы"92. Упрятав тысячи коммунистов и сотни левых оппонентов нацизма в тюрьму или

Глава 2

вынудив их покинуть страну, Гитлер на публике призывал дружинников умерить свой пыл. Но "старые бойцы" отнюдь не собирались угомоняться. Центральная власть в нацистской партии, насчитывавшей почти 1,5 млн членов (из них свыше половины вступили в ее ряды недавно), была довольно рыхлой, и в 33 областях (Gau) и 827 партийных округах влиятельные местные вожаки могли действовать по собственному усмотрению. Житель Берлина, проживавший неподалеку от казарм СА на Фридрихштрассе, сообщал: "Почти целую неделю после выборов соседи и прохожие слышали доносившиеся из этих казарм крики и стоны". Когда туда ворвались полицейские, они обнаружили 70 коммунистов - несколькие из них были забиты насмерть, прочие - еле живы после побоев93. Подобные зверства оправдьгвались как побочный эффект кампании по защите Volk.

Выступления Гитлера по радио в этот период можно отнести к числу самых эффектных в его карьере. Фюреру мало было быть просто канцлером - он подавал себя как народного канцлера (Volkskanzler). Заурядную политическую сделку, благодаря которой он получил это назначение, он превозносил как "тектонический сдвиг" (Aufhebung, Erhebung, Wiedererhebung) и "излияние народного духа". К марту нацистский переворот превратился в "национальную революцию". Понятно, что, коль скоро речь шла о "революции", действия, которые в обычное время считаются преступлением, теперь выглядели как неизбежные крайности достаточно умело организованной в целом революции94.

Английский репортер рассуждал о воздействии, которое оказывают на общественное сознание подобные терминологические нюансы. С точки зрения нормальной политической жизни, нацистский террор ужасал. "Но стоит нам принять к сведению, что всё происходившее в Германии в течение последних нескольких недель - не что иное, как национальная революция, как мы должны будем признать, что к этой ситуации неприменимы нормальные стандарты политической и парламентской жизни". Вообразите, добавлял он, что начнется в Британии, если коммунисты подожгут парламент!90 И действительно, что значили преступления штурмовиков, коль скоро речь шла о прочном, надежном будущем! Нацистскому террору были развязаны руки.

Гитлеровская риторика на тему добродетели взлетела на новые высоты. Так же, как и на суде после провала путча, фюрер вспоминал о двух миллионах патриотов, погибших в Великой войне, и обещал, что, очистив "народное тело" (Volkskorper), выиграет битву, проигранную веймарскими политиками. Спасти Volk от демократической системы, увязшей в трясине, - "самая трудная [задача], стоявшая перед немецким государственным деятелем с начала истории". Впадая в пророческий экстаз, Гитлер вещал: "Встает заря великого времени, которого мы ждали четырнадцать лет. Германия проснулась"90. Поддержка со стороны уважаемых немцев, ранее не имевших отношения к нацизму, немало способствовала росту авторитета Гитлера. Протестантский теолог Отто Дибелиус, ранее не поддерживавший Гитлера (и позднее примк

Политика добродетели

нувший к Сопротивлению), начал свою берлинскую проповедь от 21 мар-та тем же текстом, что читался в рейхстаге в первый день Великой войны: "Если Бог за нас - кто будет против?"97 Он радовался, что наконец все немцы будут жить "в одном рейхе, как один Volk, с одним Богом". Схожие выражения признательности можно было услышать и от других пасторов, священников, ректоров университета и консервативных политиков. Террор против "злоумышленников" всюду находил одобрение.

Однако те же самые немцы, что поддерживали незаконные преследования марксистов, совсем по-другому реагировали на проявления антисемитизма. Гитлер громил марксистов в яростных инвективах, евреев практически не упоминал вовсе. Большинство немцев (особенно после поджога Рейхстага) относились всерьез к угрозе коммунистической революции, но только ярые расисты опасались "еврейства" настолько, чтобы оправдывать зверства против беззащитных сограждан. Однако внутри партии основной опорой Гитлера были воинственные дружины СА. Годами попиравшие законы, штурмовики и теперь жаждали творить насилие98. Хотя в "Майн кампф" Гитлер ясно дал понять, что считает марксизм одним из проявлений подрывной деятельности евреев, теперь он жестко осуждал антисемитские выходки. "Любое причинение беспокойства гражданам, создание помех уличному движению и деловой жизни должны быть решительно прекращены... ни на секунду не забывайте о нашей главной цели - уничтожении марксизма"'9. Но если в регионах, где популярность нацизма была невысока, дружинники вели себя сравнительно сдержанно, то в нацистских твердынях отмечался рост проявлений антисемитизма100. Штурмовики, нередко в союзе с антисемитскими объединениями конторских служащих, грабили еврейские лавочки и приставали к прохожим с "еврейской внешностью"101.

В Бреслау, столице восточной немецкой области Силезии, где нацизм был популярен, тамошние головорезы "арестовали" местного торговца скотом, обстригли ему волосы, поставили клеймо в виде свастики и натерли рану солью102. Среди штурмовиков распространялись листовки, подписанные якобы Герингом: "Штурмовикам позволяется безнаказанно нападать на любую еврейскую девушку или женщину, которая появится на улице после наступления темноты. Ответственность я беру на себя"103. Нацистские молодчики относились к задержанным евреям с особой жестокостью. Историк Фриц Штерн, которому тогда было семь лет, вспоминает о судьбе одного из пациентов своего отца, радикального социалиста Эрнста Экштейна, дом которого был взорван, а сам он замучен насмерть в нацистской тюрьме104. В Вертхай-ме штурмовики ворвались в местный универмаг и здание суда. Крича: "Евреи, убирайтесь вон!" - они оскорбляли прохожих, врывались в офисы, залы заседаний и кабинеты судей, выгоняя еврейских судей и адвокатов. Более недели они занимали здание суда, требуя "ограничить влияние еврейской судебной системы". Когда местный начальник полиции запросил помощи у национальной полиции, ему посоветовали из

Глава 2

бегать стычек с СА, а неделю спустя он был уволен и заменен лояльным нацистом. Даже несмотря на то, что еврейская община Силезии отправила жалобу в Лигу Наций, нападения продолжались105. Сходным образом действовали нацисты и в других областях Германии, где чувствовали себя уверенно.

По сообщения Дороти Томпсон, мартовские погромы заставили эмигрировать тысячи евреев100. Артуро Тосканини в знак протеста против преступлений нацистов отменил свое выступление на Вагнеровском фестивале в Байрёйте. Альберт Эйнштейн созвал "нравственный трибунал", призванный осудить нацистские зверства. Когда полиция обыскала дом иудаистского теолога Мартина Бубера, международные христианские и еврейские организации выразили протест. В Англии, Франции, Греции, Нидерландах, Польше и Румынии люди, возмущенные нацистским антисемитизмом, устраивали демонстрации, на которых призывали бойкотировать немецкие товары. 27 марта американский Еврейский конгресс и Организация евреев - ветеранов войны устроили в Мэдисон-сквер-Гарден митинг протеста и пригрозили, что начнут бойкот продукции немецких заводов107.

Если террор против коммунистов встречал одобрение в Германии и за рубежом, то расистские выходки вызвали к себе иное отношение. Нацистам требовалось срочно поддержать свою пошатнувшуюся репутацию. Суровые меры кажутся оправданными только в том случае, когда в опасность верят, разговоры же о еврейской угрозе международному сообществу казались надуманными. Во всем мире средства массовой информации весьма снисходительно трактовали тему репрессий против левых, но выходки против евреев вызывали к себе другое отношение108. "Изоляция Германии поражает!" - восклицал Геббельс. По настоянию Гитлера вице-канцлер фон Папен написал в американскую Торговую палату открытое письмо, в котором заверял, что евреям в Германии ничто не угрожает. Финансист Хьялмар Шахт встречался с влиятельными евреями в Нью-Йорке. Геринг принес свои извинения ведущему объединению немецких евреев, заверив, что коммунисты пострадали от нацистских преследований больше, чем евреи109. Правительственные делегации встречались с представителями американских деловых кругов и выступали перед прессой с успокаивающими заявлениями110. Гитлер умело поддерживал свой имидж умеренного лидера. Даже хорошо знакомый с Германией наблюдатель в американском посольстве допускал, что "есть немало оснований считать, что канцлер Гитлер не одобряет огульных преследований евреев... Принято считать, что его позиция в этом вопросе весьма умеренна"111. Репортер "Нью-Йорк тайме" предсказывал, что "Гитлер простится со своим антисемитизмом"112.

Как всегда, реакция нацистских вождей на общественное мнение в Германии и за рубежом оказалась быстрой. Уже в 1933 году были проведены социологические исследования, чтобы выяснить, как выражались нацисты, "настроение и отношение" ("Stimmung und Haltung"). Вскоре

Политика добродетели

стало очевидным, что большинство немцев осуждают незаконные нападения на евреев. Избегая рассуждений на расовую тему и стараясь говорить как можно более отвлеченно, Гитлер обещал: "Отныне и на все времена Volk будет хранителем нашей веры и нашей культуры, нашей чести и нашей свободы!"113 Пока штурмовики избивали евреев и портили их имущество, Гитлер часами распространялся о "блеске и процветании", "новой жизни", "возрождении", "моральном очищении этнического тела", "чести и достоинстве", "единстве духа и воли"114. Хотя сообщения о проявлениях антисемитизма подвергались цензуре, погромы проходили у всех на виду. В принципе Гитлер мог бы и прямо поддержать их, точно так же, как он поддерживал репрессии против большевиков после поджога Рейхстага. Но в этот решительный момент он не хотел рисковать своей огромной популярностью, защищая погромы.

Через несколько дней после того, как рейхстаг проголосовал за предоставление фюреру диктаторских полномочий на четыре года, в прессе стали публиковаться планы национального бойкота евреев. Хотя не вызывает сомнений, что именно Гитлер составил первоапрельский призыв к бойкоту, он тем не менее не поставил под ним своей подписи. Накануне бойкота Гитлер подчеркнул свою отстраненность от этой акции, покинув Берлин. Геббельс начал общенациональную PR-кампанию, в которой акция изображалась как законная оборона против "клики еврейских литераторов, профессоров и спекулянтов", чернивших нацистский режим в иностранной прессе11'. Точно так же, как и во время антикоммунистического террора, пропаганда пыталась представить бойкот как чисто оборонительную меру: "В первую очередь следует подчеркивать, что бойкот - оборонительная мера, к которой нас вынудили". 28 марта Геббельс записал в дневнике: "Подготовка к бойкоту завершена. Остается только нажать на кнопку. Тогда начнется"110. Как и накануне мартовских выборов, он был преисполнен уверенности. Выступив по радио, он призвал немецких покупателей "защитить себя от спекулянтов и разжигателей этой предательской клеветнической кампании"117. Газетные заголовки кричали: "Всемирная еврейская кампания против Германии!", "Зарубежное еврейство призывает к убийствам!". Автомобили пестрели лозунгами: "Еврейство объявляет войну Германии!", "Евреи - наше несчастье!". Плакаты призывали немецких женщин воздерживаться от покупок в еврейских магазинах: "14 лет вы, немецкие женщины, выступали плечом к плечу с коричневым фронтом против евреев... битва сурова и безжалостна. Личные соображения должны быть отставлены в сторону... Не тратьте ни гроша в еврейских магазинах! Не на день только, но навсегда наш Volk и государство должны быть избавлены от евреев"118. 1 апреля перед каждым "еврейским" магазином были выставлены по два штурмовика, с тем чтобы не про-пускать покупателей .

Филолог-еврей Виктор Клемперер записал в дневнике 30 марта: "Настроение как перед погромами в разгар Средневековья или в самой дремучей царской России. Мы - заложники"120. Рабби Лео Бек отметил,

Глава 2

что тысячелетняя немецкая история евреев подошла к концу121. Однако ни тот ни другой не думали об отъезде. Никто не знал, чего ожидать. "Ситуация здесь может меняться с такой калейдоскопической быстротой... что следует постоянно ожидать самых дурных последствий", - писал Джордж А. Гордон, временный поверенный в делах американского посольства122.

Идея бойкота была встречена в нацистских кругах с недоумением; общество в целом отнеслось к ней равнодушно123. Что, собственно, делало магазин "еврейским" - хозяин, название или держатели акций? Почему, спрашивали ревнители, надо делать исключение для такого принадлежащего иностранцам "еврейского" бизнеса, как универмаги Вулворта или голливудские фильмы? Даже некоторые нацисты осуждали бойкот как очевидно контрпродуктивную акцию124. В больших городах вроде Кёльна, гауляйтер (областной партийный начальник) которого был страстным антисемитом, решительно настроенные штурмовики разбивали витрины универмагов и вывешивали плакаты: "Немцы, защитите себя! Не покупайте у евреев!"12' Но там, где влияние нацизма было слабым, штурмовики преспокойно покидали свои посты и, пропустив несколько кружек пива, отправлялись строевым шагом восвояси, горланя антисемитские песни. Американец, прогуливавшийся по Берлину, назвал бойкот "довольно безобидной затеей", добавив: "Мне всё же кажется, что большинство горожан склонно относиться ко всему этому скорее с юмором (если, разумеется, дело не затрагивает их самих!) и что, невзирая ни на какой бойкот, они будут продолжать посещать привычные для них магазины"120. Настроения простых немцев разделились: были и такие, кто, по словам очевидца, с неодобрением "покачивал головой", но находились и те, кто "проклинал евреев"1 .

Несмотря на разочаровывающие результаты, Геббельс объявил о победе: "Правительство рейха с удовлетворением отмечает, что бойкот, ставший ответом на антинемецкую агитацию, оказался успешным"128. Но в беседе с британским журналистом он признался: "Оружие оборонительного бойкота может притупиться, если использовать его слишком часто. Влияние немецких евреев должно быть ограничено с помощью дополни-тельных мер"129. В дальнейшем к такой мере, как национальный бойкот, нацисты не прибегали. Гитлер, негласно санкционировавший его, в публичных выступлениях (вплоть до объявления в сентябре 1935 г. Нюрнбергских расовых законов130) избегал упоминания еврейского вопроса131. Репортер "Бизнес уик" отмечал: "По утверждению информированных источников в Берлине, можно ожидать устойчивого спада шовинистских акций против евреев". С ним соглашался и консервативный британский журналист: "Герра Гитлера не зря называют самым умеренным членом его партии"132.

Встретившись с проявлениями протеста у себя дома и за рубежом, нацистские вожди стали применять новую тактику, прозванную современниками "холодным погромом". Выражаться этот новый "респектабельный" антисемитизм стал прежде всего в квотах, льготах для не

Политика добродетели

евреев, ограничениях на членство в профессиональных и общественных объединениях. Новый курс поначалу вызвал неразбериху: "Еле уловимая грань отделяет жестокое от смешного в сегодняшней Германии", - писал британский репортер. Перечисляя всевозможные нелепости, он упомянул, помимо прочего, что "евреям, изучающим медицину (коль скоро им вообще позволят ее изучать) отныне запрещалось вскрывать тела не-евреев"133. В Кёльне и Берлине муниципальные чиновники лишили еврейских врачей права на участие в национальной программе медицинского страхования (Krankenkasse). В Тюрингии и Кёльне были аннулированы контракты с еврейскими строительными и ремонтными фирмами. Некоторые родители-христиане запрещали детям посещать занятия, которые вели преподаватели-евреи134. Нацист, находившийся под судом, потребовал, чтобы ему заменили судью, который оказался евреем13^. Дирижерам Бруно Вальтеру и Отто Клемпереру не позволили завершить концертные сезоны13'3. Фриц Штерн ядовито описывал, как Рихард Штраус, знаменитый создатель симфонической поэмы "Жизнь героя" ("Ein Heldenleben"), поторопился заменить у пульта изгнанного еврейского дирижера137.

Всевозможные инициативы на местах были дополнены национальными Апрельскими законами, определявшими квоты для еврейских адвокатов, отменявшими компенсации для еврейских врачей и запрещавшими принимать на государственную службу (включая сферу образования) лиц еврейского происхождения. Поскольку одновременно государственная служба была сделана недоступной и для явных марксистов, антисемитские законы можно было представить как часть более обширной "генеральной уборки". Законы против "переполнения школ" определяли numerus clausus [нем. квота, допустимая доля участия] для еврейских детей и отстраняли от должности учителей. В описываемый период, когда до трети выпускников учебных заведений не могли найти работу по специальности, перспектива "очистки страны" от еврейских конкурентов, несомненно, должна была казаться не-евреям весьма привлекательной. Региональные профессиональные организации рассылали письма "уважаемым коллегам" предполагаемого еврейского происхождения с просьбами заполнить анкеты о родителях, возвратить должностные печати, вернуть членские удостоверения или предоставить свидетельства о военной службе вместе с фотографиями, удостоверяющими личность138.

Апрельские законы встретили возражения с самой неожиданной стороны. Президент Гинденбург заявил Гитлеру, что изгнание из армии "моих старых фронтовиков" еврейского происхождения "является, по моему мнению, весьма скверным делом... если их сочли достойными сражаться и проливать кровь за Германию, то точно так же они достойны оставаться в своих должностях, чтобы служить Отечеству"139. В ответном письме Гитлер, тщательно подбирая выражения, заверил президента, что действие закона не будет распространяться на ветеранов войны и их детей. Этот неожиданный примирительный жест успокоил многих. Поскольку сохранялась возможность апелляции, этническая

Глава 2

чистка приобрела видимость законной процедуры140. Хотя злостные вспышки антисемитизма продолжались, появление новых законов, смягченных многочисленными оговорками, давало повод надеяться, что вульгарный антисемитизм сможет быть обуздан.

Реакция на "холодный погром" была противоречивой. В сообщении от 4 мая Джордж С. Мессерсмит описывал "нравственные страдания" евреев, "подобных которым мне не доводилось видеть никогда и нигде"141. Но были и более оптимистические оценки: "Хотя тысячи профессионалов-евреев по всей Германии столкнутся с перспективой голода, всё же количество этих несчастных не так значительно, как опасались ранее"142. Для многих Апрельские законы явились простой формализацией политики ограничений, проводившейся повсюду в мире. К примеру, в Соединенных Штатах актеры Голливуда меняли имена, чтобы скрыть свои "расовые корни", а судья Верховного суда Джеймс Макрейнолдс отказывался разговаривать со своими коллегами-евреями143. Рамбоулд, лично помогший многим немецким евреям, тем не менее оправдывал Апрельские законы перед Министерством иностранных дел: "Нельзя отрицать, что евреи просто заполонили [немецкую] юриспруденцию, медицину и образование, что все директоры банков были евреями, что пресса... была в их руках, что голубоглазой тевтонской расе были практически недоступны театры, радиовещательные корпорации, не говоря уже о кинематографе или о таком чисто еврейском учреждении, как Фондовая биржа"144. В своих депешах журналисты отнюдь не критически использовали любимые гитлеровские термины "нравственное очищение" и "оздоровление"14'. Американский дипломат сообщал, что "занимающих ответственные посты евреев, коммунистов, социалистов и республиканцев всех мастей увольняют с абсолютной беспристрастностью". Он рассуждал о "немецкой расовой культуре" и обогатил свой лексикон термином "очищение"14Ъ. Та легкость, с какой иностранцы мирились с "холодным погромом", немало может сказать и об их собственном отношении к евреям.

После апреля 1933 года для большинства немецких евреев жизнь, казалось, снова начала возвращаться в мирную колею147. Несмотря на зубоскальство горлопанов из СА, и бизнесмены, и рядовые покупатели предпочитали иметь дела с теми магазинами, которые предлагали лучшие цены и качество, не задаваясь вопросом о национальной принадлежности их владельцев. Пациенты, способные сами платить за лечение, по-прежнему консультировались со своими семейными врачами-евреями. Сохранили свои должности и евреи - ветераны войны, прозванные "гин-денбурговскими исключениями". Из 4585 еврейских адвокатов в Германии 2/3 сохранили свои места, доказав, что сражались на фронте148. В соответствии с новыми уложениями из государственных школ исключались только те еврейские дети, которые проживали поблизости от еврейских школ (таких школ вообще было очень немного). Так впервые была опробована роковая схема: сначала евреи подвергаются безудержному физическому насилию, затем режим ограничивает несанкционирован

Политика добродетели

ные бесчинства и заменяет их антисемитскими законами. И сами жертвы, и посторонние наблюдатели далеко не всегда правильно оценивали угрозу этой бюрократической стратегии, в конечном счете оказавшейся куда более страшной, чем спорадическое насилие.

Свидетельница тех событий, позднее покинувшая Германию, вспоминала о реакции своих современников: "Особого энтузиазма не было, однако и особых возражений - тоже"149. Одно из самых выразительных свидетельств безразличия немцев к пропагандировавшемуся нацистами антисемитизму мы обнаруживаем в рапортах гестапо, в которых осуждаются крестьяне, отказывавшиеся переходить на сделки исключительно с арийскими торговцами и не понимавшие (особенно в трудные времена), что идеология должна быть выше выгодыьо. Злобствующее антисемитское издание "Der Sturmer" ("Штурмовик") опубликовало сотни писем негодующих читателей, в которых сообщалось о покупателях, прорывавшихся сквозь кордоны СА, и осуждались жены местных нацистских вождей и государственные служащие, продолжавшие "покупать у евреев".

Если большинство немцев и не поддерживало радикальные антисемитские меры, воинствующие нацисты чувствовали себя тем не менее вполне уверенно. Несмотря на призывы к сдержанности, раздававшиеся сверху, они разбивали по ночам окна и малевали похабные рисунки поблизости от еврейских домов. Члены Гитлерюгенда дразнили евреев на улицах обидными прозвищами вроде "жид" или "еврейская свинья" ("Judensau")bl. Шайки нацистских хулиганов нападали на евреев и портили их собственность. Нацистские вожди столкнулись с дилеммой, типичной для всех революционеров, добившихся успеха: насилие, которым упивались самые верные их последователи, отталкивало новых сторонников, от которых зависела политическая стабильность.

Став главой могучего государства с развитыми средствами массовой информации, Гитлер развил свою политику добродетели, обращаясь непосредственно к Volk и демонстрируя отстраненность от партийных радикалов. Чтобы достичь общественного консенсуса, без которого власть не может быть устойчивой, Гитлер, по сути, денацифицировал свой имидж, тщательно разрабатывая миф о своей личной добродетели и призывая Volk объединиться в едином порыве к этническому возрождению.

Глава 3 СОЮЗНИКИ В АКАДЕМИИ

Мы видим цель философии в служении... Фюрер пробудил эту волю во всей нации и слил ее в единую волю. Никто не должен уклоняться в день, когда он являет свою волю! Хайль Гитлер!

Мартин Хайдеггер. "Заявление профессоров" ("Bekenntnis der Professoren*), 1933

Через три месяца после того, как Гитлер был назначен канцлером, Карл Ясперс встретился со своим другом Мартином Хайдеггером, приехавшим к нему в Гейдельберг. В своих мемуарах Ясперс вспоминает: "Я вошел в комнату Хайдеггера и, поздоровавшись с ним, начал: "Это совсем как в 1914 году", - намереваясь продолжить: - "Снова это нездоровое массовое возбуждение", - но слова застряли у меня в горле, когда я увидел, как Хайдеггер, сияя от радости, поспешил согласиться с началом моей фразы... Наедине с Хайдеггером, сам охваченный этим возбуждением, я сдался. Я не сказал ему, что он на ложном пути". Далее Ясперс продолжает: "Я не узнавал своего друга и больше не доверял ему. Теперь, когда Хайдеггер стал участником насилия, я чувствовал в нем даже угрозу себе"1.

"Возбуждением был охвачен" не только Хайдеггер. Американский теолог Рейнхольд Нибур, бывший очевидцем переворота, писал: "Для постороннего наблюдателя, которому не довелось дышать немецким воздухом, трудно представить себе тот эмоциональный подъем, которым сопровождались недавние события"2. Демократия современного типа уступила место партии, всего лишь каких-то пять лет назад представлявшей собой сомнительное периферийное движение, привлекавшее менее шести процентов избирателей. В подобный успех трудно было поверить.

Недоверие перерастало в убеждение, что феномену Гитлера суждена недолгая жизнь. Британский посол Хорее Рамбоулд предсказывал, что образованная элита окажется в стойкой оппозиции. "Вся интеллигенция страны, ученые, писатели, артисты, юристы, Церковь, университеты, за весьма немногими исключениями, встали единым фронтом против этого [нацистского] меньшинства"3. В конце марта Рамбоулд всё еще верил, что они не сдадутся. "Сравнительно легко было привлечь на свою сторону безработных и молодежь обоего пола, крестьян и мелких лавочников. Убедить интеллигенцию - куда более трудная задача"4. Рамбоулд мог понять, каким образом 850 тыс. представителей нации, насчитывавшей 65 млн, могли примкнуть к нацистской партии. Ввиду царившего политического хаоса не могли особо удивлять и 17,3 млн голосов, отданных

Союзники в академии

Ил. 7. "Придира".

Хотя многие ученые (в частности, Хайдеггер, Шмитт и Киттель) приветствовали нацистский режим, нацистские юмористы продолжали высмеивать малодушных профессоров, пристрастие которых к мелочам не позволяло им видеть достижения воинственной и мужественной новой власти. Публ. по изд.: Die Brennessel. 1934. № 24. Jun. 12.

за нацистских кандидатов. Но опытные наблюдатели даже и мысли не допускали, что интеллектуалы встанут на сторону политика, постоянно делавшего их мишенью своих острот - потешавшегося над "умниками" и "унылыми слабаками", терзаемыми рефлексиями. С какой стати маститые профессора немецких университетов приветствовали диктатуру

Глава 3

человека, не закончившего средней школы, до 44 лет не имевшего определенной работы, если не считать четырех лет в армии, и никогда не избиравшегося на государственные должности. До некоторой степени ответом на этот вопрос может служить характерная для тогдашнего поколения увлеченность громогласным милитаризмом. Неожиданное и на первый взгляд невероятное принятие нацизма тремя именитыми учеными, не участвовавшими в Великой войне, - яркий пример чрезвычайной привлекательности вызывающе маскулинного политического движения в среде тех самых интеллектуалов, что, по мнению Рамбоулда, должны были выступить против нацизма.

Биографии философа Мартина Хайдеггера, политического теоретика Карла Шмитта и теолога Герхарда Киттеля позволяют понять причины популярности Гитлера в среде высокообразованных немцев, не поддерживавших нацистов до января 1933 года. Будучи "обращенными" в нацизм, трое этих ученых открыто поддержали не только диктатуру Гитлера, но и его антисемитизм5. Конечно, невозможно точно определить, сколько в этой их новой политической ориентации было от идеализма, сколько от самообмана, а сколько от оппортунизма. Но, будучи общественными деятелями, Хайдеггер, Шмитт и Киттель оставили после себя документальные свидетельства, дающие представление об их первоначальном отношении к режиму. До 1933 года все трое работали в тесном контакте с еврейскими коллегами и студентами и, что бы они там ни думали про себя, расизм не оказывал влияния на их научную деятельность. Однако уже спустя несколько месяцев после прихода к власти Гитлера они принялись требовать устранения "этнически чуждого элемента" из "политического тела". Будучи весьма уважаемыми профессорами, ранее не замеченными в пристрастиях к нацизму, Хайдеггер, Шмитт и Киттель вызывали к себе куда больше доверия, чем сикофанты (греч. доносчик, клеветник) вроде Альфреда Розенберга или Иозефа Геббельса6. В отличие от "старых бойцов" с их грубым и примитивным расизмом, эти [интеллектуалы-] "неофиты" положили основание "рациональному" антисемитизму, которого до 1933 года Гитлеру явно недоставало.

Реакция этих трех столь разных людей показывает, насколько пластичной была харизматическая сила Гитлера, позволявшая каждому творить свой собственный миф о фюрере. Для Хайдеггера Гитлер был воплощением "подлинности", для Шмитта - решительным лидером, для Киттеля - воином-христианином. Различия в их оценке Гитлера показывают, что гитлеровский миф, казавшийся оппонентам пресным и эклектичным, обладал значительной гибкостью. Три столь разных представления о нацизме совпадали в одном пункте - желании нравственного возрождения Volk, в сравнении с которым не имело значения уничтожение нацистскими дружинами гражданского общества Веймарской республики.

Хайдеггер, Шмитт и Киттель родились примерно в то же время, что и Гитлер, в 1888-1889 годах. Во время Первой мировой войны их поко

Союзники в акаделши

ление пережило эйфорию национального единения и впитало в себя призьшы пожертвовать всем во имя национального возрождения7. 17 млн человек служили в армии. Два миллиона погибли, четыре - получили серьезные увечья8. Пока их товарищи воевали на фронте, Хайдеггер, Шмитт и Киттель посвятили свои незаурядные способности академической карьере и каждый из них в сравнительно молодом возрасте был уже почтенный Herr Doctor Professor. Они не разделили опыта сверстников, вернувшихся из окопов, как выразился Эрих Мария Ремарк в романе "На Западном фронте без перемен", "усталыми, надломленными, опаленными, без корней и без надежды"9. Но они встречались с ними в своем кругу и скорбели о павших друзьях. Как большинство их академических коллег, они чувствовали неприязнь к Веймарской демократии и модернистской культуре 20-х годов10. Может быть, именно потому, что им не довелось хлебнуть "окопного лиха", эти три профессора относились к немецкому солдату с особым благоговением. Они восхищались героем войны и популярным писателем Эрнстом Юнгером (он был близким другом и Хайдеггера, и Шмитта) и презирали пацифизм Ремарка11. Их научные работы изобилуют воинственными метафорами и прославлениями силы, доблести, самопожертвования и чести.

Оставаясь в стороне от политики в эпоху Веймарской республики, Хайдеггер, Шмитт и Киттель примкнули к толпам, приветствовавшим нацистский переворот 1933 года. Хоть они не входили в число 300 профессоров, подписавших Мартовскую петицию12, одобрявшую правление Гитлера, спустя два месяца после его прихода к власти все трое стали членами нацистской партии1'. Таких, как они, "старые бойцы" называли "поздними цветами" и "мартовскими жертвами", поскольку к нацизму они пришли только после того, как настоящая борьба была закончена14. Членство в нацистской партии приносило определенные привилегии (был создан фонд поддержки расовых исследований, увольнение этнически или политически "нежелательных" персон открывало широкие возможности для получения должности), но Хайдеггер, Шмитт и Киттель с их прочным университетским положением не нуждались в этих преференциях1'. В последующие годы каждый из них испытал разочарование в тех или иных аспектах нацизма, но ни один из них не критиковал политику нацистов и не вышел из партии. После 1945 года все трое преуменьшали масштабы своей увлеченности нацизмом, но никогда публично не раскаивались в своей поддержке Гитлера и поддержке доктрины, бывшей не только авторитарной и националистической, но и обосновывавшей геноцид.

Мартин Хайдеггер родился в деревне на юго-западе Германии, и уже в детстве его несомненные способности привлекли внимание учителей. Финансовая помощь со стороны Католической Церкви позволила ему получить образование в известном своими строгими порядками пансионе Конрадихаус на озере Констанс. В 1909 году 20-летний Хайдеггер поступил в теологическую семинарию расположенного неподалеку Фрайбурга (Брейсгау). Из-за проблем со здоровьем, а возможно, и ре

Глава 3

лнгиозных сомнений он покинул семинарию и стал готовиться к академической карьере. Завися от Церкви в финансовом отношении и тем не менее начав задумываться о ее целесообразности как учреждения, Хайдеггер продолжал свои штудии. Это был бурный период его жизни: он тайно обручился, писал стихи и литературную критику, подумывал о том, чтобы стать математиком10. Хоть он и продолжал научную карьеру, его стихи свидетельствуют об эмоциональном кризисе17.

После войны Хайдеггер любил вспоминать, как в 1914 году он пытался поступить добровольцем на военную службу. Однако чиновник из университетского отдела кадров, который в 20-х годах проверял послужной список Хайдеггера, не смог подтвердить этот рассказ, а последующие исследования обнаружили, что, будучи призванным в 1914 году, Хайдеггер был сочтен непригодным к воинской службе из-за слабого сердца и неврастении. Иными словами, он, по понятиям тогдашнего времени, "закосил": подобные ему лица направлялись на работы военного назначения, проходившие в достаточном удалении от линии фронта, с тем чтобы их "призывной психоз" не оказался заразительным18. Участие Хайдеггера в войне ограничилось работой в отделе цензуры на местной почте и непродолжительной службой в метеорологическом подразделении в последние месяцы войны19.

Хотя студенты и профессора во Фрайбурге создали общество в поддержку армии, Хайдеггера, судя по всему, военная лихорадка почти не коснулась, - хотя, узнав о гибели на фронте близкого друга, он посвятил его памяти свою очередную монографию20. Будучи невысок ростом (примерно 5 футов 4 дюйма) и явно обладая слабым здоровьем, Хайдеггер был типичной "обозной фигурой"21. Его бывший студент вспоминал: "Мне кажется, что он - если воспользоваться ходячим выражением - был человеком "несолдатского типа"", и отсутствие у него фронтового опыта, "вне всяких сомнений, способствовало тому, что образ фронтового солдата превратился для него в образ мифического героя"22.

В годы войны личная жизнь Хайдеггера носила довольно интенсивный характер. Расторгнув свою тайную помолвку, он женился на Эль-фриде Петри, студентке Фрайбургского университета, происходившей из богатой протестантской прусской семьи. Вскоре после свадьбы Хайдеггер порвал с Католической Церковью, хотя в душе продолжал оставаться католиком23. Благодаря покровительству своего наставника Эдмунда Гуссерля, молодой философ получил место в Марбургском университете. Возможно, заразившись настроениями студентов, прошедших войну, Хайдеггер резко отзывался об "идиотизме" университетского чинопочитания. В традициях Ницше, Шопенгауэра и Кьеркегора он презрительно высказывался о "нудных правилах и догмах", но, в отличие от указанных мыслителей, вовсе не думал покидать надежные стены университета. В своих лекциях о Платоне, в своем знаменитом сочинении "Бытие и время" (1927) Хайдеггер описывает свое видение будущего возрожденного университета, который порвет с благодушным самодовольством и даст импульс "к духовному обновлению жиз

Союзники в академии

ни в ее полноте". Отвергал нигилизм многих критиков культуры, Хайдеггер искал подлинной почвы, "очной ставки с моралью и совестью"24. В эти годы Хайдеггер предпочитал называть себя не философом, а "христианским теологом" (курсив Хайдеггера).

Все современники сходятся в оценке Хайдеггера как харизматического и неформального профессора. Когда Ясперс познакомился с ним в 1920 году, он был поражен его "резкой и лаконичной манерой речи". Выпускник университета вспоминал: "Хайдеггер выработал особый стиль отношений со студентами... Мы вместе ходили в походы по горам, катались на лыжах". Во время лекций он нередко делал паузу, ожидая реакции от студентов25. Отношение студента к преподавателю он любил представлять как борьбу мудрого наставника и вопрошающего, сомневающегося студента. Однако выраженная маскулинность и напористость были свойственны Хайдеггеру преимущественно в академической среде - для его частных писем начиная с 20-х годов более характерен напыщенно-сентиментальный слог его студенческих стихотворений20.

Обсуждая философские проблемы, Хайдеггер любил использовать такие драматические термины, как "борьба" ("Kampf" или "катр-ferisch"), "кризис", "переворот", "приверженность" ("Folgen") и "лидерство" ("Fuhrertum")27. Его жизнь была для него непрерывной схваткой с католической догмой, философскими условностями, трудной лыжней, горными тропами и академической иерархией. Для молодого Хайдеггера зло представляло собой ночь, тьму, зияющую пустоту. "Ничто" одновременно и устрашало, и манило его, поскольку само бытие ("Da-sein"), по его представлению, было рождено в ночи и в ничто. Дневной свет культуры преобразует тьму и позволяет индивидууму подняться к благу. Как философ Хайдеггер обещал "избавиться от идолов", от которых "не свободен никто и к которым рано или поздно все удирают".

Молодой иконоборец подверг академический мир и традиционную философию уничижительной критике. Несколькими годами позже один из студентов Хайдеггера отмечал, что "сила его притягательности во многом объясняется его непостижимым характером... он был теоретиком лишь наполовину. Другая и, возможно, более значительная половина его - воинствующий проповедник, умевший увлечь людей, противореча им"28. В своих лекциях Хайдеггер высказывал надежду, что "триада "священник-солдат-государственный деятель"" спасет нацию. В стенах университетской аудитории его ощущение приближающегося кризиса выражалось в достаточно общем виде, однако, судя по всему, после 1931 года он стал поклонником Гитлера. Участник одной из воскресных загородных прогулок, на которые Хайдеггер брал студентов, упоминает, что жена философа благожелательно отзывалась о нацизме, и добавляет, что сам Хайдеггер "не слишком много понимал в политике и, наверно, именно поэтому его отвращение к компромиссам заставляло его ожидать многого от партии, которая обещала начать решительную борьбу... с коммунизмом"2'. В 1929 году Хайдеггер впервые (насколько позволяют судить документы) публично выска

Глава 3

зал свои расовые предубеждения - в письме, направленном в Министерство образования, он выразил озабоченность по поводу "растущей иудаи-зации (Verjudung)" университетской жизни30.

Через несколько недель после того, как Гитлер стал канцлером, Хайдеггер вошел в комитет, созданный Эрнстом Криком, теоретиком образования, пламенным нацистом и врагом интеллектуалов. В скором времени Хайдеггер уже обличал в суровых выражениях "бездомный дух слепого релятивизма" и взывал "к немецкой науке, для которой истина является этической категорией". Он писал Ясперсу: "Необходимо быть причастным... Долг философа - быть участником истории"31. В апреле Хайдеггер при поддержке местных нацистских вождей был выдвинут на пост ректора Фрайбургского университета. Отчасти потому, что коллеги еврейского происхождения и левых взглядов не явились на выборы, Хайдеггер был избран подавляющим большинством голосов32. Должность ректора он использовал как своеобразный трамплин, чтобы стать фигурой национального масштаба33.

Одна из первых публичных лекций Хайдеггера в качестве ректора была посвящена прославлению нацистского мученика Лео Шлагетера34 (Schlageter), которого почитал также и Гитлер. Как и Хайдеггер, Шла-гетер родился и вырос в Шварцвальде и учился в Конрадихаусе. В десятую годовщину казни Шлагетера Хайдеггер напомнил о "твердости и ясности" юного мученика и ярко обрисовал, как тот, "одинокий и покинутый своим Vol к", должен был ощутить перед лицом смерти живительную поддержку сурового родного пейзажа. Обращаясь к слушателям тоном проповедника, Хайдеггер заклинал их позволить воспоминанию о Шлагетере "волною пронестись по их душам"3 \

Спустя день после речи, прославлявшей Шлагетера, новый ректор произнес речь, посвященную вступлению в должность. Те, кто должен был присутствовать, наряду с приглашениями получили инструкции, объясняющие, когда именно надо кричать "Зиг хайль!" (нацистское приветствие) и тексты нацистского марша "Хорст Вессель", - точно так же верующие получают перед воскресной службой сопроводительные брошюры. Профессора прошествовали в зал в своих пышных академических облачениях. Бросалось в глаза необычное для подобных церемоний присутствие многочисленных нацистов в коричневых рубашках. Хайдеггер в рубашке с открытым воротником и альпийских походных бриджах громогласно "призвал интеллектуалов к оружию" и потребовал, чтобы они с энтузиазмом "маршировали в ногу со временем". Торжество Хайдеггера по поводу упразднения поверхностной Веймарской демократии выражалось в частом употреблении слова "сущность" ("Wesen"): он говорил о "сущности правды", "изначальной сущности науки", "воли к сущности" и о "том знании, что забыло о своей собственной сущности". Синтаксис его был расплывчат, однако эмоции вполне ясны. Впадая во всё более и более воинственный тон, Хайдеггер потребовал "духовного законодательства", которое "сметет барьеры между факультетами и сокрушит ложь и застой поверхностного про-

Союзники в академии

Ил. 8. Мартин Хайдеггер в 1933 г.

Стильные усики и черная рубашка знаменитого философа, возможно, связаны с его преклонением перед Гитлером, равно как и ностальгией по католическим идеалам юности. AKG, London.

фессионального обучения"30. Его речь изобиловала сильными выражениями: "ниспровержение", "опасность", "неумолимая ясность", "дисщш-лина", "последний окоп", "сила". Старые предрассудки должны быть "разбиты вдребезги"; студентам и преподавателям следует образовать "боевое содружество" ("Kampfgemeinschaft"), где труд, сила и знание сольются воедино3'.

Глава 3

Хайдеггер прославлял "силу крови, пробуждающую и потрясающую глубочайшие основы бытия Volk". От аудитории не могли ускользнуть его расистские намеки, когда он противопоставлял "исконный дух" ("Geist") "пустой искусности", "уклончивой игре ума" и "беспредельному дрейфу рационального анатомирования". Единственная прямая цитата в его речи была не из философского трактата, а из сочинения "о войне" Карла фон Клаузевица. Призывая к всесторонней образовательной реформе, Хайдеггер предлагал придать обучению в трудовых лагерях и армии академический статус традиционной науки. Молодежь аплодировала бешено. Аплодисменты профессоров были куда более сдержанными.

Ясперс, сидевший в первом ряду, принадлежал к числу тех, кто не разделял энтузиазма Хайдеггера. После торжественного приема друзья заговорили о национальной и интеллектуальной жизни. Наконец Ясперс, напуганный энтузиазмом своего друга, спросил: "Как может такой необразованный человек, как Гитлер, править Германией?" - "Ему не нужно образования, - ответил Хайдеггер. - Ты только взгляни на его чудесные руки". В устах известного философа такое замечание могло показаться странным, однако следует напомнить, что снимок рук Гитлера, сделанный его личным фотографом Генрихом Гофманом и распространявшийся огромными тиражами, приобрел фактически статус иконы. Хайдеггер, этот возвышенный мыслитель, не остался в стороне от массовой культуры своего времени. Потом Ясперс спросил Хайдеггера, как он может мириться с антисемитизмом нацистов. Разве "Протоколы сионских мудрецов" - не чистейший вздор? В ответ Хайдеггер уклончиво упомянул "опасный международный заговор". "Хайдеггер, казалось, стал совсем другим человеком", - с грустью отмечал Ясперс38.

Летом Хайдеггер в составе национальной комиссии работал в Берлине над университетской реформой и выступал в главных университетах страны с лекциями в поддержку нацизма. На публичной лекции в Гей-дельберге Хайдеггер поддержал Карла Шмитта и Вальтера Гросса, расового эксперта нацистской партии, в их призыве к "борьбе"39. В октябре Хайдеггер пригласил своих бывших студентов мужского пола и не-еврей-ского происхождения (большинство из них успело уже облачиться в нацистскую форму) провести пять дней в его домике в горах - устроить, как это называлось тогда, "научный лагерь" ("Wissenschaftslager"). Свои письма Хайдеггер подписывал: "Хайль Гитлер!" Своим студентам-евреям он посоветовал найти себе других преподавателей и отказал им в финансовой помощи. Когда же его собственный наставник, Гуссерль, еврей по национальности, умер в 1937 году, Хайдеггер не пришел на его похороны и не прислал соболезнований его вдове.

Осенью 1933 года высказывания Хайдеггера и восьми других всемирно известных немецких ученых, оправдывавшие правление Гитлера, были собраны и изданы в виде элегантной брошюры. Избрав жанр вопросов и ответов, Хайдеггер с боевым задором набросился на критиков. Действительно ли нацизм "возвращение к варварству... заря безза

Союзники в акаделши

Ил. 9. Снимая руки Гитлера, Генрих Гофман работал на его имидж гениального творца. Эта фотография была включена в один из предназначенных для массового распространения буклетов, которые должны были ближе познакомить немцев с их новым фюрером. На заре "звездной журналистики" Гофман продемонстрировал чутье к передовым PR-стратегиям. Публ. по изд.: Hoffmann Н. Hitler wie ihn keiner kennt: 100 Bilddokumente aus dem Leben des Ftihrers. Berlin: Zeitgeschichte-Verlag, 1941.

кония... разгром всех традиций? НЕТ!" Нацизм защищает порядок. Движут ли Гитлером бесчестные побуждения? "НЕТ!" "Не честолюбие, не жажда славы, не слепое упрямство, - одно лишь чувство ответственности перед нами... заставило нашего фюрера выйти из Лиги Наций". Провозгласив, что демократия устарела, Хайдеггер восславил "мужественную уверенность в своих силах" нового режима и выразил надежду на то, что "облагороженная молодежь, вернувшаяся к своим корням, проявит себя блистательным образом". Ее преданность государству "заставит и всю нацию строже относиться к себе"40.

Хайдеггер, в 1920-х годах называвший себя христианским теологом, посвятившим себя поискам подлинности, увидел в Гитлере воплощение этнического возрождения, которого он страстно желал. Карл Лёвит

Глава 3

(Lowith), чьи научные интересы в 20-х годах пересекались с интересами Хайдеггера, сравнил эту тоску по подлинности с преклонением перед решительным лидером, типичным для Карла Шмитта41. В августе 1933 года Хайдеггер предложил Шмитту сотрудничество. "Объединение духовных сил, устремленных к будущему, с каждым днем становится всё более и более насущным"42. Сотрудничество не принесло заметных результатов, однако в любом случае предложение Хайдеггера свидетельствовало о духовной близости. Подобно Хайдеггеру, Шмитт посвящал свои теоретические работы теме конфликта, разделяя мысль Томаса Гоббса о борьбе как глубинной основе общества. Поддержав Третий рейх, Шмитт осудил культурное многообразие, полагая, что монолитный Volk успешнее сможет противостоять противникам, чем раздробленное на партии государство. Являющийся, по общему признанию, одним из двух-трех самых оригинальных политических мыслителей XX века, Шмитт, активно поддерживавший нацизм и упорно отказывавшийся отречься от него после 1945 года, приводил порой в отчаяние даже своих поклонников.

Как и Хайдеггер, Шмитт вырос в провинциальной католической семье; но, в отличие от Хайдеггера, детство которого прошло в традиционно католическом регионе, Шмитт жил в Вестфалии, где доминировал протестантизм. Шмитт поступил на юридический факультет и, еще будучи студентом, стал испытывать неудовлетворенность нравственным состоянием тогдашнего общества - это чувство находило выход в своеобразных по форме язвительных сатирах, высмеивавших напыщенных интеллектуалов. Сатиры печатались в антисемитском баварском журнале. В сотрудничестве с другом-евреем Шмитт - в стиле "вежливого" антисемитизма, типичного для Западной Европы, - обличал современную культуру со всеми ее "еврейскими" выскочками и прочими характерными фигурами43. В противоположность модной в то время напыщенной академической прозе Шмитт выработал ясный и четкий стиль, который позднее назвал "предшественником дада" ("dada avant la lettre").

В 1914 году, когда началась война, 27-летний Шмитт, находившийся на государственной службе и готовившийся к экзамену на получение степени, не был призван в армию. Сдав экзамен и закончив свою третью монографию, в феврале 1915 года он подал заявление о поступлении добровольцем, но уже при прохождении начальной подготовки был назначен на безопасную должность в армейском правовом отделе в Мюнхене. Позднее Шмитт вспоминал, как упал с лошади во время службы в элитном кавалерийском полку, однако эта история не была подтверждена документами. Находились и такие, кто выказывал удивление, каким образом Шмитт сумел так быстро получить офицерское звание и как вообще этот невысокий человек с северо-запада Германии умудрился попасть в почетный караул Баварского полка44.

В то время как "европейский мир", по выражению Шмитта, "разрывался на части и в материальном, и в метафизическом смысле опустошенный войной", сам он погрузился в богемную субкультуру Мюнхен

Союзники в акаделши

ского Швабинга и завязал отношения с авангардными писателями, художниками-экспрессионистами и дадаистами. Шмитт переписывался с Эудженио Пачелли (позднее - Пием XII) и пацифистом Анри Барбю-сом, посещал лекции социального теоретика Макса Вебера и выступал в качестве литературного критика. В приятельских отношениях он был и с сербско-немецким поэтом Теодором Дойблером, известным своими неуклюжими манерами, огромным ростом и неряшливостью в одежде. В неудержимых словесных каскадах его гигантской, занимающей 1200 страниц, поэмы "Северное сияние" ощущалось влияние Данте, Гёте, Ницше, древних персидских легенд, библейской образности, опер Вагнера и авангардистской живописи. Суть маловразумительного творения Дойблера Шмитт изложил в лаконичном 6б-страничном эссе, где разъяснялось символическое значение романтических битв рыцарей с драконами, солнца - с луною, сил света - с силами тьмы45. Пробираясь по лабиринтам воображения Дойблера, Шмитт прослеживал магистральную тему титанической борьбы во имя единства. Высказываясь по поводу отражения древних персидских мифов в саге Дойблера, Шмитт написал слова, которые вполне могли относиться и к Германии 1916 года. Вместо того чтобы бороться за единство, " Volk продвигается вперед, инстинктивно желая подчиняться и безропотно снося удары кнутом"46.

Этические и эстетические идеалы Шмитта находились в резком противоречии с грубым материализмом современности47. Никогда, решил он, не будет он жить жизнью буржуа - в пустом мире "транспорта, технологии, организации... [где] всем заинтересованы, но ничто не вызывает энтузиазма"48. В отличие от религии, которая учит людей различать добро и зло, светская культура оставляет их плыть по течению посреди схватки противоборствующих сил. "Место различения добра и зла теперь заступил величественный контраст целесообразности и уничтожения"49. Шмитт (позднее применявший к себе греческое слово "катехон", обозначающее "силу, не позволяющую Антихристу прорваться в мир") искал трансцендентной добродетели. Во время своего швабингского периода он влюбился в Павлу Доротич, венку, происходившую, по ее уверениям, из знатного сербского рода и шокировавшую даже швабингских художников своим эмансипированным поведением. Любовь завершилась браком; поступив довольно необычно, молодой муж прибавил фамилию жены к своей собственной - отныне он публиковался под именем Карл Шмитт-Доротич.

Война закончилась, в Мюнхене вспыхнула коммунистическая революция; Шмитт расстался с богемным Швабингом и развелся с женой. В 1924 году он женился во второй раз и порвал с Церковью50. Благодаря своему коллеге и другу экономисту Морицу Юлиусу Бонну, он получил место преподавателя в Мюнхене; ясная логика и прозрачный стиль его лекций и сочинений вскоре принесли ему известность. Шва-бингский период закончился; перед нами - прекрасно одетый, чопорный и одновременно благожелательный молодой немецкий профессор. Хотя в юности Шмитт и высмеивал еврейскую культуру, ничто не ука

Глава 3

зывает на то, что он придавал значение вопросам этнического происхождения. В 1927 году, например, он посвятил одну из самых значительных своих книг, "Принципы кон(Литуции", памяти павшего в бою в 1914 году Фрица Эйслера, студента-еврея, с которым он дружил в университете.

В своих ясных по стилю работах Шмитт тонко анализировал недостатки парламентской демократии. Он называл лицемерными заверения в том, что избранные вожди стоят над схваткой. Провозглашаемый нейтралитет государства только маскирует борьбу сталкивающихся интересов'1. Идея всеобщего права, воплощенная в Лиге Наций, была для Шмитта абсолютным злом, порождающим какофонию конфликтующих ценностей и претензий. Точно так же и во внутренней политике плюрализм порождает столь много противоположных мнений, что во времена кризиса, когда могут спасти только решительные действия, занятые перепалкой политики тратят драгоценное время в бесплодных дебатах. Видя паралич веймарской политики в эпоху мирового экономического кризиса, Шмитт осуждал склочных государственных деятелей, которые скорее позволят нации погибнуть, чем прекратят дебаты.

Человеческая история, настаивал он, началась не с Адама и Евы, а с Каина и Авеля'2. В отличие от традиционных политических теоретиков, мысливших в терминах статичных политических форм, Шмитт рассматривал "политику" как компромисс конкретных противоборствующих сил. Так же, как эстетика различает красоту и безобразие, а этика - добро и зло, "специфическое для политики различение, к которому могут быть сведены все политические действия и мотивы, есть различение друга и врага"53. Часто цитируется его фраза, написанная после 1945 года: "Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, кто ты""4. По утверждению политического теоретика Лео Штраусса, сочинения Шмитта 20-х годов уже обнаруживают признаки приверженности идее конфликта, ставшей более явной во времена Третьего рейха'5.

В 1932 году Шмитт получил возможность применить свою абсолютистскую теорию к политическому кризису, возникшему в результате реакционного переворота в Пруссии. Шмитт как юрист дал правовую оценку перевороту, и убедительные аргументы, приведенные им в его защиту, привлекли внимание Германа Геринга06. Узнав, что Гитлер стал канцлером, Шмитт заметил: "Раздражен, но чувствую себя все-таки спокойнее"57. Его коллеги в прусском правительстве принесли присягу Гитлеру и призвали Шмитта последовать их примеру. Первого мая Шмитт записал в дневнике: "Я стал членом партии под номером 298860. С конца апреля 1933 года я активно работал с кёльнской группой. Очередь была длинной. Я был зарегистрирован, как и многие другие"58.

Спустя несколько дней после того, как Шмитт вступил в нацистскую партию, в ночь на 11 мая, студенты-нацисты во всех немецких университетах устроили показательное сожжение книг еврейских авторов. В статье, опубликованной в местной национал-социалистической газете, Шмитт поддержал эту акцию. Он выразил радость по поводу того, что сжигаются дотла "не-немецкий дух" и "германофобская грязь" дека

Союзники в акаделши

дентской эпохи, и призвал правительство лишить гражданства немецких эмигрантов (чьи книги сжигались), поскольку они помогают "врагу". "Фальшивомонетчик, подделывающий немецкие деньги, от этого еще не становится немцем; точно так же не становится немцем и еврей, пишущий по-немецки")9. В стиле, напоминавшем его юношеские сатиры, Шмитт высмеивал рыхлость и безволие любителей еврейской литературы: "Наши культурные бабушки и тетушки со слезами на своих буржуазных глазах читают вирши Генриха Гейне, которого они по ошибке принимают за немца". Студентов, сжигавших книги, Шмитт мог упрекнуть лишь в одном: они отправили на костер слишком мало авторов. Сжигались только книги писателей "не-немецкого" происхождения, а следовало бы предать огню и тех не-евреев, чьи ученые труды были отмечены еврейским влиянием (еврейское влияние в теоретических сферах, отмечал Шмитт, было и сильным, и пагубным). Может быть, Шмитт почувствовал, что громогласные проявления расизма - наилучший способ продемонстрировать преданность партии, в которую он недавно вступил, а может, он просто воспользовался долгожданной возможностью выразить свои заветные мысли, на которые более не налагалось табу. Каковы бы ни были его побуждения, тот факт, что почтенный профессор поддержал акцию по сожжению книг, немало способствовал укреплению авторитета Гитлера.

Следующим вкладом Шмитта в партийное дело была убедительно и ясно написанная популярная брошюра "Государство, движение, Volk: три аспекта политического единства", в которой он дал теоретическое обоснование диктатуры Гитлера. Для начала Шмитт определил политику как борьбу "своего" и "чужого" этносов00. В сжатых и точных выражениях Шмитт заклеймил политический либерализм и "культуру асфальта" (кодовое обозначение еврейского влияния) как слабость^ которую сможет упразднить только "неумолимая воля" решительного фюрера61. Далее он задавался вопросом, что должно представлять из себя нацистское общество. Основными характеристиками его будут "однородность" и "аутентичность". Взамен прежних политических распрей Германия явит миру единую этническую (volkish) волю. Не употребляя слова "евреи" и умеренно пользуясь термином "не-арийцы", Шмитт превозносил "сущностное тождество" и "однородность" ("Art-gleichheit" и "Gleichartigkeit"), которые объединят этнических немцев в новую общность (Volksgemeinschart)02. Требование, чтобы все граждане были "gleich" (слово, означающее одновременно и "те же", и "равные"), оправдывало практику увольнений немцев еврейского происхождения из государственных учреждений. Требование однородности, писал Шмитт, имеет "более глубокий" смысл, чем административная "нацификация" ("Gleichschaltung"). Он приветствовал "очищение общественной жизни от всех неарийских, сущностно чуждых элементов во имя того, чтобы... грядущие поколения немцев были чистыми... Ничто чуждое не должно вмешиваться в этот великий и в то же время глубоко внутренний, я бы даже сказал, интимный, процесс роста... Наша глав

Глава 3

ная задача - научиться отличать друга от врага... [мы должны] очистить общественную жизнь от чуждых неарийских элементов"03. Теперь, после разгрома демократии, Шмитт ратовал за этнически чистую нацию.

Отрекшись от нравственного универсализма, являющегося отличительной чертой как католицизма, в традициях которого этот социолог был воспитан, так и неокантианства, которое он изучал в университете, Шмитт создал теорию правосудия, соответствующего не юридическим нормам, а потребностям Volk. Каждая этническая общность создает свои законы - законы "крови и почвы" ("Blut und Boden"). По мысли Шмитта, аутентичность, определяемая как верность своему Volk, имеет куда большее значение для нравственности и закона, чем абстрактные универсальные нормы. Задача политической власти - принуждать своих этнически однородных подданных к осуществлению нравственных императивов04. Хотя Шмитт редко упоминал Гитлера, не вызывает сомнений, кого именно он подразумевал под сильным вождем, призванным очистить не только государство, но и всё общество в целом от разъедающих его влияний. Несмотря на приверженность Шмитта идее борьбы, он приветствовал окончание конфликтов в немецкой политической жизни. После долгих лет изнурительных политических распрей этнические немцы снова могли жить и трудиться под сенью великой триады, которую Шмитт определял иногда как "сердце, разум и чувство", а иногда как "понимание, душу и интеллект". В своей концепции абсолютной и всеохватывающей политической сферы Шмитт (написавший работу под названием "Политическая теология") приближался к идеалам средневекового католицизма.

Сквозь формализм философии Шмитта и Хайдеггера проступают следы былого религиозного благоговения, теперь выражавшего себя как мечта об этнической целостности, которая надежно защитит от растлевающего духа современности. В один ряд с политической теорией Шмитта и философией Хайдеггера следует поставить и антисемитскую теологию Герхарда Киттеля. Детство Киттеля прошло в академической среде; хотя его монографии были забыты вскорости после его смерти в 1948 году, его внушительный 10-томный Теологический словарь Нового Завета на протяжении десятилетий оставался для специалистов основным пособием. Подобно Хайдеггеру и Шмитту, Киттель как мыслитель испытывал пристрастие к оппозициям. Хотя нацизм поддерживали и другие протестантские теологи, такие как Эмануэль Хирш (Hirsch) и Пауль Альтханс (Althans), только Киттель прямо ввел антисемитизм в круг своих научных интересов.

Детство Киттеля прошло в Лейпциге; следуя по стопам своего именитого отца, он стал изучать протестантскую теологию. Когда в 1914 году разразилась война, 26-летний Киттель уже имел степень доктора философии и был автором работы о еврейском обществе во времена Христа. Преподавая в университете Киля, он исполнял одновременно обязанности флотского священника и написал проповедь на тему "Иисус как пастор", в которой прославлял Иисуса за то, что тот отказался по

Союзники в академии

святить, подобно раввинам, всю жизнь толкованию священных текстов и стал вместо этого духовным наставником (Seelsorger) в среде своего Volk. В 1917 году Киттель получил место в Лейпцигском университете, ректором которого как раз был назначен его отец'1. Подобно Хайдег-геру и Шмитту, он не участвовал в боевых действиях на фронте.

Исследования Киттеля были посвящены параллелям, которые обнаруживаются между иудаистской литературой, с одной стороны, и христианскими притчами, легендами, моральными заповедями и изречениями - с другой00. Его энтузиазм по поводу еврейской Библии отражал либерализм его отца, но, как и многие ученые его поколения, Киттель испытывал неприязнь к Веймарской республике. Став в студенческие годы членом реакционного Движения немецких христианских студентов, Киттель, рано получивший профессорское звание, не порывал связей с этим движением; он издал серию монографий, в которых пытался примирить христианство с этническими (volkish) традициями0'. Как Шмитта и Хайдеггера, Киттеля волновали философские оппозиции, в его случае - конфликт между благочестием (которое он отождествлял с верой) и ученостью (которую он отождествлял с разумом)08. В 20-х годах Киттель написал несколько монографий, где пытался примирить христианство с иудаизмом, и составил свой знаменитый теологический словарь. Несмотря на слабое здоровье, он посещал международные конференции в Стокгольме, Лондоне и Вене.

Киттель (прошедший, что было достаточно необычно, подготовку в двух раввинских учебных заведениях) выделялся среди современных ему библеистов тем, что неустанно подчеркивал важность еврейско-христианского сотрудничества, поскольку, как он утверждал, "корни всей христианской культуры и всей христианской этики - в нравственной чуткости ветхозаветного благочестия"05'. В своей диссертации он выразил признательность своему наставнику-еврею, а в 1926 году посвятил книгу памяти недавно скончавшегося еврейского коллеги. Критикуя антисемитизм своих коллег, он призывал "собратьев по теологическому цеху... сделать раввиническую ученость интегральным элементом наших штудий - и перестать относиться к раввинам как к диковинным, а порой и обременительным (umbequem) птицам"'0. Давайте, писал он, работать вместе, "рука об руку". Несмотря на то, что его "семитофиль-ство" вызывало раздражение у иных христиан, Киттель настаивал на том, что Иисус не только принадлежал к еврейскому "Volk, народности и религии", но что его этика, бывшая центральной частью его учения, выросла непосредственно из еврейской культуры 'К По образному выражению Киттеля, иудейское богословие "есть тот самый источник, из которого пил Господь наш".

Подобная широта взглядов Киттеля, представителя традиционно консервативной сферы учености, вызвала одобрение со стороны либералов72. Будучи христианским теологом, он не подвергал сомнению превосходство христианства над иудаизмом, но считал бесплодными все споры о сравнительных достоинствах обеих традиций']. В 1929 году

Глава 3

Киттель свел всё многообразие взаимоотношений христиан и евреев к четырем основным линиям, три из которых были позитивными ("наследие, ветхозаветные истоки и глубинные корни"). Четвертая линия - "фундаментальная оппозиция" - до 1933 года не находилась в центре его внимания; однако после 1933 года ради нее он прочно забыл о первых трех74.

В июне 1933 года, спустя несколько недель после вступления в нацистскую партию, Киттель резко изменил свою точку зрения на "еврейский вопрос" - поводом для публичного выражения этой новой позиции стало 50-летие Христианского объединения, в которое Киттель вступил еще будучи студентом. Признавшись, что ему "непросто" говорить на темы, связанные с антисемитизмом, Киттель отметил, что образованная элита не может не замечать проявлений пагубного влияния еврейства. Но, не обладая аналитическим аппаратом, который позволил бы осмыслить происходящее, интеллектуалы ограничиваются банальными остротами. Настало время прислушаться к грубоватому, но мудрому антисемитизму, давно бытующему в среде Volk1''. В своем сбивчивом вступлении Киттель признал, что вражда к евреям может казаться безнравственной. Ведь Христос, в конце концов, не только повелевал гуманно обращаться со всеми без исключения, но и проповедовал братскую любовь. Но тем не менее он, Киттель, собрался с духом и решил наконец высказаться, чтобы успокоить "угрызения совести" антисемитов.

С педантичностью профессионального богослова Киттель изложил свою точку зрения по пунктам и категориям. Он выделил три разновидности антисемитизма: "безобидный", "вульгарный" и "несентиментальный". "Безобидный антисемитизм" ушедшей либеральной эпохи - типичный для изнеженных интеллектуалов, художников, либералов и прочих снобов от культуры - не следует путать с вульгарным, поскольку именно эта "выродившаяся" интеллигенция и создала "еврейскую проблему", без оглядки принимая евреев в свой круг. Конечно, "в своей среде" интеллектуалы позволяли себе шутки по поводу "обрезания и прочих ритуалов", однако эти ни к чему не обязывающие остроты, только слегка окрашенные антисемитизмом, не мешали им заключать браки с евреями или, как выразился Киттель, примешивать к этнической немецкой крови "внушительную дозу еврейской". Критически отозвался он и о втором типе антисемитизма - "вульгарном", поскольку искренняя, но лишенная методологической основы ненависть к евреям находит свой выход, как правило, в одних лишь напыщенных тирадах.

Только третий тип антисемитизма, опирающийся на "холодный как лед разум" и эрудицию, способен отразить еврейскую опасность. Киттель высмеял сочувствие к евреям как "сентиментальное недомогание" и во имя разума, знания и любви потребовал их изоляции. "Бог заповедовал нам любовь, но это не значит, что Он хочет, чтобы мы проявляли сентиментальность". Наступило время сурового и мужественного порядка. Киттель с одобрением процитировал нацистского идеолога Готфрида Федера (Feder), заявившего, что "только те, кто доскональ-

EINZELPtEI$30ff

AQIIAN9 II MIMNIt

4. JAHftOANG / KXOe 2/9. JANUAft m>

DIE BRENNESSEL

VIRLAG Pi2. fHil NACHF. OMIH. MUNCHIN 2 NO

9atf1>1 betomra' ее Cud)!

//л. 7(9. "Апчхи! Hoc совсем заложило!"

В немецком языке жаргонное выражение "нос совсем заложило" означает: "с меня хватит". Читатели "Крапивы" ("Die Brennessel"), остроумного нацистского юмористического журнала, без труда могли узнать бывшего британского министра иностранных дел Остина Чемберлена. Намекая на то, что англичане якобы изгнали богатых евреев (отличительным атрибутом которых являлись дорогие костюмы), эта карикатура оправдывала нацистов, собиравшихся изгнать евреев из Германии. Публ. по изд.: Die Brennessel. 1934. № 2. Jan. 9.

Глава 3

но изучили еврейский вопрос, обладают моральным правом выступать с публичными заявлениями"70. Проведший более 10 лет в академических штудиях, Киттель, эрудированный гебраист, посвятил свои способности служению новому этническому государству.

Всего Киттель выделял четыре способа решения "еврейского вопроса": "полное уничтожение (Ausrottung)", сионизм, ассимиляцию и исторически обусловленную сегрегацию. Первый способ Киттель отверг. "Истребление евреев путем применения грубой силы не может рассматриваться всерьез"77. Если уж испанской инквизиции и погромщикам царской России не удалось уничтожить евреев, то уж Германия XX века определенно не справится с этой задачей. Сионизм также не решает проблемы, поскольку Палестина невелика и уже населена мусульманами. Кроме того, добавлял Киттель, суровые условия пустыни потребуют напряженного физического труда, к которому евреи испытывают отвращение. Но наихудшим решением из всех была бы ассимиляция, поскольку христиане не смогут тогда распознавать евреев и, следовательно, от них защищаться, а сами евреи, которые никогда не почувствуют себя "своими", утратив собственное наследие, так и не смогут приобщиться к чуждой культуре78.

Киттель выступил сторонником четвертого способа решения проблемы, согласно которому евреи должны были бы находиться в состоянии перманентного "отчуждения" ("Fremdlingschaft") и не считаться впредь полноценными гражданами. Отвергнув идею географического гетто как неэффективную, Киттель предложил создать аналог гетто в культурном и экономическом плане/!). "Отверженным" позволят жить в доминирующем обществе, но будут относиться к ним как к низшим во всех отношениях. В терминологии Киттеля, граждане еврейского происхождения (независимо от своей религиозной принадлежности) должны будут вести себя как угодливые "гости", изо всех сил старающиеся не обидеть "хозяев" и ни на секунду не забывающие о своем еврейском происхождении, дабы не вводить в заблуждение не-евреев. Чтобы разъяснить этот тезис, Киттель привел в качестве примера поведение гипотетического итальянского дирижера на фестивале в Байрёйте, которому в конце оперного сезона предстоит вернуться в Италию. Однако евреи, которым некуда возвращаться, остаются и "заражают" своих хозяев. Киттель не использовал слово "паразиты", однако, несмотря на его в целом елейный тон, эта метафора напрашивается сама собою. Дабы у читателя не оставалось сомнений, Киттель высказывается и более прямо: если "гости" не будут вести себя в Германии надлежащим образом, "мы безжалостно укажем им на дверь"80.

Представ в позе бесстрашного трибуна истины столь суровой, что немногие осмеливаются говорить о ней вслух, Киттель использовал свое знакомство с современной интеллектуальной культурой, чтобы дискредитировать иудаизм. Он цитировал работы иудаистских теологов Мартина Бубера, Ганса Иоахима Шёпса (Schoeps) и Иозефа Карлебаха (Carlebach) как наглядный пример внутренней пустоты одновременно

Союзники в академии

и прогрессивного (реформированного), и ортодоксального иудаизма в эпоху светского мировоззрения. Умело используя самокритичные заявления еврейских интеллектуалов вроде Франца Верфеля и Альфреда Дёблина, Киттель обличал и ортодоксальный, и реформированный иудаизм: первый - за бесплодность, второй - за извращенность. Сваливая всю ответственность за их беды на самих евреев, Киттель утверждал, что две тысячи лет религиозного сепаратизма привели к необратимой мутации евреев в "расу бродяг"; иудаизм, опасный для христиан, не приносит в то же время утешения и самим евреям. "Хоть на первый взгляд изоляционистский подход может показаться нехристианским", Киттель настаивал, что в конечном счете он наиболее нравствен. Используя форму вопросов и ответов, он вопрошал: не аморально ли изгонять из общества людей, не сделавших ничего плохого? Нет, поскольку законы против евреев имеют в виду коллектив в целом и не относятся к конкретным личностям. Понимая, что христиане еврейского происхождения будут страдать, утратив права, которыми обладали их предки, Киттель вполне допускал, что этот неожиданный остракизм может показаться им несправедливым. Однако он еще и еще раз повторял, что в конечном счете эти меры приведут к общественному равновесию и окажутся благотворными и для христиан, и для евреев.

Прямо говоря о тех нравственных страданиях, которые принесет евреям их новый статус, Киттель как теолог успокаивал совесть христиан, обеспокоенных одним весьма щекотливым этическим аспектом этой проблемы. Веками христианские миссионеры призывали евреев признать Христа своим спасителем. Теперь же Киттель прямо провозгласил, имея в виду новообращенных и их детей: "С полнейшей и недвусмысленной ясностью Церковь должна заявить, что крещение не затрагивает еврейской сущности... крещеный еврей не становится немцем. Правильнее будет называть его иудео-христианином"81. Дабы придать рациональное обоснование этому предательскому тезису, Киттель приводил аналогии сексуального и расового характера. Цитируя апостола Павла, Киттель уподоблял еврейских и немецких христиан мужчинам и женщинам, равным перед Христом, несмотря на различие их социальных ролей и статуса. Также он приводил в качестве примера миссионеров в Китае, Индии и Соединенных Штатах, которые вовсе не требуют того, чтобы их новообращенные стали частью общества европейского типа. Как бывшие рабы на американском Юге, евреи-христиане (Judenchristen) должны выработать особое, этнически обусловленное вероисповедание. "Еврей-христианин - точно такой же полноценный христианин, как и я сам, но в силу определенных причин он не может быть немецким прихожанином"82. Когда-нибудь, уверял Киттель, все "нравственные христиане" и "лучшие из евреев" поймут благотворность этих мер. Настаивая, что "разумеется, неправильно называть их антихристианскими", Киттель внушал читателям, что, если евреи-христиане проявят "такт, любовь и понимание", "подобные ограничения не покажутся бессердечными"83.

Глава 3

Ил. 7 7. "Драпать! Там наша последняя надежда, Зиги!"

В отличие от других карикатур, призывавших изгнать евреев, эта давала

понять, что евреи сами не прочь эмигрировать.

Публ. по изд.: Die Brennessel. 1933. № 51. Dec. 19.

Быстрая и решительная чистка, рассуждал Киттель, причинит меньше страданий, чем постепенная изоляция. В отличие от умеренных, предлагавших лишить евреев доступа только к определенным видам деятельности - к государственной службе, например, или к средствам массовой информации, - Киттель настаивал, чтобы полностью устранить евреев из общественной жизни, поскольку, оставаясь хоть как-то

Союзники в академии

связанными с Volk, они сумеют воспользоваться этой связью, чтобы распространять свое влияние. Евреи, как ясно давал понять Киттель, должны последовать примеру "итальянского дирижера" и "не задерживаться в гостях" слишком долго. Решать, когда именно закончится срок "пребывания в гостях", Киттель предоставлял христианам-евреям, перекладывая тем самым ответственность за изоляцию евреев на их собственные плечи. Но не забывал он обращаться с увещаниями и к христианам немецкого происхождения: "Мы не должны быть мягкими. Мы не должны допустить, чтобы сохранялись условия, приносящие вред и немецкому, и еврейскому народам", пусть даже евреям и предстоит претерпеть "жестокие тяготы и крайние лишения". Киттель признавал, что "весьма многим евреям придется испытать суровую нужду и голодать в самом прямом смысле слова (aushungern)... тонкие, благородные, образованные люди будут морально сломлены, утратив профессию и источники дохода"84. Однако Киттель спешил успокоить сердобольных христиан, уверяя, что богатые международные еврейские благотворительные организации непременно придут на помощь. В отличие от Хайдеггера и Шмитта, которые, по-видимому, вообще не задумывались о страданиях преследуемых, Киттель приводил этические аргументы, оправдывавшие "недолгие" мучения евреев долгосрочными выгодами для христиан. Для него продолжающееся "загрязнение" этнической немецкой крови представляло столь очевидную опасность, что определенная душевная черствость как бы диктовалась самим положением вещей85.

Первое издание "Еврейского вопроса" разошлось быстро, и на Киттеля обрушился шквал критики86. С точки зрения умеренных, расизм одного ученого уровня Киттеля перевешивал десятки тирад вульгарных антисемитов вроде Штрайхера и Розенберга. Со сдержанностью, которая выглядит невероятной в подобной ситуации, Мартин Бубер упрекнул Киттеля за то, что он "порочит иудаизм и евреев". Проигнорировав исключительно корректный тон Бубера, Киттель резко ответил ему, что сравнивать еврейскую и христианскую традицию - то же, что "сравнивать рыб и птиц". В самой еврейской Библии утверждается, что иноверцы должны иметь "статус гостей"87. Как, вопрошал он с негодованием, может Бубер не замечать того, с каким глубоким уважением отнесся он к его переводу Библии? С каждым новым критическим отзывом Киттель всё более и более преисполнялся уверенностью в собственной непогрешимости. Во втором издании "Еврейского вопроса" он опубликовал письмо Бубера и свою собственную яростную отповедь. В первоначальном тексте Киттель изменил только одну строчку. В том пассаже, где он рассуждал, что физическое уничтожение евреев невозможно по практическим соображениям, он добавил: "и по христианским"88.

Личные и политические судьбы Хайдеггера, Шмитта и Киттеля отражают ценностные установки тогдашнего немецкого среднего класса. Как и многие их сверстники, эти Doctor Professoren ухватились за идею этнической солидарности во времена политического смятения,

Глава 3

экономических неурядиц и культурного плюрализма. В аудиториях и на страницах научных работ они выражали смутное стремление к гармонической общности ("Gemeinschaft"). Долгое время наблюдая политический процесс со стороны, все три этих незаурядных мыслителя сделали наконец свой выбор в пользу бьгоших фронтовиков, воплощавших идеал мужества, напористости и этнической подлинности. О степени популярности Гитлера можно судить по тому, что в 1933 году Хайдеггер, Шмитт и Киттель не только разделили общий энтузиазм этнической солидарности, но и разработали свои глубоко оригинальные концепции общественного развития. Поддавшись настроению битвы - с коммунизмом, культурным вырождением и евреями, - они приняли и этические установки, типичные для воинских объединений89.

В начале 1933 года нацистская революция дала мощный импульс энергиям этих трех общественно значимых интеллектуалов, которых прежде политические проблемы волновали достаточно мало. Не разделившие, судя по всему, военной лихорадки 1914 года, они с энтузиазмом примкнули ко второй общенациональной мобилизации, которую суждено было пережить их поколению. Объясняя свою приверженность новым идеалам, они прославляли героическую мораль, ставившую общество над индивидуумом, инстинкт - над разумом, "подлинность" - над рационализмом и суровость - над состраданием. Отвергнув веру в общечеловеческие ценности эпохи Просвещения, они применили к человечеству шкалу биологической иерархии, в которой арийцы занимали более высокое место, чем евреи и славяне; генетически полноценные - более высокое, чем "ущербные от рождения"; мужчины - более высокое, чем женщины. В Гитлере они приветствовали возрождение героического начала, которому до тех пор уделяли мало внимания.

Шмитт, Хайдеггер и Киттель оказали неоценимую услугу Гитлеру и его банде политических выскочек. В 1933 году нацистские вожди еще не отыскали действенной формулы для популяризации радикального антисемитизма в не-нацистской среде. Насилие нередко вызывало сострадание к жертвам, бойкоты причиняли неудобства покупателям и раздражали их, грубые лозунги нацистской прессы оскорбляли образованную элиту. Хайдеггер, Шмитт и Киттель предложили "сдержанную", рационалистически обоснованную альтернативу дикому, стихийному антисемитизму "старых бойцов" ("Judenkoller"); о подобном уровне теоретического осмысления Гитлер и его окружение могли только мечтать. Гитлер, в 1933 году выступавший со своими проповедями по радио перед аудиторией, насчитывавшей свыше 20 млн слушателей, славил этническое возрождение, но почти не упоминал о евреях. В этот критический момент, когда сам Гитлер обходил эту тему молчанием, Хайдеггер, Шмитт и Киттель, неожиданно ввязавшись в бой, перевели грубые лозунги и шокирующую образность нацистов на респектабельный язык академической науки, которая таким образом оправдывала не только диктатуру Гитлера, но и антисемитизм''0.

Союзники в академии

Это неожиданное рвение образованных представителей среднего класса глубоко опечалило их коллег и друзей, изгнанных из кругов, которые они привыкли считать своими. Современник Иозеф Леви с горечью заметил, что он и его друзья-евреи не были удивлены тем, что большинство немцев приветствовали нацизм, - "но вот от шггеллектуа-лов мы могли бы ожидать большей смелости, большей честности... Куда делись их любовь к ближнему, их гуманизм!"91 Хайдеггер, Шмитт и Киттель подали пример всем образованным немцам - то есть как раз именно тем, кто наиболее тесно был связан с евреями в личном и профессиональном плане; была заложена твердая нравственная основа для всевозможных ограшгчешш евреев в правах, последовавших за апрельским бойкотом. Все три названных мыслителя, выступив апологетами утопии объединенного этноса9-, заложили прочный фундамент для нацистской совести. Каждый внес свой собственный оригинальный вклад в переосмысление традиционного понятия о доблести, понимаемой теперь как способность беззастенчиво издеваться над слабыми во имя Volk.